По стопам Господа

Глава 10

Живительный сон без снов… Но, проснувшись, я тут же вспомнил мертвого Филдинга на полу его кабинета – и сердце дико заколотилось. Солнце било через щель между занавесками. Ночь пережил, слава Богу. Я хлопнул радиобудильник по макушке и заткнул его пронзительные вопли.

Президент так и не позвонил. Я проверил автоответчик – на случай если я спал слишком крепко. Ни одного сообщения. Стараясь гнать мрачные мысли, на которые наводило молчание президента, я позвонил Лу Ли. Автоответчик. Все еще голосом Эндрю. И шутливым тоном. Я быстро повесил трубку. Будем надеяться, что смекалистая вдова Филдинга к настоящему моменту уже по меньшей мере в сотне миль от Чапел-Хилла. Я зашел в ванную, щелкнул за собой замком и начал торопливо бриться.

Вчера, когда я вернулся от Лу Ли, возле моего дома стоял автомобиль наблюдения. Как только я подъехал, аэнбэшники тут же смылись. Забрав из машины все компрометирующие вещи, я зашел в дом и позвонил Рейчел. Все в порядке, она добралась без приключений. Два часа я лежал одетый на кровати с открытыми глазами, мучительно прислушиваясь: вломятся или не вломятся? Размышлял я и о карманных часах Филдинга. Тусклое исцарапанное золото корпуса, желтый циферблат с римскими цифрами… "Не часы, – сказала Лу Ли. – Брелок". Как-то я поинтересовался у Филдинга, что это за кристалл на конце цепочки. Тот ответил: подарил тибетский монах из окрестностей Лхасы – мол, камушек гарантирует безупречную память. Филдинг почему-то очень смеялся, рассказывая это. Тогда смысл шутки до меня не дошел. Теперь я его вдруг понял.

Среди компьютерных технологий, радикально усовершенствованных командой «Тринити», было голографическое хранение памяти. Инженеры «Тринити» научились хранить информацию не в традиционных микрочипах, а в виде голограмм – в молекулах устойчивых кристаллов. Симметрично расположенные атомы кристаллов вмещали неимоверное количество информации, которая записывалась и считывалась при помощи лазерного луча. Правда, те кристаллы, что я видел в лаборатории голографии «Тринити», размером напоминали футбольный мяч. Но ведь теоретически можно было использовать и небольшие кристаллы, меньшей вместимости (и все равно огромной!). Именно такой кристалл служил брелком на цепи золотых часов Филдинга!

Каким-то образом гениальный англичанин ухитрялся скачивать данные по проекту «Тринити» в свой кристаллический брелок. Поскольку вне предельно узкого кружка ученых и инженеров никто даже и не подозревал о такой возможности, Филдингу не грозило разоблачение на проходной.

Но зачем он воровал информацию? Продавать тому, кто больше предложит? Нет, Филдинг – человек старой закалки; нуждайся он в деньгах даже самым отчаянным образом, торговать корпоративными тайнами ему бы и в голову не пришло. Но вдруг у него были какие-то скрытые идеологические мотивы? К примеру, политически наивные представления, что все нации должны иметь доступ к новейшей научной технологии? Не исключено. Однако Филдинг никогда не казался мне идеалистом-дурачком, способным простодушно вручить кому попало такое мощное оружие, как компьютер «Тринити». Все разговоры с Филдингом толкали к противоположному выводу: он хотел, чтобы ни одна страна не обладала таким опасным оружием.

Не тут ли кроется ответ? Он не воровал, он занимался саботажем – планировал каким-то образом воспрепятствовать успешной реализации проекта «Тринити». Подобное объяснение казалось мне наиболее вероятным. Впрочем, не имея достаточно информации, я мог только гадать. До тех пор, пока часы не окажутся в моих руках, я никому ничего доказать не смогу.

Я принял очень горячий душ – чуть не сварился – и, в легких летних брюках и спортивной куртке, зашагал к своему автомобилю, стараясь поменьше думать о том, что мне предстоит. Моей первейшей целью возвращения в лабораторный корпус «Тринити» было добыть карманные часы Филдинга. Говоря по совести, у меня не было выбора – ехать или не ехать на работу. Останься я дома – это привлекло бы ко мне еще большее внимание со стороны АНБ. Попробуй я бежать (как, надеюсь, это сделала Лу Ли), вся сыскная мощь Агентства национальной безопасности была бы направлена против меня. Поэтому оставалось только упрямо делать вид, что ничего не произошло, вести себя как обычно и тянуть время до звонка президента. А уж тогда, обеспечив себе тыл, я смогу каким-то образом отомстить за смерть Филдинга!

Когда нет пробок, от моего пригорода в Чапел-Хилле до комплекса «Тринити» можно домчаться за двадцать минут. Треугольник науки, изысканный рай для корпоративных научных исследований, находится между Роли и Даремом и назван по треугольнику, который образуют три важнейших северокаролинских университета. Тамошние тихие, зеленые улочки с обширными лужайками справа и слева наводят на мысль о дорогом загородном клубе, но вместо полей для игры в гольф на семи тысячах акров Треугольника науки располагаются научные лаборатории «Дюпона», "Локхида" и прочих громких фирм. Из сорока пяти тысяч ученых, ежедневно приезжающих туда работать, едва ли триста знали, что делается за стенами комплекса «Тринити». Сегодня дорога была свободна, но я ехал на самой малой скорости – с ребячливым желанием никогда не доехать.

От небольшого щита с надписью "Аргус оптикал" до лабораторного комплекса «Тринити» метров двести. Неприступно-неприветливое пятиэтажное здание из стали и затемненного стекла, шестьдесят акров леса, целый подземный городок и посадочная площадка для вертолетов. Сталь и стекло – это внешняя упаковка, напоказ. Настоящие, внутренние стены – из суперсовременного медного сплава под кодовым названием «Буря». Эта оболочка непроницаема для электромагнитных волн. Тот же принцип защиты от шпионажа применен и в зданиях АНБ в форте Джордж-Мид.

Поскольку здание было построено в низинке, своего рода глубокой чаше, то первые два этажа вообще не видны прохожему из-за ограды комплекса, а главный вход находится на третьем этаже, и к нему можно попасть, только пройдя по крытой галерее длиной метров тридцать. Эта галерея перед самым входом в здание сужалась. Там вас встречали офицер охраны, сверхчувствительные металлодетекторы, электронные «носы» для распознавания взрывчатых веществ и флюороскопы. Покажите пропуск с фотографией, приложите палец для сканирования и дайте тщательно обыскать себя и все, что вы с собой несете.

Я подошел к галерее и нажал кнопку. Дверь сводчатого прохода загудела и открылась – я зашагал дальше. Приближаясь к охраннику, я старался выглядеть как можно беззаботнее, хотя внутренне весь вибрировал от страха и напряжения.

– Доброе утро, профессор, – приветствовал меня толстяк средних лет по имени Генри.

Я втайне считал, что этот Генри чей-то родственник и тут по блату. Другие охранники были не старше тридцати – мускулистые парни и девушки без единой жиринки, с идеальной кожей и бараньими глазами. Генри отличался не только возрастом и дородностью, он единственный из охранной братии не брезговал здороваться с профессорами.

– Доброе утро, Генри, – сказал я.

– Не забудьте, в девять собрание в конференц-зале.

– Спасибо.

– У вас только четыре минуты.

Я покосился на часы и кивнул.

– Все еще не могу прийти в себя после смерти профессора Филдинга, – сказал Генри. – Говорят, помер раньше, чем приехала машина "скорой помощи".

Я вздохнул и сделал подобающе-печальное лицо. Ведь тут видеокамера и микрофоны, и надо соответствовать.

– Инсульт – штука коварная.

– Что ж, не худший способ отдать Богу душу. Я имею в виду – недолго мучиться.

Я выдавил улыбку и положил указательный палец правой руки на панельку сканера. Аппарат удовлетворенно пискнул: сошлось. После этого я прошел сквозь П-образные ворота – как в аэропорту, только длиннее, с куда большим количеством всяческих детекторов. Конференц-зал и административные офисы находились на пятом этаже. На двери кабинета Филдинга красовалась желтая полицейская лента. Кто ее нацепил? Вряд ли АНБ допустило сюда полицию. Быстро проверив, нет ли кого в коридоре, я взялся за ручку двери. Заперто. Тут, ясное дело, не заурядный замок из супермаркета. Если карманные часы Филдинга все еще в его кабинете, мне до них не добраться.

Я прошел по коридору дальше, к своему кабинету, и сел к главному компьютеру. Он был частью закрытой сети, которая обслуживала ученых и технический персонал в пределах здания «Тринити» и не имела никакой связи с внешним миром. В Интернет я мог входить при помощи второго компьютера, имевшего связь только в одну сторону, – можно было получать информацию, но порты для экспорта файлов отсутствовали. Электронная почта действовала лишь в пределах здания.

На экране главного компьютера мигало напоминание о собрании. Машинально я открыл список полученных электронных писем и с холодком в сердце поймал себя на том, что ищу обычное послание от Филдинга: он любил забрасывать мне всякую юмористическую мелочевку. Анекдот или забавную цитату вроде афоризма Томаса Генри Хаксли: "Ученые старше шестидесяти приносят больше вреда, чем пользы!" Но сегодня письмеца от него не было. И больше никогда не будет.

Я обвел свой кабинет унылым взглядом. Без Филдинга я осиротел. Шесть недель назад мы на пару остановили проект «Тринити», вызвав у коллег бурю возмущения. Но причину побочных неврологических явлений после Супер-МРТ мы так и не обнаружили. В одиночку мне проблему не решить. И как теперь отбиваться от желающих немедленно возобновить работы, я понятия не имел.

То, что я вызвался добровольцем на супертомографию, не было бесшабашной глупостью. Все свято верили в ее полную безвредность. Теория была проста: эволюция обезьяны в homo sapiens происходила при постоянном наличии магнитного поля Земли; мы безбедно живем в этом магнитном поле; наши МР-томографы генерируют магнитные поля в тридцать тысяч раз мощнее обычных фоновых – и никак не вредят здоровью, что доказано годами их использования. Чего же бояться? Однако разработанный у нас Супер-МР-томограф давал магнитные поля в восемьсот тысяч раз мощнее магнитного поля Земли. Нас заверили – это не опасно, а побочные проблемы типа нагрева ткани успешно решены во время экспериментов с животными.

Тем не менее через несколько дней после суперсканирования у каждого из шести добровольцев вдруг обнаружились настораживающие неврологические отклонения.

Ютта Клейн, главный проектировщик Супер-МРТ, перенесла краткосрочную потерю памяти. У Рави Нара развилась болезненная гиперсексуальность (его несколько раз поймали на мастурбации – в собственном кабинете и в туалете). У Джона Скоу появился тремор рук, Питер Годин начал страдать от эпилептических припадков, а бедняга Филдинг заработал синдром Туретта: он временами непроизвольно выкрикивал непристойные слова или бессмысленные куски фраз. Ну а меня Супер-МРТ наградил проклятой нарколепсией.

Рави Нара, наш увенчанный Нобелевской премией невролог, не сумел найти убедительного медицинского объяснения внезапному шквалу непохожих друг на друга заболеваний. Поэтому сканирование на Супер-МТР было временно приостановлено. Работы над самим компьютером «Тринити» продолжались, но инженеры Година были вынуждены экспериментировать, имея только первые шесть нейрослепков – и без надежды получить в ближайшее время новые. Никто не знал, насколько эти нейрослепки удачны, сделаны они с достаточным разрешением или нет, хватит ли их для "прорыва к созданию опытного образца".

Поскольку Рави Нара только руками разводил, то Филдинг пробовал сам, в редкие свободные минуты, разобраться с проблемой побочных явлений суперсканирования. Шесть недель спустя он высказал предположение, что эти проблемы вызваны нарушением квантовых процессов в нашем мозгу – и подкрепил свою гипотезу двадцатью страницами сложнейших математических выкладок. Рави Нара яростно возражал: мол, за всю историю неврологии ни один факт не указал на то, что работа человеческого мозга как-то связана с квантовыми процессами. Хотя только считанные физики поддержали эту внезапную и ошеломляющую теорию функционирования сознания (впрочем, среди них была такая фигура, как Роджер Пенроуз), Филдинг трудился не покладая рук, чтобы ее доказать.

Питер Годин поначалу отнесся благожелательно к теории Филдинга, но вскоре опыты по суперсканированию мозга приматов возобновились – и опять шимпанзе и орангутангам процедура не причиняла ни малейшего видимого вреда. Филдинг не сдавался: обезьяний разум, мол, ниже человеческого, оттого и квантовые процессы у них не задействованы, в том у нас и разница с ними! Теперь Годин только отмахивался от него, как от назойливой мухи. В конце концов я доложил о подозрениях Филдинга президенту – и тот официально приостановил проект, пока причина настораживающих побочных явлений не будет установлена.

Это случилось шесть недель назад. С тех пор мы с Филдингом вкалывали по двенадцать – шестнадцать часов в день, пытаясь доказать его теорию нарушений на квантовом уровне во время суперсканирования. Я чувствовал себя как помощник Альберта Эйнштейна: гений работал, а я затачивал ему карандаши и записывал за ним прозрения. Но все усилия этой светлейшей головы оказались напрасны. Доказательств не находилось. Уж слишком много белых пятен в наших знаниях о работе человеческого сознания.

И вот Филдинг мертв. Теперь некому доказать прямую связь между суперсканированием и нашими неврологическими расстройствами. А в одиночку, на основе только гипотезы, я не смогу долго сдерживать напор коллективной воли продолжать проект во что бы то ни стало.

Сражение разгорится прямо сейчас, через пару минут. Собрание для приличия начнется с минуты молчания и нескольких не вполне искренних фраз по поводу "безвременной кончины" и "постигшей нас большой утраты", а затем полетят пух и перья.

По дороге к конференц-залу мое лицо заливал пот – я был во власти самых недобрых предчувствий.

Но конференц-зал оказался пуст.

Такого еще не бывало, чтоб я первым пришел на собрание! В отличие от меня другие руководители были подчеркнуто пунктуальны. Я налил себе кофе из электрического кофейника, сел в самый дальний конец комнаты и старался не паниковать.

Где же, черт побери, остальные? Наблюдают за мной откуда-нибудь? Где их проклятая камера? За этой огромной фотографией на стене? Справа от меня висел черно-белый групповой портрет основных участников "Манхэттенского проекта": Оппенгеймер, Сцилард, Ферми, Вигнер, Эдвард Теллер. Они стоят тесным дружеским полукругом на фоне горной цепи Оскура в Нью-Мексико – гиганты науки двадцатого века, у каждого впереди великая известность или великий позор – в зависимости от того, как вы относитесь к результату их трудов. Некоторые, подобно «ястребу» Теллеру, прожили жизнь без угрызений совести и удостоились торжественных похорон с приспущенными флагами и воинским салютом; другим повезло меньше. К примеру, Роберт Оппенгеймер поплатился за протест против создания американцами водородной бомбы, был обвинен в 1953 году в «нелояльности» и лишен допуска к секретным проектам. Хоть он трудился и дальше и занимал почетные места в разных комиссиях, но в науке совершил, похоже, куда меньше, чем мог бы. Однако в том 1944 году они были дружной компанией веселых молодых людей. В темных европейских костюмах среди белого песка пустыни, они взирали с фотографии на дебатирующих в конференц-зале участников проекта «Тринити» подобно святым заступникам: глаза исполнены чудного сочетания юмора, смирения и мудрости. Единственный ученый «Тринити», который был во всех отношениях на их уровне, вчера скончался в собственном кабинете.

В коридоре раздались голоса. Я выпрямился в кресле. Идут. У меня возникло подозрение, что у них было свое, предварительное, собрание, на котором они выработали тактику поведения со мной.

Первой появилась Ютта Клейн, единственная женщина в нашей команде ученых. Руководитель исследовательского центра компании «Сименс» в Германии, седовласая Клейн тоже была лауреатом Нобелевской премии в области физики. Компания «Сименс» любезно «одолжила» ее нам на время работы над проектом «Тринити». Это она, вместе с Филдингом и группой инженеров компании "Дженерал электрик", разработала и построила супер-магнитно-резонансный томограф четвертого поколения.

– Guten Morgen, – сухо сказала она и села справа от меня – с непроницаемым лицом почтенной матроны.

– Morgen, – отозвался я.

Вслед за Клейн вошел Рави Нара. Он сел за три стула от меня – подчеркивая, как далеко мы с ним разошлись в последнее время. В одной смуглой руке молодой индийский невролог держал шоколадный пончик, другая висела на перевязи. Я с трудом удержался от злорадной улыбки. Четыре дня назад Рави Нара зашел в комнату с аппаратом Супер-МРТ с кружкой кофе и поставил ее на стойку. А кружка частично из металла. Когда Клейн включила томограф, чтобы просканировать мозг шимпанзе, кружка перелетела через всю комнату и с такой силой толкнула руку невролога на корпус аппарата, что ему раздробило локтевую кость. Клейн сказала, что он еще легко отделался. В день самого первого включения Супер-МТР женщина-техник, тоже из «Сименса», была убита металлической тележкой аппарата ЭКГ, которая вдруг превратилась в пушечное ядро и проломила ей череп.

– Доброе утро, Дэвид.

Я поднял голову и увидел с иголочки одетого и подтянутого Джона Скоу, который прошествовал к креслу во главе стола. Заместитель директора АНБ, наиболее авторитетный американский специалист в области информационной войны, Скоу был официальным руководителем проекта «Тринити». На самом же деле последнее слово в любом вопросе имел Питер Годин – он выбирал направление исследований и определял их темпы. Отношения между Скоу и Годином были зеркальным повторением отношений генерала Лесли Гроувса и Роберта Оппенгеймера в Лос-Аламосе. Гроувс был строгий и требовательный начальник, но он всегда уступал Оппенгеймеру, ибо душой и главным двигателем начинания был именно ершистый физик. Поэтому и существовал диковинный парадокс: в военное время в важнейшем военном проекте имел последнее слово не генерал, а штафирка.

– Доброе утро, Скоу, – сказал я, даже не попытавшись улыбнуться.

– То, что вчера случилось, для всех нас ужасный удар, – почти не двигая тонкими губами, проворковал он с аристократическим бостонским акцентом. – Но для вас, Дэвид, я знаю, это особенная, большая и личная потеря.

Сколько искренности было в его словах, можно только гадать. Такой наторелый бюрократ владеет голосом не хуже актера.

– Питер вот-вот будет, – сказал он. – Похоже, отныне он наш постоянный замыкающий.

Я печально улыбнулся про себя. В прошлом Филдинг всегда приходил последним… а то и вовсе не приходил. Когда он манкировал собранием, на розыски обычно посылали меня. Искать долго не приходилось – как правило, Филдинг потел над уравнениями в своем кабинете.

Негромкое чертыханье в коридоре предшествовало появлению Питера Година. Истинный руководитель проекта «Тринити» страдал от ревматического артрита, и во время очередного многодневного приступа пройти даже несколько шагов было для него сущим мучением. Годину шел семьдесят второй год, и он был значительно старше всех ученых, занятых в проекте. Когда он родился, не то что компьютера, еще и телевизора-то не существовало! И тем не менее «старец» проекта «Тринити» на протяжении последних сорока лет добился в компьютеростроении столь многого и так быстро, что современные ученые хлыщи из Кремниевой долины рядом с ним кажутся ленивыми посредственностями.

Подобно Сеймуру Крэю, отцу суперкомпьютера, Годин был в начале пятидесятых годов двадцатого века одним из инженеров-зачинателей компьютеростроения и работал в "Контрол дейта корпорейшн". В 1957 году он ушел из компании вместе с Сеймуром Крэем и помогал ему создавать фирму "Крэй рисерч". Годин был в командах, создававших знаменитые «6600» и «Крэй-1». Но когда у Крэя стал разваливаться слишком амбициозный и непомерно раздутый проект «Крэй-2», Годин решил, что настало время выйти из тени наставника. Он обошел банки, в два счета получил шестимиллионный кредит, и через шестьдесят дней в Маунтин-Вью, штат Калифорния, начала работу его собственная фирма "Годин суперкомпьютинг". Пока Сеймур бился над новаторской супермашиной «Крэй-2», Годин вместе со своей крошечной командой создал изящную и надежную машину с четырьмя процессорами, которая превосходила «Крэй-1» по скорости в шесть раз. Ничего особенно нового, однако государственные военные лаборатории этот компьютер покупали охотно, платя по восемь миллионов за штуку. Годин быстро расплатился с долгами и получил возможность разрабатывать суперкомпьютер своей мечты.

Успешно конкурируя с целыми странами, производящими компьютеры, и с фирмой Сеймура Крэя, Питер Годин укрепился на рынке суперкомпьютеров и постоянно оставался в научном авангарде отрасли. Когда внезапное завершение холодной войны практически поставило крест на производстве военных суперкомпьютеров, Годин быстро переключился на разработку вычислительных машин параллельной обработки, и в середине девяностых его компьютеры преобладали или полностью вытеснили машины Крэя и в ПВО, и в АНБ, и в Пентагоне, и в Лос-Аламосе, и в ракетных бункерах.

Старик вошел в конференц-зал, и все подняли на него глаза.

Два года назад, когда я присоединился к команде, Годин выглядел чуть старше Эндрю Филдинга, которому тогда был шестьдесят один год. Но руководство проектом «Тринити» чудовищно состарило Година в рекордный срок. Порой его лицо отекало, и у него был вид ракового пациента на стероидах. Порой он вдруг неимоверно худел – лицо скелета, впавшие глаза, редкие волосы. А сегодня он выглядел так, словно может рухнуть, не пройдя нескольких шагов от двери до стола. Годин признался мне как-то, что в дни высшего творческого напряжения его тело подвергается катастрофическим физическим изменениям. А когда работалось, Годин трудился подряд по пятьдесят – шестьдесят часов без сна и отдыха. Хоть он и понимал, что подобные подвиги в считанные недели съедают годы его жизни, ему казалось, что это справедливая плата за ту массу удивительного, что он успел совершить за время своего пребывания на земле.

Годин обвел собравшихся медленным взглядом. При этом его бледно-голубые глаза задержались особенно долго на мне. Затем он поприветствовал всех коротким кивком и опустился в пустое кресло рядом со Скоу.

– Теперь, когда мы в сборе, – торжественно произнес Скоу, – я должен прежде всего сказать несколько слов о постигшей нас вчера ужасной потере. Вскрытие подтвердило, что профессор Филдинг скончался от массивного кровоизлияния в мозг. Он…

– Погодите! – перебил я. – Кто его вскрывал и где? Судебно-медицинский эксперт? Здесь, в Северной Каролине?

Скоу снисходительно покосился на меня.

– Ах, Дэвид, вы же знаете требования секретности. Местные власти мы привлекать не вправе. Свидетельство о причинах смерти профессора Филдинга выдано патологоанатомом Агентства национальной безопасности в форте Джордж-Мид.

– Как интересно! – не удержался я. – У АНБ, оказывается, есть свой патологоанатом? Еще понятно, зачем агентству нужен психиатр: взлом шифровальных кодов противника – та еще работа, постоянный стресс. Но чего ради им иметь в штате патологоанатома?

– Агентство имеет всю гамму медицинских специалистов, – пояснил Скоу менторским тоном. – Одни – штатные сотрудники, других периодически привлекают для консультаций.

Он быстро взглянул на Година. Тот сидел с закрытыми глазами и, казалось, уже дремал.

– Дэвид, – сказал Скоу, – у вас есть какие-то сомнения относительно причин смерти профессора Эндрю Филдинг?

Вот оно. Брошенная перчатка. Принимать бой или нет?

– Ведь вы как-никак опытный терапевт, – продолжал Скоу. – Возможно, вы заметили что-то необычное в картине инсульта?

Я почувствовал напряжение в воздухе. Все навострили уши и ждали, что я скажу. Особенно Рави Нара, который первым диагностировал летальное кровоизлияние в мозг.

Выдержав паузу, я произнес:

– Нет. Насколько мне известно, Рави Нара, который был рядом с Филдингом в предсмертные минуты, констатировал паралич, потерю речи и разрыв зрачка. Налицо более или менее обычные симптомы удара. Разве что… жертвы инсульта, как правило, так быстро не умирают. Внезапность этой смерти меня ошеломила.

Словно воздух выпустили из воздушного шара, грозившего лопнуть. У всех плечи опали, все задвигались, стали покашливать. Как по команде "вольно".

– О да, да, конечно, – великодушно пропел Скоу. – Внезапность этой смерти всех нас ошеломила. И Эндрю был воистину незаменим.

Задушил бы этого гада Скоу! Последние шесть месяцев он спал и видел, как бы избавиться от непокладистого Филдинга, и рьяно искал ему замену – да только никого не нашел. Люди такого ума и такой квалификации действительно незаменимы.

– И чтобы показать, насколько я искренен, говоря это, – добавил Скоу, – мы вообще откажемся от попытки заменить Филдинга кем-либо другим.

Похоже, только Ютту Клейн это заявление потрясло в той же степени, что и меня. Лучше Филдинга в научных проблемах, связанных с проектом «Тринити», разбирался только Годин. Именно благодаря Филдингу мы успешно справились с дюжиной технологических препятствий, которые казались непреодолимыми. Проблемы, над которыми неделями бились программисты и инженеры, для эксцентричного англичанина были чем-то вроде задачек на сообразительность из тестов для определения коэффициента умственного развития – он их решал за четверть часа. В этом смысле Филдинг и впрямь был абсолютно уникален. Хотя в основном он занимался квантовыми аспектами проекта «Тринити». И эти аспекты игнорировать было попросту невозможно. Квантовая физика в моем представлении что-то вроде современной алхимии – только эта алхимия работала и давала результаты. Двигать проект вперед без специалиста, который разбирается во всех этих квантовых заморочках, просто безумие.

– Но что вы планируете предпринять в связи с побочными действиями Супер-МРТ? – спросил я. – Вы же в курсе, что Филдинг связывал их с нарушением работы мозга на квантовом уровне.

– Не смешите нас! – так и взвился Рави Нара. – Нет ни единого доказательства наличия квантовых процессов в человеческом мозге. Нет, не было и никогда не будет!

– Успокойтесь, профессор Нара, – сказал Скоу.

Я смерил невролога презрительным взглядом.

– Когда в этой комнате сидел Филдинг, – сказал я, – вы были куда менее заносчивы.

Нара не побелел от ярости только потому, что был смуглый от рождения.

Теперь Скоу опять обратился ко мне с терпеливой улыбкой:

– Дэвид, мы с Питером уверены, что вы на пару с Равви вполне способны разобраться в странных медицинских аномалиях после суперсканирования. А привлекать к делу на этом этапе нового физика было бы излишним и ненужным риском для безопасности проекта.

Я понимал, что не время и не место дальше обсуждать эту проблему. Лучше поговорю о ней с президентом.

– Будут ли тело Филдинга и его личные вещи переданы вдове?

Скоу неспешно прокашлялся.

– Насколько мне известно, миссис Филдинг неожиданно исчезла. Поэтому останки Эндрю будут кремированы – согласно его письменному завещанию.

Сожжены – со всеми свидетельствами убийства! Все у этих мерзавцев продумано. Я силился не выдать своих эмоций и оставаться внешне безразличным. Итак, Лу Ли благополучно сбежала. Или нет? Ведь если они ее поймали и убили, то официальная версия была бы та же: "миссис Филдинг неожиданно исчезла".

Годин вдруг открыл глаза и коснулся рукой запястья Скоу.

– Вы что-то хотите добавить, Питер? – спросил Скоу.

Годин неторопливо потер пальцами правой руки почти лысую макушку. Потом руку уронил и долго молчал. Неподвижный, буддоподобный, он только поводил своими блекло-голубыми глазами. Годин говорил редко, но когда он говорил, весь мир слушал.

– Не время препираться из-за пустяков, – сказал он. – Вчера мы потеряли гиганта мысли. Мы с Эндрю Филдингом расходились во многих вопросах, но я уважал его больше, чем любого ученого, с которым мне когда-либо доводилось работать.

Я не мог скрыть своего удивления. Все присутствующие подались вперед и ловили каждое тихо сказанное слово Година. Опять гипнотический взгляд прошелся по всем нам – слева направо. Годин заговорил снова, так же негромко, но голосом не стариковским, а глубоким и властным:

– От начала истории и до наших дней потребности войны – главная движущая сила науки. Присутствуй здесь сегодня Филдинг, он бы тут же заспорил. Дескать, к расцвету науки ведет врожденное любопытство человечества. Однако говорить так – значит, принимать желаемое за действительное. Именно конфликты между людьми подхлестывают изобретательность и делают возможными технологические прорывы. Истина прискорбная, и все-таки действительность именно такова – разумный человек не должен закрывать на это глаза. Мы живем в царстве фактов, а не в вымышленном мире философов. Философы подвергают сомнению реальное существование Вселенной – и делают круглые глаза, когда им наподдают коленом в зад и спрашивают: ну как, ощущаете реальность или по-прежнему в ней сомневаетесь?

Рави Нара хихикнул. Годин ожег его яростным взглядом.

– Энди Филдинг благодушным идеалистом не был. Он был как они. – Годин кивнул в сторону черно-белой фотографии на стене. – Подобно Роберту Оппенгеймеру, Энди грешил некоторым мистицизмом. Но при этом был одаренным теоретиком с практической жилкой.

Годин забросил прядь седых волос за ухо, обвел всех нас на этот раз быстрым взглядом и продолжал:

– Наука на службе у войны всегда приносит дивные подарки мирному времени. Сверхчеловеческие усилия Оппенгеймера в кратчайшие сроки создать ядерную бомбу ускорили завершение Второй мировой войны и дали миру безопасную ядерную энергию. Перед нами – теперь нас осталось только пятеро – стоят задачи не меньшей важности. Мы не примеряем на себя тогу Господа, как нас частенько упрекал Филдинг. Бог – всего лишь продукт человеческого мышления. «Бог» выработан в процессе эволюции как защитный механизм против осознания нашей смертности. Когда мы наконец успешно загрузим первый нейрослепок в компьютер, нам придется иметь дело и с той частью мозга, где сидят наши тысячелетиями выработанные представления о Боге. Для тех, кому по душе антропоморфные выражения, можно сформулировать так: нам придется иметь дело с Ним. Но Бог, предсказываю я, доставит нам не больше хлопот, чем прочие атавизмы нашего сознания. Потому что успешная реализация проекта «Тринити» сделает ненужным защитный механизм по имени «Бог». Итогом нашей работы будет уничтожение смерти – она перестанет быть нашей владычицей. И конечно, нет задачи выше и благородней, чем дать человечеству бессмертие.

Годин положил свои руки с изуродованными артритом пальцами на стол.

– А сегодня… сегодня мы скорбим по человеку, который имел мужество отстаивать свои убеждения. Пока мы в силу мрачной необходимости были сосредоточены на военном и шпионском потенциале грядущего опытного образца «Тринити», Филдинг прозревал день, когда он сможет сесть перед нашим компьютером и задать ему вечные вопросы: "С чего началась жизнь на Земле?", "Почему и зачем мы здесь?", "Каков будет конец Вселенной?" В шестьдесят три года Энди Филдинг обладал энтузиазмом ребенка – и не стыдился этого. Да и чего тут стыдиться?

Годин печально мотнул головой.

– Мне будет его страшно не хватать.

Мое лицо горело. Я ожидал, что все ограничится парой крокодильих слез Джона Скоу, а затем будет провозглашено немедленное возвращение к полномасштабной работе над проектом: разбегаемся по лабораториям и засучиваем рукава! Но Питер Годин показал класс. Его слова подтверждали, что он отлично знал своего противника.

– После того, как причина неврологических расстройств будет найдена, – сказал в завершение Годин, – мы возобновим работу над проектом. Если нам понадобится квантовый физик – мы наймем подходящего. Чего мы определенно делать не будем – так это идти напролом, невзирая на выявленные опасности. Филдинг преподал мне важный урок благоразумия.

Годин несколько секунд молчал, осторожно массируя суставы правой руки. В конференц-зале стояла мертвая тишина.

– Мы все перенесли серьезный психологический шок. Я предлагаю каждому отдохнуть три дня – после ленча все свободны. Встретимся в этом же зале во вторник утром. Разумеется, на этот период времени обычные меры безопасности вне территории проекта остаются в силе.

Он замолчал, но никто не шелохнулся и не издал ни звука. Мы были поражены: человек, который обычно вкалывал вдвое больше остальных, без выходных и передышек, и нещадно заставлял нас работать быстрее и больше, – этот человек вдруг предлагает сделать паузу. То, что он сейчас сказал, настолько расходилось с его натурой, что мы не знали, как реагировать.

Скоу первым осмелился подать голос.

– Вот и замечательно. Небольшой отпуск очень кстати. А то дома меня почти не видят. Жена даже разводом грозит.

Годин только насупился и снова закрыл глаза.

Скоу вопросительно покосился на него и спросил:

– Стало быть, собрание заканчиваем?

Старик открыл глаза, неуклюже встал и молча захромал прочь из конференц-зала.

– Ну, в общем, все все поняли, – сказал Скоу.

Но его уже никто не слушал.

Я вышел в коридор и медленно направился в сторону своего кабинета, глядя в спину ковыляющего впереди Питера Година. Собрание прошло совсем не так, как я ожидал. Совсем не так.

Годин стал сворачивать в перпендикулярный коридор – и вдруг остановился и повернулся ко мне лицом. Наши глаза встретились. Он явно поджидал меня. Ничего не оставалось, как подойти к нему.

– Вы ведь с Филдингом были очень близки, да? – спросил Годин.

– Я любил его. И безмерно им восхищался.

Годин понимающе кивнул.

– Два вечера назад я прочел вашу книгу. Оказывается, вы больший реалист, чем я предполагал. Мне понравилась ваша позиция по отношению к абортам, к использованию ткани эмбрионов для научных исследований и клонирования, к непомерным расходам на обреченных больных и к эвтаназии. Я согласен с вами по всем пунктам – по всем.

Мне было трудно представить, что только сейчас, после двух лет совместной работы, Питер Годин удосужился пролистать книгу, которая стала причиной моего прикомандирования к проекту "Тринити".

Годин несколько секунд молча смотрел куда-то за мое плечо, затем взглянул мне прямо в глаза.

– Во время собрания меня осенила одна мысль… Знаете игру в гипотезы? Если б вы могли на машине времени перенестись в прошлое и прикончить Гитлера до всех его преступлений – вы бы убили его?

Я улыбнулся:

– Это формулировка идеалиста, а не реалиста.

– Не знаю, не знаю… Ну, вопрос с Гитлером – это, конечно, игра в поддавки, – сказал Годин. – Выберем проблему более деликатную. Имей вы возможность вернуться в 1948 год и знай вы, что некий Натурам Годзе намерен убить Ганди, вы бы застрелили этого Натурама – чтобы предотвратить гибель Ганди?

Я задумался.

– В действительности вы хотите знать, – сказал я, – где самое дальнее звено в цепи событий, которое я готов вырвать. А вы… вы бы убили мать Гитлера? Разумеется, до его рождения.

Теперь была очередь Година улыбнуться.

– Суть моего вопроса вы угадали правильно. А на ваш вопрос я отвечу однозначно: "да".

– Если разбираться еще пристальней, то ваш вопрос – о прочности причинно-следственных связей. Предотвратило бы Вторую мировую войну убийство матери Гитлера? Или место Адольфа занял бы другой, ибо из массы униженных Версальским договором непременно вынырнул бы кто-то, кто повел бы Германию тем же путем?

Немного подумав, Годин сказал:

– Вариант весьма вероятный. Ладно, еще пример. Пятьдесят второй год, вы знаете, что бестолковый лаборант сейчас уничтожит клеточные культуры Джоунаса Солка. Открытие способа лечения полиомиелита будет отсрочено на годы или на десятилетия. Вы убили бы того невинного лаборанта-придурка?

Голова моя гудела от напряжения. У меня было чувство, что Годин играет со мной, как кошка с мышкой. И при этом я знал, что Питер Годин никогда не тратит время на досужую игру.

– К счастью, реальная жизнь не ставит перед нами такие дилеммы, – сказал я. – Только задним числом мы можем формулировать подобные вопросы.

Годин холодно усмехнулся.

– А вот с этим, профессор, позвольте не согласиться. По-моему, Гитлера можно было остановить – к примеру, на тех же злосчастных переговорах в Мюнхене. Современники имели тысячи возможностей остановить фюрера на любом этапе его деятельности.

Годин отечески потрепал меня по руке.

– Что ни говорите, пища для размышлений!

Он повернулся, захромал дальше и скрылся за поворотом коридора.

А я стоял, словно громом пораженный. Разговор меня потряс. Я пытался угадать подтекст услышанного.

Годин ничего спроста не скажет. И только что был не праздный треп об истории и об этике. Годин с шокирующей откровенностью говорил об убийстве. По его мнению, существует такая вещь, как оправданное убийство.

Я ошарашенно покачал головой. Ну и наглец! Он говорил о Филдинге.

Годин объяснил мне на историческом примере, что убийство Филдинга было необходимо и целесообразно. Ни в чем не повинный Филдинг стал на пути великого дела – и его пришлось устранить.

По дороге в свой кабинет я вдруг заметил, что меня бьет дрожь. Никто не спросил о моем звонке в Белый дом. Никто не упомянул мой вчерашний визит к вдове Филдинга. Ни слова не было сказано о Рейчел Вайс. И три свободных дня дают мне бездну возможностей связаться с президентом. В принципе могу и лично слетать в Вашингтон. Что, черт возьми, все это значит?

На пороге своего кабинета я остановился как вкопанный. Высокая жилистая блондинка с глазами цвета электрик и рифленым шрамом на левой щеке восседала в моем кресле и что-то читала на экране моего компьютера. Гели Бауэр собственной персоной! Если Эндрю Филдинга прикончил кто-то из здешних, то именно она.

– Привет, профессор, – сказала Гели Бауэр, криво улыбаясь. – У вас такой удивленный вид. А я-то думала, вы меня с нетерпением ждете.