Пленник замка Зенды

Глава XXI. Если бы любовь правила миром…

Остаток дня мы с Фрицем провели в чаще леса, куда углубились после того, как Сапт и принцесса уехали. Лишь с наступлением темноты Фриц решился отвести меня в замок. Теперь моим пристанищем стала недавняя темница несчастного короля. Несмотря на сражение, в котором мне пришлось лишить жизни двоих, меня сейчас не пугали призраки. Вообще все это спустя сутки представлялось почти нереальным. «Лестницу Иакова» уже успели убрать; вокруг стояла умиротворяющая тишина, а через ров я видел, как мирно светятся окна комнаты, в которой выздоравливает король. Я опустился на ложе перед окном и неподвижно смотрел на черную воду во рву. Так продолжалось до тех пор, пока Йоханн не принес мне ужин. Йоханн еще не оправился от раны; это было видно по его бледному, осунувшемуся лицу. Йоханн рассказал, что король уже вполне сносно себя чувствует. От него же я узнал, что принцесса благополучно добралась до дворца. Вскоре после этого маршал Стракенц отбыл в Стрелсау, а принцесса, король, Сапт и Фриц долго о чем-то беседовали.

Черного Майкла уже положили в гроб и отнесли в часовню, где неотлучно дежурила Антуанетт де Мобан. Йоханн рассказал и о том, какие слухи ходят за стенами замка. Одни утверждали, что узник умер. Другие считали, что он жив, но скрылся. По мнению третьих узник был тайным другом, который отстаивал интересы короля где-то за границей. Четвертые говорили, что узник раскрыл коварный замысел герцога, и потому тот его захватил в плен. И, наконец, находились такие, которые недоверчиво покачивали головами: они, мол, кое о чем догадываются, но ничего не скажут и добавляли, что, вздумай полковник Сапт раскрыть некоторые тайны, вся эта история стала бы гораздо яснее.

Йоханн явно готов был еще долго пересказывать мне городские сплетни, но я отослал его. Мне хотелось побыть одному и немного успокоиться. Подобно большинству людей, переживших сильные потрясения, мне вновь захотелось воскресить события последних дней, и я удивился, в какой причудливый клубок они сплелись. Я слышал, как в ночной тишине над башней замка полощутся два флага. Флаг с гербом покойного герцога приспустили, а вверх вознесся флаг с гербом Руритании. «Еще одну ночь мне суждено прожить под этим гербом», — подумал я и в следующий миг улыбнулся: ко всему, оказывается, привыкаешь. Я совсем упустил из вида, что сегодня флаг Руритании вознесся уже не в мою честь.

Потом в комнату вошел Фриц фон Тарленхайм. Я стоял у окна. Рамы были распахнуты, и я машинально отколупывал от них пальцем куски извести — последнее воспоминание о «лестнице Иакова». Фриц сообщил, что король ждет меня. Мы покинули темницу и, пройдя по подвесному мосту, вошли в комнату, которая еще сутки назад принадлежала Черному Майклу.

Король возлежал на постели. При нем неотлучно находился доктор из Тарленхайма. Он сразу предупредил меня, что разговор должен быть коротким.

Когда я подошел к королю, тот пожал мне руку. Фриц и доктор отошли к окну; мы с королем остались одни.

Я снял перстень короля и надел на его палец.

— Я старался не посрамить вас, сир, — сказал я.

— Мне трудно долго говорить, — слабым голосом начал он, — поэтому сразу к делу. Мы очень спорили с Саптом и маршалом (маршала мы поставили обо всем в известность). Я хотел взять вас с собой в Стрелсау, рассказать, что вы сделали для страны и оставить вас при дворе. Вы были бы моим советчиком и ближайшим другом, кузен Рудольф. Но они не согласны со мной. Они говорят, что всю эту историю нужно сохранить в тайне.

— Я согласен с ними, сир. Отпустите меня. Я сделал все, что мог.

— И сделали так, как не сделать никому, кроме вас. Когда меня снова увидят в столице, я отращу бороду. Я буду изможден после болезни, и никто не удивится, что у короля изменилось лицо. Я постараюсь, кузен, чтобы больше они не нашли в короле никаких перемен. Вы научили меня: теперь я знаю, каким надо быть королю.

— Не перехваливайте меня, сир, — сказал я. — Вынужден вам признаться, что я только чудом не стал еще большим предателем, чем ваш брат.

Он недоуменно посмотрел на меня. Но великие мира сего предпочитают не разгадывать загадок, и король не стал углубляться в эту тему. Взгляд его упал на кольцо Флавии. Я ждал, что он спросит о нем, но он лишь коснулся его пальцем, затем устало откинулся на подушки.

— Не знаю, когда мы снова увидимся, — едва слышно проговорил он.

— Когда я понадоблюсь вашему величеству, — ответил я.

Он закрыл глаза. Фриц и доктор приблизились к нам. Я поцеловал королю руку, и Фриц вывел меня из комнаты.

Выведя меня из спальни короля, Фриц свернул не на мост, а налево, и мы пошли по красивому коридору дворца.

— Куда вы меня ведете? — спросил я.

Стараясь не встречаться со мной взглядом, Фриц ответил:

— Она послала за вами. Когда расстанетесь, выходите на мост. Я буду ждать вас там.

— Интересно, зачем я ей понадобился? — задыхаясь от волнения, спросил я.

Он пожал плечами.

— Она все знает?

— Да.

Он открыл дверь и, тихонько подтолкнув меня вперед, закрыл ее за моей спиной. Я очутился в маленькой, богато обставленной гостиной. Освещена она была тускло, и сначала мне показалось, что там никого нет. Потом я увидел Флавию. Она стояла у окна. Я подошел к ней и, опустившись на колени, прижал к губам ее руку. Она стояла, как и прежде, не произнося ни слова. Я встал и посмотрел ей в лицо. Она была сейчас еще прекраснее, чем раньше.

— Флавия! — невольно вырвалось у меня.

Она вздрогнула, оглянулась и крепко обняла меня.

— Ну-ка быстро садитесь! Вам нельзя долго стоять — вы же ранены.

Она усадила меня на кушетку и положила руку мне на лоб.

— Какая у вас горячая голова!.. — сказала она, опустившись рядом со мной на колени и крепко прижалась головой к моему лицу. — Какая у вас горячая голова, любимый! — повторила она.

Я пришел просить у нее прощения, но вместо этого у меня вырвалось:

— Я люблю вас, Флавия! Люблю, как никогда никого не любил.

Любовь даже тупицу может превратить в мудреца. И вот, увидев Флавию, я вдруг понял, что ее мало волнует, за кого я себя выдавал. Самым страшным для нее было бы другое. Она боялась, как бы моя любовь к ней не оказалась чем-то столь же наигранным, как и моя роль короля.

— Я люблю вас, Флавия, и буду любить всегда, — продолжал я.

Она еще крепче прижалась ко мне.

— С того самого дня, как я увидел вас в соборе, для меня, кроме вас, не существовало ни одной женщины на свете. И никогда не будет существовать. Но если я вам причинил боль, простите меня!

— Вы не виноваты. Я знаю — это они вас заставили, — быстро проговорила она. Подняв голову и глядя мне в глаза, она добавила: — Даже если бы я знала, что вы не король, это ничего бы не изменило. Моим королем всегда были только вы, и никто другой.

— Я хотел вам сказать, что я не король, — ответил я. — Хотел в ту же ночь, после бала в Стрелсау. Но Сапт помешал мне. А потом Сапт взял с меня слово, что я не сделаю этого, и я уже не мог. Я знал, что мне придется вас потерять. Но я старался, как умел, оттянуть этот момент. Теперь я могу вам признаться: я все время боролся с искушением. Еще немного — и ради того, чтобы вы всегда были со мной, я, наверное, согласился бы бросить несчастного короля на произвол судьбы.

— Я знаю, Рудольф! Я знаю все, кроме того, что нам теперь делать?

Я обнял ее и сказал:

— Я уезжаю сегодня ночью.

— Нет! — испуганно крикнула она. — Только не сегодня!

— Я должен уехать, пока меня кто-нибудь не увидел. Но даже если не это, я все равно должен уехать… А потом… Любимая, как вы можете просить меня остаться, когда…

Я не договорил, да этого и не требовалось: она прекрасно поняла меня.

— Если бы я только могла уехать с вами! — шепнула она мне на ухо.

— Зачем вы говорите об этом? — я легонько отодвинул Флавию от себя. — Неужели вы не понимаете, что я и так…

— Но что же мне мешает? — перебила она. — Я ведь люблю вас. Кроме того, в ваших жилах течет королевская кровь.

И тут я нарушил все клятвы, которые столько раз давал себе. Я снова заключил Флавию в объятия и, покрыл ее лицо поцелуями, принялся умолять ее бежать со мной. А там — будь что будет. Я говорил, что любовь — это главное, что мы сумеем постоять за себя, пусть хоть вся Руритания ополчится против нас. Вначале она внимательно слушала. Затем посмотрела на меня так, что я немедленно устыдился своей слабости, и пламенная моя речь завершилась каким-то жалким и бессвязным лепетом.

Флавия отошла от меня. Теперь она стояла, прислонившись к стене, и не сводя с меня глаз.

— Простите меня, — тихо сказал я, — все это просто безумие.

— Милый Рудольф, даже если это и безумие, оно дороже любого здравомыслия, — ответила она.

Она отвернулась, но я успел заметить, что глаза ее блестят от слез.

Я вцепился рукой в спинку кушетки, чтобы снова не броситься к Флавии.

— Значит, любовь — это главное? — переспросила она, и голос ее звучал светло и чисто. — Если бы это было действительно так… — продолжала она. — Можете поверить мне, Рудольф, — я бросила бы все и последовала за вами куда угодно. Я бросила бы все, даже если бы вы были бедны и нам пришлось бы довольствоваться очень скромной жизнью, потому что мое сердце принадлежит вам, Рудольф. Но в том-то и дело, что любовь — не главное.

Я молчал. Теперь мне стыдно вспомнить, что я не пожелал хоть немного поддержать ее. Она подошла и положила руку мне на плечо. Я накрыл ее руку своей.

— Вы правы, Рудольф, — сказала она, — лучшие люди говорят и пишут, что главнее любви нет ничего на свете! Но если бы это действительно было так, вы, наверное, оставили бы короля умирать в Зенде. Кто знает, может быть, и есть счастливцы, которым Провидение велит следовать за своей любовью. Как я хотела бы быть одной из них!..

Я поцеловал ей руку.

— Женщина тоже не должна забывать о долге, Рудольф, — продолжала она. — Мой долг — сохранить верность стране и королевскому роду. Не знаю, как Бог допустил, что я полюбила вас, но знаю точно, что долг велит мне остаться в Руритании.

Я по-прежнему не мог выдавить из себя ни слова. Она тоже немного помолчала, затем добавила:

— Ваше кольцо навсегда останется у меня на пальце, ваше сердце — в моем сердце, и я никогда не забуду прикосновения ваших губ. И все-таки вам надо уехать, а мне — остаться. Остаться и совершить шаг, одна мысль о котором убивает меня.

Я едва сдерживал отчаяние. Но ради нашей любви я не должен был распускаться. Я поднялся с кушетки и взял ее за руку.

— Делайте то, что велит вам долг, — сказал я. — Если Бог указывает вам путь, нельзя сворачивать с него. А я… Мне все-таки легче, чем вам: ваше кольцо будет на моем пальце, ваше сердце — в моем сердце, и ничьи губы больше не коснутся моих. Да благословит вас Бог, моя любимая!

В это время мы услышали пение. В часовне отпевали усопших. Но для нас это было реквиемом нашей радости, нашей любви, которая отныне навсегда станет нашей тайной и нашей болью. Мы стояли, держались за руки, а порывистый ветер то уносил вдаль, то снова приближал к нам скорбные звуки.

— Моя королева! Самая прекрасная королева на свете! — сказал я.

— Мой любимый! Мой рыцарь! Как знать, может быть, мы никогда уже больше не встретимся, — тихо ответила Флавия. — Поцелуйте меня и уходите.

Я поцеловал ее. Она прижалась ко мне и, не переставая, шептала мое имя, пока я не вышел из комнаты.

Я выбежал на мост. Фриц и Сапт ждали меня. Они попросили меня закутать лицо. Потом мы дошли до ворот замка и сели на коней. Уже брезжил рассвет, когда мы доскакали до маленькой станции на руританской границе. До прихода поезда еще оставалось время, и мы уселись на лужайке возле ручья. Фриц и Сапт не знали, как мне угодить. Они обещали держать меня в курсе всех руританских новостей, старый сухарь Сапт говорил таким нежным и проникновенным голосом, какой в нем трудно было даже предположить, а Фриц едва не плакал. Но — да простят меня они оба! — я едва улавливал смысл их слов. «Рудольф! Рудольф! Рудольф!..» — все еще звучал в моих ушах голос Флавии.

Видимо, в конце концов они поняли, что я не слушаю их, и, поднявшись с земли, принялись задумчиво расхаживать взад-вперед по берегу. Я очнулся от прикосновения Фрица. Вдали показался легкий дымок паровоза. Я крепко пожал друзьям руки.

— Мы победили, — сказал Сапт. — Теперь король прочно сидит на троне.

И тут, прежде чем я успел что-либо предпринять, Фриц фон Тарленхайм обнажил голову и, склонившись, поцеловал мне руку. Я поспешно отпрянул от него. Он, выдавив из себя весьма слабое подобие улыбки, сказал:

— Господь не всегда делает королями тех, кого следует.

Не отпуская моей руки, Сапт как-то странно скривил рот и добавил:

— В большинстве случаев в это дело вмешивается дьявол.

Люди на перроне то и дело кидали на нас любопытные взгляды. Мое закутанное шарфом лицо явно интриговало их. Но мне уже не было до этого дела. Мои друзья стояли со мной до тех пор, пока не подошел поезд. Потом мы еще раз пожали друг другу руки, и я вошел в вагон. Но они и после этого не ушли. Они обнажили головы, и я видел, как они стоят на платформе, пока вокзал не скрылся из вида.

Люди, наблюдавшие эту сцену, по-видимому, решили, что по каким-то причинам с захолустной станции отбыл высокий гость. Да и кому могло прийти в голову, что таких почестей удостоился всего лишь младший отпрыск английского рода, человек, не облеченный ни положением, ни большим состоянием, ни высокими рангами. А ведь таким я, по сути, был, да и остаюсь по сей день. Представляю себе, как были бы разочарованы наблюдатели, узнай они об этом.

Правда, стоило бы им приглядеться ко мне повнимательней, как они, вероятно, проявили бы еще большее любопытство. Ведь, как бы там ни было, я все-таки провел три месяца жизни на настоящем королевском троне. Конечно, я не так глуп, чтобы этим гордиться, но и забыть тоже не могу. Почти уверен, что вся эта история доставила бы мне искреннее удовольствие, если бы я не повстречался с Флавией. До сих пор я слышу, как она зовет меня по имени, и голос ее звучит так отчетливо, будто нашему последнему свиданию в Зенде суждено длиться вечно.