Под крылом земля

XXII

Наступила тихая мокрая осень. По утрам землю застилал туман. В ста метрах самолеты выглядели едва различимыми серыми пятнами. Если бы не узенький серпик луны, казалось бы, что небо глухо закрыто тучами. Потом, будто изображение на фотопленке, появлялось солнце. Из мутного светлого пятна оно становилось неярким золотистым кругом. На него можно было смотреть спокойно, как на матовый шар уличного фонаря.

Постепенно туман голубел, светлел, но был по-прежнему густ и вязок. Он наплывал на солнце волнами, то заслоняя его, то приоткрывая. В сумрачном воздухе носились мириады пылинок воды. Они скапливались на кромках плоскостей, крышах и окнах КП. Ветерок сбивал на землю тяжелые мутноватые капли, и пожелтевшая трава вздрагивала.

К полудню туман поднимался и тяжело повисал над аэродромом, закрыв пилотажные зоны. Летчики, по традиции, ругали метеослужбу, называли синоптиков «ветродуями» и «презренными кудесниками».

Все чаще летчики и техники занимались в классах. Повторяли теорию, а вечерами, когда тучи уже не в силах были удерживать в себе собранную влагу и начинали сеять на землю мелкий нудный дождь, сидели дома или в Клубе офицеров.

Кобадзе задумал к годовщине Октября какой-то грандиозный концерт. И участники самодеятельности все свободное время проводили в армейском клубе.

Однажды в разгар репетиции появился Брякин. Веснушчатое, с выгоревшими за лето бровями лицо его было очень серьезно, а рыжие глаза хитро блестели.

Он прошел на носках ко мне и нагнулся, чтобы что-то сказать.

— Обожди чуть-чуть, — зашипел Лерман.

Брякин кивнул головой и присел, уставившись на сцену. За роялем на кончике стула сидела Нонна Павловна. Ее тонкие, красивые пальцы быстро бегали по клавишам, голова была откинута. Она исполняла пьесу из «Времен года» Чайковского.

На этот раз Нонна Павловна сама пришла в нашу самодеятельность.

— Хочется, чтобы вы приняли меня в свой коллектив. Она сказала одно, а хотела сказать другое.

«Да, я была виновата, — говорили ее глубокие, как бочаги, глаза, — но ведь и вы не остановили меня. И забудем о прошлом. А избегать меня не надо».

Кобадзе растерялся.

— Конечно, конечно. Мы очень рады, — пробормотал он и предложил Нонне Павловне (прямо с места в карьер!) пройти к роялю, за которым уже сидел Лерман.

Старший сержант быстро встал — его самолюбие артиста было уязвлено, однако по мере того, как новоявленная пианистка проигрывала пьесу, мелкие чувства покидали его музыкальную душу, и под конец Лерман весь подался вперед, вцепившись пальцами в спинку стоявшего впереди кресла.

В зале еще не успел растаять последний звук рояля, как все захлопали, а Лерман, Кобадзе и еще несколько человек подбежали к Нонне Павловне, окружили ее, принялись что-то горячо ей говорить.

Я посмотрел на Брякина.

— Ну, что у тебя?

— Вас и сержанта Мокрушина командир полка требует, — сообщил тот. — Моментально.

Мокрушин распоряжался за кулисами. Это он сконструировал машину времени, на которой герои пьесы «Баня» перелетают в коммунистический век.

— Не знаешь, зачем? — настороженно спросил он у Брякина.

Брякин усмехнулся, потом сделал серьезную мину и отрицательно покачал головой.

В кабинете, кроме Молоткова, были комсорг полка и пионервожатая из подшефной школы.

Майя с тревогой посмотрела на меня и отвела глаза в сторону. «Она что-то знает о Людмиле, — подумал я. — Но что?»

— Садитесь. — Командир приветливо глядел на меня и Мокрушина. Сержант в волнении кусал губы. Но мне теперь было не до него. Я хотел перехватить Майин взгляд, а она, будто нарочно, все смотрела в сторону.

— Вот, товарищ Мокрушин, — сказал полковник. — Комсомолия рекомендует вас на серьезную работу.

Мокрушин пригнулся, словно на него взвалили тяжесть.

— И мы решили сделать вас, товарищ сержант, руководителем авиамодельного кружка, который создается при школе. Доверяем судьбу ребятишек. А что же — нужно привить им любовь к авиации. Они — наша смена!

Мокрушин встал, приложил руку к взъерошенному чубику, но тотчас же отдернул ее и покраснел.

— Нам бы хотелось узнать, — полковник в упор посмотрел на Мокрушина, взгляд его был теперь строгим, твердым, — узнать ваше мнение.

— Я… спасибо за доверие… Постараюсь, — голос у Мокрушина прерывался. — Но как же, ведь я…

— Безо всяких «как же», — полковник приложил палец к губам. — Приступайте к делу. Потребуется помощь — обращайтесь прямо к замполиту. Да, чуть не забыл: когда обо всем договоритесь со школой, зайдите к инженеру Одинцову.

Он пожал Мокрушину руку, а мне велел остаться. Мокрушин быстро направился к высокому шкафу и стал дергать за скобу.

— В чем дело, сержант? — спросил командир.

— Не знаю, товарищ полковник. — Мокрушин снова потянул на себя дверь, она отворилась. Увидев висевшую на гвозде шинель с золотыми пуговицами и серую каракулевую папаху, Мокрушин смешался и быстро захлопнул шкаф.

— Простите, думал выход, — пробормотал он, отступая к двери.

Майя секунду помедлила на пороге и опять посмотрела на меня. Что-то случилось, — теперь уже это было ясно. Что же, что?

Полковник снял телефонную трубку и, давясь от смеха, стал набирать номер.

— Попрошу Одинцова. Аркадий Яковлевич, здесь Простои, заходите… — И обратился ко мне: — Смотрите, Мокрушин-то — явился на днях, дайте, говорит, мне дело.

«Мокрушин должен сам к нам прийти», — вспомнил я слова замполита.

— Хорошо! — полковник рассек ладонью воздух. — У него теперь есть опыт — не сорвется. Инженер рассказывал мне о его кране запуска. Любопытное изобретение. И, по-моему, стоящее.

Пришел Одинцов.

— Говорите, инженер, — кивнул ему полковник.

— Собственно, что говорить, — Одинцов сел, приглаживая на висках редкие волосы. — Когда я был в госпитале, вы, лейтенант, просили доверить вам испытание прибора. Я не забыл наш разговор. И теперь ходатайствую об этом перед командиром, вот — ручаюсь за вас, А может быть, и зря?

— Я не подведу вас! — вырвалось у меня. Инженер-майор встал.

— Ну, тогда пойдемте ко мне, лейтенант, познакомлю со схемой работы прибора.

В коридоре я надеялся увидеть Майю. Но дневальный сказал, что она уже ушла. Тревога моя не уменьшалась.

Когда Одинцов объяснял мне, как пользоваться прибором в полете, пришел Мокрушин. Инженер велел ему подождать немного, а закончив разговор со мной, спросил, готов ли его кран запуска к испытанию.

— Так точно, товарищ инженер-майор.

— Значит, в один день будем испытывать, — улыбнулся Одинцов. — Как вы смотрите, Простин, на то, чтобы и кран испытать на вашей машине? Заодно, как говорится.

— Согласен, конечно!

— А вы, Мокрушин?

— Я как раз и хотел вас просить об этом. — Мокрушин встал. — Разрешите, сбегаю за чертежами, покажу товарищу лейтенанту, как теперь действует кран запуска.

Мы просидели в кабинете Одинцова до самого отбоя.

Испытания крана запуска и прибора прошли блестяще. В окружной армейской газете «За Родину!» была опубликована статья под заголовком «Авиация получила прекрасный подарок».

«Испытание крана запуска и прибора-счетчика, — говорилось в статье, — было также испытанием творческих сил воинов-рационализаторов энской авиачасти, их дружбы и взаимопомощи. Ведь только благодаря общим усилиям технического кружка, возглавляемого инженером Одинцовым, могли родиться такие замечательные изобретения».

Под статьей стояла подпись «С. Лерман». Наконец-то осуществилась его давнишняя мечта — рассказать всем о рационализаторах своего полка.