Плохие девочки не плачут. Книга 3

Только радость.

чистая и неподдельная.

Усмехающиеся губы прижимаются к шее, выжигают влажный поцелуй на покрытой инеем коже. Принуждают выгнуться и застонать громче.

— Ты никогда не проявляла желания стать моей ученицей, — хриплый голос раздаётся над ухом.

Невероятный. Чарующий. Гипнотический.

Весь он.

Идеал ох*енности.

— Супер, — бросаю сдавленно. — Тогда чем мы занимались?

В отельном номере. В авто по дороге к аэропорту. В Киеве. В съёмной квартире. На заводе, прямо на пульте управления. В беседке на краю обрыва. В офисе. На борту самолёта. В Бангкоке. В особняке Валленбергов. В жутких подземельях. В сказочной Лапландии. В модерновом Дубае. В равнодушном Лондоне.

Здесь. Совсем недавно. Тоже в отеле. Словно замыкая порочный круг. Впервые теряя невинность по-настоящему.

— Чем? — повторяю с нажимом. — Отвечай.

Его язык обводит моё ухо, заставляя встрепенуться и поёжиться. Замереть в сладком предвкушении.

— Я тебя трахал, — следует ровное заявление.

Ну, спасибо.

Благодетель.

Уважил, осчастливил, вознёс до небес.

— И что же? — интересуюсь надменно, перехожу в атаку: — Теперь тебя трахнуть?

Лови гранату, фашист проклятый.

Знай наших. Трепещи в ужасе. Моли о пощаде.

Но фон Вейганд не намерен сдаваться, виртуозно путает карты лаконичным:

— Тр*хни.

Офигеть.

Либо я окончательно впала в старческий маразм, либо пора починить слуховой аппарат.

А как иначе?

Время неумолимо. Запал погас, кураж иссяк. Старею. Стремительно разваливаюсь по кускам. Былая слава померкла. Теперь даже в массовке сняться не пригласят.

Молодость проходит. Годы берут своё.

Двадцать четыре.

Жуткая цифра выглядит похлеще смертного приговора. Блистательная красотка остаётся в прошлом, на сцене возникает занудная брюзга. Анамнез ясен, диагноз неутешителен.

Нормального мужика точно не найду, навеки застряну в рабстве у психопата.

Трахни.

Нет, он бы это не произнёс.

Разве что под действием тяжёлых наркотиков. Или опорожнив годовой запас виски.

А вдруг это не он, а его брат-близнец, случайно потерявшийся в детстве? Или версия попроще — засланец от Мортона?

Тьфу, засранец.

Хм, засланный казачёк.

Короче, шпион.

В современном мире сделать пластическую операцию быстрее, чем в туалет сходить. Но вот с имитацией роста придётся тяжело. Не каждый парень под два метра вымахает. Такое трудно скопировать. Хотя ничего. Поработают над коленками, растянут на дыбе. Голь на выдумки хитра, а чокнутые лорды тем более.

— Завязывай со «спайсами» — настоятельно советует внутренний голос. — И прекрати смотреть мексиканские сериалы.

Печалька.

Просмотр мексиканских сериалов под «спайсами» — моё любимое развлечение, последняя отрада, яркая отдушина промеж серых будней.

А теперь что?

Трахни.

Сама мысль о возможности подобного выглядит абсурдной. Полный сюрреализм. Никакой привязки к действительному положению вещей.

Скорее кролик сожрёт удава, отечественный кинематограф поднимется с колен, а я стану самой богатой женщиной во Вселенной.

Прочищаю горло и выдаю вслух:

— Однажды пыталась. Купила плётку, затянулась в корсет, отрепетировала грозную речь перед зеркалом, — вздыхаю и подвожу итог: — Облажалась капитально.

Фон Вейганд неожиданно отстраняется, отпускает лишь на несколько мгновений, а после резко обхватывает за талию. Вынуждает подняться, прижимается сзади.

— Кто сказал, что мне не понравилось? — дразнит жарким шёпотом.

Никто.

Инстинктивно облизываю губы.

Похоже, тебе и сейчас неплохо. Чувствую физически. Самой беспокойной частью тела. Той, которая вечно нарывается на приключения.

Телефон до сих пор у меня в руках. Значит, в зад упирается фотоаппарат.

Огромный, горячий, пульсирующий фотоаппарат.

Да, именно так.

Не отвлекаемся от повестки дня.

— К-как… — осекаюсь. — Как включить?

О мобильном не забуду.

Не надейся, не мечтай.

Держи слово.

— Очень легко, — трётся бородой о мою щёку. — Открой рот.

— То есть? — уточняю, нутром чую подставу.

— Выполняй, — повелевает коротко.

Подчиняюсь.

Исключительно ради любопытства.

— Умница, — хвалит за послушание.

Его пальцы медленно скользят по моим приоткрытым устам. Гладят и обводят, изучают территорию, закрепляют право собственности.

От этих прикосновений плавится мозг. Нет ни силы, ни желания сопротивляться. Хочется лишь таять и растворяться.

Невольно выгибаю спину. Отдаюсь течению, не пытаюсь остановить торнадо. Упиваюсь моментом.

— Высунь язык, — следует новое распоряжение.

— Что? — вырывается из груди приглушённый возглас.

— Дай мне свой язычок, — мягко повторяет фон Вейганд.

Наверное, стоит взбунтоваться или хотя бы насторожиться. Однако я не желаю думать и анализировать происходящее. Безропотно покоряюсь.

— Видишь, как просто, — он покрывает плечи небрежными поцелуями, с убийственной серьёзностью заявляет: — Открываешь рот, высовываешь язык, облизываешь головку…

— Какую головку? — выдыхаю поражённо.

— Члена, — бросает невинно. — Кажется так это по-русски — «головка члена»? Неужели ошибся?

Куда там.

Ошибаюсь только я.

Когда верю, что обойдётся без на*ба.

Ну, без грубейшего нарушения чётких условий обоюдной договорённости.

Хотя на*б звучит понятнее.

— Вообще-то, вопрос был про мобильный, — постепенно начинаю сатанеть. — Не увиливай, отвечай прямо.

— Если мне не изменяет память, мобильный понадобился, чтобы узнать про минет, — роняет с неприкрытой издёвкой, невозмутимо интересуется: — Закрепим теорию на практике?

— Так нечестно, — гневно цежу сквозь зубы. — Это мошенничество.

— А это, — ловко отнимает телефон, насмешливо заключает: — Вмешательство в частную жизнь.

Отстраняется и отступает в сторону.

— Забавно слышать такое от того, кто везде устанавливает камеры, отслеживает каждый шаг и собирает подробное досье, — парирую удар.

Резко оборачиваюсь, грозно взираю в лицо опасности. Пытаюсь метать молнии, сурово упираю руки в боки.

Проклятье.

Что я натворила?

Вляпалась по полной. По самые уши, если не сказать хуже. Или глубже. Напросилась на летальные последствия с неожиданным бонусом.

Господи, помилуй душу грешную.

Он же голый.

Сестра, дефибриллятор.

Ну, практически голый.

Разряд.

Из одежды на нём только полотенце, небрежно повязанное вокруг бёдер.

Разряд.

Полотенце, которое в любой момент может соскользнуть на пол.

Не смей. Нельзя.

Достаточного одного неосторожного движения.

Забудь. Ни в коем случае.

Конфликт принято завершать чем-нибудь достойным.

Нет.

Диким и безудержным сексом, например.

Разряд. Разряд. Разряд.

Приходится отпрянуть назад, вжаться в комод. Машинально стараюсь мимикрировать, превратиться в мебель, слиться с окружающим пространством.

— Ты в порядке? — спрашивает фон Вейганд.

Ограничиваюсь утвердительным кивком, отвожу взгляд, прячу глаза.

Но искушение всегда сильнее меня.

Просто не могу не смотреть. Не в силах удержаться от соблазна. Концентрация силы воли в моём организме ниже нуля.

Никогда особо не заморачивалась по поводу мужской внешности. Не обращала внимания на соответствие общеизвестным канонам красоты. Не сходила с ума по развитым мышцам, не вела учёт кубикам пресса. Не ловилась на бешенную энергетику и развратные флюиды.

Хотя кого обманываю?

Всегда была не против приковать Джерарда Батлера, Джейсона Момоа и солиста группы Oomph! к огромной кровати. Можно всех вместе. Можно по отдельности.

Кстати, последний парень сам виноват. Не стоит снимать тонко намекающие клипы.

Sex hat keine Macht. (Секс не имеет власти.)

Воображение, что ты делаешь. Прекрати.

Sex hat keine Macht! (Секс не имеет власти!)

Du blutest nicht genug für mich (Ты недостаточно истекаешь кровью для меня)

Küss mich noch ein letztes Mal (Поцелуй меня в последний раз)

Упс, слегка увлеклась.

Однако как тут не увлечься? Деро Гои не поёт. Нет, нет. Он вынимает душу. Вынимает и выё…

Ну, вы поняли.

Круче только фон Вейганд.

Широкие плечи. Мускулистые руки. Плоский живот. Невероятно длинные ноги. Далеко не качок. Тем не менее, в идеальной форме. Сухой, поджарый, жилистый. В каждом его жесте ощущается сдерживаемая мощь кровожадного хищника.

Про фотоаппарат скромно промолчу.

Хороший товар в рекламе не нуждается. Говорит сам за себя. Красноречиво натягивает полотенце.

Боже.

Какая же я испорченная.

Кто-нибудь, накажите меня.

— Ты слишком напряжена, — заявляет главный герой моих эротических снов и вкрадчиво любопытствует: — Почему?

Обманчиво-сладкий тон, пристальный взор, проникающий в самую душу. Холод крадётся вдоль позвоночника. Автоматически хочется продолжить речь устами другого персонажа.

Why so serious? (Ты чего такая серьёзная?)

Let’s put a smile on that face. (Давай-ка мы тебе нарисуем улыбку.)

Привет, Джокер.

Иногда кажется, что я больше не выдержу, согнусь пополам, взвою от боли, окончательно сломаюсь. Иногда нечем дышать. Задыхаюсь. Теряюсь, погрязнув в омерзительном болоте страхов и сомнений. Понимаю, здесь не театр и не кино, нельзя подняться и покинуть зал, забыть о чудовищных образах, воплощённых на сцене.

Становится по-настоящему жутко.

Но это быстро проходит.

Пускай внутри полыхают предупреждающие сигналы.

Wrong. Wrong. Wrong. (Неправильно.)

Пускай загораются сообщения о сбоях системы.

Error. Еrror. Error. (Ошибка.)

Меня не остановить и не изменить, не направить по верному пути. Радостно окунаюсь в раскалённую лаву.

Разум?

Not found. (Не найден.)

— Твоя вина, — отвечаю сухо, выдержав эффектную паузу, продолжаю шустрее: — Мы ничего не обсуждаем, не говорим о банальных мелочах. Типа как день прошёл, чем займёмся на выходных. Мы не делимся сокровенным. Нас объединяет только постель. Никаких общих хобби нет.

Нервно барабаню пальцами по комоду.

— Хотя чего распинаюсь? — фыркаю. — Давно всё знаешь. Положение плачевное. Нужно искать точки соприкосновения, беседовать о чувствах, о переживаниях и надеждах. О планах на будущее. О событиях из прошлого. О грязных тайнах и пугающих секретах.

Фон Вейганд широко ухмыляется. Не разменивается на вербальную реакцию. Не желает тратить драгоценные слова попусту.

Тяжёлый случай.

От прожжённого шулера откровенности не добьёшься.

Однако я не сдаюсь.

Плох тот ученик, который не попробует отыметь собственного учителя. В произвольном смысле. Не обязательно буквально.

— Хамство, — роняю с милой улыбкой, прибавляю не менее сладко: — Вопиющая наглость. Понятия не имею, как включить твой мобильный. Пароль к ноутбуку тоже фиг подберёшь. Это необходимо исправить.

Противник безмолвен. Заговорщически подмигивает, а потом отворачивается, несколько мгновений изучает комнату. Подходит к креслу, перекладывает инструменты для курения на диван, пиджак не трогает. Уверенно берётся за перестановку гарнитура.

— Осторожно, — срывается с моих губ предупреждение.

Эта деревянная хр*нотень наверняка очень тяжёлая. Тяжелее меня, тяжелее Катюши. Кто такую мебель строгает.

Блин, разочарование.

По ходу креслице пластиковое. Весит не больше пушинки.

Или фон Вейганд силач? Поднимает не рывком. Наоборот, с лёгкостью.

Поостерегся бы. Ещё спину сорвёт. Радикулит, ревматизм, межпозвоночная грыжа. Не молодеет же. Я за ним больным ухаживать не стану. Мазями растирать не буду.

Чёрт.

Его спина.

Только сейчас замечаю бордовые полосы на коже. Царапины от ногтей и не только. Кое-где виднеется запёкшаяся кровь.

Не сразу понимаю, что сама оставила выразительные метки. Сама запечатлела клеймо. Каблуками.

Запоздалое осознание накрывает огненной волной.

Крепко стискиваю комод, отчаянно впиваюсь в гладкую поверхность, очень стараюсь не распластаться на полу.

— Давай поговорим, — мягко предлагает фон Вейганд, располагается на диване, указывает на кресло. — Присаживайся.

Тет-а-тет.

Друг напротив друга.

Идеальная экранизация мечты.

Всё как я хотела.

Вроде бы.

— Тебе дурно? — хриплый голос пронизан тревогой. — Тошнит?

Пожимаю плечами, отрицательно качаю головой. Делаю несколько неровных шагов вперёд. Безвольно опускаюсь на мягкое сидение.

— Нормально, — пытаюсь убедить и его, и себя.

Откидываюсь назад, чуть выгибаюсь. Обнажённая кожа вплотную соприкасается с тканью пиджака. Даже не пробую избежать искушения. Впитываю аромат и ощущения. Осязаю. Безотчётно. На ощупь.

— Сомневаюсь, — разглядывает пристально, будто сканирует.

- Произвожу впечатление больного человека? — по-идиотски хихикаю, расплываюсь в дебильной улыбке. — Ну, это не новость. Понятно, что я чокнутая. Вменяемая с тобой не уживётся. Хр*ново выгляжу? Тоже ничего удивительного. Мертвенная бледность плюс фирменный панда-стайл. Вполне естественный вид, не находишь? Лихорадочный блеск в глазах дополняет образ. Или смущают морщины? Конечно, старею, уже разменяла третий десяток, дни стремятся к закату, теперь не забалуешь. Поздно колоть ботокс, надо сразу круговую подтяжку.

— Ты не притронулась к еде, — безжалостно обрывает лебединую песнь.

Хм, действительно.

— Не успела, — виновато развожу руками.

— Салат «Цезарь». Лаваш с сыром, чесноком и зеленью. Куриные крылья в соусе «Дор-блю». Креветки «Унаги». Стейк из лосося. Овощи на гриле. Вишнёвый штрудель. Эклеры. Макаруны.

— Ну, я просто не обратила внимания, — небрежно отмахиваюсь. — Зачем сразу подозревать в тяжком недуге? Расслабься, зверушка здорова. Не дождёшься.

— Эклеры, — произносит с нажимом.

Твоя правда.

Срочно звони в «неотложку».

Чёрт, эклеры не продинамлю даже на смертном одре.

Лучше вызывай экзорциста.

Так надёжнее.

— Мне нравятся вкусняшки, — признаюсь чистосердечно. — Но совсем необязательно набрасываться на них и…

И тут происходит очередное озарение.

Все эти блюда регулярно заказываю в местных ресторанах.

Откуда?!

Вот откуда столько знает?

Вопрос риторический.

— Я навёл справки, — милостиво поясняет фон Вейганд.

Предвкушает очередную порцию претензий, скандал и бойкот, бурную истерику. С явным торжеством следит за сменой эмоций на моём лице.

Дорога от офигения до ярости занимает несколько ничтожных секунд.

Однако на сей раз оперативно сбрасываю обороты. Пора перестать удивляться. Настало время удивлять самой.

Никаких упрёков. Никаких претензий. Ни тени возмущения.

Обломись, малыш.

— Как ты относишься к тортам? — интересуюсь ровно, будто спрашиваю о гольфе.

Тяжёлая артиллерия обождёт.

На данном этапе необходимо ошарашить противника, вырвать у него из рук колоду краплёных карт, перетасовать и разбросать по комнате. Нужно сбить негодяя с толку, стукнуть пыльным мешком из-за угла. Со всей дури. Не жалея сил. Подключив буйную фантазию.

В конце концов, победу даруют за мастерство.

Кулаками помахать успею. Без проблем сумею заорать.

Надо действовать тоньше. Аки хирург. Скальпелем.

— Неоднозначно, — в тон мне произносит фон Вейганд, скупо прибавляет: — Довольно таки прохладно.

Не отчаиваюсь.

Открываю бутылку минеральной воды. Пью. Беру тайм-аут на раздумья, рассчитываю новый ход. Украдкой поглядываю на десерт, замышляю недоброе.

Хватит, притормози.

Впрочем, почему не рискнуть?

Неизвестно какие извращения таятся в бритой башке. Хотя известно. Частично. По фрагментам. Кнуты, цепи, плети, прочая банальщина. Копнём глубже. Не ведая страха. Приготовимся к леденящим душу откровениям.

— А ты хотел бы, — осекаюсь, выжимаю максимум соблазнительности из привычной дурацкой улыбки, посылаю к чёрту внезапно пробудившееся смущение и продолжаю партию: — Хотел бы обмазать меня взбитыми сливками? Мёдом? Джемом? Мороженым? Заварным кремом?

Ублюдок молчит.

В чёрных глазах отплясывают бесенята. Рот кривится в зловещей ухмылке.

— Хотел бы обмазать и слизать всё это с нежной кожи? — заявляю невинно, провожу языком по губам для закрепления эффекта.

Мучительно тянет сбежать, немедленно скрыться подальше отсюда, забаррикадироваться в ванной или вырваться на улицу, на мороз.

Тянет отвернуться, зажмуриться, сгорбиться и стать незаметной.

Но я обязана довести провокацию до логического финала. Отступать — слишком большая роскошь. Не могу показать слабость.

Фон Вейганд слегка наклоняется вперёд. Не позволяет разорвать контакт, проникает внутрь, не прикасаясь.

Вечная ночь. Без края и без конца. Ложиться на меня. Накрывает тёмным бархатом. Смягчает удар стального клинка. Прямо туда. Под рёбра.

— Проклятая диета, — оглушающий шёпот и звериный оскал. — Вынужден отказаться.

Дрожь зарождается в груди, движется по всему телу. Неумолимо. Против воли. Слёзы душат. Отчаянно рвутся наружу.

Не спасут ни эклеры, ни макаруны. Ни даже вишнёвый штрудель.

Яд сомнения пропитывает плоть, застывает в жилах густой смолой. Вязкие капли стекают вниз. По кончикам ресниц.

Отключаюсь. Стараюсь не думать. Перевести стрелки. Отгородится от реальности, закрыть собственное сознание.

Что чувствовала Мария-Антуанетта?

Когда опускалась на колени перед гильотиной.

В белой пикейной рубашке, с чёрной лентой на запястьях, с муслиновым платком на плечах и в лиловых туфлях. Лишённая всего, доведённая до предела. Униженная, но не сломленная. По-прежнему королева.

Что хуже — смерть или ожидание смерти?

В одном углу ринга — колючая вспышка боли. Ослепляющая, обжигающая. В другом — ад без границ. Безвизовый режим в чертогах Сатаны.

Чего изволите — правду или ложь?

Добро пожаловать, на эшафот.

Проходите, не стесняйтесь.

Горизонтальная скамья к вашим услугам. Прилягте, отдохните. Навсегда. Две доски с выемкой. Не волнуйтесь, шея не успеет онеметь. Не дёргайтесь, позвольте закрепить на славу.

Аттракцион работает безотказно, толпа содрогается в экстазе.

Косой нож замирает наверху. Доля секунды — отпускаем защёлку, нажимаем рычаг. Орудие смерти в свободном полёте.

Поздравляю.

Вы самое слабое звено.

Прощайте.

Эти французы сумасшедшие.

Активно создавали серьги и браслеты, печати для конвертов, прочие изысканные сувениры в виде гильотины.

В ресторанах подавали блюдо марципановых куколок, которые карикатурно копировали известных политических лидеров смутного времени. Каждому посетителю полагалось по мини-гильотине. Из красного дерева.

Выбирай жертву, казни в своё удовольствие. Вместо настоящей крови вытекает сладкий алый соус. Макай в него игрушечный трупик. Кушай, не обляпайся. Голову сохрани на память о чудесном обеде.

Прелестно ведь.

Дух свободы, демократии, перемен.

Жаль, вдохновенные революционеры частенько забывают о судьбе Робеспьера.

Ладно, покончим с долгими отступлениями.

Истина как она есть.

Я боюсь.

Дико. Безумно. До чёртиков.

Не готова к мятежу. Не знаю, хочу ли докопаться до правды. Но и во лжи не сумею жить. Комфортное неведение исключаю автоматом.

Вполне допускаю, некоторые вещи просто не должны случаться.

Второй сезон «Физрука». Русский рэп. Глобальное потепление.

Однако они происходят. Снова и снова. С завидной регулярностью.

Хотя не страшно.

Ну, не так страшно как мои стихи, которыми в местах не столь отдалённых пытают Гитлера.

Шучу.

Даже для него это слишком суровое наказание.

— Надоели буржуйские штучки, — совершаю выразительный жест рукой, тонко намекаю на утончённые яства, коими уставлен стол. — Сейчас бы пельмешки с мяском да брусничный морс.

Фон Вейганд посмеивается.

— Заказывай, — следует подарок с барского плеча. — Исполню.

Глава 15.3

Слишком скучно. Никакого сопротивления. Подобная капитуляция рубит спортивный интерес на корню.

— Позже, — говорю, насупившись.

Придётся поменять тактику. Нельзя допускать тягостного однообразия.

— Давай начистоту, откровенно, без утайки, — мастерски усыпляю бдительность, гениально подсекаю: — Твоё любимое блюдо?

Начнём с примитива, пускай расслабится. Чем безобиднее стартовый вопрос, тем сильнее брешь в дальнейшей обороне. Для затравки спрашиваем всякую чепуху, а потом пускаем в ход серьёзные темы.

Но соперник не дремлет, готовит очередную подставу. Выбивает дыхание из лёгких одним коротким:

— Ты.

Замираю, не способна шелохнуться.

— Что? — выдавливаю чуть слышно.

— Ты, — охотно повторяет, улыбается.

— П-прости? — с трудом ворочаю языком.

— Ты, Лора, — подтверждает снова. — Ты моё любимое блюдо.

Таким тоном детям втолковывают азбуку.

— Хм, в этом смысле, — судорожно сглатываю, развиваю догадку: — Нравится издеваться, расставлять силки на живца, загонять в ловушку.

— В прямом смысле, — произносит без тени веселья, абсолютно серьёзно.

— Как? — упорно отказываюсь понимать.

— Очень вкусная, — нарочито растягивает слова. — Лучше любого десерта.

— Я не… я…

В горле противно скребёт, губы едва шевелятся. Моментально теряю дар речи. Позорно замолкаю.

— Очень красивая, — продолжает спокойно, вкрадчиво прибавляет: — Там.

Вжимаюсь в кресло. Лихорадочно стараюсь придумать достойный ответ. Тщетно пытаюсь постебаться, поюморить в своей обычной манере. Напрасно пробую рассмеяться. Звук получается фальшивым и пугающим.

— Только там? — бросаю нервно.

Фон Вейганд остаётся убийственно невозмутимым.

— Везде, — замечает ровно. — Но там — особенно.

Тянусь за бутылкой.

Воды, а не текилы.

К сожалению.

— Каждая женщина выглядит по-разному, — произносит с расстановкой. — Не каждую хочется рассмотреть.

Хорошо, что не успела выпить.

Точно бы поперхнулась.

— Некоторые достаточно привлекательные, — рассуждает с видом философа. — А некоторые неприятные и даже отталкивающие.

Стоп, снято.

Моё терпение гибнет окончательно.

— Позволь поинтересоваться, — роняю вежливо, не дожидаясь разрешения, бросаюсь в атаку: — Это действительно о вагинах? Не метафора? Не подтекст? Не завуалированное признание? Реально о вагинах? Типа иногда встречаются милые и симпатичные, хотя существует полным-полно гадких и омерзительных?

Отлично.

Отсюда поподробнее.

— Какова статистика? — любопытствую яростно. — Предлагаю подбить данные. Сколько экземпляров оценил? Гребаный эстет. Сколько попробовал на вкус? Гурман хр*нов. Ну, хватит. Не томи. Похвастайся. Сколько их было?

Меня трясёт.

Зуб на зуб не попадает. Пальцы отбивают барабанную дробь.

Фон Вейганд нагло игнорирует истерику.

Кричу. Гневно возмущаюсь. Озвучиваю оскорбительную тираду. Болтаю без умолка. Колочу кулаками по столу. Сбрасываю «Цезарь» на пол. Отправляю следом несколько других тарелок. Поливаю замысловатый коллаж минеральной водой.

Реакции ноль.

Каменная статуя проявляет больше эмоций, чем он.

Хладнокровный ублюдок. Бессердечная скотина. Сволочь беспринципная. Гад проклятый. Бездушный урод.

— Всё? — спрашивает, наконец.

Сил орать не остаётся. Бить посуду лень.

Концерт достигает логического финала. Творческий запал гаснет. Вольная импровизация завершается.

Молчу.

— Почему так сложно поверить? — искренне недоумевает.

Фыркаю. Пожимаю плечами.

Кто бы говорил.

— Ты у меня одна, — мигом обезоруживает.

Внимательно наблюдаю за его движениями.

Как он достаёт сигару из стального коробка.

Осторожно обрезает ножницами, старается не повредить табачный лист. Резко щёлкает зажигалкой. Неторопливо разогревает гаванский деликатес огнём. Медленно раскрывает неповторимый аромат. Обнажает уникальность.

Минует целая вечность, прежде чем фон Вейганд делает первую затяжку. Не спешит, наслаждается. Упивается процессом, смакует.

От этого зрелища уже хочется кончить.

— Тогда откуда, — закашливаюсь, прочищаю горло, сбивчиво бормочу: — Откуда боль?

Он молчит.

Выдыхает дым. Едва разомкнув губы. Без суеты. Чуть откидывается назад, позволяет серому облаку взмыть к потолку, окутать реальность призрачным туманом.

Тишина убивает.

Каждая прошедшая секунда отбивается внутри. На дне истерзанной души. Ударом маятника. Разрядом молнии.

Интересно, кто-нибудь услышит мой безмолвный вопль.

Лишь только рассеивается пелена, оказываюсь в капкане. Припечатанная горящим взглядом, будто могильной плитой.

Что же, рискнём.

— Думаешь, отделался условно-досрочным выносом мозга? — презрительно фыркаю. — Нет, как бы не так. Не на ту напал.

Тренируй мышцы.

Практикуйся.

Повышай квалификацию, сочиняй диссертацию. Там похудей, здесь нарасти. Вычеркни, перепиши, добавь, поправь, поменяй местами. Посоли, поперчи, прожарь получше. Дай сахарку. Ещё. Больше.

А на Гоа слетать не хочешь? С радостью билет подгоню. Ну, или на ху… на хутор? За бабочками. Сачок прилагается бесплатно.

Буду бороться за независимость. Нельзя идти на поводу у мужиков. Надо отстаивать свои права.

Долой грязные сексуальные утехи. Долой низменные плотские удовольствия.

Я бревно и горжусь этим.

Но пока обсудим иные темы.

— Думаешь, искупил вину сопливым признанием? — угрожающе сдвигаю брови и начинаю вдохновенно стенать: — Ты у меня одна. Словно в ночи луна. Словно в степи сосна. Словно в году весна.

Разумеется, трудно назвать пением столь жестокое издевательство над вполне достойной композицией.

Прекрасно понимаю, мои вокальные данные можно использовать как оружие массового поражения.

Чего добру пропадать. Не скуплюсь, не жалею. Щедро делюсь талантом с благодарной публикой.

— Прояви оригинальность, — отпускаю короткую ремарку и приступаю к насилию над очередной ни в чём неповинной песней: — Зацелована, околдована. С ветром в поле когда-то обвенчана. Вся ты словно в оковы закована. Драгоценная моя женщина!

Текст помню плохо.

Фон Вейганду повезло. Но не надолго.

Завершаю пытку эффектным:

— Я склонюсь над твоими коленями. Обниму их с неистовой силою.

И смело обращаюсь к национальному колориту.

Пора внести разнообразие в сольный концерт. «Кобзарь» выручит в любой ситуации. Поэзия никогда не помешает.

— Поглянув я на ягнята — Не мої ягнята! Обернувся я на хати — Нема в мене хати! Не дав мені Бог нічого!.. І хлинули сльози… (Посмотрел я на ягнят — не мои ягнята! Обернулся на хаты — нет у меня хаты! Не дал мне Бог ничего!.. И хлынули слёзы…)

Однако декламирую на порядок безобиднее. Придётся подключить скрытые резервы.

Набираю побольше кислорода в лёгкие и обрушиваю на врага колыбельную.

Французскую.

Не зря же двадцать лет назад в садике её разучивали.

— Frère Jacques, Frère Jacques, Dormez-vous? Dormez-vous? Sonnez les matines! Sonnez les matines! Ding, dang, dong. Ding, dang, dong. (Братец Якоб, братец Якоб, Спишь ещё? Спишь ещё? Слышишь колокольный звон? Слышишь колокольный звон? Динь-дан-дон, динь-дан-дон.)

Не стоило вытаскивать кляп. Некоторым людям изначально предначертана смирительная рубашка и комната с мягкими стенами.

Считаю до десяти.

Сжимаю и разжимаю кулаки.

— Выбираешь игнор, — бросаю с горечью.

Вдыхаю и выдыхаю.

Не помогает.

— Молчишь, — хмыкаю. — Ничего не скажешь?

Он снова делает затяжку.

И выпускает дым. И пронизывает взглядом насквозь. Вспарывает и обнажает. До костей. До утробной сути.

Он не просто курит. Уничтожает. Выпивает досуха. Меня. Сигару. Мир вокруг.

— Зачем? — ухмыляется, мигом гасит боевой запал: — Ты сама отлично справляешься.

Ладно.

Угомонил, пристыдил, поставил на место.

Прекращаю изгаляться, перехожу в режим тотальной серьёзности.

— Нам нужно многое пересмотреть, — сурово поджимаю губы. — Отношения должны стать глубже.

Примеряю маску вселенской скорби.

— Хотя куда уже глубже, — продолжаю мрачно, вкрадчиво прибавляю: — После анала.

Damn. (Проклятье.)

Всё-таки я и серьёзность диаметрально противоположные понятия.

— Понимаешь, для большинства это предел, после которого остаётся мало легального и не слишком омерзительного, — заявляю нарочито печальным тоном. — Копнёшь дальше — не успеешь оглянуться, как станешь свингером.

Явно перебираю, играю с огнём.

Впрочем, плевать.

Истерика не признаёт полумер.

— У тебя проблема с доверием, — небрежно роняет фон Вейганд.

Обалдеть.

Не скрою, хотелось бы выразиться иначе, в своей обычной манере. Однако боюсь, цензура столько мата не запикает. Сломается на полдороге и навсегда выйдет из строя.

— Постой, — жестом требую тайм-аута, а после выразительно загибаю пальцы: — Взлом ноутбука — раз. Не пытайся косить под романтика. Горящие сердца и заснеженные беседки определённо не твой профиль. Сбор досье — два. Не отрицай очевидные факты, не надейся отмазаться. Камеры повсюду — три. Всевидящее око, блин. История с Анной. Неудачный подкуп Маши. Даже не собираюсь гадать, насколько велики масштабы поражения. Не хочу расстраиваться.

— Правильно, — кивает, доверительно сообщает: — Лучше не вдаваться в подробности.

Наглость этого ублюдка безгранична.

— Допрос под ударами кнута в затхлых подземельях родового особняка проводишь ты, а проблема с доверием у меня? — уточняю с показной вежливостью, выдерживаю паузу и срываюсь с цепи: — Еб*ть. Реально?!

Хамите, парниша.

— Сколько их было? — спрашиваю с вызовом, скупо поясняю: — Баб. Крутых и классных, всячески натренированных баб.

— Не считал, — ухмыляется шире, нахально скалит зубы.

— Приблизительно, — допускаю погрешность.

— Не помню, — отмахивается.

— Из тех, которые запомнились, — не отступаю ни на йоту.

— В зеркале справа отражается.

Машинально поворачиваюсь, сталкиваюсь с бесплотной тенью.

Глаза обречённого на смерть. Ядовитое безумие пополам с дикой усталостью. Бледная кожа выглядит пергаментной. Раскрошится, едва коснёшься. Волосы всклокочены. Ни единого намёка на причёску. Натуральное гнездо.

Редкостная красавица, не в каждом столетии рождается.

— Типа повелась на дешёвый развод? — интересуюсь, скривившись, а потом оборачиваюсь, испепеляю противника осуждающим взглядом. — Старый трюк. Унылая туфта. Заезженная пластинка.

Зажал креатив, не подготовился.

— Типа кто-нибудь в этом мире значит больше тебя? — насмешливо передразнивает он, медлит и хрипло, почти рыком заключает: — Прах. Пепел. Пыль у подножия трона.

Горло перехватывает спазм.

— Я-я? — запинаюсь. — Я пыль?

Его смех обжигает будто плеть.

Вздрагиваю. Чудом удаётся не зажмуриться. Болезненная вибрация движется вдоль позвоночника.

— Ты дура, — бросает фон Вейганд, наконец, успокоившись, опять затягивается сигарой, с наслаждением выпускает дым в сторону: — Моя любимая и единственная дура.

Ну, другое дело.

Так бы сразу.

Мило, свежо, неизбито.

Вот теперь расслаблюсь. Разжирею, забью на депиляцию, перестану выщипывать брови. Короче, заживу по-человечески. Вольно и свободно.

Ох, чёрт. Не выйдет. Я же ещё не замужем.

— Нужно порядок навести, — указываю на колоритный натюрморт возле стола.

Разбитая посуда. Вода. Еда.

Шедевр. Отправим в музей искусств. Шик и модерн.

— Бардак раздражает, — изображаю чистюлю. — Вызывай слуг.

— Позже, — ловко отклоняет предложение фон Вейганд.

— Почему не сейчас? — искренне недоумеваю. — Мне неприятно торчать в грязи. Пускай приберут.

— Приберут, когда мы закончим, — заявляет, слегка прищурившись.

Напрягаюсь, чую неладное, замираю в ожидании жуткого наказания. Тщетно пытаюсь обуздать ураган хаотичных мыслей.

— Закончим — что? — спрашиваю нервно.

Сигара погибает в длинных пальцах вместе с остатками моего самообладания. Тлеет, медленно лишается сознания.

— Разговор, — холодно произносит он.

Расплываюсь в идиотской улыбке, глупо хихикаю.

— Ну, знаешь, с этим как-то не очень клеится.

— Могло быть хуже, — парирует иронично.

— Конечно, — охотно соглашаюсь. — Ты мог прострелить мне ногу. Или переехать меня асфальтоукладочным катком.

— Наметился прогресс, — замечает невозмутимо. — Постепенно развиваемся, сближаемся, выходим на новый уровень.

Открываю и закрываю рот. Ни дать, ни взять — рыба, выброшенная на лёд. Напрасно пробую побороть лихорадочную дрожь. По телу скользит трескучий мороз, пронзает навылет. Стальными иглами.

Господи.

Боже мой.

Только не это.

Пожалуйста, умоляю.

— Что ты сделал с Леонидом?

Прямо и чётко.

Без обиняков.

— Даже пальцем не тронул, — отвечает ровно.

А в голосе сквозит недоброе.

— Супер, — выдавливаю с трудом. — Тогда твои люди.

Крепче сжимаю кулаки, вонзаю ногти в ладони. Отчаянно стараюсь протрезветь от внезапно накатившего ужаса.

— Избили? Убили? Разложили по разным пакетам? — судорожно выдвигаю версии.

Задыхаюсь, охваченная приступом панической атаки.

— П-признавайся, — требую сбивчиво.

Очередное облако дыма скрывает горящий взор фон Вейганда. За несколько секунд успеваю поджариться на огромном раскалённом вертеле. До степени medium raw.

Аппетитный. Тёплый. Сочный.

Бифштекс с кровью.

Не томи, не медли.

Вгрызайся.

— Ему не причинили никакого вреда, — остужает буйную фантазию.

— Сомневаюсь, — не намерена сдаваться.

— Он чудесно проводит время. Нет повода для беспокойства, — продолжает мягко. — Свежий воздух, неспешная прогулка, приятная беседа.

Фрагменты паззла складываются в цельную картину.

— Его связали, затолкали в авто, вывезли в посадку, вручили лопату, заставили копать собственную могилу? — моментально озвучиваю догадку.

— Фу, — брезгливо морщится. — Как вульгарно.

— Давай вариант поизящнее, — пожимаю плечами. — Не притворяйся, будто ничего не произошло. Всё равно получается фальшиво.

Настаиваю на честности, лихо разоблачаю подвох.

— Ты гр*баный маньяк, — освежаю память. — Псих и садист без тормозов.

Однако упёртый гад не желает прекращать комедию.

— Да что за мнение обо мне сложилось? — восклицает с праведным возмущением.

Входит в роль.

— Неужели произвожу пугающее впечатление? — вопрошает поражённо.

Играет хорошего парня.

— Подозрительно, — бросаю сухо. — Никаких штрафных санкций за телефон. Стоическое спокойствие, ни капли раздражения. Сплошная нежность, заботливость и адекватность. Даже дебильную клоунаду вытерпел.

Непроницаемое выражение лица. До потаённой сути не доберёшься, не коснёшься истинных эмоций.

— Люди поступают так в трёх случаях, — сглатываю вязкую горечь. — Когда находятся на пороге смерти и молят об искуплении грехов. Когда совершили нечто ужасное и хотят загладить вину. Когда только собираются совершить нечто ужасное и надеются добыть прощение авансом.

На самом деле, шансов угадать мало.

— Существуют разные нюансы, — лаконично произносит фон Вейганд.

И какой из них твой?

— Жажду деталей, — заявляю с нажимом.

— Будут, — криво улыбается, зловеще прибавляет: — С доставкой на дом.

Немею изнутри.

Не нахожу сил отреагировать.

— Я обещал откровенность, всегда держу слово, — посмеивается. — Что на счёт бизнеса?

Последней фразе не удаётся добраться до мозга. В одно ухо влетает, в другое вылетает. Центральный процессор вне зоны доступа.

— Сайт знакомств оправдывает вложения? Приносит прибыль?

Слабые проблески интеллекта гаснут под гнётом суровой реальности.

— Проект благополучно развивается?

Разум повержен.

— Клиенты вкладывают деньги?

Прострация торжествует.

— Какие показатели?

С тем же успехом можно спросить меня о росте ВВП Папуа-Новой Гвинеи.

— Похвастай результатами.

Неясное мычание слабо напоминает ответ.

— Не стесняйся, — подбадривает. — Поделись достижениями.

Вообще, зря переживаю.

Пошёл этот Леонид. Пускай кормит червей. Или валяется в больнице с множественными переломами. Сам виноват. Зачем на чужое позарился.

Займёмся насущными вопросами.

— Ну, я натура скромная, — выдаю чистосердечно. — Всё продвигается строго по плану. Доход нормальный. Базу нарабатываем.

— Цифры утверждают обратное, — обескураживает.

Возвращает в прошлое. На выпускной экзамен по алгебре.

— Цифры? — тщетно стараюсь активизировать извилины.

Куда пропали шпаргалки. Подскажите. Помогите списать.

— Отчётные данные, — поясняет елейно.

— Отличные там данные, — покрываюсь испариной. — Зашибись, лучше не бывает.

— Согласен, — радостно улыбается, мечтательно протягивает: — Считаю дни до своего выигрыша.

— В смысле? — туго соображаю.

— Ты ведь не забыла о нашем пари, — снова обдаёт облаком дыма. — Намечается достойный приз.

Горящие глаза обещают удовольствие на грани агонии.

Однажды отворив бездну, ты никогда не сумеешь её закрыть. Голод станет невыносимым. Будет терзать, а потом поглотит целиком и полностью.

Некоторые вещи уже не изменить.

— Соблазнительный приз, — пылающая чернота его взгляда притягивает, будто магнитом, отнимает право выбора. — Дрожащий. Покорный. Напуганный до полусмерти.

Каждое слово возбуждает, проносится по телу тягучей пульсацией.

— Надо продлить срок, — закусываю губу, выжидаю пару секунд и начинаю трещать без умолка: — Стресс подкосил меня, лишил вдохновения, повлиял на трудоспособность. Всякие скандалы, интриги, расследования. Тайны и секреты. Дианы, отвечающие на звонки.

Красочно описываю злоключения, перехожу к обвинениям.

— Ты уничтожил творческую искру. Отобрал крылья, помешал воспарить к небесам.

Вдоволь ною, после давлю на жалость.

— Я выгляжу как жертва группового изнасилования. Такие синяки тональным кремом не замазать и под свадебным платьем не спрятать. Не в скафандре же выходить замуж.

Собираю волосы в пучок, демонстрирую живописные пятна на шее.

— И это только начало, — бросаю многозначительно, печально вздыхаю: — Придётся отложить церемонию.

Намереваюсь толкнуть пафосную речь, но фон Вейганд оказывается ловчее.

— Нет, — обрывает коротко, подвигает пепельницу ближе. — Свадьбу не отложим.

Офигительная новость.

Матч состоится при любой погоде.

Даже будь я под капельницей и в гипсе, загса не избежать. Хоть в коме, хоть под кайфом. Хоть мёртвая. Не важно. Никто не отменит праздник.

— Время есть, — замечает спокойно. — Всё заживёт.

— А остальное? — не оставляю надежды сторговаться. — Накинь ещё пару недель до финала. Возмести моральный ущерб. Поощри спонтанным бонусом.

Он затягивается, подносит сигару к серебристому блюдцу. Отгоревшая часть осыпается вниз. Без какого-либо воздействия. Самостоятельно.

— Хорошо, — выпускает дым на волю.

— Так легко? — спрашиваю изумлённо. — Взял и уступил?

Не нужно стряхивать пепел силой.

Сигара погаснет. Или разгорится неровно. Вкус испортится. Станет слишком резким. Утратит первозданную прелесть. Потеряет былое очарование.

— А чего ты ожидала? — интересуется иронично. — Думала, заставлю плясать на битом стекле?

Мой взор прикован к обнажённому огню.

Тлеющий. Мерцающий. Алый. Оранжевый.

Цвет одержимости.

— Спасибо, — произношу чуть слышно.

— Не благодари, — усмехается. — Очередная отсрочка не спасёт положение.

— Посмотрим, — отворачиваюсь.

Наверное, это не слишком нормально.

То, что чувствую. То, чего отчаянно желаю.

Я совсем не против, если он потушит о меня сигару. Если пустит кровь, полоснув лезвием от запястья до сгиба локтя. Если сдерёт кожу живьём.

— Нечего смотреть, — резко заявляет фон Вейганд, вынуждая вздрогнуть. — Не каждому дарован талант управлять. Бизнес — не твоя стезя.

— Разберусь, — отмахиваюсь. — Не волнуйся.

— Вряд ли, — хмыкает. — Допускаешь ошибку за ошибкой.

— Конкретизируй, — бросаю хмуро.

— Анна.

Издевается скотина.

— Хватит, — цежу сквозь зубы. — Я всего лишь отдала ей долг. Прекращай глумиться. Уже не обидно. Просто надоело.

Пора сменить пластинку.

— Никому нельзя доверять, — заключает невозмутимо, вкрадчиво уточняет: — Кроме меня.

Тушите свет, ибо грядёт бойня.

— Счастливое исключение, — не скрываю сарказма. — Всегда честен, не подставляешь и не обманываешь, действуешь в рамках закона.

— Вот именно, — опять затягивается.

Поразительная наглость.

— Маша успешно прошла проверку, не повелась на искушения, не предала, — потираю гудящие виски. — Настоящая дружба не продаётся, не покупается и…

— И в природе не существует, — завершает нарочито трагично.

Уголки его губ подрагивают, в тёмных глазах резвятся черти.

Все улики указывают на жестокое преступление.

— Что ты натворил? — практически беззвучно, надсадным шёпотом: — Похитил её семью? Угрожал? Пытал? Шантажировал?

— Ну и воображение, — присвистывает.

— Говори, — требую тихо, но отчётливо.

Застываю в миллиметре от сердечного приступа.

— Ничего, — разводит руками, с удовольствием истинного садиста прибавляет: — Хотя получилось забавно.

— Господи, — съёживаюсь в комочек.

Инфаркт. Инсульт.

Зачем? Почему?

Жутко погибать во цвете лет.

— Что?! — вопрошаю с ужасом. — Что получилось?

Фон Вейганд хохочет.

Психопат гр*баный.

— Увидишь, — отвечает уклончиво. — Не хочу портить сюрприз.

На хр*н такие сюрпризы.

Заранее лихорадит.

— Я надеялась на откровенность, — как бы намекаю.

— Действительно жаждешь познать истину? — спрашивает ледяным тоном, неожиданно становится серьёзным. — Уверена в решении?

— Д-да, — киваю.

Он медлит, не спешит погрузить во мрак, доводит до исступления, а потом сталкивает в пропасть.

Сухо. Скупо. Со знанием дела.

— Твой сайт — абсолютно провальная идея. Не предлагает клиентам ничего принципиально нового, ничем не выделяется из общего потока. Скучно и примитивно. Затея дилетанта. На раскрутку понадобится гораздо больше времени и ресурсов.

Странное ощущение.

Будто попадаешь в бесконечный лабиринт. Впереди призывно маячит вожделенная цель. Но чем ближе подступаешь, чем отчётливее понимаешь — это не выход. Это очередной поворот. Коварная ухмылка судьбы.

— Пока я собираю с пола ошмётки самооценки, можем поболтать о другом, — стараюсь держать марку, меняю русло беседы: — Например, о лорде Мортоне, о Диане Блэквелл, о событиях давно минувших дней.

Теперь пауза длится считанные мгновения. Дым устремляется в потолок, а на меня обрушивается шарада.

— El rostro de la venganza, — лениво растягивает слова, точно смакует.

Знакомое сочетание.

Кажется, по-испански.

Пальцы судорожно сжимают подлокотники. Костяшки белеют. Дыхание сбивается. Лицо искажает напряжённый мыслительный процесс.

Венганза… венганза…

Откуда взялось? Как застряло на подкорке?

Винтики в голове функционируют на полную мощность. Крутятся и клацают, движутся, не ведая усталости. Бесперебойно.

Щелчок за щелчком.

Ночной клуб. Горстка смятых купюр.

Одиночество. Уныние. Безысходность. Стандартный вечер после отъезда романтичного шефа-монтажника.

— Лора, остановись, — настоятельно советует Маша. — Пожалуйста, не мешай водку с шампанским.

— Хочу забыться, — осушаю рюмку единственным глотком. — Хочу «огни Москвы».

— А получишь огни неотложки, — подруга пытается отнять бокал с шампанским.

Кадр за кадром.

Корпоратив в честь завершения проекта на заводе.

— «Шахтёр» — чемпион!

Забираюсь на барную стойку.

— «Шахтёр» — наша лучшая команда!

Скандирую на всю громкость. Трезвая. Вменяемая. Просто реально болею за «Шахтёр». И увольняюсь. Завтра заканчивается контракт.

Вспышка за вспышкой.

У меня отняли фотоаппарат.

С одной стороны мирно дремлет мама, с другой — неизвестная грузная тётка теребит фальшивый шарфик Louis Vuitton.

Верните сумку, сволочи.

По правилам не положено. Ну и что. Не загораживайте аварийный выход. Постная фигня. Если самолёт упадёт, все подохнем. Никто не успеет свалить.

Бросаю взгляд на часы. Скоро посадка. Да здравствует Барселона.

Миг истины

Телек щебечет на неведомой тарабарщине. Переключаю каналы в поисках удобоваримого английского. Напрасная затея.

Укладываюсь на диван, втыкаю в экран.

Прикольная заставка.

Озарение.

— Лик мести! — восклицаю торжественно. — Это же сериал. Интересный, но короткий. Всего-то два сезона по двести эпизодов.

Фон Вейганд не торопится похвалить за сообразительность.

— При чём тут сериал? — продолжаю раскопки. — Неужели о вас сняли?

— Ни при чём, — лихо приземляет. — Просто фраза.

Блин, спалилась.

Теперь придётся заметать следы, маскировать замешательство автоматной очередью дебильных вопросов.

— Тогда зачем ты её сказал? Пытался унизить и оскорбить? Пнуть побольнее? Подчеркнуть мою лингвистическую неполноценность? Или намекал, чтоб не лезла в опасные разборки? Лик мести откроется лишь избранным?

Он театрально закатывает глаза.

— Неконспиративные теории принимаются? — мило любопытствует.

— Только не в твоём случае, — бросаю сурово.

— Вынужден разочаровать, — пожимает плечами. — Сериал не смотрел, слова скрытым смыслом не наполнял.

Всё. Опять. Зря.

Невыносимая тщетность бытия.

— Никакой пользы не приносишь, — выдаю обиженно. — Сокровенное не обнажаешь, бизнесу не обучаешь.

— Бизнесу нельзя обучить, — заявляет холодно.

Отправляет сигару в пепельницу. На отдых. Только теперь замечаю широкую выемку в серебряном блюдце. Явно не для тощих папирос. Ритуал курения продуман до мелочей, аксессуары соответствуют.

С кем угораздило связаться.

Ничего не упускает из виду. Никогда не ослабляет тотальный контроль.

Фон Вейганд берёт бутылку рома. Оценивает этикетку, избавляется от пробки. Наполняет стакан. До краёв. Льдом не сдабривает. Сразу пьёт. Жадно. Крупными глотками.

Тлею и дымлюсь. Покорно ожидаю, когда наступит мой черёд.

— Люди считают, что можно легко сколотить состояние. Слепо верят в чужие истории успеха, — издевательски ухмыляется. — Но эти истории даже на четверть не являются правдой.

Жаль.

— Авторитетные советы не помогут. Лучшие теоретические курсы не подарят необходимые знания, — презрительно фыркает. — Многие способны изучить правила, единицы доберутся до вершины.

Печальная статистика.

— Мало освоить алфавит, недостаточно вызубрить таблицу умножения, — затягивается и медленно выдыхает: — Прописные истины не сделают из тебя гения.

Накройся белым и ползи в сторону кладбища.

Вот дерьмо.

Я ведь уже в простыне.

— Универ обещал другое, — произношу безапелляционным тоном. — Блестящую карьеру, выгодные перспективы, высокую стипендию, стажировку за границей.

Деканы старались изо всех сил. Проводили дни открытых дверей, растекались мыслями по древу не хуже политиков. Заманивали юных неофитов золотыми горами.

— Наша кураторша клялась, что через пару лет, получив диплом, мы без проблем устроимся переводчиками в ООН, — не искажаю, не заливаю, почти цитирую. — Или благополучно пригреемся в администрации президента. Настоящим специалистам везде рады.

А ещё она регулярно выходила в астрал. Отлучалась туда прямо посреди лекций. Потом заставляла сочинять эзотерические эссе, медитировать и рисовать мандалу.

Ну, такую красивую цветную картинку, которая отображает внутреннюю энергию и способствует духовному развитию.

Впрочем, не отвлекаемся.

— Преподы активно промывают мозги, постоянно пичкают иллюзиями, однако реал сильно отличается от сладких фантазий, — скорбно вывожу итог.

Вакансия в заводском бюро переводов — максимальный джекпот.

Стабильность. Престиж. Официальное трудоустройство.

Пять дней в неделю, иногда больше. Сверхурочные не оплачиваются. От звонка до звонка. И дольше. За копейки.

Перекладывай пыльные бумажки, разгребай вонючие архивы, разбирай бисерный почерк. Закопайся в словарях, бросайся на амбразуру по каждому требованию. Посади зрение на хр*н, доведи до отслоения сетчатки. Забей на личную жизнь, положи на отдых. Умри в одиночестве.

Профит.

Теперь прикиньте паршивость остальных вариантов.

Учитель английского?

Запасайтесь успокоительным, готовьтесь к неврастении. Моих одноклассников могла угомонить только математичка. Прежде дама трудилась в местной колонии. Набиралась полезного опыта.

Брачка?

Постарайтесь устроиться в другое место до того, как мужчины начнут вызывать стойкое отвращение и спонтанные приступы тошноты.

Администратор в гостинице?

Улыбаемся и машем. Определённо стоило оттачивать произношение. Ой, нет. Не стоило. Говорить начнёте исключительно по шаблону.

Секретарь?

Ловите инструкцию для кофе-машины.

Хотя всё не так критично.

Не бойтесь, будто придётся вкалывать с утра до ночи без каких-либо положительных эмоций. Расслабьтесь, не парьтесь по пустякам.

Работу, вообще, нельзя найти.

Без крутых связей и предварительных договорённостей даже в чебуречную полы мыть не возьмут.

Есть ничтожный шанс свалить заграницу.

Нянчить детишек, досматривать стариков, собирать морошку.

Сплошные искушения кругом.

Где мой цианид?

— Справедливости не найти, — заявляю мрачно. — У одних миллиарды, у других волчья хватка. У некоторых всё вместе взятое. А у кого-то совсем ничего. Пусто.

Фон Вейганд снова наполняет стакан ромом.

Безотрывно слежу за тёмной жидкостью, после перевожу взгляд, тону в горящих чёрных глазах.

Чувствую жажду.

— Ты себя недооцениваешь, — произносит он и делает глоток.

Как ему удаётся.

Как это возможно.

— Моя противоположность, — губы змеятся в усмешке.

Опять пьёт.

Почему его кадык двигается настолько сексуально.

Почему внизу живота разливается адское пламя. Почему мышцы сводит от напряжения. Почему хочется опуститься на колени и ползти.

Мой Бог.

Повелитель. Хозяин. Господин.

— Зачётный комплимент, — нервно улыбаюсь.

— Не комплимент, — мягко поправляет. — Констатация факта.

— Всё равно приятно, — заверяю поспешно, тереблю край скатерти.

Надо настроиться на позитив.

Подумаем о чем-нибудь весёлом.

О стипендии, которой хватало аккурат на три беляша и входной браслет в «Адмирал». О стажировке в сельской школе. О неизлечимых психических заболеваниях.

— Итак, приступим, — бросаю деловито. — На чём остановились?

Фон Вейганд увлечён алкоголем, игнорирует вопрос.

— На откровенности, — отвечаю самостоятельно. — Признаюсь честно, я ожидала большего. Если не шокирующую исповедь, то хотя бы несколько новых эпизодов в досье.

Проклятый наглец косит под глухонемого.

— Любовь не требует доказательств. Доверие тоже устанавливается по умолчанию. Нет необходимости рассказывать о прошлом в мельчайших подробностях. Можно молчать. В тишине есть особый кайф, — вздыхаю. — Но всему наступает предел.

Гад не балует реакцией.

— Я знаю, что ты убивал, что твои руки по локоть в крови, что на совести полно сломанных судеб. Знаю, что ничего и никогда не изменится. Ты не выйдешь из игры, — вдруг осекаюсь, борюсь с внезапно подступившими слезами, кусаю уста, пропитанные полынной горечью, и продолжаю: — Но я должна понять, как далеко это зашло.

Закрываю глаза.

— Я хочу понять, — срываюсь на шёпот.

Страшно смотреть.

А не смотреть ещё страшнее.

Веду отсчёт по гулким ударам сердца. Содрогаюсь и трепещу, бьюсь о ледяные каменные стены. Вздрагиваю от жуткого лязга железной решётки.

Keep calm and get ready to die. (Сохраняй спокойствие и готовься к смерти)

Подпишем — неисправимая оптимистка, Лора Подольская.

Наконец, решаюсь взглянуть в лицо опасности.

Чёрт, да он нарывается.

Попыхивает сигарой. Бухает. Ни намёка на рефлексию. Ни тени раскаяния. Никаких следов межличностного конфликта.

Равнодушная сволочь.

Гр*баный урод.

Довёл до ручки, наслаждается моментом.

Гедонист хр*нов.

Огреть бы его сейчас чем-нибудь тяжёлым. Чугунной сковородой. Монтировкой. Ломом. Вмазать бы тортом. Или хотя бы эклерами. Размазать крем прямо по нахальной роже.

Не грози Южному централу, попивая сок у себя в квартале.

Йо.

Однако сменим гнев на милость. Лучше не рисковать. Меня совсем не тянет встречать Новый год в реанимации.

Согласна, весна в разгаре, до декабря плыть и плыть.

Тем не менее, избиение фон Вейганда приведёт к непоправимым последствиям.

Летальным. Фатальным. Не слишком праздничным.

Тут уж надо наверняка.

Либо он, либо я.

В живых останется только один.

Here we are, born to be kings. We're the princes of the universe. Here we belong, fighting to survive. (Вот и мы, рождены, чтобы быть королями. Мы — принцы вселенной. Наше место здесь, сражаемся, чтобы выжить.)

Простите.

And here we are, we're the princes of the universe. Here we belong, fighting for survival. We've come to be the rulers of you all. (Вот и мы, мы — принцы вселенной. Наше место здесь, мы сражаемся, чтобы выжить. Мы пришли, чтобы править вами.)

Опять увлеклась.

I am immortal, I have inside me blood of kings. I have no rival, no man can be my equal. (Я бессмертный, я голубых кровей. У меня нет соперников, нет мне равных.)

Это не повторится.

Скорее всего.

Наверное.

— А сериал «Горец» смотрел? Неужели даже фильм не заценил? — нарочито сурово сдвигаю брови. — Классика, ну.

Фон Вейганд не отвлекается от основного занятия. Методично напивается, стремительно опустошает бутылку.

И меня заодно.

Вроде ничего особенного не делает. Просто наматывает кишки на кулак. Метафизически. Но всё же очень ощутимо. Нагибает, скручивает в тугой узел.

— Полагаю, тебя интересует другое, — без труда выводит на чистую воду. — К примеру, моё первое серьёзное дело.

Проницательный ублюдок.

Пускай помучается.

— Да что ты за человек такой? — восклицаю возмущённо. — По «Горцу» не фанател. На «Лик мести» забил. От «Жутко сопливых страстей» отвертелся.

Доводим до кипения.

— Может в тебе и кровь не течёт?

Маринуем эффектной паузой, окидываем пристальным взглядом, подсекаем вскользь брошенным:

— Ладно, выкладывай.

Хитрый прищур. Хищный оскал. Сигара намертво зажата в зубах.

Фон Вейганд оставляет ром в покое. Отпускает стакан, проводит пальцами по краю. На прощание. Откидывается назад, будто потягивается. Заводит руки за голову и опускает вниз.

Показная небрежность жестов настораживает. Расслабленная поза пробуждает сомнения.

Настоящего зверя нельзя приручить.

Сегодня он покорно лижет хозяйские ладони, ласкается и довольно урчит. А завтра с утробным рыком вгрызается в глотку и рвёт на куски.

— Отвратительные манеры, — выпускает дым кольцами, забавляется, и, наигравшись, прибавляет: — Заслуживают строжайшего наказания.

Обдаёт жаром, окутывает ледяными нитями.

— На то и расчёт, — заявляю хлёстко. — Нарываюсь.

Последние крохи благоразумия растворяются в знобящем безумии.

— Скольких порешил? Скольких приговорил? — выдаю отрывисто. — С чего начал? Одолжил у дедушки-нациста пару-тройку миллиардов?

Дрожу и цепенею одновременно. Невольно замираю, потом порываюсь бежать. Только некуда. Нигде не скроешься от собственного отражения.

— Ошибаешься, — он затягивается и ухмыляется, выдыхает: — Никаких займов.

Чушь, так не бывает.

— Нереально разбогатеть без стартовых вложений, — произношу уверенно. — Для участия в лотерее и то покупают билетик.

Фон Вейганд ограничивается кивком.

Коротко и ясно.

Скупо подтверждает гипотезу, возвращается к более важным занятиям. Курит и пьёт. Не торопится распахнуть дверь в святая святых.

— Объясни, — отчаянно пытаюсь добраться до истины. — Раскрой секрет.

Между порцией дыма и порцией рома.

— Не всегда вкладывают деньги, — роняет мимоходом, нарочито беззаботным тоном.

В очередной раз застываю на границе света и тьмы.

Обычная беседа, рядовое обсуждение. Но возникает чувство, будто привычный мир разбивается вдребезги.

Стерильно-белые стены покрываются паутиной трещин. Сквозь хаотичные линии разлома просачивается мрачно-бордовый.

Стою посреди мерзкой жижи. Боюсь пошевелиться. Немеют запястья, немеют щиколотки. Колючий холод пробирается под кожу. Язык примерзает к нёбу.

Молитва не уносится к небесам, запекается на искусанных устах.

— Драгоценности? Недвижимость? Ценные бумаги? — озвучиваю версии, которые приходят на ум.

Озвучиваю абсолютно все.

Кроме той, что про кровь.

— Талант, — фон Вейганд ухмыляется. — Гениальность.

В чёрных глазах плещется веселье.

— Понятное дело, — бросаю раздражённо. — Иначе бы каждый рассекал на Bugatti Veyron и руководил крупной корпорацией.

Опять лавирует, путает карты и уходит от ответа.

Хватит это терпеть.

Нужно прижать негодяя, дожать и выжать по максимуму.

— Обрисуй подробную схему, выведи формулу могущества и успеха, продемонстрируй конкретный алгоритм действий, — требую с нажимом.

Туманные фразы больше не прокатят.

Нечего порожняк гнать.

Настаиваю на детальном освещении вопроса.

— Нет ни схем, ни формул, — заявляет елейно. — Неужели до сих пор не поняла?

Выражение моего лица вынуждает объяснять по слогам.

— Всё зависит от ситуации, — нежно и ласково, проявляя безграничное терпение, словно для неразумного дитя. — Нужно трезво оценить противника, рассчитать его возможные ходы, добыть информацию. Узнать, что он скрывает, чего боится, чего желает.

Негодую.

— Типа не тратишь ни гроша? — размахиваю красной тряпкой перед быком. — Тупо копишь инфу? Оцениваешь и рассчитываешь?

Очередная партия отмазок. Развод для приезжих. Общие положения. Ненавистная теория и ни грамма практики. Красивые слова, лишённые души.

Да за кого он меня принимает?!

За клиническую идиотку.

За наивную дуру.

Любимую и единственную дуру.

Ну, неплохо.

В принципе пойдёт.

— Типа, — соглашается саркастически, тут же поправляет: — Но не тупо.

— Бред, — отмахиваюсь. — Нельзя предугадать до мелочей. Всё не предусмотришь. Порой мы сами понятия не имеем, как поступим при определённых обстоятельствах. Мир полон сюрпризов. Косяки неизбежны.

— Правда? — хмыкает. — Люди так уверены в собственной уникальности.

— Куда нам, жалким ничтожествам, до сияющего Олимпа? — нервно передёргиваю плечами, скрещиваю руки на груди, будто инстинктивно пытаюсь выстроить линию защиты.

Полные губы кривятся в недоброй усмешке. Искры веселья гаснут в горящих глазах, покрываются кромкой льда.

Молниеносная перемена.

Неуловимая и неумолимая.

— Вспомни побег, — произносит вкрадчиво. — В Киеве.

Вздрагиваю машинально.

Помимо воли.

Отшатываюсь назад, вжимаюсь в кресло.

— Когда ты вылезла через окно, — продолжает сухо. — Замаскировалась, нарядилась в одежду своего драгоценного Стаса.

Зачем ворошить прошлое, зачем возвращаться на пепелище.

Зачем погружать меня в один из самых страшных периодов жизни.

Туда, где я была всего лишь бесправным куском мяса для тр*ха.

— Стас не «мой», — заявляю твёрдо. — И уж точно не драгоценный.

Es wird Kalt. (Холодает.)

Зримо. Ощутимо. До мурашек.

— Значит, не возражаешь, если он окажется в подвале? — ровно, без эмоций, словно за этим не таится ничего ужасного.

— Заслужил, — бравирую из последних сил. — Бросил у алтаря, оставил на растерзание бандитам. Пускай расплачивается.

Дикий, иррациональный страх захлёстывает с головой, окунает в зыбкий омут памяти. Сдавливает до хруста в костях, сминает и душит.

С шутками покончено, настал черёд бить точно в цель.

Фон Вейганд неспешно затягивается сигарой.

— Я буду пытать его.

И тебя заодно

— Хочу, чтобы ты смотрела.

Пей до дна.

— Не пропустила ни единой секунды представления.

Гр*баная откровенность.

— Почти как в опере.

Подавись.

— Громко и впечатляюще.

Захлебнись, с*ка чёртова.

— Ни грамма фальши.

Сама напросилась.

— Но я же не монстр.

А ты воплощение доброты.

— Разрешу облегчить страдания.

Получай.

— Когда развлечение надоест.

Милосердная моя.

— Можешь убить его сама.

Фон Вейганд наполняет стакан, осушает за раз. Уже не смакует, поглощает и пожирает. Без остатка.

— Звучит заманчиво, — не узнаю собственный голос.

Чужой, надтреснутый, замёрзший.

— Только прошу, — неожиданно хрипло.

Глазам становится больно. Что-то обрывается внутри, терзает неровными гранями. Обжигающая влага струится по щекам.

Слёзы или кровь?

— Пожалуйста, не надо, — нервно сглатываю.

Так случается.

В мгновение ока.

Будто ослепительная вспышка, сбивающая с толку.

Доля секунды, не больше.

Komm zu mir. (Подойди ко мне.)

Романтичный шеф-монтажник мило улыбается и манит приблизиться, протягивает руку, предлагает познать настоящее счастье, испытать неземную любовь, вкусить сочный плод запретной страсти.

Hab keine Angst. (Не бойся.)

Но стоит коснуться — видение раскалывается.

Прямо под моими пальцами.

Рушится каскадом, вспарывает плоть, обагряет, лишая отпущения грехов, погребает под градом осколков.

Нравится?

Безжалостный барон хищно скалится.

Te quiero puta. (Я люблю тебя, шлюха.)

Хватает за волосы, шумно вдыхает аромат, царапает нежную шею зубами. Отступает и наблюдает. Вновь настигает. Бьёт наотмашь, толкает в грязь.

Наслаждайся правдой, дрянь.

Сапогом прямо по губам.

Хлебай.

Прижимает к сырой земле.

Ты никто. Не моя. Моё. Не отдам никому. Ни Богу, ни Чёрту. Не спрячешься. Найду. Не сбежишь. Убью. Никогда не отпущу.

Так случается.

Некоторые люди дарят кислород. Некоторые — отнимают. А есть такие, без которых кислород на хр*н не нужен.

Именно они рвут душу в клочья.

Словом. Жестом. Оттенком эмоций.

— Очень предсказуемо, — произносит фон Вейганд с едва заметной насмешкой. — Не важно, что сделал Стас, как предал и подставил. Ты всё равно молишь о пощаде.

Святая.

Ничего не попишешь.

— Да мне плевать на него, — отвечаю раздражённо.

— Поэтому ты с ним обручилась, — спокойно парирует.

— Других предложений не поступало, — шмыгаю носом.

Немного расслабляюсь, решаюсь разрядить обстановку.

— Принц Уильям выбрал эту выскочку Миддлтон, — хватаю салфетку, украдкой промокаю лицо. — Фассбендер закрутил роман с очередной партнёршей по съёмкам.

Осмелев, выразительно высмаркиваюсь.

— Ты уехал, — предъявляю обвинение. — Как будешь оправдываться?

Тихо смеётся.

Совсем оборзел.

Подонок.

— Расскажу сказку, — опять измывается.

Ни стыда, ни совести.

Глава 15.4

— Жил-был на свете хороший парень, — продолжает, прежде чем успеваю вставить язвительный комментарий. — Умом не блистал, однако учился прилежно. Окончил известный университет.

О ком это он?

— Родился в семье аристократов. Не в лучшей и не в худшей. Отец уделял ему мало внимания, но подобное упущение с лихвой компенсировало щедрое завещание.

Явно не о себе.

— Нашему герою достался большой куш. Контрольный пакет акций. Остальным сыновьям пришлось довольствоваться объедками. По пять процентов каждому.

Не понимаю.

— Ничего удивительного, — бросает коротко. — Закономерный выбор.

Вообще, о чём речь?

— Не все наследники способны управлять огромной компанией, — заявляет скучающим тоном.

Погодите.

Неужели не пригрезилось?

С трудом верю в реальность происходящего.

— Хороший парень оказался идеальной кандидатурой на роль президента. Его братья почти не интересовались бизнесом. Просто тратили дивиденды.

Действительно раскололся.

Выкладывает перед присяжными секретные материалы.

Подфартило же.

Слушаю, затаив дыхание. Замираю, не смею шелохнуться. Боюсь спугнуть, нарушить магию.

Verweile doch! du bist so schön! (Остановись, мгновенье! ты прекрасно!)

И тёмные воды смыкаются над головой, и в раскалённых жилах стынет кровь. Рот быстро наполняется свинцом. Омерзительная жижа оплетает липким коконом, пробирается всё глубже. До самого нутра.

Готова ли я к правде? Нет. Но это уже не пугает. Любопытство заслоняет страх, азарт подстёгивает шагнуть вперёд. Прямо на освещённый мягким светом софитов эшафот.

— Старший брат увлекался охотой и как-то раз заполучил трофей, с которым очень сложно совладать, — задумчиво произносит фон Вейганд. — Младший брат обожал путешествовать, и однажды тяга к приключениям привела его в чужую ловушку.

Скупые намёки рождают новые гипотезы. Однако не отваживаюсь на уточняющие вопросы. Молча выжидаю в засаде.

— Биография нашего героя была чиста до неприличия, — заявляет насмешливо. — Его пороки отличались исключительной скромностью. Элитные шлюхи и марихуана в студенческие годы.

Скукотища.

Ничего предосудительного.

Наверняка бедняга слыл позорной отметкой на генеалогическом древе добропорядочной семьи психопатов.

— Он развивал компанию, — говорит дальше. — Весьма успешно.

Ну, а что ещё оставалось делать?

Не грешник.

Заурядный трудяга, нагоняющий зевоту.

— Модернизировал производство, заключал выгодные сделки, открывал филиалы в других странах, — набрасывает эскиз.

Молодец парень.

Хвалю, завидую и восторгаюсь.

Только про братьев узнать интереснее.

Какой трофей? Какой капкан?

Неужто на каждого из них нашёлся жуткий компромат?

— У него было всё, — расцвечивает полотно. — Внушительный доход. Высокое положение в обществе. Очаровательная невеста.

Везёт же некоторым.

— Ничто не предвещало беды, — вздыхает с наигранной печалью. — И вдруг на его пути возник коварный злодей.

Офигеть.

Теряюсь в догадках.

— Ты? — таки срываюсь.

Никогда не умела держать паузу.

— Я, — ухмыляется.

Теорема доказана.

Аплодисменты.

— Наведался к нему в офис с дружеским визитом, честно предложил отдать контрольный пакет акций и формально остаться на посту.

Надеюсь, бедолага согласился.

— Он расхохотался.

Камикадзе.

Мир его праху.

Помолимся за упокой невинной души.

— Я посоветовал взять время на раздумья, пообещал предоставить свободу манёвра в будущем, — фон Вейганд вновь затягивается. — Нерационально избавляться от столь ценного сотрудника.

Клубы дыма действуют гипнотически.

Окутывают и ввергают в транс.

— Он велел убраться поскорее, пригрозил охраной, сказал, не беседует с чокнутыми.

В чёрных глазах разверзается Ад.

Горящий, клокочущий и манящий.

— Забавный малый.

Ощущаю прикосновение огня.

Пламя щекочет и дразнит.

— Через месяц рыдал, ползал на коленях, умолял дать шанс.

Ни тени жестокости.

Справедливость.

— Всегда можно избежать унижения, — ледяная улыбка. — Нужно сделать правильный выбор.

Лёгкий росчерк пера, банальная череда реплик, стандартный пункт сценария длиною в вечность. С одной стороны. А с другой — сломанная жизнь. Покалеченная реальность конкретного человека.

Сумею ли принять и смириться?

— Его братья поступили благоразумно, — опять наполняет стакан до краёв. — Люди готовы на многое пойти, чтобы избежать кары за преступление. Информация стоит дорого. Но молчание обходится гораздо дороже.

Последняя порция рома.

В океане алкоголя.

— Акции в обмен на спокойствие, — жадно пьёт. — Отличная сделка.

Как умудряется сохранять трезвость? Бутылка пуста, стакан тоже. Взгляд нисколько не помутился, не утратил магической силы. Хватает и держит. За горло.

Никакие градусы не берут.

Поразительно.

— Видишь, я приобрёл часть компании за бесценок.

Шантажист.

Хотя придётся отдать должное, разыграно виртуозно, как по нотам.

— А если бы у них не нашлось тайн? — не отчаиваюсь, стараюсь обнаружить брешь в стальной броне противника. — Если бы их прошлое оказалось безупречным.

— Я бы откорректировал план, — ловко отражает удар.

— А если бы они дали отпор? — не спешу сдаваться. — Если бы перешли в наступление? Начали бы копать на тебя? Попробовали бы уничтожить? Запугать?

— Кишка тонка, — роняет иронично.

Мучительно тянет поспорить, вступить в жаркую полемику и привести тысячу достойных контраргументов.

И тут на уровне подсознания всплывает вкрадчивый намёк.

Вспомни побег.

Бл*ть.

В Киеве.

Них*я ж себе.

Вот куда клонит.

Ты давно на крючке, детка. Остальные ничем не лучше. Каждого найду и поломаю об колено, отымею, выпорю и загоню обратно в стойло.

Никакой оригинальности. Ничего впечатляющего. Сплошная серость и убогость. Никто не уникален. Тупая биомасса. Даже не пешки на шахматной доске. Насекомые. Расходный материал.

А ведь и правда.

Что я могла сделать после кровавого экшна в кабинете?

Обратиться в милицию. Пожаловаться родным и близким. Накинуться на обидчика с ножом для резки бумаги.

Фон Вейганд следил за мной, прослушивал звонки, контролировал все шаги. Прекрасно понимал, не стану втягивать семью в опасные разборки. Не рискну обратиться в органы правопорядка. С Доктором не справилась. Миллиардера точно не поборю. Физический вред причинить побоюсь.

Элементарный инстинкт самосохранения.

Не настолько сорвало башню, чтобы бросаться на медведя с голыми руками.

Многообразие решений сводится к мизерному количеству наиболее вероятных.

Либо сглотнуть и обтечь, покорно плыть по течению, авось повезёт не помереть. Либо выкинуть финт ушами, сбежать в далёкие дали, потеряться на бескрайних просторах родины.

Амбалы подстерегли меня со шприцом. Упаковали без шума и пыли. Оборвали бабочке крылья.

Фон Вейганд знал, что я попытаюсь скрыться, буду вырываться, орать и сопротивляться. Поэтому заранее позаботился о мерах предосторожности. Велел окружить дом, выловить беглянку и вырубить, не применяя насилия.

Кругом засада.

Мягко говоря.

— Нельзя просчитать до мелочей, — проявляю завидное упрямство. — Нельзя предугадать развитие ситуации заранее. Существует дофига исключений.

Молчит и усмехается.

Курит.

Не спешит капитулировать.

— Дубай! — восклицаю радостно, цепляюсь за соломинку. — Здесь облажался, не отрицай и не отмазывайся. Твой дедуля хитрее.

Выпускает дым.

Снова и снова.

Не намерен оправдываться.

— Лондон! — заключаю торжествующе, припираю к стенке: — Не углядел. Дважды. Пустил в логово врага, позволил допрашивать шизанутую Кэролайн и трепетно обжиматься с Гаем Мортоном.

Нулевая реакция.

Что за сволочь?

— Свадьба, — использую универсальный раздражитель, добиваю уточнением: — Стаса предсказать забыл.

Минован последний рубеж.

Запасаемся попкорном, предвкушаем зажигательную казнь.

— Мой дед не совершил ничего такого, чего бы я от него не ожидал, — фон Вейганд презрительно ухмыляется, подносит сигару к серебряному блюдцу, наблюдает за осыпающимся пеплом. — Он хотел познакомиться.

Накачал наркотой, связал и притащил в кабинет.

Незаурядный способ наладить контакт, милая семейная традиция.

— Когда выпала удачная возможность, я просто не стал мешать, — бросает обыденным тоном.

Поощрил и одобрил.

Ох*ительно.

— Что до твоих авантюр, ты постоянно выбираешь самый безумный вариант, — задевает за живое, обнажает суть: — Прогнозировать трудно, однако вполне реально.

Стоп, не катит.

Не раскрывай военные тайны.

— Хороший план не бывает линейным, существуют разные ответвления, — приоткрывает завесу истины. — Нужно не только видеть картину в целом, но и учитывать каждый из фрагментов по отдельности.

— А фактор судьбы? — спрашиваю робко. — Случайности?

— Нет никаких случайностей, — хмыкает. — Есть недоработки.

Он продолжает пояснять дальше. Терпеливо делится собственной философией успеха. Рассказывает, как именно достигают желаемого сильные мира сего.

Не решаюсь перебить, не собираюсь спорить.

В его взгляде вспыхивает одержимость. Без сексуального подтекста. И это завораживает, вставляет круче наркоты.

Пульс затихает на краю пропасти, у финальной черты. Сердце замирает. Но лишь на миг. Резко ударяется о рёбра, пробуждает жадные до крови миражи.

Амфетамин.

Девственный свет молний разрывает порочную темноту небес. Ослепляет, заставляет онеметь. Проливной дождь хлещет по щекам, леденит кожу.

Адреналин.

Пред мысленным взором маячит мрачный разворот чёрно-белой графической новеллы.

Крестись сколько угодно, не поможет.

Алые капли расцветают на эскизах Дьявола.

Опасная доза.

Прощальная.

Александр.

Пока фон Вейганд говорит, думаю о том, что скупых расчётов и равнодушных схем явно недостаточно. Требуется вдохновение. Особая внутренняя энергия. Умение настроить, заразить других, направить по нужной дороге.

Короче, такими действительно рождаются.

Годы упорных тренировок обратят в ремесленника, но не в мастера.

А ещё мне опять страшно.

Он кайфует, пропуская людей через мясорубку. Плюёт на мораль, нравственность и чужое мнение. Верует исключительно в свой извращённый кодекс.

Он чудовище.

И я его люблю.

— Вовремя инициированное совпадение никогда не помешает. Наоборот, красиво завершит раунд, — хмыкает. — Вернёмся в нашу сказку.

Жадно поглядываю на пустую бутылку рома.

— Было бы легко принудить парня к необходимому соглашению, — улыбается. — В первую же встречу использовать козыри, приготовленные для братьев. Жуткие преступления вызвали бы общественный резонанс. Не только вываляли бы благородную фамилию в грязи, но и уничтожили бы компанию.

— Но ты этого не сделал, не показал компромат, не предложил договориться, — произношу медленно. — Почему не ускорил процесс?

— Потому что неинтересно, — заговорщически подмигивает. — Куда любопытнее загонять добычу постепенно, отрезать пути отступления, отнимать надежду капля за каплей.

— Ясно, — бросаю сухо.

Мечтаю промочить горло, обжечь внутренности спиртным, щедро окропить алкоголем открытые раны.

— Налоговая проверка — идеальное орудие расправы, — сообщает елейно.

— Если ведёшь бизнес честно, любые проверки по барабану, — ядовито парирую.

— Наш герой тоже так считал, — усмехается. — Правила его не спасли.

Поднимается, направляется к комоду, останавливается и отворяет мини-бар, достаёт виски. Возвращается обратно. Наливает стакан.

Курит и пьёт.

Не спешит продолжать историю.

Дым сигары не кажется едким. Окутывает ароматом кофе, дурманит древесными нотами, обдаёт солоноватым запахом моря.

Сражаюсь с искушением, пытаюсь отвлечься.

Тщетно.

Ныряю в неизвестность.

— Чем всё закончилось? — задаю прямой вопрос.

— До суда не дошло, — неожиданно быстро отвечает фон Вейганд. — Осознав грядущие последствия, он любезно продал контрольный пакет акций. Формально — за деньги. В действительности — бесплатно.

Лихо.

Ювелирная работа.

— Вскоре совет директоров приветствовал нового президента, — огонь замерзает в тёмных глазах. — А старый отправился на кладбище.

— Фигура речи? — срывается с губ автоматически.

— Он напился и решил прогуляться, — произносит холодно. — Вышел на улицу через окно двадцатого этажа. То, что удалось соскрести с асфальта, хоронили в закрытом гробу.

— Т-ты… — осекаюсь, не хватает смелости озвучить, просто сдавлено бормочу: — Ты?

— Я был слишком занят, — выпивает порцию виски залпом. — Трахал его невесту.

— Шутишь? — выдаю поражённо.

— Горячая сучка, — причмокивает. — Какие уж тут шутки.

Мои брови возмущённо устремляются вверх, губы нервно подрагивают. Задыхаюсь, словно в грудь вонзается лезвие.

Со стороны выглядит так, будто сейчас разрыдаюсь. Или зайдусь в припадке дикого хохота. Сломлена и повержена, охвачена истерикой.

На самом деле, мне просто больно.

Чудовищно. Адски. Зверски.

До дрожи, до хрипоты, до изнеможения.

Не раскалённые иглы под ногти. Не методичное дробление позвонков в тисках. Не токсичная кислота, разъедающая плоть.

Хуже, хуже, гораздо хуже.

Хочется завопить, к чёрту сорвать голос.

Хоть как-то унять, облегчить, отпустить, сторговаться на компромисс.

Но нет.

Не выходит, не получается.

Храню молчание. Почти не двигаюсь. Сильнее сжимаю кулаки. Застываю точно статуя. Сливаюсь с креслом.

Признаем очевидное.

Барон Валленберг отлично разбирается в изощрённых развлечениях. Умело нарезает на части. Не ножом, а словами.

— Юная и свежая, готовая вынести любые унижения ради выгодной партии, — широко ухмыляется. — В жёны я её не взял, но с удовольствием вы*бал.

Алкоголь ударяется о хрустальные стенки, заполняет до краёв.

— Не верю, — практически шепчу.

— Во что? — шальной блеск озаряет взгляд. — В то, что я трахал других женщин?

Несколько крупных глотков.

— Их было много. Блондинок. Брюнеток. Рыжих. Тысячи разных.

Комната тонет в клубах дыма.

— Кого я только не трахал. Как только не трахал. По-всякому.

Отрицательно качаю головой, стараюсь развеять туман вокруг.

— Не верю, что не раскаиваешься, — заявляю чуть слышно, скороговоркой, опасаясь вновь сбиться.

Фон Вейганд смеётся.

Долго и надрывно, безумно и пугающе, вынуждая содрогаться и трепетать. Смеётся до слёз.

А после каменеет, превращается в глыбу льда.

— Я ни о чём не жалею, ничего не желаю исправлять, — произносит твёрдо и чётко. — Я никому не даю второй шанс. Поэтому парень зря распустил сопли. Сам выбрал, сам оплатил.

Никогда не стоит недооценивать своего врага.

— Слабак, — бросает брезгливо. — Не выдержал позора, сиганул в окно. Такие напрасно землю топчут, мешаются под ногами.

Господи.

— Ты не прощаешь? — прикусываю щеку изнутри, чтобы не расплакаться. — Совсем? Никого?

Приглушённо всхлипываю, с трудом перевожу дыхание.

— Даже меня?

Вымученно улыбаюсь, подаюсь вперёд, касаюсь его запястья. Чуть притрагиваюсь, будто дуновением ветра ласкаю разгорячённую кожу.

— За Стаса?

Зажмурившись, отворачиваюсь, однако не отстраняюсь.

Я же наломала дров, перечеркнула прошлое, собралась замуж. Приобрела наряд, разослала приглашения. Сбежала от воспоминаний, переехала. Целовала другого, обнимала, делила с ним одну постель. Надеялась полюбить. Привыкнуть, смириться.

Я не дождалась. Предала.

Пусть и считала, что чувства выброшены на помойку. Пусть не знала, что всё вернётся. Не могла представить.

Но должна была верить.

Увидимся.

Фон Вейганд не лжёт.

Сбивает с толку, путает, вводит в заблуждение, недоговаривает, будит воображение. Терзает, издевается, измывается.

Но не лжёт, всегда выполняет обещания.

— Нечего прощать, — отпускает стакан и сжимает мою ладонь, переплетает наши пальцы, крепко и обжигающе, словно желает спаять воедино. — Глупая девочка.

Твоя девочка.

Гордись.

Прочь сомнения, плевать на обиды.

Не отдам, не отпущу, не разомкну объятья. Доверюсь целиком и полностью. Ничего не утаю.

Захлебнусь. Задохнусь. Сгорю. Пройду через все земные и неземные пытки. Миную семь кругов ада. И даже больше. Но никогда не нарушу клятву. Не ослаблю хватку.

Это неизлечимое. Хронический недуг. Неразлучность.

Мы заключены друг в друге. Поражены смертельной болезнью. Навеки потеряны для приличного общества. Вычеркнуты из списков ныне живущих. Позабыты с праведным ужасом.

Проклятые. Обречённые. Отверженные. Обручённые где-то наверху. Или внизу. Разве имеет значение. Не важно.

Главное — вместе. Ощущая жар плоти, отражая одинаковый пульс. Продолжение одного шрама.

Идеальная пара.

Отступники. Преступники. Садо-мазохисты.

— За что столько счастья сразу, — говорит фон Вейганд. — Я не заслужил, я недостоин любви. Ублюдки вроде меня должны страдать. Долго, надрывно, пафосно. Должны искупать вину собственной кровью. Резать вены, землю жрать, обращаться к небесам, моля о пощаде.

Плюсую, абсолютно согласна.

— А, вообще, во всём виновато трудное детство. Дед. Мортон. Чёртовы сволочи, которые не дают Каталонии спокойно отделиться. Скверная погода. Венера в пятом доме. Худшего расположения звёзд не придумаешь. Будто чёрная метка, печать прокажённого.

Смирись. Нельзя просто взять и родиться жестоким, властным, эгоистичным человеком. Наличие глубокой моральной травмы обязательно и обжалованию не подлежит.

— Я же хотел стать поэтом или музыкантом, у меня природная склонность к искусствам. Я мечтал рисовать.

Тонкую душевную организацию из анамнеза не выбросишь.

— Ненавижу женщин. Весь ваш поганый род ненавижу. Желаю унизить, уничтожить и растоптать. Потому как на выпускном балу первая красавица класса отказалась со мной танцевать. Она давала каждому, но за деньги. Тогда психика надломилась окончательно. Ни гроша ни имел, нечем было расплатиться.

Ох, какие перипетии судьбы.

— Теперь мщу, совершаю справедливое возмездие, самоутверждаюсь за чужой счёт. Бью и насилую беззащитных баб. Зову их шлюхами.

Эмоции зашкаливают.

— Впрочем, гетеросексуальные отношения мне малоинтересны. Пусть и с оттенком БДСМ. Уже не заводит и не вставляет. От слова совсем. Признаюсь, я латентный гей.

Вот это поворот.

— Пожалуйста, — говорит фон Вейганд. — Пожалей меня.

Ладно, выдыхайте.

Неужели опять повелись?

Простите, не удержалась.

Люблю измываться над драматичными моментами. С особым кайфом разрушаю стереотипы. Трагизм не пройдёт.

Я же клоун. Грёб*ный арлекин. Шут из Старших арканов Таро. Блаженный безумец на краю пропасти.

То рыдаю, то смеюсь — профессиональная деформация.

В общем, проехали и забыли.

Шеф-монтажник ничего такого не говорит.

Хотя мог выдать исповедь похлеще, будь он персонажем бульварного чтива, что обильно и часто печатают на дешёвых, серовато-жёлтых, почти не отличимых по виду от туалетной бумаги страницах

Ну, эдаким гламурным подонком, благородным бандитом, честным олигархом. Героем нашего времени. Одним из тех, кто отбирает наркотики у богатых и раздаёт бедным.

Печалька.

Фон Вейганд упёртая скотина. Не хочет вписываться в рамки. Создаёт свои правила игры. Прокладывает дорогу, не оборачивается назад. Строит империю на костях, стирает в порошок незадачливых врагов.

Голодный хищник. Беспринципное животное.

Зверь, чьи клыки безжалостно впиваются в горло. Легко проникают вглубь, вспарывая плоть, словно подтаявшее сливочное масло. Разрывают сонную артерию, терзают свежее мясо.

Только сожрёт он далеко не каждого.

Звание его шлюхи надо заслужить.

Meine Schlampe. (Моя шлюха).

Лестный титул.

Не для посторонних.

На людях невинная скромница, олицетворение добродетели, святая простота. В постели порочная блудница, воплощение греха, распутная девка. Как и подобает королеве.

Подчиняюсь. Покоряюсь. Поклоняюсь.

Никто не смеет противиться законному хозяину мира.

Господи.

Горячие пальцы фон Вейганда сжимают леденеющую ладонь. Сжимают сильно, причиняя боль. До синяков, до хруста суставов. Но я не чувствую ничего. Лишь огонь.

Боже мой.

Повинуюсь рефлексу.

Стискиваю ответно.

Крепко.

Крепче.

Ещё, ещё.

Гораздо крепче.

Языки пламени оплетают наши руки, сковывают раскалённой цепью, сливают в единое целое.

Навсегда. Навечно. Намертво.

— Где подарок? — бросаю вызов, испепеляю пристальным взглядом. — Вообще-то, у меня день рождения. Надеюсь на бурное поздравление.

Романтика романтикой, а презенты требую строго по расписанию.

Никаких отлагательств, ставим вопрос ребром.

Не зря ведь миллиардера подцепила. Пусть раскошелится — проявит внимание, похвастает щедростью.

— Вообще-то, я тебя уже поздравил, — плотоядно ухмыляется фон Вейганд и как бы намекает: — Многократно.

Секс не катит, оргазмы не считаются.

Гони нормальную компенсацию.

— Хочу подарок, — в тоне звучат металлические ноты.

— Например? — хриплый голос сочится елеем.

— Фамильные бриллианты, — роняю небрежно. — Можно изумруды или сапфиры. На худой конец рубины. Дешёвку не предлагать. Так же соглашусь на классный автомобиль.

Кстати, чудесная мысль.

Машина на порядок практичнее побрякушек.

— Только тачка должна быть реально крутой, — сурово угрожаю пальчиком. — Пусть люди смотрят и сразу понимают чего стою. Пусть знают своё место. Лопаются от бессильной злобы. Плесневеют от зависти. Загибаются от чувства собственной неполноценности.

Мелочь, а приятно.

Обожаю греться в лучах чужой славы. Чужую ненависть ещё больше обожаю.

— Конечно, класть с прибором на ущербное мнение холопов и смердов, — надменно фыркаю. — Но почему не понтануться, если подвернулся повод?

Мечтательно вздыхаю, расплываюсь в улыбке.

— По-кондитерски розовый Rolls-Royce, элегантно-чёрный McLaren, ядовито-красный Ferrari, скромно-золотой Bentley, классически-белоснежный Lamborghini, — описываю смелые эротические фантазии, стремительно наглея: — Выбирай любой, не прогадаешь. Ещё лучше — оптом.

Фаворитку принято баловать.

— Отправим на помойку скучные клише, — брезгливо отмахиваюсь. — Этим никого не удивишь. Мы же не какие-нибудь жалкие нищеброды.

Впечатлять — наша святая обязанность.

Эпатируем публику. Бередим душу. Играем без фонограммы. Чётко и мощно. На полную, на разрыв аорты.

Слишком дикие, чтобы жить. Слишком редкие, чтобы сдохнуть. Стальной иглой прямо в мозг.

Ну, рискни.

Повтори, попробуй, сымитируй. Поймай удачу за хвост, натяни сову на глобус. Воспари к небесам на раздутом до неприличия ЧСВ.

И погасни.

Высший суд не обманешь. Вспыхнешь на миг и сгниёшь во тьме, не оставишь желанных следов на песке.

Божья искра никогда не разгорается в пустом сосуде.

— Гони остров, — говорю настойчиво. — В океане. Красивый. С пальмами. Кокосы там. Бананы. Вся х*йня. Натуральный остров.

Или дворец. Гигантский, мраморный, уникальный.

Или личную планету, обустроенную с комфортом, начинённую кислородом и прочими ништяками.

Или целый мир. Вдребезги, на щепки. К моим ногам.

— Отложим материальное, обсудим духовное, — меняю вектор, обращаюсь к радикальным методам, вкрадчиво интересуюсь: — Где атмосфера праздника?

Судорожно вздрагиваю. Мелкая дрожь пробегает по всему телу. Замерзает на губах, осыпается невидимым инеем.

— Хлопушки. Конфетти. Надувные шарики, — нервно посмеиваюсь. — Свечи. Лепестки роз на шёлковых простынях.

Застываю неподвижно.

Тону в пылающем водовороте чёрных глаз. Теряюсь, забываюсь, растворяюсь, погружаюсь в бездну.

Не нужны подарки. Дорогие, элитные, с кучей нулей. Не нужны. Особенные, значимые, за копейки. Не нужны.

Ничего не нужно.

Только он.

Жар дыхания. Рядом. Бой сердца. У сердца. Холод опасности. На коже. Ледяной нож. Под рёбра. По самую рукоять. Опять и опять.

Аттракцион не для слабаков.

— Шёлковые простыни скользят, — с расстановкой произносит фон Вейганд, слегка, отстраняется, но не отпускает, не разрывает контакт, наслаждается произведённым эффектом. — Лепестки липнут.

Стесняюсь спросить — куда липнут?

Хотя нет, не стесняюсь.

Просто не собираюсь спрашивать.

— С кем же ты скользил?! — истерика рвётся наружу.

Забудь.

Не отвечай.

Пофиг.

Без разницы.

Наср*ть.

— С женщинами, разумеется, — поясняет ровно, невозмутимо продолжает: — Предпочитаю египетский хлопок. Прочно и удобно. Отличная терморегуляция.

Колючая проволока обвивается вокруг грудной клетки.

Египетский хлопок. Ухмыляющийся фон Вейганд. Стая легкодоступных тёлок. Бл*дство. Разврат. Полнейшее непотребство.

Наверное, так выглядит Ад.

— Я не стану лгать, изображать раскаявшегося грешника, искажать объективную реальность, — заявляет елейно, сухо прибавляет: — Я поимел немало тел.

Железные шипы вгрызаются глубже, проникают внутрь с омерзительным, хлюпающим звуком.

Гостеприимные чертоги преисподней манят окунуться в геенну огненную.

— Я же не импотент, — хмыкает.

Убийственная ремарка.

Нет.

К сожалению, нет.

— Но за дырками не гоняюсь, — издевательски скалится. — Не переоцениваю значение рабочих отверстий.

Ну, ох*еть теперь.

Прямо повод расслабиться и снизить бдительность, возгордиться и счастливо почивать на лаврах.

Какого лешего он несёт?! На полном серьёзе откровенничает или не менее серьёзно стебётся?

Нервы на пределе.

Хмурюсь, лихорадочно пытаюсь набросать в уме уничижительную тираду, однако все старания напрасны. Не в тему, мимо нот. Разом теряю дар красноречия.

— Мне нравится секс, — спокойно сообщает фон Вейганд. — Не механический процесс. Не выброс напряжения пополам со спермой. Нечто большее, чем заурядный половой акт.

Да неужели?

Правда?

Нравится вырывать позвоночник через горло. Резать по живому. Нежно. Аккуратно. На равные доли.

Хирургическая точность завораживает.

Резко, чётко, динамично. Надрез за надрезом. Словно штрихи на полотне гениального художника.

Задержите дыхание, не шевелитесь.

Рождается новый шедевр.

— Распалить. Овладеть. Поработить.

Каждое слово заставляет сердце замирать, судорожно сжиматься, давать перебой. Каждое слово наполняет кубок очередной каплей яда.

— Мы же люди, а не животные.

Пей до дна.

Досуха.

Не чокаясь.

— Догнать, завалить и оттрахать — слишком примитивная стратегия. Гораздо любопытнее раскрыть потенциал, подбросить поленья в костёр и наблюдать.

Верно.

Именно это он делал.

Изучал, исследовал, ставил эксперименты. Пробовал на вкус, погружался в самую суть, переводил из света во тьму.

Сколько их?

Таких подопытных кроликов. Послушных жертв. Немых портретов в галерее побед.

— Даже юношеский пыл не застилал мои глаза, — произносит нарочито ленивым тоном, медлит, неожиданно отрывисто добавляет: — Я не вставлял член куда попало. Только в любимых женщин.

Вздрагиваю.

Безотчётно и отчаянно.

Взвиваюсь.

Будто порыв пламени.

Тщетно пробую освободиться из жестокого плена.

— Некоторые из них честно выставляли себя на продажу, некоторые ломали комедию, играли в порядочность, — посмеивается. — Невинные и добродетельные тоже нередко попадались.

Фон Вейганд не позволяет вырваться, держит мёртвой хваткой. Сильнее стискивает руку, сминает пальцы до противного хруста. Вынуждает взвизгнуть, глухо простонать.

— Наивные. Добрые. Очаровательные. Умные. Страстные. Искренние. Прекрасные.

Удар за ударом.

Больно и беспощадно.

Прошивает насквозь ржавыми гвоздями.

— Очень разные, — притягивает ближе, почти вплотную. — Неповторимые, впечатляющие, с идеальными задницами.

Не то хохот, не то рычание.

Содрогаюсь и трепещу.

Ледяной ветер пожирает обжигающее пламя.

— С задницами, на которые не просто стои́́т, — шепчет прямо в рот. — С задницами, на которые сто́ит молиться.

Не ведает милосердия, продлевает агонию.

Уста к устам.

Не целует, лишь прижимается.

Застывает на миг и отворачивается. Бережно собирает соль, запёкшуюся на разгорячённых щеках.

Растягивает мучения до бесконечности, отравленным жалом вонзается в податливое тело, заставляя кровь кипеть.

— Да, я любил, — буквально выплёвывает. — Любил, пока трахал.

Внезапно отстраняется, отпускает на волю.

Он дарит хрупкую иллюзию, разрешает ускользнуть, встрепенуться и оглядеться по сторонам, замереть в нерешительности. Понимает, далеко не убегу. С места не сдвинусь. Не посмею.

А потом возвращает обратно.

Перехватывает запястье, обрывает бабочке крылья.

Грубо и жёстко, не размениваясь на компромиссы.

— Признаю, у меня было много женщин, — криво усмехается. — Неприлично много.

Разворачивает мою ладонь, обнажает шрам. Внимательно рассматривает рваные линии. Склоняется ниже.

— Но все они безликие, — бросает презрительно. — Одинаковые бессмысленные маски, под которыми ничего нет.

Его дыхание опаляет кожу, обращает в горстку пепла, в беззащитный дрожащий сгусток энергии.

Damn. (Проклятье.)

Влажный язык осторожно обводит контуры старой раны, чертит летопись заново.

F*ck. (Еб*ть.)

Острые зубы слегка царапают плоть. Не кусают. Дразнят.

Scheiße. (Дерьмо.)

Пальцы на ногах невольно поджимаются, бёдра сводит сладостная судорога. Повинуясь инстинкту, выгибаю спину.

Однако очень скоро время останавливается, а ощущения безнадёжно меркнут, осыпаются, точно прошлогодняя листва, устилают землю выцветшим золотом.

Монстр взирает на меня в упор.

Глаза в глаза.

Врата захлопнулись.

Шансы на спасение ничтожные.

Из этой ловушки никогда не выбраться. Не потому что трудно или тяжело, а потому что желание отсутствует.

Палач вынимает душу коротким и хлёстким:

— Все они не ты.

Не ты.

Отражается эхом внутри.

Молчу, не в силах разлепить губы.

Понятия не имею, как ответить.

Что, вообще, после такого можно ответить? Где найти фразы, которые не покажутся унылом говном, бредом и банальщиной?

Глядя на фон Вейганда я испытываю только одно желание. Точнее много, самых разных и невероятных, но итог сводится к весьма предсказуемому варианту.

К дикой и неистовой е*ли.

Блин, простите.

Мне стыдно.

Хм, нет, лгу.

Совсем не стыдно.

Ни грамма.

Хочу его.

И ныне, и присно, и во веки веков.

Всегда. Везде. Любого.

Хоть Дьявола. Хоть Бога.

Неловкая пауза воцаряется ненадолго. Ибо мой мужчина отличается поразительной находчивостью.

Он мог бы завалить меня на стол, содрать простынь и, ни в чём себе не отказывая, развлечься без тормозов.

Однако поступает более оригинально.

Затягивается сигарой, тянется за бутылкой. Уверенно наполняет стакан алкоголем, откидывается назад, принимает вальяжную позу.

Зверь всласть позабавился и нагло развалился на диване.

Чёртов ублюдок отдыхает.

Релаксирует гад.

Не страшно.

Исправим.

Глава 15.5

— Между прочим, я тоже не откажусь выпить, — выразительно постукиваю пальцами по пустому бокалу. — И с радостью перекурю.

Фон Вейганд отрицательно качает головой.

— Ты ещё маленькая, — вкрадчиво обламывает.

Ничего не говорю, лишь мстительно щурюсь и стремительно разрабатываю коварный план.

Зря оскорбил, зря нарвался на неприятности.

Наивный бедняга не подозревает, кому перешёл дорогу, с кем так некстати столкнулся в тёмном переулке, против кого покрошил батон в столь мрачный и однозначно недобрый час.

Готовься к бою, жалкий глупец.

Стартуем.

Volle Kraft voraus. (Полный вперёд.)

Трепещи в ожидании жутких издевательств, падай ниц и ползи, униженно умоляй о пощаде, обращайся к грозным небесам.

Индульгенции не светит, даже не надейся.

Кара будет суровой, но справедливой.

Глубокий минет.

Получите, распишитесь.

Соглашусь, бесчеловечно, аж жилы стынут и коленки слабеют, подгибаются, дрожат. Однако никто и не обещал лёгкого избавления. Наоборот, заявлен чистой воды садизм.

Тук-тук.

БДСМ заказывали?

Пора отрабатывать.

От звонка до звонка.

Иначе не умею.

Во всю мощь, не жалея фантазии, не скупясь на запрещённые законом стимуляторы. С энтузиазмом, с огоньком. Чтоб загреметь сразу на несколько пожизненных сроков.

Ни пуха, ни пера.

Поехали.

Деловито поправляю импровизированную тогу, вхожу в образ, воображаю себя развратной Валерией.

Ну, той, которая Мессалина.

Известная распутница. Римская императрица. Прекрасная и восхитительная. Практически такая же крутая как я.

Обольстительно улыбаюсь.

Хоть бы не выглядеть полной идиоткой. Частичной — нормально, сойдёт. Полной — нет, увольте, никогда.

Решительно поднимаюсь, уверенно ступаю вперёд.

Только бы не рухнуть, не растянуться на полу в спонтанном акробатическом трюке. Едва держусь на негнущихся ногах. Корова на льду и то смотрится выигрышнее.

Пара грациозных движений, пара изящных шагов.

Ужас. Позор. Кошмар. Цензурные эпитеты быстро заканчиваются. П*здец. П*здец. П*здец.

Неотвратимо приближаюсь к вожделенному объекту.

…

Белый шум.

Ни единой разумной мысли.

Промедление смерти подобно. Нельзя терять ни секунды. Каждое мгновение на вес золота. Когда ещё подвернётся столь шикарная возможность?

Не сомневайся.

Дерзай.

Приходится приподнять простынь. Не слишком высоко, слегка, исключительно ради удобства.

Не думаю, делаю.

Ныряю под лёд, окунаюсь в очередную авантюру, бросаюсь в зыбкий омут, наплевав на последствия.

К чёрту ремни безопасности.

Не пристёгиваюсь, выжимаю газ до упора.

Выключаю страх. Закрываю глаза, веду отсчёт по гулким ударам пульса во взмокших висках.

Да.

О, да.

Я действительно делаю это.

Смело усаживаюсь к фон Вейганду на колени.

Оказываюсь сверху.

Теперь нас разделяет лишь тонкая ткань. Его небрежно повязанное полотенце. Мой наспех изобретённый наряд.

Но всё очень условно. Странно, дико и неловко. Необычно. Непривычно. Впрочем, едва ли хоть что-то на свете способно нас разделить.

Больше нет.

Никогда.

Нет преград.

Только он и я.

Bloody Hell. (Кровавый Ад.)

Кусаю губы в тщетной попытке скрыть смущение, стараюсь побороть волнение, обуздать противоречивые эмоции.

Жестокий господин не спешит прогнать нахальную рабыню. Не торопится наказать наглую зверушку, не ломает излюбленную игрушку.

Забавляется.

Жадно затягивается сигарой, выдыхает дым в потолок. Подносит стакан к устам, алчно пьёт, однако не опустошает. Пожирает горящим взглядом. Хитро щурится, усмехается, выжидает.

Чуть отклоняюсь назад, хочу устроиться уютнее.

Провоцирую.

Бесстыдно и бессовестно.

Неуклюже ёрзаю, будто пробую занять выгодное место. Невинно хлопаю пушистыми ресницами, изображаю искреннее изумление.

Какой же он огромный.

Напряжённый. Гигантский. Угрожающий.

Невольно вздрагиваю, покрываюсь испариной.

Мышцы сводит от болезненного предвкушения. Позвоночник выгнут, натянут, будто тетива.

Крепкие бёдра фон Вейганда зажаты между моими стремительно слабеющими ногами. Восставшая плоть пульсирует, наливается кровью, прижимается к пылающему лону.

Явственно ощущаю, как пот струится по спине. Ручеёк за ручейком.

Жарко и вязко.

Везде.

Осталась сущая ерунда.

Фигня, формальность, мелочь жизни.

Врубить подходящий трек. Виртуально. Для остроты. Дабы предельно накалить. На зашкаливающую громкость.

Предпочитаю погрубее, помощнее да пожёстче, чтоб заглушало даже зажигательные ритмы прокатного стана, чтоб пищевод содрогался и барабанные перепонки лопались.

А вас какие мелодии заводят?

Marilyn Manson рулит.

Если при прослушивании ‘Para-noir’, ‘Ka-boom Ka-boom’ и ‘Spade’ не тянет на блуд, то с потенцией возникли серьёзные проблемы.

I won't do it with you. I'll do it to you. I hope this hook gets caught in your mouth. (Я не буду делать это с тобой. Я сделаю это тебе. Я надеюсь, твой рот поймает этот крючок.)

Как тут устоять. Прямое руководство к действию. Приступай. Не откладывай. Погружайся в разврат.

Don't say ‘no’. Just say ‘now’. (Не говори «нет». Просто скажи «сейчас».)

Бьёт по нервам и по мозгам.

Идеально.

В яблочко.

Десять из десяти.

Хотя порой ближе лирика и пафос, слезоточивые мотивы, прошибающие на философию и романтику. Плюс роковой антураж.

Например, W.A.S.P. - ‘The Idol’.

И потрахаться, и всплакнуть.

Филигранно.

Не подкопаешься.

Kiss away the pain and leave me lonely. (Сотри мою боль поцелуями и оставь меня в одиночестве.)

С удовольствием. Обцелую, не ведая стеснения. Обцелую всего и по-всякому. Вот только в одиночестве не оставлю. Не мечтай.

I'll never know if love's a lie. (Я никогда не узнаю, была ли любовь ложью.)

Солги. Рискни здоровьем, коли не боишься. Нет, ваша честь, шутки в сторону. Клянись.

Правда и ничего кроме правды.

Being crazy in paradise is easy. (Быть безумцем в раю — легко.)

Ох*ительно.

Can you see the prisoners in my eyes? (Видишь ли ты узников в моих глазах?)

Много чего вижу. Потерянные и загубленные души. Тоску, отчаяние и ужас. Раскаяния не замечаю. Но это и не нужно.

Старый-добрый Alice Cooper давно сказал самое важное.

‘Hell Is Living Without You’.

Гребаная истина.

Hell is living without your love. Ain't nothing without your. Touch me. (Ад — это жизнь без твоей любви. Без тебя ничего не существует. Коснись меня.)

Именно так. Коснись. Возьми, взорви, разнеси в щепки. Ударь, уничтожь. Разбей, разрежь. Разорви в клочья.

Heaven would be like hell. Is living without you. (Рай станет адом без тебя. Ад — это жизнь без тебя.)

Без тебя жизни нет.

Ничего нет.

Фейк. Глупая и дешёвая имитация, черновая версия, безвкусная подделка, суррогат, плагиат, безликая и бездарная копия. Дурацкая пародия.

Никогда не сумею выразить всё то, что чувствую. Всё то, что ты значишь. Не от скудости словарного запаса. Просто слов таких не существует. В природе. Совсем.

Я по тебе курю. Схожу с ума. Теряю остатки разума, плюю на гордость. Лишаюсь веры. Клинически. Бесповоротно.

Я на тебя молюсь. Дышу тобой. Живу. Неистово. Неукротимо. Буйно.

Я как в горячечном бреду. Я без тебя не существую.

Пауза. Перебой. Судорога.

Und mein Herz steht still. (И моё сердце останавливается.)

Аплодисменты.

Занавес.

Этой ночью на волнах нашей радиостанции Antonio Orozco — ‘Se deja lleva’.

Интригующее. Интимное. Испанское. Искристое, словно шампанское. Точнее — пряная сангрия. И гриф гитары. Всенепременно. Где-нибудь на заднем плане.

Тонем в обжигающей похоти. В бесстыдстве и разнузданности. В утончённом бл*дстве. На дне бокала.

Не успеваю протрезветь от пьянящего безрассудства. Выбор подходящей песни занимает считанные секунды.

Окрылённая успехом, следую дальше.

Пью.

Прямо из рук фон Вейганда, из его стакана.

Не дотрагиваюсь до стекла пальцами. Припадаю ртом. К самому краю. Вынуждаю слегка наклонить. Прижимаюсь плотнее.

Пью крупными глотками. Алчно и жадно, под стать учителю. Очень стараюсь не поперхнуться. Подавляю желание брезгливо поморщиться.

Вот же гадость.

Сколько здесь градусов?

Торкает не по-детски.

Наверное, настоящий виски. Не та палёная бурда, которой разбавляют коктейли в местных барах.

Пора притормозить.

Горло горит огнём, а в груди разливается приятное тепло. Мелкая вибрация сотрясает каждую клеточку тела.

Становлюсь невесомой, плыву и растворяюсь.

Будто во сне.

Раскалённые солнцем скалы. Сбивчивый шёпот ветра. Обманчивый покой. Манящая темнота водной глади. Мерный бой ледяных волн.

Прыгаю вниз, ныряю, не ведая страха, прямо в бездну, в пугающую неизвестность, в сосредоточение зла.

Прежде чёткие грани покрываются рябью, привычная реальность трещит по швам, раскалывается на части.

А потом всё замирает, даже воображаемая мелодия обрывается.

Резко отстраняюсь.

Отступаю, пока не поздно.

Облизываюсь.

Алкоголь наполняет фатальной уверенностью, толкает на суицидальные подвиги, подстёгивает к новым безумствам.

Сыто ухмыляюсь, одариваю противника бесстыжим взглядом. С упоением играю чужую роль.

Спектакль определённо заводит.

И не меня одну.

Член фон Вейганда стоит колом, ощутимо одобряет брошенный вызов, явно наслаждается подобным раскладом.

Не удерживаюсь от искушения, совершаю несколько выразительных движений. Бёдрами.

По кругу. Дразню, посягаю на запретную территорию, специально нарываюсь на суровое наказание.

Никакой реакции.

Не отталкивает, не пытается вернуть контроль.

Затаился.

Внешне расслаблен, насмешлив и безразличен. Но внутри закручивается тугая пружина, клокочет кипучее напряжение.

Хищник жаждет крови.

Огненные искры полыхают в мрачной черноте взора. Дыхание становится тяжёлым. На устах замерзает опасная улыбка.

Отлично, продолжим.

Краткий миг — и мои губы смыкаются вокруг сигары.

Чувственно. Откровенно. Эротично.

Похлеще, чем в грязном порно.

Мои губы не просто касаются табачного листа. Мои губы прижимаются к пальцам фон Вейганда. И курю, и ласкаюсь. Без помощи рук. Оригинальным образом.

Палач не в силах скрыть дрожь.

Удивлён хамским поведением. Сражается с желанием придушить. Изобретает куда более изощрённую казнь.

Ух, скорее бы.

Я только «за».

Действую осторожно.

Тут смолить в затяг не принято.

Не хилая папироска, вещь элитная. Нужно получать удовольствие от аромата, ловить мириады вкусовых оттенков. Кайфовать с умом.

Однако теория даёт сбой.

Терпкий дым вероломно проникает в лёгкие, противно скребёт нёбо, почти принуждает закашляться. От эпического позора спасает только невероятное усилие воли.

Закрываю глаза, чтобы скрыть подступившие слёзы. С облегчением выдыхаю. Нервно сглатываю, пробую беззвучно прочистить горло. Кажется, справляюсь.

Не провал, хоть и близко.

Сигареты лучше.

Проще и понятнее, особенно если с ментолом, прикольно холодят, оставляют приятное послевкусие.

А такие VIP-творения на любителя.

Экзотический микс древесины, кофе и какао. Тягучий и крепкий, оставляет на языке вязкую горечь.

Но мы же не соглашаемся на примитив. Настойчиво требуем эксклюзив. Ищем трудности и преодолеваем. Создаём проблемы, потом решаем. Упорно нарываемся на приключения.

Даже если это убивает.

Чуть отстраняюсь от сигары и намереваюсь прильнуть вновь.

Признаю. Я зависима. Не отпираюсь, не отрицаю. Я подсажена на иглу и сгораю заживо. Забываю бояться, смеюсь и погибаю.

Я хочу вдохнуть его. Всего. Полной грудью. Хочу впустить внутрь. Прямо по венам. В плоть и в кровь. Хочу отдаться так, как никто и никогда не отдавался.

Я ненормальная.

Сама лезу в петлю, сама бросаюсь на рожон, сама забираюсь на каменный алтарь для жертвоприношения.

Чокнутая. Безумная. Одержимая.

Желаю опять затянуться, впустить горячий едкий дым в лёгкие, наполниться им до отказа, насквозь пропитаться ядом.

Но у фон Вейганда другие планы.

Он небрежно проводит пальцами по щеке, задерживается на подбородке, чуть сжимает, вынуждая запрокинуть голову назад.

Теперь настаёт мой черёд вздрагивать.

Сигара тлеет совсем рядом, в опасной близости. Стоит лишь немного отклониться от намеченного курса и на коже расцветёт уродливый шрам.

Трепещу не от ужаса, а от возбуждения.

— Откуда это в тебе? — хриплый голос разрезает звенящую в ушах тишину.

Плавлюсь, словно воск под напором огня, принимаю любой облик, словно глина в руках умелого мастера.

Выгибаюсь, когда болезненно-сладкий спазм сводит низ живота.

Замираю в ожидании продолжения.

— Откуда? — повторяет экзекутор с обманчивой мягкостью, пристально изучает, вглядывается в подёрнутые шальной дымкой глаза.

Суть вопроса кажется сплошной загадкой, до смысла невозможно докопаться.

Едва разлепив губы, робко выдаю:

— Что?

Никакого ответа.

Точнее — никаких слов.

Фон Вейганд неистовым поцелуем впивается в мои призывно распахнутые уста. Утоляет голод без лишних церемоний. Буквально вгрызается.

Теряю нить повествования, путаюсь и сбиваюсь.

Понятия не имею, куда девается недопитый стакан и недокуренная сигара. Отправляют ли их аккуратно на стол, в пепельницу или швыряют к чёрту.

Scheißegal. (Пох*й.)

Жадные ласки, алчные прикосновения. Ненасытная похоть, вот к чему сводится целая Вселенная.

Разве бывает иначе?

Ощущаю спиной прохладу кровати. Это ненадолго. Очень скоро здесь станет невыносимо жарко.

Мой любимый мучитель постарается.

Тонкая ткань простыни больше не защищает тело. Её срывают легко и просто, будто обёртку с конфеты, будто подарочную упаковку. Треск материи заставляет встрепенуться, инстинктивно сжаться, плотнее сомкнуть бёдра.

Почему ему так нравится всё разрывать?

Горячие сухие пальцы властно и уверенно скользят по взмокшей коже. Обводят нервно подрагивающие плечи, опускаются к судорожно вздымающейся груди, больно сминают, вырывая из горла надсадный стон, замирают на несколько бесконечно долгих секунд и двигаются дальше. Исследуют рёбра, словно струны музыкального инструмента, играют, дразнят, исторгают мелодию страсти. Клеймят живот, оставляют обжигающие метки, вынуждая молить о большем. О гораздо большем.

Господи.

Боже мой.

Святые небеса.

Крупные ладони ловко перемещаются ниже, резко раздвигают ноги, не дарят ни единого шанса освободиться. Стискивают до синяков, принуждают закричать.

Слабо дёргаюсь, не успеваю подготовиться.

Кислорода ничтожно мало, а воздух накалён до предела.

Рваные толчки крови оглушают, взор застилает мерцающая алая пелена. Становится ужасно трудно дышать, откуда-то сверху обрушивается невидимая плита, гнёт к земле, обдаёт льдом.

Отчётливо понимаю — не спастись, не вырваться, не сбежать.

Dead end. (Тупик.)

Сопротивление не принесёт результата, только усугубит и без того плачевное положение, продлит и ужесточит справедливую кару.

Всё будет по воле фон Вейганда. Никаких «или», «иначе», «а может». Обходных путей и компромиссов не существует.

Он касается меня.

Жестоко. Порочно. Неистово.

Ртом.

Не ведая стыда.

Прямо туда, да так, что забываю собственное имя, всё на свете забываю и падаю в пропасть, обдирая кожу до мяса, до зияющих белизной костей.