Плохие девочки не плачут. Книга 3

Знакомое движение. Повторялось множество раз. Срабатывает точно якорь в НЛП, отбрасывает назад, погружает в беззаботное время.

Мы засыпали и просыпались вместе. Никакого секса, только поцелуи и невинный сон. Иллюзия близости.

— Хватит, — отстраняюсь, отступаю. — Конечно, ты помнишь разные милые мелочи, вроде истории про тайную комнату и узника Азкабана. Только слишком поздно что-то менять, простим друг друга и попрощаемся.

— Я помогу, — опять приближается, не касается, замирает рядом. — Верь мне.

— Не нуждаюсь в твоей помощи, — затягиваюсь и выдыхаю дым в потолок. — Бред.

— Нам необходимо встретиться снова, — сбивает с ног единственной фразой.

— Что? Издеваешься? — раздражение вырывается на волю. — Достаточно встреч и пустых бесед.

— Я не успею все объяснить здесь, — бросает взор на часы. — Завтра ты возвращаешься в Германию. Уверен, предоставится удобная возможность. Запомни отель в Мюнхене.

Тупо моргаю.

Он оглашает координаты.

— Окончательно спятил? — спрашиваю пораженно. — Я не приду.

— А я все равно буду ждать тебя там, — улыбается. — Каждый день.

— Стоп, — шумно сглатываю. — Откуда тебе известно расписание? Когда и куда поеду, прочие детали. Вообще как ты тут оказался?

— Долгая история, — отвечает уклончиво. — Расскажу позже.

— Не катит, — тушу сигарету об умывальник. — Выкладывай хотя бы что-нибудь. Сначала клялся в любви, потом сбежал. Назови уважительную причину для подобного вранья.

— Я не врал, — ловит мой взгляд.

Убедительно играет.

Гребаный аферист.

— Ну да, втрескался по уши, — презрительно хмыкаю. — Влюбился в потное чудище, скачущее по беговой дорожке. Прямо вот сразу, посмотрел и пропал.

— Не совсем так, — выдерживает паузу. — Сперва это была работа. Заказ.

— В смысле? — сжимаю фильтр в кулаке.

— Меня наняли, — отворачивается. — Поступило задание войти в контакт и соблазнить, довести дело до свадьбы.

— Что? — еле двигаю губами, не въезжаю. — Кто?

Открываю сумку, лихорадочно ищу новую сигарету.

— Кому такое нужно? — дышу через раз, с огромным трудом.

— Не знаю, еще не выяснил.

— За деньги? — голос срывается, звучит непривычно хрипло.

— Нет, ставка гораздо выше.

Шумно сглатываю, пробую восстановить контроль над собственным телом. Удается с трудом.

— Ты альфонс? — взираю в упор.

— Я не горжусь своими поступками.

— Ладно, не важно, — оборачиваюсь к зеркалу, оцениваю внешний вид. — Пора завязывать.

Нельзя курить, запах слишком явный и подозрительный.

Беру жвачку, тщательно вымываю руки. Уничтожаю улики преступления, заметаю следы. Постепенно замедляю обезумевший пульс.

— Просто любопытно, — поворачиваюсь обратно к Стасу. — Во сколько меня оценили? Сколько стоили твои старания?

Он ничего не говорит, и я понимаю, что не добьюсь ответа. Не сейчас, не в данный момент.

— Надеюсь, это было что-то хорошее, — нервно веду плечами. — Роскошный особняк, вилла на Мальдивах, персональный Боинг.

Молчит, не старается оправдаться.

Ухожу.

Закрываю дверь, прислоняюсь спиной, чтобы не упасть. Требуется пара секунд дабы обрести равновесие.

Неужели фон Вейганд? У меня и прежде возникали похожие мысли. Но зачем ему в таком мараться? Проверял и развлекался? Отдал приказ, теперь ищет исполнителя. Почему? Или Стас накосячил? Не выполнил распоряжение.

Проклятье, суть ускользает. Разберу ситуацию позже, надо быстро вернуться в ложу.

Жмурюсь, мотаю головой, пытаюсь разогнать гнетущий туман. Оглядываюсь, тщетно ищу капельдинера. Паренька нигде нет.

Смотрю вперед и содрогаюсь изнутри, вжимаюсь в дверь, напрасно стараюсь слиться с окружающим пейзажем.

Цепенею, застываю на пределе.

— Moja kochanie (Моя любимая).

Неверящим взглядом упираюсь в мрачную высокую фигуру. Фон Вейганд приближается с пугающей неотвратимостью. Не хватает только жуткого музыкального сопровождения.

— Как ты? — вкрадчиво спрашивает он. — Все в порядке?

Полный fuck-up. Провал, неудача, роковая ошибка. Короче, задница.

— Нормально, — вымученно улыбаюсь. — Стало плохо, но уже лучше.

— Точно? — останавливается напротив.

— Точнее некуда, — заверяю поспешно. — Я много пропустила? Пришло время антракта? Может перекусим?

— Может, — склоняется ниже, шумно вдыхает аромат волос.

Похоже перекусывать здесь будут исключительно мной.

— Курила, — заключает ледяным тоном.

— Нет, — отрицаю очевидное. — Просто в туалете жутко надымили.

И в следующий миг очень сожалею о неосторожных словах.

Он поворачивает ручку, толкает дверь и меня вместе с ней. Даже не хочу представлять дальнейшее развитие событий. Плотно смежаю веки, обращаюсь в комок нервов.

Если Стас не спрятался, если…

— Снова лжешь, — бросает холодно.

— Ну прости, — отступаю к умывальнику, украдкой осматриваю пространство. — Дни выдались напряженные. Не удержалась. Сигареты с ментолом очень освежают.

Отлично, ублюдок успел скрыться.

Интересно — в мужской или в женской кабине?

— Не парься, — посмеиваюсь. — Это же мелочь.

— Вот именно, — подступает ближе. — Мелочь.

— И что? — выдаю вызывающе. — Отшлепаешь? Или сразу на расстрел? Какие развлечения входят в нашу сегодняшнюю программу?

Ускользаю, уворачиваюсь, прислоняюсь к стене. Случайно нажимаю на выключатель и погружаю комнату в изящный полумрак. Вздрагиваю, не тороплюсь исправиться.

— Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет, — заявляю с дебильным смешком.

Роюсь в сумке, извлекаю сигарету и зажигалку. Медлю лишь мгновение. Стараюсь скрыть волнение за показной бравадой. Щелкаю, словно спускаю курок. Затягиваюсь настолько сильно, что губы немеют, фильтр нагревается, обжигает пальцы, а дым выедает глаза.

Запрокидываю голову назад, обнажаю беззащитную шею. Чуть поежившись, выдыхаю и обдаю исступленным шепотом:

— Хочешь?

Хочу.

Так отвечает горящий взгляд фон Вейганда.

Хочу вырвать эту мерзкую сигарету и потушить о твой дерзкий язык. Хочу сдавить горло, навсегда перекрыть кислород, переломать все до единой кости. Хочу впечатать в ледяной кафель и трахать, пока не забьешься в конвульсиях, пока не сдохнешь.

— Давай, — продолжаю нарываться. — Расслабься, отпусти контроль.

Он подходит ближе, неторопливо проводит ладонью по моей щеке, нежно заправляет выбившийся локон за ухо.

И я начинаю дрожать.

Совпадение. Случайность. Стечение обстоятельств.

— Поверь, ты действительно многое пропустила, — усмехается. — Но ничего, легко помогу наверстать.

Трепещу, не слышу собственные мысли.

— Появляется тайный любовник, предлагает жене бросить законного супруга, оставить актерское мастерство, — сообщает ровно. — Она умоляет не искушать, не губить, а потом уступает, обещает бежать ночью. Вдруг на сцене возникает муж. Не успевает поймать соперника, однако требует назвать его имя.

Растворяюсь в пылающем взоре.

— Il nome, il nome, non tardare, o donna (Его имя, имя, сейчас же, немедля скажи мне, о женщина), — нараспев произносит фон Вейганд.

Теперь перевод не нужен.

— Разумеется, она хранит молчание, — наклоняется ниже, трется щетиной о голую шею. — А у него нет времени выбить правду. Вскоре начнется представление, народ собирается.

Тщетно пытаюсь сглотнуть.

— Recitar (Играть), — хриплый голос разливается по стынущим жилам тягучей вибрацией, вынуждая снова содрогаться. — Mentre presso dal delirio, non so piu quel che dico e quel che faccio. Eppur e d’uopo sforzati (Когда точно в бреду я, не понимаю ни слов, ни поступков своих. И все же должен я играть).

Не замечаю, как огонь подбирается вплотную, лижет пальцы.

— Ridi, Pagliaccio, suo tuo amore in franto (Смейся, Паяц, над разбитой любовью), — хлестко заявляет фон Вейганд. — Ridi del duol t’avvelena il cor (Смейся ты над горем своим).

Взвиваюсь будто ужаленная, отбрасываю практически догоревшую сигарету. Прижимаю ладонь к губам, очень стараюсь не заорать.

— Боюсь, я не все поняла, — складываю руки на груди, словно закрываюсь, пробую унять лихорадочный озноб. — Что-то про игру, любовь и безумие. Опять подчеркиваешь мою лингвистическую неполноценность.

— А здесь не нужно понимать, — отвечает невозмутимо. — Просто ощущай. Опера обнажает истинные эмоции.

— Тогда что за намеки? — восклицаю запальчиво. — Подозреваешь в измене или как?

— Всего лишь пересказываю сюжет, — остается непроницаемым. — Под маской актера всегда скрываются настоящие чувства. Вся суть в этом.

— Чудненько, — нервно киваю, прибавляю: — Между мной и Гаем Мортоном ничего нет. Кроме пары бесед.

Он не спешит отреагировать, совершенно не ценит признание. Отбирает зажигалку, рассматривает.

Блин, надеюсь, Стас не додумался выгравировать там личные инициалы? Вроде обычная штука, не на заказ, похожие продаются повсюду.

— Не напрягайся так, — мягко советует фон Вейганд, нагло открывает мою сумочку, извлекает оставшиеся сигареты. — Я в тебе не сомневаюсь.

А зря.

Действительно серьезен? Издевается? Грань чересчур тонка.

Не сопротивляюсь обыску, не протестую. Наблюдаю за неторопливыми действиями шефа-монтажника. Завершив осмотр, он отступает и заставляет меня испытать микроинфаркт.

— Стой, не надо, — бормочу враз осипшим голосом. — Прошу, пожалуйста.

Но он даже не оборачивается, идет в сторону дамской кабины, небрежно пинает дверь ногой.

Бросаюсь вперед, цепляюсь за дорогой пиджак, крепко сжимаю ткань. Прижимаюсь сзади, плотно обвиваю руками. Не пускаю, пытаюсь удержать.

Только бы он не убил Стаса, только бы сжалился.

— Вижу, ты успела пристраститься, — насмешливо хмыкает фон Вейганд. — Нужно бороться с зависимостью.

Отправляет сигареты и зажигалку в унитаз, нажимает на спуск воды.

К моему великому облегчению, туалет абсолютно пуст. Значит, мой бывший скрылся в соседнем. Такими темпами на хр*н поседею.

— Какого черта творишь? — кашляю, стараюсь протянуть время, изобрести логичное оправдание для подозрительного поведения. — Зачем портишь имущество?

— Не порчу, а сохраняю, — резко оборачивается, берет за горло, слегка сдавливает, вынуждая запрокинуть голову. — Курить вредно. Не хочу, чтобы ты умерла раньше, чем мне надоест тебя тр*хать.

— Супер, — выдаю хрипло. — Умеешь польстить самолюбию.

Фон Вейганд отстраняется, отпускает на свободу.

Вольно, солдат, вольно.

— Звучит обидно, — растираю шею. — Очень обидно, если честно. Да и сигареты жалко, привезла из Украины, из родного города.

— Я привык избавляться от лишнего, — произносит без эмоций.

— Правда? — уточняюю удивленно, прислоняюсь к дверному косяку. — Почему бы тебе не смыть здесь сенаторшу?

Ограничивается кривой ухмылкой.

— Думаешь, кайфово наблюдать за этим спектаклем? — интересуюсь раздраженно. — Она пялится, лапает и виснет, напоминает про старые добрые деньки. Хвастает разломанным столом, щеголяет уроками готовки. Оху*тельный концерт. Закачаешься.

— Сбавь обороты, — бросает мрачно.

— Ладно, я могу без мата, — виновато поднимаю руки. — Я могу как угодно. Как поставишь. Боком. Раком. Хоть вниз головой из положения в мостике.

— Сомневаюсь, — протягивает с показной ленцой. — Для последнего необходима природная гибкость.

— Прости — что? — задыхаюсь. — Я типа недостаточно гибкая?

Ответом служит снисходительный взор.

Больше не хочу ждать, не хочу размышлять. Не хочу обтекать молча. У моего терпения истекает срок годности.

Закипаю и взрываюсь.

— Знаешь, а тебе реально не привыкать, — начинаю медленно. — Спускать в унитаз все лишнее. Сигареты, зажигалки. Чужую жизнь. Пускать под откос.

В глазах собираются слезы, но я не ощущаю желания расплакаться. Вообще ничего не ощущаю помимо безумной ярости.

— Ты же делаешь это со мной. Регулярно. Ты мою семью отправил в канализацию. Отсек ненужное, выбросил и нажал на слив.

Окончательно срываюсь.

— Зачем мне близкие люди? Друзья? Увлечения? Карьера? Ведь есть ты. Самый оху*нный парень во Вселенной. Такая честь выпала. Обслуживать в постели. Прямо подфартило. Открывать рот, раздвигать ноги, подставлять задницу. Практически мечта сбылась.

Посмеиваюсь.

— Пофиг, что нет никаких прав, что я никто, пустое место. Рядовая шлюха. Пофиг на жизнь в постоянном пизд*це. Одно неверное слово и сразу конец. Пофиг на одиночество. Только зазубри текст про баронессу, мило улыбайся и особо не отсвечивай. Играй роль, получай роскошь, шоппинг, послабление контроля.

Сжимаю кулаки.

— Да пошел ты.

Швыряю сумку через всю комнату, выплескиваю гнев. Отворачиваюсь, глухо взываю.

— Ты и твои хр*новы деньги, — впиваюсь зубами в костяшку указательного пальца.

— Тише, — холодно произносит фон Вейганд.

— А не то что? — заявляю с вызовом, оборачиваюсь. — Изобьешь?

Под горящим взглядом черных глаз раздражение вмиг испаряется. Гнев сменяется на милость. Даже становится стыдно.

Проклятье. Он любит меня. Гребаный ублюдок. И все озвученные претензии выглядят мелочно и глупо. Набор дурацких придирок.

Да, текущая ситуация слабо вписывается в идеальную картину мира, где мы скрепляем отношения узами брака, плодим детишек и ездим на романтические пикники. Но это не значит, что ради меня не выкладываются на все сто. Или даже на тысячу. На миллион.

Вернуть бы фразы назад. Какую чушь я несла. К чему придиралась? Каждый садистский поступок защищал в первую очередь мои интересы.

Однако момент упущен. Повторного дубля не будет.

— У тебя довольно скучные представления о наказании, — полные губы фон Вейганда складываются в пугающий оскал.

— Извини, перегнула, — судорожно выдыхаю. — Слишком сильно драматизирую.

— Ты права, я многое смыл в канализацию, — заявляет без тени насмешки. — И смою туда абсолютно все, что мешает.

— Я совсем не…

— Ты не пустое место и не очередная шлюха, — неспешно проводит тыльной стороной ладони по щеке. — Ты моя вещь. Собственность. Ценное вложение.

— Ценное? — переспрашиваю, инстинктивно облизываю губы и опять впадаю в неистовое бешенство: — Так может пометишь? Фамильным тавром как мебель. Давай, выжги вензель на лбу. Пусть все видят и знают. Или еще лучше — просто помочись сверху. Точно. Пометь территорию.

— А это идея, — ухмыляется.

Опускает крышку унитаза, хватает меня за талию и усаживает. Резко поднимаюсь, но он не позволяет вырваться, возвращает обратно. Преграждает путь.

— Некоторым женщинам очень нравится, — расстегивает брюки.

— Чего?! — снова вскакиваю.

— Сидеть, — грубо толкает, буквально впечатывает спиной в бачок.

— Ты же не станешь, — осекаюсь. — Тебя же такое не возбуждает.

В моих глазах плещется надежда пополам с мольбой. И шок. Дикий, неприкрытый, на грани истерики.

— Не посмеешь, — запинаюсь. — Нам ведь нужно вернуться в ложу.

Фон Вейганд ничего не говорит, но то, что читаю в его взгляде, пугает до колючей дрожи. Вынуждает простонать от ужаса, сжаться в комок.

— Пожалуйста, — дыхание сбивается.

Адское пламя подступает все ближе, подбирается вплотную. Плотоядный взор блуждает по мне, изучает изломанные контуры лица.

— Прошу, — кожа леденеет, пульс теряется. — Хватит.

Господи.

Хочу упасть в обморок.

— Ты что, — слабо дергаюсь, поджимаю ноги к животу в рефлекторной попытке выстроить линию защиты. — Неужели ты делал такое с кем-то?

Мой дьявол широко ухмыляется.

Ответ очевиден.

Делал. И не раз, и не только это. Задай вопрос пооригинальнее.

— Не вороши прошлое, — елейно произносит фон Вейганд. — Беспокойся о настоящем.

Наклоняется, заставляет разогнуться, бесцеремонно вырывает из позы эмбриона. Давит на мои бедра своим коленом. Грубо и жестко ломает сопротивление.

— Пора заканчивать шутку, — стараюсь выдавить улыбку. — Уже не смешно.

— Куда? — сухо спрашивает он.

— Не понимаю, — лгу, опять стараюсь освободиться.

— Выберу сам, — бросает холодно и встряхивает точно куклу.

Больно ударяюсь спиной. Стараюсь закричать, а не выходит. Не удается издать ни единого звука. Способна лишь сипло хрипеть. Парализована будто во сне.

— Предпочитаю мочиться на лицо, но ты верно подметила, нам еще возвращаться в ложу и досматривать спектакль, — заключает сладко. — Поэтому облегчусь тебе в рот.

Одной рукой крепко держит за плечо, а другой высвобождает член из брюк.

— Заметь, я всегда готов уступить, — крупная ладонь ложится на макушку, осторожно поглаживает. — Приму к сведению твои пожелания.

Бряцает пряжка ремня, слышится шорох ткани.

А в следующий миг я вздрагиваю от развратного прикосновения, ощущаю щекой всю мощь возбуждения.

— Не хнычь, — фон Вейганд чуть отстраняется. — Испортишь макияж.

Шлепает членом по подбородку, утыкается в плотно сомкнутые губы.

— Открой рот, — приказывает ледяным тоном, сдавливает челюсть, вынуждая разомкнуть уста и взвизгнуть.

Оцепенение спадает.

— Хватит, не надо, — бормочу почти беззвучно. — Прошу, прекрати.

— Зачем? — насмешливо хмыкает. — Что предложишь взамен?

— В-все, — обещаю сбивчиво.

— Очень соблазнительно, — протягивает издевательски, отступает. — Полагаешь, я жажду помочиться на тебя?

— Н-не знаю, — шмыгаю носом. — Н-не надо.

— Никогда бы не стал вытворять подобное с тобой, — склоняется ниже, нежно сцеловывает слезы. — Хочу совсем другое.

Вздрагиваю раз за разом, зуб на зуб не попадает.

— Скажи, — не выдерживаю напряжения.

— Я покажу, — отвечает скупо.

Резко выпрямляется и вставляет член в мой рот. Сперва наполовину, после давит пальцами на челюсти, вбивается глубже. Вынуждает задыхаться, проникает до упора.

Упираюсь руками в его бедра, тщетно пробую оттолкнуть.

Фон Вейганд никак не реагирует на сопротивление, увеличивает напор, усиливает толчки. Входит грубо и мощно, заставляет извиваться и трепетать.

Он трахает размеренно, наслаждается каждым движением. Меняет ритм, упивается действом. Кайфует. Отстраняется, позволяет жадно вдохнуть воздух, а после опять вколачивается вглубь на всю длину.

Будто гигантский стальной поршень терзает глотку.

Закрываю глаза, приглушенно постанываю. Выгибаю спину, крепче сжимаю бедра, проклинаю собственную похоть.

Это ненормально и противоестественно. Однако давно пора привыкнуть — когда шеф-монтажник оказывается рядом, я схожу с ума.

Кончу, даже если он убьет меня.

— Так дело не пойдет, — холодно произносит фон Вейганд, отступает, раздвигает мои ноги, не разрешает заниматься самоудовлетворением.

— Пожалуйста, — бесстыдно трусь о него.

— Я же плохой, — скептически цокает. — Принуждаю играть роль, ограждаю от общения с близкими.

Отрицательно мотаю головой, кусаю распухшие губы.

— Недавно отстаивала права, а теперь просишься на член, — заявляет иронично. — Занятное зрелище.

Уязвленная гордость не успевает подать голос.

— Трахни меня, — требую хрипло.

— Сначала отсоси, — ухмыляется.

Покорно подчиняюсь. Облизываю, провожу по набухшим венам. Кладу ладонь на основание, крепко сжимаю пульсирующую твердость.

Гортанное рычание служит наградой.

Начинаю легонько посасывать. Дразню, специально нарываюсь. Тяжелая рука ложится на затылок, властно притягивает ближе, задает необходимый ритм.

Давлюсь, слюна размазана по лицу. Внутри пульсирует желание, обдает жаром, наливается силой. Заглатываю еще глубже, стараюсь расслабиться.

В низу живота бьется раскаленный шар. Нетерпеливо ерзаю на сиденье, пытаюсь достичь призрачного облегчения.

— Покажи язык, — повелевает фон Вейганд.

Послушно выполняю распоряжение.

— Отлично, — хвалит. — Может, если чаще трахать тебя, перестанешь выносить мозг?

Не успеваю ответить, он опять затыкает мой рот членом, входит целиком и полностью, выбивает кислород из легких.

— Облизывай, — бросает коротко.

Инстиктивно вырываюсь, всхлипываю. Отчаянно не хватает воздуха, по щекам вновь струятся слезы.

— Ну как пожелаешь, — произносит саркастически, слегка отстраняется.

Едва удается перевести дыхание.

Фон Вейганд снова вонзается вглубь, вырывает из груди надсадный хрип. Методично насилует горло. Притягивает мою голову вплотную к своим бедрам.

Задыхаюсь, слабо дергаюсь.

Он уже не толкается вперед. Избивает. Уничтожает огромным членом. Удар за ударом. Не спеша, со вкусом. Пытка длится недолго, но кажется минует вечность.

Палач кончает, а я глотаю. Спермы настолько много, что почти захлебываюсь. Начинаю кашлять.

— Ублюдок, — шепчу севшим голосом. — Ненавижу.

— Ненавидишь, но течешь, — усмехается.

Подхватывает за плечи, усаживает повыше, на прохладный бачок. Задирает юбку, скользит ладонью по животу.

— Пусти, — вздрагиваю. — Скотина.

Его пальцы ловко проникают между ног, поглаживают и обводят. Несколько уверенных движений, — и по моему телу пробегает электрический ток. Судорожная дрожь охватывает разгоряченную плоть.

— Сдохни, сдохни, — повторяю будто заведенная, яростно молочу кулаками по широкой груди. — Какая же ты сволочь.

— Ожидания редко совпадают с реальностью, — чмокает в лоб и отстраняется.

Точно.

Это совсем не то, чего я ожидала.

Подобная разрядка хуже пощечины. Не приносит облегчения, не дарит насыщения. Лишь растравляет голод и пробуждает жажду.

Безвольно сползаю вниз, свожу бедра, пытаюсь унять преступный трепет.

Хочется большего. Гораздо большего. Хочется продолжения. Новой дозы. Быстро, резко и жестко. Немедленно.

— Умойся, — бросает фон Вейганд. — Если поторопишься, успеем на второе действие.

С трудом поднимаюсь, одариваю мрачным взглядом.

— Чем ты недовольна? — интересуется с притворным удивлением.

Выхожу, открываю воду, тщательно вымываю руки, привожу в порядок лицо, стараюсь спасти поплывший макияж, поправляю растрепавшуюся прическу.

— Наверное, тем, что это туалет? — не выдерживаю. — Сюда в любой момент могут зайти. А еще мой рот изнасиловали. Ощущение, словно в горле побывала железная кочерга.

— Не волнуйся, — небрежно произносит он.

Подходит к мужской кабине, открывает дверь.

Бл*ть.

Стас.

Бл*ть. Бл*ть. Бл*ть.

Резко разворачиваюсь на каблуках, цепляюсь за умывальник и чувствую, что сейчас действительно отключусь. Бухнусь на пол рядом со своей сумкой.

Черт, как я могла забыть про Стаса?! Он же все слышал. Разговор и не только.

Еб*ть. Хотя не об этом стоит переживать.

— Смотри, — говорит фон Вейганд, выразительно кивает. — Пусто, здесь никого нет.

Делаю несколько осторожных шагов. Ноги не гнутся, мелкая дрожь охватывает руки. Заглядываю за дверь. И правда — ни души.

Выдыхаю с явным облегчением.

Любопытно, когда он успел смыться.

***

Держу спину прямо, соблюдаю правила маскарада.

Сенаторская чета хранит молчание, и я им за это очень благодарна. Юный лорд Мортон не посягает на чужое, что тоже не может не радовать.

Если напряжение хоть немного увеличится — взорвусь.

Остаток представления обращается в настоящую экзекуцию. Кажется, все вокруг знают, где мы с фон Вейгандом были и чем именно занимались. Мои распухшие губы мигом выдают постыдный секрет.

Хотя не стоит судить о других людях, исходя из собственной испорченности.

Вновь пробую обратить внимание на оперу, получить эстетическое удовольствие, раз телесного не светит. Только ничего не выходит. Уже наплевать на постановку, даже скрытые намеки не цепляют.

Муж застает жену на горячем, требует назвать имя любовника. Назревает конфликт. Актеры исполняют роли, однако реальность начинает перекликаться с игрой.

Все переплетено.

Есть нити, которые лучше не задевать, не пытаться распутать. Порой надо пройти мимо, но разве любопытство позволит?

— E aborre dal mentir quel labbro pio, — хрипло шепчет фон Вейганд мне на ухо, повторяя речь одного из героев и услужливо переводит: — Солгать не сумеет ротик невинный.

Горячие пальцы едва касаются моей ладони, слегка сжимают, неспешно исследуют, движутся от запястья до сгиба локтя.

Скользящая ласка вынуждает вздрогнуть, плотнее свести бедра. Раскаленная стрела пронзает насквозь, низ живота наливается свинцовой тяжестью. Мыщцы невольно сокращаются, порождают болезненную судорогу.

Хочется взвыть от неудовлетворенности, застонать в голос.

— Не переживай так, — насмешливо продолжает мучитель. — Никто не догадывается о том, где побывали твои губы.

И правда.

Люди не отправляются на премьеру в «Ла Скала», чтобы закрыться в туалете и делать минет. Это явный моветон.

Я смотрю прямо перед собой, исключительно на сцену. Не рискую повернуться, не решаюсь встретить пылающий взор черных глаз.

Краснею.

Воспоминания слишком свежи, моментально оживают в памяти. Развратные картины распаляют воображение.

Впереди разворачивается трагедия, но мне плевать на перепитии чужого сюжета. Пусть проблемы похожи, у нас другой расклад. Не изменяю, не предаю. Просто утаиваю долю информации.

Там муж допрашивает жену с пристрастием, тут я сгораю от низменного желания. Вот и все. Нет ничего общего.

— Il nome, o la tua vita (Его имя, или твоя жизнь), — тихо произносит фон Вейганд, дразнит жарким дыханием. — Il nome (Его имя).

После смерти точно окажусь в аду.

На подмостках гибнут люди. Хозяин труппы закалывает неверную супругу, потом убивает ее любовника. А меня волнует оргазм.

Ноль сопереживания. Музыка не пробирает, пение не трогает.

Думаю только об огромном раскаленном члене внутри. О безумных, яростных движениях, сотрясающих тело. О сладостных спазмах пьянящего наслаждения.

Я обращаюсь в сгусток токсического возбуждения.

— La commedia e finita (Комедия окончена), — заявляет главный герой.

Однако моя пытка продолжается.

Настает черед оваций, по залу проносится ураган аплодисментов. Публика щедра на эмоции, благодарит за доставленное наслаждение. Хлопаю с энтузиазмом, мысленно предвкушаю возвращение в отель.

Обломись, грядет добавка.

Cavalleria rusticana, прошу любить и жаловать. «Паяцы» отгремели, теперь на горизонте «Сельская честь». Приятное дополнение, неожиданный бонус. Выясняется, эту прелесть играют либо для затравки, либо ради послевкусия. Придется терпеть.

Твою ж мать, сколько здесь опер?!

Начинаю понимать Машу. Красиво поют, пляшут тоже прекрасно. И тем не менее пора завязывать. Сушите весла, ребята.

Нервно стискиваю сумку, стараюсь забыть, что ненароком вытерла ею пол в туалете.

Боже, раньше я ничего не ведала о страданиях.

— Великолепно, — заключает фон Вейганд, небрежно дотрагивается до моего бедра, вроде бы случайно скользит ладонью выше, к животу.

Судорожно выдыхаю.

— Потрясающее выступление, не находишь? — спрашивает елейным тоном.

Откашливаюсь.

Заехать бы ему в челюсть. Кулаком или с ноги. Рассмотрю любые опции.

Где эта чугунная сковорода, когда так нужна?

Считаю секунды, надеюсь умерить похоть. Но пламя лишь разгорается сильнее. Чувствую себя чокнутой извращенкой. Напрасно пробую протрезветь. Возбуждение не отпускает.

Под аккомпанемент классической музыки я медленно теряю рассудок.

Ненавижу оперу. Ненавижу зрительный зал. Ненавижу «Ла Скала». Звучит кощунственно, понимаю. Однако состояние аффекта меня оправдывает.

Жажду секса. Сейчас же. Иначе убью кого-нибудь. Берегитесь. Неудовлетворенная женщина страшна и беспощадна в гневе.

Будто услышав мои мольбы, занавес опускается.

Ура.

Ура, бл*ть, ура.

Это определенно лучшая часть выступления.

Далее следует очередной обмен вежливыми фразами с соседями по ложе. Сенаторша стреляет глазками, ее супруг остается холоден. Лорд Мортон нагло подмигивает, его невеста выглядит сердитой.

А я воспринимаю всех фоном. Белый шум, не более. Прощание длится недолго, вскоре попадаем в уютный салон авто.

Дождь барабанит по стеклам, крупные капли ударяются о прозрачную поверхность, расползаются рваными кляксами. Вглядываюсь в размытый пейзаж, подсвеченный вечерней иллюминацией, ищу знакомое здание отеля. С трудом сдерживаю возглас радости.

Отлично, мы на месте.

По роскошным коридорам проходим к стильному лифту, поднимаемся на несколько этажей выше, оказываемся в крутом номере.

Супер, можно выдохнуть.

Избавляюсь от сумки, нервно веду плечами, сбрасываю лишнее напряжение. Уверенно располагаюсь на кожаном диване, смело забрасываю ногу на ногу, не спешу поправить задравшуюся юбку.

Но фон Вейганд игнорирует намек. Невозмутимо следует мимо, оставляет соблазн без внимания. Направляется в кабинет и закрывает дверь.

WTF?!

В чем проблема. Какого черта. Всех смайликов мира не хватит для выражения моей злобы и глубочайшего удивления.

С х*я ли?!

Я чрезвычайно опечалена.

Тупо взираю на запертую дверь, хлопаю ресницами. Отказываюсь верить в реальность происходящего.

Опять мороз? После всего что между нами было?

Ну разумеется. Тр*х в рот — еще не повод для знакомства. Хм, для помилования. Для серьезных отношений. Для снижения конфронтации.

Окей, предлагаю временное перемирие. На ночь.

Послушно глотаю обиду. Не привыкать. Шагаю вперед, размазываю остатки гордости по идеальному ламинату. Отправляю самоуважение в нокаут и вламываюсь в кабинет.

— Не помешала? — широко улыбаюсь.

Стараюсь выглядеть эротично, однако в глазах полыхает отчаяние. Не тяну на коварную хищницу, смотрюсь жалко.

— Нет, — коротко бросает фон Вейганд, собирает необходимые документы и закрывает папку. — Я уже ухожу.

Не удостаивает взглядом, идет к выходу.

— Что? — бормочу пораженно. — В смысле?

— Важная встреча, — выдает небрежно.

— Эй, — бросаюсь наперерез, преграждаю путь. — Не так быстро.

Он замирает, склоняет голову набок и криво ухмыляется. Впечатлен наглостью, дарит шанс продолжить речь.

— Куда собрался? — интересуюсь вкрадчиво.

— Всерьез рассчитываешь на ответ? — его брови насмешливо изгибаются.

— Конечно, — энергично киваю. — Мы вместе осквернили оперный театр, теперь самое время осквернить отель, а ты вдруг решил заняться работой. Подозрительно.

— Сенатор Уокер ожидает внизу, и я не намерен откладывать нашу беседу, — произносит ровно.

— Да вы с ним прямо оббеседовались, — вновь закипаю, мстительно щурюсь. — Перед спектаклем. После. Круглые сутки болтаете. А нашу значит можно отложить? Ничего, перебьюсь, да?

— Мы все обсудили, — парирует спокойно.

— Не скажи, — цежу сквозь зубы.

Надо срочно изобрести креативную тему для разговора. Или отвлечь противника спонтанной активностью. Сбить с толку, ввести в заблуждение.

Лихорадочно перебираю варианты.

А фон Вейганд по традиции действует на опережение. Откладывает папку в сторону, подступает ближе, пронизывает взглядом насквозь, обнажает до костей.

— Угомонись, — обхватывает за талию, склоняется ниже, хрипло выдыхает: — Обещаю, я вернусь и дам тебе отсосать.

Дергаюсь, точно ошпаренная, извиваюсь, пытаюсь влепить ублюдку звонкую пощечину.

— Разве не хочешь? — продолжает издевательским тоном, стискивает крепче, не позволяет освободиться. — Пусть хнычешь и давишься, но ты бы не выпускала мой член изо рта.

Тщетно стараюсь ударить его коленом в пах.

— Еще увидимся, — гад поднимает меня над землей и легко переставляет на другое место, убирает с дороги. — Сильно не тоскуй.

Звукоизоляция надежно заглушает грозу, разбушевавшуюся за окном. Однако то, что назревает внутри невозможно заглушить.

Срываюсь с цепи.

— Я лучше сдохну, чем хоть раз лягу с тобой по доброй воле, — заявляю гневно, не регулирую громкость: — Трахай своего сраного сенатора! Пусть он тебе сосет.

Фон Вейганд только хохочет в ответ.

Вот подонок.

Поднимаюсь, спешно скрываюсь, не желаю опять демонстрировать постыдную слабость. Запираюсь в ванной комнате, поворачиваю кран и отпускаю чувства на волю. Начинаю рыдать. Сгибаюсь пополам, захожусь в истерике.

Что это за мерзкий лязг? Мое персональное кораблекрушение.

Хотя нет. Я не на дне. Не тону и не задыхаюсь. Я просто выпотрошена. Ржавые крючья забираются под кожу и разрывают плоть на куски.

Bon appetit (Приятного аппетита).

Раздраженно сбрасываю туфли. Сдавленно всхлипываю, закусываю губу. Тонкая ткань чулок не ограждает босые ступни от ледяного кафеля. Наклоняюсь вперед, набираю холодную воду в сомкнутые ладони, смываю безнадежно испорченный макияж.

Жаль, весь этот вечер смыть нельзя.

Позорище. Ниже падать некуда. Пускаем титры.

Господи, где же он?

Свет в конце тоннеля. Выигрышный билет. Гребаный хэппи-энд.

Не слышу ничего, однако улавливаю движение за спиной. Хочу обернуться, повинуюсь инстинкту. Не успеваю.

Мощное тело прижимается сзади, опаляет жаром, вбивает меня в умывальник. Чужие пальцы уверенно скользят по рукам. От запястья до сгиба локтя. Сжимаются на нервно трепещущих плечах.

Сердце выходит из игры, пропускает удар. Еще и еще. Капитулирует.

Замираю, разом утратив дыхание. Голодным взглядом вгрызаюсь в зеркало напротив. Жадно изучаю.

Не издевка и не шутка.

Правда? Пожалуй. Все по-настоящему. Без обмана. В режиме реального времени. Вполне натурально.

— Проваливай, — еле шевелю губами.

В ответ получаю кривую усмешку.

— Давай, уматывай поскорее, — борзею. — Сенатор истосковался.

Фон Вейганд молча распускает мои волосы, медленно перебирает спутанные пряди, пропускает между пальцами, наматывает на кулак.

— Совсем охренел? — восклицаю возмущенно. — Неужели непонятно? Я тебя игнорирую. Нечего липнуть. И прощение не вымаливай. Убирайся.

Он смеется.

Тихо и страшно. Надтреснуто, точно сдерживает ярость.

А потом резко дергает назад, вынуждает запрокинуть голову, завопить от дикой боли.

— Прости, родная, — шепчет на ухо, нежно трется щетиной о щеку. — Сенатору придется занять очередь.

Грубо толкает вперед.

Кричу, зажмурившись от ужаса. Доля секунды — и мое лицо впечатают в зеркало. Лишь миг до фатального исхода. Миг до непоправимого.

Почти ощущаю боль от миллиона жалящих укусов, почти чувствую, как кровь струится вниз, окропляет стерильно чистую поверхность умывальника.

Но ничего не происходит.

Выжидаю. Долго, невыносимо долго. Осторожно открываю глаза, изучаю собственный взгляд.

— Не помешал? — вкрадчиво спрашивает фон Вейганд.

— Ч-чему? — бормочу сбивчиво.

— Игнорированию, — обдает льдом.

Встряхивает, будто нашкодившего щенка, заставляет жалобно взвизгнуть. Отпускает, однако не отступает.

— Тебя достаточно трудно игнорировать, — отвечаю с горькой усмешкой.

Хм.

Если честно, тебя нельзя игнорировать.

Только какой смысл озвучивать очевидные вещи?

Мы не в дурацкой сказке. Не в сопливом фильме. Не в чертовой книге. Сила любви не растопит ледяное сердце. Поцелуй не снимет жуткое проклятье, не обратит монстра в прекрасного принца.

Я не проснусь, не очнусь от бесконечного ночного кошмара.

Глупо искать свет надежды там, где все давно сожрано темнотой. Наивно верить в чудеса, уповать на везение, гнаться за бесплотной тенью.

Зло царит абсолютно повсюду, не встречает никакого сопротивления. Порок торжествует, расцветает, покоряя новые души. Чудовища не жмутся во мраке, не скрываются во тьме. Им нечего бояться, их везде приветствуют.

А впрочем — наплевать.

Ощупываю макушку, морщусь от болезненной вспышки, на автомате поправляю волосы, стараюсь придать лицу вменяемое выражение.

Фон Вейганд стоит за моей спиной. Чуть склонив голову, взирает исподлобья, держит свою собственность под контролем, исследует немигающим взором.

Почему бы миру не взорваться? Не расколоться на части?

Отчетливо представляю, как зеркало реальности покрывается паутиной трещин, рушится водночасье, погребает нас под осколками.

Завораживающее зрелище.

Наше общее отражение уничтожено.

Пепел к пеплу, прах к праху. Невеселое выходит пророчество, но иного не дано. Мы знали на что шли, изначально обречены.

Отворачиваюсь, не желаю смотреть вперед. Не хочу видеть будущее.

— Лгунья, — говорит фон Вейганд, хватает за плечи, разворачивает лицом к себе. — Никак не наиграешься.

— Нет, — роняю тихо.

Под безжалостным напором становлюсь совсем маленькой и ничтожной, теряю всякое превосходство, невольно сгибаюсь, сутулюсь сильнее, сжимаюсь от животного ужаса.

— Сука, — буквально выплевывает.

— Прекрати, — выдаю неожиданно твердо. — Ты причиняешь боль.

— Серьезно? — его брови удивленно изгибаются, а рот кривится в пугающем оскале. — Так может я облегчу страдания?

Крупные ладони ложатся на талию, сминают, вынуждая заорать.

Он поднимает меня. Резко, без особого труда. Раздвигает бедра. Грубо, без лишних церемоний. Впечатывает в стену, вбивает в ледяной кафель.

Уже не кричу, задыхаюсь.

— Разрядить бы в тебя всю обойму, — произносит елейно. — Пристрелить, чтоб больше не мучалась.

Его ухмыляющиеся губы прижимаются к моему покрытому испариной лбу.

— Хотя это слишком быстро и скучно, — неодобрительно цокает языком. — Я придумаю особенное развлечение.

Обжигающе горячие пальцы забираются под платье, с легкостью уничтожают кружевное белье, скользят по животу, проникают внутрь, заставляя дернуться и глухо простонать.

— А пока просто выебу, — мрачно заявляет фон Вейганд.

И выполняет обещание.

Расстегивает брюки, совершает мощный толчок. Единственным движением умудряется заполнить зияющую пустоту.

Содрогаюсь, мышцы рефлекторно напрягаются. Ничего не могу контролировать, теряю связь с реальностью, практически отключаюсь.

— Кто ты? — раздается скупой вопрос.

— Твоя… — запинаюсь.

— Твоя — кто?

— Шлюха, — всхлипываю. — Игрушка. Вещь.

— Нет, — притягивает за бедра. — Ты моя девочка.

Выгибаю спину, льну к источнику наслаждения.

Огромный член вонзается вглубь, врезается в пылающее лоно, возносит на самый пик, погружает в блаженый экстаз. Вспарывает по живому, прошивает насквозь, движется жестко и размеренно.

Захлебываюсь криком. Бьюсь, будто раненная птица в стальных тисках. Из судорожно вздымающейся груди вырываются надсадные стоны.

— Маленькая девочка, — продолжает фон Вейганд, покусывает шею. — Девочка, которую я отымел в глотку. Прямо на месте, где прежде была церковь.

Обмираю, отказываюсь воспринимать услышанное.

— Или посреди туалета? — спрашивает насмешливо. — В монашеском наряде.

Инстинктивно стараюсь освободиться, рвусь из железных объятий.

Только напрасно. Спасения не светит. Прощения тоже.

Ангелы плачут, ядовито-алые слезы стекают по дрожащим ресницам, крупными каплями падают на грешную землю. А дьявол смеется, упивается представлением.

— Хватит, — умоляю сдавленно.

— Что такое? — бросает с издевкой. — Тебе не нравится?

Открываю рот, но не решаюсь заговорить. Судорожно шарю руками по стене, царапаю гладкую поверхность. Ищу избавление, однако натыкаюсь на равнодушный холод.

— Ты пугаешь меня, — бормочу сквозь очередной стон.

И это чистая правда.

— Вряд ли, — саркастически заявляет фон Вейганд. — Иначе бы не нарывалась.

— Я просто, — замолкаю, не способна сформулировать мысль.

Просто идиотка.

Чокнутая. Безмозглая. Истеричная.

Самоубица, напрочь лишенная тормозов.

— Просто любишь злить? — он медленно обводит мои губы горячим языком.

— Просто люблю, — признаюсь честно.

Он ничего не отвечает.

Целует нежно и страстно, с благоговением, точно святыню. Едва касается, не дразнит, а дарит тепло. Щемящая ласка совсем не сочетается с его сокрушительными движениями, ибо яростные толчки безжалостно сотрясают распятое тело.

Невольно подаюсь вперед. Бесконтрольная дрожь охватывает каждый позвонок. Пальцы сжимаются, впиваются в широкие плечи.

Огненные нити сплетаются внизу живота, раскаленная сфера нарастает и взрывается пылающими искрами. Растекается внутри тягучим, кипящим возбуждением, однако не приносит удовлетворения. Вынуждает извиваться, взмолиться о продолжении.

Твердая плоть пульсирует во мне, движется, не ведая усталости, умело растягивает изощренную пытку, достигает бешеного ритма. Мышцы конвульсивно сокращаются вокруг огромного члена. Опять и опять. Грешница возносится к небесам.

По венам струится запретный кайф, разум обесточен.

Больше нет никаких слов.

Только я и фон Вейганд.

Маленькая девочка и ее голодный зверь.

Мы уже не говорим, не выясняем отношения. Наслаждаемся тишиной, разрываем реальность и сливаемся воедино.

Сползаем на пол, будто срываемся в пропасть. Утоляем жажду, распаляем похоть. Здесь нет людей, лишь дикие животные. Запреты рушатся, табу уничтожены. Идем ко дну, без шанса выбраться на поверхность.

Свет сменяется темнотой.

Не сразу осознаю, где оказалась. Требуется время, дабы сосредоточиться и оценить обстановку.

Невольно морщусь, дергаюсь.

Яркие лампы исчезают, прохладный кафель остается в прошлом. Теперь вокруг клубится густой морок.

Часто моргаю, пробую навести фокус, развеять сгустившуюся тьму. Тщетно. Провожу пальцами по гладкой шелковистой ткани. Очень смахивает на покрывало.

— Алекс, — шепчу, вглядываясь во мрак.

Понимаю, что лежу на животе. Осторожно приподнимаюсь. Становлюсь на колени, осматриваюсь.

Когда успела отключиться? Не помню, не отдаю отчета в происходящем. Растираю взмокшие виски, пытаюсь изгнать дурман из мыслей.

Помятое платье пропитано липким потом, тонкие чулки беспощадно изорваны.

— Алекс, — повторяю с долей волнения.

Черт.

Воспоминания отрывочные, пульс приходит в неистовство.

— Алекс! — восклицаю надрывно.

До боли знакомые пальцы накрывают мой рот, призывают заткнуться. После этого с меня стягивают одежду. Неспешно, постепенно, наслаждаясь процессом. Раздевают со вкусом, будто избавляют лакомство от упаковки.

Еще мгновение — и кровать пружинит, прогибается под тяжестью мощного тела.

Замираю в предвкушении, затаив дыхание.

— Ты знаешь, что я собираюсь сделать? — спрашивает фон Вейганд, прижимается сзади.

Господи.

Моя душа навечно заточена в адском пекле.

Изнываю от желания. Гигантский член упирается чуть ниже поясницы, но это совсем не страшит. Скорее заводит и подстегивает.

— Да, — уста трепещут. — Давай.

Я действительно хочу, чтобы он взял свое именно так.

Хочу, чтобы побывал везде.

Подчини. Покори. Уничтожь. Отметь несмываемой печатью. Выжги клеймо. Под кожей. На ребрах.

— Уверена? — уточняет вкрадчиво.

— Если скажу «нет», передумаешь? — возвращаю вопрос.

— Я не меняю решения, — его ладонь лениво скользит по враз напрягшейся спине. — И не прощаю предательство.

— Опять странные намеки, — нервно сглатываю. — Действительно считаешь, будто я способна на измену? Тебе? После всего? Реально подозреваешь? Сомневаешься в искренности чувств?

— Иногда достаточно молчания, — произносит с расстановкой.

Подталкивает вперед, давит между лопаток, принуждая выгнуться.

— Ну тогда накажи, — бросаю хлестко. — Заставь пожалеть.

Фон Вейганд шлепает меня по заднице, вынуждает приглушенно взвизгнуть. Намеренно не контролирует силу удара.

Восставший член трется о лоно, не спешит скользнуть выше.

— Пожалуйста, — кусаю губы. — Прошу.

Хнычу, комкаю простыни, пытаюсь плотнее прижаться к своему палачу.

Жар раскаленной плоти медленно проникает внутрь. Убивает и возрождает вновь. Овладевает, порабощая целиком и полностью.

Нет ничего.

Только ночь. Мощь мускулистого тела. Податливая дрожь. Кровожадный хищник и его законная добыча. Яркие маски, горящие под пылкими ласками.

Мир гаснет, меркнет, теряя краски.

Мы на пределе.

Занавес.

Глава 19.1

Люби меня, люби.

Жестоко. Жарко. Жутко.

Возвысь. Целуй. Боготвори.

Небрежно. Нежно. Не на показ.

Одурачь. Околдуй. Обмани.

Так умеешь только ты.

Люби меня, люби.

Молитва замерзает на устах, а в груди мучительно саднит. Стреноженное тревогой сердце не дает покоя ни на миг. Колючая пыль застилает глаза, горло сковывает немота.

Слова не идут, но и не размыкая губ, я отлично знаю, чего хочу. Желаю, жажду до безумия. До дрожи, до хрипоты. До зуда. Под кожей.

Скажи.

Что любишь меня.

Скажи.

Что я единственная. Одна такая. Что прощаешь. И всегда простишь. Что ничего и никогда не встанет между нами.

Скажи.

Прошу, пожалуйста.

Солги.

Не надо больше правды.

Умоляю.

Не разжимай мою руку, не отпускай. Держи. Не позволяй темным водам сомкнуться, не оставляй. Не уходи. Сожми до хруста костей. Сломай, сотри. Разрушь меня. Уничтожь. Только не бросай. Не отдавай. Сбереги, сохрани. Запечатай. Заключи. Глубоко внутри.

Lieb mich.

Люби меня.

Я тебя заклинаю.

Это не приказ.

Это истерика.

Срыв. Слом. Надрыв. Нарыв. Гниющая рана. Рваная, кровавая. Нутряная. Неизлечимая, сквозная. До краев наполненная ядом.

Это отрава.

Стальная игла. В разлом. Между позвонками.

Пульс угасает, по жилам струится жидкий азот. Не удается ни выдохнуть, ни вдохнуть. Пора привыкнуть, некоторые вещи нельзя вернуть.

Я иду ва-банк. Я ставлю all-in.

Все фишки на кон, в центр стола.

Я не играю.

Я сгораю.

Не блефую.

Просто падаю.

Безвольная и бездыханная. Жалкая, несчастная. Расколотая на части. Жертва собственной аферы. Изувеченная, покалеченная. Выпотрошенная. Прошитая насквозь.

Так темно, так пусто.

Парализующая тишина.

Я слепну от слез. Я собираю обгоревшие черепки.

Как же?..

Почему?

Я еще дышу, а внутри будто мертвая.

Вот что бывает, когда забываешь о главном. Не ценишь, не замечаешь. Воспринимаешь как должное, окончательно зажравшись, требуешь добавки. Травишь душу миражами, теряешь искры истины. Мчишься за призрачной победой, предавая мечту.

Взрываешься — и теряешь все.

Целое состояние. Прямо в бездну. Нет ни красного, ни черного. Нет даже зеро. Пальцы собирают только пепел. Вязкий, мерзкий. Ледяной.

Я остаюсь одна.

Хотя нет.

Тет-а-тет с пропастью.

Змеиное шипение будоражит, врывается в измученное сознание. Тугие кольца обвивают ребра. Изнутри. Скользкие, чешуйчатые. Они сдавливают и дробят в порошок, отнимают остатки надежды. Шевелятся, ворочаются, безжалостно полосуют плоть.

Слишком поздно.

Уже ничего не исправить. Не перечеркнуть, не переиграть. Не вернуть. Ставку не отозвать назад. Партия завершена.

Я ничего не говорю, лишь взором молю. Все что угодно сделаю. Все. Абсолютно. Я клянусь. Присягаю.

Разве не видишь? Не замечаешь?

— Я в ад за тобой пойду, — едва шевелю губами.

А ты усмехаешься.

И взгляд у тебя ледяной. В черных глазах больше не пылает мое отражение. Там клубится холод, таится вечная мерзлота.

Ты подходишь ближе, практически вплотную, резко поднимаешь руку, будто заносишь для удара.

Содрогаюсь, но не отступаю.

Твои пальцы скользят по воздуху. Нарочито медленно. В миллиметре от моего лица. Ладонь почти касается скул, обводит линию подбородка, опускается к груди. Только между нами нет никакого тактильного контакта.

— Мы уже в аду, — говоришь ты.

Глухо, ровно.

— Нет, все не может, не… — осекаюсь, нервно сглатываю, стараюсь собраться. — Давай заключим сделку.

На твоем лице не отражается никаких эмоций. И это жалит больнее кнута.

— Не хочешь меня наказывать? — спрашиваю надтреснутым голосом.

Ты усмехаешься. Криво. Скалишься. По-звериному. Кажется, совсем немного и вопьешься в глотку, но твой безразличный тон говорит о другом.

— Не хочу тебя.

Отрывисто. Сухо, хлестко.

Огонь гаснет. В твоем голосе слышится треск. Обгоревших до неузнаваемости надежд.

— Лжешь, — отвечаю с горечью. — Жестоко.

Лучше бы ударил, лучше бы убил. Изувечил, растерзал, задрал насмерть. Разорвал в клочья, распотрошил по частям. На куски.

— Уходи.

Тихо, четко.

— Уходи, — твоя ухмылка вдруг становится шире. — Или я сделаю с тобой то, о чем мечтал уже давно.

Я смотрю на тебя. Но не вижу, не понимаю. И не пелена слез тому виной.

Я смотрю на тебя и… Это не твои глаза. Холодные, пустые. Выцветшие. Это не ты. Далекий, равнодушный. Ледяной. Не ты.

Я не чувствую тебя. Не чувствую ничего. Я пытаюсь достучаться. Пусть не до небес, хотя бы до пекла. И кулаки разбиты в кровь. А стена остается целой.

— Алекс, — едва дышу, едва ощущаю собственный пульс. — Прошу.

Я подаюсь вперед, я нарушаю правила игры.

Мои дрожащие пальцы скользят по твоей щеке. Нервно, дерганными движениями, совсем неуверенно. Будто крадучись.

И ты вздрагиваешь, словно я тебя ошпарила, облила кипятком с головы до ног.

Если бы я могла заглянуть в будущее, я бы не допустила этого момента.

Но я никто. Горсть пыли. Простая смертная.

Больше никаких слов. Никаких угроз. Утробный рык — и ты без лишних церемоний хватаешь меня за горло, выталкиваешь за порог.

Прочь. Прямо в вечную ночь.

Дверь захлопывается.

Кредит доверия исчерпан, партия окончена.

Апокалипсис сегодня. Сегодня мой Армагеддон.

На пол. Медленно-медленно. Царапая ногтями равнодушное дерево, ломая себя до основания.

Пусть жесткий ковер впивается в голые колени. Пусть терзает, отрезвляет, избавляет от липких пут кошмара, ожившего наяву.

Я не ищу легкий путь. Я выбираю адское пламя. Создаю сама. И гибну. Всегда.

Я обречена. Я заточена быть игрушкой Дьявола.

***

Интересно, как люди выживают без богатого воображения и бурной фантазии, о чем они волнуются и чем терзаются, каким способом убивают нервные клетки.

Ох, не завидую этим беднягам.

Тоска зеленая. Ни трагедии, ни драмы. Ни единого повода, дабы устроить пафосный спектакль, закатить концерт с дикими воплями и битьем посуды.

Другое дело — я.

Мастер спорта по вдохновенному п*здостраданию. Мне даже повод не нужен, достаточно молчания. Или неосторожного вздоха. Рядовой улыбки. Вскользь брошенной фразы.

Я из любой мелочи сумею раздуть конфликт межгалактического масштаба.

Обращайтесь, постоянным клиентам — скидка.

Думаете, у вас все отлично? Не подпортить? Не придраться? Полны уверенности в своем совершенстве? Спокойны и веселы?

Пара минут в одной комнате со мной, и вам уже не поможет психиатр. Да что там. Даже вашему психиатру никто не поможет. Даже психиатру вашего психиатра понадобится срочная и принудительная госпитализация.

— Позвольте поинтересоваться, как долго вы намерены продолжать сие непотребство? — в мрачные чертоги моего разума бесцеремонно врывается пронзительный голос Андрея.

Я не трачу силы на искрометное остроумие, не стараюсь давить авторитетом и блистать недюжинным интеллектом. Ограничиваюсь нечленораздельным мычанием. Для этого типа и так сойдет.

— Заперлись в четырех стенах, никуда не выходите, уперлись в экран телевизора, с утра до вечера объедаетесь, — он не собирается затыкаться, набирает обороты. — Прекратите жалеть себя!

Хватаю пульт и демонстративно повышаю звук.

— Смотрите всякую дрянь, — брезгливо заключает негодяй. — Омерзительное зрелище.

Нервно передергиваю плечами, но обет молчания не нарушаю.

Запустить бы в него едой. Однако жалко портить провиант. Столько полезных продуктов. Не стоит зря переводить копчености и пироженки. Чипсы тоже на дороге не валяются.

Стоп, где-то здесь мелькал мандарин. Или яблоко.

Врешь. Не уйдешь. Зараза такая.

Выгибаюсь, отчаянно пытаюсь подцепить верткий оранжевый фрукт кончиками пальцев, кривлюсь от дичайшего напряжения. Конечно, можно просто оторвать зад от дивана, взять необходимое без шума и пыли. Но это выбор слабака. Скукотища. Гораздо интереснее вот так пыхтеть, потеть, изгибаться.

Еще немного, совсем чуть-чуть, буквально капелька и…

И я бухаюсь на пол.

— Это все ты виноват! — угрожаю Андрею кулаком.

Ну погоди, доберусь, дотянусь и тогда тебе не поздоровиться. Сейчас. Минуту. Только перестану орать от боли в самой чувствительной точке моего тела. В копчике.

— Другого я и не ждал, — флегматично заявляет сутенер. — Вполне в вашем духе.

— Слова мудака, — запускаю в него пультом от телевизора. — Откуда тебе знать, что в моем духе, а что нет? Откуда? Я сама не подозреваю на какой идиотизм способна. Короче, за собой следи, а ко мне лезть не надо. Разберусь без твоих занудных нотаций.

— Не похоже, что разберетесь, — качает головой, обводит комнату выразительным взглядом.

Слежу за его глазами.

Ладно, не спорю, теперь я не в лучшей форме. Возвращение в Германию не очень радужно сказалось на моем психологическом состоянии. В Италии я была гораздо бодрее. А сейчас опустилась на дно. Пожалуй, даже на днище. Конкретно сдала позиции.

Обстановка сказывается.

Фон Вейганд пропадает на работе, практически не появляется дома, прописался в офисе и не уделяет мне никакого внимания. Поэтому снимаю стресс подручными средствами.

Хотите поделюсь рецептом?

Идеальное средство от депрессии — фильмы ужасов. Триллеры, трешевые боевики, кино про маньяков и отвязных психопатов, серийных убийц, жутких монстров, что таятся в темных коридорах сознания.

Наблюдаешь за тем, как семейка каннибалов загоняет очередную невинную жертву в угол, и на душе становится легче, теплее. Тебе повезло. Тебя хотя бы не сожрут. Каннибалы. Порой ты сам виртуозно справляешься с данной задачей. И уже не требуется никакой сторонней помощи.

Проклятье. В системе, которая прежде идеально помогала, наметились серьезные сбои, прорезались баги и косяки. Еда не спасает. Выпивка не отключает мозг, не вырубает до нужной кондиции.

Мир кино тоже выставил за дверь.

Приходится использовать тяжелую артиллерию. Если от нее не попустит, то наркота и транквилизаторы явно бесполезны. Нечего попусту переводить время и деньги.

— Что это? — пораженно вопрошает Андрей, глядя на широкий экран. — Дерьмо?

— Нет, — презрительно фыркаю. — «Званый ужин».

На полу лежит жирный голый мужик, вокруг него собрались гости, а хозяйка дома поливает импровизированный стол светло-коричневой жидкостью, щедро зачерпывает массу именуемую «основным блюдом» из ржавой эмалированной кастрюли.

— Это бананы взбитые с шоколадом, — деловито поясняю. — Где ваша толерантность? Не у всех людей есть возможность приобрести мебель и научиться готовке, они принимают гостей как умеют.

На заре моей юности «Званый ужин» был передачей про кулинарные таланты, а ныне превратился в арену для истеричек и фриков. Участники шоу дадут фору кому угодно, «Поворот не туда» и «Техасская резня бензопилой» блекнут на фоне того, что показывает данная программа. Фредди Крюгер нервно курит в сторонке, Джейсон Вурхис убегает, роняя тапки.

Спрос рождает предложение, поэтому не спрашивайте кто создает просмотры и держит рейтинг на высоте. Ответ как бы на поверхности. К сожалению, я далеко не единственный зритель.

Боже мой, деградация — это так приятно. Моя маленькая слабость. Разрушаю себя, но в тайне надеюсь зацепить существующий порядок. Задеть, затронуть обломками.

Я бунтую. На зло всем. На зло себе.

Я больше ничего не контролирую.

— Хватит, — строго заключает Андрей.

Выключает телевизор, распахивает шторы настежь, впускает в комнату свет.

— Нет, — жмурюсь. — Какого хрена? Проваливайте отсюда. Это несанкционированная атака на частную территорию.

Сутенер хватает меня за плечи, встряхивает.

— Очнитесь же наконец, — чеканит он.

— Копируете повадки хозяина? — спрашиваю издевательски. — Кстати, не слишком удачно. Вызываете смех, а не ужас.

— Вы действительно хотите все уничтожить?! — восклицает непривычно яростно.

— Что? — усмехаюсь с горечью. — Что — все?

— Все, чего достигли, — хмуро бросает он.

— Да нет у меня ничего, — вырываюсь из цепкой хватки, поднимаюсь на ноги. — С бизнесом не выгорело, полная лажа, чисто повезло. А дальше? Насрать на этот гребаный бизнес, не прет уже искать невест для престарелых иностранцев. Пусть лучше сами, собственными силами.

Беру объемную пачку чипсов.

— Вот моя жизнь.

Подбрасываю в воздух, ловлю.

— Бесполезнее чем гмо-говно.

Бью по яркому пакету. Сильно, резко. Чтоб разорвался, взорвался.

— Ни детей, ни семьи. Ни нормальных человеческих отношений. Никакого доверия.

Добиваюсь цели, стою вся в ошметках разломанных чипсов.

— Кому такое понравится?

Содрогаюсь от немых рыданий, оседаю обратно на диван.

— Я ничтожество. Разве не видно? Я представляю собой полный, абсолютный ноль. Вот он и ушел. Просто свалил в закат. Без скандалов, без претензий. Даже слова не вымолвил.

Сгибаюсь, склоняю голову. Горячий лоб утыкается в сухие ладони. В моих глазах нет слез, а внутри практически атрофировались эмоции.

— Он отправился искать новую дуру. Развлекается. Ему скучно. Я знаю. Я надоела. Я не какая-нибудь супер-модель. Не умница-разумница, знающая кучу языков. Не гимнастка, лихо усаживающаяся на поперечный шпагат.

В горле ком, но разрыдаться не выходит. Будто блок на истерику установлен.

— Я никто. Пустое место.

Андрей опускается рядом, кожаный диван слегка пружинит под его весом.

— Завязывайте ныть, — коротко произносит он.

— Что хочу, то и делаю.

— Естественно.

— Проваливайте, — толкаю его в бок. — Оставьте меня наедине со всем моим дерьмом.

Но сутенер-зануда не спешит послушаться и убраться восвояси. Видимо, намерен мстить за те давнишние ночные звонки.

Настал кровавый час расплаты.

— У господина Валленберга было очень много женщин.

— Точно. Спасибо, что освежили память, а то я периодически страдаю склерозом. И вообще, должна отметить, вы очень тонко чувствуете момент. Рассказы о его бабах. Именно об этом мечтаю сейчас услышать.

— Но такой как вы не было, — продолжает невозмутимо.

— Такой? — хмыкаю. — Какой?

— Непосредственной, — выдает вкрадчиво.

— И почему это прозвучало как синоним детской неожиданности?

— У вас богатое воображение, — пожимает плечами. — Выпьем?

Открывает «пепси», разливает по бокалам.

— Андрей, вы меня пугаете, — взираю на собеседника с опаской. — Теперь реально жутко, аж мороз по коже и пальцы на ногах поджимаются. Вы извращенно издеваетесь или серьезно пытаетесь успокоить?

— Я бы хотел вытащить вас из ямы, в которую вы добровольно сиганули.

Берет пирожное, нагло жрет. Протягивает мне бокал.

Втирается в доверие, сволочь. Посягает на святое, на мою еду и в то же время предлагает совместно распить божественный напиток, благословенный шипучий нектар.

Ходит по лезвию ножа. Больной ублюдок.

— Я вам вроде никогда особо не нравилась, — подозрительно щурюсь.

— Я не думал, что вы так долго продержитесь.

— Долго? — вопрошаю удивленно.

— Почти год.

— Других он отсылал пораньше? — осведомляюсь осторожно.

— Даже месяца не протягивали.

Подавляю в себе желание броситься на Андрея с пламенными поцелуями. Просто беру предложенный бокал и делаю глоток.

— Я слишком сильно ною, да? — нервно покашливаю.

— Нет, — посмеивается. — Вы ноете чудовищно.

— Ну это же того стоит. В смысле стоит потерпеть. Зато у меня очаровательная улыбка и непревзойденное чувство юмора.

— У вас очень странное чувство юмора, — поправляет мягко.

— Странное? Это что еще значит? Типа не смешно?

— Неужели переживаете по поводу моего мнения?

— Не особо. Главное — я собой довольна.

— Вам нужно меньше смотреть по сторонам. Направьте внимание на основное. Пока не стало слишком поздно, пока вы не довели ситуацию до точки кипения.

— В смысле? Я и так никуда не смотрю. Регулярно наматываю собственные сопли на кулак, рефлексирую, копаюсь в недрах души.

— Вы ревнуете к Диане Блэквелл, — задевает за живое.

— А вы бы не ревновали? — захлебываюсь от возмущения. — Их столько всего связывает, общие дела, темное прошлое, жажда мести. При этом у нее улетная внешность и мозг, соображающий покруче моего.

— Если бы господин Валленберг желал быть с ней, ему бы вряд ли что-то помешало.

Весьма резонное замечание.

— А остальные? Они же так и вьются вокруг. Я уверена, у него в офисе целый отряд сексуальных секретарш.

— Полагаете, это проблема?

Нет. Ну, не совсем.

Проблема в том, что он меня не трахает. Опять. И я слишком много думаю. Снова. Вот ведь запара.

Годы идут, а ничего не меняется. Мы вечно бродим по порочному кругу, без надежды разорвать стальную цепь. Мы застряли. Друг в друге. В своих иллюзиях. Или только я попала в ловушку? Он двинулся дальше. Без меня. К выходу из пылающей клетки.

— Почему он не приходит? — спрашиваю тихо. — Он и раньше много работал, но всегда находил время.

— Вам лучше знать, — ровно отвечает Андрей.

— И как это понимать? — шумно сглатываю.

— Что-то пошло не так.

— Благодарю за разъяснение, Капитан Очевидность.

— Вы скрываете от него важную информацию, — вдруг произносит Андрей. — Верно?

Липкий холодок ползет по моей спине.

— Возможно, господин Валленберг не желает усугублять ситуацию, предоставляет вам шанс самой во всем сознаться. Он не намерен выбивать исповедь, не настаивает, не оказывает давление. Пока что.

— Сами додумались или по его приказу вещаете? — бросаю отрывисто.

— Это моя личная инициатива, — и бровью не ведет.

— Столько тревоги о моей судьбе, — роняю насмешливо. — Заставляете краснеть.

— Лора, вы можете считать меня врагом, не верить ни единому моему слову. Но вы отлично понимаете, я прав.

— Не льстите себе. И мне тоже не надо. Я не настолько сообразительна.

— Я действую исключительно в собственных интересах. Никто не хочет иметь дело с бешеным зверем. Это просто небезопасно.

— Ох, не заливайте, — истерично хихикаю. — Я не такая грозная как кажется на первый взгляд.

— А я говорю не о вас.

Залпом осушаю бокал, ледяной шипучий напиток жжет горло, выбивает слезы, настоящие искры из глаз.

— Назревает буря, которую еще можно предотвратить, — продолжает Андрей. — Необходимо среагировать правильно и вовремя. Ни в коем случае нельзя упустить момент.

— Я не вполне…

— Господин Валленберг доверяет вам. Ровно настолько, насколько способен в принципе кому-то доверять. Никогда прежде он не менял свои планы. Не открывался ни перед кем, не прикладывал таких усилий.

— Да он и передо мной не открылся, — отмахиваюсь. — О каких планах речь?

— Вы держите нож у его горла.

— Бред. Скорее уж он рвет мою глотку. Когтями.

— Одно неосторожное движение — и все кончено.

— Пытаетесь намекнуть, что своей небрежностью я его прирежу?

— Вовсе нет. У него отменные рефлексы. Он успеет увернуться и переломать ваши кости прежде, чем вы нанесете удар.

— Тогда и волноваться не стоит, — мрачно подвожу итог. — Все довольны.

— Убить не сумеете, а ранить до крови способны, — холодно заявляет Андрей и ловит мой взгляд. — Хотите, чтобы вашим хозяином стал взбесившийся монстр?

— Ну вас он не тронет, — сдавленно выдыхаю. — Нечего переживать.

— Я уже служил такому однажды, — подтекст указывает на лорда Мортона. — Ничем хорошим это не кончилось.

— И что? — раздраженно взвиваюсь. — Что я должна сделать?

Сдать Стаса, выложить всю информацию в деталях, указать пароли и явки, совершить чистосердечное признание.

— Все, — следует лаконичный ответ. — Или будет бойня.

— Вам пора взять отпуск.

Я ставлю бокал на стол, поднимаюсь и покидаю комнату. Я бреду по коридору. Куда-то вперед. Вдаль. Наощупь. Я не разбираю дороги, не различаю грани и контуры.

Зачем держусь? Зачем терплю? Подвожу саму себя под монастырь. Ради чего? Ради кого? Ради человека, который меня предал? Нет. Ради фон Вейганда.

Я не вынесу, если он убьет Стаса.

Плевать. Будь что будет. Доведу до точки кипения, выжду, понаблюдаю. Окончательно деградирую, дабы не чувствовать ужаса. Онемею, околею изнутри.

Я могу контролировать взрыв. Могу, могу. Наверное. По крайней мере, я очень хочу в это верить.

***

Настоящая сила заключается в способности признать собственные ошибки. Не юлить, не отпираться, не делать вид а-ля «я это не я». А честно, смело и открыто заявить — виновен, накосячил, не отрицаю.

Именно по этой причине я отваживаюсь нанести визит фон Вейганду. Да, именно потому что я сильная, зрелая и самодостаточная личность. Вовсе не из-за первородного страха, не из-за тревоги, которая колотит все мое существо день за днем, пожирая жалкие остатки гордости и самообладания.

Я не знаю почему отправляюсь к нему в офис. Действительно ли собираюсь поведать о разговоре со Стасом, назвать адрес злополучного отеля в Мюнхене, где у нас назначена встреча.

Я пробую успокоить себя тем, что просто соскучилась.

Я тщательно привожу в порядок несколько запущенную внешность. Депрессия плохо сказывается на фигуре, а на лице проявляется еще во сто крат хуже.

Я старательно наношу макияж. Глаза выделяю ярче, выравниваю тон кожи.

Господи, какая бледная. Самой жутко. А ведь на дворе лето. Жаркая пора, позагорать бы, поплескаться в море, оттянуться по полной.

Я подбираю платье, которое успешно маскирует лишние килограммы, подчеркивает тонкую талию и скрывает объемные бедра.

Потом усаживаюсь в сверкающее авто, называю водителю адрес.

Я не вижу охраны, но четко понимаю: эти ребята не дремлют, постоянно рядом. Стоит выйти за порог, отправляются следом за мной. Я не представляю сколько их, как они все выглядят. Но я точно знаю — они всегда близко.

Меня без проблем пропускают в здание офиса. Не задают ни единого вопроса, не требуют назваться.

Любопытно, здесь где-нибудь есть моя фотография? Снимок в красивой витой рамочке с золотой подписью внизу.

Хозяйская шлюха. Новая подстилка Валленберга. Так они меня величают? Или более официально и строго? Любовница. Дама сердца.

А может им безразлично? Может просто не замечают.

Ага, как же.

Моя природная мания преследования обостряется под пристальными взглядами. Женщины и мужчины внимательно изучают меня, будто сканируют.

Что он в ней нашел? Зачем ему эта девка? Откуда ее выкопал? Почему такой влиятельный человек выбрал столь невзрачный экземпляр?

Я сталкиваюсь со своим отражением в зеркале лифта. Прямой контакт. Неожиданно. Я невольно отшатываюсь, будто обжигаюсь.

— Охренеть, — присвистывает внутренний голос. — Горячая штучка.

Длинные светлые волосы распущенны, струятся по обнаженным плечам. Разноцветное платье кажется откровенным вызовом в серо-стальных стенах сего офиса. Диковинные, яркие узоры буквально бьют по глазам. Красное и черное, зеленое и малиновое. Очень смелое и опасное сочетание. В миллиметре от безвкусицы.

— У тебя сейчас грудь вывалиться, — сурово замечает скептик. — Постыдилась бы идти на заклание в столь развратном виде.

— Это отвлекающий маневр, — поясняю терпеливо. — Люди пялятся в декольте, никто не обращает внимания на необъятную задницу. Все продумано.

Туфли на внушительной платформе, крохотная сумочка через плечо.

Надеюсь, я выгляжу достаточно мило, чтобы растопить ледяную глыбу? Хм, то есть господина фон Вейганда.

Не успеваю толкнуть дверь в его кабинет, створки разъезжаются сами. Быстро, как по команде. До чего техника дошла.

— Проходи.

Оперативно.

Покорно ступаю вперед. Не чувствую ног, но движусь довольно грациозно. Будто плыву. По колкому льду. Приближаюсь к невесомости.

— Хочешь фокус покажу? — маскирую смущение за нервной улыбкой. — Давай прочту твои мысли. Ты думаешь, чем обязан, чем заслужил мой визит, отказываешься верить своему счастью.

Я скрываюсь за показной бравадой. По привычке. Мой юмор горчит, и это чертовски необычный, неприятный привкус. Натужный, болезненный, вымученный.

Я иду дальше. Мерными, мелкими, неспешными шагами. Я замираю у огромного дубового стола. И я не вижу ничего вокруг. Обстановка теряется, очертания мебели расплываются, отступая на второй план.

Передо мной горят только глаза фон Вейганда. Бездна манит и зовет, побуждает склониться, нырнуть прямо в пылающую черноту.

— У меня встреча с японцами, — говорит он, отворачивается и разрывает зрительный контакт, начинает собирать документы. — Через три минуты.

Признаюсь, я надеялась на гораздо более теплый прием.

— Ничего, — с трудом отдираю язык от нёба. — Подождут.

Гребаное дежавю.

Сенатор Уокер ждал. Эти тоже потерпят. Или нет?

— Что произошло? — спрашивает фон Вейганд.

— Так, — инстинктивно передергиваю плечами. — Заглянула поболтать.

Он берет папку и выходит из-за стола, останавливается напротив, бросает выразительный взгляд на часы.

— Тогда приступим, — чуть ослабляет галстук. — У тебя есть сто двадцать секунд.

— Почему сто двадцать? — искренне удивляюсь. — Разве не сто восемьдесят? Прости, для миллиардера ты не слишком хорошо разбираешься в подсчетах и…

— Я учел время, уже потраченное тобой, и время, которое понадобится, чтобы добраться до конференц-зала.

Вроде совсем мало секунд прошло, а тянет врезать ему, влепить несколько увесистых пощечин, вмазать по первое число.

— Что можно успеть за сто двадцать секунд? — возмущению нет передела. — Послать тебя к черту?

— Будет достаточно затруднительно нанести визит самому себе, — усмехается. — К тому же, теперь не сто двадцать. Восемьдесят две.

Я хочу сказать ему, что он ублюдок. Подонок, скотина, беспринципная сволочь. Я хочу ударить его. Чтоб почувствовал. Мою боль. Хоть немного. Хоть на половину.

Я открываю рот, но мне не удается вымолвить ни слова.

Я застываю. Цепенею. Не могу пошевелиться.

Фон Вейганд выглядит усталым. Не замечаю ни седины, ни морщин. Только создается впечатление, будто он не спал несколько дней. Совсем. Не смежал веки ни на миг.

Он измотан. Под покрасневшими глазами обозначились мрачные тени. Взор искрит токсичным безумием.

Я подаюсь вперед. Цепляюсь за полы идеально-черного пиджака, льну к горячему, сильному телу. Зажмурившись, вдыхаю родной аромат.

Его запах нельзя спутать с другим. Уловлю, выхвачу. Всегда, везде. Безошибочно. Из тысячи, из миллиона иных.

Грешный, порочный. Ранящий насквозь. Пробирающийся под кожу. Порабощающий. Проникающий прямо в кровь, бегущий по стынущим жилам кипящей смолой.

Я не знаю, нужно ли ему это, но я перед ним на коленях. Иначе не умею.

— Ты пил? — улавливаю ноты алкоголя. — Перед важной встречей?

— Я выпью и после, — отвечает глухо.

— Ты пьян, — выдыхаю пораженно.

— Это не помешает заключить контракт.

— Серьезно?

Фон Вейганд перехватывает мои запястья, слегка сжимает, отстраняет, выстраивает между нами незримую стену.

— Будешь меня отчитывать? Жизни учить? — издевательски хмыкает. — Советую уложиться в оставшиеся десять секунд.

— Пошел ты, — роняю на автомате, яростно прибавляю: — К японцам.

Да, пожалуй, здесь пьяна только я.

Пьяна.

Им. От него.

И у меня сдают нервы.

Я хватаю его за горло. Обвиваю мощную шею ладонями. Действую неожиданно. Притягиваю ближе.

Я накрываю его рот. Своими губами. Я не дышу. Не живу. Я существую лишь ради ответа. Ради слабого, едва ощутимого движения уст.

Я не знаю, что это. Все что угодно. Только не поцелуй.

Мы примерзаем друг к другу. Крепко. Очень. И кислород перекрыт. Мы обесточены. Под ногами больше не существует никакой почвы.

Мы врастаем друг в друга. И поверьте на слово. Это действительно больно. Невыносимо. Угнетающе, нестерпимо.

— Пора идти, — отрывисто шепчет фон Вейганд.

Отступает, и ощущение такое, будто отрывает кусок плоти, вырывает с мясом. Самого себя. От меня.

Неужели я реально верю в победу? Как глупо и наивно. Играть против прирожденного шулера и надеяться на удачный расклад.

Я провожаю взглядом высокую, мрачную фигуру. Долго стою, не двигаясь, гипнотизирую закрытую дверь. Словно это может помочь. Словно хоть что-нибудь может помочь.

Не на краю обрыва. Посреди пропасти. Я балансирую на тончайшей стальной нити. Малейшая неосторожность — и сорвусь. Куда ни глянь — выбора нет. Любое решение окажется провальным.

Рано или поздно про Стаса станет известно. Разумнее действовать на опережение, не таиться, не жаться в углу. А потом? Как жить, когда на твоей совести чужая смерть?

— Ой, заладила, — фыркает внутренний голос. — Что если фон Вейганд не станет никого убивать?

Точно.

Простит и отпустит на все четыре стороны. Пожурит, посоветует никогда не появляться поблизости, не отсвечивать.

Как я могла забыть?

Он же просто воплощение гуманизма и человеколюбия. Милейший парень, от которого мороз по коже. И дрожь колотит каждый позвонок. Но это мелочи, побочный эффект.

Я стараюсь отвлечься от навязчивых мыслей. Исследую рабочий кабинет. Убеждаю себя, будто ищу компромат. А по факту пытаюсь отыскать то, что способно нас объединять. Общий интерес.

Я пробовала наладить собственный бизнес, и сайт знакомств опостылел еще на стадии производства. Нет ни малейшего желания повторять данный опыт. Даже с другими вводными данными.

Салон красоты. Бутик модной одежды. Уютное кафе. Торговый центр. Вариантов масса, только надо покопаться. Однако мотивации ноль.

Все лень, все влом.

Так что же свяжет меня с мужчиной моей мечты?

Я обхожу комнату несколько раз, изучаю каждую деталь. Стараюсь взглянуть на обстановку трезвым, отстраненным взором.

Здесь светло и просторно. Значительное количество квадратных метров, явно превышает габариты стандартной украинской квартиры. Высокие потолки, гигантские окна в пол. От вида на улицу захватывает дух. Однозначно круто.

Стекла пуленепробиваемые. Очень толстые. Повсюду установлены камеры. Отличная система безопасности. Не все вижу воочию, о многом лишь догадываюсь. Уверена, и звукоизоляция на уровне.

Современный стиль оформления, ненавязчивый дизайн. Несколько мрачный, абстрактных картин на стенах. Стеллажи с книгами.

Черт, я даже названия прочесть не в силах. Не знаю этих языков. А вот и по-английски, но от этого нелегче. Смахивает на ребус. Без пароля не разобраться.

Остро ощущаю собственную никчемность. Мой интеллектуальный уровень оставляет желать лучшего.

— Вряд ли фон Вейганд хочет трахать лауреата Нобелевской премии, — осторожно заявляет непривычно добрый скептик.

— Ну, среди тамошних ребят я вне конкуренции, — бросаю насмешливо. — Чисто внешне. Хотя кто знает? Вдруг и туда затесалась парочка длинноногих девиц?

Усаживаюсь в господское кресло, забрасываю ноги на стол. Предварительно снимаю обувь, ибо манерам научена, не желаю прослыть бескультурщиной.

Всегда мечтала об этом. Элегантно возлежать в главном офисе ‘Berg International’. Еще бы обслуживание в номер заказать. Чай, кофе. Кино, вино и домино.

Ладно, сойдет и демо-версия.

Кайф какой, улетаю, держите меня семеро.

Блаженно прикрываю глаза, вытягиваюсь и потягиваюсь. Репетирую эротичный вид для фон Вейганда. Не встречать же его в позе полудохлой курицы.

Физическая нагрузка изматывает, особенно после длительного периода низкой активности, после многочасового обжорства перед экраном телевизора.

А может отсутствие секса даже к лучшему? Мне уже и не хочется. Как оно там вообще. Я и забыла. Что куда, что к чему.

Верно. Я слишком стара для этого дерьма.

Расслабляюсь, вжимаюсь в кресло, пропитываюсь запахом фон Вейганда, предаюсь сладким мечтам, представляю, будто он обнимает меня. Сейчас. Крепко-крепко. Впечатывает в широкую, мускулистую грудь.

Если сосредоточиться, могу услышать биение его пульса. В моем собственном. Ведь не надо далеко уходить, не надо искать. Он всегда рядом. Существует внутри. Наполняет каждую клетку бренного тела.

Я и не замечаю, как засыпаю. Проваливаюсь в темноту, отключаюсь от реальности. Измученное сознание жаждет отдыха.

Вдох-выдох.

Пусть грезы унесут все мои заботы вдаль, пусть утолят мою печаль. Омоют раны, исцелят, даруют новые силы.

Вдох-выдох.

Звучит как молитва. Немая, сбивчивая. Отраженная в сбившемся пульсе. Высеченная на костях. На грани, на лезвии ножа.

Я просыпаюсь от того, что меня подбрасывает. Резко, неожиданно. Тянет куда-то вверх. За голые плечи. Я выныриваю на поверхность, дышу прерывисто. Затравленно оглядываюсь по сторонам.

Черт побери. Проклятье. Где я?

Повсюду царит тьма. Клубится вокруг, стирает четкие линии, размывает контуры, обволакивает вязким, ледяным коконом. Опутывает, сдавливает до боли.

Сердце стрекочет у самого горла. Рвано, бешено. Тягучий свинец струится по вискам. К затылку. Достаточно толчка — и голова взорвется.

Морщусь от боли, содрогаюсь. Кажется, будто мои глаза кровоточат. Моргаю часто-часто, пытаюсь изгнать морок, развеять жуткое виденье. Касаюсь смеженных век. Дрожащими пальцами.

Я не чувствую слез.

Я понимаю, что не плачу. Но я определенно заплачу. По всем проставленным счетам. Отдам долги. До гроша.

Отмахиваюсь от непрошенных мыслей, стараюсь окончательно проснуться, вернуться к реальности. Оглядываюсь, но натыкаюсь только на кромешную темень.

Где же здесь включается свет?

Верчусь на кресле, шарю по столу, пытаюсь обнаружить лампу. Тут должно быть освещение. Я так и не понимаю, что именно срабатывает, но будто по мановению волшебной палочки, комнату озаряет мягкое, приглушенное свечение.

Скрытый механизм реагирует на движение? Или я случайно задеваю особенный датчик? Нажимаю на выключатель и сама не замечаю? Не столь важно. Интимный полумрак разом стимулирует мое больное воображение, толкает на подвиги, на более тщательный обыск кабинета фон Вейганда.

Шеф-монтажник развлекается с японцами, а мне совершенно нечем заняться.

Пытаюсь изучить содержимое ящиков, однако каждое отделение заперто на замок. Внутрь не пробраться. Напрасно пробую взломать, вскрыть. Ничего не выходит. Даже не посягаю на лэптоп, не надеюсь угадать заковыристый пароль. Нервно постукиваю по столешнице.

Что же делать? Не нахожу на поверхности никаких интересных предметов. Никто не держит свои жуткие секреты на виду. А зря. Скучно все это. Ноль интриги.

Рядовая канцелярия. Ручки и карандаши, нож для резки бумаги. Документы. Несколько аккуратных стопок. Толстенные папки. Деревянный глобус. Пара статуэток.

Стоп, на горизонте возникает любопытная штуковина. Странно, прежде не обратила на нее внимания. А вещица броская, необычная.

Маятник оригинальной формы? Ну, знаете, бывают такие устройства различной степени сложности, повторяют ход планет, мерно отбивают ритм, вечно пребывают в активном движении. А может инсталляция? Современное искусство не ведает границ.

Но нет, это нечто абсолютно новое, неизведанное, непривычное.

Квадратная рама. Небольшая, размером со стандартную тетрадную страницу. Выкованная из стали. И нити внутри нее тоже стальные. Переливаются, позвякивают, точно оживают под моим пристальным взором.

Я устремляюсь вперед. Поднимаюсь, покидаю кресло. Ступаю по полу босиком, не чувствую холода. Шаг за шагом. Сокращаю расстояние.

Как мотылек на пламя. Безумная. Прямо в огонь.

Чуть склоняю голову, прищурившись, рассматриваю предмет.

Мне кажется или передо мной паутина? Призрачная и невесомая, практически незримая. Искрит серебром, переливается, будоражит фантазию.

Выглядит завораживающе.

Переплетение тончайших нитей. Притягательное и пугающее. Ажурное, адски красивое и манящее.

Оригинальная безделушка? Подарок или выполнено под заказ?

Не могу отвернуться, отвести взгляд. Жадно изучаю мерцающее полотно, сотканное из миниатюрных цепей. Крохотные звенья мастерски вплетены в единое целое. Ювелирный труд невольно вызывает восхищение.

Потрясающе. Сплошной восторг. Дух захватывает.

Я протягиваю ладонь. Я не в силах удержаться от искушения. Не прикасаюсь, но провожу совсем близко.

Мелодичный звон — нити паутины оживают и натягиваются, будто чуют приближение добычи.

Я вздрагиваю всем телом, однако руку не отдергиваю. Не отступаю. Облизываю пересохшие губы, усмехаюсь.

Еще мгновение — и мои пальцы в центре рамы.

Тонкие цепи плотно обвиваются вокруг запястья, холодят кожу, смыкаются и держат крепко, погружают в зыбкий омут.

Эй, мы так не договаривались.

Я напрасно пробую вырваться. Дергаю, сперва осторожно, с опаской. Потом сильнее. Пытаюсь освободиться. Только все мои старания тщетны.

Глупая, наивная. Добровольно попалась, подписала смертный приговор, подставила шею под лезвие гильотины.

Боже, помоги.

Эти цепи только кажутся игрушечными. А на самом деле от них трудно избавиться. Чем больше стараешься, тем безнадежнее увязаешь.

Вскрикиваю, когда боль обдает руку. Точно кипятком. Запястье сдавливает будто в тисках, кость готова расколоться.

Я разом обмякаю, сползаю на пол. Дикий вопль замерзает в горле. Разум затуманен, одурманен агонией.

Я вижу себя со стороны. В подземелье. В каменных застенках особняка Валленбергов. В цепях. Или на цепи?

Боль пронзает грудь. Раскаленной стрелой. Жжет внутри. Без пощады, не ведая милости. Дышать не просто трудно. Дышать невыносимо.

Боюсь шевельнуться, усугубить положение.

Хотя… бл*дь, да куда уже хуже?! Железо стискивает и дробит по живому, выкручивает суставы.

Что это за дрянь?

Ловушка для воров. Магнит для наивных идиоток. Наживка. Орудие для изощренных пыток.

Нет. О, нет. Скорее лекарство.

Мигом отрезвляет, избавляет от лишних мыслей. Избавляет от депрессии. По щелчку. Пробуждает жажду жизни.

Теперь в мозгу пульсирует только желание выбраться. Дикое, отчаянное. Неистребимое, вскормленное животным ужасом.

— Frei (Свободна)!

Звериный рык вынуждает задрожать. Мелко. Судорожно. Озноб охватывает тело точно пламя, распространяется с молниеносной скоростью.

Краткий миг — и я действительно свободна.

От внешних оков. Не от тех, что внутри.

Звук этого хриплого голоса действует как кнут. Полосует спину, оставляет незримые, но очень ощутимые следы. Кровавые отметины глубоко под кожей.

Я прижимаю ладонь к губам, проверяю запястье трепещущими пальцами, тихонько постанываю. Осторожно ощупываю руку.

— Опять тянет на приключения, — говорит фон Вейганд, подступает ближе. — А стоило бы запомнить: детям нет места в играх для взрослых.

— Да что это вообще такое? — постанываю, скривившись. — Пыточный агрегат? Играми тут и не пахнет. Так, постой. Почему штуковина ослабила хватку сразу после твоего приказа?

— Потому что все мне подчиняются.

В полумраке его ухмылка выглядит особенно зловещей. Хищный оскал, которому никогда не научусь противостоять.

— Почти все.

Горячие ладони опускаются на мои заледеневшие плечи. Просто и уверенно, привычным жестом. Обжигают, вынуждая содрогнуться и простонать. Уже не от боли. От токсичного вожделения.

— Все кроме тебя.

Он поднимает меня рывком. Резко отрывает от пола, прижимает к столу, впечатывает в прохладную, деревянную поверхность.

— Нет, я… нет, — запинаюсь.

Кажется, комната дымится. Осторожно — код «красный». Инстинкты обостряются, бьют тревогу, уведомляют об опасности.

— Как там, — закашливаюсь от волнения. — Как там с японцами?

— Скучно, — следует лаконичный ответ.

— А подробнее?

— Не изображай интерес.

— Совсем паршиво выходит? — истерично хихикаю. — Неубедительно?

Глава 19.2

Он молчит.

Сильнее стискивает обнаженные плечи. Смотрит сверху вниз. Смотрит так, будто жаждет сожрать. Содрать одежду, завалить на стол и оттрахать. Жестоко, жестко. Дико, неистово, бешено. Чтоб ноги не сдвигались, чтоб ломило мышцы, а низ живота сводила болезненная судорога.

Я тоже молчу.

Не спешу раздирать тишину в клочья. В горле сухо, а на устах застывает нервная усмешка. Кто я на шахматной доске? Всего лишь пешка. Жалкая рабыня у ног сурового господина. Выскочка, возомнившая себя крутой.

Я отвожу взгляд.

Не выдерживаю. Закрываю глаза. Физически ощущаю, как загорается на лбу единственное слово. Лгунья. Крупными, огненными буквами. Я понимаю, нужно признаться. Понимаю умом, но не сердцем.

Нельзя облегчить совесть, зная, что своим признанием отправляешь человека на верную смерть.

Проклятье, просто нереально. Бред. Безумие.

Между нами другой мужчина. Абсолютно чужой, посторонний. Тот, кого презираю, ни в грош не ставлю. Тот, кого давно похоронила и оставила в прошлом. Между нами тень, которая никак не желает исчезнуть.

Мы не враги. Но отныне наша близость под вопросом.

— Сука, — глухо выдыхает фон Вейганд. — Что же ты со мной творишь?

Встрепенувшись, устремляю взгляд в горящую черноту.

Его темные глаза взирают в самую душу. Пронизывают, пронзают насквозь. Срывают покровы, обнажают нутро.

— Люблю, — виновато улыбаюсь.

Он смеется. Долго, жутко. А по моим жилам струится жидкий азот. От этого надрывного хохота стынет кровь. Пульс дает перебой.

Делаю слабую попытку вырваться, разорвать контакт.

Горячие пальцы крепче сминают плоть. До жалобного всхлипа. До синяков. Не позволяют отстраниться даже на миллиметр. Впиваются, не ведая пощады.

Он может убить меня. Стереть в порошок. Буквально. По-настоящему. Без всяких там метафор, без шума и пыли, без пафоса.

Он может. Но не станет. Не станет же?

— Нет, — тихо произносит фон Вейганд, утыкается лбом в мою макушку, делает глубокий шумный вдох. — Никого ты не любишь. Только свое спокойствие. Лживое. Лицемерное. Ханжеское. Готова сдохнуть, лишь бы ни один ублюдок не пострадал.

— Я люблю тебя.

Льну к нему, упираюсь лбом в широкую грудь. Прижимаюсь губами. Плотно, еще плотнее. Ближе, теснее. Ощущаю его пульс в собственном горле.

— Я не хочу, чтобы ты убивал.

Легкий способ бросить курить. Мировой бестселлер. Легкий способ бросить любить. Не менее востребован, но почти неизвестен, непопулярен. Легкий способ бросить… убивать. Такое тоже где-нибудь есть. Очень сильно надеюсь.

— Я должен исправиться? Встать на путь истинный? — посмеивается. — В том и проблема. Я уже здесь. Другим не буду. Вот моя дорога.

— Ты не… не понимаешь.

Я цепляюсь за ткань его рубашки, будто пытаюсь поймать спасательный круг. Однако пальцы не слушаются. Скользят, соскальзывают.

Я и сама не замечаю, как расстегиваю пуговицы, добираюсь до гладкой, горячей кожи, касаюсь губами. Впитываю.

Я содрогаюсь. От его дрожи.

Господи, боже мой, я просто не верю в то, что это действительно происходит. Он дрожит от моих прикосновений. Когда прижимаюсь к груди, трусь щекой, ловлю пульс. Удар за ударом. Бьет прямо в рот. Мерно пульсирует. Наполняет, сшибает с ног.

Я опираюсь о мощное тело, будто о скалу.

Неукротимый. Несокрушимый. Буйный. Шальной.

Мой. Абсолютно мой.

— Это ты не понимаешь, как далеко я могу зайти, — говорит фон Вейганд. — На что способен.

— Я знаю главное, — шепчу. — Ты не причинишь мне боли.

Он ослабляет хватку. Ладони едва дотрагиваются, опускаются ниже. От локтей к запястьям.

Зверь на цепи. Надолго ли? Слышен лязг зубов. Опасный металлический скрежет. Прутья клетки уже основательно погнуты.

Он рвется на волю, жаждет вкусить свежей плоти.

— Почему бы тебе просто не убраться отсюда? — спрашивает хрипло.

— От греха подальше? — переплетаю наши пальцы. — В том и проблема. Я хочу быть ближе. Ты мой грех. И я хочу совершить тебя тысячу, миллион, миллиард раз. Я хочу войти в Ад легендой.

— А я хочу войти в тебя. Ты мой гребаный Ад. Дьявольское отродье.

Горячие пальцы обводят линию моих бедер. Ниже и ниже, неотвратимо. Цепляют тонкий материал. Небрежно, вроде бы невзначай, а потом резко дергают вверх, стягивают через голову.

Перед глазами все плывет. Не вижу ничего. Задыхаюсь.

— Алекс, — вспыхивает на устах.

Вкус его имени — мой любимый вкус. Я пробую каждую букву. Растягиваю, смакую. Наслаждаюсь процессом. Каждый звук оживает на моем языке.

— Алекс.

Желаю повторять вновь и вновь. Без остановок.

А он затыкает мой рот. Вгрызается жадным поцелуем. Сминает, выбивает приглушенный стон из горла. Усиливает напор, покусывает, вынуждает дернуться и вскрикнуть. После чуть отстраняется, медленно обводит истерзанные губы, заставляет жалобно хныкать и тянуться навстречу. Горячий и твердый язык дразнит, неспешно проникает глубже, легко проскальзывает между разомкнутыми устами. Вдруг резко увеличивает давление, почти насилует, пробуждает волну голодной дрожи.

Он овладевает мною, практически не касаясь. Долго, со вкусом. Растягивает удовольствие, выпивает мое дыхание, поглощает и пленяет в огне.

Но я требую большего. Жажду. Задыхаюсь от неудовлетворенности.

Я сжимаю широкие плечи, царапаю ногтями и льну плотнее. Хочу ощутить фон Вейганда. Крепче, сильнее. Хочу спаять наши тела в единое целое. Почувствовать кожей.

— Не терпится? — хрипло интересуется он.

Отступает. Стягивает с меня нижнее белье. Едва прикасается, намеренно избегает прямого контакта, не балует лаской.

— Да! — бросаю с вызовом, а кровь приливает к лицу, когда я подаюсь вперед и шепчу прямо в его ухмыляющийся рот: — Трахни меня.

— Это приказ?

— Это мольба.

— Тогда умоляй. По-настоящему. Чтобы я поверил. Прояви фантазию, удиви. Скажи, чего ты хочешь, девочка.

Он подхватывает за талию, усаживает на стол, коленом раздвигает бедра, устраивается между широко разведенными ногами. Расстегивает ремень, достает из шлеек.

— Я хочу, — осекаюсь. — Хочу тебя.

— И все?

— Хочу твой член.

Он обхватывает мои запястья, заводит за спину, стягивает ремнем. Надежно фиксирует, окончательно отнимает свободу.

— Просто сделай, — выдаю с придыханием. — Возьми свое.

— Зачем?

Его пальцы проникают внутрь. Издевательски исследуют, принуждают выгнуть спину. Содрогнуться, затрепетать. Заставляют кричать. Однако дарить разрядку не намерены. Подталкивают к самому краю, держат на грани, не позволяют сорваться. Не позволяют упасть.

— П-прошу, — закусываю губу.

В глазах стоят слезы, плоть сотрясает озноб. Меня лихорадит. Температура далеко за сорок.

— Моя маленькая, — он проводит тыльной стороной ладони по щеке. — Маленькая сучка. Лживая, похотливая.

— Нет, — роняю чуть слышно. — Я не…

— Ангельское личико. Невинный ротик. Но мы оба знаем, на что этот ротик способен, где смотрится лучше всего.

Берет за горло, немного сдавливает.

— На моем члене.

Он склоняется, понизив голос, шепчет на ухо:

— Нет смысла развивать провальные бизнес-идеи, впустую тратить время и деньги. Ты не создана для серьезных дел. Не умеешь управлять, слишком быстро перегораешь. У тебя нет четкой цели.

Хватает, сгребает в объятьях, переворачивает, вынуждая больно удариться животом о столешницу. Тесно прижимается сзади, расстегивает брюки. Накрывает мускулистым телом, наваливается всей своей тяжестью.

— Зато есть природный талант отсасывать так, что яйца звенят. Заглатывать по самое основание и надсадно стонать. Хрипеть. Ох, как же сладко ты хрипишь, задыхаешься. И какая сладкая у тебя задница. Тугая, тесная. Такую приходится разрабатывать. В нее с размаху не вогнать. Нужно потрудится, приласкать. Только представляю — и сперма закипает.

— Ну, ты и ублюдок!

Вырываюсь, дергаюсь в удушающих тисках, отчаянно стараюсь освободиться. Руки связаны за спиной, и это едва ли облегчает борьбу. Хотя и без ремня шансы на успех равны нулю.

Фон Вейганд гораздо сильнее.

— Продолжай, — насмешливо заключает он. — Мне нравится, как твоя попа умоляет, чтобы ее отымели. Изголодалась, так и тянется.

Я каменею изнутри.

Замираю, осознав, что в процессе напрасных попыток выбраться из ловушки, только нарываюсь сильнее.

Огромный раскаленный член упирается пониже поясницы.

— Нет, — нервно сглатываю. — Не надо.

— Скажи, чего ты боишься сильнее? Что не войду без смазки? — смеется, а после холодно прибавляет: — Или что наскучишь? Что наиграюсь и выброшу? Избавлюсь от мусора?

— Хватит. Прошу. Твоя шутка затянулась.

Тяжелая ладонь опускается на задницу с таким шлепком, что все предметы на столе вибрируют. И я не исключение.

— Остановись, — умоляю сдавленно. — Ты же любишь меня.

— Люблю, — хмыкает, притягивает за бедра. — И отлюблю. С оттяжкой. На всю длину.

— Пожалуйста, прекрати. Давай обсудим, поговорим.

— Я найду собеседника поинтереснее.

— Отпусти, — цежу сквозь зубы.

— Что нового ты можешь сказать? Что интересного? Чем еще с тобой заниматься? Ты годишься только для ебл*. Очень соблазнительно извиваешься, вертишься на члене. Течешь, изнываешь. Такая мягкая, податливая.

— Это просто слова, — как заведенная повторяю: — Просто слова.

— Учитывая разницу в нашем интеллектуальном уровне, трахать тебя все равно, что глумиться над животным.

Отрицательно мотаю головой, мелко дрожу.

— Нет. Извини, не лучшее сравнение. Разброс между нами гораздо серьезнее. Это как спускать в куклу. Дрочить игрушкой высокого качества, — его пальцы накрывают лоно, поглаживают. — Влажная, горячая. Но без мозгов. В башке совсем пусто.

— Ты… ты серьезно?

— А ты как думаешь? — спрашивает вкрадчиво.

— Лжешь, — выдаю сдавленно.

— Ты выбрала свою роль, — произносит ровно. — У вещей нет права голоса. Даже у самых любимых. А у тех, которые провинились, и подавно.

Он втаптывает меня в грязь. Слова ранят больнее ножа. И разве он не прав? Разве я не заслужила все эти оскорбления? Предательство дает индульгенцию на любые зверства.

Сдохнуть бы сейчас. Прямо под ним. Под жаром сильного тела.

Но достойна ли я настолько идеального наказания?

— Не могу иначе, — роняю тихо. — Должна разобраться.

Даже если разрушу все, чего мы достигли.

— Понимаю, — запечатлевает небрежный поцелуй на моем плече, а впечатление такое, будто выжигает клеймо. — Только это тебя не спасет.

Иногда молчание убивает. Мое молчание убивает нас обоих. Одним выстрелом.

— Проклятье, — гневно бросает фон Вейганд, добавляет несколько ругательств покрепче.

Трель мобильного отвлекает его, заставляет отложить экзекуцию. Не звонок. Сообщение.

— Как тебе? — спрашивает он. — Хороша?

Кладет телефон перед моим лицом.

Я не сразу понимаю, что вижу на экране. Изображение расплывается, ведь я беззвучно рыдаю, сама не осознаю, как истерика завладевает разумом. Однако картинка все же выстраивается.

— Кто она? — спрашиваю пораженно.

Сообщение оказывается с фотографией. Перед моим взором предстает неизвестная девушка. Худая, темноволосая. Черты лица не различить, ведь ее голова склонена вниз. Тем не менее, она кажется мне красивой. У нее длинная шея, острые плечи, ключицы выделяются. Вырез просторной футболки позволяет многое рассмотреть. К тому же, я замечаю шикарную грудь. Контуры явственно проступают через тонкий материал.

— Мой подарок.

Фон Вейганд убирает мобильный. А потом вдруг отстраняется, избавляет запястья от ремня.

— Одевайся и отправляйся вниз. Водитель отвезет тебя домой.

Я на воле. Свободна. Но ощущение, будто все до единой кости раздробили. Обратили в пыль. В пепел. Медленно, методично, с садистским удовольствием.

— Подарок? — спрашиваю глухо. — В каком смысле?

— Я еще не решил, — он застегивает штаны. — Трахнуть ее самому, передать другому. Или выбрать вариант поинтереснее.

— Ты всерьез…

— Запретишь мне? — его брови издевательски выгибаются. — Правда?

— Я не понимаю, что за игру ты затеял.

— Натягивай тряпье, — повелевает отрывисто. — И проваливай.

— Я не собираюсь…

Он хватает меня за плечи, встряхивает настолько сильно, что мне кажется, будто голова оторвется. Тошнота моментально подкатывает к горлу, вокруг пляшут сверкающие точки, беснуются и кружат в безумном хороводе.

— Еще одно слово. Только одно короткое слово. Не важно, о чем. Почему. Для чего. Еще одно слово — и ты не то, что сидеть не сможешь. Ты ходить перестанешь. Будешь скулить, ползать в луже собственной крови.

Хриплый голос пропитан ледяной яростью, пронизан кипучей злобой. Сочится ядом, режет точно лезвием.

Я никогда не ощущала от фон Вейганда такой ненависти. Испепеляющей, токсичной.

Будь его воля, он бы меня убил. Растерзал голыми руками. И воля есть. Вижу по глазам. По зияющей черноте. Его демоны жаждут моей плоти.

Тогда зачем сдерживаться? Отступать, скрываться во тьме. Давать последний шанс исправить ситуацию, признаться.

Я ничего не решаюсь произнести. Не отваживаюсь протестовать. Я покорно одеваюсь, привожу себя в порядок.

Он действительно поедет к той неизвестной девушке? Прямо так? Возбужденный, на взводе?

Я не могу этого допустить. Или это очередное красивое оправдание? Попытка логично объяснить грядущее.

Я подхожу к фон Вейганду очень близко, стойко выдерживаю тяжелый взор, не разрываю контакт ни на миг.

Мне кажется, если я хоть на секунду отведу глаза, отвернусь, все будет кончено. Он меня уничтожит. Просто разорвет на куски.

И… мне не кажется.

Я беру его за руки, переплетаю наши пальцы. Мягко подталкиваю назад, к кожаному креслу. Не нарушаю рваную, пульсирующую тишину.

Я заставляю его присесть. Почти как тогда. В другом мире, в иной реальности. Когда он говорил по телефону, а после разбил мобильный о стену.

Я опускаюсь на колени между его широко расставленными ногами. Несколько нервных движений. Шумный вдох и сдавленный выдох.

Я теряюсь. Не разбираю, что и где. Из чьей груди вырывается гулкий стон.

Глаза в глаза.

Я будто проваливаюсь в омут. Вязкий, тягучий. Чернильный, сливающийся с давящей темнотой, которая окутала нас.

Не медлю, уверенно сжимаю раскаленный член. Беру в рот, погружаю глубоко, ласкаю языком.

Я делаю все то, чему он учил меня. Я делаю все так, как ему нравится.

Вены набухают, ствол твердеет, впечатление, словно под упругой кожей течет металл. Расплавленная сталь наполняет плоть изнутри.

Фон Вейганд рычит, и этот животный возглас отражается в каждой клетке моего тела.

Крупная ладонь опускается на затылок. Пальцы слегка поглаживают, зарываются в распущенные волосы.

Он ласкает меня, точно послушную зверушку.

— Я вырву твои гребаные глаза, — скалится, вкрадчиво прибавляет: — Когда-нибудь.

А я продолжаю начатое. Молча. Я сознательно беру глубже, практически до упора, неизбежно отвожу взгляд.

И он теряет контроль, звереет окончательно.

Трахает меня так, что гланды болят. Все тело сотрясается. Гигантский член насилует горло.

Фон Вейганд не позволяет отстраниться даже на миллиметр. Насаживает мою голову на вздыбленную плоть, беспощадно вколачивается внутрь, буравит будто поршнем. Кончает, вынуждая захлебнуться семенем.

Закашливаюсь, однако покорно глотаю. Подчиняюсь целиком и полностью.

Это не секс. Не унижение. И не насилие. Это битва, которую никому из нас выиграть не дано. Патовое положение.

Dead end (Тупик).

Выразительно облизываю распухшие губы, снова взираю в пылающие черные глаза.

— Я шлюха, — криво улыбаюсь. — Но только твоя. Разве ты не этого желал? Я стану всем, чем прикажешь.

Его челюсти рефлекторно сжимаются, желваки ходят ходуном.

— Мелкая дрянь, — вдруг ухмыляется он.

Поднимается, подает руку. Реагирую с долей опаски, но все же отзываюсь на жест, обхватываю ладонь.

— Я чую твое притворство, — продолжает холодно. — Разрешила выеб*ть в рот и ждешь поощрения.

— Ты всегда сводишь к…

Он так грубо хватает меня, отрывая от пола, что фраза тает на устах. Я вообще забываю о чем собиралась сказать. Разумные мысли моментально покидают разум.

— Я поеду к той девушке. Просто поговорить по душам. Но поверь, ничто на свете не помешает мне ее оттрахать. Если я захочу. Даже твои умелые губы, даже аппетитная задница.

— Тогда я отвечу тем же! — заявляю гневно. — Пойду и оттрахаю другого мужика. Нельзя терять сноровку. Попрактикуюсь. Отсосу кому-нибудь. Да хоть первому встречному!

— Давай, — бросает коротко.

— Разрешаешь? — спрашиваю возмущенно.

— Кто я такой, чтобы запрещать? — возвращает вопрос с нескрываемой издевкой.

— Ну приятного вечера, — едва подавляю истерику. — А я тоже скучать не стану, пойду искать подходящую кандидатуру. На ночь.

— Иди, — кивает. — Знаешь, порой дети бывают очень жестоки. Ловят насекомых, держат в морилке, отрывают им крылья и выбрасывают на помойку.

— Тонкий намек? Выдернешь мне ноги?

— Существуют гораздо более интересные части, которые я могу отнять. Физический аспект мы оставим на десерт.

— Ты не опустишься до такого, — мгновенно улавливаю подтекст. — Не причинишь вреда моей семье.

— Да, — выдыхает на ухо. — Семью любимой женщины я буду оберегать. Но сколько значит для меня семья какой-то грязной шлюхи?

— И я… — медлю. — Я любимая женщина или…

— Тебе решать.

Раскладывает передо мной карты и предлагает сделать ставку.

— Я думала, мы все выяснили.

— Я тоже так думал.

Но оба ошиблись. Сражение в разгаре. Ни Богу, ни Дьяволу неведомо, что за расклад нам выпадет. Пусть жутко поверить, однако мы сами единоличные властители своей судьбы. И некого винить. Ответственность несет лишь тот, кто отражается в зеркале.

***

Давно пора признать, мои поступки редко продиктованы логикой. И адекват — не самый подходящий формат. Да, о да. Еще как. Я выбираю бредовую, навязчивую, совершенно идиотскую идею, а потом вцепляюсь в нее мертвой хваткой.

Тут бы расслабиться. Отрефлексировать. Хоть немного попуститься. Принять и осознать основной постулат: мир не вращается вокруг меня. Только куда там.

Творец должен быть эгоистичен до мозга гостей. Иначе как он заставит остальных влюбиться в то, что вытворяет?

А я творец. Однозначно. Не стоит сомневаться. Достаточно взглянуть, в какие авантюры влезаю. Сама завариваю кашу, сама огребаю и разгребаю. Талант не пропьешь.

Можно долго и нудно заливать про доброту, щедрость и бескорыстие. Про непреодолимую потребность делиться с окружающими своим внутренним светом. Про тягу к духовности и желание усовершенствовать реальность.

Но если ты не уверен в собственной оху*нности, остальные точно ее не заметят. Пройдут мимо, даже не взглянут. Не обернутся, ничего не выхватят в толпе.

Приятные люди не запоминаются. Хочешь врезаться в чужое сознание, будь мразью. Не лебези, не угождай, не пресмыкайся. Бери все, что пожелаешь. Все, что сумеешь удержать в собственных руках.

Кто-то сочиняет гениальные тексты, кто-то создает музыкальные шедевры. Кто-то зажигает на сцене, блистает на широком экране. Кто-то строит бизнес с нуля.

А я виртуозно вляпываюсь в дерьмо. Тоже надо уметь. Отыскать посреди дороги кучу посочнее и, очертя голову, нырнуть туда.

Поздравляю, Подольская. Ты чемпион. По погружению в полное говно.

Вот ведь подфартило.

Люди постоянно крадут. Фразы. Мысли. Вещи. Удачные задумки. Чужой труд. Поднимают выгоду, нагло паразитируя.

Я не в белом. И без пальто. Я не исключение.

Но… почему никто не хочет украсть немного мозгов? Почему бы мне не украсть немного мозгов?

Если вы не успеваете за скачками моего полоумного подсознания, это ничего страшного. Я сама не успеваю. Погнали, помолясь.

Я решаю, будто обязана срочно встретиться со Стасом, допросить с пристрастием, добраться до пугающей истины. Получить ответы на вопросы, понять какая сволочь организовала подставу.

В общем, нового мало. Все по-старому. Суицидальные наклонности, одержимость пугающими приключениями.

Я в игре. Летальной. Я на игле. Адреналиновой. Выброс гормонов и рваное биение пульса. Вселенная движется в стиле «слоумо». Ведь в замедленной съемке любые сцены выглядят круче. Типа как рубленные предложения на страницах модных книг.

Точно. Рубленное предложение всегда смотрится гораздо мощнее. Гораздо. Мощнее. Помни. И. Не. Важно. О. Чем. Написано. Ну, почти. Практически.

Короче, как-то так.

Я обязана улизнуть от охраны, однако у меня нет никакого, даже самого отстойного плана. Нет ни единой зацепки, нет удобных лазеек. Фантазия отказывает, впадает в коматозное состояние.

Напрасно пересматриваю в сотый раз фильмы о мошенниках и гуглю информацию о самых отчаянных побегах из тюрьмы. Не обнаруживаю ничего подходящего под мои текущие условия.

Конечно, здоровенные амбалы не окружают стеной, не преследуют шаг за шагом, не посягают на зону комфорта. Но они постоянно рядом. Пусть и незримо, зато ощутимо. Находятся поблизости, отступают на безопасное расстояние. Осуществляют мониторинг, оценивают риски.

Я неизбежно выведу их на Стаса. И может это не так плохо. Пусть беспринципный урод получит по заслугам. Только при подобном раскладе мы вряд ли успеем поболтать. Наше свидание состоится в интимной обстановке затхлого подвала.

Эх, пожалуй, воздержусь от поспешных действий.

Хотя нельзя терять драгоценное время. Мой несостоявшийся супруг обещал ждать до бесконечности. Каждый день. Однако жениться он тоже обещал. А потом прихватил бандитские деньги и свалил в туман.

Откуда у меня уверенность, что гад не устроит ловушку? Не пригласит заодно и лорда Мортона? Не провернет очередную пакость?

Уверенности нет. Интуиция не подсказывает ничего хорошего. Лишь тупая решимость захлестывает с головой, накрывает волной и неизбежно влечет на дно.

Дайте мне пинка, и я переверну Землю. Для человека, вызубрившего учебник по физике накануне школьного экзамена, не существует ничего невозможного.

Мотивация есть, мозгов не требуется.

Я бросаюсь на рожон, устраиваю на краю пропасти цыганочку с выходом, радостно скачу по пылающим углям. Мчусь навстречу взрыву, счастливо сжимаю в ладонях битое стекло. Я не задумываюсь о последствиях.

Сгорел сарай — гори и хата.

Гуляем на все. У кошки девять жизней. У меня не меньше. И куча запасных органов. И кости не ломаются. Терять нечего. Поэтому я опять в эпицентре минного поля.

Сапер ошибается только раз, а я не ошибаюсь вовсе.

Изучаю Мюнхен, исследую каждый квартал, просматриваю карты. Намеренно забиваю различные поисковые запросы, путаю тех, кому не повезло отслеживать историю моих браузеров. Ищу магазины и музеи, рецепты диковинных блюд, форумы по интересам. Зависаю на провокационных сайтах, для порядка и равновесия скачиваю порно. После переключаюсь на игрушки из фетра, фоном запускаю обзоры бьюти-блоггеров.

Я работаю над прикрытием сразу по нескольким фронтам. Но какой от этого толк? Я до сих пор не представляю, как оторваться от охраны.

После вылазок в Лондоне меры ужесточились.

Ребята не желают нарываться на гнев фон Вейганда, поэтому постоянно находятся начеку. Их не проведешь, не обведешь вокруг пальца, не запутаешь и не введешь в заблуждение.

Я прокручиваю схему за схемой, пытаюсь найти уязвимые точки в системе.

Направиться в людное место и затеряться в толпе? Сейчас как раз период распродаж. Устроить пожар в галерее? Здесь регулярно проходят известные выставки. Изобразить обморок? Доберемся до ближайшей больницы, а там уже видно будет. Поучаствовать в забастовке? Присоединиться к демонстрации? Отправиться на гей-парад? Тут вечная движуха, мероприятий хватает. Просто взять и побежать? Авось, выгорит.

Опций полно, только все очень сомнительны.

Эти парни не идиоты. Они не растеряются. На кону слишком серьезная ставка, не могу рисковать. Мне нужен беспроигрышный вариант. Не имею права надеяться на удачу.

Я медленно достигаю стадии, когда даже самая бредовая затея кажется нормальной. Я теряю покой и сон, плюю на остатки здравого смысла.

Фон Вейганд не появляется в особняке. И я стараюсь занять голову чем угодно, любыми размышлениями, лишь бы не представлять его душевные разговоры с той неизвестной девушкой. Новая цель помогает.

Я гуляю по Мюнхену, водитель прохаживается неподалеку. А по периметру скрываются остальные охранники. Бесплотные тени, возникающие при малейшем намеке на угрозу.

По традиции развлекаю себя шоппингом и объедаюсь десертами. Правда, покупки не приносят ни грамма удовольствия. И кусок в горло не лезет. Пустота снедает изнутри.

Но я не вешаю нос, не отчаиваюсь. Продолжаю генерировать дурацкие идеи. Осматриваю очередное кафе, заказываю там фирменное блюдо и отправляюсь в туалет. Включаю воду, долго смотрю на бьющую из крана струю. Потом затравленно озираюсь по сторонам.

Может открыть окно и вылезти? Решеток нет, первый этаж. Довольно благоприятное расположение.

Не факт, что охрана окружает каждое здание, в которое я захожу. Не факт, однако это вполне вероятно.

Однажды я уже пыталась бежать похожим путем. К чему это привело? К инъекции и полету на самолете. На сей раз легко не отделаюсь. Мой палач применит тяжелую артиллерию.

Господину фон Вейганду только повод дай. Мигом скрутит и затащит в мрачное подземелье. А я не настолько психопатка, чтобы добровольно туда шагнуть.

Звук распахнувшейся двери сливается со смущенным:

— Entschuldigung (Простите)!

Поворачиваюсь и вижу знак свыше.

Яркий и сверкающий, преисполненный величия и благородства, овеянный легендами, окруженный мерцающей дымкой.

Ладно, не совсем так.

Я вижу хот-дог. Гигантский говорящий хот-дог, который держит в руке пачку листовок с рекламой местного фаст-фуда.

Я не сошла с ума. Хотя многим бы этого хотелось. Вообще, слухи о моей шизофрении сильно преувеличены. И лекарства я больше не пью. Ну разве только розовые таблеточки. И на приеме у психиатра давно не была. Прошло целых два дня. Практически вечность.

Уточним для протокола — я вижу человека в костюме хот-дога. Судя по голосу, это парень. Лицо удается рассмотреть с трудом, оно прикрыто сетчатым материалом.