Похождения Вани Житного, или Волшебный мел

Глава 24. Белый дом

В метро на свету попытались почиститься. И Ваня, и Шишок после того, как, ползая по–пластунски, вытерли асфальт возле Останкино, выглядели не лучшим образом. Да что там! Как настоящие бомжи. Один Перкун был чистеньким, пёрышки так и переливались в свете лампочек. Только он по–прежнему молчал, стоял, где укажут, шёл, куда поведут. Даже на эскалатор не среагировал…

Контролёр в метро попыталась их остановить, но, когда Шишок с широчайшей улыбкой и нарочитым иностранным акцентом объяснил, что они везут чрезвычайно ценный экземпляр, отловленный в лесах Тайгета[75], в московский зоопарк, — дежурная их пропустила, несмотря на затрапезный вид «иностранцев». Может, она решила, что ловцы заявились в метро прямиком из этих самых лесов?.. Вышли из метро в ночь и двинулись в сторону Белого дома. Ещё только подходя к Москве-реке, услышали машинизированное громкоговорение:

— Россия говорит «нет» тоталитаризму[76]!

— Страна за Ельцина, за демократию[77], за рыночные реформы[78]!

— Сдавайтесь, пока не поздно!

Жёлтая бронированная машина стояла на подступах к Белому дому, оттуда и звучали на всю округу усиленные мегафоном речи.

Белый дом выглядел внушительно — только тёмным он был, светились редкие окошки. И площадь вокруг дома была едва освещена. Вся она была заполнена сидящими на корточках милиционерами в камуфляже, в касках, бронежилетах, в руках у каждого — автомат. Рядом лежат или стоят пластиковые щиты. Ваня вспомнил, как в толпе демонстрантов говорили, что милиции тут десять тысяч человек. Мальчик стал считать танки и насчитал 12 штук, стояли ещё бронетранспортёры и всякая другая техника. Попытались пройти мимо милиционеров, но ближайшие живо загородились щитами и сунули под носы и клюв автоматы:

— А вы куда это?

Шишок указал на Белый дом. Какой‑то мент громко заржал:

— Ну, комедия! Дети, старики, птицы — вот на кого они надеются!

Другой, подсмеиваясь, сказал:

— Их уж сегодня один раз освободили. Хватит! Хорошего понемножку!

Ваня, которому после нынешнего вечера ничего уже не было страшно, снял с плеч котомку и по примеру Шишка стал врать жалостным голосом:

— Дяденьки, мне бабушке пирожки надо отнести… Пожалуйста… Голодная она там сидит, в этом доме, который уж день не евши…

— А нечего сидеть! Пускай бумагу подпишет, какую надо, — и идёт на хрен!

— А ну кыш отседова! Нечего вам тут делать!

Для вида отошли, но Шишок, подмигнув Ване, достал из котомки ветку Березая с последней оставшейся шишкой и отправился обратно, поручив петуха на поводке Ване.

— Нет, я с тобой, — запротестовал мальчик. — Куда ты, туда и я. Что бабушка Василиса Гордеевна сказала?.. Чтобы ты за мной приглядывал. А как же приглядывать — если ты в доме, а я за порогом?!.

— Вместе так вместе… — вздохнул Шишок. — Только, боюсь, опасно там будет, в этом Белом доме‑то, как бы не стал он чёрным…

— Ничего не знаю, — заупрямился Ваня и сделал шаг вперёд.

— Ладно, хозяин, — вздохнул Шишок, — только действовать по моему сигналу. Как только услышишь взрыв, бегом во–он к той двери… Видишь, приоткрыта…

Ваня кивнул. Шишок сунул ему спрятанную было каску, Ваня надел её поверх черной шапки, а домовик, помахивая сосновой веткой, вразвалочку пошёл к милиционерам. Мальчик двинулся следом, петуха повёл за собой.

— Хочешь, фокус покажу? — подойдя к одному из сидящих на корточках, спросил Шишок, обмахиваясь веткой, ровно ему было жарко. Милиционер поднялся и с высоты своего роста послал его куда подальше. Тут Шишок на глазах мента оторвал от ветки шишку — и тот вдруг понял, что никакая не шишка росла на ветке, а самая настоящая граната… Но понимание это было запоздалым — потому что дедок уже бросил гранату и сломя голову мчался к дверям, ведущим в Белый дом, а мальчишка с дурацким петухом на поводке вприпрыжку бежал за ним.

Ваня, обернувшись, увидел взрыв, которым разметало милиционеров в разные стороны… Он сам был на краю этого взрыва — как только его не задело каким‑нибудь осколком! А Шишок уже ворвался в двери и держал их открытыми. Ваня заскочил туда следом за домовиком, а Перкун залетел за ним. Вслед им стреляли — но выстрелы только мазнули по белой стене, отбивая каменные гранулы. Откуда‑то выскочил парень с автоматом, оказывается, стоял на боевом дежурстве, охранял дверь с этой стороны. «Ну вы даёте!» — воскликнул полувосторженно. Шишок мимоходом козырнул ему, друзья мчались вверх по широкой лестнице — и только на втором этаже остановились.

— Шишок? Ты что? — запыхавшись, говорил Ваня. — Ты же кучу народу там поубивал…

— Шишкой‑то? — воскликнул Шишок. — Иди‑ка сюда…

Они вбежали в комнату с табличкой на двери, где значилось, что здесь находится комиссия по сельскому хозяйству, только никакой комиссии за дверью не было, комната была пустой и тёмной. И осторожно выглянули в окно: дым от взрыва рассеялся — и милиционеры, все как один, поднялись на ноги. Ваня только крякнул. Думать про свойство шишек лешаковой ветки у него не было никакой охоты. Ясно было одно: подарок оказался не простой, и хорошо, что Ваня не выкинул ветку — каждая лесная шишка сослужила им службу, каждая ох как пригодилась в этом городе!

А из жёлтого броневика, стоявшего в пятидесяти метрах от дома, доносились мегафонные речи — слышно было так, будто в комнате находится радио и включено на полную мощность. Один из депутатов-демократов предлагал своим товарищам признать Указ № 1400[79] о роспуске парламента, президент‑де гарантирует им зарплату в 25000 рублей. Все, признавшие Указ, будут работать в органах администрации, а кто пожелает, может выйти на досрочную пенсию, размер которой будет составлять 75% от зарплаты.

Троица шагала вверх по лестнице, по коридорам — и всюду прельстительные речи из жёлтой машины были слышны очень хорошо.

— Депутатская квартира в Москве, само собой, останется за депутатом! — кричал мегафонный голос. — И все привилегии будут сохранены! Признайте указ — и вам всё простят! А иначе — берегитесь!..

Навстречу друзьям попадались бледные люди в помятых костюмах. Шишок спросил у одного из депутатов:

— Это что ж, всюду такая слышимость, по всему дому?

— Всюду.

— И давно они так?

— Все две недели, круглые сутки.

— И ночью? — спросил, ужаснувшись, Ваня, которому больше всего сейчас хотелось спать.

— И ночью.

— А где их не слышно‑то? — поинтересовался мальчик.

— Всюду слыхать, нет такого уголка, где можно укрыться. Надоели хуже горькой редьки.

— Ну и как — кто‑нибудь поддался на провокацию? — спросил Шишок.

— Никто! — с гордостью отвечал депутат.

— А где тут у вас штаб? — спросил Шишок — У нас важное донесение…

— Штаб? Я не знаю, где штаб… Если есть он, то где‑то там, наверху…

Поднялись на последний этаж, шли по тёмному коридору, освещая себе путь фонариком и заглядывая во все двери по очереди: где было темно и пусто, а где горели свечки и сидел или лежал народ. Помня радиообращение мэра, слышанное в каптёрке Казанка, Ваня внимательно вглядывался во встречных людей. Ни один пьяный на глаза им не попался, правда, вот наркоманов Ваня никогда не видал, разве что по телевизору в инфекционной больнице, но серьёзные депутаты на наркоманов никак не походили. Кто такие морально неустойчивые, мальчик не знал, Шишок на вопрос пожал плечами и сказал, что морально неустойчивых он тут не заметил, хотя баб в доме предостаточно. Да и не до того им… Оружия ни у кого не было — и Шишок только качал головой. Многие были в верхней одежде, это потому, понял Ваня, что отопление в Белом доме отключили. Им самим нисколько не было жарко, и шапки снимать не хотелось.

Заглянув в очередную дверь, увидели женщину, которая сидела возле ряда шкафов с какими‑то документами и тихонько плакала, Шишок подскочил к ней:

— В чём дело? Вас кто‑нибудь обидел? Где этот гад?

Женщина покачала головой:

— Да что вы, кто тут меня обидит… Помыться мечтаю, две недели немытая! Воду‑то горячую отключили. Без света сидим и без воды… — женщина опять всхлипнула.

Шишок с Ваней переглянулись — ну и ну! В том, что не мыться можно месяцами, а не то что неделями, оба были солидарны. Ну а свет — днём‑то ведь светло, а ночью спать надо.

Набрели на буфет: буфетчица в белом кружевном передничке поверх пальто и белой же накрахмаленной наколке в волосах сидела за одним из столиков и меланхолично рвала бумажные салфетки.

— Вам помочь? — галантно предложил Шишок.

— А? Чего? — вскрикнула буфетчица и прекратила мусорить. — Ничего съестного не осталось… Хоть шаром покати…

Тут взгляд её упал на петуха, которого вёл на поводке мальчик, — и в глазах буфетчицы зажёгся алчный огонь… Ваня попытался заслонить Перкуна своим телом, но из этого ничего путного не вышло. Буфетчица встала и, как сомнамбула, направилась к троице.

— Но, но, но! — выступил вперёд Шишок. — Это бесценный экземпляр, племенной, за него, знаете, сколько золотых слитков отвалили! Для разведения куплен, для улучшения куриного рода…

Буфетчица, услыхав про золотые слитки, мигом сникла и, сев за ближайший к двери столик, вновь принялась рвать салфетки.

А из бронированной жёлтой машины теперь трезвонили, что попытка захвата телецентра провалилась, государственный переворот не удался.

— Люмпены, посланные Верховным Советом, убили ни в чём не повинного милиционера, охранявшего вход в Останкино, и сотрудника телецентра! — разносилось по зданию. — Кровь невинных жертв ляжет несмываемым пятном на тех, кто взбаламутил несознательные элементы.

Послушали ещё — но про тех, кто был убит стрелявшими из телецентра, ничего не говорилось.

— Ядрёна вошь! — воскликнул Шишок, подбежал к окну и, распахнув его, разразился двенадцатиэтажным матом в сторону жёлтой машины.

Заглянули ещё в одну дверь — там несколько депутатов горячо спорили между собой. Один говорил, что руки у Ельцина теперь, после попытки взятия телецентра и мэрии, развязаны — и он как пить дать отдаст приказ стрелять по Белому дому. Другой возражал, что Ельцин всё же не Пиночет — он будет действовать с оглядкой на Запад, а западные демократии ни за что не одобрят обстрел парламента, пусть даже и красного, как утверждает президент. Третий, послушал–послушал и сказал:

— Уверен, что без стрельбы не обойдётся, а Запад даст добро. И… поделом нам! За грехи надо расплачиваться… Кто одобрил в девяносто первом развал Союза? Кто ратифицировал договор о роспуске СССР? Мы — причём почти единогласно. Только собственной кровью можно смыть этот позор…

— Петрович, ты уж что‑то того, — говорил четвёртый, — куда‑то не туда заехал. Да и чем тут теперь поможет наша кровь? Нет, демократы стрелять в парламент, впервые в русской истории избранный всеобщим голосованием, не будут, я уверен. Просто у–ве–рен!

Заметив тут малюсенького старикашку с медалью «За отвагу» и мальчика с петухом на поводке, — причём петух вдруг закукарекал, — депутат несколько растерялся, приоткрыл рот, собираясь задать какой‑то вопрос, но не задал. Потому что в этот момент в дверь ворвался сильно запыхавшийся человек и закричал:

— Из верных источников стало известно, что отдан приказ стрелять по Белому дому.

Депутаты схватились за головы, но все решили, что останутся в Белом доме несмотря ни на что.

— А мы что будем делать? — спросил тихонько опечаленный Ваня. — Неужто и тут будет то же самое, что у телецентра?!

— Спать, — сказал Шишок, первым покидая кабинет. — Утро вечера мудренее.

Нашли пустую комнату, вытащили из шкафов папки с бумагами, шкафы придвинули вплотную к окнам, а часть папок подложили под головы. С Перкуна стащили ошейник — и петух взлетел на шкаф, оставшийся у стены. Накрылись — один пальтецом, другой зипуном. Но уснуть под непрерывное громкоговорение жёлтой бронированной машины было трудно. Тогда Шишок, стараясь переорать броневик, стал петь всякие ухарские частушки. Петух же, ни на что не обращая внимания, преспокойно дрых на своей верхотуре. Потом Шишку надоело надрываться — и он замолчал, а людям с мегафоном не надоедало, впрочем, в бронемашине, видать, дежурили по очереди — голоса всё время менялись. Всё‑таки кое‑как им удалось уснуть.

Проснулся Ваня с улыбкой — ему снилось, что мамка гладит его по щеке и шепчет: «Иванушка, просыпайся, в школу пора!» — Ваня даже ответил: «Сейчас, сейчас!» Приоткрыл глаза — солнечный луч пробился в щель между шкафами, заглянул в лицо, мальчик улыбнулся — а мамы‑то и нет. Только Шишок дрыхнет рядом, и гигант–петух бродит по комнате, заваленной какими‑то договорами, приказами, постановлениями, проектами законов…

И тут раздался ужасающий грохот, как будто началось землетрясение! Ваня вскочил на ноги, а Шишок даже опередил его, выбежали из кабинета, заскочили в соседний, бросились к окошкам: танки выстроились на мосту через Москву–реку и прямой наводкой били по окнам Белого дома.

На Ваниной голове в очередной раз оказалась каска, забежали за петухом — и понеслись куда‑то по коридорам, где был полный бедлам: как оказалось, стрельба для многих депутатов явилась неожиданностью. Пахло гарью, некоторые кабинеты оказались без дверей — их разнесло в щепки, и оттуда выползал чёрный дым. Навстречу шли люди с огнетушителями наперевес — тушить очаги возгорания. И тут петух вдруг опять заговорил по–русски, на бегу он читал стихи:

Ваня с Шишком только переглянулись.

— Всё понятно, — вздохнул Шишок. — Сошёл с ума! Не вынесла птица. Всё же, что ни говори: мозги‑то куриные…

— Сам ты сошёл с ума! — поднявшись под потолок коридора, где было гораздо легче передвигаться, сипел Перкун. — Это же Раиса Гордеевна нам читала, забыл, что ли? И это был ответ на мой вопрос, а не на твой. После того как ты спросил, где найти Валентину, я произнёс: «А что с нами будет?», вот Пушкин и ответил… Всё сходится — ночь и крик товарищей… Ещё как ведь вчера кричали, раненые‑то!.. Да и сегодня днём, видать, то же будет… Жалко, не прочитала Раиса Гордеевна следующую строфу… Как бы нам тоже не закричать!..

— Не каркай! — одёрнул его Шишок. — Ты же не ворон — петух!

Перкун старался двигаться на малой скорости, не опережать спутников, а лететь над их головами. Ужас, толчея и неразбериха были такие, что на золотого петуха под потолком мало кто обращал внимание.

— Интере–есно, — бормотал Шишок. — Выходит, не такая уж никудышная ворожейка Раиса Гордеевна… Может, и на вопрос про мел дала дельный ответ? Как она сказала‑то, кто помнит? Зимой или никогда, так?

— Про Бураново ещё… — напомнил Ваня.

— Да, Бураново…

Но тут бабахнуло так — что впору уши зажимать. Стены Белого дома сотряслись. Ваня даже присел, а Перкун свалился с высоты, он был на грани обморока, но сейчас же поднялся, чтоб не стоптали, и побежал вместе со всеми по полу.

— Вот сюда‑то бы невидимый мел! — воскликнул Шишок. — Оградились бы сейчас от этих стрелков… Хрен бы они нас достали! Эх, ядрёна вошь!

Вспомнив, что говорила Анфиса Гордеевна про свойства мела, Ваня от всего сердца пожалел, что не добыли они невидимый мел к этому моменту. Мальчик даже чуть не заплакал от досады, но скрепился, а то подумают, что стрельбы испугался…

Шишок в промежутке между выстрелами заглянул в одну из комнат без дверей — и увидел, что она вся разбомблена, в дыму и чаду, в крошеве стеклянных осколков, но фасадная стена, на удивление, целёхонька.

— Это как же так получается?! — воскликнул Шишок, знавший толк в боевых действиях.

Кое–где вились огоньки пламени, которые Шишок стал затаптывать, а Ваня с Перкуном взялись ему помогать. К ним присоединились несколько депутатов, в одном из которых Ваня признал Петровича, — это он говорил о том, что только своей кровью депутаты могут смыть грех развала страны. Галстук Петровича — серебристо–серый, в красную поперечную полоску — сбился на сторону. Он стал объяснять, что танковые орудия стреляют снарядами с лазерной наводкой, потому и попадают точно в окна, а фасад здания остаётся целым и невредимым.

— Берегут Белый дом для новых — ручных — парламентариев, — усмехался Петрович.

Выскочили из дыма и последовали за этой группой депутатов, которые двигались наперекор основному потоку, не вниз по лестнице, а вверх. Пошли, а потом помчались по коридору. Бежали на выстрелы, которые раздавались из какого‑то кабинета. Распахнули дверь — и увидели несколько человек с автоматами. Укрываясь за стенами и время от времени высовываясь в окна, они пытались отстреливаться.

— Быстро туда! Сейчас бабахнет! — закричал один из вооружённых: и все — в том числе новоприбывшие — стремглав вылетели из кабинета. И вправду бабахнуло! Видать, выстрелы танковых орудий направлялись в окна, откуда постреливали.

Когда поднялись на ноги — оказалось, что Шишок остался без фуражки, вчерашнего подарка Казанка. Схватившись за голову, он смачно выругался! Сколько ни искали — фуражка пропала бесследно. Жалко, а что поделаешь!

Вооружённые побежали искать новую точку. Петрович с группой депутатов — за ними. А Шишок с Ваней вошли в соседнюю дверь и осторожно выглянули в окно… Перкун входить наотрез отказался — и остался в коридоре.

Военные, по–прежнему державшие Белый дом в кольце, находились теперь на приличном расстоянии, укрывшись кто за чем, и тоже стреляли по окнам. И вдруг один из них упал… Шишок, мигом разглядев это, указал на упавшего Ване.

— Это… они? — спросил мальчик, кивнув на стену, за которой сидели депутаты–стрелки.

Шишок покачал головой:

— Сумнительно что‑то… Слабо им! Да и далековато всё же… Внимательно оглядев окрестности, ткнул пальцем в крышу гостиницы «Украина»:

— Там снайпер засел! Оттуда стрелили!

И показал ещё несколько точек, где сидели снайперы. Когда ещё один человек внизу повалился навзничь — Шишок, подпрыгнув, заорал:

— Вон, вон оттуда стреляли! Видишь, хозяин? — и показал на крышу другого дома.

Но Ваня, сколько ни вглядывался, ничего и никого не заметил.

— А… что там за снайперы? Они за тех или за этих?

— Опять, думаю, провокация, — вздохнул Шишок.

Вдруг в дверь ворвались вооружённые депутаты, видать решившие перехитрить тех, кто заведовал танковой наводкой, дескать, подумают внизу, что подряд из двух окон отстреливаться не станут — глупо.

— Много вы так навоюете, — сказал, оборачиваясь к вбежавшим Шишок. — Стрельба ваша как об стенку горох… Только злите их…

— Не лезь под руку! Уйди, дед! — воскликнул в досаде один из стрелявших, но взгляд его упал на Шишкову медаль — и он поперхнулся, потом протянул автомат:

— Покажи, как надо, коль такой меткий стрелок!

Шишок отнекнулся:

— В своих не могу… Кто его знат, как рода–те перемешались за сотни лет… Может, и там Житные есть… А Житный в Житного не стреляет!

— Давайте‑ка, товарищи, идите отсюда, опасно тут… — вмешался в разговор Петрович. — В зал Совета Национальностей спускайтесь, там собрались все безоружные.

— А чего сам не идёшь? — спросил Шишок. — Ты‑то ведь тоже безоружный…

— Я — другое дело, — отвечал Петрович. — Я должен следить за обстановкой… Когда‑то ведь пойдут они на приступ… Постреляют, постреляют — да двинутся… А в доме полно женщин, пожилых людей… Надо быть в курсе…

— Ох–хо–хо да охти мне! — вздохнул Шишок, закрывая дверь стрелковой комнаты.

Когда троица была уже в конце коридора, раздался страшный грохот — очередной снаряд влетел… Неужто туда, где укрылись Петрович со своими? Ваня с Шишком, переглянувшись, бросились в ту сторону, заглянули в проём — когда дым немного рассеялся, увидели, что снаряд разворотил всю комнату, но людей здесь не было. А выстрелы уже слышались из кабинета через три двери от этой. Прыткие депутаты успели перебежать в другое помещение. Шишок засмеялся:

— Стрелять они, конечно, не умеют — зато петляют славно!

Побродив по сотрясавшемуся от выстрелов Белому дому, увидели дверь с табличкой «Зал Совета Национальностей». Вошли. Эта горница была с дверями, зато без окон. И, как в загадке, полна людей. Ване этот зал чем‑то напомнил зал ожидания Казанского вокзала. А Перкуну здесь понравилось, он сказал, что тут как в яйце.

Троица пробралась на свободные места. Кое‑кто в удивлении воззрился на чумазых, пропахших дымом дедка, мальчика в каске и петуха, но остальные остались совершенно равнодушны.

За кафедрой стоял один из депутатов. Правда, не речь произносил, а читал стихи. Шишок, как выяснилось, большой любитель поэзии, подперев щеку рукой, принялся внимательно слушать. За первым на трибуну полез второй депутат — тоже со стихами. Потом третий… Чтобы отвлечься, не думать про то, что творится вокруг, — понял Ваня. Ведь грохот выстрелов доносился и сюда. Стихи были то серьёзные, то пародийные. В одной поэмке говорилось, как Борис Ельцунов расстрелял парламент, своё родное детище. Сидевший рядом с ним мужчина объяснил, что это пародия на «Бориса Годунова», только сейчас сочинённая, стихи прямо с пылу с жару.

На трибуну вышла женщина с гитарой и принялась петь отчаянную песню:

Шишок, прикрыв глаза, натряхивал головой — песня ему чрезвычайно понравилась.

И какая‑то женщина, сидевшая в дальнем ряду, забилась в истерике — но к ней тотчас бросились и стали успокаивать, дескать, ничего, прорвёмся…

Больше никто не кричал и не плакал, все слушали песню. Когда трибуна освободилась, Шишок, поправив свою балалайку, сломя голову побежал к ней. Ваня только губу закусил — ну, сейчас Шишок выдаст какую‑нибудь страшно похабную частушку и оскандалится… Но услышал:

— Товарищи депутаты Верховного Совета! Мы с моим хозяином были вчера в рядах демонстрантов, — тут Шишок немного сбился. — Ну, которые на Осганкино‑то ходили… — но мигом поправился и опять повёл речь не хуже любого депутата: — И нам доподлинно известно, как на самом деле было дело! Я, как делегированный своим хозяином Ваней, докладываю…

И Шишок рассказал о том, что им довелось пережить вчера возле телестудии. Депутаты слушали Шишка очень внимательно. А потом на трибуну вышел один важный, поблагодарил за информацию и сказал, что уже известно число погибших демонстрантов — 200 человек, а раненых, видать, ещё больше. В народ стреляли солдаты Министерства внутренних дел, число их — 700, было там и спецподразделение «Витязь»…

— Витязи! — воскликнул тут Шишок и принялся ретиво чесать голову. — Витязи, ядрёна вошь! Посиди‑ка тут, хозяин… А мы с Перкуном сейчас вернёмся…

Ваня, пожав плечами, остался сидеть. А Шишок с петухом вылетели за дверь. Что там у них за секреты? Отсутствовали довольно долго, Ваня успел соскучиться. И тут Шишок, заглянув в зал, позвал его.

Перкун поджидал в сторонке, поджав одну ногу — а это, Ваня слыхал, предвещает жестокую стужу. И опять петух стал молчалив, Ваня что‑то спросил у него, но Перкун ничего не ответил, только надулся, как рыжий мяч, того гляди, лопнет. Да что такое с птицей?

Поднялись на самый верхний этаж и вошли в один из кабинетов, куда попал снаряд, Шишок понадеялся, что больше сюда стрелять не станут. Пожара тут не было, видать, поработала команда депутатов-пожарников, — только дым стлался по обгорелому полу. Петух вдруг взлетел на чёрный подоконник, Ваня хотел пойматься за него, — а то ещё свалится прямо танковым орудиям в пасть, — но тут Шишок произнёс:

— Ну, Перкун, с Богом! — и вдруг петух расправил могутные крылья и сквозь дым, которым курился Белый дом, полетел, блестя огненным оперением, на северо–восток. Вот он уже над Москвой–рекой и летит всё дальше и дальше над вечным городом… Вот превратился в золотую солнечную пылинку — и пропал.