Похождения Вани Житного, или Волшебный мел

Глава 23. Метро «Улица 1905 года»

— Да–а, — протянул Шишок, когда вновь оказались на Новослободской, — с метёлками Раиса Гордеевна, конечно, хорошо управляется, туг уж ничего не скажешь, а вот что касается ворожбы… Ворожейка из неё, как из меня водяной.

— Значит, думаешь не нужно… — Ваня замялся и быстро докончил: — маму спасать? А вдруг Раиса Гордеевна права?

— Да где ж её теперь искать? — проронил Перкун. — Куда нам теперь?

— Потерялся след, — пробормотал Шишок. — Заплутали мы в этой Москве, хуже чем в теряевском лесу… Ровно какому московскому лешаку дорогу перебежали…

Поехали куда глаза глядят — а глаза глядели в направлении центра, и приехали на станцию метро «Улица 1905 года». Тут возле афишного стенда с жирно напечатанными именами различных певцов Шишок приостановился и воскликнул:

— Погодите‑ка! Она ведь хотела стать великой певицей!.. Всё для этого отдала… — при этом домовик взглянул на Ваню. — Наизнанку себя вывернула… А вдруг стала?! Фамилию сто раз могла сменить — у баб это запросто, а имя‑то осталось!

Стали искать певицу с именем Валентина — но никаких Валентин на афише не было. Была Алла, две Ирины, Наташа, Кристина, даже Эдита была — а Валентины не было.

— Может, она в Большом театре поёт? — предположил Перкун.

— В «Золотом петушке»? — усмехнулся Шишок. — Арию Шемаханской царицы?

Тут все увидели толпу народа, которая двигалась прямо по проезжей части. Впереди ходко шла весёлая молодёжь, дальше топали люди постарше, полно было дедушек и бабушек. Некоторые несли красные флаги. Шишок тут погладил свою медаль и расправил плечи. А Ваня заметил несколько человек с камерами и вспомнил, как в инфекционке его снимали для телевидения.

— Чего это такое? — спросил Шишок, провожая взглядом шествие. — Куда это народ несёт?

Из процессии ему отвечали:

— На Останкино идём, лжецов уму–разуму учить!

— Телецентр будем брать — чтоб народ не охмуряли!

— Сейчас Останкинскую башню ломать будем! Айда, пенсионер, с нами!

Шишок в недоумении поглядел на Ваню:

— Ничего не пойму!.. Какую башню, хозяин? Какой телецентр?

Ваня рассказал, что благодаря Останкинской башне телевизоры смотрят в каждом доме, и Шишок даже подпрыгнул:

— А–а–а! Так это я завсегда с удовольствием! Моя бы воля — я бы все телевизоры до одного в расход пустил! — и, пристально поглядев на Ваню, помчался догонять шествие. Ваня с Перкуном, делать нечего, поспешили следом.

Скоро троица, обогнав многих, шла в серёдке тесной толпы. Из разговоров вокруг Ваня понял, что демонстранты только что прорвали кольцо милиции вокруг Белого дома, хотя ментов там было — тьма!

— Вот именно что тьма! Я слыхал, тыщ десять! — говорил какой‑то мужик в очках. — Как‑то подозрительно: чего это они тринадцать дней никого не пропускали, а тут нате–ко — пустили безоружных!

— Дак ведь какая толпа народу вышла! Сомнут! — отвечали ему.

— И наши ребята, знаешь, какие крутые! — кричал парень в каске, и в подтверждение постукал себя по твёрдому головному убору.

— Ну да, отняли вы у ментов пару касок да три щита, ну ещё четыре дубинки — как‑то очень уж легко менты расстались со своей амуницией…

— Легко! Ну, ты, мужик, даёшь! — обернулся идущий впереди паренёк с громадным синяком под глазом. — Гляди, какой фингал мне поставили! А Лёхе башку проломили! Эй, Лёха, покажись!

Шагавший впереди Лёха, который не мог слышать разговора, мотнул головой вопрошающе, дескать, чего надо. Голова у него и вправду была перевязана клетчатым шарфом.

— Не–ет, ребята, это все несерьёзно! — говорил очкастый. — Сильно на провокацию смахивает. Настучали по башкам для отвода глаз — и пропустили. Дескать, освобождайте своих депутатов, сколько влезет! Читали, небось, как в 1905 году‑то было, в кровавое воскресенье… Поп‑то Гапон[73] — провокатор… А сегодня ведь тоже воскресенье…Чего‑то там у них на уме у дерьмократов этих — только вот чего?!

— Ладно тебе каркать! — рассердился парень в каске. — Может, ты и есть этот поп Гапон? Не хочешь идти, сваливай, нечего народ баламутить.

И очкастый, пожав плечами, замолчал.

Ваня крепко вцепился в руку Шишка, а тот поглядел удивлённо, дескать, ты чего, хозяин? Видать, никаких опасений у него не возникало. И Ваня тоже понемногу успокоился. В самом деле — ну что тут может случиться?.. Это же не тёмный теряевский лес — столица! И он не один тут, толпа народу кругом. Вон как дружно идут! Ваня даже спросил у паренька с синяком, сколько здесь примерно человек. Окинув хозяйским взглядом нескончаемую демонстрацию, паренёк сказал:

— Сто тыщ будет, зуб дам!

И Ваня совершенно успокоился. Кто‑то говорил, что вообще, конечно, зря попёрлись в Останкино, Кремль‑то рядом был. И там ведь Ельцин засел, а до телецентра часа два пилять, если не больше. Стемнеет, пока придём…

Вдруг раздался гудок машины — и Ваня через головы взрослых увидел грузовик, который прокладывал себе дорогу в толпе. Оператор, шагавший немного впереди, мигом нацелился камерой в машину.

В толпе получилась Замятина, людской омут, и Ваню с Шишком закрутило и разбросало в разные стороны. В грузовике сидели какие‑то парни и потрясали автоматами. «Мы с вами! — кричали парни. — Ща мы им устроим!». Шишок постарался протолкнуться к Ване, правда, не совсем это у него получилось. Но Ваня нет–нет да и различал маленького Шишка среди идущих — и то ладно. Машина теперь ехала где‑то впереди — и идти стало спокойнее. Но в течение пути ещё пара машин с вооружёнными людьми пыталась проложить себе дорогу в толпе. Перкун, семенящий сзади, просипел Ване в самое ухо (едва не заглянув клювом в ушное отверстие):

— Не попадём ли мы тут, как куры во щи, а, Ваня?! Что Шишок, наш командир, думает?

Ваня оглянулся: Шишок оживлённо болтал с каким‑то дедом, у которого на пиджаке алели орденские планки. Ваня разобрал слова — Сталинград, Курская дуга, рейхстаг[74]… Шишок встретил фронтовика — и его теперь калачом отсюда не выманишь. Очкастый мужик, так и шедший поблизости, взялся за своё: кивая на машины, в кузове которых сидели вооружённые люди, говорил:

— А что это за ребята? Что‑то их раньше с нами не было…

— Подмогу прислали! — огрызался парень в каске. — Всё правильно. А как ты собирался Останкино брать без оружия‑то?

— А может, они нас этим оружием‑то и встретят, там, у Останкина?..

— Вот, зараза, хватит каркать! — закричало уже несколько голосов из толпы.

По дороге к идущим присоединялись всё новые дедки и старушки, кто‑то рассказывал, что Ельцин собирается ввести в Москве чрезвычайное положение, дескать, по радио слышали…

Наконец вдали показалась телебашня. Ваня, несмотря на усталость, с интересом разглядывал сооружение. Чем ближе подходили, тем внушительнее казалась железная конструкция. Но к ней не пошли, завернули к телецентру, площадь здесь была ярко освещена. В глубине, за широкой стеклянной витриной, стояли люди в чёрных масках, с автоматами и невидяще смотрели на них. Ваня поёжился: зачем они лица скрывают… Никто не знал, что теперь делать. Очкастый мужик стал озираться:

— А где машины‑то? Где эта хвалёная вооружённая подмога? Небось, маски надела и в нас нацелилась…

Толпа загудела. Машины и правда куда‑то пропали вместе со всеми, кто в них сидел. Ваня увидел Шишка далеко позади, тот по–прежнему вёл оживлённую беседу с фронтовиком.

— Мистика! — воскликнул Лёха — парень с перевязанной шерстяным шарфом головой.

И тут сверху, из окон телецентра, раздался выстрел — и Ваня увидел, как этот Лёха рухнул на асфальт. И началась канонада. Стреляли из телецентра, из зданий рядом, из‑за угла вывернул БТР, тьму прорезал свет прожектора — и грохнуло так, что у Бани уши заложило. Стреляли только с одной стороны — демонстранты оказались безоружны и на стрельбу не отвечали. Оглохший Ваня ничего не мог понять — он крутился на месте, а вокруг в полном молчании один за другим падали люди. Как в кино! Наконец он решил, что всё это сделано нарочно: конечно, вон же телецентр, это какая‑то телевизионная съёмка, а все вокруг — актёры. Поглядел на здание: небось, тут из каждого окна снимают. Нет, из одного окна стреляют, а из соседнего снимают…

Звук включился — Ваня с интересом наблюдал за профессиональной игрой каждого подкошенного выстрелом. Некоторые играли убитых — и не двигались, даже если как следует дёрнуть их за руку. Другие представлялись ранеными и так стонали, что Ваня засмеялся — до чего здорово играют! Какой‑то оператор полз, толкая перед собой камеру — Ваня засомневался, то ли он из тех, что снимают, то ли из тех, что играют… Раздался выстрел — оператор больше не двигался, и Ваня понял: он из тех, что играют. И тут Ваня увидел Шишка, бежавшего к нему со зверской рожей, — Шишок подбежал и свалил Ваню на землю так, что он сильно ударился локтями.

— Ты чего! — рассердился Ваня и хотел подняться, но Шишок, который и сам упал рядом, нацепил ему на голову бог весть где подобранную каску и зашипел: — Ползи, хозяин, за мной, видишь, там деревья — нам туда. И пошевеливайся! Уходить надо!

Ваня ухмыльнулся — конечно, Шишок ведь в кино да телевидении ничего не смыслит, откуда ему знать про съёмку!.. Но решил подыграть домовику — и ловко пополз к деревьям, а выстрелы так и грохотали вокруг, пули вжикали, а люди, которым досталось играть живых и даже не раненных, тоже лежали на земле и расползались кто куда. Какая‑то старуха в платочке, завязанном впереди, как у Василисы Гордеевны, сидела на корточках, не решаясь, видать, лечь на грязный асфальт и, закрываясь от стрельбы хозяйственной сумкой, причитала:

— Люди, да что ж это делается? Дожили–ись! Вот тебе и советская власть не угодна была! Вот тебе и коммунисты — всё не хороши были! А и где ж это видано, чтоб по своим стреляли–и! Люди–и!

Но дальше в её роли слов, видать, не было — потому что старуха повалилась навзничь и замолчала.

— А где ж Перкун‑то? — озирался Шишок. — Не видал ты его, хозяин?

Ваня замотал головой, приподнялся, но Шишок живо прижал его к асфальту. Доползли до лип, под которыми разросся густой кустарник. Шишок велел Ване оставаться тут, а сам пополз обратно искать Перкуна. Вдруг раздалось оглушительное, как выстрел, кукареку — Ваня поднял голову и увидал на верхней ветке петуха. Мальчик позвал Шишка, показывая пальцем вверх, Шишок посмотрел куда надо, но махнул рукой, он полз к очкастому мужику, игравшему тяжело раненного. Шишок подполз к нему, подхватил под мышки и поволок к деревьям. Очки у мужика были в сплошных трещинах, а глаза за очками… Ваня увидел, что они все в крови и какой–то склизкой водице, и мужик так страшно кричал, что Ваня понял: играть так никто бы не смог…

И вмиг всё для Вани осветилось новым и страшным светом. Это была не игра, это была не телепередача — это была жизнь, и возле этого телецентра могли убить каждого… Шишок снял с мужика очки — охнул и заоглядывался:

— Эх, Василису Гордеевну бы сюда!

Но бабушки Василисы Гордеевны здесь не было. Зато полно было других стариков и старух. Шишок вытащил из‑под огня ещё нескольких человек, в том числе своего знакомого — фронтовика с орденскими планками. Старик зажимал руками живот и охал. Шишок помогал раненым, а Ваню с Перкуном, который ни за что не хотел слетать вниз, как будто на дереве было безопаснее, отправил за подмогой — раненых надо было срочно доставить в больницу. Ваня побежал, Перкун молча полетел следом.

Увидев «Скорую помощь», — вот повезло‑то! — Ваня выбежал на средину дороги и растопырил руки. «Скорая», заскрежетав тормозами, остановилась, шофёр с матом вывалился в дверь — но, увидев Ванино лицо, замолчал. Врач с медбратом безропотно последовали за мальчиком в каске и петухом. «Носилки не забудьте!» — деловито напомнил Ваня. За домами, на детской площадке, наткнулись на фронтовика и мужика, того, который прежде был в очках, — Шишок утащил их подальше от места событий. Самого Шишка не было — наверное, вернулся обратно, чтоб переправить сюда остальных. Мужик уже не кричал, лежал неподвижно, врач подошёл к нему, нагнулся, пощупал пульс — и покачал головой. Потом подбежал к фронтовику, разворошил дедову одёжку и, поглядев на живот, смачно выматерился. Деда положили на носилки и унесли, после прибежали за неподвижным очкастым, а Ваня вдогонку им крикнул, что там и другие есть, много. Врач, не оглядываясь, отозвался, что вызовет по рации машины «Скорой помощи».

Дождавшись врачей, сдав всех вынесенных с рук на руки, трое друзей сели, где стояли — в детской песочнице. У Вани под каской раскалывалась голова, а Перкун, внезапно утратив человеческую речь, кудахтал без остановки.

— Ну, ну, ну, — успокаивал его Шишок. — А вот я тебе пшена сейчас дам, горошку… Ну, петушок, перестань… Перестань, хорошая птица… Мирная птица. Добрая птица. Такая она, людская жизнь…

Ваня в недоумении глядел на освещённые окна девятиэтажного дома. Из одного окна высунулась женщина и стала звать какого‑то Вовку. Дескать, немедленно домой, а то она сейчас спустится и задаст ему. Звала, звала — Вовка не откликался. Ваня понадеялся, что этот неизвестный Вовка не побежал на звуки интересной стрельбы…

Шишок, понурившись, сказал:

— Я ничего не понимаю в этой жизни, хозяин. Ничегошеньки. — Потом добавил: — Пойдём, что ли?..

— Куда? — спросил Ваня, хотя, по правде говоря, ему сейчас было совершенно всё равно, куда идти.

— Может, к Белому дому? — полувопросительно сказал Шишок. — Этот мужик‑то в очках ведь прав оказался, провокация тут налицо… Что там теперь с этими будет, которые в Белом доме‑то засели? Надо их предупредить о том, что тут случилось… Как думаешь?

Ваня кивнул: надо. И они пошли. Перкун же, перестав кудахтать, так и остался стоять, где стоял, едва его не потеряли — хорошо, вовремя спохватились. Решили тогда сделать для петуха поводок, Шишок даже пожертвовал для этого солдатский ремень, на котором крепилась до сих пор его балалайка.