Плохие девочки не плачут. Книга 3

Дьявол.

Отнимает душу.

Раз за разом.

Извиваюсь, комкая под собой простыни, тщетно стараюсь ухватиться за край безнадёжно ускользающей реальности.

Хозяин моей жизни беспощаден.

Он не знаком с жалостью, ненасытен и неутомим, погряз в разврате, пронизан грехом, способен растлить любого, даже ангельски добродетельного человека.

Другого не жажду.

Когда его язык выписывает сатанинский алфавит внутри меня, глупо роптать и молить об иной доле.

Но сладостная пытка неожиданно обрывается.

Зачем. За что. Почему.

Теряюсь в догадках.

Разочарованно всхлипываю, требую логического завершения, беззвучно протестую против вопиющего беспредела.

Фон Вейганд отстраняется и коршуном нависает надо мной.

— Я должен сообщить важную новость, — произносит холодно, припечатывает мрачным взглядом и спрашивает: — Сказать сейчас или отложим на после?

Покрываюсь морозным инеем.

Возбуждение вмиг выветривается, пьянящая эйфория стремительно покидает тело, а на экстаз резко становится наплевать.

— Говори, — бросаю сдавленно.

Он вздыхает, удручённо качает головой, окончательно ввергая меня в пучину дичайшего ужаса.

Спешно перебираю вероятные варианты признаний.

Таки не рассчитал силы и порешил Леонида? Случайно прикончил Машу? Ещё кого-то зацепил? Всех вместе взятых угробил?

— Ну, говори же, — хватаю его за плечи, невольно царапаю ногтями. — Пожалуйста, объясни, в чём дело.

Молчит.

Склоняется ниже, трётся бородой о мою шею.

— Дело в том, что… — осекается, медлит и, наконец, шепчет на ухо: — Ты действительно очень красивая и вкусная.

Мозг зависает.

Нужна перезагрузка системы.

Некоторое время перевариваю фразу. Отвергаю очевидную информацию, отказываюсь верить своим ушам. Снова перевариваю, снова отказываюсь.

Извилины плавятся, нейроны искрят.

Стоп.

Минуточку.

Он издевается?

Издевается?!

Пальцы машинально сжимаются в кулаки, ярость срывает башню.

Уже ничего не анализирую.

Взрываюсь.

— Долбанутый ублюдок, — выпаливаю сердито, осыпаю широкую грудь хаотичными ударами. — Гад. Скотина. Сволочь.

Он хохочет, явно наслаждается происходящим.

Без труда пленяет мои запястья, разводит в стороны, точно распинает. Прижимает к кровати. Не сильно. Слегка. Наглядно показывает, кто здесь главный.

— Очень красивая, очень, — обжигает прерывистым дыханием. — Неужели не знаешь? Никогда себя не рассматривала?

— Нет, — отвечаю с возмущением.

— Могу дать зеркальце, — иронично посмеивается.

— Какое на хр*н зеркальце? — вопрошаю сердито, тщетно стараюсь лягнуть противника ногой.

— Крохотное, — медленно обводит языком мочку уха, вынуждает застонать, будто играючи, покусывает. — Совсем как ты.

Разозлиться не получается. Обидеться тоже.

Гнев сменяется на милость.

Рефлекторно. Без объяснения причин. Помимо воли.

— Ненавижу, — лгу и не краснею, вредничаю чисто для проформы. — Что за дебильные подколы?

— Нужно хоть раз посмотреть, — елейным тоном заявляет фон Вейганд. — Удивительное зрелище. Безумно аппетитное.

Вот как он умудряется.

Сбивает с ног и бьёт под дых, вгоняет нож до упора.

Трахает словами.

— Хватит, — бормочу чуть слышно. — Прекрати.

— Такая аккуратная, будто выточенная, — неумолимо продолжает. — Нежная, влажная, шелковистая.

Вдруг отпускает мои руки.

Земная цепь рвётся.

Звено за звеном.

С утробным звоном.

Прямо на пол.

Стальные путы больше не держат.

Но и былого сопротивления нет.

Выгибаюсь навстречу, жажду запретных ласк.

— Даже не подозреваешь, насколько идеальная, — хрипло произносит фон Вейганд.

Касается воспалённой кожи.

Накрывает горло ладонью.

Сдавливает.

Не больно.

Сдерживая мощь, управляя моментом.

Даёт время привыкнуть и движется дальше. Прокладывает пылающий путь от груди к животу. Увлекает за грань, погружает в дымящийся котёл, пробирает до костей и глубже.

Дразнит, дурманит, добивает.

Скользит всё ниже и ниже.

До темноты в глазах, до горько-сладкой дрожи.

— Начинаю верить в Рай, — льнёт жадным ртом к трепещущим устам. — В горячий, тесный, пульсирующий Рай.

Жалобно всхлипываю.

Пожалуйста.

Прошу, не останавливайся.

— Meine Schlampe, (Моя шлюха,) — обволакивает своим невозможным голосом, словно паук оплетает ядовитым коконом. — Meine Kleine. (Моя малышка.)

Не проникает.

Легонько поглаживает, едва дотрагивается кончиками пальцев, распаляет и доводит до исступления.

Отнимает жизнь с садистским удовольствием.

Невыносимо медленно.

По каплям.

— Богиня чёртова, — бросает хлёстко, сквозь рычание.

Грубо сминает.

Дёргаюсь как от удара.

Кричу.

— Моя, моя, моя, — шепчет точно заклинание, утыкается губами в висок, совершает контрольный выстрел: — Хочу тебя всю.

Бери.

Не жалей.

Пользуйся, применяй по назначению.

Давно твоя.

Want you harder.

Жёстче, сильнее, быстрее.

До полного затмения разума.

— Алекс, — выдыхаю судорожно, будто мольбу.

Перехватываю его ладонь, отстраняю от объятой пламенем плоти, крепко сжимаю.

— Стой, — заявляю сдавленно. — Н-не надо.

В тёмных глазах разверзается бездна порочных желаний.

Наверное, поздно менять правила.

Игра слишком далеко зашла.

Нельзя потушить огонь голыми руками. Нельзя совладать со зверем, почуявшим запах крови. Нельзя покорить неукротимую стихию.

Но всё равно рискну.

— Н-нет, — осекаюсь, сбивчиво повторяю: — Н-не так, н-не надо.

Ступаю на хрупкий лёд.

Опять шагаю по краю.

— Давай иначе, — настаиваю, обуздав обезумевший пульс, прибавляю: — Давай попробуем другой вариант.

Стараюсь воскресить в памяти ритмы испанской гитары.

Отключаю инстинкт самосохранения.

— Хочу тебя, — почти беззвучно. — Всего.

Сердце даёт перебой.

Жилы стынут.

Немею изнутри.

Однако не сдаюсь.

Делаю следующий ход.

— Хочу доставить удовольствие, — громче и увереннее. — По-настоящему. Никаких ограничений. Чтобы понравилось.

Шахматная доска безнадёжно устарела.

Чёрно-белых клеток явно недостаточно.

Будущее за импровизацией.

— Научи, — повелеваю требовательно.

Притягиваю его пальцы ближе.

Вплотную, прямо к лицу.

Касаюсь языком, чувствую свой вкус.

Какое волнующее извращение, не оторваться.

Погружаю в рот, стараюсь взять глубже. Не разрываю контакт, не жмурюсь и не отворачиваюсь. Задыхаюсь от собственной наглости.

— Уже научена, — медленно произносит фон Вейганд, мрачно ухмыляется: — За один твой взгляд я готов убивать.

Замираю, напрочь позабыв о шальных провокациях.

Становится жутко.

Зябко и душно.

Липкая паутина оплетает тело, металлические крючья ворочаются внутри.

Так бывает, когда прыгаешь с большой высоты. А внизу не ласковые волны океана, внизу острых скал зубцы.

Отступать не имею права.

Никакой слабости.

Никогда и ни за что.

Раунд не завершён.

Ещё поборемся, ещё зажжём.

Прекращаю забавляться, однако руку не отпускаю. Сжимаю сильнее, не собираюсь никому отдавать.

Моё.

Только моё.

— Пускай живут, — бросаю насмешливо, стараюсь обратить пугающее признание в шутку.

Хотя отлично понимаю суть.

Понторезов здесь нет, ставки серьёзные. Любого человека найдут и доставят в лучшем виде. Целиком или по частям.

Стоит лишь заказать.

— Существуют дела поважнее, — соблазнительно улыбаюсь, мило интересуюсь: — Намёк улавливаешь?

Приподнимаюсь, льну к груди, игриво толкаю плечом.

— Уточни, — вкрадчиво заявляет он, сухо любопытствует: — Чем намереваешься заняться?

Выдерживаю паузу, пытаюсь придумать приличный ответ.

Эх, бесполезно.

Была не была.

— Намереваюсь отсосать, — выпаливаю на одном дыхании, нервно закашливаюсь и строго прибавляю: — По высшему разряду.

Н-да.

Не такой реакции я ожидала, излагая сокровенные фантазии и выворачивая душу наизнанку.

Фон Вейганд заходится в припадке безумного хохота.

Отстраняется, укладывается на спину и продолжает дико ржать.

Бесчувственный чурбан.

Мужлан неотёсанный.

Хам. Урод. Подонок.

У меня оскорбления заканчиваются, воображения не хватает всякий раз изобретать новые колкости.

Пожалей, имей совесть.

— Неужели всё настолько паршиво? — спрашиваю обиженно. — Это же не квантовая механика. Освоить можно.

Заворачиваюсь в изорванную простынь, целомудренно прикрываю наготу.

— Подвязывай издеваться, — замечаю сурово, насупившись, добавляю: — Нечего развивать во мне комплекс неполноценности.

Игнорирует.

Надрывается от смеха.

Жестоко глумится.

Его глаза блестят, а щёки раскраснелись.

Феноменально, Подольская.

Далеко не каждый способен довести такого мужчину до слёз. Опустим подробности, насладимся уникальной картиной.

Рыдающий миллиардер достоин занесения в книгу рекордов.

— Что ты, вообще, понимаешь в минете? — угрожающе щурюсь, поджимаю губы. — Нашёлся профессиональный критик.

Тормоза срывает.

Вхожу в раж.

— Тут неповторимый стиль, неординарная композиция и гениальный подход, мастерство достойное поклонения, — сообщаю пафосно, для пущей убедительности вскидываю руку вверх и торжественно заключаю: — Я автор, я так вижу. Не жмись, скорее давай корону, «Оскар» и Нобелевскую премию.

Хранит молчание, не торопится награждать.

Вот жадина.

То на подарки скупится, то на похвалу.

— Не ценишь ты своё счастье, — говорю укоризненно. — Сейчас как развернусь, как хлопну дверью, как скроюсь за горизонтом навсегда.

Крупные ладони уверенно ложатся на талию.

Бунт моментально подавлен.

Не надейся сбежать.

Не получится, не выйдет.

Даже не мечтай.

— Кто тебе даст? — хмыкает фон Вейганд, привлекает ближе, жарко шепчет: — Личными вещами не разбрасываюсь.

Не успеваю оскорбиться, он резко поднимается и усаживает меня сверху, прямо туда, где полотенце повязано вокруг бёдер.

Тело к телу.

Сердце к сердцу.

Существуем в едином ритме.

Теряю дар речи, забываю дышать.

Мощь восставшей плоти прошибает до озноба. Сводит с ума и ввергает в гипнотический транс. Вынуждает испытать ментальный оргазм.

Не нужно проникать, достаточно коснуться.

— Приступай, — повелевает сухо.

— К чему? — искренне недоумеваю.

— Твори, — не скрывает сарказм, услужливо напоминает: — Ты же автор.

— В смысле? — начинаю подозревать неладное, робко озвучиваю догадку: — Минет?

— Сама невинность, — его голос пропитан иронией. — А недавно лихо облизывала мои пальцы.

Снова наглею, повинуюсь порыву.

Подаюсь вперёд, легонько целую, сначала едва дотрагиваюсь, дразню, провожу языком, потом втягиваю нижнюю губу в свой рот.

Кусаю.

Не до крови, просто демонстрирую превосходство.

Поступаю в точности как он, копирую поведение до мелочей.

— Если попросишь, ещё что-нибудь оближу, — заявляю небрежно. — Обещаю рассмотреть все предложения.

Его член реагирует молниеносно, утыкается в мой живот. Не желаю медлить. Чужое возбуждение заводит похлеще собственного.

— Ладно, — уступаю. — Разрешаю не умолять.

Толкаю фон Вейганда на постель, заставляю лечь на спину, нависаю над ним с видом коварной искусительницы.

— Последние распоряжения будут? — спрашиваю ледяным тоном.

— Думаешь, надо составить завещание? — усмехается.

— Не знаю, — пожимаю плечами. — Возраст преклонный, поэтому ничего не гарантирую. В твои годы любое волнение может оказаться фатальным. Советую подстраховаться.

— Доверюсь судьбе, — бросает с наигранной отрешённостью.

— Правильно, — одобряю выбор. — Как на счёт особых пожеланий?

— Посмотрим в процессе, — отмахивается.

— Дополнительный инструктаж? — не затыкаюсь. — Потайные эрогенные зоны? Секретные точки воздействия?

Он тяжело вздыхает, кладёт руку мне на макушку.

— Ты вроде собиралась отсасывать, — его брови выразительно изгибаются. — По высшему разряду.

— Ну, если настаиваешь, — киваю, не спешу переходить к практике, упёрто цепляюсь за теоретический мотив. — Тем не менее, хотелось бы погрузиться в предмет, досконально изучить, понять принципы работы. Жажду пикантных деталей.

Никакого ответа.

Горящий взгляд пронизывает насквозь.

— Хорошо, — мигом подчиняюсь, не смею испытывать терпение дальше.

Отбросим эгоизм, избавимся от смущения.

Чистый кайф.

Экстаз на грани агонии.

Табачный дым окутывает густым ароматным облаком, алкоголь растекается по венам, застилает разум токсичным дурманом. Порочная мелодия вдохновляет на подвиги.

Внутри пробуждается тягучее вожделение, голодная дрожь сотрясает грешное тело.

Послушная рабыня готова распластаться у ног господина, готова пасть куда угодно, куда потребуется.

Повинуюсь беспрекословно.

Почти.

Покрываю грудь фон Вейганда нежными скользящими поцелуями, слегка царапаю ногтями, оставляю на смуглой коже белёсые полосы. Прижимаюсь крепче. А после отстраняюсь, склоняюсь над ним и заговорщически бормочу:

— Только без «огнедышащего дракона».

Теперь настаёт его черёд удивляться.

— Что? — спрашивает, нахмурившись. — Какой дракон?

Хоть малая, но победа.

— Огнедышащий, — повторяю невозмутимо.

— И что это означает? — интересуется подозрительно.

Бинго.

Трёхочковый.

Дайте пять.

Виртуозная разводка, заслуживает бурных оваций.

Полиглот не мог не залипнуть на столь впечатляющей конструкции. Пропала птичка, коготок увяз.

— Неужели не в курсе? — имитирую шок. — Никогда не слышал?

— Поясни, — требует холодно, нутром чует подвох.

— Все приличные люди знают, — фыркаю.

— Говори, — обдаёт арктическим льдом.

— Где ты получал образование? — бросаю язвительно. — Столь вопиющая безграмотность возмутительна.

Он грубо тянет меня за волосы, мгновенно добиваясь предельной откровенности.

Вскрикиваю от боли, не претендую на партизанскую стойкость, выдаю военную тайну скороговоркой:

— Это когда член заталкивают в горло до упора, перекрывают доступ кислорода, чтобы вызвать рефлекс кашля, и обильно кончают. В итоге сперма выходит через нос, типа как огонь из дракона.

Жду флэшбэк.

Упс, фидбэк.

Тишина.

Мрачная и гнетущая.

Ну, хоть какой-то «бэк» сегодня будет? Прилетит обратка или нет? Заждалась уже, все нервы извела.

— Откуда такая поразительная осведомлённость, — с расстановкой произносит фон Вейганд, будто сетует на мою испорченность.

— Откуда полнейшее отсутствие удивления, — парирую в тон ему, мысленно составляю схему причин и следствий, быстро дохожу до кипения и гневно восклицаю: — Пробовал? Проворачивал подобные штуки?!

— Если я поведаю обо всём, что пробовал и проворачивал, тебя будет тошнить до конца дней, — сообщает доверительно.

Супер.

В общем, не углубляемся.

Ибо многое хочется забыть, а не выходит.

Краткий пересказ «Зелёного слоника». Большую часть «Сербского фильма». Школьный выпускной бал.

Оставим щепотку интриги на будущее, не будем глубоко копать и вдаваться в пикантные подробности.

— Подкованностью обязана исключительно одногруппнику Ярославу, — исповедуюсь как на духу. — Парень обожал болтать и хвастаться. Нафиг скучную пару по лексикологии, даёшь больше трэша. Леониду никогда не сосала. С остальной кучей потенциальных кавалеров тоже ничего не сложилось. Прости. Порадовать нечем.

Отпускает, лениво перебирает пряди моих волос, но уже не тянет так, будто пытается срезать скальп, не вынуждает истошно орать.

— Сними простынь, — повелевает коротко.

— Чего? — безбожно туплю.

— Избавься от дурацкой тряпки, — объясняет доступнее. — Это очень меня порадует.

— Размечтался, — роняю надменно. — Не вижу ни тряпок, ни простыней. Лишь благородное императорское облачение.

— Прекрасно, — не спорит. — Значит, снимай тогу.

— Обломись, закатай губу обратно, не для ничтожного плебса розочка цвела, — не скуплюсь на патетизм. — Впрочем, в честь величайшего празднества милостиво позволю облобызать золотые сандалии её сиятельства. В сей знаменательный день наше превосходительство…

Дальнейшие титулы перечислить не удаётся. Лебединая песнь обрывается на самом интересном месте. Осекаюсь, застываю неподвижно, с ужасом наблюдаю за тем, как жуткий монстр терзает белоснежную материю, разрывает тонкую ткань на лоскуты.

Фон Вейганд не слишком уважительно относится к особам голубых кровей.

Хм, поправочка.

Пожалуй, он ко всем относится не слишком уважительно.

Психопат, что с него взять.

Уничтожает роскошное одеяние за считанные секунды, потом принимает расслабленную позу. Будто ничего особенного не произошло. Лежит, чуть приподнявшись, опирается на локти. Внимательно изучает дело своих рук. Ухмыляется.

Очень обаятельный психопат.

— Теперь доволен? — театрально закатываю глаза.

— Не совсем, — отвечает уклончиво.

— Есть идеи, как исправить положение? — изображаю святую простоту.

— Передаю инициативу тебе, — обезоруживает.

Валяй, только потом не жалуйся.

Собираю разметавшиеся по плечам волосы в хвост, перебрасываю на одну сторону, чтобы не мешали.

Склоняюсь ниже, прижимаюсь к фон Вейганду всем телом, выгибаюсь и потягиваюсь будто кошка. Покусываю шею, веду ногтями вдоль позвоночника. Искушаю и ласкаю, разжигаю пламя.

Изнывай от похоти, милый мой.

Страдай, умоляй, погибай.

Хоть раз поменяемся местами.

Ты же не возражаешь.

Слегка отстраняюсь. Развязываю полотенце, выпускаю напрягшуюся плоть на волю. Хрипло бросаю:

— Jawohl, mein Führer. (Так точно, мой фюрер.)

Шалость удалась.

Он едва ощутимо вздрагивает, но ничего не говорит.

Закрепляю успех.

Льну плотнее, начинаю тереться о разгорячённое тело, буквально урчу от удовольствия. Возбуждение стремительно растёт.

Огромный член пульсирует и наливается кровью. Требует куда более изощрённых ласк. Молит о смелых прикосновениях.

Давай скорее, не медли.

Отступаю на краткий миг, беру паузу, дабы набраться наглости. Перевожу дыхание и продолжаю, не останавливаюсь на достигнутом.

Целую фон Вейганда.

Нежно. Небрежно. В лоб, а потом в щеку.

Нарочно издеваюсь. Не тороплюсь приступать к десерту, растягиваю трапезу. Двигаюсь дальше, неспешно исследую и изучаю. Всё ниже и ниже.

По горлу. По груди. Вдоль живота.

Замираю на самом интересном. Закрываю глаза, отключаюсь от реальности. Забываю про страх и смущение.

Остаётся лишь гул северного ветра да вкрадчивый шёпот дождя в ушах. Сердце трепещет, будто путами стреножено. Удар за ударом отбиваются в покрытых испариной висках.

Святость обращается в грязь. Очередная непреложная истина. Чтобы подняться, нужно упасть. Печальная неизбежность.

Адские врата распахнуты, грех уверенно ступает по Земле.

Настал черёд поклониться Сатане.

И я поклоняюсь.

Бесстыдно и безропотно.

Плюю на жалкие стенания гордости, отвергаю скучную мораль. Покоряюсь владыке подземного мира.

Присягаю на верность, жадно и пылко.

Касаюсь вздыбленного члена.

Язык скользит по набухшим венам, оставляет влажный след. Губы смыкаются вокруг каменной твёрдости, заключают в жаркий плен.

Чувствую, как оживает сталь. Под гладкой кожей горит и плавится металл. Скрытая мощь подчиняет и завораживает.

Первобытный зов пробуждён.

На колени.

Словно яркий всполох разрывает мрак.

Ползи.

Точно щелчок кнута о каменный пол.

Нет.

Память раскалывается на части.

Не так быстро.

Ремень обвивается вокруг горла. Стекло вонзается в ладонь. Спина изувечена багровыми отметинами.

Вспышка за вспышкой.

Тьма сгущается.

Но я тоже кое-что умею.

Облизывать и обсасывать, проявлять фантазию, искренне упиваться экстазом любимого мужчины.

Наградой служит леденящий душу стон.

Страстно. Яростно. Угрожающе.

Больше похоже на звериный рык.

Невольно отстраняюсь, отрываюсь от занимательного действа. Нервно сглатываю, кусаю распухшие уста.

— Неправильно? — спрашиваю сдавленно.

В затуманенном взоре хищника невозможно прочесть ответ.

Фон Вейганд не смотрит на меня.

Он меня пожирает.

— Плохо делаю? — уточняю совершенно по-идиотски. — Не нравится?

Краснею и бледнею, меняюсь в лице. Теряюсь, ничего не соображаю, сбиваюсь, не зная, как выразить мысль.

— Сойдёт, — заявляет глухо. — Нормально.

Звучит обидно.

Чуть более, чем полностью.

— Предложи конструктивные идеи, — настраиваюсь на позитив.

Надо подвязывать с нытьём.

Больше не сетую на трудности, не занимаюсь самобичеванием, не жалуюсь. Закаляю характер. Решаю проблемы по мере их поступления.

— Не томи, — мило улыбаюсь. — Помоги.

— С чем? — коротко и холодно.

О’кей, уговорил.

Обойдёмся без реверансов.

— Ну… видишь ли… короче… хм, возникли некоторые сложности, — щеголяю навыками прирождённого оратора, набираю побольше воздуха в лёгкие и выдаю: — Не подскажешь, как мне провернуть глубокую глотку?

В чёрных глазах отражается явное недоумение.

— Что? — интересуется хрипло. — Какую глотку?

— Глубокую, — терпеливо повторяю, на всякий случай перевожу: — Deep throat, you know. (Глубокую глотку, понимаешь.) Ещё порнуха была одноимённая. Сечёшь? Улавливаешь намёк? Взять до предела, до упора.

Конечно, сперва учат правила вождения, потом садятся за руль и заводят двигатель.

Тем не менее, зубрёжка утомляет и нагоняет тоску. Эмпирическим путём усваиваешь гораздо шустрее.

— Дашь пару-тройку советов? — любопытствую заискивающим тоном. — Типа аванс на будущее. Не жмись, будь щедрее.

Умоляю, осторожно.

Не пытайтесь повторить это дома.

— Хватит болтать, — раздаётся отрывистый приказ.

Тяжёлая рука ложится на мою голову, вынуждает занять прежнее положение. После отпускает, дарует абсолютную свободу.

— Продолжай, — шумно выдыхает фон Вейганд. — Как угодно.

Вот ведь хамство.

На грани фола.

— Тебе пофиг?! — мигом взвиваюсь, отстраняюсь и, сурово нахмурившись, бросаюсь в атаку: — Совсем наплевать на технику, труды и старания? На творческий запал? На желание обучиться всем премудростям и тонкостям сего унизительного процесса?

Бесчувственный чурбан.

— Между прочим, я многим жертвую, — презрительно фыркаю. — Поступаюсь принципами. Отступаю от привычной роли бревна. Примеряю новый волнующий образ. Хоть бы чуток притворился, что впечатлён. Направил бы в нужное русло.

Он ухмыляется.

— Умница, — проводит указательным пальцем по моим приоткрытым устам. — Просто продолжай.

— Блин, ты специально нарываешься, — бормочу с раздражением.

— Тише, — повелевает елейно.

Его ладонь соскальзывает ниже, едва касается шеи, а потом резко сжимает. Минует всего секунда. Шёлковая ласка сменяется жестокой пыткой.

Хочу закричать, но из груди вырывается лишь приглушённый хрип.

— Твой рот создан для единственной цели, — с наигранной нежностью бросает фон Вейганд.

Стискивает горло ещё сильнее, вынуждает склониться и обжигает взмокшую кожу горячим дыханием.

— Сосать мой член, — заявляет вкрадчиво.

Больной ублюдок.

Когда-нибудь так и задушит.

— П-пусти, — ядовитое шипение срывается с губ.

Тщетно дёргаюсь в железных оковах, сражаюсь из последних сил.

— Весьма унизительно, не находишь? — гад цокает языком. — Но такова доля. Быть моей подстилкой — не самая худшая участь.

Самодовольная скотина.

Ненавижу.

Кем он себя возомнил?

Хозяином мира? Королём Вселенной? Императором Галактики? Крутым парнем, который способен безнаказанно натянуть всех вместе и каждого по отдельности?

Чёрт, недалеко ушёл от истины.

— Д-да, — бросаю практически беззвучно.

Вдруг расслабляюсь, перестаю сопротивляться. Не играю, не притворяюсь. Действительно успокаиваюсь.

Погружаюсь во тьму его мрачного взора без надежды на спасение. Пропадаю без вести, отдаюсь на волю судьбы.

Нет ни гнева, ни ярости. Злоба исчезает, сдувается точно воздушный шар, лопается, будто мыльный пузырь. Любые обиды выглядят мелочно и незначительно.

— Другой участи не ищу, — шепчу надтреснутым голосом.

Безжалостный захват разом ослабевает.

Похоже на зыбучие пески.

Чем больше дёргаешься, тем сильнее увязаешь. Иногда стоит довериться. Угомонить эмоции, обесточить разум. Никаких резких движений, никакой суеты. Выбираемся на поверхность мягко и плавно.

— Хочу сделать что-нибудь особенное, — признаюсь тихо, явственно ощущаю, как щёки опять заливает багрянец. — Незабываемое. Только опыта мало. Нужна шпаргалка. Или дружеская рекомендация.

— И глубокая глотка — обязательный пункт программы? — издевательски посмеивается.

— Тебе вроде нравится, — пожимаю плечами, предаюсь недолгой рефлексии, а после позорно капитулирую: — Слушай, понятия не имею.

— Серьёзно? — хмыкает.

— Я полный профан, — не скрываю очевидные факты. — Паршиво разбираюсь в прелестях плотской жизни. Эгоистично получаю наслаждение, но сама доставлять не умею. Ничего не клеится.

— Согласен, — широко ухмыляется.

— Тогда расскажи, как сделать приятно, — требую настойчиво и, хитро прищурившись, прибавляю: — Как с максимальной эффективностью осуществить единственное действие, для которого создан мой рот.

Молчит, выжидает и нагнетает, затем жестом манит наклониться ниже, слегка покусывает мочку уха, тут же обводит языком и заговорщическим шёпотом сообщает страшную тайну.

Говорит, что и без всяких дополнительных манёвров, я особенная и незабываемая. Лучшая из женщин. Свет в конце туннеля. Благословение небес. Воплощение дерзких мечтаний.

Ну, почти.

Не совсем.

В общем, абсолютно иначе.

Фон Вейганд скуп на комплименты, предпочитает чёткие и лаконичные инструкции. Сухо и строго, исключительно по теме.

Просила совет? Держи.

— Шутишь, — резюмирую поражённо.

— Абсолютно серьёзен, — отвечает ровно.

— Не догоняю прикола, — бросаю настороженно, сканирую пристальным взглядом. — Здесь явно подвох.

— Всё честно, — поясняет спокойно.

— Не спорю, но сомневаюсь, — заявляю задумчиво. — То есть с одной стороны безумная нацистская фантазия, способная побить рейтинги Hellraiser, а с другой — это…

Затрудняюсь с обозначением.

— Это?! — ограничиваюсь выразительным тоном.

— У меня богатое воображение, — замечает нарочито невинно.

— В принципе ничего криминального, даже не извращение, уж точно никакой боли, никакого риска и вполне приемлемо, — рассуждаю вслух. — Просто странно. Очень. Невероятно. Аж до ох*ения странно.

Невольно срываюсь.

— Как ты, вообще, такое представляешь?

— Отлично, — произносит невозмутимо, медленно проводит пальцами по моим волосам. — В ярких красках.

— Не катит, — отказываюсь. — Я ханжа, и я сдаюсь. С радостью попробую. В следующий раз. На сегодня лимит исчерпан. Устала чувствовать себя идиоткой.

Фон Вейганд неспешно наматывает спутанные локоны на кулак.

— Давно это представляю, — протягивает лениво, улыбается уголками губ. — Второй день нашего знакомства. Ты заходишь в кабинет, подходишь к ксероксу, начинаешь снимать копии с документов.

— Постой, — прошу на автомате, отрицательно мотаю головой. — Ты не можешь помнить.

— Я помню всё, — заверяет мягко. — Красные босоножки на деревянной платформе. Тонкая серебряная цепочка вокруг левой лодыжки. Красная джинсовая юбка. До середины бедра, при ходьбе поднимается выше. Из-за шикарной задницы, которую так плотно обтягивает. Вот и приходится постоянно поправлять.

Господи.

Отказываюсь верить в реальность происходящего.

— Разве мужчины обращают внимание на шмотки? — спрашиваю с подозрением, пытаюсь поймать на подтасовке вещественных доказательств.

— Зависит от того, чьи шмотки, — легко парирует удар и окончательно выбивает почву из-под ног. — Белая футболка, на ней чёрная надпись — I never kiss on the first date unless… (Я никогда не целуюсь на первом свидании, если только…)

— Unless you ask nicely, (Если только ты хорошенько не попросишь,) — завершаю фразу.

— Именно, — подтверждает и добивает: — Твоя заколка ломается, падает на пол. Волосы рассыпаются по плечам. Бьюсь об заклад, не подозреваешь, насколько эротично это выглядит.

— Ты следил за мной, когда я ксерила? — из горла вырывается истеричный смешок.

Глупый вопрос.

Он следил за мной всегда.

— Хорошо, — киваю. — Не будем откладывать, воплотим идею в реальность.

Отстраняюсь, отползаю чуть дальше.

Вдыхаю и выдыхаю, стараюсь сосредоточиться.

Оцениваю грядущий фронт работ.

— Только, чур, не смеяться, — предупреждаю сурово.

Где чувство собственного достоинства, где иллюзия стыда и совести, где хоть слабая пародия на горделивую непреклонность.

В отпуске.

А я здесь.

Дрожу, действую неловко.

Слишком тороплюсь, стараюсь успеть, пока не передумала. Наклоняюсь, нервно дёргаюсь. Сбиваюсь, тут же отпрянув в сторону.

Не отваживаюсь начать, отчаянно тяну время.

Напрасно пробую побороть трепет. Тело вибрирует, буквально звенит от запредельного напряжения. Мышцы сводит болезненная судорога.

Sei still. (Тихо.)

Труден лишь первый шаг.

Наверное.

Надеюсь.

Только бы.

Смотрю на противника в упор.

Облизываю пересохшие губы. Медленно, медленно. Не моргаю. Не отвожу взгляд, не отворачиваюсь. Глаза в глаза.

Слегка приподнимаюсь, вращаю бёдрами. Плавно и неспешно, по кругу. Пытаюсь уловить загадочную мелодию.

Не призывный перебор гитары, не первобытный бой барабанов. Беззвучный ритм похоти пронизывает насквозь, вынуждает пылать и содрогаться.

Оживаю, наполняясь искристым пламенем. Извиваюсь, выгибаюсь, двигаюсь, точно по спирали. Отбрасываю волосы назад, перебрасываю с одного плеча на другое.

Отдаюсь порочному танцу, теряюсь в пространстве.

Словно во сне, окутанная призрачным туманом, обращаюсь в языческое божество. Леденею и загораюсь вновь.

Резко наклоняюсь вперёд, опираюсь на крепко сжатые кулаки.

Мягкие локоны падают на широкую грудь фон Вейганда, струятся каскадом, будто податливые волны омывают скалистый берег.

Опускаюсь ниже.

Ниже и ниже.

Выписываю замысловатые зигзаги, оставляю раскалённые следы на прохладном песке. Изображаю страсть без прикрас.

Жарко и бесстыдно.

Вкрадчивыми ласками, жадными поцелуями. Шёлковыми прядями, влажными губами. Сквозь плоть и кровь, с затаённой нежностью.

Подавляю ужас и отчаяние.

Застываю на грани.

Пульс оглушает.

Но я не отступаю.

Лишь немного отстраняюсь.

Касаюсь своих волос дрожащими пальцами, отмеряю прядь потолще и обматываю локон вокруг вздыбленного члена. Обвиваю плотнее, у самого основания.

Не шевелюсь, едва дышу.

Цепенею.

Что дальше?

Ему хочется так или иначе? Нравится? По кайфу? Добавить ещё? Сжать сильнее? Взять в рот?

Что мне делать.

В это конкретное мгновение.

— Пусть твои волосы будут везде, — прошептал фон Вейганд, отдавая распоряжения. — Не торопись, прояви изобретательность.

Хватит секретов, признавайся.

Угадала?

Заранее чувствую себя гребаной извращенкой.

Вдруг выстрел пришёлся мимо?

Хотя какие тут могут быть варианты.

Моего маньяка возбуждают не только садистские грёзы о голой и окровавленной рабыне в подвале. На горизонте возникают новые и необычные, неформатные развлечения.

Или банальные?

Девственницу в третьем поколении впечатлить проще некуда. Иной вопрос — сразить наповал мастера постельных утех.

Чем его удивить?

Искренностью.

Не играю, не лгу.

Ничего не таю.

Подчиняюсь зову природы, повинуюсь инстинкту. Трусь щекой о восставшую плоть, провожу языком по вздувшимся венам.

Кажется, сойдёт.

Однако лучше уточнить.

Нависаю над мускулистым телом, дразнящим шёпотом интересуюсь:

— Правильно? — прижимаюсь крепче. — Нормально?

Напрягшийся член упирается в живот.

Лаконичный и предельно понятный ответ, но я продолжаю допрос с пристрастием.

— Ты уже делал так раньше? — осекаюсь. — С остальными?

— Разумеется, — с усмешкой произносит фон Вейганд. — Регулярно.

— Ты понимаешь, что причиняешь мне боль? — бросаю с горечью.

— А ты? — отражает вопрос.

— Я люблю тебя, — звучит жалко.

— Очень зря, — заявляет с убийственной иронией.

— Просто… п-просто не умею, — в горле ком, непрошенные слёзы душат.

— Сосать? — спрашивает саркастически. — Брать до упора?

— Ничего, — всхлипываю. — Н-ничего не умею.

Он поднимается на постели, разом обрывает истерику и принуждает заткнуться, сгребает меня в объятья.

Слабо вздрагиваю.

Он алчно прижимается ухмыляющимся ртом к моим губам, заставляет задохнуться и простонать.

Забываю обо всём.

Теряю последнюю связь с реальность.

Сокрушительная сила дробит на части, выкручивает суставы, вламывается внутрь, в сокровенную суть, распахивает настежь и уничтожает, сжигая дотла, выпивая досуха.

Дико, безумно, неистово.

До дрожи в каждом позвонке.

Это не поцелуй.

Это сквозное ранение.

Привкус свинца запекается на устах, а в глазах полыхает затмение.

Это не любовь.

Это преступление.

Damn. (Проклятье.)

— Мы вдвоём, больше никого нет, — шепчет фон Вейганд. — Неужели не заметила? Я не ищу профессионалку, которая будет заглатывать по самые яйца.

— Прекрати, — бормочу возмущённо, укоризненно сетую: — Как грубо.

— Да, meine Kleine, (моя маленькая,) — выдыхает шумно. — Тут нет ни твоего драгоценного Стаса, ни дражайшего Леонида. Привыкай.

— Мне н-никто н-не нужен, — заверяю сбивчиво. — Н-никто.

— Мне тоже, — произносит коротко.

Терпеливо выжидаю несколько секунд, нарочито невинно ёрзаю у него на коленях и деловито любопытствую:

— Куда ты хочешь кончить?

— А я ещё не кончил? — хмыкает. — Уже от одного вопроса мог бы.

— Серьёзно, Алекс, — продолжаю с обманчивой мягкостью, явственно ощущаю, как под гладкой и упругой кожей перекатываются канаты мышц. — В рот? На лицо? На грудь? Говори — куда?

Крупные ладони соскальзывают ниже.

От талии к бёдрам.

Больно стискивают.

Выгибаю спину, пытаюсь уклониться.

Тщетно, без шансов.

— В Лору, — заявляет насмешливо. — Хочу кончить в Лору.

Он усаживает меня сверху. Прямо на огромный пульсирующий член. Проникает жёстко и яростно, единственным движением заполняет до краёв.

Господи.

Судорожно дёргаюсь.

Боже.

Утробный стон вырывается из горла.

Мой.

Тысячи горящих иголок пронзают стопы, раскалывают хрупкое равновесие, закручивают тугую воронку в низу живота.

Настоящий дьявол.

Не желаю сдерживаться, кричу, срывая голос.

Валленберг.

Впиваюсь пальцами в широкие плечи, замираю, коснувшись райских небес, и обмякаю, рухнув на грешную землю.

— Нельзя, — выдаю чуть слышно. — Так не бывает.

— Как? — посмеивается.

— Столько оргазмов за ночь, — поясняю сдавленно.

Он ничего не говорит, укладывается на спину, не позволяет отстраниться, притягивает ближе.

Невольно вздрагиваю.

— Ох, — закусываю губу.

Его член по-прежнему находится в полной боевой готовности.

Обжигающий. Гигантский. Стальной.

Внутри меня.

Жесточайшая кара.

Сладчайшее из наказаний.

Не отпускай, не останавливайся.

Убивай.

Нежно и ласково. Грубо и безжалостно. Медленно, растягивая мучения, продлевая агонию до бесконечности. Быстро, выбивая воздух из лёгких, в лихорадочном ритме.

Рви на куски.

Душу и тело.

Всё твоё.

По праву хищника.

Наслаждайся, не ведая запретов.

Пей мою кровь. Пожирай обнажённую плоть. Издевайся над чувствами, отнимай разум. Ломай безвольную куклу.

Ничего не жалко.

— Очнись, — криво улыбается фон Вейганд, покусывает плечо, слегка царапает зубами, вынуждает трепетать.

— Ублюдок, — бросаю беззлобно.

Он шлёпает меня пониже поясницы, заставляя обиженно всхлипнуть.

— Ублюдок, которого придётся старательно обслужить, — уточняет елейным тоном, выразительно прибавляет: — Двигай задницей, отрабатывай.

Приятная истома отбивает всякую охоту шевелиться.

Как на счёт альтернативных методов?

— Представь очередной скучный приём, — шепчу ему на ухо. — Знакомые лица, дежурные фразы. Ни грамма веселья. Апатия. Уныние. Тлен.

Беру его за руку.

— И тут ты касаешься моих волос, — трусь щекой о горячую ладонь. — Обычный жест заботы. Поправляешь локон, проявляешь внимание.

Чуть отстраняюсь.

— Ничего предосудительного, — усмехаюсь. — Но мы-то знаем.

Обматываю спутанную прядь вокруг его большого пальца.

Плотно, виток за витком, до середины.

Погружаю в рот.

Закрываю глаза.

Начинаю вдохновенно сосать.

— Сука чёртова, — звенящую тишину разрывает рычание зверя.

Он кончает в меня.

— Талантливая сука, не находишь? — интересуюсь вкрадчиво. — Сука, которая схватывает на лету.

В следующее мгновение фон Вейганд стирает торжествующую ухмылку с моих уст.

Обхватывает податливое тело крепче, сжимает до хруста, толчком переворачивает на спину, наваливается сверху всем своим весом.

Упираюсь в его грудь кулаками, отчаянно извиваюсь, но это едва ли помогает.

Жадный рот впивается в дрожащие губы.

Сейчас не просто соседи выйдут курить.

Сейчас весь город на перекуре.

Вся страна.

Целый мир.

Гребаная Вселенная.

Галактика хр*нова.

Солнечная система.

А мы вдвоём. Сгораем в жертвенном пламени. Возрождаемся и погибаем. Обращаемся в лёд. Спаянные воедино.

Навсегда.

Без перерыва.

Глава 16.1

Eat, Pray, Love. (Ешь, молись, люби.)

И пусть весь мир подождёт.

Никакой суеты.

На свете существует множество вещей, которые заставляют нас волноваться. Выводят из равновесия, лишают контроля, толкают в пучину безумия, пробуждают ненависть и злобу. Вынуждают рыдать в подушку, плотнее стискивать зубы и терпеть.

Терпеть, пока хватит сил.

А зачем?

Ради брендовой одежды и новомодных гаджетов. Ради продвижения по службе и отдыха в тропическом раю. Ради денег и славы. Ради похвалы. Ради одобрения со стороны.

Терпеть, потому что так принято.

Так надо.

Испокон веков.

Получать высшие баллы, бить рекорды, достигать потрясающей формы. Создавать семью, заводить детей, добиваться успеха. Осуществлять чужие мечты.

Для удачной статистики, для впечатляющих показателей, для галочки напротив очередного бездушного пункта.

God’s gonna cut you down. (Однажды Бог остановит тебя.)

О чём вспомнишь тогда?

О главном.

О том, что было или могло быть. О том, что заставляло сердце биться чаще и приносило долгожданный покой.

Не тошнотворную апатию, не безразличное уныние пополам с давно набившей оскомину скукой.

Именно покой.

Когда с бесцельным блужданием покончено и больше нет смысла продолжать игру. Когда тысячи различных дорог складываются в один путь.

Свирепствует ветер, безжалостно хлещет дождь. Внимание приковывает надпись, обглоданная временем.

Вырезано наспех.

Боязливо жмущимися друг к другу буквами.

Счастье.

Только направление не указано.

Выбор никто не станет подсказывать.

Live fast, die never. (Живи быстро, никогда не умирай.)

Рано или поздно приходит черёд платить по счетам.

Можно выдержать абсолютно всё, лишь бы не напрасно. Можно с честью вынести жесточайшие страдания и муки, жизнь положить на алтарь эфемерного блага.

Но что воскресает в памяти, если холод сковывает запястья?

Не крутой телефон. Не эксклюзивный Maserati. Не роскошный дом на берегу океана. Не глянцевые страницы журналов. Не пёстрые кадры с экранов.

Другое.

Настоящее. Бесценное. Особенное.

Родная улыбка, звонкий смех. Мелодия без слов. Взгляд, подёрнутый призрачной дымкой. Иступлённая дрожь, сотрясающая тело.

Моменты, которые не требуют ни боли, ни жертв.

Моменты, когда не нужно терпеть.

Моменты безмятежности.

Не отвлекайтесь на ссоры и склоки, не погрязайте в глупых скандалах. Не гонитесь за мифическими идеалами, не создавайте кумиров, не поклоняйтесь золотым идолам.

Цените то, что действительно важно.

То, что нельзя отнять.

Вечность в отражении собственных глаз.

***

В комнате темно. Лишь причудливые отблески наружной иллюминации отражаются на безупречно гладкой поверхности натяжного потолка. Скупое освещение едва ли способно нарушить уютный полумрак.

Шторы распахнуты, до рассвета ещё далеко.

Уличные фонари отключены, но если присмотреться, можно заметить, как до сих пор идёт снег. Уже не валит стеной, постепенно иссякает.

Одинокие снежинки кружатся в морозном воздухе, будто в танце, хвастают изящными па, осваивают учтивые реверансы.

Меня тянет туда.

На улицу или хотя бы к окну. Прислониться пылающим лбом к ледяному стеклу, остудить разум и чувства. Наблюдать.

Но не хочется покидать его.

Ни на миг.

Каждая секунда дорога.

Расставание неизбежно, утро неумолимо приближается.

Он уедет, улетит неизвестно куда, займётся обычными жуткими делами, продолжит вершить справедливость, ловко тасуя чужие судьбы. А я останусь здесь, забудусь в предсвадебной суете, попытаюсь не облажаться с бизнесом, постараюсь вырваться на вершину.

Ладно, хватит.

Обойдёмся без драмы.

Запрещаю себе думать, откладываю печальные мысли подальше, под замок. Не нагнетаю. Просто молчу и наслаждаюсь. Слушаю тишину.

На душе так хорошо, что хочется плакать, разрыдаться от эмоций, которые переполняют сердце и дурманят разум.

Невероятное ощущение, невозможное, нереальное, не поддающееся описанию. И горько, и сладко. Немного знобит и в то же время безумно жарко. Приятная нега сменяется дикой жаждой.

Неужели бывает лучше?

Быстрее, сильнее, веселее.

Неужели нас не покарают?

Страшно, жестоко, насмерть.

Ибо люди не имеют права на счастье, должны искупать грехи, погибать в одиночестве, бродить по кругу, теряться во мраке бесконечной ночи. Раз за разом упускать шанс на спасение, замыкаться в огненном кольце, не надеясь выбраться на волю.

Вторжение в Эдем не прощают.

Нельзя посягать на святое.

Хотя какая разница?

К чёрту правила и условности.

Нужно жить здесь и сейчас.

— Расскажи мне, — шепчу практически беззвучно. — Пожалуйста.

Он лежит на спине, закинув руки за голову. А я покоюсь на боку, льну к мускулистому телу, согнув ногу в колене, касаюсь бедром впалого живота, неспешно провожу ладонью по широкой, поросшей волосами груди.

— Что? — спрашивает глухо.

Медлю, не отваживаюсь нарушить хрупкую идиллию.

— Сам понимаешь, — отвечаю уклончиво.

Горячие пальцы обводят мою лодыжку, осторожно поднимаются выше, нежно скользят по покрытой мурашками коже.

— Уточни, — произносит мягко.

Прижимаюсь крепче, ловлю его пульс губами, впитывая тяжёлое дыхание. Слегка отстраняюсь, смотрю прямо в глаза.

— О Диане.

Замираю, не шевелюсь.

— Это чужой секрет, — заявляет ровным тоном.

— Я не прошу раскрывать секрет, — бормочу сдавленно. — Не надо подробностей, объясни в общих чертах.

— И вправду схватываешь на лету, — иронично хмыкает, елейно прибавляет: — Умница. Отличная попытка манипулировать.

— То есть? — интересуюсь удивлённо.

— Идеальное время для допроса, — выводит на чистую воду. — После секса мужчина расслаблен, уровень защиты существенно снижен.

— Ну, да, — протягиваю лениво. — Я талантливая.

— Не спорю, — ухмыляется, подносит большой палец к моим устам, изучает нервный излом рта и строго повелевает: — Оближи.

— Пошёл ты, — бросаю не слишком вежливо, резко поднимаюсь, усаживаюсь на постели, пробую обернуться остатками изорванной простыни в знак протеста.

Фон Вейганд издевательски посмеивается.

— Если не хочешь, не рассказывай, — выдаю милостивое разрешение. — Просто надеялась разобраться, что вас связывает. Помимо мести лорду, разумеется.

— Ещё один удачный ход, — вновь снисходит до комплимента. — Создаёшь иллюзию спокойствия и безразличия.

Охр*нительный вердикт.

— По твоей теории в любой моей фразе скрыт подвох, — раздражённо взвиваюсь. — Вокруг сплошная манипуляция.

— Верно, — охотно соглашается.

Замахиваюсь для профилактического удара.

Впрочем, какой там удар.

Умудриться бы пощёчину влепить, хоть по касательной задеть, царапнуть ногтями, дотронуться до воздуха рядом.

Тщетно.

Противник перехватывает руку, легко и играючи, под локоть. Притягивает ближе, опять вынуждая капитулировать.

— Ты сама по себе манипуляция, — обжигает шею поцелуем.

— А ты нет? — вздыхаю скорбно.

Возбуждение за гранью.

Физическое и ментальное.

— Знаю, с Дианой случилось что-то очень плохое, — не сдаюсь, отчаянно стараюсь умерить похоть.

Проклятье.

Безумно сложно думать и анализировать, когда дрожащая плоть буквально впечатана в мощное тело.

Как тут удержаться.

И зачем?

Стоп, не увлекаемся, сохраняем трезвость рассудка.

Нам достался крепкий орешек. Такого не расколоть. Мастерски сбивает с курса, уводит подальше от основной цели, использует сексуальный подтекст. Распаляет и соблазняет, заставляет выбросить лишние вопросы из головы.

Если шеф-монтажник не настроен на откровенность, ничего не выйдет. Остаётся обтекать. Опять.

Или прорвёмся? Хотя бы попробуем, проявим настойчивость, надавим на жалость. Авось повезёт.

Отступаю, отодвигаюсь, пристально изучаю противника.

Непроницаемое выражение лица не позволяет проникнуть в самую суть. Привычная линия защиты, нерушимая стена. Не подкопаться.

Скрюченными пальцами впиваюсь в подушку, притягиваю ближе, обнимаю. Прикрываю наготу, пытаюсь унять волнение. Трясусь точно осенний лист на ветру. Дурацкий мандраж не отпускает ни на миг.

И вдруг происходит чудо.

Земля разверзается под ногами, звёзды падают с небес, а я неожиданно осваиваю партию белого лебедя и пускаюсь в пляс. Одетта, адажио, все дела.

Практически.

— Лорд подарил ей королевский трон, — сухо произносит фон Вейганд. — Показал другой мир. Необычный, совершенно особенный.

— В смысле? — невольно запинаюсь. — Он же похитил её, держал в плену, явно не с благими намерениями.

— Она была избранной, — заявляет с обманчивой мягкостью.

Шумно сглатываю.

— Юная и невинная, удивительно красивая, достаточно умная и образованная. Идеальная жертва для смелых экспериментов, — продолжает невозмутимо. — Аристократическое происхождение сыграло решающую роль.

Капли пота струятся вдоль позвоночника, липкие щупальца ужаса ворочаются внутри, вынуждая поёжиться.

— Мортон желал заполучить лучшую из лучших, — намеренно растягивает слова. — Девушка из народа его бы не устроила. Слишком скучно. Жизнь простого человека стоит дёшево. Заказывай и оплачивай, пришлют с доставкой на дом.

Круто.

Завораживающий подход. Впечатляет. Прямо загляденье. Ни прибавить, ни отнять. Завидую молча.

Крепче стискиваю подушку.

— Он пригласил отца Дианы на остров, в так называемое царство фантазий, где любые мечты становятся реальностью, предложил отдать дочь по доброй воле и столкнулся с отказом. Но это едва ли изменило его планы. Он не искал разрешения или содействия. Лишь поставил в известность. Элементарная вежливость.

Гребаное дежавю.

Чертовски смахивает на ситуацию с хорошим парнем, непутёвыми братьями и контрольным пакетом акций.

Только ставка выше.

— Он вынудил мачеху Дианы пойти на убийство, потом инсценировал автокатастрофу, чтобы никто не искал наследницу.

Чисто сработано.

Знакомый почерк. Управлять чужими страстями и пороками, дёргать нити, вести послушных марионеток строго по сценарию.

— Он забрал выигрыш, однако ошибся, — криво усмехается. — Добыл то, чего жаждал, а не то, в чём нуждался.

Позорное поражение, первое и последнее.

Единственное уязвимое место.

— Девушки никогда не влюбляются в монстров, — заключает нарочито ленивым тоном, медлит и всё же исправляется: — Почти никогда.

Нет, не говори так, не сравнивай.

Нельзя, никаких параллелей.

У нас всё абсолютно иначе.

Красотой и умом не отличаюсь, родом из босяцкого города. С элитарностью пролетаю мимо. Зато гениальна и очаровательна, глупо отрицать очевидное.

Фейковые похороны. Фиктивный брак. Разные категории, не сопоставить.

Меня ограждают и защищают. Порой жестоко, перегибая палку, срываясь на карательные меры. Но разумно и вполне логично. Без крайнего садизма.

Моя семья неприкосновенна.

— Прости, ты не настолько психопат, — сообщаю с милой улыбкой. — Ну, может немного, совсем чуть-чуть, самую малость. Ничего криминального. Доля маньячности никому не помешает.

И наша сказка не о стокгольмском синдроме.

Однозначно.

— Между тобой и лордом зияет огромная пропасть, — заверяю пылко. — Такая огромная пропасть, которая обычно зияет между адекватным человеком и шизанутым мудаком.

Не драматизируем, не сгущаем краски.

Добро давно обзавелось кулаками. Непонятно, кто в опасности. Безжалостное чудовище или беззащитная девочка. Когтистые лапы любви ранят одинаково сильно.

— Вообще, ты прелесть и лапочка, — звучит фальшиво, скорее всего, с непривычки. — Мой сладкий лапочка. Неповторимый и родной. Зайчик. Нежный и ласковый.

Настало время ох*ительных историй.

Ой, то есть признаний, поразительных признаний.

Берегись.

— Ослеплена чувствами, — тихо произносит фон Вейганд.

Проводит тыльной стороной ладони по моей щеке, опускается ниже, слегка сжимает горло.

Вздрагиваю.

Не то от неожиданного прикосновения, не то от мрака, который клубится в сверкающих чёрных глазах.

— Отвергаешь объективную реальность, — раздаётся скупое замечание с налётом укоризны.

Во рту пересыхает.

Сердце замирает на несколько секунд и больно ударяется о рёбра, мучительная судорога сводит грудь.

— Говоришь, как моя учительница по математике, когда я изорвала контрольную тетрадь на клочки, — автоматически стараюсь шутить. — Нечего ставить паршивые отметки. И нечего указывать, что отвергать, а что нет.

Отпускает меня.

Только это бесполезно.

Всё равно не решаюсь отвести взгляд. Не умею, не способна. Точно дрожащий зверёк застываю перед удавом.

— Представь другие декорации, — повелевает отрывисто. — Ты не влюблена в романтичного шеф-монтажника. Наоборот. Желаешь сбежать, испытываешь отвращение и ужас.

— Невозможно представить, — заявляю сдавленно.

— Попробуй, — требует глухо.

— Ненормально и противоестественно, — отказываюсь.

— Представь, — повторяет с нажимом.

— Не буду, — бросаю упёрто.

— Уверена? — его брови вопросительно изгибаются.

— Да! — восклицаю запальчиво.

— Поразительная стойкость, — ухмыляется.

Вырывает подушку из моих рук, отправляет подальше, восвояси. Действует грубо и жёстко. Прижимается ближе, толкает на спину, распинает, не позволяя освободиться. Мускулистое тело хищника вдавливает покорную добычу в кровать.

— Значит, прелесть и лапочка? — уточняет сладко. — Зайчик?

— Не меняй тему, — произношу сердито.

— Что хочешь узнать? — спрашивает резко. — Что таким как я опасно отказывать? Что изувечу похлеще Мортона?

— Прекрати, — накрываю ладонью его уста. — Ты не он.

— Верно, — шепчет, обдавая испепеляющим огнём. — Я гораздо хуже. Я тот, кто его свергнет и уничтожит.

— Не спорю, — бормочу чуть слышно. — Лорд обречён.

— Здесь не просто месть, — поясняет вкрадчиво, кладёт свою руку поверх моей. — Здесь карающая длань Господа.

Наши пальцы переплетены, будто прутья тюремной решётки.

И отсюда не сбежать, не выбраться.

Подаюсь вперёд, прижимаюсь губами к железной ограде. Закрываю глаза, чувствую, как слёзы струятся по щекам. Врата мигом распахиваются настежь.

Уста двух измученных странников сливаются в алчном поцелуе.

Кто он?

Бог или орудие Бога.

Вечный страж высшей справедливости.

Не важно, не имеет никакого значения.

Плевать.

Не зверь и не человек. Не хитрый лис, не голодный волк. Не грозный медведь, не царственный лев.

Особая порода, иная каста.

Дикий и неистовый.

Когда фон Вейганд отстраняется, разрывая объятья, не удерживаюсь от протяжного, разочарованного стона.

Не уходи.

Тянусь за ним, словно за глотком воды, за оазисом блаженства посреди бескрайней, выжженной солнцем пустыни.

Умоляю.

Он поднимается и покидает постель, не включает свет, прекрасно ориентируясь в темноте, находит портсигар и зажигалку.

Щелчок и вспышка пламени. Глубокий вдох. Вдох, за который жизни не жалко. Ничего не жалко. В целом мире.

Закуривает.

Жаркий уголёк тлеет в ночи, призрачный дым наполняет пространство вокруг. Терпкий аромат окутывает комнату.

Фон Вейганд не торопится одеться, абсолютно обнажённый подходит к окну.

Мой взгляд прикован к рельефному телу. Хочется коснуться гладкой кожи, ощутить, как моментально напрягаются мышцы, обращаясь в камень.

Переворачиваюсь на бок, поджимаю ноги. Становится зябко. Или это от предвкушения?

Стараюсь укутаться в уцелевшую простыню. Лихорадочный озноб сотрясает меня, не ведая пощады.

А потом хриплый голос разрезает тишину.

Будто ножом.

— Лорд Мортон не сразу прибег к пыткам и насилию. Только после того, как понял, что Диана не способна оценить дар по достоинству. Ни скипетр, ни корона не пробудили интерес.

Невольно сжимаюсь в комочек. Все мысли испаряются, отступают перед безотчётным, бесконтрольным страхом.

Не хочу расшифровывать метафоры.

- Он решил раздвинуть границы её восприятия, — сквозь напускное спокойствие пробивается гнев. — Ломал и перекраивал психику, закалял и выковывал заново, на собственный манер. Проводил опыт за опытом. Долго и методично, пока не надоело.

Можно зажмуриться, плотно смежить веки. Крепко зажать уши, дать обет молчания. Притвориться, точно ничего не произошло.

Но разве поможет?

Встаю с кровати, приближаюсь вплотную к фон Вейганду. Не отваживаюсь обнять, замираю. Безотрывно слежу за тлеющим огнём сигары.

— Что, — говорю практически беззвучно. — Что там случилось?

— Ты знаешь, — отвечает скупо, даже не оборачивается.

— Не думаю, — касаюсь его руки, обхватываю запястье. — Объясни.

Диана Блэквелл незримо присутствует рядом. Возникает между нами, словно тень, отблеск прошлого.

Другая женщина. Чужая и посторонняя. Женщина, которая безумно любит моего мужчину.

В этом не сомневаюсь ни секунды. Слишком хорошо помню телефонный разговор. Столь очевидный намёк не упустишь. Женщина, к которой невероятно сильно ревную. Ибо танец на маскараде до сих пор вонзается в сердце отравленным клинком. Общие тайны, общие планы. Вычеркнуть нелегко.

И всё-таки сейчас мне страшно за неё. Иных эмоций не остаётся. Очень страшно. До одури.

В памяти всплывает фото прекрасной девушки. Длинные, чуть вьющиеся тёмные волосы. Огромные карие глаза. Прямой нос, упрямый подбородок, острые скулы. Пухлые губы. В данное мгновение она выглядит близкой и родной.

Однако чернота поглощает снимок, полностью стирает контуры, будто ничего никогда не было.

Прерванная жизнь.

Сегодня мир у твоих ног, кругом лишь приветливые улыбки и бурные овации, ты окружён друзьями, развлекаешься на гребне славы, соришь деньгами, принимаешь комплименты. А завтра идеальная реальность обращается в пепел, в прах у ворот Ада, и никто не вспомнит о тебе, сколько не зови на помощь.

Никто и не подозревает, что ты ещё здесь, на этой планете. Жестокая ирония, коварная насмешка судьбы.

— Я уже рассказывал, — хмыкает фон Вейганд, изучает меня горящим взглядом. — Совсем недавно.

— Нет, я бы не… — говорю и осекаюсь.

Жуткая догадка озаряет сознание.

Нет, не верю.

Так не бывает.

Перебор.

Такое никогда не произойдёт по-настоящему. Нелепые слова, дурная шутка, не более. Вздор, дабы припугнуть и застращать, выгнать с частной территории.

Правда?

Пожалуйста, скажи, что правда.

— Поняла, meine Kleine, (моя маленькая) — кивает. — Вижу, поняла.

— Нет, нет, — повторяю точно заклинание, отрицательно мотаю головой, яростно отринув факты. — Невозможно.

— Наивное создание, — укоряет мягко, сбрасывает мою руку, затягивается сигарой.

— Издеваешься? — спрашиваю с затаённой надеждой.

— Отнюдь, — звучит ровно, ни капли сарказма.

— Бредовое дерьмо про собаку, — нервный смешок вырывается из горла и замерзает на губах. — Дебильная фантазия? Ошейник, поводок, команды. Ты серьёзно? Прогулки по саду, лай, плеть в зубах. Прикалываешься? Кто творит подобный п*здец в реале?

— Это невинная шалость, — пожимает плечами. — Если сравнить с остальным, далеко не самое жуткое.

— То есть? — выдыхаю судорожно. — А что тогда, бл*ть, самое жуткое? Бубонная чума? Проказа? Казнь «кровавый орёл»?

Моё истеричное красноречие не находит никакого отклика.

Фон Вейганд молча курит, не спешит реагировать. Смотрит прямо перед собой. Либо в окно, либо в пустоту.

Он знает ужасную историю от и до, в курсе всех мелочей. Только рассказывать не желает, не готов пролить свет на события давно минувших дней.

Почему? Бережно хранит чужой секрет? Скрывает нечто большее?

Господи.

Как же я раньше не заметила. В погоне за деталями упустила главное.

Содрогаюсь от неожиданного открытия.

Меня обдаёт кислотой. Изнутри. Гнетущее чувство зарождается в груди, стремительно распространяется дальше, струится по венам, пропитывает насквозь, пульсирует в такт рваным толчкам крови.

Жертвы изнасилования редко обращаются в милицию. Им хочется скрыть позор любой ценой. Они боятся огласки, пытаются совладать с кошмаром в одиночку, даже очень близким людям ничего не говорят, не ищут помощи.

Вспоминая прошлое, точно переживаешь всё заново, по второму кругу. Каждый миг, каждый оттенок эмоций. Вихрь ярких вспышек захлёстывает.

Парализующий страх. Омерзение. Утрата контроля над собственным телом. С этим трудно справиться. Поведать об этом ещё труднее.

А если речь не просто о насилии?

Не единственный эпизод, не отдельный кадр. Бесконечная цепь экзекуций. Крайняя степень изуверства. Уничтожение личности. День за днём.

Кому признаешься? Кому раскроешь жуткие подробности? Кому изольёшь душу, словно на исповеди?

Тут мало родственных связей, дружбы тоже не хватит. Нити истины искрят, будто оголённые провода. Выдержит лишь избранный.

Так кто же фон Вейганд?

Кто он для Дианы?

Blodørn.

Лезвие плавно скользит по спине. Мои рёбра рассекают и разводят в стороны, лёгкие извлекают, вытаскивают наружу, чтобы выглядело красиво. Похоже на крылья.

Травматический шок. Пневмоторакс.

Падаю, зависаю в невесомости. Не дышу, горло забивает стальная пыль.

Согласна, викинги знают толк в развлечениях. Прошу любить и жаловать — «кровавый орёл». Всем понравится. Наверное. Посмертно.

— Мы встретились несколько лет назад, нас свёл общий знакомый, — заявляет, разрывая паузу на части. — Я был заинтригован. Девушка, которой удалось выбраться на волю, выжить вопреки стараниям лорда.

Затягивается и медленно выпускает дым.

— Девушка, которая обладала важной информацией, бесценными данными, — лёгкая улыбка играет на устах, а в тёмных глазах разверзается бездна. — Но возникла проблема.

Крупная ладонь ложится на мою макушку, нежно поглаживает, практически по-отечески. Опускается ниже, зарывается в спутанные пряди, тянет, вынуждая запрокинуть голову назад.

— Когда человек долгое время проводит в плену, ему сложно сбросить кандалы. Тело не скованно, однако разум томится в заточении.

Пальцы неторопливо скользят вдоль подбородка, а потом замирают и сжимают, заставляя дёрнуться. Сигара опять пылает слишком близко.

Безжалостный огонь и льдистая ласка. Грани стираются, плавятся в борьбе необузданных стихий.

Падаю вниз, растворяюсь в обсидиановой черноте.

Я зажата в жестоких руках палача. Будто в тисках. Вижу собственное отражение и теряюсь в приступе конвульсивной дрожи. Цепенею. Затихаю, охваченная паникой.

Боюсь перевернуть страницу, постичь запретное, прочесть крамольные строки из книги судеб.

— Диана не страдала от ночных кошмаров, не мучилась угрызениями совести. Не каялась в содеянных грехах. А содеять ей пришлось очень многое. Чтобы выбраться из ада, нужно миновать все его круги, — невесомая улыбка тает, превращаясь в оскал. — С чистыми руками выйти не получится. Только пробивая путь, прогрызая, прокладывая тропу из плоти, крови и костей. Желательно чужих. Каждое испытание оставляет рубец в душе. И знаешь в чём загвоздка?

Нет.

Железная хватка не позволяет шелохнуться.

Господи, нет.

— На воле старые раны гниют изнутри, — будто выплёвывает. — Окружающий мир почти не изменился, но ты сам никогда не станешь прежним. Никогда не займёшь своё место, не обретёшь покой. Потому что должен был умереть. Уже мёртв.

Боже мой.

Ещё пара секунд и он сломает мне челюсть. Или раскрошит череп. Случайно, не рассчитав силу.

Пожалуйста, прекрати.

— Свобода не радует, оказывается хуже цепей, — мрачно заявляет фон Вейганд.

Невольно трепещу.

Наше расставание. Короткое «увидимся», пустая квартира. Не лучшее сравнение, однако рождается на автомате, моментально ударяет по болевым точкам.

Слишком близко, слишком узнаваемо.

— Диана перестала видеть сны, больше ничего не чувствовала. Совсем. Эмоции пришли в негодность, атрофировались, — чеканит ровно. — Она пыталась преодолеть это состояние. Как выяснилось — зря. Апатия сменилась агонией.

Немею.

Не способна вымолвить ни слова, не способна даже простонать.

— Лекарства притупляли реакцию на некоторое время, но купировать болезнь не удавалось. Специалисты не помогали. Никто не мог достучаться до одурманенного разума и наладить контакт. Там просто не к кому было обращаться.

Суть ускользает, доходит не сразу.

Пауза. Перебой. Пауза.

Хорошие психологи не дают советов, не указывают, как именно надо поступать. Мило общаются, беседуют на разные темы. Пациент лично определяется с выбором.

А вдруг нет?

Некому принимать решение. Некому бороться. Не с кем говорить и недуг пожирает последние фрагменты изуродованного сознания.

— Дианы не существовало. Вечно запуганное, дрожащее, рыдающее и бьющееся в истерике нечто. Она была уничтожена, разрушена до основания. Хотя оболочка уцелела.

Глаза обжигает.

Хочется моргнуть, только не получается.

— Мой единственный шанс поквитаться с врагом заключался в этой сломленной девушке. Перед подобным искушением нельзя устоять, — бросает иронично. — Хранилище секретов лорда Мортона. Разве откажешься от свидания? Наоборот. Взломаешь любые замки. Вот я и направился по указанному адресу.

Дыхание сбивается.

Раскалённая спираль обвивает тело, закручивается от груди до живота, беспощадно опаляет кожу.

— Я видел всякое, но такое — впервые. Точнее, я не видел. Прошёл по тёмному коридору в тёмную комнату. Отворил дверь и терпеливо ждал, — замолкает на миг, точно погружается в омут памяти, и спокойно продолжает: — Она не выносила свет. Ни в какой форме. Меня заранее предупредили об особенностях.

Теперь действительно страшно.

До чёртиков.

Веет могильным холодом.

Затхлый запах подвала щекочет ноздри, жуткий смрад вызывает тошноту, скручивает желудок в тугой узел.

И никаким ладаном не вытравить зло.

— Гробовая тишина. Минуты тянутся невыносимо медленно. Потом что-то падает на пол. Гулкий звук. Шуршание одежды. Что-то ползёт вперёд. На коленях. Прямо ко мне.

Эти слова ощутимы физически.

Отрывистые фразы создают живой образ.

— Едва различимый шёпот, — произносит медленно. — Это слабо походило на человеческий голос. Глухо и абсолютно безжизненно.

Как треск сухих веток.

Как шипение углей в потухшем костре.

— Затравленное животное обнимало и целовало мои сапоги, ластилось, умоляло о милости. Просило прощения за то, что ослушалось и посмело выжить.

Enough. (Достаточно.)

Сердце обрывается, ухает вниз, раскатистое эхо громыхает в ушах.

— Оно приняло меня за своего хозяина, — заявляет мягко, обволакивая нежностью. — Оно не ошиблось.

Преклонилось, покорилось, подчинилось.

На уровне инстинкта.

Уловило то, что невозможно подделать и нереально сыграть. Тотальное превосходство. Бешенную энергетику. Ауру всепоглощающего могущества и силы.

— Я спас её, — тихо говорит фон Вейганд. — Взял за руку и вывел на озарённую солнцем улицу. Вернул обратно, к людям. Разумеется, не сразу, не за один вечер. Понадобились годы, однако результат того стоил.

Damn. (Проклятье.)

Годы.

Гораздо серьёзнее и опаснее дружбы. Не заурядное сотрудничество, не банальная общность планов. Глубокая привязанность.

Нет, конечно, я рада, что Диане повезло выкарабкаться, обрести себя заново, сохранить личность, постепенно исцелиться.

Страшно вообразить, сколько пыток пришлось вытерпеть на гребаном острове и после.

Но годы.

Сотни дней и ночей, проведённых вместе. Тем более, так. За терапией. В роли рабыни и господина.

— Тебе нужно подумать не о том, какими методами я её лечил, а том, почему добился успеха там, где остальные провалились, — без труда проникает в сокровенные мысли.

Действительно — почему?

— Я не психиатр и не психолог, — презрительно фыркает. — А справился.

Хватит прибедняться.

Любого видишь насквозь, оцениваешь с рентгеновской точностью. Вмиг щёлкаешь задачи, обнажаешь подноготную. Никакую мелочь не упустишь.

— Я рискнул, — бросает хлёстко. — Другого выхода не было. Либо склеить осколки души и получить вменяемые ответы. Либо отступить, предоставить скулящее существо на волю судьбы.

И что?

Ничего удивительного.

Пусть рискнул, зато помог.

— Я мог убить её, — криво улыбается. — Не все эксперименты завершаются удачно. Игры с разумом бывают очень опасны.

Понимаю.

Скользишь по тонкому лезвию бритвы, не иначе.

Только лучше сдохнуть, чем изнывать от мучений в объятой пламенем клетке. Коротать остаток жизни в облике изувеченного бесхребетного существа, истекать кровью и выть от безысходности — не вариант.

Надежда на спасение ничтожна, однако есть.

Приговор отстрочен. Плевать, если острие меча царапает шею, а ядовито-алые капли окропляют жертвенный алтарь. Цепляемся за мираж.

— Меня не волновали последствия, — заявляет невозмутимо. — Лорд разодрал её сознание на куски. Я собрал воедино, восстановил по частям, однако действовал наощупь, без чёткого плана, поэтому мог полностью уничтожить, дать слишком сильную нагрузку на психику.

Требую конкретики, жажду услышать иное, проникнуть глубже, постичь все тонкости процесса.

Что там происходило.

Фон Вейганд надел на Диану ошейник, посадил на цепь, позволил и дальше вылизывать сапоги, исполнять команды, иногда поощрял, хлопал по щеке, выводил на прогулку.

Угадала или стоит добавить красок?

Воображение будто нарочно рисует яркие сцены, пробуждая затаившегося демона ревности.

Ненавижу себя за это.

За бурную фантазию. За глупость и эгоистичность. За стремление докопаться до истины. За неисправимую инфантильность.

Вот дерьмо.

Человек освободился, выбрался из самого настоящего пекла, перенёс такое, чего никакому врагу не пожелаешь. А я не способна порадоваться, зацикливаюсь на низменных чувствах, терзаюсь попусту.

— Успокойся, — хмуро произносит фон Вейганд и неожиданно отстраняется. — Мы не спали. Ни разу.

Вздохнуть с облегчением не удаётся.

Машинально проверяю челюсть, заранее предвкушаю жуткие синяки от его мёртвой хватки.

— Целовались? — спрашиваю практически беззвучно, едва шевелю губами.

Он смотрит на меня как на чокнутую.

Ну, привычный взгляд, ничего нового.

Укоризненно качает головой и смеётся. Недолго, но так, что хочется нервно улыбнуться в ответ.

— Нет, — признаётся, наконец.

Полиграф в студию.

Кажется, опять нагрянул юмор. Ладно. Отставить шуточки. Подключим серьёзность, поверим на слово.

— Уверен? — уточняю вкрадчиво.

— Я бы запомнил, — заверяет сладко, потом мрачно прибавляет: — Советую обратить внимание на остальное.

Остального не существует.

Сплошная эйфория.

Открываем бутылку элитного алкоголя, отплясываем до упада. Раскатистый бас душевно затягивает — «Только рюмка водки на столе». Улыбаемся и машем. Интенсивнее.

Интим исключили. Ни секса, ни поцелуев не диагностировали. Обнимашки не считаются. Реальный повод расслабиться.

А близость?

Элементарная привязанность всегда возникает при подобных обстоятельствах. И куда кривая выведет? Хозяин и животное. Врач и пациент. Союзники навек.

Мило, очень мило.

Намёки на схожесть фон Вейганда и Мортона не пугают. Для них обоих люди просто фигуры на шахматной доске. Извращённая игра продлится, пока не надоест. Тревожит иное.

— Ты мог полюбить её, — предполагаю тихо. — Красивая. Умная. Под стать твоему положению в обществе. Дедушка бы одобрил.

— Мог полюбить многих, — бросает резко, глухо добавляет: — Но не полюбил.

Глава 16.2

Пожалуй, пора сменить курс.

Если продолжу прессовать, точно получу по заднице. Отлупят меня по первое число, не жалея сил. А после предоставят более весомые аргументы в качестве доказательств.

Дьявольское искушение.

— Как расквитаемся с долбанутым лордом? — благоразумно перевожу стрелки. — Он обалдел от вседозволенности. Надо наказать гада за беспредел, надавать по рогам и загнать обратно в стойло.

Фон Вейганд широко ухмыляется.

— Чем этот психопат занимается? — постепенно вхожу в раж. — Оружие? Наркотики? Работорговля? Как будем его подставлять? На чём поймаем?

Курит, не спешит прояснить обстановку. Наслаждается сигарой. И моим блаженным неведением.

— Он занимается всем, — выдыхает дым, медлит и выносит вердикт: — Довольно трудно воздействовать на такой объект.

— Неужели никто с ним не разделается? — приунываю, теряю запал. — Правосудие не дотянется?

— Он и есть правосудие, — презрительный смешок срывается с полных губ. — Он и кучка других ублюдков.

— Тайная секта? Иллюминаты? Масоны? — забрасываю догадками. — Бильдербергский клуб?

— Не устаю поражаться, — источает сарказм.

— Ну, я смотрю канал Discovery, — заявляю гордо.

— Прекращай, — фыркает.

— Почему? — негодую. — Любопытные передачи.

— По телевизору показывают только чушь, — резюмирует сухо.

— Ой, не нагнетай, — отмахиваюсь. — Необходимо развиваться, познавать новое. Где ещё подчерпнуть свежие данные?

— Явно не на экране и не в печатных изданиях, — произносит ледяным тоном. — Всё это создано с единственной целью — управлять толпой.

— Зачем прямо так обобщать? — спрашиваю удивлённо. — Некоторые издания действительно формируют мнение людей. Типа политота и прочая скучная ерунда. Но не абсолютно все.

Выразительный взгляд вынуждает мою веру пошатнуться. Привычная картина мира искажается.

— Каждый день, двадцать четыре часа в сутки ваш мозг промывают в режиме нон-стоп. Повсюду реклама и пропаганда. Вас призывают делать одно и ни в коем случае не делать другое. Сферы влияния разделяют заранее. Никакой свободы выбора, лимиты чётко определены.

Холод крадётся по спине.

— Гребаное НЛП, — заключаю нервно.

— Вроде того, — соглашается.

— Что-то есть, да? — выдвигаю предположение. — Какая-то особая организация? Избранные собираются и решают, куда двигаться дальше. Президенты? Главы крупных корпораций? Кто включён в список крутой тусовки?

— Тут как в кино, — лениво попыхивает сигарой. — Актёры известны. Им рукоплещут, их вываливают в дерьме. Политики лишь исполняют роль. Строго по сценарию. Режиссёр ставит спектакль, оператор снимает на камеру. Продюсер регулирует финансовые и юридические вопросы. А банкет заказывают инвесторы, чьи имена почти никогда не всплывают в прессе.

— Кругом подстава, — ощущаю параноидальное обострение. — Напоминает бредовую теорию заговора.

— Ничего не происходит без одобрения свыше, — подливает масло в огонь. — И я не о божественной воле.

— Минуточку, — закусываю губу. — Ничего? Совсем-совсем ничего?

— Войны, мятежи, революции, — перечисляет небрежно. — Любое мало-мальски значимое событие находится под контролем. Хоть глобальный, хоть региональный конфликт.

— Не всегда, — пытаюсь отыскать брешь. — Случаются народные выступления, всякие спонтанные и хаотичные бунты.

— Конечно, — снисходительно кивает. — Но такое либо сразу топят в крови, либо направляют в нужное русло.

— Супер, — бормочу удручённо. — Тайный орден безумных маньяков успешно вертит реальность на… хм, не будем переводить в эротическую плоскость.

— Никто не замечает, где скрывается правда, — методично добивает.

— Ваша секта похожа на Бозон Хиггса, — умело хвастаю интеллектом. — Существует исключительно в теории.

— Вообще-то, Хиггсовский бозон обнаружили в прошлом году, а в прошлом месяце сей факт окончательно подтвердили, — обламывает.

Нафига?!

Вот уж неймётся этим учёным, шикарнейшую метафору погубили, уничтожили на корню. Не прощу.

Пальцы дрожат, отбивают чечётку на гладкой поверхности подоконника. Очень странно, однако мне чудится, будто по рукам струится кровь. Причудливая игра теней увлекает за грань.

Приходится зажмуриться, дабы развеять тягучий морок, тряхнуть головой в тщетной попытке отогнать непрошенные мысли.

Фон Вейганд молчит, изучает пейзаж, а потом вдруг подносит горящую сигару к стеклу, практически вплотную. И я могу наблюдать, как чернота разъедает моё отражение.

— Теперь ты с ними заодно, — шумно сглатываю. — Туда сложно попасть, верно? Не просто пригласили и пошёл. Должно быть посвящение. Жуткий и омерзительный ритуал. Но ты не расскажешь, ни словом не обмолвишься, так?

— Придёт день, и ты увидишь, — произносит отрывисто. — Поймёшь. Только не сейчас. Сейчас ещё рано.

— Для чего? — в горле саднит, невольно закашливаюсь, едкий дым вмиг заполняет лёгкие и душит. — Д-для чего рано? Не бойся, не сбегу. А даже если и сбегу, поймаешь, вернёшь на место, пристегнёшь наручниками.

— Не сбежишь, — грубо хватает за талию, сдавливает, причиняя боль. — Не отпущу.

— Не отпускай, — бормочу охрипшим голосом. — Лучше умереть.

— За что ты мне, — притягивает ближе, прижимается крепче.

Простынь соскальзывает на пол, уже не скрывает наготу. Соприкасаемся обнажёнными телами. Кожа к коже. До электрических разрядов. Под рёбрами.

Oh, my God. (О, мой Бог.)

Возбуждение не замечено. Напряжение бешенное.

— За грехи, — улыбаюсь.

— Эти твои шуточки, — он склоняется ниже, не целует, жёсткой щетиной трётся о мою щеку и вкрадчиво бросает: — До добра не доведут.

— Добро никому не интересно, слишком безвкусно и пресно, — шепчу, отчаянно стараюсь не разрыдаться. — Выбираю Зло.

— Оцени последствия, — намекает скупо.

— Хочешь, изменюсь? — замираю изнутри. — Стану серьёзнее? Повзрослею?

— Иногда, — признаётся глухо, сминает в удушающих объятьях. — Очень хочу.

Огонь вгрызается в меня, опаляет беспощадно.

Сигара обжигает плоть, безжалостно жалит нервно выгнутую спину. Аромат табака сливается с запахом горелого мяса. Едва уловимое шипение будоражит слух.

Но я не чувствую ничего.

Пустота. Онемение. Пальцы скрючены, сведены судорогой. Цепко впиваюсь в широкие плечи. Не вырываюсь, не сопротивляюсь. Льну плотнее. Позволяю клеймить.

Давай же.

Сильнее.

Молю.

Давай закурим. Не на прощание. Навсегда. По несбывшимся мечтам, по расколотым надеждам. По нашим безумным танцам на битом стекле.

Попробуй выровнять дыхание. Совсем не трудно, хоть воздуха и не хватает. Попробуй, вообще, не дышать.

— А знаешь, чего желаю до одури? — жаркий выдох, точно выстрел в висок. — Чтобы ты никогда не менялась

Всем стоит у него поучиться.

Рвать на куски, вонзаться прямо в сердце, в душу, проникать до печени и глубже.

Одинаковые буквы алфавита. Давно обыграны, затёрты и избиты. Однако в дьявольских устах оживают, обретают новые краски.

— Чёрт, — вдруг отстраняется, поворачивает легко, словно тряпичную куклу. — Почему терпела?

Осторожно исследует обожжённую кожу, едва дотрагивается.

— Плевать, — роняю небрежно. — Пройдёт.

Но лучше бы нет.

Пусть останутся шрамы. Пусть его след вечно горит на мне.

— Никогда не молчи, — заявляет хмуро, сжимает пылающую сигару в кулаке, стискивает так, что костяшки белеют, тушит пламя в собственной ладони. — Кричи громче, обожаю твои вопли.

Смеюсь.

Надтреснуто, немного истерично.

Зачем пугает? Опять уводит на ложную тропу, ловко выбивает почву из-под ног. Как будто не увижу волнение в его глазах, не уловлю внезапную перемену. Как будто не пойму, что моя боль неизменно отражается в нём. Всякий раз. Каждый импульс, каждый спазм.

Больше не страшно, теперь не боюсь.

Мы едины. Нравится или нет. Плоть от плоти друг друга. Невозможно исправить, нельзя перечеркнуть.

— Я тебя отвоюю, — бросаю вызов.

— У кого? — мрачно спрашивает фон Вейганд.

— У всех, — глотаю жгучие слёзы, дрожащими пальцами разжимаю его руку, лихорадочно сцеловываю горячий пепел. — У прошлого. У этого гребаного мира. У тебя самого.

Ожоги не только на коже. Тлеют, пожирая нутро.

Relax, take it easy. (Расслабься, воспринимай это проще.)

Жадный рот смывает вязкую горечь, избавляет от мучений, растворяет и гнев, и грусть, исцеляет прежде незаживающие раны.

Сдаюсь.

На мгновение.

Лишь эти жестокие губы вправе меня касаться. Жалят похлеще любого пламени, дарят щемящую нежность, экстаз на грани агонии.

Пространство отравлено, пропитано ненавистью, пронизано ложью. Обратного пути не существует, а впереди распахнуты девятые врата.

— Я кое-что тебе задолжал, — елейно сообщает властитель ада. — Отлучусь ненадолго. Особые пожелания будут?

Не могу выдавить в ответ ничего членораздельного. Упоительная близость отключает разум.

— Хочешь есть или пить? — спрашивает сухо. — Заказывай — исполню.

Столь низменные мелочи мало волнуют мою возвышенную натуру. Не порти романтику, не разрушай инфернальную атмосферу.

— Хочу клубнику в шоколаде и шампанское, — признаюсь скороговоркой, помедлив, прибавляю: — И Бенгальские огни захвати.

— Огни? — уточняет насмешливо.

— Отлично сочетаются со снегом, — выразительно киваю в сторону улицы. — Предлагаю устроить пикник на подоконнике. Тут полно свободного места.

Фон Вейганд ограничивается ироничной ухмылкой.

Отступает, опять повязывает полотенце вокруг бёдер. Очевидно, не желает смущать прислугу.

А зря.

Такой мужчина просто обязан ходить голым. Пусть остальные смотрят и завидуют. Хотя нет, при подобном раскладе загнусь от ревности. Побережём истерзанные нервы, не станем искушать судьбу.

Он покидает комнату, оставляет меня одну, вынуждает сгорать от нетерпения и гадать, о каком именно долге шла речь.

Неужели приготовил подарок на день рождения? Таки раскошелился, не зажал, проявил креативность. Молодец, старается.

Любопытно — что там?

Золото или бриллианты. Отрубленная голова или окровавленный труп. Спектр ожиданий широк, возможности соответствуют.

Повезло же влюбиться.

Убийца. Садист. Психопат. Манипулятор до мозга костей. Зато не лицемер, не прячется за маской ханжи, не корчит из себя святого.

Стас осыпал пафосными клятвами, а после отдал на растерзание бандитам. Анна изображала настоящую дружбу, а потом предала без зазрения совести.

Дорогие слова и дешёвые поступки. Занятный контраст.

Когда всё хорошо, люди заливаются соловьём, источают сплошное обожание, сочиняют поэмы, не жалеют дифирамбов, счастливо рвут на груди рубашку и обещают любые блага, верность до гробовой доски. Однако стоит тучам сгуститься на горизонте, восторженность враз исчезает.

Истина прискорбна.

Когда попадаешь в серьёзный переплёт, никто не поможет и не спасёт. Наоборот, пихнут вперёд и отвернуться. Сольются в момент, быстрее, чем вода в толчке.

Проблемы негров шерифа не еб*т.

Веселимся вместе, а страдать изволь по отдельности. Не омрачай унылой физиономией чужой праздник жизни.

Как тогда сказала Дана?

— Ты сама виновата, кинула честного наркоторговца Вову на деньги, разруливай ситуацию как пожелаешь. Плати или подыхай.

Поразительная рекомендация. Тотальное безразличие. Тактика страуса, который рад закопаться в песок.

И где бы я сейчас была? В какой канаве сгнила, если бы не фон Вейганд?

Систему нереально изменить. Преступность неискоренима, войны неизбежны. Можно сколько угодно фантазировать об утопическом счастье, эти сладкие мечты никак не повлияют на веками формировавшийся порядок.

Против природы не попрёшь.

Вот и чудно.

Ощущаю облегчение, ибо знаю, кто находится у руля, по чьему приказу дерьмо сгребут на лопатку и вышвырнут восвояси. Не заботясь о средствах, по справедливости, по суровому закону джунглей.

Я жаждала демона, и я его обрела.

Остальное — побочный эффект.

Приму, пойму, смирюсь.

Щелчок замка вынуждает вздрогнуть и повернуться. Столб света из ярко освещённого коридора невольно ослепляет. Однако вскоре комната опять погружается во тьму.

Щурюсь, внимательно рассматриваю неторопливо приближающуюся фигуру.

А он приоделся, набросил халат.

Ну, нет.

Я так не играю.

Впрочем, выразить протест не успеваю. Мерзавец приступает к экзекуции практически сразу. Хватает безвольную жертву, разворачивает спиной, грубо давит на плечи, заставляя плашмя распластаться на подоконнике.

Больной ублюдок.

Что он задумал?

Приволок за собой целый сервировочный стол. На колёсиках. Из ротанга. Пощады точно не светит. Мельком изучаю пугающие агрегаты.

Бутылка шампанского угрожающе поблёскивает в полумраке. Бокалы зловеще сверкают. Расплавленный шоколад подозрительно темнеет в серебристой чаше. Клубника истекает кроваво-красным соком.

Чокнутый безумец.

По нему дурдом плачет.

Представляю грядущую расправу, начинаю мелко дрожать. Слабо вырываюсь, пытаюсь освободиться из плена.

— Не дёргайся, — повелевает фон Вейганд. — Я обработаю ожёг.

— Скукотища, — заключаю печально. — Не парься, заживёт.

Ох.

Немного печёт.

Терплю, даже не морщусь и не кривлюсь. Ради скользящей ласки этих пальцев не страшно принять огненную ванну. Блаженно улыбаюсь, с трудом сдерживаю грешный стон.

— Заводишься от боли? — замечает ядовито.

Его ладонь медленно опускается ниже, а колено раздвигает бёдра. Резко, рывком, пробуждая голодный озноб.

— От т-тебя, — зубы клацают, словно в оковах зимней стужи, голос срывается, безнадёжно простужен.

Выгибаюсь навстречу порочным движениям.

Вселенная содрогается, заснеженная улица расплывается перед глазами, сливается воедино с грязью, с копотью, пожирающей безупречное стекло.

Гребаный скрипач. Пианист хренов.

Перебирает струны, исследует клавиши. Властен исторгнуть любой звук. Любой оттенок, любую эмоцию.

Виртуоз.

— Очень трогательно, — заявляет саркастически.

Отступает, надевает на меня халат, бережно укутывает. Принимает все необходимые меры, дабы избежать соблазна.

Логически оправданный шаг. Сперва подарки, потом трах. Иначе забудем, для чего здесь собрались.

— Где долг? — интересуюсь деловито.

Фон Вейганд молча протягивает квадратный бархатный футляр.

— А на колени встать? — охотно подсказываю. — А произнести душещипательную речь?

Ухмыляется, как бы намекая — обломись.

— Я девушка гордая, — решаю показать характер. — Уговаривай, умоляй. Не на ту напал. Это рядовых покорных баб ты мог иметь пачками, а тут необычная, уникальная, вымирающий экземпляр. Сражайся, добивайся, унижайся на потеху публике. Спой или спляши, отчебучь уже чего-нибудь.

Он берётся за бутылку с таким видом, что я инстинктивно вжимаю голову в плечи, готовлюсь уклониться и дать дёру.

Но ничего криминального не происходит.

С гулким хлопком вылетает деревянная пробка, шампанское ударяется о хрустальную поверхность, искристая жидкость наполняет бокалы до краёв.

— Открывай, — приказывает ледяным тоном, не оставляет места для манёвра.

Возразить не смею, подчиняюсь.

Руки не слушаются, а хитрый механизм, будто нарочно сопротивляется. Справившись с задачей, поражённо взираю на содержимое футляра.

Сердце больше не ёкает, не стрекочет в сладостном предвкушении.

— Разочарована? — фон Вейганд безошибочно улавливает настроение.

Почему же, вовсе нет. Мило и красиво, выполнено со вкусом, довольно оригинально.

Просто не кольцо.

— Не кольцо, — повторяю вслух. — Хотя не важно, тоже нормально. У меня есть кольцо от Дорика. Обойдусь.

Глупо расстраиваться по пустякам.

И с чего себя накрутила? Опасалась помыслить, лишь тайно желала. Но зачем ему дарить подобное? Он ведь женат, крепко связан узами официального брака.

Нет резона загоняться, плыви по течению, не напрягайся.

— Это гораздо лучше кольца, — говорит уверенно.

Поспорю.

Выглядит неплохо, только на обручалку не тянет.

Миниатюрный меч. Рукоять венчают сияющие камни, вокруг лезвия обвиваются две змеи. Строго по спирали.

Золото и бриллианты. Отлично, прямо по заказу. Однако мимо кассы. Такой вещицей не похвастаешь, не ткнёшь праздной толпе под нос, демонстрируя, какой роскошный кусок пирога урвала.

Кулон невероятный. Мельчайшие детали чётко вырезаны, буквально дышат, пульсируют жизнью. Тончайшая работа, непревзойдённое мастерство. Труд умелого ювелира. Для ограниченного круга избранных.

И цепочка изумительная, воздушное плетение. И сама идея будоражит воображение. И всё здесь прекрасно.

Просто не то.

— Хорошо, — понуро киваю. — Хотя ожидания не оправдались. Лгать не стану. Хотелось другого.

— Это кадуцей, — поясняет терпеливо. — Древний символ.

Жалкая попытка оправдаться.

Не катит.

— Я в курсе, — обиженно фыркаю. — Видела в книжках и на фасаде здания в Барселоне, в районе площади Каталонии. Вообще, его часто используют. Жезл Гермеса, урей Уаджит. Не удивляйся. Иногда у меня случаются проблески, читаю что-нибудь умное.

Спасибо военруку.

Не все лекции прошли даром, некоторые оказались полезны. Оккультизм — интересная тема. Цепляет, побуждает копнуть глубже, проникнуться мистическими ритуалами.

Caduceus.

Ключ, отворяющий предел меж светом и тьмой. Извечный дуализм мироздания. Добро и зло. Огонь и вода. Тело и душа. Гибель и возрождение. Таинство познания.

Единство противодействующих стихий.

Блин, прикольная штука.

Может, зря причитаю? Впала в уныние, почти пустила слезу, приготовилась скандалить. Пора прекращать, нечего разводить сырость.

— Ладно, пофиг на подарки, — нервно посмеиваюсь. — Будь рядом. Всегда. Больше ничего не надо.

Фон Вейганд подходит вплотную, подаёт бокал и отнимает футляр, безотчётно тянусь вперёд, желаю вернуть бархатный коробок.

— Я и так рядом, — склоняется ниже. — Всегда.

Звон стекла кажется тревожным, дурным предзнаменованием.

— Пей, — повелевает коротко.

Безропотно повинуюсь.

Алкоголь приносит покой. На время. Глоток за глотком. В бесконечность, охлаждая жаркие чувства.

Пью. А потом пьёт он. Из моих разомкнутых уст.

— Теперь точно рядом, — шепчет фон Вейганд.

И надевает на меня кулон.

Цепь затягивается вокруг шеи. Словно петля. Но лишь на миг. Скрежет застёжки отбивается внутри, сотрясает плоть.

Уже не забавляюсь, не веселюсь.

Что-то изменилось, полыхнуло и погасло, ввергая сознание во мрак, поглощая тепло и вынуждая содрогаться от дикого холода.

Суеверный страх захлёстывает с головой.

— Разве разрешено? — кончиками пальцев касаюсь золота. — Надевать непросвещённым? Каким смыслом наполняют этот знак в… в твоём ордене?

Слепая догадка.

Вдруг подфартит.

На самом деле, понятия не имею, существует ли связь между секретным обществом и ценным даром. Выбрано ли данное украшение с прицелом на будущее или без всяких подводных камней. Заключена ли жуткая тайна между двумя сплетёнными змеиными телами.

Однако инстинкты обострены, сигнализируют об опасности.

Фон Вейганд не торопится с ответом, по-хозяйски поглаживает послушную зверушку по щеке, заправляет выбившийся локон за ухо.

— Кадуцей охраняет собственность, — заявляет хрипло. — Никто и никогда не посмеет тронуть моё.

— Там нет именной гравировки, — выдаю тихо, на всякий случай ощупываю кулон. — Ничего не написано.

— Всё поймут без дополнительных предупреждений, — его губы складываются в чарующей улыбке, а взор остаётся ледяным. — Ты давно осведомлена.

Типа ошейника или клейма.

Только без палева.

— Значит, даже круче кольца, — бросаю глухо. — Deine Schlampe (Твоя шлюха). Такое не забывается, вколочено намертво.

Вместе с каждым ударом гигантского члена.

При мысли об этом внутри становится и жарко, и больно.

— О чём беспокоишься? — горячие пальцы накрывают дрожащую ладонь, сжимают в кулак столь крепко, что золотое украшение царапает кожу. — Страшно быть вещью?

Всхлипываю, но не кричу.

А он хохочет.

Потом резко отпускает, хватает за талию и усаживает на подоконник. Мигом развязывает пояс, распахивает полы халата в разные стороны. Наклоняется, покрывает голые колени хаотичными, невесомыми поцелуями.

И начинает меня щекотать.

Нагло и цинично, бесцеремонно.

— Псих, — судорожно вырываюсь. — Извращенец.

— Трусиха, — парирует насмешливо, не прерывает истязания, доводит до изнеможения, наслаждается реакцией.

— П-прошу, — запинаюсь, захлёбываюсь истеричным воплем. — Н-не н-нужно.

— Неужели? — хмыкает.

Милостиво отстраняется, завершает издевательство. Отступает и любуется трепещущим телом.

Понемногу успокаиваюсь, замираю неподвижно.

— Затравленный взгляд, искусанные губы, широко раздвинутые ноги, — нарочито растягивает слова фон Вейганд. — Аппетитно.

Оборачивается назад, тянется к блюду с клубникой, выбирает одну ягоду и окунает в расплавленный шоколад.

Опять приближается, подступает точно хищник, сокращает расстояние между нами до нескольких миллиметров.

— Утоли мой голод, — произносит с расстановкой.

Кормит меня.

Подносит изысканное угощение ко рту, не могу устоять. Покорно принимаю пищу из его рук. Не удерживаюсь, облизываю длинные пальцы.

Боже, я сошла с ума и получаю от этого неописуемый кайф.

Нужно очнуться, вынырнуть на поверхность, вернуться в реальный мир. Нужно продолжить серьёзную беседу, выяснить важные моменты. Нужно собраться и сопротивляться, дать решительный отпор.

Нужно.

Наверное.

Но не сейчас.

— Как на счёт пикника? — вкрадчивый вопрос вырывает из сладкого забытья.

Требуется время, дабы переварить.

Конкретно притормаживаю.

— Что? — не соображаю, полностью обесточена. — Какой пикник?

Глава 16.3

Требуется время, дабы переварить.

Конкретно притормаживаю.

— Что? — не соображаю, полностью обесточена. — Какой пикник?

Фон Вейганд рывком подтягивает стол практически вплотную. Вскрывает упаковку с Бенгальскими огнями.

— Зажигать будешь? — интересуется мягко.

Руки вибрируют, отрицательно качаю головой.

— Тогда сам справлюсь, — охотно соглашается.

В следующую секунду приходится зажмуриться, отпрянуть в сторону. Сверкающие искры полыхают перед лицом.

Опасности нет, всего лишь рефлекс.

Вжимаюсь в стекло, запахиваю халат плотнее. По-прежнему прищурившись, протягиваю руку вперёд, уверенно сжимаю тонкую палочку.

Невольно улыбаюсь.

Лучший день рождения.

За всю жизнь.

Не без накладок, однако проблемы и трудности не пугают. Наоборот, подстёгивают, вдохновляя на подвиги. Прорвёмся, нам ли быть в печали.

Раньше я думала, что главное — начать, сделать первый шаг, а остальное приложится, тропа возникнет под ногами, словно по волшебству. Направление выявим в процессе, определим по ходу пьесы.

Viam supervadet vadens. (Дорогу осилит идущий.)

Но истинная цель не в этом. Не в борьбе, не в достижениях. Не в суматошной гонке за исполнением желаний.

Истинная цель в счастье.

В том счастье, для которого не нужно никаких причин. В том счастье, которое существует вне зависимости от внешних факторов. Просто бьётся глубоко внутри, отражает пульс.

Кругом полно шелухи.

И ничтожно мало настоящего.

Осторожно, не упусти свой шанс. Порой достаточно единственного движения, мимолётного взгляда. Замри, обрети покой и проясни разум.

Что шепчет жажда?..

Обожаю сидеть на подоконнике в тёмной комнате пустующего отеля, когда снаружи снег валит стеной, заметает тротуар, скрывает опознавательные знаки под девственно-белым покрывалом.

Обожаю есть свежую клубнику в шоколаде. Едва уловимая кислота и сказочная сладость. Обожаю пить ледяное шампанское. Пузырьки приятно щекочут нёбо, дразнят, наполняя искристым весельем.

Обожаю ощущать любимого мужчину рядом, растворяться в его аромате. В сигарах и алкоголе, в терпком запахе зверя.

Не хочется никуда уходить, не хочется шевелиться. Боюсь спугнуть, развеять чары, вновь рухнуть на грешную землю.

Фон Вейганд устраивается возле меня, в непосредственной близости, усаживается легко и непринуждённо, точно мальчишка.

Задорно пылают Бенгальские огни, за окном завывает вьюга, а здесь горячо. Так горячо, что кожа плавится будто воск.

Мы кормим друг друга сочными ягодами, и на губах тает багрянец. Пальцы липнут, но это не мешает жарким ласкам.

Интимный момент.

Не для прессы.

Скоро забрезжит рассвет, история оборвётся, последует продолжительная пауза. Потом будут фальшивые улыбки, игра на публику, торжественный свадебный марш. Однако сейчас повествование в самом разгаре.

— Как ты умудряешься поддерживать такую потрясающую форму? — вопрос вырывается машинально.

А ведь действительно.

Стальные канаты мышц едва ли сочетаются с сидячим образом жизни бизнесмена. Это в кино и на страницах дамских романов все миллионеры выглядят как фитнес инструкторы. Сплошь красавцы да качки. Суровая реальность сильно отличается.

Открой список Forbes.

Плачь и смотри.

Не спасает ни теннис, ни гольф. Ни даже персональные тренеры и опытные пластические хирурги. Зато ребята при бабле. И возраст 70+ лишь подогревает интерес. Прекрасные кандидаты.

— Занимаюсь йогой, — отвечает коротко.

Явно стебётся.

Издевается над моим воображением.

— Типа тех кришнаитов, что оборачиваются в простынь и каждое лето пляшут у меня под окнами? — уточняю с нарастающим ужасом. — Медитация, просветление, прочистка чакр? Абсолютно бесплатный выход в астрал? Умоляю, опровергни.

— Ну, всё не настолько серьёзно, — усмехается. — Ровно час, каждый день по специальной программе.

Выдыхаю с явным облегчением.

— Не пойми превратно, ничего не имею против, — поспешно оправдываюсь. — Но однажды эти сектанты чуть не затащили нас с Машей на семинар под многообещающим названием «Женское лоно». Тут у любого нервы сдадут.

Медлю, не отваживаюсь допрашивать дальше.

Однако слова не задерживаются, новые фразы вылетают на автомате, быстрее, чем успеваю прикусить язык.

— А ты не поёшь? — выдаю с затаённой надеждой. — Вот эти все «Харе Кришна, Харе Кришна»? Под аккомпанемент бубнов?

Фон Вейганд залпом опустошает бокал.

— Не пою, — признаётся с долей сожаления. — С голосом не повезло.

Лукавит гад.

— Не заливай, — отмахиваюсь. — У тебя обалденный голос. Как вспоминаю “I think I’m in love”, тогда по телефону, так до сих пор покрываюсь мурашками.

Слушать и кончать.

В пошлом смысле, разумеется.

Хм, пожалуй, он единственный человек на свете, который способен вы*бать голосом. Без какой-либо дополнительной стимуляции.

Или я такая впечатлительная?

Нет, просто он ох*ительный.

— Давай поболтаем об умном, — перевожу беседу в иное русло, отчаянно пытаюсь не удариться в разврат. — Например, о литературе. Что сейчас читаешь?

— Тебе не понравится, — насмешливо хмыкает.

— Намекаешь, будто не доросла? — интересуюсь подозрительно. — Оскорбляешь? Хранишь тайну государственной важности?

— Никакой секретности, — заверяет мягко. — Автор — Ли Куан Ю. Книга называется «Из третьего мира — в первый. История Сингапура».

— Масштабненько, — одобрительно киваю. — Ну, это по работе. Для общего развития. А для души? Какие любимые произведения?

— Угадай, — заговорщически подмигивает.

Опять наполняет бокалы шампанским, подносит крупную ягоду к моим устам, почти касается. Лишь стоит приоткрыть рот, отступает. Дразнит, съедает сам.

— Нечестно! — взвиваюсь, хлопаю его по плечу.

— Угадывай, — произносит с нажимом. — Даже дам подсказку. Их три. Видишь, шансы назвать хоть один правильный ответ довольно высоки.

Возможно.

Но моя вера в себя пошатнулась после Ли Куан Ю.

Противник полиглот, знает столько всего, что мне и не снилось. Победа призрачна, однако не станем сдаваться.

— Булгаков, — совершаю пробный ход. — «Мастер и Маргарита».

— Нет, — обламывает без лишних церемоний.

— Хвала небесам, — восклицаю радостно.

— Негативно относишься к творчеству Булгакова? — посмеивается.

— Наоборот, — мигом опровергаю кощунственное заявление. — Прусь не по-детски. Почти как от Оскара Уайльда или от Остапа Бендера. Тут загвоздка в ином. Слишком ревностно отношусь, не готова ни с кем делить.

Неисправимая собственница, желаю всем владеть единолично.

— Обидно, если люди ограничиваются поверхностным восприятием, называют эту историю любимой лишь по инерции, отдают дань моде, не пытаясь разобраться в хитросплетении смысловых пластов.

Неблагодарные, не ценят истину.

— А ведь суть книги не в забавных сценах, не в едкой сатире на советские времена. Там пугающая глубина. Бездна, в которую жутко заглядывать. Перечитываешь и открываешь новое. Слой за слоем. Или не открываешь. Замираешь, ощущаешь разгадку поблизости, но добраться до неё не выходит.

Правда всякий раз ускользает, скрывается за очередным поворотом.

— Он редактировал роман на смертном одре. До последнего дня, несмотря на чудовищные мучения. Он шептал «чтобы знали, чтобы знали». И что? Разве люди знают? Пихают его цитаты везде. По поводу и без.

Лепестки роз посреди дерьма.

Это могу делать только я.

Избранная, с манией величия.

— Каюсь. Сама такая. Не достойна произносить. Но по привычке рискну. Внимание всегда цеплялось за фразу о Фаготе. О рыцаре, который сочинил неудачный каламбур в беседе про свет и тьму. О том, кому пришлось прошутить несколько больше и дольше, нежели он планировал.

Знакомо, да?

Однажды доиграюсь до пожизненного, ибо регулярно нарываюсь на летально-фатальные приключения.

С моим авантюризмом в ад без очереди пропустят.

Исключительно по блату, прямо в VIP-ложу.

Располагайтесь, не стесняйтесь.

— Настал черёд следующего выстрела, — бросаю задумчиво, гипнотизирую пристальным взором и жму на курок: — «Mein Kampf».

— С чего бы вдруг? — притворно удивляется.

— Ты немец, и дед у тебя нацист, — оглашаю неопровержимые доказательства. — Полный боекомплект.

— Верно, — кивает удручённо. — Дед всегда хранил портрет Гитлера в кабинете. Ярый фанат, выучил наизусть все труды великого вождя. Очень обрадуется, если процитируешь что-нибудь при встрече.

Сомнительный совет.

— Берёшь на понт? — угрожающе сдвигаю брови.

— Помогаю добиться расположения, — голос сочится елеем, а в глазах сверкают шальные искры. — У старика скверный характер, но даже незначительное упоминание Адольфа растопит лёд.

Точно измывается, подводит под монастырь.

— Вернёмся к тебе, — мстительно щурюсь. — Попала в цель? Горячо? Холодно?

— Мимо, — брезгливо фыркает. — Стал бы я зачитываться бреднями шизофреника. Этот недоумок оказался послушной пешкой. Принёс выгоду, потом отправился на помойку истории. Предпочитаю Макиавелли, вот где стоит прилежно внимать, учиться основам.

— Чёрт, — разочарованно выдыхаю. — Я была близка. «Государь», легко догадаться, аккурат на поверхности.

— «Государь» и не только, — делает крупный глоток. — Но это не любимые книги. Пробуй дальше.

Чуток воодушевляюсь.

— Маркес, — предполагаю смело, выстраиваю цепь оригинальных ассоциаций. — Тоже на «м», к тому же, испанец.

— Поразительная логика, — ухмыляется. — Вынужден внести поправку. Не испанец, а колумбиец.

— Однако писал по-испански, — спешно оспариваю.

Ржёт.

Нагло и неприкрыто, с невероятно хамским видом поедает клубнику. Хищно скалится, обнажает клыки.

Что это? Мне опять пригрезилось. Или на его зубах действительно кровь?

— Кортасар, — бормочу сдавленно. — Экспериментировал, творил на разных языках.

— Нет, — сухо отвергает.

— Набоков, «Лолита», — продолжаю мозговой штурм. — Педофилия. Наша тема, как ни крути.

— Не суди по форме, присмотрись к содержанию, — произносит насмешливо, менторским тоном прибавляет: — В данном произведении речь идёт о Советском Союзе и царской России.

Ум за разум, шарики за ролики.

— Прости?! — неконтролируемо изменяюсь в лице. — Там вроде про великовозрастного мужика и малолетнюю девчонку. Никакой сраной политики.

Столь активная мимика меня погубит.

Уже намечаются ранние морщины. Пролегают вдоль переносицы, уродуют высокий лоб мыслителя, паутиной покрывают некогда юную кожу.

Ещё немного и место в маршрутке уступать начнут. Хотя нет, это я размечталась.

— Ну, великовозрастный мужик символизирует советскую власть, именно от него ведётся повествование, — мило дробит устойчивый шаблон. — Так и коммунисты создавали новую историю. На свой манер, через святотатство. Чёрный монстр насилует ребёнка, совершает грязное надругательство. Поэтому образ Лолиты размыт. Неясный, нечёткий, без мыслей. Царская Россия канула в небытие.

Стоп, снято.

Возьмём рекламную паузу.

Нет, не берём, нельзя.

Срыв покровов в режиме он-лайн.

Неужели я реально надеюсь на победу? Не сейчас. Вообще, в целом. Когда-нибудь. В обозримом будущем.

Да, иначе это буду не я. Никогда не перестану сражаться. Ни на секунду. Хоть задыхаясь, хоть захлёбываясь. Из последних сил. Из любви к искусству. На автопилоте, стиснув зубы. Подыхая, не сдамся.

Озвучиваю всё подряд, уже ничем не обосновываю версии, не подкрепляю варианты пояснениями.

Прохожусь по отечественной и зарубежной классике, вспоминаю школьную программу, не забываю про университет. Постоянно бью мимо цели, далее по курсу не возникает ничего обнадёживающего. Можно развлекаться до бесконечности. Толку ноль.

Азарт постепенно иссякает, запал сходит на нет.

Форменное безобразие.

Пора звонить 911.

Смеркалось, шёл трёхтысячный год от рождества Христова, однако мы не приблизились к разгадке ни на шаг.

Тысяча чертей.

Разрази меня гром.

Эй, люди добрые, пробудите от кошмара, избавьте от книжного транса, помогите сбросить гипнотические чары.

— Сказки Оскара Уайльда, — ровно заявляет мой романтичный шеф-монтажник.

— Сказки? — изумлённо переспрашиваю. — Для детей?

— Для детей и для взрослых, — бросает невозмутимо.

— Я же называла его, — шепчу сокрушённо. — В самом начале.

— Называла, — милостиво соглашается, а после отнимает выигрыш: — Но не в качестве правильного ответа.

Вожделенный приз буквально ускользает из рук, просачивается сквозь пальцы, точно песок.

А ведь догадаться нетрудно.

Значимые вещи обычно родом из детства. Потом становишься слишком циничным для искреннего восторга. Особенно если ты фон Вейганд.

— Кайфолом, — бормочу обиженно, вкрадчиво любопытствую: — И какая у тебя любимая сказка?

— Такая же, как и у моего отца, — уголки губ нервно дёргаются, улыбка получается кривой, обнажает лик хищного зверя. — ‘The Nightingale and the Rose’ («Соловей и роза»).

Знаю, практически наизусть.

Бедный студент ухаживает за очаровательной девушкой. Соловей решает ему помочь, платит своей жизнью за удивительную красную розу. Но подарок втаптывают в грязь.

Сюжет прост и гениален.

Лишь настоящий мастер способен выковать истину. Вырвать из груди. Ради торжества света над тьмой. Вот только убогое общество безжалостно уродует красоту. Жертвы во имя любви никому не нужны. Отважные подвиги никто не ценит.

Печальный факт.

Мир жаждет наживы, а не любви.

— Трагическая история, — заключаю чуть слышно.

Фон Вейганд отставляет бокал и смотрит прямо на меня. Не двигается, не касается озябшей кожи. Однако ощущение такое, будто сдавливает горло.

В его глазах сплошная чернота.

Задыхаюсь от пристального взора.

— If you want a red rose, you must build it out of music by moonlight, and stain it with your own heart's-blood, (Если хочешь получить красную розу, ты должна создать её из музыки при сиянии луны, и ты должна обагрить её кровью из собственного сердца,) — произносит медленно, словно нараспев. — You must sing to me with your breast against a thorn. All night long you must sing to me, and the thorn must pierce your heart, and your life-blood must flow into my veins, and become mine. (Ты должна петь, прижавшись грудью к моему шипу. Всю ночь ты должна петь, и мой шип должен пронзить твоё сердце, и твоя живая кровь должна влиться в мои жилы и стать моею.)

Вздрагиваю всем телом.

Судорожно открываю и закрываю рот, не способна впустить в лёгкие кислород. Трепещу и затихаю.

А потом подаюсь вперёд, падаю в объятья палача, прижимаюсь плотнее, льну к шипу, что каждый миг терзает сердце.

— Глупая, безумная птица, — заявляет хлёстко. — Не замечает жесточайшей боли. Поёт о любви, над которой не властна сама смерть.

Иначе не умею.

Иначе не дышу.

— All night long she sang with her breast against the thorn, and the cold crystal Moon leaned down and listened, (Всю ночь она пела, а в грудь её вонзался шип, и холодная хрустальная Луна склонялась ниже и внимала,) — говорит дальше, намеренно растягивает слова. — All night long she sang, and the thorn went deeper and deeper into her breast, and her life-blood ebbed away from her. (Всю ночь она пела, а шип погружался в грудь глубже и глубже, и кровь по каплям покидала её.)

Пей.

Досуха.

Выкуривай.

Без остатка.

Пожирай.

Заживо.

Делай всё, что захочешь.

Вне морали, вне закона.

Черта пройдена, границы стёрты.

— Я шип, — бросает резко, грубо сдавливает плечи. — А ты моё сердце.

Невероятное признание. Жуткое, пугающее. И в то же время романтичное. Честное и чистое. Никакой игры.

— Я буду пытать тебя вечно, — вгрызается в губы.

О большем и не мечтаю.

Укради дыхание. Забери биение пульса. Поглоти, погрузи во мрак. Вырви из реальности, отними волю. Заклейми точно животное.

Покажи самую суть.

I’ll enjoy making you bleed. (Я буду наслаждаться, заставляя тебя истекать кровью.)

Яркие вспышки воспоминаний озаряют помутившееся сознание, разрывают темноту на части.

— Господи, — цепенею от ужаса.

Каменная поверхность алтаря. Железные оковы. Затхлая вонь подземелья.

— Не совсем, — раздаётся пугающий смех.

Сверкающее лезвие раскалывает отражение в зеркале. Закричать не удаётся. Вырваться тоже. Получается лишь дрожать.

Не трать страдания попусту.

Клинок ласкает взмокшую кожу, скользит от груди к животу, неумолимо продвигается дальше, окунается в пылающую плоть.

And I’ll enjoy making you enjoy it. (И я буду наслаждаться, заставляя тебя этим наслаждаться.)

Отстраняюсь, отступаю назад.

Не разрываю объятья, просто желаю поймать взгляд.

— Знаешь, мне приснился странный сон, — бросаю чуть слышно. — В самолёте, когда летели на Украину с Дориком. Наверное, ужастики сказались.

— И? — хмурится, не слишком рад, что поцелуй прервался.

— Понимаешь, это дико и ненормально, — осекаюсь, замолкаю, лихорадочно пробую подобрать приличные слова. — Очень ненормально.

— Что? — спрашивает с нажимом. — Что именно?

Медлю и, очертя голову, ныряю в ледяную воду.

— Ты трахал меня ножом, — выпаливаю как на духу, поспешно прибавляю: — Во сне.

Непроницаемое выражение лица.

Похвально.

Будто робот или статуя, явно не человек. Ни тени эмоций. Ни возмущения, ни удивления. Никакого намёка на шок. Словно подобные заявления в порядке вещей.

Почему молчит?

Сожалеет, с горечью сознаёт — перегнул, девчонка сбрендила, теперь придётся определять в психушку.

— Толкин, «Властелин колец», и Оруэлл, «1984», — хриплый голос режет тишину.

Что за дурацкая манера?!

Перескакивает с темы на тему без предварительных предупреждений.

— Не улавливаю параллель, — сообщаю прямо. — Разве Толкин и Оруэлл связаны с данным кошмаром? Тут скорее вина проклятых сенобитов, а герои фэнтези и антиутопии не при делах.

— Мои любимые книги, — отвечает коротко, отрывисто уточняет для тупых: — Номер два и номер три.

Офигеть.

Промазала по полной.

Обидно до слёз.

Хотя закономерно. На экзаменах тяну паршивые билеты, в лотерею не везёт, постоянно натыкаюсь на какой-нибудь развод.

Если с «Властелином» могли возникнуть сомнения, то «1984» сам на ум идёт.