Плащ и шпага

24. Открытая борьба

Та же самая карета, в которой Брискетта привозила Югэ в первый раз, опять приехала за ним на следующий день и по тем же пустынным улицам привезла его к калитке сада, где тот же павильон открыл перед ним свои двери.

Никто не ожидал его, чтобы проводить, н помять у него была свежая и он не забыл ни одного поворота дороги, пройденной так недавно. Он пошел по дорожке, взошел на крыльцо безмолвного домика, пробрался через темные сени, поднялся по лестнице, отворил одну дверь, услышал тот же сильный запах, увидел тот же блестевший, как золотая стрела, луч света и вступил в ту самую комнату, где в первый раз огни свечей ослепили его.

Но на этот раз Югэ не увидел самой богини храма. Веселый смех показал ему, что она ждала его не в этом приюте, очарование которого было им уже изведано. Он сделал шаг в ту сторону, откуда слышался смех, и через узкую дверь, скрытую в шелковых складках, увидел Олимпию в хорошеньком будуаре. В прелестном домашнем наряде графиня сидела перед столом, уставленным тонкими кушаньями и графинами, в которых огонь свечей отражался рубинами и топазами испанских и сицилийских вин. Улыбка играла на её губах, глаза горели ярким пламенем.

— Не хотите ли поужинать? — спросила она, указывая ему место рядом с собой.

— В полночь? — сказал он с сожалением.

— Заря не блестит еще, — продолжала она с улыбкой.

Он поцеловал ей обе ручки и сказал:

— Как бы она ни была далеко от того часа, который приведет меня к вашим ногам, она все-таки слишком близко.

— Разве вы меня любите?

— Неужели вы в этом сомневаетесь?

— Гм! В этих вещах никогда нельзя быть совершенно уверенной!

— Что вы хотите сказать этими нехорошими словами? Должен ли я думать, что не имею права слишком рассчитывать на ваше сердце?

— Э! Кто знает? Король Людовик XIV, ваш и мой государь, любит ли в самом деле герцогиню де Лавальер? Можно бы так подумать по тому положению, которое она занимает при дворе, а между тем он оказывает внимание и трогательным прелестям моей сестры Марии.

— Не говоря уже о том, что он и на вас смотрел, говорят и сейчас ещё смотрит так…

— Так снисходительно, хотите вы сказать? Да, это правда. Но разве это доказывает, что он обожает меня? Полноте! Только безумная может поверит этим мимолетным нежностям! А я что здесь делаю? Я одна с любезным и молодым рыцарем, обнажившим однажды шпагу для незнакомки. Между нами стол, который нас скорее сближает, чем разделяет. Вы подносите ко рту стакан, которого коснулись мои губы. Глаза ваши ищут моих, которые не отворачиваются. Мебель, драпировка, люстры, освещающие нас веселыми огнями, хорошо знают, что я не в первый раз прихожу сюда. Если бы они могли говорить, они поклялись бы, что и не в последний… Вы берете мою руку и она не отстраняется от ваших поцелуев. Мой стан не отклоняется от ваших рук, которые обнимают его. Что же все это значит? А что мы сами знаем?

Олимпия положила локоть на стол. Упавший кружевной рукав открывал изящную белую руку, а черный, живые глаза блестели шаловливо. Она нагнула голову к Югэ и с вызывающей улыбкой продолжала:

— Можно бы подумать, что я вас люблю, а это, может быть, только так кажется!

Вдруг она обхватила руками его шею и, коснувшись губами его щеки, спросила:

— Ну, как же ты думаешь, скажи?

Он хотел удержать её на груди, она вырвалась, как птичка, выскользнула у него из рук и принялась бегать по комнате, прячась за кресла и табуреты, с веселым, звонким смехом. Бегая, она тушила веером свечи, полумрак заменял мало помалу ослепительное освещение, но даже в темноте Югэ мог бы поймать её по одному запаху её духов. Она давала себя поймать, потом опять убегала.

Наконец, усталая, она упала в кресло; руки Югэ обвили её гибкий стан; она наклонила головку к нему на плечо и умирающим голосом прошептала:

— Так вы думаете, что я вас люблю?

Голова её ещё покоилась на его плече, как вдруг, открыв глаза и улыбаясь, она сказала:

— Да, кстати! Мне кто-то сказал на-днях, не помню, кто именно, что вы идете в поход с графом де Колиньи? Я рассмеялась.

— А! — сказал Югэ, — почему же это?

— Хороший вопрос! Разве я была бы здесь, да и вы тоже были бы здесь, если бы должны были уехать?

Монтестрюк хотел отвечать, она перебила его:

— Вы мне скажете, может быть, что я это знала, что вы мне это говорили и что я ничего не имела против.

— Именно.

— Да, но я передумала. Все изменилось. Чего вам искать там, чего бы не было здесь?

— Разумеется, если бы я хотел искать в этой далекой стороне, наполненной турками, прелесть и красоту, было бы глупо бежать отсюда.

— Ну?

— А слава?

— А я?

Югэ не отвечал. Он смутно понимал, что начинается решительная борьба.

— Вы молчите? — продолжала она, бросив на него оживленный взгляд. Должна ли я думать, что вы все ещё не отказываетесь от намерения ехать в Венгрию, когда я остаюсь в Париже?

— А служба королю, графиня?

— А моя служба?

Она встала. выражение её лица было уже не то: гнев согнал с него свежий румянец, губы плотно сжались.

— Ну что же? — продолжала она. — Ведь это не серьезно, ведь вы не уедете?

— Я должен с сожалением сказать вам, что наоборот нет ничего вернее того, что уеду.

— Даже если бы я попросила вас остаться?

— Вы только прибавили бы ещё одно сожаление к тому, которое я уже и так испытываю, поступая против вашего желания.

Графиня де Суассон сильно побледнела.

— Вы знаете, граф, что если вы уедете, это будет разрыв между нами?

Голос её стал жестким и суровым. К несчастью Югэ был из таких людей, которые сердятся, когда им грозят, и которых легко возмутить окончательно.

— Сердце мое будет разбито навеки, но когда дело касается моей чести, я ни для кого и ни для чего не могу отступить.

Ах, да! Ваша честь! — вскричала она. Теперь я вспомнила: должно быть обет, данный графине де Монлюсон?

Югэ гордо поднял голову.

— Сознайтесь, по крайней мере, что эта причина стоит всякой другой!

— И это вы мне говорите? Послушайте! Это крайне неловко и так же крайне неосторожно!

Она совсем позеленела, черные глаза горели зловещим огнем. Югэ стоял перед ней не, опуская взора. Эта гордость и раздражала её и пленила.

— Еще одно слово, — сказала она, — может быть, последнее!

Монтестрюк поклонился.

— Если бы я согласилась все забыть, если бы я согласилась расстаться с вами без злобы, даже протянуть вам руку, но с одним только условием, что вы не увидите больше графиню де Монлюсон, — согласитесь ли вы? О! пожалуйста без фраз, одно только слово: да или нет?

— Нет!

— Что бы ни случилось теперь — не моя вина!

И, сделав гордое движения, она сказала глухим голосом:

— Граф, я вас не удерживаю.

В ту минуту, когда Югэ, сделав глубокий поклон графине де Суассон, шел по темной комнате к выходу, он почувствовал, что его схватила за руку маленькая женская ручка.

— Как! Уже? — прошептал ему на ухо веселый и ласковый голос Брискетты.

— А! Это ты, крошка! — сказал Югэ. — Откуда ты явилась? Я не видел тебя сегодня вечером ни в саду, ни в павильоне.

— У всякой горничной могут быть свои дела, как и у знатной дамы. Потом я вспомнила, что могу здесь понадобиться, и вернулась. так дела то идут не совсем ладно?

— Твое отсутствие принесло мне несчастье. Только отведали крылышка куропатки… и доброй ночи!

— А! А!

— Что делать? Здесь не то что на Вербовой улице! С обергофмейстеринами утро бывает иногда близко к вечеру, хотя первый час и не давал мне повода ожидать такой злополучной развязки.

— Но почему же?

— Потому что графиня де Суассон сначала немножко полюбила меня, а теперь вздумала много ненавидеть.

— Увы! Это в порядке вещей!

Они вошли в темный сад. Звезды сверкали на темно-синем небе. Брискетта шла безмолвно рядом с Югэ, продолжая держать его за руку.

— О чем ты задумалась, Брискетта, дружок мой? — спросил Югэ.

— О тебе. Этот разрыв стоит, поверь мне, чтобы о нем подумать. Но, скажи мне ведь во всем есть оттенки — как именно ты расстался с графиней? Холодно, или совсем поссорились? Только дурно, или очень дурно?

— Так дурно, как ты только можешь себе представить, и даже ещё хуже, как ни богато твое воображение!

— Черт знает, как скверно!

— Именно это самое и я сказал сам себе, но что же тут делать?

— Надо принять меры предосторожности.

— Против женщины?

— Особенно против женщины! Когда ты уезжаешь?

— Сегодня надеюсь кончить последние сборы, а граф де Колиньи, я знаю, будет готов сегодня вечером.

— Значит, завтра уедете?

— Или послезавтра, самое позднее.

— Ну! Не уезжай же, не повидавшись со мной.

— Очень рад! Но где и как?

— Это не ваша забота, граф, а мое дело. Вас известят, когда будет нужно. Только не забудьте побывать завтра в Лувре и подождать в галерее на берегу озера, пока не получите обо мне известий.

На этом они расстались и садовая калитка без шума закрылась за Брискеттой.

— Какой, однако, у меня друг! — говорил себе Югэ, идя по темному переулку, где уже не было ожидавшей кареты. Вот у маленькой девочки великая душа, а у знатной дамы такая маленькая!

На углу улицы садовая стена была в одном месте пониже. Бросив взгляд в эту выемку, Югэ увидел красный свет, блестевший, как звезда наверху павильона, из-за деревьев. Он вздохнул.

— Этот свет напоминает мне глаза Олимпии, когда он рассердится, прошептал он, — глаза, из которых светит тоже красный, как кровь, огонь.

Он только повернул за угол, и за высокой стеной уже не видно было павильона, как вдруг, из углубления в стене выскочил человек и почти в упор выстрелил в него из пистолета. Югэ отскочил назад, но пуля попала в складки его плаща, и он почувствовал только легкий толчок в грудь. Оправившись от удивления, Югэ выхватил шпагу и бросился на разбойника, но тот пустился бежать и скрылся в лабиринте улиц.

— Как заметно, — сказал себе Монтестрюк глубокомысленно, — что у меня нет больше кареты в распоряжении!

На другой день, несмотря на все волнения прошлой ночи, он не забыл явиться в Лувр и пойти в галерею на берегу озера. Через час появился лакей в ливрее королевы и попросил его идти за ним. Когда он дошел до конца большой комнаты, у дверей которой стоял на карауле мушкетер, поднялась портьера и Брискетта увлекла его в угол и сунула ему в руку два ключа.

— Тот ключ, что потяжелее — от садовой калитки, которую ты знаешь, сказала она очень быстро, — а другой, вот этот — от дверей павильона. Я хотела передать их тебе из рук в руки. Тебя будут ожидать в полночь.

— Графиня? Но сейчас один дворянин из свиты королевы сказал мне, что она больна и не выходит из комнаты?

— Графиня всегда бывает больна днем, когда должна выехать вечером.

— А! Так это, может быть, чтобы помириться?

— Может быть.

— Тем лучше. Я не люблю быть в ссоре с женщиной.

— Ты не опоздаешь?

— Я то? будь уверена, что нет, несмотря на маленькое приключение, над которым можно бы и призадуматься. Но я не злопамятен.

— Какое приключение?

— Безделица, которая, однако, могла мне сделать дырку в коже. Но я хочу думать, что графиня де Суассон тут ни при чем.

— Приключение, безделица… ничего не поймешь, говори яснее.

Югэ рассказал, что с ним было вчера, когда он вышел из павильона: Брискетта подумала с минуту, потом улыбнулась и сказала:

— Я не пошлю тебя в такое место, где тебе может грозить какая-нибудь опасность. Делай, что я говорю, с тобой не случится никакой беды.

Когда Брискетта появилась перед графиней де Суассон, она ходила взад и вперед по комнате, ка волчица, с бледными губами, с мрачным взором.

— О! — сказала она себе. — Гроза бушует, тем лучше я узнаю, что она думает.

— А! Это ты? — произнесла графиня не останавливаясь.

— Да, это я, — отвечала Брискетта покорным голосом.

— Ты не забыла, что я тебе говорила поутру?

— О чем это, графиня?

— О графе де Монтестрюке.

Графиня мне сказала, кажется, что он дерзкий.

— Наглый, Брискетта!

— Это разница, графиня, — разница, которая обозначает ясно ваше мнение об этом графе.

— Теперь а скажу еще, что его наглость переходит всякие границы. Мне сейчас сказали, что он был в Лувре.

— И я об этом слышала.

— Ты, может быть, его и видела, Брискетта, видела собственными глазами? А? Ты можешь признаться: с его стороны я всего ожидаю.

— Я в самом деле видела его, но только издали.

— Что я тебе говорила? Он в Лувре! Я думала, однако, что он не осмелится здесь больше показаться.

— Почему же?

— Потому что, — отвечала графиня в раздумьи, потому что простое чувство приличия после того, как он выказал мне так мало почтения, должно бы, кажется, подсказать ему, что ему не следует здесь показываться. Неужели его присутствие в том месте, где я живу, не рассердило тебя, Брискетта?

Рассердило — неверно передает мои чувства. Я просто не нахожу подходящего выражения.

— Я никогда его больше не увижу, будь уверена.

— Наказанье будет только соразмерно обиде!

— Но я никогда не забуду последнего вечера, проведенного с ним, Брискетта.

— В этом я уверена, графиня.

— Всюду он встретит меня на своем пути.

— И меня тоже: я хочу подражать графине во всем и тоже никогда не забуду графа де Монтестрюка.

— Ты добрая девочка, Брискетта.

— Это правда, графиня: я это доказала и ещё не раз докажу.

— Я тоже была доброй, и вот чем кончилось! Ты была права: мне надо было оставить этого дворянчика и Арманьяка умирать у моих ног. Но если он видел, что я могу сделать, когда люблю, то теперь увидит, что я такое, когда ненавижу! Враг будет так же беспощаден, как был великодушен друг.

— О! Этого именно я и боялась! — подумала Брискетта.

Между тем она готовила разные принадлежности темного костюма, раскладывая их по креслам. Графиня подошла к зеркалу, взяла румян из баночки и стала ими натираться

— Я говорила тебе, кажется, что еду сегодня вечером к сестре, куда и король, должно быть, тоже приедет. Не жди меня: ты мне понадобишься только завтра утром.

— Графиня может убедиться, что я уже приготовила платье.

— И клянусь тебе, граф де Монтестрюк скоро узнает, с кем имеет дело!

— Я не сомневаюсь, графиня.

Оставшись одна и приводя в порядок комнату графини, Брискетта слышала её шаги, когда она сходила по потайной лестнице.

— Какую это чертовщину она затевает? — сказала она себе. Такая женщина, оскорбленная в своем самолюбии, способна на все. Этот выстрел… это она устроила, наверное. Но у Югэ легкие ноги и зоркие глаза, да и я ведь не дура.

Часы пробили полночь, она засмеялась.

— Ну, хорошо! — продолжала она. — У меня целая ночь впереди, а дела можно отложить на завтра.

Югэ явился на свидание. В полночь он вошел в знакомый темный переулок, приняв однако кое-какие меры предосторожности. Через две минуту он был в пустом саду и по той же дорожке, по которой проходил утром с Брискеттой, пришел к павильону, дверь которого открылась при первом усилии, так что и ключа не понадобилось.

— Видно, я не первый! — сказал он себе.

Он поднялся по темной лестнице, прошел через темную комнату, поднял портьеру и оказался в кромешной темноте.

Но в ту же минуту он услышал шелест шелкового платья и прежде, чем он сделал шаг вперед, маленькая ручка взяла его за руку. Ручка дрожала и увлекала его; он шел послушно, знакомый тонкий запах духов окружал его. Перед ним отворилась дверь и при свете единственной свечи, горевшей ну углу камина, он узнал ту самую таинственную комнату, где Олимпия принимала его в часы увлечения. Проводница его, которую скорей вел он, а не она его, была закутана в широкое черное платье, на лице у неё была шелковая маска. Она быстро приподняла маску и задула свечу.

— Я не хотела отпустить вас, не простившись с вами, — прошептала она дрожащим голосом. — Сколько беспокойства, пока дойдешь сюда!

— И однако вы пришли! Итак, уезжая, я могу быть уверенным, что оставляю друга в Лувре?

— Друга! Друга, который любит вас гораздо сильнее, чем вы можете предположить.

Горячее дыхание скользило по губам Югэ. Он чувствовал под рукой биение сердца под шелковой тканью.

На рассвете луч света, пробившийся сквозь драпировку, осветил на его плече улыбающееся личико, покрытое распустившимися волосами. Он осторожно раздвинул волосы и вскрикнул:

— Ты, Брискетта!

— Неблагодарный!

Раздался звонкий смех, но вдруг она переменила тон:

— Да, у тебя есть в Лувре друг, друг очень смиренный, но истинный, это я, но есть также и враг, и страшно сильный враг — графиня де Суассон, и потому ты должен простить дочери оружейника, что она заняла место племянницы кардинала. Думай о ней больше, чем обо мне и берегись!

— Чего мне бояться?

— Разве я знаю, чего? — продолжала она, прижимаясь к нему. Всего, говорю тебе, всего! Предательства, измены, козней, клеветы, засады и интриги! У неё будет хитрость змеи, терпение кошки, кровожадность тигра. берегись, мой друг, берегись, Югэ, берегись каждую минуту! Я её хорошо знаю!

— Э! Милая крошка! Ты забываешь, что я буду сегодня вечером далеко от Парижа, через неделю в Германии, а через месяц в Венгрии. Неужели ты думаешь. что её память может уйти так далеко?

— Хорошая память — не знаю, но дурная, злая, — наверное, да! Разве ты забыл, что Манчини — итальянка?

— Э! Да ты становишься нравоучителем и философом, Брискетта!

— Нет, с меня довольно оставаться женщиной. И заметь, друг Югэ, что я из таких, перед которыми не стесняются, а говорят совершенно свободно. Горничная, что это такое? Вещь, машина, которая ходит, бегает, слушает. Смотри! У графини де Суассон память беспощадная! Ты задел, оскорбил, ранил то, что меньше всего прощает в женщине — её самолюбие! Досада её излилась свободно при мне, и Бог знает, хорошо ли я слушала! Слова уж что-нибудь значат, но взгляд, выражение, улыбка!! Что за улыбка! Я знаю, какие улыбки бывают у женщин, — этой я просто испугалась. Злоба, жажда мщения так и кипят под ней!

Она взяла руки Югэ в свои, веселые глаза её подернулись слезами.

— Если бы я написала тебе все это, — продолжала она, — ты бы мне не поверил. Надо было сказать тебе: я сама видела, я сама слышала! Безумная мысль пришла мне в голову, я подхватила её на лету, я могла представить себе на несколько минут, что здесь маленькая комнатка на Вербовой улице. Помнишь? Куда бы я ни пошла, что бы со мной не случилось, память о ней останется у меня навеки. Сколько перемен с тех пор! Я смотрю на тебя, я говорю себе, что это он, это Югэ, и мне хочется смеяться и плакать одновременно, когда я вспоминаю об этом далеком прошлом, состоявшем всего из нескольких дней! Как встрепенулось мое сердце, когда я тебя увидела! Вот почему ты должен мне верить, когда я говорю тебе: берегись! Эта опасность, которая тебе грозит, когда она придет? Откуда? Не знаю, но она повсюду, я это чувствую. Она в Париже, если ты останешься, она в Вене, если ты уедешь. Еще раз, берегись, умоляю тебя, ради Бога, берегись!

Она оттерла слезы и поцеловала Югэ.

— Буду беречься, — сказал он, — но как это скучно! Враг мужчина — это ничего, но враг женщина — это сам дьявол!

— Да, дьявол — вот его настоящее имя, особенно, когда этот враг графиня де Суассон!

В то время, когда все это происходило в маленьком павильоне, где обергофмейстерина королевы устраивала себе молчаливый приют, Брикетайль, которого Лудеак считал уже мертвым, сидел в отеле Шиврю перед столом, уставленным изобильно разными блюдами. Он приканчивал жаркое и обильно запивал его отличным бургонским, от которого у него уже прилично разгорелись щеки. Шиврю смотрел, как он ест, и удивлялся неутомимости его крепких челюстей.

— Что вы скажете, если я вас попотчую этим куском паштета с таким аппетитным запахом? — спросил он.

— А скажу, что другой такой же кусок даст мне возможность лучше оценить достоинства первого.

— Значит, дела идут хорошо? — продолжал Шиврю. Вместо ответа Брикетайль схватил за ножку тяжелый дубовый стул и принялся вертеть им над головой так же легко, как будто это был соломенный табурет.

— Вот вам! — сказал он, бросая стул на паркет с такой силой, что он затрещал и чуть не развалился на куски.

— Здоровье вернулось, — продолжал Шиврю, — а память ушла, должно быть?

— К чему этот вопрос?

— Чтобы узнать, не забыли ли вы о Монтестрюке! При этом имени Брикетайль вскочил на ноги и, схватив недоломанный им стул, одним ударом разбил его вдребезги.

— Гром и молния! — крикнул он, — я забуду этого хвастунишку, который уже два раза выскользнул у меня из рук! Я только тогда забуду о ране, которую он мне нанес, когда увижу его у моих ног, разбитого, как этот стул!

— Значит, на вас можно рассчитывать, капитан, если понадобится покончить с этим малым?

— Сегодня, завтра, всегда!

— Дайте руку… Мы вдвоем займемся этим делом. Они крепко пожали друг другу руки, и в этом пожатии слилась вся их беспощадная ненависть.

— Вскоре обстоятельства будут благоприятствовать нам в этом деле, добавил Шиврю.

— Славно! Объясните-ка мне, пожалуйста! — сказал Брикетайль, запивая паштет целым графином вина.

— Вы знаете, что Монтестрюк идет в венгерский поход?

— Лоредан говорил мне об этом.

— А не желаете ли вы проводить его в этой прогулке и приехать за ним в Вену?

— Сделайте только мне знак и я буду следовать за ним здесь и там, мне все равно!

— Один, без помощи товарищей? Вы же знаете, что этого малого голыми руками не возьмешь.

— Товарищей всегда можно найти, если они понадобятся, им нужно только показать несколько звонких пистолей.

— Будут пистоли! Не скупитесь только, когда представится случай.

— С железом на боку и с золотом в кармане я отвечаю за успех!

— Так вы поедете?

— Когда он поедет.

Капитан встал во весь свой огромный рост, налил стакан, осушил стакан его и произнес торжественно:

— Граф де Шиврю, клянусь вам, что граф Югэ де Монтестрюк умрет от моей руки, или я сам расстанусь с жизнью.

— Аминь, — ответил Шиврю.