Подпоручик из Варшавы

Глава 1. "На ковре у начальства"

Что самое сложное в военной службе?

Не знаете?

А самое сложное – это встать в пять утра, чтобы к семи появиться на рабочем месте.

Во всяком случае, чтобы не опоздать, я решил выдвинуться пораньше, на разведку. А вообще – нужно как можно дальше бежать, все-таки на этом месте службы должны быть какие-либо друзья, товарищи или просто сослуживцы, которые отлично знают подпоручика Януша Домбровского и никак не смогут понять, какого это черта хорошо знакомый им молодой офицер, вместо привычных фраз в разговор вставляет какие-то совершенно неизвестные раньше? Почему вместо того, чтобы пожать руку знакомому офицеру, он ее не пожимает или пожимает кому-то не тому?

В общем – проблемы могут возникнуть прямо на ровном месте, а мне этого не нужно, у меня у самого этих проблем хоть одним местом жуй! Взять хотя бы ту самую Вторую Мировую Войну, о которой я так много читал в свое время! Сейчас какой месяц? Январь! А год? Тридцать девятый! Вывод? А вывод неутешительный – до начала этой чертовой войны осталось меньше семи месяцев!

Нет, война, конечно, дело нужное – сразу экономика начинает работать, тут же появляются всякие технологические рывки. Согласитесь, полезно. Вот только не для тех, кто непосредственно воюет! А самое паршивое, что именно я – воевать не особо-то и хочу, куда мне? Я вон, даже в армии не служил! Хотя да, с оружием знаком. И стрелять умею. И даже портянки мотать – все-таки на реконструкциях кое-чему научился. Вот только я не офицер, хотя это и значится в офицерской книжечке, что лежит с моей вклеенной фотографией внутри левого нагрудного кармана форменного кителя. И уж тем более, я нисколько не танкист! Если в пехоте еще худо-бедно бы смог удержаться, командуя по-типу: "идиот, займи позицию тут! А ты тут! А ты, дебил, и ты, гавнюк, копаете здесь! Отсюда и до ужина!", то в танковых войсках все совсем не так – следует знать и уметь работать с техникой, быть технически грамотным специалистом. Я, как все понимают (или вот-вот поймут), совсем не такой.

Вот поэтому у меня на боку, в офицерской планшетке и лежал один единственный листок, который грозно именовался "Рапорт", в котором было описано мое горячее желание служить в любом другом роде войск, желательно в пехоте, где достаточно кратко, буквально в двух словах описывалось мое рвение служить именно там, в войсках, а не в комиссии по "бронетанковым делам".

Собственно, именно из-за этого рапорта я и предстал перед начальником комиссии, полковником Сосновским.

Полковник Сосновский был невысок и строен, как любой нормальный танкист. Несмотря на свой немолодой уже возраст – порядка сорока пяти, может быть пятидесяти лет, он обладал обширным военным опытом: службу начинал еще в Австро-Венгерской армии, вернее в "первой кадровой роте", на основе которой позднее и были организованы "Польские легионы" Австро-Венгерской армии. Воевал, он, как можно догадаться, в годы Первой Мировой Войны, против России. Потом была служба в польской кавалерии, война против Советской России, где не старый еще Казимеж Сосновский умудрился стать ротмистром (капитаном в кавалерии) и отличиться на поле боя, за что был награжден орденом Virtuti Militari. После завершения Советско-Польской войны, продолжал службу в кавалерии, командовал эскадроном, был начальником штаба полка, после чего, в 1934-м году перешел на службу в бронетанковые войска, стажировался во Франции, и, после возвращения из нее в конце 1938-го года, был назначен недавно созданной бронетанковой комиссией.

Комиссия эта была чисто номинальной – командование Войска Польского решило использовать бронетанковые войска по Французскому образцу (неспроста многие командиры бронетанковых войск проходили обучение во Франции еще с двадцатых годов), распределив их равномерно между всеми пехотными и кавалерийскими частями, позволив тем самым выполнять только тактические задачи.

Основной целью этой комиссии было наблюдение за странами союзниками и противниками Польской Республики (в первую очередь СССР, Великобритании, Франции и Германии) с целью изучения их опыта применения бронетанковых сил. Вот только, судя по всему, особенно к выводам комиссии не прислушивались, иначе бы состав комиссии был несколько большим и не состоял всего из четырех человек, за которыми было закреплено аж два кабинета и один легковой автомобиль…

Вообще, отработав пару дней, у меня сложилось впечатление, что комиссия эта никому кроме ее участников не нужна. За эти два дня мне удалось немного покопаться в документах и прийти к выводу, что ничем серьезным эта самая комиссия не занимается. Так что, мне тут делать тоже нечего…

Полковник Сосновский был мрачен. Это было понятно сразу же, стоило мне войти к нему в кабинет. Начальник комиссии оторвал свои глаза от бумаг, лежащих перед ним и начал настойчиво сверлить меня своим тяжелым взглядом.

Желания играть в гляделки никогда за мою пусть не долгую, но достаточно насыщенную (как мне казалось) жизнь, у меня никогда не возникало, поэтому я лишь отвел взгляд в сторону и стал изучать кабинет начальника. Как-никак внутри я оказался в первый, и, надеюсь, в последний раз в жизни.

Помещение было небольшим, обычный такой вытянутый, в форме пинала кабинет, с окрашенным "казенным" белым цветом стенами. Посредине – большой стол буквой "т" стоящий, столешница которого покрыта зеленым полотном (а может и тканью), возле него четыре аккуратных стульчика со спинками. На столе какие-то бумаги, черный, элегантный телефонный аппарат, небольшой светильник с причудливым абажуром, подставка под письменные принадлежности, совмещенная с чернильницей, и, неизменный графин с водой и пара прозрачных стаканов возле него.

По правую от меня руку – два больших окна, с массивными занавесками, которые, при необходимости есть возможность задернуть и организовать в помещении темноту. По левую руку – стена, на которой виднеется деревянная накладка, поверх которой закреплена политическая карта Европы. Чуть в стороне, за спиной по левую руку от меня – шкаф с книгами, среди литературы заметны обложки с надписями на иностранных языках: французском, немецком, английском, и, кажется то ли испанском, то ли итальянском.

За спиной у полковника – стена, на которой весят неизменные портреты лидера Польской Республики, президента и ученого-химика, который пока еще не бросил свою страну (ну и немцы еще не вторглись в Польшу), Игнация Мосцицкого и главнокомандующего Войском Польским, маршала Эдварда Рыдз-Смиглы. В углу, за спиной полковника – массивный, добротный такой сейф, где по закону жанра должны храниться какие-нибудь важные документы.

Тяжело вздохнув, полковник коротко бросил:

– Садись!

Делаю два шага вперед, и, отодвинув первый к полковнику стул по левой стороне от основания стоящего буквой "т" стола, сажусь. Дождавшись, когда я устроюсь на предложенном месте, полковник задает один-единственный вопрос, которого я никак не ожидал услышать:

– Зачем Эльжбету обидел?

Вот что ему ответить? Да и кто он такой, этот полковник, почему его так беспокоит эта самая Эльжбета, которая бросила меня (вернее прежнего владельца моего уже тела?). Вот кто он? Отец? Дядя? А кто его знает? И что ему ответить?

Как обычно, мысленно выругавшись про себя, лезу в правый нагрудный карман форменного кителя и достаю на свет божий сложенный вчетверо листок. Для виду поколебавшись, протягиваю его полковнику. Тот аккуратно принимает его, разворачивает и начинает напряженно читать. На прочтение у него уходит меньше минуты, еще примерно раза в два больше времени – на осмысливание, после чего полковник выдал свой вердикт, от которого легче как-то не стало:

– Ясно. Я поговорю с ней.

– Виноват, пан полковник! – Вскочил я на ноги и включил "недалекого солдафона", во всяком случае, как мне казалось. – Не считаю это необходимым! Она сделала свой выбор. Ее не устраивает, что я уделяю большую часть времени службе, так пусть. Насильно мил не будешь!

Полковник ненадолго задумался, после чего вернул мне послание. Внимательным взглядом посмотрел на меня, возникло даже такое ощущение, что он изучает меня в прицел винтовки, после чего кивнул, и вновь сказал:

– Садись.

Я благодарно кивнул, вновь устроился на свое место, и, пока начальник комиссии не стал меня грузить служебными делами, решил взять "быка за рога", то есть подать рапорт о переводе дальше по инстанции. Короткое движение руки, и одинокий лист бумаги оказывается на столе перед полковником. Тот не сказав ни слова на мою дерзость (как посмел перед старшим по званию без разрешения что-то класть на стол перед его полковничьем величеством!), вновь погрузился в чтение. Дочитав где-то до середины, полковник скомкал лист бумаги и разъяренно вскочил на ноги.

Вытягиваться по стойке смирно пришлось и мне.

– Ты, щенок, что, из-за каждой юбки будешь губить все дело? Как ты тут пишешь? – Развернув скомканный лист бумаги, Сосновский принялся меня цитировать. – Ввиду низкой квалификации не могу выполнять поставленные передо мной задачи командования?! А кто писал отчет по применению "кацапами" и "колбасниками" бронетехники в Испанской войне? Кто давал характеристики немецким и русским танкам, как их, "русским-Виккерсам"? Часть этого отчета была зачитана министру обороны! Не каждый майор или полковник имеет возможность не то что предоставить свой рапорт на самый верх, а даже надеяться на это!

Замолчав на полторы минуты, полковник Сосновский внимательно продолжил смотреть мне в глаза. На этот раз я взгляд не отводил – так как если я его отведу, то признаюсь в своей слабости. Так и не добившись результата от меня, начальник комиссии разорвал мой рапорт на несколько частей и кинул в мусорное ведро для бумаг, стоявшее у него под столом.

– Рапорт я не подпишу! Фантазер! В пехоту он захотел! Нет, я понимаю еще в кавалерию, но в пехоту!

Разочарованно махнув рукой, полковник успокоился, сел на свое место, после чего резко сменил тему:

– Значит так, подпоручик Домбровский. Чтобы дурью не маялся, напишешь мне проект развития наших бронетанковых сил на последующие пять лет. Подробно. С обоснованием твоего видения проблем. Писать будешь на печатной машинке. Негоже отправлять наверх проект, написанный твоим корявым почерком! Как проект прошьешь, ко мне его на стол. Будем разбираться с твоими тараканами в голове и думать, какую эти тараканы смогут принести пользу нашей стране. С этого дня, ты, подпоручик Домбровский, находишься на казарменном положении. Ночуешь в кабинете. Отлучаешься только за необходимой литературой. И еще, срок тебе – до понедельника! Вопросы?

Не дожидаясь момента, когда я озвучу вопросы, которые у меня обязательно должны появиться, закончил:

– Нет вопросов. Вы свободны, подпоручик!

Мне не остается ничего, кроме как вскочить на ноги, принять строевую стойку и гаркнуть уставное:

– Tak jest!

Короткий поворот через левое плечо, шаг вперед, четким движением ног развернуться, задвинуть стул на место, вновь повернуться через левое плечо, и, твердой, в идеале строевой походкой (ну какой из меня строевик, мать вашу! Конечно же строевая у меня не получится), направляюсь к выходу. Стоит мне протянуть руку к дверной ручке, как в спину слышу негромкий, спокойный, но твердый голос полковника Сосновского:

– Если бы я не обещал твоему отцу, что сделаю из тебя человека, ты бы даже в военное училище не поступил!

Повернув голову через левое плечо, отвечаю:

– Я знаю, пан полковник!

Увидев наполняющиеся яростью глаза начальника комиссии, быстро открываю дверь и покидаю кабинет, задумываясь о том, что все может оказаться намного хуже, чем я думал на самом деле – если полковник знает моего отца (биологического отца этого тела), то он мог знать меня с самого детства, что может привести к самым печальным последствиям, начиная от возникновения просто нежелательных вопросов, и, заканчивая застенками местного гестапо, кстати, как оно там называется???