Под водой в Антарктике

ПО ЮЖНОМУ ОКЕАНУ

«Обь» и второе судно, пришедшее в Антарктиду, «Профессор Визе», отошли от кромки припая в конце декабря. «Обь», имеющая ледовый класс, идет впереди, проводя «Визе» через поля разреженных льдов. Через несколько часов совместного плавания маршруты этих двух кораблей расходятся. «Профессор Визе», на борту которого находятся полярники, возвращающиеся домой после зимовки, уходит на север, а «Обь» берет курс на Веллингтон.

Три дня стоянки в столице Новой Зеландии пролетели очень быстро. И опять океан. За бортом бесконечная масса воды. Тихие, пасмурные дни. Размеренный стук машин, легкая качка, белая полоса пены, оставляемая за кормой, и красный флажок, шагающий ежедневно все дальше и дальше по висящей в рубке карте, говорят о нашем продвижении.

Ежедневно каждый из нас, вооруженный биноклем, поднимается на верхний мостик и четыре часа ведет наблюдение за поверхностью океана: нет ли где темных скоплений водорослей. Нужно найти келпы — странствующие острова, образованные водорослями, ведущими планктонный образ жизни. Возможно, с помощью таких островов в высоких широтах растительные и животные организмы переносятся от одной части суши к другой.

Как только «Обь» отклоняется к югу, температура воздуха и воды быстро падает: мы входим в границу соприкосновения теплых и холодных водных масс. Несколько южнее этой границы, среди низкой облачности, тумана, дождя и снега, судно совершает плавание вокруг Антарктиды.

На экране локатора появляются первые айсберги. В основном они небольшие, полуразвалившиеся. Вблизи некоторых из них из воды выступают окатанные глыбы и острые вершины голубого льда, соединенные в единый массив под поверхностью моря. Чем старее айсберги, тем более фантастична их форма, а чем ближе к материку, тем их больше. В Южном океане вблизи Антарктиды находится рекордное количество айсбергов. И это не удивительно, поскольку большую часть береговой линии континента образуют шельфовые ледники.

Наиболее характерны для антарктических вод столовые айсберги, рожденные шельфовым ледником с плоской горизонтальной вершиной и отвесными гранями. Средний размер столового айсберга в плане 150 × 150 м, высота надводной части достигает 50 м, подводной в 5–6 раз больше. Изредка встречаются айсберги-гиганты протяженностью в несколько десятков и даже сотен километров.

Под действием воды, солнца и ветра многокилометровые айсберги разрушаются, образуя отдельные скопления, так называемые ледяные города. Подводная часть айсберга уменьшается под действием сравнительно теплой воды. Центр тяжести перемещается выше, и в конце концов равновесие надводной и подводной частей нарушается. С громким шумом и плеском, поднимая громадные волны, айсберг переворачивается.

Как только «Обь» попадает в ату часть океана, команда начинает работать с наиболее полной нагрузкой: определение координат встречающихся айсбергов и их скоплений, вычисление направления их дрейфа, наблюдения за локатором и несение ледовой вахты в «вороньем гнезде»[2] — все это требует усиленного внимания. Локатор не гарантирует от столкновения с каким-либо полузатопленным айсбергом или его осколками, часто дрейфующими на незначительном расстоянии от большого массива. Обнаружить полузатопленные обломки локатором просто невозможно. Выручают наблюдатели, находящиеся в «вороньем гнезде» и обшаривающие глазами поверхность океана.

Через две недели плавания «Обь» подходит к острову Петра I. Пасмурно и туман, но вскоре погода несколько улучшается. Остров становится виден весь. Крутые и обрывистые склоны потухшего вулкана, увенчанные глыбами льда, взметнулись на высоту 1700 м от уреза воды, являя собой грандиозное и величественное зрелище.

В северо-западном направлении отвесный лоб постепенно переходит в пологий склон, по которому в море сползает длинный язык ледника Тофта. Этот остров впервые увидели Беллинсгаузен и Лазарев 160 лет назад, 22 января 1821 г.

«Обь» ложится в дрейф для проведения океанографических работ вблизи острова. Грузов, обычно меланхоличный, преображается, как только появляется возможность, как говорят океанологи, «взять станцию». «Подготовьте драгу и дночерпатель, — обращается Женя к нам, — а я иду к Трешникову за разрешением». Л. Ф. Трешников, узнав, что в этом месте еще никогда не производились биологические сборы со дна, дает разрешение.

«Глубина 150 м», — объявляют по радио с мостика. В глубины моря, куда мы не можем спуститься, уходит драга. Через 100–150 м дрейфа драга на палубе. Крабы! Вот это находка! Они напоминают камчатских крабов. Те же внешние признаки, такое же строение тела и окраска. На сетке драги масса мелких донных червей красного цвета. В пробе больше всего морских лилий, звезд совсем мало, несколько морских ежей. Ежи такие же, как и в тропических морях, — с длинными толстыми иглами. Еще несколько подъемов драги — и на палубе появляются два небольших осьминога. Вначале они ошарашены обилием света и воздуха, лежат неподвижно. Затем подают признаки жизни — начинают розоветь, поднимаются на щупальцах и забираются в тень под лебедку.

Меняем драгу на дночерпатель. Металлические челюсти этого механизма, сделанного по принципу закрывающегося грейферного ковша, позволяют взять грунт вместе с теми животными, которые живут в его толще. Но у острова Петра I грунт скальный. Каждый раз мы поднимаем на палубу только горсть камней и несколько морских лилий. Ветром нас медленно несет к острову. До него уже несколько сот метров. Вдоль берега цепь небольших айсбергов, сидящих на мели. Со стороны острова ползет туман. Сначала исчезает вершина — пик Ларса Кристенсена, затем крутой лоб острова и ледник, сползающий в море, а вскоре и весь остров. Очередной снежный заряд — и опять кругом белая каша. Заканчиваем работы.

«Обь» останавливается в определенных точках Южного океана для проведения океанологических и биологических станций. Наша задача — взятие проб планктона. Нехитрое приспособление — конус из капроновой сетки с подвешенным к нему металлическим стаканом — позволяет получить представление о видовом составе и количестве планктонных организмов, обитающих в толще океана на различных глубинах.

Каждый раз, как только «Обь» ложится в дрейф, по корабельному радио объявляют: «Внимание морского и биологического отрядов, судно вышло на станцию».

Планктон берем начиная от поверхности на стандартных горизонтах. Сегодня сильный ветер. Чтобы не трепало сетку, подвешиваем дополнительный груз. Помогает мало. Сетка сильно парусит, раскачивает груз, и он проносится над палубой, каждый раз заставляя нас увертываться от этого свистящего снаряда. Наконец Валентин ловит момент, включает лебедку на спуск, и сетка скрывается за бортом. Самое трудное при возвращении ее на палубу — поймать стакан, в котором находится вся проба планктона, и вылить содержимое в одну из стеклянных баночек, стоящих батареей под лебедкой.

Если взять стеклянную банку с пробой планктона, то в прозрачной воде видны небольшие, часто едва различимые организмы. Ничего интересного. Но стоит каплю такой пробы поместить под микроскоп, как перед глазами открывается неведомый мир живых существ удивительной формы и расцветки.

Наиболее мелкий и необычный по форме — растительный планктон, ведущий пассивный образ жизни. С помощью морских течений он совершает путешествия в море, а также перемещается в толще воды в вертикальном направлении. Зоопланктон гораздо крупнее.

Ревет шторм. Воды не видно, сплошная серая пена вперемешку со снегом несется над поверхностью океана, уменьшая видимость до нескольких метров. Сильнейшая бортовая качка, встречный ветер. Мы попали в циклон, который медленно смещается в направлении нашего движения.

Работать на палубе невозможно. Через несколько дней «Обь» встает на якорь перед входом в небольшую бухту, образованную выдающимся в море гребнем — мысом Рокморель в северо-западной части Антарктического полуострова. На море становится тише, но почти все время висит туман. Сквозь него видны острые вершины голых серых скал. Подойдя на шлюпке к их основанию, видим, что они отвесно уходят в воду и на них местами чудом держатся ледяные глыбы.

У входа в бухту несколько севших на мель айсбергов. Их поверхность и в особенности ледяные козырьки, нависающие над водой, имеют причудливые очертания. Зыбь медленно качает остатки ледяных громад, и вода, глухо бормоча, заполняет многочисленные отверстия в них, переливаясь из одного в другое.

Проходим вдоль кромки берега. Ищем место, где можно спуститься под воду. Забрасываем якорь на айсберг, к борту шлюпки прикрепляем лестницу для спуска водолаза. Не торопясь погружаюсь вниз, температура воды несколько выше нуля — здесь значительно теплее, чем у берегов Мирного. Айсберг рядом. Подплываю к нему и быстро спускаюсь вдоль стенки на десять метров. Дна не видно, хотя берег близко. Несколько метров плыву в толще воды, пока не начинает смутно угадываться склон, уходящий вниз под углом градусов шестьдесят. Кругом голый отполированный камень. Лед, обрывающийся с вершин в море, и остатки айсбергов хорошо утюжат поверхность дна и не дают развиваться здесь организмам. Только глубже, метров на пятнадцать, в основании небольших вертикальных склонов видны прилепившиеся к ним ежи и голотурии. Чем глубже, тем интереснее. За айсбергом вниз по склону свисают водоросли. Широкие длинные пластины заканчиваются толстым стеблем-слоевищем. Это филлогигас. Спускаюсь еще ниже. Здесь, на 25 м, количество животных несоизмеримо меньше, чем на тех же глубинах в Мирном. Сетка для сборов, которую я захватил с собой, наполняется медленно. Спускаюсь до 35 м, но и здесь пустовато. Сигнал с поверхности — пора выходить.

Утром «Обь» встает на якорь в большой и широкой бухте Саут-Бей острова Ливингстон (Смоленск). Мы спускаем шлюпку и идем в восточный угол бухты. Через мелкий пролив попадаем в соседнюю закрытую бухту Джонсон-Док. Крутые, обрывистые берега окаймляют зеркало воды, и только узкая коса с небольшим проливом с одного края отделяет Джонсон-Док от Саут-Бея. На Северной и восточной сторонах бухты — слоеный ледник. На сбросах видны горизонтальные узкие черные полосы — отметки летнего времени года, когда на поверхность ледника ветром наносит пыль с соседних сопок. С южной стороны бухты на крутых ступенчатых склонах скал — сочная зелень мхов и трав.

Выглянуло солнце. Цвет моря из серого стал изумрудно-голубым. Туман рассеялся, и ледник на противоположном берегу бухты Джонсон-Док засверкал серебром. Ожили чайки на берегу, наполнив воздух своим криком.

Шлюпка медленно скользит вдоль берега — мы ищем место для спусков. Но вода! Там, где с берега сползает снежник, она цвета кофе с молоком; там, где в бухту впадают многочисленные ручьи, молоко исчезает, остается только кофе. Направляемся к высокой скале, вырастающей прямо из воды. Не доходя до берега метров шесть, шлюпка начинает скрежетать днищем о камни. Валентин выключает двигатель. Я пробую веслом дно — совсем мелко. Отплываем на несколько метров, где должно быть глубже.

Пушкин нехотя лезет в мутную воду. Конец быстро сходит с катушки. Саша все время в движении. Ощущаю какие-то слабые, едва различимые подергивания и решаю подтянуть Пушкина к поверхности. Он появляется с громадной рыбиной в руках, которую поймал за хвост.

Первое впечатление от нового места: вода очень мутная на всех глубинах, видимых животных на дне мало, так как все покрыто довольно толстым слоем наносов. А вот в иле встречаются любопытные экземпляры. Захватив сетку для сборов, Пушкин начинает прочесывать подводный склон бухты. Через полчаса выход. Сетка полна светлых двустворчатых моллюсков, среди которых торчат хвосты еще двух рыбин. Я стаскиваю с Пушкина куртку, свитер под ней совсем влажный. «Жарко, — поясняет Саша, — если спускаться в губчатом костюме, можно надевать только тонкое белье».

Склон падает вниз и с глубины 25 м переходит в ровное дно, покрытое толстым слоем ила. Легкое прикосновение к грунту — и все сразу же исчезает в облаке поднявшейся взвеси. Если плыть над самым дном, то можно рассмотреть зарывшихся в ил животных. Это морские звезды, моллюски, черви, ежи. Некоторые участки можно даже сфотографировать.

Устанавливаю светильники на минимальное расстояние, с которого могу снимать, — один метр. Под водой конец дальней лампы растворяется в желтом тумане. Сейчас главное — найти место, где еще никто из нас не работал, там должно быть меньше взвеси. Плыву от берега к центру бухты, становится несколько светлее. Муть уже не висит клубами над дном, меня окружает только ровная желтая дымка, из которой выплывают объекты съемки — двустворчатые моллюски, черви-полихеты, звезды, бурые водоросли.

В мутной воде лучше вообще не заниматься съемкой, но если все же фотографировать необходимо, следует отказаться от мысли запечатлеть крупные участки дна. Единственное, что можно сделать, — это сфотографировать вплотную небольшую площадку или отдельное животное. Частицы, находящиеся в воде, интенсивно рассеивают свет, и мутная вода приобретает желтый оттенок. Рассеянный свет значительно снижает контраст изображения, создает сильнейшую световую завесу между снимаемым предметом и объективом аппарата, засвечивает общий фон и приводит к получению негативов повышенной плотности, с которых нельзя получить в дальнейшем удовлетворительный отпечаток.

При съемке в мутной воде при естественном освещении следует пользоваться светофильтрами типа ЖС-18 и оранжевым ОС-12, что несколько увеличивает видимость и контраст изображения. Использование искусственного источника света улучшает условия съемки, если осветить направленным светом снимаемый объект, не высвечивая при этом пространство между объективом и предметом съемки. Если же расположить источник света рядом с объективом фотоаппарата, то будет получен обратный эффект: взвешенные частицы полностью рассеют свет и снимаемый объект пропадет на общем фоне сильно освещенного пространства.

Получить качественные фотоснимки весьма трудно без специальных приспособлений, облегчающих съемку, или же сверхкороткофокусных объективов, позволяющих снимать вплотную. В качестве приспособлений используют различные насадки, создающие между объектом фотоаппарата и снимаемым объектом прозрачную среду. Это жидкостные или воздушные контейнеры. Применяются такие контейнеры в сочетании с различными искусственными источниками света, но съемка с ними сложна и требует специальных навыков.

В следующие дни «Обь» проходит еще несколько островов, пока выбор не останавливается на бухте Ардлп широкого залива Гуардия-Насьональ острова Кинг-Джордж (Ватерлоо). Остров Кинг-Джордж — крупнейший в группе Южных Шетландских островов. Его площадь около 1340 км², из которых только 40 свободны ото льда. Изрезанная бухтами береговая линия, отвесные мысы, обнажения столбчатых отдельностей базальта, россыпи полудрагоценных камней — агата, опала, аметиста, ледниковые купола, взметнувшиеся на высоту 600–650 м над уровнем моря, внутренние озера с кристально чистой водой, лежбища морских слонов и котиков — все это произвело на нас неизгладимое впечатление. На Южных Шетландских островах в году бывает лишь несколько солнечных, тихих и ясных дней. Чаще же всего в районе чуть южнее пролива Дрейка туманы, дождь и снежные заряды. Бухта Ардли, в которой стоит «Обь», образована куполообразным ледником, скрывающим центральную часть острова, и гористым полуостровом Файлдс. В центральной части бухты, в ее торце, между полуостровом и ледяным куполом от уреза воды поднимаются волнистая терраса из морской гальки и высокая скала.

Мы спускаем шлюпку и идем на разведку к скале. Под нами дно, выложенное овальными светлыми камнями, оно хорошо просматривается до глубины шести-десяти метров. Грузов уже готов к спуску — оделся еще на судне. Он сразу же исчезает под каменным карнизом у основания скалы. Трудно страховать: пузыри воздуха смешиваются с пеной наката, все вместе бурлит, и уловить момент, когда водолаз переходит с одного места на другое, тяжело. Наконец Женя поднимается. Место любопытное — начинаясь от поверхности воды, вниз по всей стене тянется сплошной ковер губок. В расщелинах — асцидии, актинии, масса мидий. Неглубоко, около 15 м. На дне чаща водорослей.

Мы медленно огибаем мыс, за которым открывается небольшая бухточка. На берегу лежит остов старого судна, — видимо, остатки парусника середины прошлого века. Рядом — небольшой гарем морских слонов. Под водой мелко, всего около четы-рых метров. Вокруг меня настоящий густой лес водорослей, пластины многих из них достигают поверхности.

Голая поверхность каменистого дна позволяет видеть, как водоросли прикреплены к скале. Длинное слоевище заканчивается корнеобразными отростками — ризоидами, которые охватывают малейшие выступы скального дна, отдельные камни, проникают в щели, крепко присоединяя к скальному основанию длинные слоевища. Прикрепиться к скале — больше ничего от ризоидов не требуется. Водоросли в отличие от наземных растений получают все необходимое для своего развития не через корни, а из воды. Насчитываю около десятка видов водорослей. В основном это бурые, красных совсем мало. Под ними кипит жизнь. В тени длинных пластин, там, где освещенность низкая, обитают различные моллюски, черви и ракообразные. Некоторые покрывают не только поверхность скал и ризоиды, но также слоевища и широкие пластины.

Дно медленно понижается к выходу из бухты, глубина всего метров десять. Акваланг почти пустой — тянет вверх. Решаю выходить, так как излишняя положительная плавучесть создает заметное неудобство — все время ползешь над самым дном, придерживаясь за выступающие камни и водоросли.

Через всю бухту плывем к одинокой скале, торчащей острым красным клином на фоне ледника. Скала Парус, как мы ее окрестили, медленно встает из воды, увеличивается в размерах, и вот уже громада красного камня нависает над головой. По неровной поверхности скалы бегут вниз многочисленные ручьи, а там, где проходит граница с ледником, в море впадает целая речка.

Вода мутная. Пушкин быстро уходит вниз. Судя по страховочному концу, здесь глубоко, около 40 м, а может быть, и больше.

Неожиданно конец лихорадочно задергался — срочный выход. Быстро выбираю, чувствую поспешность и лихорадочность движений водолаза. Нужно спешить. Появляются голова и плечи. Валентин наполовину втягивает Пушкина в шлюпку. Саша срывает шлем, тяжело дыша, так и лежит — наполовину в воде, наполовину в шлюпке. Вскоре все выясняется. На глубине 45 м лопнула диафрагма легочного автомата. При вдохе вместе с воздухом пошла вода. В подобной ситуации единственный выход — быстрее на поверхность. У Саши сильнейшая головная боль. Снимаю с него акваланг, перчатки, пояс с грузами. На носу шлюпки, подальше от работающего двигателя, Пушкин ложится на рюкзаки и постепенно приходит в себя.

«Обь» на противоположном конце бухты совершенно не выделяется на фоне серых сопок полуострова Файлдс. Прикидываем наши возможности — бензина маловато, но Валентин уверяет, что хватит дойти до бухты, где лежбище морских слонов и остов разбитого судна. Оттуда до «Оби» всего 400–500 м; если бензин и кончится, можно будет добраться на веслах. Выбрав оптимальный режим работы двигателя, быстро удаляемся от берега.

Со стороны океана в бухту идет крупная зыбь. Нас начинает сильно качать. Только когда шлюпка взлетает на гребни волн, мы видим берег, а в следующий момент над нами только верхушки волн. К бухте подходим на малых оборотах, кругом масса торчащих из воды камней. Накат. Валентин совсем снижает скорость, двигатель глухо бормочет и наконец глохнет. По инерции мы проскальзываем в закрытый заливчик между высокими каменными пальцами. Здесь на оттяжке оставляем шлюпку, а сами уходим к разбитому судну и лежбищу морских слонов.

Обломок парусника — это единственное, что напоминает о днях, когда район Антарктического полуострова был местом тюленьего промысла и пристанищем для китобоев. В начале XIX в. путь вокруг мыса Горн для мореплавателей был единственным из Атлантического океана в Тихий. Мало кто стремился отклониться от него к югу, где море становилось еще более грозным. Единственное желание моряка, попавшего в эту часть океана, — скорее пройти пролив Дрейка, где всегда ревет ветер, массы ледяной воды обрушиваются на корабль, а многочисленные течения делают плавание трудным и опасным.

В 1819 г. англичанин Уильям Смит, хозяин грузового парусного брига «Вильямс», при очередном рейсе из Вальпараисо в Буэнос-Айрес спустился несколько южнее обычного. Сделал ли он это сознательно или его увлек туда шторм, доподлинно не известно. Фортуна была милостива к Смиту, в разрывах тумана он увидел неизвестную землю. Это был один из Южных Шетландских островов. Вернувшись в Чили, в портовом кабачке за бутылкой виски Уильям Смит рассказал своим друзьям об открытии острова. Охотников поверить не нашлось, тем более что рассказ сопровождался поглощением изрядного количества спиртного. Но Смит был упрям. При очередном рейсе он уже специально отклонился к югу и подошел к острову. Остров был обследован, и сообщение о его открытии появилось в одном из английских журналов. Прочитав журнал, капитан английского военно-морского судна Ширрер разыскал в Вальпараисо хозяина брига «Вильямс». Ширрер зафрахтовал бриг и отправил на нем экспедицию для обследования острова. Исследователей встретили туманы, айсберги, дожди со снегом и многочисленные дрейфующие льды. Детально осмотреть остров не удалось, однако были обнаружены другие острова, богатые промысловым зверем — котиками и морскими слонами.

Весть об этом быстро разнеслась среди зверобоев. Уже в 1820–1821 гг. здесь ведет промысел флотилия американских судов. Двадцатидвухлетний моряк Пальмер, капитан небольшого шлюпа «Герой» из состава этой флотилии, обследовал остров и нашел новые лежбища морского зверя. Нанесла острова на карту и подробно изучила их русская экспедиция под командованием Ф. Ф. Беллинсгаузена в 1821 г. Острова получили названия: Смоленск, Березина, Пальмер и Ватерлоо. Русская экспедиция открыла также острова Три Брата и Мордвинова.

В те времена первооткрыватели островов видели на их берегах многотысячные стада котиков и морских слонов. Пальмер при встрече с Беллинсгаузеном рассказывал, что за один сезон с его судна было убито 60 тысяч котиков. Каждый, кто сюда попадал, старался урвать побольше и не отягощал свою совесть заботами о восстановлении поголовья животных. Только что открытые лежбища уничтожались полностью. Не удивительно, что уже в 30-х годах XIX в. на Южных Шетландских островах из многих тысяч животных остались отдельные экземпляры.

Теперь, спустя 150 лет, поголовье морского зверя увеличилось, но растет оно очень медленно. Раньше, чтобы поставить на берег ногу, охотник убивал животное; теперь же только кое-где можно увидеть небольшие гаремы морских слонов.

Берег острова, где лежит остов парусника, сильно изрезан. В бухте среди мелкой гальки и выброшенных морем водорослей залегли морские слоны. Животные мирно посапывают и никак не реагируют на наше появление. Подходим ближе. Наиболее молодые самки стряхивают с себя сонное безразличие и начинают с интересом за нами наблюдать. То, что внимание уделяют не вожаку, а кому-то другому, явно не по нутру старому слону. Самец рыкает на свой гарем, а затем, изогнувшись дугой и привстав на хвосте, плюет в нашу сторону. Это действие производит должный эффект: от неожиданности мы отскакиваем. Сделав еще несколько отпугивающих движений, он успокаивается, опускает голову на одну из своих возлюбленных и закрывает глаза.

По размерам самец существенно отличается от окружающих его самок. Туловище его более пяти метров, очень толстое — мешок жира, обтянутый кожей. При броске вперед животное преображается, становится гибким и сильным.

То, что каждый самец со своим гаремом занимает отдельную бухту, обеспечивает относительный мир среди обитателей лежбища. Иногда разлад вносит молодой «холостяк», который осторожно выползает из воды и, пристроившись рядом с одной из самок, начинает за ней ухаживать. Молодые самки не отличаются преданностью своему хозяину. Они охотно принимают знаки внимания. Время от времени владыка гарема поднимается и выясняет степень опасности. Увидев соперника слишком близко, он приходит в неописуемую ярость: открыв пасть, раскачиваясь всем туловищем и злобно рыча, прямо через тела лежащих самок и детенышей бросается на молодого. Раздувающийся длинный нос, напоминающий хобот слона (отсюда и название этих животных), дергается и фыркает. Перед соперником самец еще раз приподнимается, верхняя часть его туловища занимает положение, близкое к вертикальному, и бросается вперед. В большинстве случаев молодые «холостяки» спасаются бегством — они еще явно уступают в силе вожаку и не решаются вступить с ним в схватку. Самец же срывает свой гнев на той самке, которая была готова его предать. Хватает ее открытой пастью, бьет и всячески выражает свое недовольство. Наконец, убедившись в неприкосновенности гарема, он ложится между наиболее любимыми самками, и те преданно его ласкают, всем своим видом показывая, как они его любят.

Самую спокойную и размеренную жизнь ведут молодые самцы, имеющие одну-две самки. За ними следить легко, и ни одна не страдает от недостатка внимания. В этих маленьких группах царят мир и взаимопонимание.

На берегу животные почти все время спят, тесно прижавшись друг к другу. Разнообразие вносит купание. Эти часы наиболее приятные и вместе с тем очень беспокойные для владельца гарема. Купание явно доставляет ему удовольствие, однако в воде он менее проворен, чем молодые «холостяки», и они пользуются этим, подплывая к самкам с нескольких сторон и всячески стараясь увести их. Глава клана разрывается на части, мечась от одного похитителя к другому. В конце концов ему это надоедает, и он, издав зычный гортанный звук, выгоняет из воды своих дам.

Остров Кинг-Джордж находится в субантарктической зоне, которая необычайно богата как в видовом, так и в количественном отношении различными животными, в том числе и пингвинами. На одном месте часто гнездится до трех видов этих птиц, различающихся формой головы, размером и окраской туловища. На скалах у воды масса антарктических пингвинов с черной уздечкой на шее, столь же маленьких и суетливых, как и пингвины Адели. Другой вид пингвинов, обитающих в районе острова, — пингвины Папуа.

У меня остается еще время, и я направляюсь к громадной колонии этих птиц, находящейся на полуострове Ардли. Отлив. По песчаному перешейку, выступившему из воды, перехожу на полуостров. Галечный пляж, оккупированный пингвинами, тянется на целый километр и, огибая отдельные высокие скалы, полого спускается к воде. Пингвины Папуа такого же роста, как и пингвины Адели, но клюв и лапы у них окрашены в сочный ярко-красный цвет, а через затылок подковой проходит полоса белых перьев. Часть пингвинов находится у моря, к которому нужно только спуститься с галечного пляжа. Вначале пингвины двигаются с достоинством, но сохранить его на весь спуск у них не хватает выдержки. Через десяток метров они пускаются наперегонки друг с другом, падают на брюхо и, помогая себе конечностями, скатываются вниз. У воды пингвины вскакивают, радостно подпрыгивают и с громким криком устремляются вперед. Кормятся долго, выпрыгивая из воды в каскаде брызг, наседают друг на друга, вместе ныряют. Только насытившись, птицы успокаиваются, собираются в кучу и начинают размеренно покачиваться на волнах. Плавать, нырять и бултыхаться в воде — их любимое занятие. Сюда же вниз добираются (правда, не так быстро) и птенцы. Наиболее смелые из них ныряют в воду и, радостно гогоча, плещутся на мелководье. Возбужденные и голодные, птенцы цепко встречают взрослых пингвинов, выходящих на берег. Но те быстро проскакивают через их ряды и устремляются каждый к своему птенцу. Птенец необычайно возбуждается при появлении родителя: толкается о его грудь, машет крыльями и подпрыгивает. Он успокаивается, как только в его клюв попадает порция пищи. После еды малыш погружается в послеобеденный сон.