Плохие девочки не плачут. Книга 3

— Видишь ли, Лора, есть вещи, которые нельзя купить, — осторожно, едва касаясь, проводит тыльной стороной ладони по моей щеке. — На самом деле, их довольно много.

Глава 9.2

Рокировка неизбежна. Охрана пакуется в одно авто, мы в другое, садимся назад, отдаем бразды правления водителю. Отправляемся в путешествие по завораживающим дорогам ночного Лондона.

— И когда ты планировал сообщить? — интересуюсь нарочито невинно.

Давай, оправдывайся, ссылайся на неотложные заботы, падения курса фунтов стерлингов, глобальное потепление, вымирание амурских тигров…

— Никогда, — беззаботно разбивает мечты фон Вейганд.

Вот гад.

— Надеюсь, шутишь, — подсказываю правильный ответ.

— Отнюдь, — звучит правдиво.

Нарывается на неприятности.

— Значит, считал, что раз у тебя точно не будет детей, можно совсем не предохраняться и спокойно молчать дальше. Постоянно молчать, не отвлекаться на глупые мелочи вроде угрызений совести, — начинаю закипать. — Я должна делиться эротическими фантазиями, опытом первой мастурбации, сознаваться в грехах… Меня исследуют под микроскопом, а ты обладаешь неприкосновенностью. Бах! Внук миллиардера. Бах! Знакомься, жена. Бах! Добро пожаловать в камеру пыток…

— Тише, — вкрадчиво советует он, властно притягивает ближе, дразнящим шепотом ласкает мои дрожащие губы: — Не забывайся.

Ему дозволено все.

Мне — ничего.

Тюрьма остается тюрьмой, пусть стены инкрустированы золотом, по периметру красуется дорогая мебель, а гениальные новинки технического прогресса поражают воображение. Неверный шаг, малейшая оплошность приравнивается к незамедлительной экзекуции. График четко расписан, обжалованию не подлежит.

Фон Вейганду плевать.

Плевать на мои слова и признания, плевать на поступки. На результаты собственных изощренных экспериментов — тоже плевать.

О каких чувствах идет речь, если элементарного доверия между нами не существует?..

Тихонько всхлипываю. Слезы расцветают на трепещущих ресницах, грудь сдавливает стальной обруч. Хочется взвыть от безысходности, отключиться, раствориться бесследно, исчезнуть навсегда.

Совсем недавно внутри теплилась жизнь, безраздельно моя частичка любимого мужчины.

Теперь — пусто.

Ребенка нет, нашего ребенка нет и… не было. Попросту не могло быть.

Зачем открывать правду, когда плевать?

Зачем выворачивать душу наизнанку, тратить драгоценные минуты на бесполезные беседы и объяснения?

Церемониться со шлюхой? Даже самый классный трах — не синоним близости.

Затылок наливается свинцом, в ушах шумит, опять становится трудно дышать и тошнота подкатывает к горлу.

Да какого хрена?!

Чаша терпения расколота вдребезги. Ярость захлестывает с головой, ослепляет и срывает тормоза к чертям собачьим. Напряжение достигает критической отметки, чернотой зияет под сердцем, отдает полынной горечью.

Взрываюсь откровенностью.

— Счастья за деньги не купишь. Зато развлечься вполне реально, — вырываюсь из сладкого плена горячих пальцев, сбрасываю оковы одержимости. — Наличность выручает. Зря ты не догадался проконтролировать это.

Достаю скрученные заначки из карманов, методично расплавляю купюры.

— В Лондоне у меня появилось хобби. Выезжаю на шоппинг, подкупаю консультантов, прошу их создать видимость примерки, а потом в гордом одиночестве отправляюсь на прогулку. Иду пешком, иногда беру такси, осматриваю местные достопримечательности, заедаю тоску фаст-фудом. Доказательства?

Нараспев называю магазины и близлежащие исторические памятники, спешно изобретаю замысловатую считалочку.

— Проверь, совпадет, — нервно хихикаю. — Кстати, Андрей докладывал о столкновении с леди Блэквелл? О том, как отобрал ее визитку? Адрес легко запомнить, добраться туда еще легче.

Оглашаю подробную схему проделанного маршрута.

— Музеи надоели, скука смертная. Хотелось пощекотать нервы, побаловаться адреналином. Ты же сто лет не порол меня кнутом и не трахал в задницу, — безрассудно балансирую на острие ножа. — Пришлось идти в гости, рискуя нарваться на лорда Мортона. Впрочем, Каро искренне уверяла, что не позволит этому ублюдку ступить на порог. Думаю, сбрендившей алкоголичке и по совместительству наркоманке стоит поверить.

Протягиваю ему аккуратно сложенные банкноты.

— Держи, надобность отпала. Я же больше не планирую сбегать, аборт отменили, рожать некого, никого не нужно защищать, — смахиваю слезы нарочито небрежным жестом. — Так паршиво, когда о сбрендившей алкоголичке знаешь больше, чем о…

С шумом вдыхаю воздух, хоть бы не расклеиться прямо сейчас.

— Держи, — повторяю настойчиво.

Фон Вейганд не реагирует. Выражение лица удивительно умиротворенное. Ноль по фазе, ни один мускул не дрогнет. Обманчивая благосклонность, за которую часто расплачиваюсь кровью.

Ну и что?

Ну и пусть.

Окунаюсь в темный омут, срываю пластырь.

— Каро поставляла девушек для Мортона, Дитца и мифических «остальных», приговорила к смерти не в меру любознательного супруга Джеффри, избавилась от падчерицы. Кого не бесят лишние имена в завещании? И здесь возникают непонятные моменты, — выдерживаю театральную паузу. — Во-первых, дамочку терроризирует картина в уникальной раме. На вид ничем не примечательный портрет — лорд, его дочь, их убийца. Однако мистика не дремлет: вещицу продают, сжигают, окропляют святой водой, а она упрямо возвращается к владельцу. Можно списать на бред больного, кабы не пункт «во-вторых», который засвидетельствую лично. Некто чудом проскальзывает мимо консьержа незамеченным, стучит в дверь и неожиданно исчезает, оставив посылку с проклятой картиной.

Механически пересчитываю купюры, раскладываю по старшинству.

— Странно, — хмыкаю. — Либо призраки решили поквитаться, либо реальные люди. Кто-то хочет свести бедняжку с ума, причем достиг цели. Каро искупает грехи пьянством, выдает военные тайны. Пусть в запутанной форме, и все-таки.

Наклоняюсь вперед, кладу пачку денег на сидение рядом с водительским.

— Your tips, (Твои чаевые,) — ободряюще хлопаю парня по плечу, возвращаюсь в прежнюю позу, развиваю цепь умозаключений: — Аварию подстроили специально, инсценировали, отвлекли внимание. Ведь дочь Блэквелла не погибла в автокатастрофе. Цитирую Каро: I’ve sold it when she died. (Я продала его, когда она умерла.) It came back to me when she really died. (Он вернулся ко мне, когда она действительно умерла.) Это о портрете и о падчерице. Две предполагаемые смерти, ни одной настоящей.

Напускное безразличие фон Вейганда подстегивает мой творческий запал.

— Сопоставь факты, докопайся до сути. Всех настигнет карающая длань Фортуны. Хорошо докопалась? — победная улыбка зажигается и гаснет, блекнет, смазывается лихорадочным волнением. — Женщина из замка Руж, у вас были одинаковые маски, вы танцевали вместе, потом она пропала, сразу после появления Мортона. Твой козырь — человек, да?

Из динамиков льется плавная мелодия, водитель умело притворяется невидимкой. Салон авто утопает в густом тумане.

— Снова тишина? — теряю контроль, срываюсь на крик: — Вообще, ничего не скажешь?!

Преступаю закон, перехожу грань дозволенного. Не задумываюсь, не выбираю ни место, ни способ. Ведомая гневом, замахиваюсь, желаю ударить. Просто действую, насыщаю внутреннюю потребность. Всерьез рассчитываю на реванш.

Наивная.

Мои запястья ловко перехватывают, сжимают несильно, заводят за спину, избавляют от опасной горячности.

Замурована между безграничным спокойствием фон Вейганда и собственной истерикой. Жмурюсь, кусаю губы, отчаянно борюсь с жалобными всхлипами. Противлюсь пагубной слабости, не сдаюсь и не отступаю.

— Организация, в которую ты так рвешься попасть, — бормочу дрожащим голосом. — Это они творят жуткие зверства? Лига работорговцев на острове? Или тут иная песочница? Вечно занят, вечно на взводе. Что же ты делал, когда боялся приходить ко мне ночью… Выполнял задания? Признайся, какой обряд совершают ради почетного места в дьявольском кружке. Сколько людей приносят в жертву?

Фон Вейганд притягивает меня ближе, обнимает крепко-крепко, убаюкивает щемящей нежностью. Покрывает обнаженную шею поцелуями, невесомыми и порхающими, будто крылья бабочки. Но не произносит ни единого слова.

Лучше бы наорал, избил, причинил привычную боль.

Все, что угодно, лучше упертого молчания.

Ярость застилает глаза, толкает на безумную провокацию.

— Ах, совсем забыла! — говорю с показной беспечностью. — Портрет очень заинтересовал, потянуло увидеть его опять. Поэтому вернулась в квартиру на следующий день. Зря, ведь там не было ни Каро, ни картины. Только голый Гай, дружеские объятья и непристойные предложения.

Вздрагиваю и осекаюсь, когда зубы хищника смыкаются на пылающей коже. Не кусает, но и не дразнит. Демонстрирует превосходство, вынуждает подчиниться и стихнуть.

Озноб ледяными стрелами пронзает тело, безжалостно терзает грешную плоть. Разом трезвею, замираю в ужасе от содеянной глупости. Раскаиваться поздно, неосторожную фразу не вернуть обратно, ошибку не исправить. Попадаю по полной программе.

Сразу прикончит или заставит помучаться?

Он не сторонник быстрой расправы, дотерпит до подземелий родового особняка и с радостью удовлетворит мою жажду приключений так, что мало не покажется.

— Во время экскурсий успела посетить London Eye*? — мягко произносит фон Вейганд.

*Лондонский глаз — колесо обозрения, расположенное на южном берегу Темзы (прим. авт.)

Вопрос выбивает почву из-под ног.

— Ты, вообще, слушал меня? — даже обидно. — Ты не веришь?

— Верю каждому слову, — чмокает в шею, отстраняется, достает мобильный.

— Я нарушила основное запреты, послала к черту систему безопасности, пробралась на вражескую территорию, — напоминаю на всякий случай.

Молодец, подкинь еще горсть земли на крышку гроба.

— Я обнималась с голым парнем, — уточняю: — С абсолютно голым парнем.

Триумф идиотизма.

— И… ничего? — тонко намекаю.

Экзекутор занят поиском номера в телефонной книге.

— Предпочитаешь вино или шампанское? Покрепче — виски, джин, водка? — спрашивает ленивым тоном.

Видимо, мы незаметно попали в параллельную реальность с добрыми и всепрощающими садистами. Моргаю, щипаю себя — не выручает. Жду подвоха.

— Полагаюсь на твой вкус, — отползаю в сторону, готовлюсь держать оборону.

Однако романтичный шеф-монтажник не спешит с наказанием, наоборот, организовывает приятный сюрприз. Бронирует приватную капсулу на знаменитом колесе обозрения, просит дополнить антураж кабины вином и закусками.

— Короче, обсуждения не будет, — подвожу итог.

— Почему? — нажимает на сброс, отключает мобильный. — Теперь нас не побеспокоят.

— Давай, — мило улыбаюсь, вжимаюсь в дверцу авто, хотя прекрасно понимаю, это не спасет. — Предлагаю внести ясность в спорные моменты, определить, кто и где дал маху. Развитие отношений — долгий и кропотливый процесс, основанный на сотрудничестве, честности…

— Правда, скучаешь по траху в задницу? — прерывает фон Вейганд.

— Прости — что? — едва не лишаюсь челюсти, захожусь в приступе нервного кашля.

— Ну, ты сказала, было грустно, пришлось искать другие развлечения, — умело использует компрометирующие выражения.

— Фигура речи, не более, — уверяю поспешно.

— Я так и думал, — вздыхает с наигранным разочарованием.

— Издеваешься?

Он смеется, весело и по-мальчишески, но в горящих глазах сотни маленьких демонов отплясывают зловещий танец.

— Нет, — заявляет с обманчивой нежностью.

Наклоняется и совершает неуловимое движение, мастерски исполняет резкий бросок. А в следующий миг я впечатана в мощное тело без надежды вырваться. Одна рука сдавливает горло, другая — ребра. Спиной ощущаю натянутые канаты мышц.

— Никогда не издевался над тобой по-настоящему, — шепчет на ухо. — Впрочем, искушение возникает регулярно.

— Прости, — пытаюсь оправдаться.

— Заткнись, — раздается приказ. — Мне давно следовало избавиться от наваждения. Сломать игрушку, найти замену, прекратить комедию.

— Я не… не… — тщетно стараюсь договорить.

Жестокие пальцы впиваются крепче, лишают кислорода.

— Но с тобой не могу поступать так, как следует.

Хватка усиливается, душит, принуждая судорожно дергаться и хрипеть.

— Поэтому — да, внесем ясность.

Неожиданно отпускает на волю, позволяет отдышаться и притягивает обратно. Согревает лаской, губами чертит влажную линию от ключицы к виску.

— Я ценю сообразительность, поэтому за догадки очень близкие к истине прощаю все остальное. Здесь откровения о работе официально заканчиваются. Хоть раз сунешься на запретную территорию, отучу твой зад от самодеятельности.

Грубо толкает к себе на колени, поворачивает, будто куклу, заставляет распластаться на животе, застыть в отличной позиции для порки.

— И это не фигура речи.

Больно шлепает ниже поясницы. Мужественно терплю, стиснув зубы.

— Никаких расследований, никаких встреч с Кэролайн Блэквелл, никаких контактов с Гаем Мортоном.

Еще несколько выразительных шлепков.

— Я оставлю тебе наличные и, возможно, пересмотрю график прогулок.

— Спасибо, господин, — не удерживаюсь от язвительного комментария.

— Разрешу заниматься любимым делом.

Легкие поглаживания настораживают похлеще ударов.

— В смысле? — внутренне напрягаюсь.

— Трепать языком.

Странно прозвучало, вроде «а ты смешной, убью тебя последним».

— Хотела узнать правду, будет правда, — обещает торжественно. — Расскажу о личном, о том, что прежде никому не рассказывал.

Ну, намечается прогресс.

— Не обольщайся, — словно читает мысли. — После такого признания даже на том свете от меня не скроешься.

Какой побег? Смиренно обязана поддерживать имидж полной дуры…

— А! — вырывается дикий вопль.

Тяжелая рука снова и снова приземляется на беззащитную попу, карает с нескрываемым удовольствием.

— За что? — обиженно восклицаю. — Простил ведь!

— Профилактика, — невозмутимо поясняет фон Вейганд.

***

Как выглядит идеальное свидание?

Безупречно сервированный стол, ажурные салфетки, изысканные блюда на любой вкус и цвет, вышколенные официанты на подхвате.

Ох, нет.

Початая бутылка алкоголя, крыша небоскреба, огни ночного города, ощущение, будто тебе принадлежит весь мир.

Уже лучше, хотя бы оригинально.

А, вообще, не принципиально где.

В фешенебельном ресторане или в рядовой забегаловке, дегустируя Dom Perignon Vintage 1921 года или балуясь дешевым портвейном в картонной упаковке, препарируя лобстеров или уплетая жареную картошку.

Важно другое.

The one who makes you feel complete.

Да, именно тот, с кем чувствуешь себя цельным, делает свидание идеальным.

Обезумевший пульс, взмокшие виски, сбившиеся дыхание. Кайф без наркотиков. Кайф от одного присутствия рядом. От переменчивых нот в тембре любимого голоса, от мириадов оттенков в горящем взгляде.

— Enjoy your vision, (Наслаждайтесь зрелищем,) — раздается напутствие из динамиков.

Ладно, приватная капсула London Eye тоже сойдет.

Сияние подсветки обрамляет захватывающий вид на знаменитые архитектурные объекты. Сперва выплывают скромные силуэты небоскребов и купол собора Святого Петра, позже пространство украшают Биг-Бен и Вестминстерский дворец. Касаешься стекла, словно ласкаешь драгоценную россыпь, следуешь манящему зову, впадаешь в гипнотический транс.

По окружности кабины расположены специальные поручни, пол непрозрачный, слегка нарушает иллюзию невесомости. В центре возвышается лавочка, накрыт миниатюрный столик — два бокала, испанское вино, скромные закуски. Бонусом прибавим телевизор и высокоскоростной доступ в Интернет.

Не замечаю декорации, окунаюсь в магию ночи, восхищаюсь сверкающим великолепием.

— Нравится? — спрашивает фон Вейганд.

— Конечно! — замираю не в силах отвести взор от сказочного мерцания. — Зацени мост по ту сторону борта. Новехонький, а его же в щепки разнесло при съемках «Гарри Поттера»! Вот и доверяй людям, опять фальсификация…

— У нас есть полчаса, — напоминает елейным тоном, поясняет: — Срок, за который колесо совершает оборот.

Мягкий хлопок пробки. Краткий миг, и пьянящий нектар получает заветную свободу, с игривым звуком бьется о хрустальную поверхность. Наливать посетителям — обязанность специально обученного дворецкого. Однако мы скромно отказались от помощи, предпочли прокатиться тет-а-тет, предварительно доплатив круглую сумму за нарушение правил.

— Нам по карману заказать несколько оборотов? — интересуюсь невинно.

— Мне не по карману столько откровенности, — отвечает насмешливо.

Подходит совсем близко, останавливается за спиной.

— Главное — начать, — оборачиваюсь и принимаю протянутый бокал.

— Некоторые двери нельзя открывать, — заявляет мрачно.

— Можно, — слабо улыбаюсь: — Только не для всех.

Пьем без тоста и до дна. Не договариваемся, тем не менее, синхронно и слаженно, будто по команде. А потом наступает пауза.

Не тороплю события, стараюсь не помешать ни словом, ни жестом.

— Хорошо, приступим, — сухо соглашается фон Вейганд, отрывисто излагает основные тезисы биографии: — У меня было счастливое детство. Море, солнце, природа. Обычный дом в маленьком городке, обычная семья, мать работала швеей, отец — преподавателем в местной школе, обычные друзья и развлечения наподобие футбола.

Как же так?! Родился вовсе не в сокровищнице Валленбергов. Не упивался абсолютной вседозволенностью, не привыкал к слепящей роскоши с пеленок.

— Бабушку узнал лет в двенадцать, дед приехал еще позже. Постепенно стала известна правда, — полные губы складываются в кривой усмешке. — Я желал разбогатеть, достичь успеха, обеспечить родителей по достоинству. Разве мог подозревать, что почти владею миллиардным состоянием?

Подняться по карьерной лестнице от среднестатистического подростка до наследника целой империи… Внезапно, не спорю.

— Отец был умен, но никогда не стремился к власти, не собирался управлять компанией. Для него офис выглядел клеткой. Музыка оставалась единственной настоящей страстью.

Он относит пустые бокалы на стол, возвращается ко мне. Смотрит мимо, избегает прямого контакта, не встречается взглядом. Обхватывает меня за талию, грубо поворачивает лицом к стеклу. Резко подталкивает вперед, точно намеревается впечатать в прозрачную стену. Замираю, судорожно цепляюсь за поручень. Вздрагиваю, когда горячие ладони накрывают мои леденеющие пальцы.

— Что будет, если отнять у человека самое дорогое? — нависает грозно, будто коршун над добычей. — Обрезать крылья?

Не обнимает, не прижимается крепче. Здесь нет ничего интимного. И все же мы никогда не находились в такой близости.

— Отец чуть не покончил с собой. Здесь. В Лондоне. Напился после очередного совещания, бродил по городу с заряженным револьвером в кармане. Оружие купил сразу, когда ему сообщили, что нет шансов спасти руку и можно навсегда забыть о фортепиано. Но он был сильным. Справился, нашел новую цель, преодолел отчаяние.

Потерять дар небес, талант от Бога. После этого не каждый сумеет обрести мужество и смело шествовать дальше. Выкарабкаться из ямы, наполненной болезненной жалостью к себе прежнему. Наплевать на горечь поражения. Подняться с колен, уперто продолжить путь. Доказать, что теперешний ты достоин не меньшего восхищения.

— По чистой случайности, лишь спустя годы он узнал, кому обязан увечьем. Кто оплатил его перерезанные сухожилия. Сначала отказывался верить, потом направился к деду с тем самым револьвером. Впрочем, ничего ужасного не произошло. Отец уехал, скрывался в разных странах, менял имена, в итоге поселился на территории Испании под фамилией фон Вейганд. Полюбил мою будущую мать, счастливо сочетался браком.

Значит, предпочел исчезнуть. Не простил, однако и возмездия не требовал.

— Говорят, трудно спустить курок, — короткий смешок заставляет съежиться. — Нет, гораздо труднее удержаться от выстрела.

На поверхности стекла размытыми бликами отражается пугающий облик зверя. Жадно вглядываюсь в бездну, сливаюсь с тьмой. Не решаюсь задать вопрос, не осмеливаюсь.

— Хочешь спросить — спрашивай, — бросает небрежно.

Сомневаюсь, что мне нужен ответ.

— Да, — выдыхает на ухо, хрипло шепчет: — Достаточное количество раз.

Господи.

— Личное присутствие не обязательно, возможен косвенный приказ.

Теоретически — удивляться нечему, практически — тянет закрыть глаза, забиться в угол и поплакать.

— Иначе не бывает, — неожиданно отстраняется. — Homo homini lupus est. (Человек человеку волк.)

В мире больших денег ставки соответствующие.

«Игнорируешь очевидное», — резюмирует внутренний голос.

Прискорбно, тем не менее, во всем мире одинаковые ставки.

Ну, давайте, возразите. Отстаивайте утопическую точку зрения, уповайте на призрачную справедливость, помяните стыд и совесть.

Неужели готовы добровольно возложить голову на плаху ради чужого блага? Бескорыстно прикрыть товарища, уберечь от шальной пули, принять предательский удар. Жертвовать во славу идеи…

Серьезно? Без шуток?

Тогда берите медальку. Повезет же кому-то с идиотом, тьфу, альструистом.

— Дед мечтал и до сих пор мечтает о наследниках, — ловко переводит тему. — Когда я сказал, что женюсь на Сильвии, он был в ярости.

Фон Вейганд берет бутылку, не прикладывается к горлышку, рассматривает и возвращает обратно. Садится на скамью, широко расставив ноги, не выпускает меня из-под прицела горящего взгляда.

— Вот поэтому я женился на Сильвии, а дед изменил завещание. Подробности интересны?

В запасе двадцать минут, обязаны успеть.

Медленно киваю.

Хаотичные мазки повествования обретают ясность. Время обращается вспять. Пред мысленным взором четко выстраивается черно-белая раскадровка.

Вижу кабинет, обставленный в лучших традициях классического стиля. Зашторенные окна, массивные стеллажи с книгами, дубовый стол, кожаный гарнитур. Никаких особых излишеств, строго и лаконично.

Помолодевший Валленберг изучает важные документы, юный фон Вейганд вальяжно развалился в кресле напротив, равнодушным видом бросает вызов и подрывает авторитет законного руководителя.

…- Она шлюха, — хмуро вынес вердикт Вальтер. — Я велел выбрать достойную девушку, а не проститутку.

— Любопытные выводы, — Алекс хмыкнул. — Успел собрать досье?

— Биография пестрит знаками отличия. Студенты колледжа, соседские парни, несколько преподавателей, друзья семьи, — отвлекся от бумаг, достал объемную папку и протянул внуку. — Ознакомься.

— Спасибо, нет, — отказался тот. — Уверен, за последние полгода там ни одного нового романа.

Сильвия не изображала святую невинность, хлопая пушистыми ресницами. Не скрывала многочисленные сексуальные связи в прошлом, не строила из себя ханжу, не пряталась за лживой оболочкой. Не давила и не напрягала, не раздражала беседами о высоких чувствах и серьезных отношениях. Спокойно переносила измены, однако сама хранила верность.

— Почему? — спросил Алекс, когда они отдыхали на смятых простынях, жарко отметив очередное бурное воссоединение.

— Тебя настолько достали ревностью, что другая реакция вызывает недоумение?

— Просто, странно, ведь ты тоже могла бы спать с кем угодно, — помедлил и тихо уточнил: — В период наших расставаний.

— Могла бы, но не тянет, — мягко улыбнулась Сильвия. — Сначала частая смена партнеров вносит разнообразие, оттеняет удовольствие, подстегивает на смелые эксперименты. Но однажды утром просыпаешься и понимаешь, что все это опустошает. Экстаз потерялся, осталась механика.

Девушка и раньше казалась ему неглупой, однако сейчас действительно поразила.

— Хочется стабильности, — задумчиво произнесла она, после шутливо поцеловала его в щеку. — Не переживай, под венец насильно тащить не стану. Меня полностью устраивает то, что есть.

«Отлично», — решил Алекс и на следующий день сделал ей предложение.

Парень никогда не испытывал недостатка в поклонницах. Женщины активно соблазняли его, искренне надеялись растопить ледяное сердце. Некоторые любили, некоторые умело играли в любовь. Однако пробить стальную броню не удавалось.

Алекс видел цель и не замечал препятствий, стремился на вершину, добивался могущества и власти. Не гнался за наслаждениями, воспринимал их в качестве приятного дополнения, снимал напряжение. Ни с кем не задерживался надолго, редко возвращался, не обременял себя ответственностью. Порой овладевал новым телом лишь с намерением кончить, порой вдохновенно трудился над ответным откликом. Стиль зависел от настроения. Хотя жалоб не поступало, наоборот, просьбы о добавке.

Сильвия не донимала его звонками, не навязывалась при каждом удобном случае. Выгодно выделялась на фоне прочих, подкупала тем, что не вторгалась в личное пространство.

— Гнилое яблоко от гнилой яблони, — презрительно произнес Вальтер. — Мать потеряла счет официальным мужьям, а уж под сколькими неофициальными побывала…

— Я ей верю, — прервал Алекс.

— Неужели влюбился?

— Я верю ей, а не в любовь.

В любовь он действительно не верил. Для других — пожалуйста. Для себя — увольте. Бесполезная трата сил и энергии, глупый самообман.

— Она не девственница, — хмуро бросил дед.

— Весомый аргумент. Признаюсь, я тоже.

— У женщины должен быть только один мужчина.

— Либо женюсь на Сильвии, либо, вообще, не женюсь, — твердо заявил внук. — Прекращаем спор.

— Окончательное решение?

— Абсолютно окончательное.

— Прекрасно, тогда придется внести поправки в завещание, — усмехнулся Вальтер.

— Лишишь наследства за выполнение собственного приказа? — не счел нужным скрыть иронию в голосе.

— Лишу наследства, если подашь на развод, — отчеканил строгим тоном. — Более того, все состояние моментально перейдет к твоей законной супруге.

— Пускай, — беззаботно кивнул.

— Если разведетесь по ее инициативе, капитал останется за тобой. Мошенничество исключено, — сурово уточнил и прибавил: — Я позабочусь об исполнении условий. Даже после смерти.

— Договорились, — и бровью не повел.

Свадьбу сыграли через месяц.

— Люблю, — шептала Сильвия, обвивая его ногами, выгибаясь дугой.

Алекс наматывал темные локоны на кулак, больно тянул, вынуждая вскрикнуть, брал податливое тело молча, вонзался глубже и резче, срывал с пухлых губ протяжные стоны.

— Я подарю тебе сына, — обещала девушка, кончиками пальцев чертила круги на широкой груди.

— Мечтаю об этом, — парень отстранялся, поднимался с кровати, набрасывал халат и шел в кабинет.

«Сократим финансирование, пусть проявят немного фантазии», — располагался в удобном кресле, листал последние отчеты.

Для него ничего не изменилось. Работа — самая желанная любовница. Создавать новые схемы, воплощать безумные идеи, внедрять новаторские методы. Рисковать и получать главный приз. Ощущать настоящую силу и страсть. Снова и снова. Вот только…

Играя чужими судьбами, начинаешь чувствовать себя богом. Но забываешь, что всего лишь человек.

— Прошло два года, а наследников не предвидится, — прямо сказал Вальтер на семейном обеде.

— Успеют, — улыбнулась Элизабет, мысленно сетуя на вопиющую бестактность мужа.

— Желательно успеть раньше, чем я опять поменяю завещание, — просверлил невестку тяжелым взглядом. — Уважьте старика напоследок. Хочу понянчить ребятишек.

— Своих детей ни на шаг к тебе не подпущу, — серьезно заверил Алекс.

— Старайтесь лучше, — дед пропустил мимо ушей колкое замечание. — Я уже присматриваю запасные варианты. Многие будут рады получить мои миллиарды.

Юноша рассмеялся, показывая, насколько ему безразличны подобные угрозы. А девушка изменилась в лице, потом спохватилась, быстро улыбнулась, прогоняя мрачные тени. Но перемена не укрылась от проницательного старика.

— Гнилое яблоко, — напомнил Вальтер чуть позже, когда беседовал с внуком наедине. — Она не способна произвести наследников.

— Проблема может быть во мне, — предположил, руководствуясь логикой.

— Сомневаюсь, — вздохнул и вернулся к обсуждению текущих вопросов: — Знаешь, поезжай в Цюрих, там есть важное дело.

Результаты анализов из немецкой клиники Алекс получил факсом уже в Швейцарии. Заключение выглядело неутешительно — количество активных сперматозоидов гораздо ниже нормы. Возможные причины? Генетические дефекты, физиологические изменения, нарушения гормонального статуса. Не исключается пагубное влияние факторов внешней среды.

— Ужасно скучаю, — признавалась Сильвия по телефону.

— Я тоже, — почти не лгал в ответ.

— Мне без тебя холодно.

— Скоро вернусь.

«Проверим еще», — решил пройти обследование сразу в нескольких клиниках Цюриха.

Показатель подвижности сперматозоидов застыл на прежней отметке, хотя никаких болезней и нарушений не обнаружили. Перешли к медикаментозному лечению, тем не менее, особого прогресса не наблюдалось.

Астенозооспермия, так звучал неутешительный диагноз. Не помогали ни таблетки, ни исследования. Наверное, стоило набраться терпения.

— Возвращайся, — выдавал новое задание дед. — У нас возникли непредвиденные трудности. Подробности при встрече.

— Сегодня вылетаю, — юноша смял листок с неблагоприятными данными, положил в карман пиджака.

«Что если это последствия лихорадки?» — детально анализировал ситуацию по дороге домой.

Будучи подростком, Алекс отправился в рейс. На борту судна ограничений по возрасту не существовало, документы не спрашивали. Команде не помешал крепкий парень. Прививок от экзотических вирусов он не сделал, о чем потом очень пожалел. Еле оклемался, пару недель провалялся без чувств и с высоченной температурой. В будущем ничем не болел, разве только легкой простудой.

«Надо сказать Сильвии, пусть не винит себя», — думал юноша, поднимаясь по лестнице родового особняка.

— Наконец-то! — жена бросилась ему на шею, сияла от радости: — Есть новости.

— Хорошие?

— Очень, — коснулась губ нежным поцелуем.

Рядом кто-то закашлялся.

— Срочная передача от господина Валленберга, — слуга показал пухлый сверток. — Просил вручить вам по приезду.

Бизнес не ждет, постоянно требует внимания. Интересно, где возникли трудности. Опять профсоюзы воду мутят?

— Обсудим твои новости в кабинете, — кивнул жене, забрал посылку.

— Конечно, — согласилась Сильвия.

Несколько минут по коридору. Запускается обратный отсчет.

— Я по тебе соскучилась, истосковалась, изголодалась…

— Покажешь ночью, — насмешливо бросил Алекс и вольготно расположился в кресле. — Так чем порадуешь?

Взял канцелярский нож, вспорол упаковочную бумагу.

— У нас будет малыш, — сказала девушка.

Достал несколько компакт-дисков.

— Самая радостная мечта сбывается, — сказала девушка.

Пачку фотографий.

— Я беременна, — сказала девушка.

Несколько бланков.

— Что случилось? — удивилась хмуро сдвинутым бровям и льду в горящих глазах. — Почему ты…

— Какой срок? — вкрадчиво спросил Алекс.

— Наш последний раз оказался самым удачным, — произнесла довольно. — Три месяца.

Он подвинул к ней содержимое посылки.

— Здесь написано два, — помедлил и уточнил: — Два месяца.

— Не понимаю, — пробормотала пораженно, бросила рассеянный взор на документы, начала читать, обратила внимание на снимки, застыла в ужасе: — Что это?!

— Заключения врача, фальшивое и настоящее, потом чистосердечное признание от него же, с указанием суммы, которую ты предложила за подтасовку результатов. Муж-рогоносец не придаст значения небольшой разнице. Родишь месяцем раньше или месяцем позже. Разве принципиально? — произнес ровным тоном. — Посмотри, любопытно. О, забыл, там есть фото, где тебя трахают в разных позах, и диски, очевидно, той же тематики.

— Нет… этого не было! — воскликнула Сильвия. — Это не правда!

Ее щеки побледнели, резко приобрели землистый оттенок, а губы дрожали. Казалось, сейчас расплачется.

«Отличная актриса», — подумал Алекс и не стал спешить.

— Это… это же твой дед прислал! — истерично продолжала она. — Он специально все подстроил, подделал снимки, нашел какого-то врача… он… он же ненавидит меня! Он постоянно отпускает колкости в мой адрес, упрекает, что нет детей… а теперь… теперь зашел слишком далеко!..

— Зачем?

— Не знаю, — слезы дрожали на ресницах. — Хочет нас развести, хочет поссорить…

— Боишься развода, — холодно подытожил Алекс. — Вдруг дед выберет себе новую невестку. Значит, фразы о наследниках запали в душу. Подстраховалась?

— Я бы никогда…

Он позволил ей говорить, наблюдал спектакль, чувствуя, как пробуждается ярость внутри.

Обида? Нет, лгут все, без исключения.

Ревность? Нет, его самооценка никогда не страдала.

Разочарование? Пожалуй.

— Ты разочаровываешь, Сильвия, — заявил обманчиво мягко, достал смятый лист из кармана, медленно расправил и показал жене: — Доказательство обмана.

Неверящим взором изучила диагноз, нервно сглотнула, утратив способность выдумывать оправдания.

— Я не могу иметь детей, — разъяснил сложный медицинский термин.

— Я н-не из-изменяла, — девушка давилась мастерски сымитированными рыданиями. — Ан-нализы п-перепутали.

— В разных клиниках? В Швейцарии и в Германии? — усмехнулся. — Даже моему деду столько фальсификаций не подвластно.

Она говорила еще, но он не слушал.

Какая-то хитрая сучка пыталась обвести его вокруг пальца, устроила комедию, всерьез рассчитывала манипулировать им.

Манипулировать им?

Им?!

— Беги, — выдохнул Алекс и столь сильно сжал канцелярский нож в руке, что разломил напополам. — Если догоню, убью.

Нет, он не собирался причинять вред беременной женщине. Он же не зверь. И не псих. Возможно, психопат. Но настоящие психопаты прекрасно себя контролируют.

Пусть она проваливает подальше. Наказание получит обязательно, только не сегодня.

Однако Сильвия не подозревала об истинных намерениях мужа. Зато была осведомлена о тяжелом нраве и взрывном характере. Видела, с какой легкостью изувечили нож, и догадывалась, что ее тонкую шею свернуть намного легче.

Девушка бросилась вон из комнаты, а юноша выждал и спокойно двинулся следом. Не торопился, лишь давил морально. Загонял в ловушку, успешно сражаясь с искушением совершить что-нибудь гораздо большее. Действительно ужасное.

— Быстрее, любовь моя, — произнес нараспев, остановился у лестницы и оперся о перила.

Сильвия бежала по ступенькам, достигла середины, обернулась…

Алекс не заметил, как она споткнулась, вроде просто вздрогнула. Утратила равновесие и упала, покатилась вниз. Когда он подоспел, оказалось слишком поздно. Бордовые пятна расцветали на светлой материи платья.

Авто, бесконечная дорога, стены госпиталя.

Этого он не хотел. Это не должно было случиться.

— Ребенок не твой, — сухо произнес Вальтер. — Я заказал тест, удостовериться…

— Знаю, — прервал грубо.

Внук и дед опять друг против друга. Фон Вейганд сидит в коридоре больницы, уронив голову на руки. Валленберг стоит рядом, нависает будто скала.

— Тогда в чем проблема? — поинтересовался холодно.

— Издеваешься? — непроизвольно вырвалось у Алекса.

— Она шлюха и дрянь, патологическая лгунья. Уже наплела мне, будто ты столкнул ее с лестницы, угрожала судом, пробовала вызвать адвоката.

— А ты?

— А я посоветовал закрыть поганый рот. Разводу в нашей семье не бывать, тем более, не будет судебных разбирательств.

— Она подаст на развод.

— Вряд ли, ведь я пояснил ей все об условиях завещания, — ухмыльнулся дед. — Она хочет денег, поэтому поменяет тактику. Жадность побеждает страх.

— Сильвию пришлось оперировать, она больше не сможет родить, — внук тихо повторил слова лечащего врача.

— И что? — хмыкнул надменно. — Не твоя вина.

— Если бы я не пошел следом…

— Если бы она не оказалась дешевой подстилкой! — картинно вздохнул.

— Я виноват.

— Ну, да, — искренне рассмеялся. — Стоило возрадоваться ее ублюдку, приютить и воспитать в полном достатке.

Здесь Алекс сорвался. Вскочил и схватил Вальтера за грудки.

— Ты отвратителен, — голос сочился презрением. — Меня тошнит от тебя.

— Честно? — улыбка не сходила с губ. — Понимаю, почему бесишься.

Он отстранил внука, продолжил речь, не сводя пристального взгляда:

— Ты не чувствуешь себя несчастным. Ты не оскорблен, не унижен, совсем не страдаешь угрызениями совести. Пытаешь изобразить хорошего парня, копируешь отца, только не получается, — сделал паузу и буквально выплюнул: — Тебе плевать. На эту шлюху, на ее выкидыш и вырезанную матку. Абсолютно наплевать.

Алекс впервые не нашелся с ответом.

— Ты точно такой же, как я. И сейчас ничего не чувствуешь. Ни-че-го…

Время истекает.

Жмурюсь, ослепленная белым, выныриваю на поверхность. Тщетно стараюсь выровнять сбившееся дыхание, урезонить неровное биение сердца.

— Дед прав, — говорит фон Вейганд. — Я действительно ничего не чувствовал.

Подхожу ближе, кладу ладони на широкие плечи.

— Или чувствовал слишком много, — осторожно поправляю.

Он распахивает полы моей куртку, неторопливо приподнимает ткань теплого свитера, трется щекой о голый живот.

— Лечение не помогло, организм не ответил на препараты, — будоражит мягким поцелуем, заключает: — У нас никогда не будет детей, понимаешь?

— Да, — звучит уверенно.

— Не понимаешь, — отстраняется, пленяет мой взор в горящем капкане. — Не слушаешь.

— Слушаю.

— Я же не отпущу.

— Нашел чем пугать, — улыбаюсь: — Всегда оставайся рядом.

— Мне не знакома вина. У меня не бывает угрызений совести.

— Намекаешь на то, что психопат?

Отступать поздно. Куда тут денешься с подводной лодки, эм, с колеса обозрения.

— Уговорил, давай проверим, — заявляю с неподдельным воодушевлением. — Подсветим мозг на МРТ, опять заставим исповедоваться. Если паралимбические отделы и миндалевидное тело не участвуют, то у меня реально плохие новости.

В черных глазах вспыхивают озорные искры.

— Уже? — изумлению нет предела.

— Чепуха, — фон Вейганд пренебрежительно кривится.

— Потому что тест признал тебя нормальным? — уточняю несмело.

— Потому что чепуха, — произносит мрачно.

Ослабляет галстук, расстегивает верхнюю пуговицу, достает цепочку.

— Видишь?

В его пальцах поблескивает миниатюрное серебряное кольцо, которое давно не дает покоя моей буйной фантазии.

— Зачем ношу это? — ровный тон срывается на хрип, обращается в хищный рык: — Чтобы помнить о разнице. Между моей истинной реакций и той, которая считается нормальной.

Вкладывает скромное украшение в мою ладонь, заставляет сжать кулак. Стискивает до боли, так крепко, что металл безжалостно вгрызается в кожу.

— Это кольцо дала мне мать, перед рейсом, как талисман, — шепчет фон Вейганд. — Не верю в талисманы, взял, чтобы ей сделать приятно. Когда вернулся домой, мы поссорились. Был жуткий скандал. Я сказал родителям много обидных слов. Отец ушел, не стал продолжать, а мать… В общем, не важно. Пришлось им поехать на местный праздник вдвоем, без меня.

Отпускает мою руку, отводит взгляд, еле слышно произносит:

— Тогда я не знал, что это наша последняя встреча. Что они погибнут в автокатастрофе.

Боже.

Мысленный щелчок ощутим физически. Цепь замыкается.

— В автокатастрофе? — слетает с губ против воли.

— В настоящей, — и прежде чем успеваю вымолвить хоть слово, напоминает: — Никаких расследований.

Оставшиеся минуты проходят в молчании.

Странное дело, говорить не хочется. Хотелось бы выключить мозг. Только не получается.

***

Утром просыпаюсь от тянущей боли внизу живота. Голова раскалывается на части, во рту неприятная сухость.

Осторожно, стараясь не разбудить фон Вейганда, выскальзываю из властных объятий. На цыпочках, крадучись, направляюсь в ванную комнату.

«Оперативно, бл*ть», — ворчит назойливый скептик.

Или это я сама ворчу? Затрудняюсь с пониманием.

Стягиваю окровавленные трусики, пробую равнодушно констатировать факт.

Ну, началось и началось, чего уж. Все как доктор предвещал. Не первая и не последняя менструация в моем долгом никчемном существовании.

Опускаюсь на унитаз, не потрудившись поднять крышку, сжимаюсь в позе эмбриона. Внутренности противно жжет, выворачивает наизнанку. Кафель холодит стопы, но не остужает боль внутри.

Так хреново.

Хреновее, чем предполагала.

Гораздо хреновее.

Кажется, будто выкидыш случился у меня. Будто я кубарем летела вниз с проклятой лестницы родового особняка. Будто я пересчитала ступени своими ребрами. Будто из меня медленно, капля за каплей вытекает жизнь.

И вроде бы стоит сжать бедра крепче, все должно прекратиться, попросту обязано.

Но…

Но ничего не прекращается. Не останавливается ни на миг.

Тело трясет, живот, словно хлещет стальными лезвиями. Глаза обжигает нещадно, слезы струятся по щекам. Зажимаю рот ладонью, пытаюсь заглушить рыдания, успокоиться, прийти в чувство.

Бесполезно.

Тихонько скулю, а хочется выть, бередить незарубцевавшиеся раны, вспарывать душу по свежему следу.

Закройся на замок, идиотка, включи воду.

Нельзя, чтобы он услышал. Нельзя, чтобы понял.

Намереваюсь подняться… и замираю.

Он уже здесь, стоит в дверях. Из одежды на нем только брюки, которые он так и не снял вчера, когда мы уснули, крепко вцепившись друг в друга. Без секса, без ласк, без поцелуев. Просто вместе.

Черт, не успела.

Фон Вейганд подходит ко мне ближе, опускается на колени, совсем рядом. Ласково ведет пальцами по линии колен, трется щетиной о нежную кожу, обнимает мои ноги.

— Я не жалею, — бормочу сбивчиво.

Он молчит.

— Пройдет, — вытираю слезы, сражаюсь с истерикой. — Сегодня тяжело, плюс ПМС, но это всегда проходит. Правда, попустит.

Обнимает меня крепче, не произносит ни слова.

— Ремарк как-то написал, не отдавайте сердце людям. Люди твари, всегда уходят, а вы типа остаетесь у разбитого корыта. Ну, и с дыркой в груди, что еще гораздо хуже. Хотя он не вполне такое написал, немного похоже, — задыхаюсь от сдерживаемых рыданий, не удается унять дрожь в голосе. — Но, знаешь, бывает же иначе. Бывает, никому не надо уходить. Бывает, хочется остаться. И я не стану ныть про любовь. Любовь избитое, затасканное понятие, которое пользуют все, кому не лень. А между нами другое.

Между нами близость.

Глава 10.1

В чем сила, брат?..

Стоп, промахнулась.

В чем счастье, товарищи?

Мы привыкли ждать. Надеяться на извечное «авось», верить в несбыточное чудо.

С ленцой усаживаться на уютный диван, закрывать уставшие глаза, предаваться сладкому бездействию. Отключать мозг и врубать телевизор, хрустеть аппетитными чипсами, пить пиво в компании закадычных друзей. Всерьез полагать, будто изменим заурядную жизнь, взорвем унылую рутину, начнем с чистого листа. Совсем скоро, практически завтра.

Завтра купим абонемент в спортзал или хотя бы покачаем пресс, присядем пятьдесят раз, проснемся раньше и отправимся на пробежку в парк.

Завтра уволимся с дурацкой работы, пошлем к черту шефа-дебила, ведь он нас абсолютно не ценит, найдем достойную вакансию, возьмемся за выгодный проект.

Завтра потребуем заслуженный отпуск, вырвемся отдохнуть, забронируем тот чудесный отель на побережье, насладимся морем, солнцем, воздухом.

Завтра бросим курить. Завтра уберем завалы в шкафу. Завтра разорвем изматывающие отношения с давно нелюбимым человеком. Завтра попросим прощения за ошибки. Завтра докажем окружающим чего стоим, поднимем планку выше, до небес, установим мировой рекорд…

Makes sense. (Логично).

И это сделает нас счастливыми?

Сделает счастливым лично тебя?

Не парня из офиса конкурентов. Не актера, улыбающегося с рекламного плаката о безумно вкусном йогурте. Не гуру популярной секты, что выкачивает последние гроши из легко внушаемого народа. Не сурового политика, который чеканит тщательно зазубренный текст.

А именно тебя.

Можно избавиться от лишних килограммов, умело придать внешности идеальный вид, но остаться закомплексованным ребенком внутри.

Можно распоряжаться миллионами, заключать успешные контракты, выстроить целую империю, но алчно дрожать над каждой копейкой и чувствовать себя нищим.

Можно топить горечь едой, алкоголем, сигаретами, чем-то покрепче. Можно утолить голод плодотворным шопингом, крутым смартфоном, продвинутым ноутбуком, эксклюзивным авто. Можно заткнуть глотку чужой завистью, искренним обожанием, стройной чередой неоспоримых побед.

Вот только жажда никуда не денется. Притупится, отступит, затихнет. Не исчезнет, нет.

И знаете что?

Настоящая сила в счастье.

В том счастье, которое не требует жертв, не выдвигает разумных компромиссов, случается само собой. Без него не бываем сыты, не ведаем блаженного покоя, не обретаем ровным счетом ничего. Не существуем.

Одни продолжат исправно трудиться по рабскому графику, будут довольствоваться иллюзией независимости, хвастаться новыми полезными приобретениями. Будут кричать о защите прав или молчать в тряпочку, мнить себя непризнанными гениями или не станут особо задумываться. Будут пешками для других. Тех, вроде бы, влиятельных, очень могущественных, однако запертых в клетке собственного шахматного поля.

Интересно, сколько нужно затрещин? Сколько нужно пинков судьбы?

Чтобы очнуться от спячки, чтобы, наконец, осознать.

Внешность не имеет значения, модные прибамбасы и деньги — также не важны. Не важна даже способность оторвать зад от дивана и развить бурную деятельность по достижению цели.

Счастливые люди не играют в игры. Не следуют правилам, не носят кандалы.

Они свободны.

***

Жизнь удивительно смахивает на покер.

Кто-то стабильно лажает, тщетно надеясь заполучить роял-флеш. А кто-то умудряется срубить большой куш, владея лишь парой двоек.

Just a matter of choice. (Просто вопрос выбора.)

Потерять остатки воли, перечеркнуть прошлое, выбросить собственные планы на помойку, отказаться от друзей и семьи, от привычных атрибутов уютной повседневности, от шанса познать материнство.

Но роял-флеш, тьфу, фон Вейганд стоит того.

Стоит же, да?

Пока тасуется колода, ты не догадываешься о тяжести последствий, не подозреваешь о той боли, через которую придется пройти, не понимаешь, чем надо пожертвовать ради мечты. Есть только пьянящая эйфория, дикая энергия, вынуждающая кожу полыхать огнем.

Хоть бы повезло, дай мне чертову карту!.. Опять в пролете. Вот дерьмо. Ну, ничего, обязательно сработает потом.

Наверное, никто не поверит, что, несмотря на преграды и трудности, путь к цели гораздо легче и приятнее, чем наслаждение этой самой целью. Что некоторым мечтам куда лучше оставаться мечтами, а не обращаться в суровую реальность. Что, вскрывая выигрышную комбинацию, испытываешь горечь, но никак не счастье.

Рыдания на исходе, чаша выпита до дна, суть иссушена. Липкий влажный пепел замерзает на устах. Стопы стерты в кровь, изувечены костяшки пальцев, белеют сквозь истерзанную плоть, оттеняются свежим мясом.

В ушах все еще звучит скрежет скрещенных мечей. Жутко дышать, боязно шелохнуться, нарушить драгоценный миг, рассеять призрачный мираж.

Все ставишь на кон, закладываешь душу дьяволу.

Хочешь увидеть луч солнца, удержать сверкающую пустоту в скрюченных судорогой руках. Хочешь зацепиться за краешек надежды, растопить лед бесчувственного сердца. Хочешь приручить зверя.

С благоговейным трепетом наблюдаешь, как прежде нерушимые стены покрывает густая паутина трещин, как со скорбным звоном падают на землю ржавые цепи, как мрачные врата распахиваются настежь и там…

Истинный хищник не превратится в пушистого котенка. Безжалостное чудовище не примет человеческий облик. Ведь монстр есть монстр. Хоть смертельно раненый, хоть пойманный в горящую ловушку. Хоть влюбленный.

Оставим «Аленький цветочек» наивным детям и неисправим романтикам, туда же внесем грезы о принцах и честности любых голосований.

Возможно, фон Вейганд был прав, когда говорил о дверях. Типа их нельзя открывать.

Да, можно развернуться и уйти, отгородиться от случившегося, повесить тысячи надежных замков, старательно делать вид, будто ничего не произошло.

Но разве забудешь, как однажды оказался там?

По ту сторону тьмы, по ту сторону света, по ту сторону сбывшихся желаний.

Мой мучитель запечатает комнату, задвинет массивный засов, однако память стирать не станет. Ни мне, ни себе. Теперь мы оба четко знаем — возврата нет, выключен контроль, испорчены тормоза.

***

Наши отношения достигли нового уровня. Наметились позитивные перемены, появилось больше доверия, во всех сферах преобладал непривычный штиль.

Происшествие в туалете, в первый день месячных, сразу после откровений на London Eye было чересчур интимным.

Даже для меня. Даже для того, чтобы об этом просто думать.

Поцелуи сквозь слезы. По оголенным проводам, соприкасаясь наэлектризованной кожей, нервно кусая губы, тая в объятиях друг друга.

Сложно припомнить подобный момент, не удается отыскать сходный слайд в кинофильме минувших лет. Миг, когда сияющие нити счастья столь же нагло вплетаются в серое полотно утраты.

Тянуло плакать и смеяться одновременно, причем совершенно искренне, по-настоящему, не фальшивя ноты.

А потом…

Потом мы уехали, вернулись обратно в Германию, в родовой особняк Валленбергов, в стандартный ритм существования.

Казалось, ничего не изменилось. Но на самом деле изменилось абсолютно все.

Андрей супился и упрямо хранил молчание, если только речь не шла о важных вопросах, в остальном он не реагировал на шпильки, сохранял тотальное равнодушие. Очевидно, получил втык от хозяина, что не доглядел за подопытной.

Охранники вновь сменились, график прогулок и выездов сняли с производства по причине отсутствия самих прогулок и выездов.

Массажистов, косметологов и прочих подозрительных субъектов привозили с доставкой на дом. Тщательно осматривали от макушки до пяток на всех возможных и невозможных детекторах, заставляли подписать обязательный договор о неразглашении, стращали судом, тюрьмой, голодными собаками.

Пройдя семь кругов ада, хм, то есть, пройдя проверку, бедняги рассчитывали на яркие и зажигательные спецэффекты.

Ну, ожидали малобюджетную экранизацию зомби-апокалипсиса, кровавую бойню с тесаками, мачете и ятаганами, на худой конец, собирались заценить адронный коллайдер в действии.

А приходилось лицезреть скромную меня.

Сплошное разочарование, не спорю.

Звонить родителям не запрещалось, позволялось устраивать видео-трансляции, юзать Интернет и терзать Ворд бездарными виршами, попутно заливая клавиатуру слюнями и соплями.

Невероятно, но факт: я не бунтовала. Не рвалась на свободу, не требовала индульгенций. Не приставала ни к сутенеру-зануде, ни к амбалам-охранникам. Не устраивала саботаж, не занималась провокациями.

Короче, лишилась вкуса к простым прелестям человеческой жизни.

Повозбухала для проформы и быстро остыла. Стало решительно плевать. В город не хотелось, не тянуло покинуть безопасные пределы спальни, нарезать несколько кругов на свежем воздухе или посидеть в зимнем саду.

Впрочем, ваша покорная слуга не обленилась, не заплыла жиром и не бросила следить за внешностью. Исправно тренировалась, красилась, наряжалась, делала прическу, после выползала на зеленые лужайки. Чисто побродить, чисто сохранить здоровый цвет лица.

Дни проходили однообразно, ночи казались интереснее.

Мы занимались обычным сексом.

Хотя «обычно» — не слишком подходящее определение. Даже зрительный контакт с фон Вейгандом трудно назвать «обычным». От «обычных» вещей не пробирает дрожь, не слабеют колени, не трясет точно в лихорадке.

Магия должна выветриться, эффект одержимости должен отпустить.

Вот только не отпускало, ничего не выветривалось. Категорически ничего.

Мы занимались сексом очень нежно.

Конечно, это случалось и раньше. Не все же плети с кнутами да наручники, не всякий же раз до синяков и чокнутого пульса. Подчас жаждешь традиционно, банально и ванильно, практически без надлома.

Нежно, но не так.

Вечером, завершив неотложные дела, фон Вейганд лично купал драгоценную игрушку. Возвел сей нехитрый процесс до священного ритуала. Скользил крупными ладонями по влажной коже, проникал везде и всюду, не ведая стыда, не разрешая проявить ответную активность. Мыл длинные волосы, долго перебирал пряди, аккуратно расчесывал, вдыхал неповторимый аромат. Вытирал желанное тело полотенцем, укутывал в мягкий халат.

Гребаный маньяк.

Он начинал издалека, не торопился, растягивал изощренную пытку до бесконечности. Касался стопы, с благоговейным трепетом целовал каждый пальчик, горячим языком исследовал тонкую лодыжку, постепенно двигался выше. Раздвигал ноги, терся щетиной о внутреннюю поверхность бедра, вырывал из горла приглушенные всхлипы и грешные стоны.

Снова и снова.

Брал неспешно, закрывал рот ухмыляющимися губами, не позволяя кричать. Овладевал медленными, но сокрушительными толчками. Чуть отстранялся и строго приказывал открыть глаза. Ему нравилось смотреть. Наслаждаться нечетким отражением безумия в одурманенном взоре, увлекать за грань, обнажать чувства.

Это не было цунами. Это не было штормом.

Скорее квинтэссенцией тьмы.

В легких прикосновениях фон Вейганда сквозила сдерживаемая сила. Он не сжимал и не стискивал податливую плоть, не выкручивал руки, не вынуждал опускаться на колени, призывно прогибаться, чтобы испробовать любимую позу. Не проявлял ни капли грубости.

Однако от обманчивой ласки становилось еще страшнее, еще более жутко.

Мне даровали передышку. Ограждали от волнений, кормили шоколадом и пирожными, покупали новые платья и драгоценности. Трахали с осторожностью.

Надолго ли?

А интереснее — что будет, когда изголодавшийся зверь таки сорвется с цепи.

Сразу потащит в подвал, милостиво ограничится распечатанным задом…

— Есть третий вариант, — хрипло шепчет на ухо, заставляя вздрогнуть.

Черт, неужели рассуждаю вслух?! Ощутимо напрягаюсь.

— Либо я подаю на развод, либо Сильвия.

Вздыхаю с облегчением. К счастью, пронесло.

— Разумеется, Сильвия не захочет добровольно отказаться от состояния. А я владею независимым бизнесом, собственными деньгами, но не миллиардами. Лишиться законного наследства? — притягивает ближе, обжигает. — Пожалуй, нет.

Вокруг царит уютный полумрак. Лежу на широкой кровати, фон Вейганд — совсем рядом, повернулся на бок, выводит загадочные узоры, едва касается тяжело вздымающейся груди.

— Существует альтернатива.

Небрежно целует в щеку.

— Дед регулярно намекает.

Прижимается к приоткрытым губам.

— В завещании ничего не сказано на случай вдовства, — слегка кусает, не до крови, только дразнит, смыкает зубы. — Если моя супруга погибнет, не важно, каким образом, развод не потребуется.

Нервно сглатываю.

— Сильвия давно собирает компромат, пытается подстраховаться, — смеется. — Правда, она не знает главного. Я сам поставляю поддельные факты.

Пальцы движутся вдоль живота, огненными стрелами прямо по беззащитной коже.

— Забавно слушать глупые угрозы.

О, Боже.

— Забавно владеть тем, что можешь в любой момент уничтожить.

Порочно выгибаюсь.

— Не бойся, Лора.

Не остается ничего святого, и в то же время свято все.

— Я слишком хочу тебя.

Красные всполохи рассекают ночь.

— Сейчас.

Шелковые прикосновения сводят с ума, пленяют дух, подчиняют тело.

— Сегодня.

Сладкий яд похоти струится по венам.

— Всегда.

Глубже, быстрее, сильнее, а после неторопливо, на зыбкой поверхности, продлевая пытку, принуждая извиваться, заставляя взвыть, истекать желанием.

— Du bist meinе, (Ты моя), — контрольный выстрел.

И вселенная взрывается.

Погружаюсь во мрак, в звенящую тишину, продолжаю трепетать. Фон Вейганд намеренно не замечает полуобморочного состояния, уверенным жестом разводит дрожащие ноги в разные стороны и целует.

Там, чуть ниже живота, бесстыдными губами, наглым языком.

Целует совершенно по-хамски, невыносимо, непостижимо. Целует, обращая в рабыню, выворачивая мир наизнанку, срывая покровы и запреты. Целует до раскаленных иголок внутри. До хмельного экстаза, до наркотического исступления, до черты и за чертой.

Вот как ему удается? Как он умудряется?

Всякий раз быть сверху. Руководить при любом раскладе, в любом положении.

— Не надо никого убивать, — говорю позже, когда наступает пауза, и, наконец, получается заговорить. — Наверное, прозвучу несколько старомодно. Честно признаюсь, не очень-то кайфово, если ради меня погибают люди.

— Кто-то уже мог умереть, — с неприкрытой иронией заявляет фон Вейганд.

— В смысле? — выскальзываю из объятий. — Ты о чем?

— Так, к слову пришлось, — бросает с нарочитым равнодушием, откидывается на подушки, заводит руки за голову.

— Типа пошутил? — спрашиваю настороженно.

— Типа предположил, — такую ухмылку не скроет даже темнота.

— Ну, и кого же ты приговорил… извини, предположил? — грозно нависаю над ним.

Мой школьный учитель по физре? Тот еще козел. Клеился к малолеткам, ставил двойки за пропущенные занятия, назначил нам многокилометровый кросс… Хотя здесь он поступил правильно, иначе я бы давно не пролазила в дверные проемы.

Ладно, фон Вейганд понятия не имеет про физрука. Вычеркиваем.

Леонид? Странно, почему этому гаду сразу почки не отбили. Лапал чужое, выражался не лучшим образом, в целом подонок под каким углом не оценивай. Зла на него не держу, чтоб он сдох, сукин сын. Вообще, я натура добрая, ненавижу ублюдка, вполне отходчивая, гори в аду, ничтожество.

Сомнительно, мелкая сошка, стыдоба, не достоин внимания.

Стас? Мой несостоявшийся жених, хренов мошенник и конченая сволочь. За ним давно охота идет. Ох, соблазнительно, сама бы его на ленты нарезала, в бантики завязала…

Черт.

Другая догадка молнией пронзает размякший мозг.

— Что ты сделал с Анной?! — хватаю фон Вейганда за плечи, инстинктивно впиваюсь в гладкую кожу ногтями.

— Ничего, — издевательские искры вспыхивают в черных глазах.

— Ведь просила ее не трогать, — становится паршиво. — Простила ее.

— Но я не простил, — насмешливо хмыкает.

— За предательство, которое организовывал лично? — пораженно восклицаю.

— За отношение к тебе, — проводит пальцами по позвоночнику, использует запрещенный прием. — За ложь.

— Это ужасно, — сердце обрывается.

Отстраняюсь, зарываюсь в простынь, сворачиваюсь в клубочек.

— Тише, — нежно прижимается сзади, заботливо успокаивает. — Анна весьма здорова.

— И? — требую детальных пояснений.

— И лично я не причинял ей никакого вреда.

Какое облегчение. Заметьте — лично не причинял. А через подопечных?

— Тем не менее, investigabiles viae Domini, (неисповедимы пути Господни,) — чмокает меня в макушку. — Судьба может сложиться печально. Увольнение, трудности с поиском новой работы, переезд на Украину.

Кукловод управляет глупыми марионетками. Кого-то снабжает фальшивым компроматом, кого-то выводит из игры.

— Жутко, да? — интересуется вкрадчиво. — Жутко сознавать, что я способен сотворить с тобой, с твоей семьей, с твоей жизнью.

Безошибочно угадывает тайные страхи.

— Дура, — хмыкает, притягивает крепче, шепчет: — Дурочка.

Вроде идеально.

Любимый мужчина поведал о сокровенном, раскрыл козыри, почти подставился под удар. Готов решить проблемы, защитить и уберечь от невзгод. Временно ограничил свободу, хотя действует во благо. В будущем непременно позволит выезжать за пределы особняка, добавит особые привилегии, осыплет златом и бриллиантами.

Но кое-что изменилось. Окончательно, бесповоротно.

Я получила ответы, которые мне не понравились.

Впрочем, ответы не должны нравиться. Они существуют, вне зависимости от наших иллюзий и предпочтений.

Беда заключается в ином. Мыслительный процесс затягивает похлеще героина. Однажды попробуешь — никакая детоксикация не поможет.

И я думала, снова очень много думала обо всем.

***

Фрагменты сливались воедино, формировали четкое изображение, дарили шанс ступить на запретную территорию.

Территорию убийцы. Садиста, манипулятора, собственника, эгоиста… В общем, обладателя множества лестных эпитетов.

И, знаете, я начинала понимать мотивы фон Вейганда. Слишком хорошо понимать.

Он сохранял жизнь Сильвии не по доброте душевной, а потому что не желал идти на уступки деду, в очередной раз доказывать схожесть с ненавистным родственником. Хотя стервозная супруга казалась не важнее бронзовой статуэтки в холле.

Человеком больше, человеком меньше. Разве принципиально?

Можно рекламировать романтичные образы благородных киллеров, доблестных бандитов, честных олигархов. Реальность остается реальностью. Когда ты убиваешь, меняется все. Грани стираются, нельзя отмотать пленку. Нельзя просто взять и вернуться назад.

На его руках запеклась кровь. На руках, ласкающих и терзающих меня, запеклась кровь.

Прозвучит чудовищно, зато правдиво: если бы в детстве фон Вейганда избивали, унижали, насиловали, дрессировали, словно животное, стало бы легче.

Да, именно так — проще и легче.

Найти причину, вцепиться в нее мертвой хваткой, отстаивать точку зрения до хрипоты, поставить диагноз другому и захлебнуться собственной офигенностью.

Курит? Проявляет скрытую потребность сосать член.

Фанатеет по анальному сексу? Латентный гей.

Любит жестко, оставляет синяки, тянет за волосы, подчас пользует наручники, а порой ремень, тащится от разнообразия острых ощущений? Ах, он хренов извращенец. Его гнобили с младенчества, поэтому моральный урод пытается самоутвердиться.

Но фон Вейганд родился таким. И детство у него было прекрасное.

Я проверяла.

Серьезно, не подкалываю.

Долго приставала с расспросами, требовала подробностей, лиричных воспоминаний. Конечно, не прямым текстом, не столь грубо. Всего лишь при каждом удобном случае заливалась соловьем о сбитых коленках, лазанью по деревьям и прочей памятной ерунде.

— Смотри, — протягивает потрепанный альбом.

Никаких комментариев, никаких предостережений. Разворачивается и уходит, оставляет тет-а-тет с разрозненными паззлами.

Бережно притрагиваюсь к сокровищу кончиками пальцев, голодным взором вглядываюсь в застывшие тени минувших дней, стараюсь уловить настроение, проникнуть вглубь и молча осязать.

Погружаюсь в летопись черно-белых событий.

Мама… стройная, невероятно красивая и притягательная. Выразительные глаза бросают вызов, пухлые губы складываются в чарующей улыбке, темные локоны обрамляют ангельский лик.

Папа… высокий, статный, отлично сложенный. От него не исходит дикой энергетики, присущей Валленбергам, веет приятным теплом. Светлые волосы коротко острижены, черты лица располагающие, мягкие, не ощущается никакой агрессии.

Сын… крошечный, толстенький, в пеленках.

«Не лысый», — усмехаюсь, переворачиваю страницу.

Множество фотографий, каждая пропитана счастьем, пронизана светом. Тут не пахнет побоями, насилием и психологической травмой.

Непривычно наблюдать за юным фон Вейгандом, будто окунаюсь в новый мир. Изучаю эволюцию Александра, с горечью понимаю: у меня мог родиться такой сын. Я могла петь ему колыбельные, убаюкивать, прижимая к груди.

А потом вижу знакомый взгляд. Не взрослого, еще подростка, но уже хищника.

Настоящий лидер и вожак стаи, единственный предводитель не потерпит конкурентов. Гордо стоит в окружении школьных друзей, всем видом демонстрирует — при попытке захвата власти чужаком жестокая расправа последует незамедлительно.

Если в классе кого-то били, то вряд ли его. Если все-таки его, то мне искренне жаль тех, кто посмел.

Да, смерть родителей повлияла на характер и восприятие окружающей действительности. Тем не менее, до трагической автокатастрофы парень все равно открыто стремился к роли господствующего тирана. Это читалось в исторических кадрах, без купюр, совершенно очевидно. В осанке, в повороте головы, в манере держаться.

— Довольна? — фон Вейганд садится рядом.

Вздрагиваю от неожиданности, буквально подскакиваю на месте. За окном сгущаются сумерки, счет времени потерян.

— Когда ты в первый раз переспал с женщиной? — спрашиваю и сразу же густо краснею.

Он забирает альбом, внимательно оценивает обложку и нарочито сурово заключает:

— Действительно семейные фото, а то я испугался, что перепутал.

— Признавайся, — повторяю с нажимом. — Когда, где, с кем.

Плохие мальчики рано познают науку любви. Спортсмены, обладающие безупречной фигурой, хулиганы с горящим взглядом и повадками тигра. Они в любой миг готовы к решающему броску. Кружат голову покруче наркоты, сводят с ума и наивных девчонок, и опытных дам.

— Ревнуешь? — издевательски ухмыляется.

— Говори! — повышаю голос.

— Лучше покажу, — заговорщически подмигивает.

Легко подхватывает меня, перебрасывает через плечо и несет на кровать.

И пока я могу думать, думаю о том, как ревную фон Вейганда. Безумно, эгоистично, бешено, к каждой из женщин, побывавшей в этих крепких объятьях, стонавшей под этим мощным телом.

Плевать, что его руки по локоть в крови.

Плевать, что он легко перекусит мною на завтрак и запьет ароматным кофе.

Плевать, что пугает до дрожи, способен уничтожить и растоптать, обратить в покорное животное, прахом развеять по ветру.

Я постепенно привыкну к ответам, приму все, как есть.

Любовь — это дорога. И мы пройдем ее вместе.

Глава 10.2

— Нам нужно общее хобби, — деловито поправляю грудь, выпадающую из развратного выреза ярко-красного платья.

— Одно вроде есть, — фон Вейганд уперто не отрывает взор от экрана.

Зря игнорирует опасность.

— Секс не считается, — заявляю строго.

Нагло прохожу в кабинет, закрываю дверь на замок, смело отрезаю пути к отступлению.

— Вообще-то, я имел в виду наши проникновенные беседы, — уточняет невинным тоном.

— «Возьми в рот» и «раздвинь ноги шире» — это не беседа, — надменно фыркаю.

— Но это фразы, из которых она состоит, — замечает резонно.

Приближаюсь вплотную к рабочему столу, кладу ладони на отполированную до блеска деревянную поверхность, наклоняюсь вперед, демонстрирую скромные природные богатства. Тщетно ожидаю реакции, виновник бунта не торопится отвлекаться, занят работой.

— Предлагаю подробно обсудить“ Berg International”, все насущные проблемы, трудности и методы их решения.

Вдох-выдох.

Опять никакого ответа, даже взглядом не удостаивает.

Тогда лови гранату.

— Давай, объясни суть, введи меня в курс, научи основам управления. Кстати, в универе читали много умных лекций по экономике и праву.

Пофиг, что ни слова оттуда не вспомню. Не будем акцентировать внимание на ничего не значащих деталях.

— Я не собираюсь провести остаток дней в бигуди, огуречной маске и засаленном халате. Я самодостаточная личность, поэтому требую должного уважения. Хочу принимать активное участие, сотрудничать, помогать. Ну, или хотя бы вникнуть в ситуацию.

Короче, свободу попугаям.

— Надоело бездельничать, наслаждаться этими мерзкими СПА-процедурами, маникюрами, педикюрами, массажами… Надоело находиться на вечном иждивении!

«Повысь голос, прибавь жесткости», — советует внутренний скептик.

— Пора завязывать, — неловко запинаюсь.

«Тряпка», — констатирует презрительно.

— Хватит, — пробую разжечь боевой запал.

«Облажалась», — заливисто хихикает.

— Сколько можно?! — с истеричным воплем захлопываю ноутбук фон Вейганда.

И посыпаю голову пеплом, и обматываю вокруг горла веревку, и вскрываю вены лезвием бритвы, и приставляю к виску кольт сорок пятого калибра.

Ладно, если серьезно, то просто отскакиваю в сторону, мечтая дематериализоваться.

«Перегнула», — понимаю с опозданием.

Черные глаза вспыхивают недобрым огнем, рот кривится в слабом подобии усмешки.

Наверное, не стоит намеренно вызывать ярость зверя. Особенно нарядившись в короткое обтягивающее алое платье. Особенно расцветив губы красным. Особенно…

— Komm zu mir, meine Schlampe. (Иди ко мне, моя шлюха.)

Гремучая смесь страха и вожделения овладевает телом, практически физической болью пропитывает каждую клеточку. Кровь мигом приливает к щекам, сердце сжимается в стальных тисках, а по спине разливается предательский холод. Пространство комнаты окрашивают бордовые всполохи.

Чувствую себя голой и беззащитной, скованной властью. Магнетической властью этого мужчины надо мной, грешной плотью и затуманенным разумом.

Но не сдаюсь.

— Подойду, когда поклянешься, что не тронешь, — дебильно улыбаюсь.

— Ты подойдешь в любом случае, — обещает мрачно.

Поспешно ретируюсь к двери, безрезультатно терзаю замок, механизм будто заклинило.

Черт, черт, черт… Зачем было закрывать? Вот засада.

Лихорадочно копошусь, дергаю и кручу ручку. Проходит пара минут, прежде чем удается сообразить — выход заблокирован. Похоже, здесь размещен целый арсенал ловушек.

— Мошенничество, — поворачиваюсь к фон Вейганду лицом. — Так нечестно.

— Неужели? — его брови удивленно изгибаются. — Komm zu mir. (Иди ко мне.)

Удрученно вздыхаю и выполняю приказ. Покорно следую на эшафот, замираю в непосредственной близости от кресла руководителя.

— Никогда не беспокой меня в кабинете. Никогда не отвлекай от работы. Никогда не задавай лишних вопросов, — перечисляет хмуро. — Говорил?

Молча киваю.

— Значит, не обижайся, — он поднимается, обхватывает за талию, поворачивает и толкает к столу, вынуждает удариться животом.

Сдавленно всхлипываю, машинально стараюсь вырваться.

— Хорошее отношение тебя пугает, плохое — тоже, — медленно поднимает материю платья вверх, выше и выше, почти до груди, обнажает послушную игрушку. — Что же остается?

— Золотая середина, — сбивчиво бормочу.

— Точно, — буквально впечатывается сзади, дает оценить градус собственного возбуждения, а после отстраняется.

Собирает распущенные волосы в хвост, отбрасывает на бок, скользит языком по шее, опаляет горячим дыханием. Коленом раздвигает бедра, сильно и резко, вырывая новый вскрик. Коленом прижимается к… очень плотно прижимается между ног и сводит с ума, движется в такт, окунает в пучину похотливого безумия.

— Строительство — основное направление “Berg International”, - открывает ноутбук, жмет клавиши, запуская разные программы и документы. — Основное видимое направление.

Ткань брюк, ткань трусиков. Такая тонкая ткань.

— Существует много других, скрытых и сверхсекретных, которые обсудим позже, — шепчет, легонько покусывая мочку уха.

Не способна думать, могу только порочно извиваться, ловить непристойный ритм.

— …продажа устаревшего оборудования… покупка фирм в странах… назначение на должность… снятие с должности… зарубежные подразделения… доход составляет…

Диаграммы и графики расплываются перед глазами, цифры и термины пролетают мимо. Важная информация растворяется в обжигающем потоке токсичного наслаждения.

Прошу, быстрее.

Сейчас мне безразлично то, как это выглядит. Безразлично, что я хуже голодной самки, хуже животного в период течки. Главное — достичь пика, критической точки.

Пожалуйста.

Не нужны ловкие пальцы, не нужен раскаленный член. Достаточно этих дразнящих прикосновений. Достаточно присутствия рядом. Нежного зверства в шелке любимого голоса.

Трепещу в миллиметре от желанной смерти, когда все замирает.

— Я придумал нам общее хобби, — нарочито радостно сообщает фон Вейганд.

— Прошу, еще, — задыхаюсь от разочарования, сама льну к мучителю.

— Еще? — удерживает мои бедра на расстоянии.

Потом буду стыдиться. Потом буду ненавидеть себя за унизительную слабость.

— Да, сделай…

— Ты о чем? — мастерски имитирует изумление.

— Об оргазме! — восклицаю гневно.

— Нет, meine Schlampe, — смеется и отстраняется. — Трахну тебя по-настоящему.

«Трахни как угодно», — тут же ужасаюсь пошлости мыслей.

Очень стараюсь вернуть трезвость сознанию, однако получается с трудом. Привожу платье в порядок, с остальным гораздо сложнее.

Фон Вейганд уверенно отступает в сторону, направляется к стене с книжными полками.

— Помнишь?

Активирует скрытую систему, отворяет потайной ход.

Конечно, помню.

Первая официальная вечеринка баронессы Бадовской, первая встреча с Сильвией, первые обнимашки с Гаем Мортоном. Абсент, вкусный торт, нож, ласкающий взмокшую кожу.

Такое не забудешь.

— Это путь в подземелья, — поясняет елейно.

— Любопытно, — нервно пожимаю плечами. — Хитро устроено.

«Где пульт управления? — пробую незаметно осмотреть стол на предмет подозрительных кнопок. — Где бы я спрятала пульт управления, если бы была чокнутым садистом?»

Необходимо разблокировать дверь и тогда…

— Даже не пытайся убежать, — опережает развитие событий.

— Не пытаюсь, — надеюсь, прозвучало возмущенно.

Фон Вейганд неумолимо приближается, не выпускает из-под прицела. Грация хищника завораживает, парализует жертву, не позволяет разрушить магические чары.

— Под общим хобби ты подразумевал романтическую прогулку в подвал? — произношу чуть слышно.

Господи.

Сердце пропускает удар, пульс замерзает.

Ответов больше нет, соблазнительный наряд разорван в клочья. Алые лоскуты, будто полосы свежей плоти, опадают на пол, знаменуют начало кровавой бойни.

Он подхватывает меня на руки, увлекает в неизвестность. Не успеваю ни испугаться, ни завопить. Доля секунды — и нас захлестывает водоворот.

Наивная девочка зажата между жаром пылающего мускулистого тела и льдом шершавой каменной поверхности. Выгибает спину, движется навстречу монстру, обнимает его бедра ногами. Умоляет проникнуть глубже, умоляет не останавливаться.

— Заметила цепи? — рычит фон Вейганд, совершая очередной мощный толчок. — Кандалы внизу.

Свет, льющийся из огромных окон кабинета, мягко рассеивает полумрак потайного хода. Впрочем, не сразу удается сфокусировать зрение и рассмотреть припыленное железо, а правее, поодаль ступени бесконечной винтовой лестницы.

— Могу похоронить тебя прямо здесь, — перехватывает запястья, отводит в разные стороны, резко прижимает к стене. — Могу приковать, полосовать кнутом и трахать.

Не чувствую боли, пронизана диким возбуждением.

— Но ничего этого не произойдет, — впивается в рот алчным поцелуем, не прекращает яростных движений, слегка отстраняется, с дьявольской ухмылкой вносит ясность: — Если только сама не попросишь.

— Неужели дашь право решать? — медленно веду языком по его губам. — Раньше не особо заморачивался по поводу чужих предпочтений.

— Хочешь, обсудим “Berg International”? — шепчет хрипло.

— Хочу обсудить свою компанию, — заявляю нагло.

— А она у тебя есть? — совершает новый толчок, выбивает воздух из легких.

— Ты п-поможешь ее создать, — бормочу сквозь прерывистые стоны.

— Для начала создай бизнес-план, — иронично бросает фон Вейганд.

Нажимает на скрытую пружину, и секретный ход закрывается в мгновение ока.

Остаемся наедине, окруженные темным бархатом вечной ночи. Потерянные во мраке, вкушаем горько-сладкий яд запрещенных удовольствий.

***

Добро пожаловать за грань.

За грань унылой реальности. За грань человеческих возможностей. За грань разумного, доброго, вечного. В мир, где разбиваются надежды и сгорают мечты. В мир, где придется вышвырнуть на помойку стыд и совесть. В мир, где честность и порядочность — всего лишь бесполезный балласт на пути к вожделенному успеху.

Здесь каждый одинок, не потому что намеренно избегает компании, а потому что иначе не выжить. Сражаешься только сам за себя — либо бьешь первым, либо погибаешь. Слова и улыбки не заслуживают веры, бескорыстная помощь вызывает подозрение, и, внимательно выслушав совет, лучше поступить с точностью до наоборот.

Волчьи правила смущают? Претят моральным принципам? Рвут шаблон?

Это бизнес, детка. Никто не говорил, что будет легко.

Не стоит паниковать, ситуация под контролем. Сдаем оружие, комфортно располагаемся за игральным столом, дегустируем виски, зажимаем жирную тушку сигары между пальцами, примеряем маски, сканируем противников на вшивость.

Делаем ставки, господа.

Кто сорвет большой куш? На чьей могиле победитель станцует джигу?

Прекрасно понимаю, я не создана для взрослых забав. Слишком наивна и проста, чересчур остро реагирую, легко выхожу из строя и ударяюсь в продолжительную истерику. Далека от лидерства, несмотря на грезы о сладком триумфе. Знаю, что зря подписываюсь на заведомо провальную авантюру, ибо холодный расчет и стервозность нельзя прикупить на местной распродаже.

Однако никчемное положение сексуальной рабыни жутко напрягает. Вроде накормлена и напоена, приодета с иголочки, но фактических прав не больше чем у прикроватной тумбы.

Желаю отличиться, покорить недосягаемую вершину, организовать грандиозный проект.

Ладно, мало-мальски важный проект.

Ну, хоть проектик.

Возможно, пришел закономерный черед фонтанировать бредовыми идеями, ведь у психов по весне случается обострение. Возможно, сказался колоссальный выброс адреналина, ведь не всякий раз трахают в кромешной темноте, практически на пороге камеры пыток.

В общем, меня осенило — финансы есть, энергии тоже полно. Если не начну действовать, то капитальная течь в давно съехавшей крыше точно обеспечена. Еще немного и взвою от праздного безделья.

Остались сущие пустяки: определить тему проекта, составить креативный бизнес-план и грести прибыль лопатой.

Сперва выбор пал на заурядную добычу нефти. В конце концов, классика всегда в моде.

— Построю собственную вышку с блэкджеком и шлюхами*, - заявляю радостно. — Я же без пяти минут нефтяной магнат.

*«с блэкджеком и шлюхами» — фрагмент фразы робота Бендера из второго эпизода первого сезона «Футурамы» (смысловое значение приравнивается к «у меня будет то же самое, только гораздо лучше оригинала», данное сочетание слов может быть использовано в различных вариациях, что и наблюдаем в тексте далее) (прим. авт.)

«Не хочу разочаровывать, но просмотр сериала «Даллас» в детстве еще не делает тебя нефтяным магнатом», — бесстрастно резюмирует внутренний голос.

— Тогда предлагаю копнуть глубже, в металлургию, — выдвигаю новый вариант. — Нужно обустроить свой завод…

«Преферансом и блудницами?» — стебется негодяй.

— Градирней и рольгангами*, - поправляю сурово.

*градирня — устройство для охлаждения большого количества воды; рольганг — конвейер, по закрепленным на небольшом расстоянии друг от друга роликам которого перемещаются грузы (прим. авт.)

«Неужели рабочих совсем не жалко? — печально вздыхает. — Вспомни о сострадании, о доводах здравого смысла, о том, что ни черта не соображаешь в технике».

— Уговорил, займусь разведением крупного рогатого скота, в данной области уж точно имею весьма позитивный опыт, — не теряю энтузиазма.

«Конечно, фон Вейганд — порядочная скотина. Вот только о каком позитивном опыте идет речь?» — безжалостно уничтожается на корню очередное гениальное стремление.

— Проведение торжественных мероприятий, размещение кофейных аппаратов, мыловарение…

«Серьезно собираешься зачитать тысячу и одну тему на форуме начинающего банкрота?»

— Вообще-то, на форуме начинающего миллиардера.

«Давай сразу перейдем по ссылке в секс-шоп, там хотя бы картинки прикольные».

— Может, открыть зоогостиницу?

«Любопытно, и на сколько лет подобное открытие тянет по уголовному кодексу?»

— Специальный отель для передержки животных, — раздраженно цежу сквозь зубы.

«Это ты типа пояснила?» — звучит беззастенчивое издевательство над плодами долгих и кропотливых размышлений.

— Не смешно, придурок, — фыркаю и недовольно поджимаю губы.

Прискорбно, что из всех вещей на свете я безошибочно ориентируюсь лишь в пьянстве и разгуле.

Тьфу, вернее, в брачном агентстве и… брачном агентстве.

Разумеется, с нынешним наполеоновским размахом мне требуется не рядовая «брачка», а полноценная международная корпорация.

Ставки сделаны. Ставок больше нет.

Вновь врываюсь в кабинет жестокого вершителя судеб, самоубийственно нарушаю покой хищного зверя, смело распахиваю двери кабинета.

— Решено! — оглашаю громогласно, не трачу время на прелюдии. — Будущее за агентствами знакомств.

Фон Вейганд умело скрывает восторг, делает вид, будто не замечает меня, спокойно листает скучные документы.

— Жаждешь подробностей? — не дожидаюсь утвердительного ответа, делюсь сокровенным замыслом: — Это ж проще пареной репы: сначала зарегистрирую компанию, потом создам сайт, максимально доступный в использовании. Ну, чтоб даже обезьяна разобралась. Далее оплачу рекламу по ТВ, в Интернете, на уличных билбордах. Короче, пролезу везде и всюду.

Нулевой отклик. Очевидно, бедняга завидует чужим достижениям. Ничего, я не жадная, с удовольствием позволю ему искупаться в лучах моей славы.

— Найду клиенток, что особенно просто, достаточно бросить клич по отечественным городам. Мелкие сошки, пусть с минимальной базой женщин, но все же вдохновленные пьянящим ароматом наживы, кинутся раскручивать платформу.

Напрасно предвкушаю реакцию.

— Наверное, мне придется поехать на Украину, — сердце судорожно сжимается. — Лично контролировать процесс, налаживать контакт с потенциальными партнерами.

Фон Вейганд и бровью не ведет.

— Параллельно займусь поиском клиентов, что сложнее, — движусь к следующему пункту. — Надо нанять бригаду матерых спаммеров. Пусть прочесывают иностранные форумы в поисках чуток озабоченных и основательно обеспеченных ребят.

Выдерживаю театральную паузу и завершаю выступление на пафосной ноте:

— Профит! — из горла вырывается нервный смешок. — Получаю крышесносный процент за письма, чаты, проведение встреч, сдачу апартаментов приезжим женихам… Конечно, не стану раскрывать абсолютно все тонкости, тем не менее, фундамент заложен.

Черные глаза отражают блики адского пламени, полные губы складываются в ироничной ухмылке.

— Дерзай, готовь бизнес-план, — палач выдает официальное разрешение и напоследок осведомляется: — На кого оформишь предприятие?

— На себя, разумеется, — сообщаю без тени сомнений.

— Нет, — ухмылка становится шире. — Слишком рискованно.

— Почему? — искренне удивляюсь.

— Лора Подольская трудится в Китае, а у Лоры Бадовской нет никакой необходимости работать.

Прикольно, аж прямо до желудочных колик.

— Но как иначе? — впадаю в ступор.

— Очень легко, — тяжелый взгляд пронизывает насквозь. — Позаботься о подставной кандидатуре.

— Зачем? — не проявляю чудеса сообразительности.

— Затем, — бросает хлестко и недвусмысленным жестом приказывает подойти.

Безропотно подчиняюсь. Рваные удары пульса оглушают, не поддаются дрессировке. Кровь бурлит в замерзших жилах. Несколько шагов вперед, по краю бездны, осторожно и наощупь. Взмокшей кожей ощущаю нить накала между…

Между нами.

Между покорной рабыней и властным господином. Между бесправной куклой и жестоким хозяином.

Face your fear. (Взгляни страху в лицо.)

Страх материален, бьется внутри, отнимает волю, расчерчивает мир на светлое «до» и темное «после». Низвергает и возрождает, сковывает железом и ласкает шелком. Ломает на части, методично дробит на фрагменты, расщепляет до молекул. Ограняет в пагубной пыли, разминает, словно глину, обращает бесформенный слепок в запредельный идеал.

Мое проклятье, мое наказание. Только мое.

— На колени, — фон Вейганд расслаблено откидывается на спинку кресла, выразительно кивает головой.

— Я думала, мы нормально поговорим, — с трудом удается не запнуться.

— Совместим приятное с полезным, — едко произносит он. — Говорить буду я, а ты займешь рот делом.

— Но вопросы…

— Перестала понимать по-русски? — горящий взор подернут ледяной поволокой, в тоне слышится металл.

Без возражений опускаюсь ниц, касаюсь сверкающей пряжки ремня, расстегиваю брюки, тщетно пытаюсь побороть дрожь.

— Запомни это место, — освобождает мои волосы от заколки, распускает тугой пучок, неспешно перебирает локоны. — В ногах.

Не осмеливаюсь ни перечить, ни язвить, разумно воздерживаюсь от комментариев.

Я истеричка, а не сумасшедшая.

Перемена в настроении фон Вейганда не располагает к открытому сопротивлению. Резкий переход от равнодушного штиля к яростному шторму настораживает. Нужно подчиниться, прогнуться, унять безжалостную стихию кротостью и повиновением.

Для взрыва достаточно единственной искры. Искры, которую лучше не разжигать.

— Приступай, — раздается новое распоряжение.

И я приступаю.

Кончиком языка провожу по вздувшимся венам, медленно, едва дотрагиваясь, опаляя дыханием. Намеренно дразню восставшую плоть, чувствую, как растет напряжение от каждого даже самого незначительного прикосновения.

Процесс нельзя назвать неприятным. Свинцовая волна возбуждения разливается по телу, распаляет жар в низу живота, заставляет свести бедра плотнее. Тошнота не подкатывает к горлу, ведь мне предоставили полную свободу действий. Никто не заталкивает огромный член до упора, не насилует, вынуждая хрипеть и задыхаться. Сплошное наслаждение.

Стараюсь отключиться от мыслей о плохом. Об обреченности и неизбежности, о том, что все могло быть по-другому, избито и банально, по-человечески.

Странно, я владею рычагом управления, но я не управляю.

— Умница, — пальцы фон Вейганда легонько гладят макушку. — Специально выбрала вариант с прицелом на Украину. Тоскуешь по близким, по маме с папой.

Разве это преступление?

Разве надо обсуждать это в такой момент?!

Вспыхиваю злобой, ненадолго замираю и совершаю дерзкую попытку отстраниться, однако тяжелая ладонь быстро подавляет бунт, не позволяет шевелиться.

— Тихо, не отвлекайся, — вкрадчивое замечание обдает морозным холодом, железная хватка ослабевает, мои волосы неторопливо наматывают на кулак.

Укусить бы сейчас, побольнее и до крови, тем более, позиция подходящая.

— Даже не думай пускать в ход зубы, конечно, если они тебе дороги, — следует насмешливое предупреждение. — Продолжай, нежно и ласково.

Чертов ублюдок издевается.

«Любимый ублюдок», — услужливо комментирует внутренний голос.

Запасной выход не предусмотрен. Охваченная гневом и отчаянием, смиренно исполняю приказ. Мужественно борюсь со слезами. Не буду рыдать, не доставлю радости врагу.

— Баронесса Бадовская находится в центре внимания, любое из ее начинаний отметят и проанализируют, — он нарочито растягивает слова, смакует момент. — Госпожа Подольская не настолько известна общественности, но ее феноменальное внешнее сходство со своей знаменитой тезкой вызовет серьезные подозрения. Все мелочи не предугадать — случайное фото, статья в газете, репортаж.

Треплет меня за ушком, будто домашнюю зверушку.

— Поездка в родные края вполне может разрушить легенду. Логичнее избегать проблем, а не провоцировать их.

Значит, никогда не отпустит. Не даст увидеть семью, не откроет проклятую клетку.

— Впрочем, имя реального владельца не всегда фиксируют документально, — скучающий тон пропитывают ноты веселья. — Если на виду окажется другой человек, то угроза сводится к минимуму.

Что за бред о фото и статьях? О подставных лицах?

Дурацкие отмазки дабы облагородить истинную цель. Мой повелитель просто не желает терять контроль. Его игрушка обязана выполнять распоряжения без лишних вопросов, должна быть под рукой, горячая и готовая, с раздвинутыми ногами и попой к верху. Духовное развитие и самореализация не относятся к пакету развлечений.

Он постоянно жил инкогнито, притворялся то шефом-монтажником, то банкиром, исколесил мир вдоль и поперек, а теперь рассуждает об угрозах.

Почему нельзя подстраховаться? Воспользоваться окольными путями?

Ладно, за баронессой следят, но настоящая я на фиг никому не сдалась. Пусть не заливает баки.

— Разумеется, существует определенные методы обеспечения безопасности. Не стану лукавить, мы часто прибегаем к соответствующим схемам. Вот поэтому о Валленбергах трудно получить какую-то информацию. По той же причине я беспрепятственно изучал деятельность различных компаний, находясь под прикрытием.

Греб*ный телепат.

— Спросишь, почему не разрешаю тебе поступить также.

Нет, ну, как умудряется пролезть в мозг.

— Беспокоишься о родителях? Хочешь, чтобы к ним в гости наведался лорд Мортон? Или его люди? Или кто-нибудь другой, настроенный шантажировать меня?

Oh, shit. (Ох, дерьмо.)

— Я практически ничем не рисковал, примеряя новую роль. А ты ставишь на кон чужую жизнь, — некоторое время медлит и настоятельно советует: — Возьми глубже.

Что?!

Нет, иначе.

Какого хрена?!

— Я не поддамся на провокации, не соглашусь на переговоры, не уступлю. Но конкурентам этого не объяснить. Они постараются разыграть козырь с наибольшей выгодой. Никто не должен узнать правду о твоем происхождении, даже тень правды. Надеюсь, теперь все понятно и не требует дополнительных объяснений.

Пальцы ложатся на макушку, задают ритм, мягко, но настойчиво вынуждают ускориться и пропустить раскаленную плоть дальше. Инстинктивно вырываюсь, пробую ускользнуть, но безуспешно. Приходится покориться.

— Суть не в том, что я переживаю о твоей семье, или что боюсь, будто тебе причинят боль.

Пытаюсь расслабиться и дышать, совладать с очередной истерикой. Вроде терпеть совсем недолго, только мгновения устремляются в бесконечность. Рот немеет, горло жжет огнем, противно ноет многострадальная челюсть.

— Суть в том, что только я имею право тебя мучить.

Фон Вейганд кончает. Чувствую его вкус. Вкус победы или поражения — не разобрать.

«Не плакать», — повторяю, словно мантру, жмурюсь, чтобы сдержать слезы.

Сеанс расправы завершен, вдохни полной грудью, насладись свободой. Но не плачь. Ни в коем случае не плачь, дура.

— Кого выбрать на роль подставного человека? — мой голос срывается, звучит хрипло, отчужденно.

Все еще стою на коленях между широко расставленных ног хозяина. Спина ссутулена, плечи дрожат от рвущихся наружу рыданий. Однако из тысячи вероятных фраз выбираю нейтральную, не задевающую эмоции.

Он улыбается, точно сытый кот, он несказанно доволен происшедшим. Приводит себя в порядок, наклоняется вперед, пристально рассматривая жертву. Черные глаза сковывают в пылающую сталь, большой палец движется по распухшим губам.

— Сама решай.

— Я напишу бизнес-план, — заявляю уверенно.

— Пиши, — равнодушно отвечает фон Вейганд, возвращаясь к документам. — Не забудь закрыть дверь.

***

Некоторым приятно считать себя гадом, некоторым по кайфу гадом притворяться. Это же нереально круто — плевать на окружающих, разрушать идеалы, развеивать пепел надежд по ветру и слать всех недовольных на Ху… хм, на Гоа.

Если человек от природы гад, то ему элементарно повезло. Никаких угрызений совести, никаких внутренних конфликтов.

Господи, можно и мне так?

Вырви мятущуюся душу из нервно трепыхающегося тельца, замени чем-то более выгодным. Закачай внутрь льда, наполни безразличием и глобальным ощущением собственной невъ*бенности.

Эх, мечты-мечты, жизнь моя жестянка.

Я искренне желаю дотянуть до уровня фон Вейганда, буквально из шкуры выпрыгиваю, а все старания напрасны. Скорее уж к звездам доберусь или новую галактику открою.

Но не будем о грустном. Будем об очень грустном, ведь на повестке дня наитруднейший этап — теоретический.

С подставной кандидатурой я справилась легко. Друзей нет, знакомым не доверяю, члены семьи автоматически вычеркнуты из списка. Кто остается? Никого? А вот и ошиблись.

Прошу любить и жаловать — моя заклятая подруга Маша.

Ну, та добрая девочка, которая собиралась прикончить вашу покорную слугу с помощью глистогонной таблетки.

Маша и я давно познали весь спектр партнерских прелестей. Мы вместе организовывали захудалое агентство знакомств, претерпевали профессиональные деформации, разводили на бабло, тьфу, точнее помогали людям обрести любовь, наставляли на путь добра и света. А еще дрались за каждый рубль, втайне ненавидели друг друга и желали медленной мучительной смерти. Ой, опять поворот не туда.

В общем, Маша оставалась единственным спасательным кругом в поле зрения. На нее я собиралась повесить всю официальную документацию, лавры сногсшибательного успеха, а в случае провала или неповиновения натравить Мортона-старшего.

К примеру, выложить в сети совместную фотку и подписать «моя потерянная сестренка». В сериалах постоянно что-то теряют — либо память, либо стыд и совесть. Почему я должна ощущать неполноценность? Почему не могу потерять и найти горячо любимую сестру?

Предательство Анны и подстава Стаса превратили маниакальную истеричку в параноика. Я прикрутила краник откровенности, стараясь быть объективной, и за неимением лучших альтернатив подозревала всех окружающих. Косо взглянувшего охранника, не в меру улыбчивого садовника, чересчур услужливого слугу.

Подозревай всех — отличный способ тронуться умом в кратчайшие сроки.

И я бы тронулась, но важные дела не позволяли, держали в тонусе.

На минуточку представьте, сколь трудно гуманитарию производить точные расчеты? А ленивому и безмозглому гуманитарию? Который квадратный корень без калькулятора не извлечет? Который тяжелее таблицы умножения на два ничего по математике не помнит?

А подготовить бизнес-план?

Ответственно заявляю — задача не для слабонервных.

Мой первый бизнес-план фон Вейганд даже не читал, моментально отправил в мусорную корзину. Над бизнес-планом 2.0 смеялся до слез. Версию 3.0 клятвенно обещал растащить на цитаты и снова хохотал.

— Выигрывает не самый сильный и даже не самый хитрый, — он равнодушно струсил сигаретный пепел на 4.0. — Выигрывает тот, кто столкнет лбами других, выведет противников из состояния равновесия. Пока остальные грызут глотки, он забирает приз.

— Стоп, — потерла виски, попробовала сосредоточиться. — Какое отношение это имеет к бизнес-плану?

— Никакого, — фон Вейганд выпустил облачко дыма вверх. — Но если правильно его оформишь, то совет пригодиться на будущее.

— Сомневаюсь, что ты все делаешь правильно, — раздраженно сгребла отвергнутые листы со стола.

— Я побеждаю, — он откинулся на спинку руководительского кресла.

— Ты не можешь побеждать всегда, — произнесла язвительно, вперив в него гневный взор.

— Могу, — красноречиво ухмыльнулся.

— Но чего-то же ты не умеешь, — предположила наугад. — Нельзя уметь абсолютно все.

— Точно, совсем забыл, — картинно нахмурился, будто припоминая, а после скупо бросил чистосердечное: — Не умею проигрывать.

— Я тоже, — парировала в тон ему и удалилась вершить новый креатив.

Вперед! За Спарту!

Опустим подробные описания адских злоключений и битвы до последней капли крови.

Сэкономим время. Локация все та же, кабинетная. На арене все те же, поднадоевшие герои. Барабанная дробь — бизнес-план 19.0 удостаивается заключения:

— Неплохо.

— Дай денег, — хрипло бормочу обезумевшая после бессонных ночей я.

После бессонных ночей кропотливых вычислений, а не того, чего хотелось бы.

— Каких денег? — удивленно спрашивает фон Вейганд.

— Для компании, — вкрадчиво отвечаю я, начиная понимать, откуда берутся серийные маньяки.

— Не дам.

От такого хамства сонливость как рукой снимает.

— Ты сказал приготовить бизнес-план, — потихоньку закипаю.

— Сказал, — соглашается и прибавляет убийственное: — Но разве я обещал материальную поддержку?

Действительно, прямых обещаний не было. Однако это же не означает, что нельзя зверски убить и расчленить…

— Зачем?! — вскакиваю с кресла, перегибаюсь через стол, хватаю экзекутора за лацканы пиджака. — Зачем я столько раз переделывала эту проклятую хрень?!

— Не знаю, — он осторожно отстраняет меня и возвращает обратно, наливает кофе в чашку, невозмутимо делает несколько глотков и выдвигает обезоруживающее предположение: — Наверное, развлекалась, прогоняя скуку.

Мысленно ломаю ему кости, а вслух стараюсь звучать адекватно:

— Давай договоримся, — судорожно вздыхаю, пытаюсь выпустить лишний пар. — Что хочешь взамен?

Фон Вейганд выдерживает невероятно долгую паузу, будто всерьез оценивает грядущие перспективы, потом мягко улыбается и говорит:

— Ничего, — в черных глазах плещутся издевательские искры. — Все, что мне нужно, я возьму сам.

И тут не возразишь.

Хотя…

«Попытка — не пытка, — воодушевляет внутренний голос. — Мы воробьи стрелянные, плетью закаленные».

Я уже почувствовала себя полноправной хозяйкой корпорации, присмотрела несколько офисов, где можно было бы расположиться. Представила сотрудников, которых найму, выбрала необходимое оборудование. В мыслях мелькали вероятные названия сайта, рисовались оригинальные особенности графического дизайна. Моя рука тянулась набрать Машин номер и наплести с три короба оправданий в длительном отсутствии, поделиться сладкими грезами об успехе, который вскоре станет реальностью.

И вдруг мечту вырывают из груди.

Снова.

Сначала ребенок, потом запрет на карьеру.

Нет, достаточно потерь. Хватит, настрадались.

— Ты мне должен, — сообщаю безапелляционно. — За секс.

Фон Вейганд прекрасно контролирует себя, не закашлялся, не подавился кофе. Спокойно отставляет чашку и ограничивается коротким:

— Вот как?

— Да, будь добр расплатиться по счетам, — набираюсь хамства и строго продолжаю. — Сам знаешь, в мире ничего не случается бесплатно. Спасибо за помощь с Вознесенским, но я свой долг закрыла. Тем более, ты особо не потратился, отделался беседой по телефону.

Признаю, безопаснее явиться на порог к доктору Лектеру с зеленым горошком и бутылкой превосходного Кьянти, нежели выторговывать спонсорство у фон Вейганда. Однако страх потерян напрочь.

— Ладно бы просто интим, а тут пришлось извращаться. Учить этикеты, зубрить фальшивую историю о баронессе, болтать с твоей милой женушкой, психованным дедулей и сбрендившими врагами.

Наглость вырывается на передовую и пускается вскачь.

— Молчу про спецэффекты. Такое, знаешь ли, не всякая приличная девушка выдержит. Плети, кнуты, наручники, кандалы, музей занятных агрегатов, — демонстративно загибаю пальцы. — Я заслуживаю возмещения морального ущерба. И, вообще, гони компенсацию за девственность. Я, что же, зря ее хранила? Прошу запротоколировать, целых три девственности. Где еще подобное сокровище отыщется? Красивая, умная, очаровательная — само совершенство. А харизма? Харизма прямо прет, сшибает все на своем, хм, на моем пути!

Пожалуй, сия речь тянула на Пулитцеровскую премию за унылую подачу идиотического материала. Напряженный труд и бессонные ночи не прошли даром, крепко отразились на подкорке и экстерном привели к делирию.

Короче, я говорила так, будто хранила в морозилке запасную печень.

«Нет, по печени бить не станет, — насмешливо протянул внутренний голос и добродушно порекомендовал: — Лучше прибереги запасную задницу».

— Женщинам нравятся подарки. Женщинам надо много покупать, — дописываю строки в смертном приговоре, горестно вздыхаю. — Ты меня абсолютно не ценишь. Я идеальная любовница. Ничего не требую — ни шмоток, ни побрякушек.

Кто-нибудь заткните этот бессвязный поток сознания.

— Всего-то желаю бизнес замутить. Процентами не обижу, честное слово.

Эпичная тупость.

— Пару десятков штук зелени зажимаешь. Постыдился бы.

Боже, я до сих пор говорю.

— Дай денег, ну, — звучит финальный аккорд.

Фон Вейганд стоически выдерживает бездарный спектакль, допивает остывший кофе и не проявляет признаков раздражения. Терпеливо ждет, пока оратор стухнет, после достает из ящика пухлую папку, поднимается, подходит ближе и вручает мне документы.

— Что это? — невольно вздрагиваю, вжимаюсь в кресло.

— Посмотри, — вальяжно опирается о стол, внимательно отслеживает реакцию.

Осторожно открываю папку, переворачиваю страницы. Медленно впадаю в прострацию. Цифры водят шаловливый хоровод, названия колонок толкают на мысль об изощренном издевательстве.

Слишком невероятно, чтобы оказаться правдой.

Не верю.

— Не может быть, — срывается с губ на автомате.

— Может, — уверенно подтверждает фон Вейганд.

— Шутишь, — пролистываю дальше, нервно сглатываю, явственно ощущаю, как ледяные змейки скользят вдоль позвоночника.

— Вряд ли, — заявляет спокойно, воздерживается от иронии.

— Стоимость поддельной биографии, одежды, косметики, Анны… зарплата Андрея, тренера-китайца, охраны… счета в ресторане, аренда дома в Лапландии… Интернет, звонки домой…

Учтено все, от детализации счета по кредитным картам до чаевых. Траты расписаны по дням, по месяцам, с подведением общего итога. Зафиксирована каждая статья расходов. Скупым бухгалтерским языком изложено подробное содержание моей жизни.

Формула любви, патентованная Валленбергом. Очень мило.

— Поиски Стаса? — пораженно шепчу я, захлопывая папку. — Стаса?!

Во рту пересыхает, холод пробирает до костей.

— Даже затрудняюсь определить, что бесит сильнее — оценка романтической сказки или сумма, истраченная на охоту за моим сволочным женихом, — швыряю документы на пол. — Серьезно? И его включил в расходы?

Возмущению нет предела.

— Ты мелочный! — восклицаю в сердцах. — Ты жадный!

Фон Вейганд пожимает плечами.

— Я всегда считаю деньги, иначе, откуда бы я их брал, — улыбается, обходит кресло и останавливается сзади.

— Это свинство, — собираюсь вскочить на ноги, но горячие ладони ложатся на плечи, ограничивают свободу, буквально вбивают в спинку кресла.

— Хочешь увидеть прайс самой дорогой проститутки? — спрашивает обманчиво мягким тоном. — Элитной шлюхи?

— Отпусти, — отчаянно пытаюсь вырваться.

Жестокие пальцы лишь крепче вонзаются в мою плоть, принуждают взвыть от боли и униженно молить:

— Пожалуйста, пусти.

— Я распечатаю расценки, — сладко обещает фон Вейганд. — Уже освоила счет? Будет уникальная возможность произвести собственные вычисления и сравнить — что, почем, кто у кого в должниках.

— Я не проститутка, — тщетно пробую избавиться от железного плена.

— Серьезно? — картинно изумляется. — Ты вроде требовала деньги за секс.

— Так принято в цивилизованном мире, — бормочу возмущенно. — Жены отнимают у мужей зарплату, любовницы обдирают любовников до нитки.

— Чудесно, — он неожиданно отстраняется, вновь обходит кресло, замирает напротив. — Элитные шлюхи обходятся дешевле и обслуживают на порядок лучше.

— Только техобслуживанием интересуешься? — готовлюсь бунтовать.

— Не в твоем случае, — улыбается, вознося к небесам, и мигом обращает в прах, прибавляя саркастическое замечание: — Ты же все равно ничего не умеешь.

— Намекаешь? — хмурюсь.

— Констатирую факт, — нарывается на скандал без зазрения совести.

— Ну, научусь я делать глубокий минет! — вспыхиваю, словно спичка.

— Не научишься, — отрицательно качает головой.

— Проверим? — решительно встаю и хватаю его за массивную пряжку ремня.

Схватить ниже не смею.

— Угрожаешь? — фон Вейганд вопросительно изгибает бровь.

— Боишься чужой инициативы? — презрительно фыркаю. — Мы сегодня без девайсов, не напрягайся.

Он смеется, потом касается моих запястий, отводит руки в разные стороны и притягивает меня ближе, впечатывает в свое тело. Осторожно дует на чуть взъерошенную челку, нежно целует в лоб.

— Не пьяная, — произносит еле слышно. — Жара нет.

— Вообще-то, прикалываться не в твоем стиле, — заявляю с долей подозрения.

— Может, мне с тебя денег взять, — заговорщически шепчет на ухо. — Кажется, я классно трахаю.

— Хватит, — одергиваю сурово. — Имей совесть.

— Поимел бы кое-кого другого, — покусывает шею, посылает табуны мурашек по враз покрывшейся испариной коже. — Нет, правда, классно. Вспомни, как ты умоляешь не останавливаться, как стонешь и кричишь подо мной, извиваешься, царапаешь…

— Это пародия или плагиат? — возмущаюсь. — Копируешь меня?

— Настолько очевидно? — произносит невинно.

— Я уникальна, — признаюсь, проявляя недюжинную скромность. — Не выйдет.

— А по-моему, выходит, — купается в самодовольстве. — Нужно независимое мнение. Давай позовем Андрея и спросим, кто больше похож.

— Прекрати, — взываю с укоризной.

— Никакого финансирования, — фон Вейганд возвращается к привычному образу деспота и тирана, однако не выпускает меня из крепких объятий. — Не шучу.

— Существует беспроигрышный вариант, — ступаю на минное поле, использую последний шанс. — Предлагаю пари.

— Продолжай, — не вижу, но чувствую огонек любопытства.

— Всегда что-то есть, — медлю и развиваю тему. — Мечта, запредельная, тайная, практически нереальная. Вот и поспорим на нее. Если сумею вернуть вложенную сумму через полтора месяца работы, то ты оставишь мне бизнес. Если же провалюсь, то потеряю компанию и автоматически обязуюсь исполнить все. Все, что угодно. Без обид, без ограничений. На твой вкус.

— Отличное предложение, — фон Вейганд слегка отстраняется, ловит мой взгляд, проникает внутрь, до сердца и глубже. — Элемент игры добавляет пикантную остроту.

— Значит, согласен? — уточняю с энтузиазмом.

— Нет, — широко усмехается. — Я сам беру все, что хочу.

В яблочко. Полное попадание. Вроде не поспоришь, но попробую.

No pain — no gain. Кто не рискует, тот скучный человек.

Собираюсь с мыслями, хладнокровно иду ва-банк:

— Тебе страшно.

— Страшно? — насмешливо переспрашивает.

— Страшно причинить настоящую боль, ведь сдерживаешься всякий раз. Даже тогда, в подземелье, приковал к этому жуткому кресту, хлестал кнутом, но сдержался, не снимал маску, — от волнения теряю голос, завершаю одними губами: — Скажи, чего желаешь, что представляешь, прикасаясь ко мне.

В горящих глазах сгущаются сумерки. Ироничная ухмылка меркнет, леденеет, наполняется ядовитыми отблесками.

Тянет зажмуриться, отвернуться, сбежать из клетки. Однако я лишь расправляю плечи, смело взираю в неизвестность. В бесконечную неизвестность родной души.

Фон Вейганд склоняется ниже, застывает в опасной близости и выдыхает:

— Ничего, — лжет, не краснея. — Разговор окончен.

— Но…

— Достаточно, — бросает тоном, не терпящим возражений.

Послушно ухожу, однако не сдаюсь, не отступаю. Еще сразимся, еще пободаемся. Окончен раунд, а не бой. Будет и на моей улице праздник.

Глава 10.3

Ночь нежна.

Обволакивает бархатом, оплетает паутиной сладостного дурмана, пробирается под кожу. Парализует волю. Медленно, уверенно, неизбежно.

Ночь и тишина дарованы на век.

Дарованы проклятьем, дарованы благословением.

Дороги назад больше нет. Сожжены мосты, необратимо время вспять. Нельзя нажать на «стоп», нельзя перемотать.

Ave, Caesar, morituri te salutant. (Славься, Цезарь, обреченные на смерть приветствуют тебя).

Огромная кровать обрамлена призрачными всполохами. Тонет в зловещем полумраке, подернутом дымкой множества сверкающих свечей. Манит и влечет искристым шелком черных простыней, пробуждает похоть, толкает в пучину разврата.

Неподалеку возвышается диван, застеленный контрастно светлым покрывалом. На нем разложены орудия изысканных удовольствий — стек, флоггер, плеть. Тут же покоятся вспомогательные аксессуары — наручники, веревки, повязки на глаза.

Не уголок практикующего доминанта. Не декорации для съемок БДСМ-порнографии.

Ничего особенного.

Банальный романтический сюрприз.

А раз сюрприз романтический, не портим атмосферу. Тактично молчим об анальной смазке, пачке успокоительного и ромашковой клизме. Благоразумно опускаем порочащие подробности.

Ходят слухи, будто адекватные женщины впечатляют мужчин кулинарными талантами.

Чем я хуже?

Кровать в роли обеденного стола, пыточные инструменты в качестве фамильного серебра, свечи тоже имеются в наличии.

Ну, а я… а что я?

Я нынче вместо курочки-гриль. Пусть не такая поджаристая, но чем богаты, тем и рады. Сижу на стуле, кутаюсь в халат. Жалкая и ничтожная, вздрагиваю от каждого шороха, мечтаю бросить вызов судьбе.

Идиотка. Психопатка. Смертница.

Наверное, надо было сразу отправиться в подвал, самой себя приковать и ждать жуткой расправы. Распластаться на каменном полу, ласкать плоть остро заточенным лезвием, ржавчиной и солью возбуждать желания зверя.

Господи, какой же глупой я была.

Какой наивной и безрассудной.

Какой сумасбродной дурой.

Всерьез полагала, будто знаю о фон Вейганде все или почти все. Не предвкушала новых открытий. Что он способен сотворить — выдать очередную порцию колкостей, устроить повторную экскурсию в подземелья? Эка невидаль. Исследовали объект под микроскопом, изучили досконально.

Как я жестоко ошибалась.

Ничего не ведала, ни единого кусочка настоящего.