По холодным следам

Малышка

проснулась, но глаз не открывала. Внутри нее все разрывалось от боли, словно живот превратился в гигантский сжатый кулак. Словно она заснула с резинкой в мокрых волосах и попыталась утром выдрать ее. Словно нутро пыталось удержать то, чего больше не было. Она согнулась пополам и сжалась в надежде заполнить вакуум, образовавшийся в животе, но тело не слушалось, и когда она попыталась обхватить колени руками, запястья будто прижало к земле мощными магнитами.

Она так и осталась лежать на боку, с онемевшими руками, прижав колени к подбородку. Тело двигалось вяло, но разум просыпался быстро. Низ живота так болел, что по спине пробегала дрожь, звенело в ушах, как будто тревожно били в колокол, который звонил все громче и громче. Зато она победила. Эсфирь вытекала из нее вместе с кровью на толстый жгут полотенца, зажатого между ног. Наконец-то она избавится от Эсфири, а вместе с ней — и от последних частичек Джона Дэвида.

Она попыталась вызвать в воспоминаниях его образ, каким он представлялся ей раньше, в колеблющемся сияющем ореоле. Но ореол превратился в светящийся шар лампы над кухонным столом, где она лежала, широко раздвинув ноги, и силуэт в окружении света был не Джоном Дэвидом, а человеком в хирургической маске и перчатках, который дал ей сладкую пилюлю, чтобы размазать ее по столу, пока она не провалилась прямиком сквозь него. Тогда ее дух устремился вверх, туда, к сияющему ореолу, который оказался просто светильником, в котором пыльной кучкой валялись дохлые насекомые с выжженным нутром. Собрав последние остатки воли, она влетела в этот шар света и сгорела там, как и эти несчастные создания. От нее осталась лишь оболочка, которую она могла заполнить чем хотела.

Когда она снова очнулась, боль была совершенно непереносимой. Матрас нещадно давил на кости. Да что же это за кровать такая? Поскольку вокруг было темно, девочка не сразу поняла, что никакой кровати нет. Она лежала на бетонной плите под мостом; в нос били запахи бензина и чего-то кислого. Дженис сидела в нескольких футах от нее, ее голова и плечи выглядывали из-под груды одеял. Девочка пошевелилась, и Дженис повернулась к ней.

— Эй, малышка, тебе лучше? — Дженис наклонилась вперед и поправила несколько одеял, не покидая гнезда. — Навела ты тут шороху.

Она открыла рот, чтобы пожаловаться на боль, но сумела лишь застонать, как будто кулак в животе сжал и легкие.

Дженис кивнула:

— Понимаю, у тебя спазмы. Жуткое дело. У меня тоже были дикие спазмы после операции.

Девочка моргнула, представив Дженис с ребенком в животе.

— Мне нечего дать тебе, малышка, чтобы полегчало. Ой, не смотри на меня так! Доктор Смит не отправляет домой как есть. Он вкалывает двойную дозу, которая даже ишака с ног свалит, но потом говорит: «Больше ничего не получишь, иначе продашь», или «Ты все снюхаешь».

Теперь женщина говорила больше сама с собой, но громко, словно под мостом собралась аудитория, хотя там никого не было, кроме голубей, похожих на вереницу чучел, выстроенных под бетонной опорой, заляпанной пометом.

Девочка вновь открыла рот, чтобы заговорить, но у нее опять перехватило дыхание.

— В чем дело, малышка?

— Перестань называть меня малышкой.

Дженис равнодушно взглянула на нее:

— Ну да, ты уже не та девочка в парике. Как тебя зовут?

Она на минуту задумалась, но промолчала.

— Вот именно, — кивнула Дженис. — Не переломишься, если я пока буду звать тебя малышкой.

Женщина снова наклонилась и протянула руку. Пальцы коснулись волос девочки, и та вопреки своей воле расслабилась. Пальцы были теплыми, с шероховатой кожей, которая цеплялась за волосы.

Девочка всю ночь пролежала на боку, но не спала. Боль внизу живота затмевала все остальные чувства.

— Тебе нужно поесть, — сказала Дженис. — Подожди, вот придет Пит, тогда чего-нибудь достанем.

Девочка решила не спрашивать, кто такой Пит, просто кивнула.

И они стали ждать Пита. Временами мимо проносились машины, иногда одна за другой, иногда с интервалом в полминуты или по одной каждые десять секунд. Девочка считала их, но со своего места не могла разглядеть, какого они цвета, какой марки. Дженис пристально глядела на автостраду, неподвижная, как голуби.

Когда Пит наконец пришел, бетонный пандус завибрировал под его тяжелыми шагами, и хотя эта вибрация была едва заметна, она отдалась в теле девочки острой болью. Казалось, внутренности у нее дребезжат, как колеса тележки для покупок, которую Пит толкал перед собой. Подойдя ближе, он привязал тележку к опоре моста, чтобы она не скатилась по бетонному склону.

— Где ты шлялся? — проворчала Дженис. — Я уж думала, мы так здесь и подохнем. Слушай, Пит, пригляди за ней, чтобы я могла пойти перекусить. Умираю с голоду. Проторчала с малышкой весь день и всю ночь.

— Что нужно, Джей? — спросил он, даже не взглянув на девочку.

— А у тебя есть обезболивающие? Опиаты?

— Ишь чего захотела! — усмехнулся Пит. — Конечно, я могу достать, но тебе придется меня хорошенько ублажить, поняла?

— Тайленол?

— Нет уж, извини.

— На что, черт возьми, ты годишься, Пит?! Какого хрена мы сидели здесь всю ночь и ждали твою жалкую задницу?

— Ищи сама тайленол, если хочешь.

— Только не с ней, — возразила женщина, кивая на девочку. — Она даже стоять не может.

— Обратись в клинику.

— Никаких клиник, — произнесла Дженис охрипшим голосом.

— Ну как хочешь, — пожал плечами Пит. — Что у меня есть, так это немного травки.

— Я знала, что от тебя будет прок, — улыбнулась женщина. — Давай ее сюда. Малышка, у меня есть кое-что для тебя. Это поможет, поверь.

Девочка заставила себя подняться, но передвигаться по неровному бетону оказалось труднее, чем она думала.

— Ну же, ты идешь или нет? Травка снимает спазмы. А потом я принесу нам чего-нибудь поесть.

Девочка попыталась выпрямиться и увидела, что Пит впервые посмотрел на нее. А потом воздух наполнился странным ароматом, отдаленно напоминающим запах внутри обуви и одновременно пара над чашкой горячего чая. Противным он не был.

— Вот, милая, — сказала Дженис, тыча косяком ей в лицо.

Как-то раз один мальчик принес такую штуку в школу, и другие ребята говорили, что это душица. Когда Дженис протянула девочке теплую самокрутку, она вспомнила тот запах.

— Да ты издеваешься, — скривилась Дженис, видя ее смущение. — Ты действительно не знаешь, как с этим обращаться? Сейчас покажу. Вот так, малышка… — Она взяла кончик косяка потрескавшимися, сморщенными губами, затянулась, задержала дым в легких и выдохнула его с кашлем. — Ты и впрямь совсем малышка. — Она снова протянула косяк девочке.

Та осторожно сжала губами влажный кончик и втянула дым. Ощущение в груди удивило ее: как будто что-то тяжелое и острое надавило на ребра. Она попыталась удержать дым в легких, но судорожно закашлялась, отплевываясь.

— Ничего страшного. Для первого раза нормально, — успокоила Дженис. — Затянись еще. Обо мне не беспокойся, детка, сама докури. Это все для тебя. Я просто показала. Мне ничего не нужно.

— Ага! — поддел ее Пит. — Ничего не нужно, как же. Никогда не видел, чтобы ты отказывалась от своей очереди.

— Я просто показала ребенку, как это делается! — возмутилась Дженис.

Тем временем девочка снова закашлялась. Вскоре она почувствовала, будто изнутри ее приятно обволакивает густой сироп, кашель прекратился, а в животе появилось сладостное ощущение, что кулак разжался. Или он все еще был там, по-прежнему крепко стиснутый, но ей уже стало все равно, потому что мышцы начали расслабляться и превращаться в эластичную субстанцию, как жвачка, которая может растягиваться до бесконечности. По коже пробежал озноб, волоски на руках превратились в чувствительные антенны, и над ними замелькали светящиеся точки, похожие на пузырьки, как в лимонаде. Она чувствовала себя такой счастливой, такой защищенной. Даже бетонный пандус превратился в таинственную пещеру с сокровищами. Девочка и была этим сокровищем, спрятанным в темной глубине, где ее никто не найдет.

— Тебе получше, малышка? — спросила Дженис, и девочка кивнула. Губы у нее разомкнулись будто сами по себе, и из них вырвалось:

— Да, спасибо.

— Какая вежливая! Это хорошо. Очень хорошо. Продолжай курить. Только скоро ты проголодаешься. Пойду раздобуду немного еды. Вот Пит, он посидит с тобой.

Девочка кивнула и проводила женщину взглядом. Какая Дженис, оказывается, искусница, точно акробат в цирке: держится на ногах и не падает, хотя весь мир наклонен, а она ловко балансирует на самом краю. Девочка попыталась нагнуть голову, чтобы мир встал на место, но он снова накренился. Тогда она вспомнила, что пандус и был наклонным, и это открытие показалось таким забавным, что она рассмеялась. Теперь живот у нее болел от смеха, а не от спазмов. Девочка уже забыла, из-за чего возникло ощущение вакуума внутри нее. Ведь там ничего нет. Она сама — ничто. К этому времени Дженис уже скрылась из виду, а потом девочка поняла, что происходит. Конечно, уже поздно было сопротивляться, ее пригвоздило к бетону, точно куклу с широко раскрытыми стеклянными глазами, которые не закрылись, даже когда Пит, источая невыносимую вонь, залез к ней в спальный мешок и принялся шарить у нее под одеждой. «Ну и ладно», — сказала она себе, отчетливо понимая, что звать Дженис или кого-то другого бесполезно. Девочка подавила приступ паники, готовой захлестнуть ее. Разве не она сама ступила на этот путь еще тогда? Впредь только ей позволено выбирать, куда идти и чем себя наполнить. А прямо сейчас ее наполнял Пит, и она делала с ним то, что должна была сделать, в обмен на теплую патоку ароматного дыма, обволакивающего блаженством израненные внутренности.

Время тянулось так медленно, что девочка успела придумать, как быть дальше. Она лежала в спальном мешке, словно в пузыре, с человеком по имени Пит. За пределами мешка были голуби, машины, чьи фары освещали место за опорой моста лишь на четверть секунды, но за эти краткие мгновения она успела разглядеть, что у мужчины крепкие кулаки, а из кармана торчит рукоятка ножа. Почему бы и нет? Это будет не первый украденный ею нож.

Девочка лежала неподвижно, дожидаясь, когда все закончится, и под углом глядела в пустоту, в ничто.