По сложной прямой

Глава 9 Переезд и два пожара

Как определить, что человек ох*ел? Это вопрос одновременно простой до слез, но может быть и космической сложности, особенно в ситуации, когда потребность в этом самом определении тобой недостаточно четко видится. Поэтому я предпочитаю в таких ситуациях полагаться на интуицию и инстинкты. Вот прямо сейчас эти товарищи мне громко орали на уши — да! … это оно! Безусловно и стопроцентно!

— Галкина, ты ох**ла, — спокойно произношу я, глядя в глаза собеседнице, — Уйди куда-нибудь, не мозоль мне глаза.

— Изотов…, — угрожающе протягивает дивчина, наклоняясь надо мной и закрывая грудью солнце, — Последний раз спрашиваю. Я тебе такую жизнь могу устроить, что закачаешься! Быстро сказал, что у него за активатор!

Человек, привыкая к чему-либо хорошему, часто начинает считать это благо своим неотъемлемым правом. Власть, деньги, любовь и поддержка близких, большой и сильный друг, способный настучать обидчикам. Или, к примеру, подруга, умеющая приводить потрепанные и поврежденные вещи в состояние новых. Не суть, вопрос в том, что, привыкая к этим благам, человек разумный часто утрачивает чувство реальности. Особенно это касается власти.

— Первое, Галкина…, — неторопливо проговариваю я, пощелкивая ногтём по своей стальной маске.

— Изотов, последний шанс! — нетерпеливо перебивает меня девушка. Она на взводе, серьезном взводе, — Ты или…

— Мои часы всегда пишут, идиотка, — моя очередь её обрывать, — И твой шантаж в целях выяснить активатор Салиновского, уже слышат. Я пытался тебя предупредить, дура ты набитая.

Девушка охает, прижимая руки ко рту, отступает от меня на несколько шагов. Её глаза наполняет ужас. Дура.

История проста как мир. Нравственно порядочная, политически активная, безупречно учащаяся женщина. Страстная и пламенная, вынужденная сублимировать свою внутреннюю сексуальность в общественной деятельности, так? И тут в ней пробуждают женщину. Сначала я, слегка помацав за всякое, а потом уже Паша, но от всей его дорвавшейся до лаврушки души. Большая девочка познала настоящего мужчину, то есть, проще говоря, нашу Ритулю впервые в жизни отодрали от души. Качественно, много, со всем размахом и всей альфасамцовостью Салиновского под лавровым листом. Так могуче, что бедолага чуть не кончился в процессе.

Только что для щуплого блондина едва ли не смерть, то румяной, двухметровой, большой Рите Галкиной — её новый смысл жизни и подростковая влюбленность. Как бы не первая. Только вот любимый мальчик, бывшим таким страстным и властным, теперь бегает от неё как от огня. Натурально бегает. Не позволяет приблизиться к себе и на десяток метров, сразу стартует. Ни объясниться с ним, ни свидание назначить, ни спросить, что он любит покушать до, во время и после их следующего страстного соития, которое непременно должно произойти.

Разумеется, у Галкиной сорвало чердак. Как сильно — видно прекрасно, раз она притопала шантажировать и угрожать своему архиврагу, отпугнув от последнего пару потенциальных покупателей. Мне её, бедняжку, даже жалко немного — банально пропала в омуте своих страстей и проснувшихся чувств почуявшей ветер перемен вагины. Причем «пропала» — это вовсе не преувеличение. Пытаться узнать активатор патогена, что определенно грозит последнему физическими и психическими повреждениями, — дело подсудное. Теперь и ей худо придётся, и Могилёву, с которого вся эта петрушка началась, по шапке прилетит. А вон он, кстати, к нам бежит. Глаза выпученные, рожа бледная. Тоже ведь человек… воспользовавшийся своей властью, но не подумавший как следует.

— Всё, до свиданья, Галкина, — поднимаюсь я со скамеечки, — Ты сама себе проблем нажила, на ровном месте, причем. Хотя, наверное, прощай.

И ухожу. Грустно, конечно же, мир не совершенен нифига. Комсорг должен ездить по мозгам молодежи, а не быть общупываем за сраку и сиськи ради имиджа внедренца в криминалитет. Политрук должен политручить, а не пытаться изображать из себя профессора Мориарти на кокаине. Учебное заведение должно учить, а не быть вот этим вот всем. Про себя вообще молчу. Витя — хороший мальчик, он должен учиться, потом программировать, получать дипломы, драть студенток, пить вино и… всё остальное, а вовсе не кидаться каменными плитами в иностранных спецагентов, пришедших по его душу.

Подойдя к общежитию, я увидел несколько жильцов во главе с Цао Сюин, наблюдающих за заселением «призраков». Точнее, за грузчиками, заносящими в общагу книги. Много книг. Очень много книг. Скорее бы уже планшеты и цифровые копии книжек.

— Викусик, — подойдя к трехметровой 15-летней девочке, тоже наблюдающей за всем этим движем, я обнял её за шубу в районе середины бедёр, прижавшись маской к девичьей ноге.

— В-витя? — слегка обескураженно пролепетала девочка, не определившая дружественную плоскость моих поползновений.

— Запомни, Викусик, — внушительно проговорил я, рассматривая потеющих пыхтящих мужиков, таскающих литературу большими стопками, — Сексуальное образование — это очень важно. Не затягивай с ним. Не запускай его. Оно очень… очень… важ…

Тут мне, конечно, прилетел зверский лещ от комендантши, но не зря же я зафиксировался?

— Мне бы ваши проблемы, баба Цао…, — горько вздохнул я, отцепляясь от Викусика и продолжая дорогу домой. Мне вслед глядели две очень удивленные женщины. Одна, правда, была красной как маков цвет.

Призраки, собранные со всего СССР и за его пределами — фигня вопрос. Мне с ними не детей крестить. Будут жить себе над головой, да и фиг бы с ними, на самом-то деле. А вот та, которая за них отвечать будет — вопрос другого порядка. И где эта мелкая гадина сейчас находится? А… вот где.

От двери, ведущей в апартаменты Янлинь, неслись звуки двух знакомящихся «чистых» девушек, склонных к беспорядочным и гиперактивным половым связям. Быстро и тихо отбежав из опасной зоны, я поехал на лифте к себе. Вид голой Юльки, мирно и тихо читающей книгу на канделябре, чуть не заставил прослезиться от умиления. Может быть, в том СССР, самый краешек которого я когда-то застал, секса не было, но здесь его как-то чересчур даже на мой вкус.

Нет, я понимаю, что секс, в принципе, одна из немногих радостей для молодых и буйных неосапов, но хотелось бы держаться от всего этого многобезобразия подальше. Одна условно-нормальная девочка, один условно-нормальный я, через день там или два… разве я многого прошу? Зачем мне идеальная полупрозрачная блондинка, демонстрирующая свои формы, когда точно знаю, что у нее ни нервных окончаний, ни центра удовольствия, ни точки Гэ, а только извращенное любопытство энергетической проекции, обремененной воспоминаниями плоти?

Грустно вздохнув и смирившись с реальностью, я, включив вытяжку, взялся за приготовление гренок. Порезать хлеб на ломти, взбить яйца, добавив в них немного соли, натереть сыр в совершенно транжирских количествах… красиво жрать не запретишь! Затем мы делим взбитую яичную массу на две части, в одну из которых сыпем тертый сыр. Эта густая клейкая масса станет великолепно поджаренной «шапочкой» на наших гренках, а вот во второй половине мы будет смачивать хлебцы перед тем, как кинуть их на сковородку. Очень вкусно получится.

В дверь задолбили как раз когда я закончил жарить себе большую порцию этих сытных вкусняшек.

— Никого нет дома! — тут же раздраженно заорал я, вытирая слюни, уже давно текущие при виде растущей горы горячих гренок.

— Витя, это я, Паша!

— Я занят! Приходи потом!

— Да открой, я всего лишь на пять минут!

У меня аж ногу свело от мысли, что я сейчас пущу этого тощего блондина в свой, пахнущий свежеприготовленной только для меня горой гренок, которой точно не хватит на двоих, дом.

— Занято! — рявкнул я еще злее, а потом, не найдя ничего лучше, добавил, — Свали нафиг, Паша! Мы трахаемся!

За дверью что-то звучно подавилось, икнуло, а потом пропало. Палатенцо, с королевской грацией переведя на меня взгляд, красиво вздёрнула бровь.

— Мне постонать? — осведомилась она почти светским тоном, заставляя в очередной раз задуматься о перспективе — проснусь ли я на следующее утро с такой соседкой?

— Не надо, — отказался от великодушного предложения я, — Сейчас чавкать буду. Громко. Если услышат, то пусть думают, что хотят!

— А чем в сексе можно чавкать? — поинтересовалась Юлька, заставляя меня поперхнуться первой же почти сожранной гренкой, — Я довольно мало видела…

Еще одна на мою голову! Что за день сегодня такой!

— Лети к Янлинь! — гавкнул я, уже теряя самоконтроль, — Там как раз… чавкают!

Вы знаете, как быстро остывают гренки? Так вот — быстро! Их нужно жрать горячими!

Я много книжек в свое время (в первой жизни, конечно) прочитал, так вот там большинство так называемых «попаданцев» начинали новую жизнь в капиталистическом обществе. Многие вещи для них, обладающих мозгами современного человека, были чрезвычайно легки. Знай себе качай мышцу, а иногда даже и магическую, пополняй закрома деньгами, товарами и нужными вещами, занимайся своим личным наделом, если вдруг стал дворянином. В общем, копи деньги и мощь. За первое тебя будут мыть и воду эту пить, а второе нужно, чтобы первое чувствовало себя в безопасности. Ну и еще чего-нибудь у кого-нибудь отнять. Разумеется, чисто во благих целях — крестьяне там у соседа горюют, надо бы его зарезать, пусть лучше платят поменьше, но зато мне.

Так вот, к чему это я? Гренка с сыром, как высшая ценность наслаждения, сильно отличается от личного замка, да и суперкрутым мужиком сложно быть, когда таких хитровывернутых кругом довольно много. Даже рядом со мной живёт рыжий тип, который запросто может пальнуть оранжевым лазером (и палил однажды!), после чего такому крутому мне будет грустно лежать на асфальте двумя половинками. Витя, как и тот кондуктор, он не дурак, он понимает, что если бы его хотели именно кончить — то кончили бы уже сто раз. Банальная винтовка, как у этого, который Кеннеди шлепнул. Пук — и я раскидываю мозгами по асфальту.

Дальше что? Две мои престарелые феи, Молоко и Окалина, с их мозговыми тараканами? Думаете, это плохо? Вивисектор Лещенко — вот что плохо. Когда этот персонаж в мои восемь лет проверял болевые пороги, было паршиво. Я тогда всё лето на каждый звук в своей палате вздрагивал, а уж если звенело что-то… Если ты секретоноситель, если обладаешь какими-то способностями стратегического уровня, если ты важен и любопытен — то засунь свои гражданские свободы и прочую чушь себе же в жопу. Неважно, в какой стране и при каком законодательстве. Есть народ, общество, избиратели. Вот у неинтересных них есть и права, и обязанности, прочая такая ерунда. Их закон защищает оптом. Каждого, но по одной схеме.

Мы, неосапы, в эту схему — не лезем. Несмотря на прошедшие полсотни лет, как наше племя появилось на планете, мы еще не слились с цивилизацией. Слишком разные способности, слишком разное формирование характеров, слишком разные последствия от того, пнули ли обычного человека или пнули одного из нас, способного превратить воздух вокруг себя в ядовитый газ.

Так что, учитывая обстоятельства, всё у меня почти хорошо… осталось в этом убедить санитаров.

Точнее, психиатра, к которому я еду после гренок.

— Виктор, что именно у тебя сейчас вызывает дискомфорт? — лучисто улыбается дядька, как будто весь состоящий из добродушия и морщинок. Сидим мы, между прочим, в очень уютном кабинете НИИСУКРС-а, куда меня и пригласил Темеев. На психобслуживание.

— Вы, Леопольд Генадьевич, — честно отвечаю я.

— Да? — удивленно и отточено вздёрнутые брови, — А можешь объяснить, почему?

— Потому что я вам не доверяю, — пожимаю плечами с удивленным видом, — Врачам принято доверять и это нормально, а вот психиатры и прочие терапевты выбиваются из стереотипа. То, что выбивается, вызывает отторжение.

— То есть, — глубокомысленно реагирует штатный «псих» конторы, — Ты считаешь, что я недостаточно компетентен… или даже что вообще психиатрия некомпетентна в твоем случае?

— Тут вопрос в неоднозначности, — мотаю я головой, — Хирург вырезает опухоль — он, с точки зрения человека, — абсолютное добро, так как его болезнь — зло, не менее абсолютное. Воспаление легких, сердечная недостаточность, больной зуб… неважно. Врачи исправляют то, что точно мешает жить. Это правильно. А вот как вы можете знать, что мне мешает жить, а что помогает?

— Ну так расскажи мне, — разводит руками этот колобок, приятно улыбаясь, — Почему бы и нет, Витя? Расскажи, чего бы ты хотел вот прямо сейчас?

— После того, как меня чуть не убила соседка по комнате, после обструкции в университете, после бойни в центре города? — задумчиво тяну я, — Знаете, Леопольд Геннадьевич, я хочу недельку отдохнуть. Мне для этого нужно… а ведь, по сути, почти ничего не нужно! Только девушку покрепче да повыносливее, всё остальное у меня и так есть. И уединение, конечно же. То есть, проще говоря, я хочу несколько дней тишины, высокой половой активности с представительницей женского пола, и алкогольного отравления посерьезнее. Элементарно, да?

— Нууу, как-то совсем приземленно для такого молодого человека…, — осуждающе причмокивает психиатр.

— Я буду очень рад прислушаться к вашему совету, доктор, — улыбаюсь я, — Только подождите, маску сниму. Обожаю слушать хороших людей с глазу на глаз!

Всю вальяжность «психа» как рукой сносит, когда я щелкаю затворами маски. Мужичок аж привстает, не сводя с меня настороженного взгляда и готовый в любой момент отвернуться. Его рука — на только что замеченной мной на столе тревожной кнопке.

— Изотов! — резко, очень резко произносит он, — Прекратите! Немедленно!

Пытается в авторитет, но сам боится. Почти в панике. Вон как пальцы дрожат.

Ухмыляюсь, защелкиваю маску.

— Что вы себе…, — начинает заводиться «псих».

— Заткнись, — небрежно бросаю я, — Или действительно сниму. А может и чего похуже. Заткнулся, сел, начал слушать. Внимательно.

— Да как…

— Я тебе что сказал?

Всё, садится. Морда бледная, глазки выпучены, морщинки обвисли. Рука на тревожной кнопке, но не нажимает, видимо, какая-то еще уверенность в том, что я блефую, есть.

— Так вот, товарищ доктор врач, — вздыхаю я, — Вы в любом случае напишете заключение о том, что Витя Изотов — опасный психопат, плюющий на любые авторитеты. Вы напишете, что он представляет из себя большую опасность. А также вы напишете, это я уже вам говорю, что Витя Изотов будет иметь дело только с майором Окалиной Неллой Аркадьевной и её подразделениями. Их я уважаю. Тебя — нет. Любая другая сволочь, любого звания, любой формы и любой сексуальной ориентации, особенно какая-нибудь гражданская размазня, считающая себя врачом, но не уверенная даже в собственной психике, либо пойдет на**й сама, либо побежит туда, рыдая, после того как я с ней закончу. Вам всё ясно?

Ему ясно всё. Вот и ладушки. Удаляюсь.

Окалине спущен приказ проверить мой чердак. Особенно на «социальное взаимодействие». Что-то там в Москве кто-то задумал по мою душу, а нафига нам это здесь, в Стакомске, надо? У нас тут своя атмосфера, очень, кстати, нервная. Так что поклон товарищу майору, хорошо, что предупредила. И намекнула, что надо бы сыграть в психа, потому как и так полные руки всякого дерьма, а тут еще и столица грозит накинуть. Наверное, руководящие товарищи, отдающие свои важные приказы из окруженного ограничителями города, никуда особо не выезжают, потому как велик риск встретить недовольного неосапа, которому есть, что им припомнить.

А вот теперь без особой радости, но всё-таки топаю по адресу, сунутому мне недавно одним из «когтей». У нас с мужиками сложные взаимоотношения, конечно, многогранные, можно сказать, причем я уже понял, что там, куда я иду, их будет несколько, но… всё равно иду. Надо заглянуть. Даже если будут бить.

Как же не заглянуть, если они ждут?

Глубокий вечер, пятиэтажка, расположенная буквой «Г», наверное, одно из самых старых зданий Стакомска, исключая деревянный барак бабы Цао. Внешний спуск на цокольный этаж, над железной дверью горит, печально покачиваясь на ветру, лампочка. Не хватает надписи: «Здесь закончил свой печальный путь глупый неосап Витя». Пришедший сам прямо в лапы ждущих реванша ликвидаторов Стакомска.

Выдув от лишних нервов сигарету, я решительным шагом идущего на смерть скатился в полуподвал, а затем подолбился в дверь кулаком.

Дверь открылась. Из-за неё дыхнуло мощнейшим ароматом тренажёрного зала, полного матёрых злых мужиков. «Вы слыхали, как дают п***ы?», — протяжно спросил меня голос в голове по мотивам одной доброй советской песни.

Там давали. Без шуток. Ну, если быть совсем точным, то окалинские «когти» устроили в просторном цоколе этого дома нечто среднее между тренажёрной, кафе и бойцовским клубом, куда собирались как отдохнуть за кружкой водки, так и чистить друг другу табло. Правда, было жесткое правило — либо ты пришёл заниматься собой, либо отдохнуть, совмещать запрещено под страхом изгнания. Вечного.

А так — стойка с бутылками, море разного железа с морем различных весов под него, пара старых беговых дорожек, которыми явно никто не пользуется, толстенные звуконепроницаемые панели на стенах и потолке. Жители дома могут спать спокойно, наверное. Если никто не будет ронять штангу весом в 1.5–2 тонны…

Зачем этим мужикам понадобился я? О, тут всё просто.

— Я буду краток и ясен как ясень, — Егор, здоровенный лейт с бицепсами толще, чем моя талия, навис над нервничающим мной, — Во-первых, пацан, ты не обижайся, но нам ты задолжал, причем крупно. Не напрягайся, ты не сделал ничего, чего бы я сам на твоем месте не сделал. Но твоя херова способность нам весь отдых портит. Достало жрать колёса и бухать как не в себя, понимаешь? Поэтому мы с товарищами тебе предлагаем с нами тут позаниматься. Спарринги, всё такое.

— А второе? — позволил я своей старперской натуре взять верх.

— Да, второе…, — протянула гора мышц, из которой таких как я можно было бы четверых настругать, если по объёму, — Мы тебя жестко тогда у общаги помяли, не выкупили что творится… ну вот…

— Чего тянешь? — недовольно буркнул его сосед, Алексей, дувший как раз разведенную в воде «сяпу» так, как будто пьет не концентрат спирта, а водичку, — В общем, Вить, ты когда нас в казарме уронил своим разводом, парни как-то поняли, что можешь себя контролировать. А здесь у нас только те, кто может. Только мы друг к другу привыкаем, понимаешь? Быстро учимся доверять. А ты, уж звиняй, страшный, будешь в тонусе держать. Поэтому тебе и предлагаем с нами тут зависать и полегонечку даже драться. Научим кое-чему, покажем, подскажем. В ответ ничего такого, просто думаем клин клином вышибить. В спарринге.

— Привыкнуть к моим кошмарикам нельзя, — честно предупредил я.

— Зато мы можем привыкнуть к тебе, — пожал плечами борец с «сяпой», — Авось поможет. Нина Валерьевна нас тогда чуток поздно вырубила, по мозгам дало жестко. Она же и сказала, что если попробуем ну, побазарить там, потренироваться, то может чего и выгореть.

— А еще ты пакистанку угандошил, которая Димку выпотрошила, — добавил Егор, — Кишки ему залатали, жить будет. Лежит, всё сюда зайти грозится. Такие дела.

Несколько неловкий разговор, но смысл лежал на поверхности. Мужики хотели и избавиться от того, что отпечаталось в их подсознании, и заодно получить спарринг-партнера, который будет держать их в напряжении. Отказываться от подобного предложения не просто глупо, а попахивает невероятным лицемерием, учитывая, что я наплёл психиатру. Да и вообще, в идеальном будущем, мне именно с этими людьми работать, пусть даже и не полноценным бойцом, а чисто так, туманчиком покошмарить. Рискованно, конечно, но…

— Я в деле, — согласно мотаю я головой, — Только вопрос — как вы еще друг друга не переубивали?

— Доверие, — говорит Алексей, переглядываясь с Егором, — Начинаем всегда от малого к большому, работаем по нижнему пределу, никогда не лупим от души. Боевой опыт чисто на операциях, знаешь… это сказка и мечта. Тренироваться надо. Ну и еще это.

Он показывает мне кулак с оттопыренным большим пальцем.

— Способность, назвали ради смеха «Колдун», — поясняет свой жест Алексей, — Если я оставлю на ком-то потожировой отпечаток, то в течение часа примерно шарю, насколько напряжены мышцы помеченного, сколько в нем адреналина бродит, всё такое. А еще я этой способностью могу отключить того, на кого она поставлена. Всего на секунду, но… нам хватает. Так что если я почую, что у кого-то башню рвёт, то просто его вырублю. Или обоих сразу, чтобы никому не прилетело, понял?

— Понял, — пожимаю плечами я, — Когда начнем?

— Да прямо сейчас, — встает с места эта гора мяса с кулаками размером с мою голову, — Знал бы ты, как я выспаться хочу!

Вот я попал…

Поединочный зал — отдельная комната, чуть ли не бункер, обложенный стальными толстыми листами, под которыми, по словам человека, собирающегося меня ударить, лежат звуконепроницаемые гибкие панели. Больше ничего тут нет. Лампы, спрятанные в потолке, зрительные… бойницы, сквозь которые тело не пролетит точно, даже моё. Отличная атмосфера. Ах да, листы из стали на стенах? Ну те, что толщиной сантиметра три? Те, которые я не понимаю, как сюда затащили?

Они гнутые, Карл. И их выравнивали. Много раз.

Стою я. Щуплый, жилистый, бледный подросток. Глазками моргаю. Напротив меня туша, состоящая только из мышц и желания мне врезать. Алёша, мать его. Попович, бать его.

— Ну шо? — говорит этот человекобезобразный монстр, — Поехали? Потихонечку…

Мама, роди меня обратно, на что я подписался!