Полиция памяти

19

С тех пор, как мы отпраздновали день рождения старика, прошло несколько недель. За это время произошел целый ряд довольно странных происшествий, хотя ни одно из них, слава богу, с той жуткой зачисткой даже не сравнится.

Первое из этих происшествий случилось однажды вечером, когда я отправилась погулять, а по дороге наткнулась на старую крестьянку с какой-то фермы. Расстелив на обочине рогожку, старушка торговала овощами. Выбор был небольшой, но цены сильно дешевле, чем на городском рынке, и я тут же радостно набила себе пакет капустой, перцами и зелеными ростками фасоли. И когда уже протягивала ей деньги, она вдруг наклонилась близко-близко к моему лицу.

— Ты не знаешь какого-нибудь убежища? — прошептала она.

От испуга я чуть не выронила мелочь. Может, ослышалась?

— Что-что? — переспросила я.

— Я ищу тех, кто мог бы меня спрятать, — пояснила старушка, не глядя на меня, и сунула деньги в мешочек на поясе. Я огляделась по сторонам, но кроме стайки детей, резвившихся в парке через дорогу от нас, никого не заметила.

— Вас ищет Тайная полиция? — спросила я, делая вид, что просто болтаю о своей же покупке. Но она промолчала. Словно боялась сказать что-то не то.

Я пригляделась к старушке внимательней. Сложения вроде крепкого, но одета в обноски. Шаровары, явно шитые из старого кимоно, совсем обтрепались, шаль на плечах вся в катышках, кроссовки просят каши. Глаза слезятся, руки разбухшие, красные… Как тут в памяти ни ковыряйся, с ней мы раньше нигде не встречались, это уж точно.

Но тогда почему с такой просьбой она обращается к тем, кого знать не знает? В голове у меня все смешалось. С чего она решила, что я не сдам ее Тайной полиции? Или ее уже так прижало, что не знает, куда деваться? Если так, я, конечно, хотела бы ей помочь, если и не убежищем, то хоть чем-то полезным. Но с другой стороны, как раз на такой крючок Тайная полиция и ловит кого ни попадя! Нарядят старушку так, чтобы люди жалели, и ну вынюхивать среди ее покупателей все тайны городского подполья… Грязные трюки — их призвание, что тут еще сказать.

А может, старая фермерша как-то узнала про убежище в моем доме и хочет, чтобы я там же спрятала и ее? Ну, это уж вряд ли. Наш секрет не известен пока никому. Иначе Тайная полиция уже знала бы о нем.

За один миг в моей голове пронесся ураган самых разных мыслей, но с губ слетела только одна короткая фраза.

— Боюсь, я не смогу вам помочь, — пробормотала я и прижала к груди пакет с овощами.

Старушка больше не произнесла ни слова. Не меняясь в лице, она все выкладывала на рогожку новые овощи, и только мелочь позвякивала в тряпичном мешочке на ее поясе.

— Простите, — добавила я напоследок и поспешила прочь.

Позже я вспоминала эту старушку с красными обмороженными руками, и у меня саднило в груди. Но в той ситуации я и правда не могла ответить ей иначе. Малейшая неосторожность в первую очередь ударит по безопасности R. Однако старая фермерша все не выходила у меня из головы, и день за днем на прогулке я невольно сворачивала к той обочине. Иногда покупала овощи, иногда просто молча шла мимо. Старушка сидела все там же, разложив на рогожке свой скудный набор овощей, но при виде меня никак не менялась в лице и ни о каком убежище больше не упоминала. Будто ноша, давившая на бедняжку, была так тяжела, что о том мимолетном диалоге со мной она давно уже позабыла.

А где-то через неделю старушка исчезла. То ли распродала все свои овощи, то ли сменила место, то ли нашла убежище, то ли сгинула в очередной зачистке — уточнить было не у кого.

Еще одно примечательное событие случилось, когда бывший шляпник с женой, что жили напротив, попросились ко мне переночевать, поскольку собрались покрасить у себя в доме стены, а вонь от краски должна была выветриться лишь через день.

Я, конечно, разместила их на первом этаже — в комнате с татами[13], как можно дальше от убежища. Да, нам с R придется целые сутки провести как на иголках, боясь, как бы нас не раскрыли. Но это все-таки проще, чем сочинять причины для отказа ближайшим соседям в гостеприимстве.

— Ты уж прости нас за вторжение! — только и повторял бывший шляпник. — Просто краске, чтоб высохнуть, нужен денек-другой, иначе никак. А если в такие морозы спать с открытыми окнами, то ведь можно и не проснуться…

— Даже не думайте извиняться! — сказала я, стараясь улыбаться как можно приветливей. — У меня комнат хватит на всех.

В тот день я встала пораньше, чтобы, пока гости спят, заготовить побольше сэндвичей, заварить целый термос чая и доставить все это в убежище.

— Это вам на весь день, — сказала я R. — Придется потерпеть.

Он молча кивнул. Ему тоже было тревожно.

— Постарайтесь не топать… И не сливайте воду в туалете, — повторила я уже надоевшую мантру и закрыла крышку люка, открывать которую нельзя будет аж до завтра.

Бывший шляпник с женой, люди простые и открытые, не стали, к счастью, ни шататься по всему дому, ни расспрашивать о моей личной жизни. До вечера жена шляпника просидела на татами с вязаньем, а когда вернулся с работы ее муж, мы поужинали все втроем, поболтали немного за телевизором, и к девяти часам они засобирались в постель.

Все это время я мысленно зависала на втором этаже. Самые невинные звуки, никак не связанные с R, — далекий шум моря, клаксоны автомобилей, завывание ветра — то и дело пугали меня, и я тут же впивалась взглядом в лица обоих гостей. Но те, похоже, так ничего и не заподозрили. Им даже в голову не могло прийти, что прямо за потолочной балкой над их головой может прятаться, затаив дыхание, еще один человек. Да что говорить! Я и сама частенько ловила себя на мысли: а может, убежище — просто галлюцинация, плод моих ночных кошмаров?

На следующий день краска высохла, и мои гости вернулись обратно в свой дом. В знак благодарности я получила пакет муки, банку сардин в масле и крепкий черный зонт, изготовленный бывшим шляпником собственноручно.

А еще — хотя такое, наверное, и происшествием-то не назовешь — я взяла к себе соседского пса, который остался один как перст, когда дом его хозяев опустел. Наутро после зачистки полицейские прислали фургоны и вывезли всю их мебель до последней табуретки, но пса почему-то не тронули. Несколько дней я подсовывала ему через прутья забора какие-нибудь объедки, но когда стало ясно, что за ним уже никто не придет, посоветовалась с главой соседского комитета да и оформила питомца на себя.

Старик помог мне перенести в наш дворик конуру, забил в землю колышек для цепи. Пригодилась и алюминиевая миска для корма, что валялась под их домом в снегу. На крыше конуры было выведено маркером: «ДОН». И я решила тоже называть его Доном. Уж не знаю, который из «донов» имелся в виду — Дон Хуан или Дон Кихот, но пес оказался тихим и покладистым. Сразу привык и ко мне, и к старику. Масти коричневой с черно-белыми подпалинами, кончик левого уха чуть надломан. Даром что собачий сын, обожал белую рыбу и вечно облизывал звенья своей цепи.

К моему списку домашних дел добавилось еще одно — выгуливать Дона в самое теплое время дня. По ночам особенно холодало, и я устроила ему постель из старого одеяла в прихожей. Решила, что постараюсь заботиться о нем так, как не могу позаботиться ни о его хозяевах, ни о мальчике, которого они укрывали, ни о семействе Инуи с их кошкой Мидзорэ.

Так, относительно благополучно, прошло несколько недель, пока не грянуло очередное исчезновение. И хотя я думала, что давно привыкла к подобного рода испытаниям, с такой пропажей свыкнуться оказалось непросто.

На сей раз исчезли истории.

Началось все, как водится, среди ночи, но протекало гораздо медленней обычного. За всю ночь и до самого обеда никаких изменений в городе не наблюдалось.

Я стояла на улице перед домом, осматривая все вокруг, когда бывший шляпник подошел ко мне с соболезнованиями.

— У нас-то в доме бумажных историй не водилось, нам проще, — сказал он. — Но вам, сочиняльщикам, наверное, ужас как нелегко. Если надо помочь, всегда обращайся. Эти ваши книги такие тяжелые!

— Да… Спасибо, — только и выдавила я.

Хотя R, конечно же, был резко против уничтожения книг.

— Все сочинения, которые они требуют выбросить, ты должна хранить здесь, — сказал он. — Как и свои фантазии, разумеется.

Я покачала головой.

— Если я соглашусь, вся коморка будет завалена книгами, и для вас не останется места.

— За меня не беспокойся, было бы куда прикинуться, и ладно. Но здесь их уж точно никто не найдет!

— Ну, и на что это будет похоже? Какой смысл копить у себя горы книг, которые исчезли? Кому они пригодятся?

R стиснул пальцами виски, глубоко вздохнул. Его обычная реакция на мои разговоры об исчезновениях. Наши сердца не слышат друг друга, как бы мы ни пытались. И чем больше пытались, тем становилось грустней.

— Но ты же сама столько лет сочиняла истории. Тебе ли не знать, что такие вещи не сортируют по категориям «пригодится — не пригодится»…

— Конечно, знаю. Точнее, знала — до вчерашнего дня. Но теперь все изменилось… Мое сердце совсем истощилось.

Последние слова я произнесла осторожно — так, словно вручала ему какую-то очень хрупкую вещь.

— Мне тоже очень горько, что истории сгинут, — сказала я. — Так и кажется, будто нить, что связывала нас с вами, вот-вот оборвется.

Я взглянула ему в лицо.

— Не вздумай сжигать свои рукописи, — сказал он. — И продолжай писать. Тогда ничего не оборвется.

— Бесполезно. Само сочинительство уже исчезло! Теперь все эти книги и рукописи — они стали просто пустыми контейнерами, нет никакого смысла оставлять. Внутри у них зияют пещеры. Сколько ни всматривайся, ни прислушивайся, ни принюхивайся, больше оттуда ничего не появится. Так что же мне следует продолжать?

— Наберись терпения. И просто вспоминай — медленно, не торопясь. Как ты искала все эти слова, откуда они к тебе приходили…

— Я больше не верю в себя. Само слово «история» все труднее произнести. Это значит, исчезновение надвигается. Очень скоро я забуду об этом вообще. Так, что и вспоминать будет нечего…

Я опустила голову, взъерошила пальцами волосы. Наклонившись, R заглянул мне снизу в глаза и положил руки на мои колени.

— Да нет же. Все будет в порядке, — тихо произнес он. — Ты, наверное, думаешь, что с каждым исчезновением исчезают и наши воспоминания об исчезнувшем, но это не так. Они просто опускаются к самому дну пруда, куда не проникает солнечный свет. И если опустить в воду руки и пошарить как следует, всегда найдется то, что можно вытащить обратно на свет. Ты должна пытаться. Не могу смотреть, как ты сидишь сложа руки, пока твое сердце угасает…

Взяв мои пальцы в ладони, он начал отогревать их по очереди, один за другим.

— Значит, если я продолжу писать, я сберегу свое сердце?

— Именно так, — сказал он, кивнув. И согрел мои пальцы еще одним вздохом.

К вечеру исчезновение усилилось. Здание библиотеки охватило пламя, а люди начали выносить из домов книги и сжигать их — кто в парке, кто на своих огородах, кто просто на пустырях. Из окна кабинета было видно, как весь остров покрылся огоньками костров, небо стало пепельно-серым от дыма, а снег потемнел от копоти.

В итоге из всего, что было на полках, я отобрала с десяток книг и вместе с незаконченной рукописью передала их R на хранение. Остальное мы со стариком решили загрузить в тележку от моего велосипедного прицепа и отвезти к ближайшему костровищу. Спрятать всю домашнюю библиотеку все равно невозможно, да и слухи о том, что у писательницы оказалось подозрительно мало книг для сжигания, нам совсем ни к чему.

Сам выбор — что оставлять, что выкидывать — оказался очень мучительным. Я брала в руки книгу за книгой и уже не могла вспомнить, о чем они. Но патруль Тайной полиции мог заявиться с проверкой в любую минуту, и на размышления времени не оставалось. Собравшись с духом, я оставила только те книги, что мне подарили самые близкие люди, и те, чьи обложки были самые красивые.

В половине шестого, когда солнце почти зашло, мы со стариком отправились в путь, таща прицеп за собой. Перед нашим уходом Дон так и вился вокруг, виляя хвостом, умоляя взять его с собой.

— Мы не на прогулку. У нас важное дело. А ты стереги дом! — сказала я псу и усадила его обратно на покрывало в прихожей.

По пути нам встретилось еще несколько человек с большими пакетами или узлами. Дорога местами обледенела, с крыш то и дело срывались тяжелые снежные лепешки; выбиваясь из сил, мы тащились с поклажей вперед, едва не ломая кости. Книги в тележке перемешались и стали похожи на самый обычный мусор, но мы все равно везли их сжигать, так что не обращали на это внимания.

— Как устанешь — говори, не стесняйся, — сказал старик. — Всегда можно посидеть на тележке и отдышаться.

— Спасибо… Пока держусь, — ответила я.

Двигаясь по автобусной улице, мы миновали рынок и наконец дотащились до центрального парка. Вокруг было светло как днем и жарко от бушевавшего пламени. Огромная гора книг пылала в самом центре парка, выбрасывая в ночное небо столпы ослепительных искр. Костер уже окружила большая толпа. А за деревьями вокруг так и мелькали шинели Тайной полиции.

— Вот это да! Какое… грандиозное зрелище! — протянул негромко старик.

Языки пламени, точно лапы исполинского монстра, тянулись к небу, задираясь выше фонарей и телеграфных столбов. С каждым порывом ветра в воздух взмывали все новые пылающие страницы, обращаясь в пепел у всех на глазах. Снег вокруг почти весь растаял и превратился в грязь, которая чавкала под башмаками при каждом шаге. Пламя выкрасило оранжевым детскую горку, качели, скамейки и стены общественного туалета. Луна и звезды, будто в смятении от яркости этого пламени, сгинули с небосклона. И лишь горы исчезающих книг поджаривали небеса своими пылающими останками.

Их отблески сияли на лицах людей, наблюдавших за всем этим действом в полном молчании. Словно на какой-то очень важной, торжественной церемонии, эти люди застыли, боясь шелохнуться, и даже не стряхивали оседавшие на них огоньки.

Сама гора книг была куда выше моего роста. Часть из них еще не успела загореться, но названий на их обложках я прочесть уже не могла. Да если бы и прочитала, все равно ни одной не узнала бы. Но зачем-то продолжала ощупывать взглядом эти обложки — одну, другую, третью… Может, если за каждой книгой следить до последнего мига, пока она не исчезнет, что-нибудь с ее страниц и переселится в мою память?

Каких только книг здесь не было! Увесистые фолианты и карманная мелюзга, в картонных футлярах и в кожаных обложках, по-детски веселые и по-стариковски мудреные… Все они теперь были свалены в одну кучу и жались друг к дружке в ожидании своей очереди на костер. Время от времени эта гора с протяжным уханьем проседала, и пламя, сменив очертания, разгоралось только сильней.

В одно из таких мгновений какая-то молодая женщина вдруг отделилась от толпы зевак, вскочила на скамейку и стала яростно что-то выкрикивать. Мы со стариком удивленно переглянулись, а люди в толпе начали оборачиваться в ее сторону.

Кричала она во все горло и так отчаянно, что ни слова было не разобрать. Как не понятно было, плачет она или злится, брызжа слюной и возбужденно махая руками. На ней были потрепанное пальтишко и брюки в клеточку, волосы заплетены в три длинные косички, а макушку венчал некий странный объект. Изготовленный из мягкой ткани, он сидел на ее голове как-то косо, и каждый раз, когда его хозяйка дергала шеей, я боялась, что он свалится в грязь.

— Может, она не в себе? — тихонько спросила я старика.

— Кто знает… — ответил старик. — Но, кажется, она требует, чтобы костер погасили.

— Но зачем??

— Наверное, не может смириться с тем, что больше не будет никаких выдуманных историй.

— То есть… она тоже…

— Не способна избавляться от воспоминаний. Бедняжка.

Чем дальше она кричала, тем больше ее крики походили на бессвязный вой. Но, конечно, никто из толпы даже не попытался гасить такой огромный кострище. Все вокруг стояли как вкопанные и просто косились на нее, кто с состраданием, а кто и с презрением.

— Ее же сейчас заберут… — забеспокоилась я. — Она должна бежать. Надо помочь ей!

Я дернулась к скамейке, но старик поймал меня за руку.

— Слишком поздно, принцесса!

Он был прав. Трое в шинелях Тайной полиции, явившись из-за деревьев, уже стянули женщину вниз и собралась увести. Она пыталась сопротивляться и цеплялась за скамейку, но все было бесполезно. Странный предмет с ее головы валялся в грязи под ногами.

— Память эпоса не стереть никому!!

Это было последним, что она прокричала, прежде чем ее утащили. И единственным, что я расслышала слово в слово.

Горестно повздыхав — чем можно помочь сумасшедшей? — толпа развернулась обратно к костру. А мой взгляд упал на то, что осталось от нее на земле. Вещица эта перепачкалась, измялась и смотрелась куда печальнее, чем у той женщины на голове. А ее последние слова: «Память эпоса не стереть никому!!» — все звенели в моих ушах, раскат за раскатом, и никак не желали утихнуть.

— Шляпа!! — вдруг осенило меня. — Ну конечно! Бывший шляпник, живущий напротив, — он-то и мастерил такие штуки! Они исчезли несколько лет назад. А ведь когда-то мы носили нечто подобное, верно?

Я посмотрела на старика, но тот лишь озадаченно покрутил головой.

Тут из толпы кто-то вышел, поднял шляпу с земли, отряхнул от грязи и без единого слова бросил ее в огонь. Шляпа прокрутилась в воздухе несколько раз и упала туда, куда никто уже не дотянется.

— Ну что, принцесса? Приступим? — спросил старик.

— Ага… — ответила я, с трудом отводя глаза от горящей шляпы.

Оставив тележку у фонтанчика для питья, мы двинулись к костру с охапками книг в руках. Но чем ближе подходили, тем нестерпимее делался жар и тем яростнее атаковали искры наши лица и свитера. До края костра добраться не получалось, как ни старайся.

— Ты бы побереглась! — сказал старик. — Лучше отойди назад, я все сделаю сам!

— Нет. Со мной все нормально. Но ближе уже не подойти. Будем бросать отсюда!

Я стиснула в пальцах книгу — зеленую, с фруктами на обложке — и швырнула ее в огонь. Я старалась изо всех сил, но та не долетела до пламени и шлепнулась у края костра. Вторая книга, брошенная стариком, приземлилась немногим дальше. Люди в толпе иногда поглядывали на нас, но не говорили ни слова, а выражения их лиц не менялись.

И мы начали выбрасывать книги одну за другой. Не разглядывая обложек, не перелистывая страниц. Упорно, почти механически повторяя одно и то же действие для выполнения нужной работы.

Но каждый раз, когда очередной томик покидал мои пальцы, меня охватывало легкое чувство неувязки, разлада с самой собой. Как будто с каждой сожженной книгой пустота моей памяти делалась только глубже.

— Вот уж не знала, что книги так хорошо горят, — сказала я.

— Это потому, что сами они маленькие, а бумаги в них влезает вон сколько! — отозвался старик, зашвыривая в пламя очередную.

— И все-таки для того, чтобы исчезли все написанные в них слова, нужно очень много времени, правда?

— Не волнуйся. Уже завтра все закончится, вот увидишь!

Он достал из кармана полотенце, вытер пот и сажу с лица.

Поджарив где-то с половину книг, мы вышли из парка и вновь потащились с тележкой по улицам. Работа лицом к лицу с таким жутким пламенем измотала нас до предела, и для ее завершения мы решили поискать костерки поменьше.

Город утопал в молчании. Хотя по воздуху и расплывалась та особая шероховатость, что приходит после исчезновений, люди оставались спокойными. Не считая фургонов Тайной полиции, машин на дорогах было почти не видно, и даже в большой толпе люди не говорили друг с другом. Вокруг раздавался лишь треск сжигаемых книг.

Мы побрели по улицам куда глаза глядят, без особой цели. Наша поклажа полегчала, и тащить тележку стало удобней. С трамвайной улицы мы свернули на север, срезали угол через парковку перед мэрией и оказались в жилом районе. Работы по исчезновению здесь выполнялись исправно, и на всех пустырях горели костры. Только не громадные, как в центральном парке, а как раз такие, над которыми можно погреть замерзшие руки.

— Не возражаете, если мы присоединимся? — спрашивал старик возле очередного костерка, и мы тормозили тележку, чтобы спалить еще одну стопку книг.

— Да вы не стесняйтесь! Сжигайте хоть все! — приветливо говорили ему иногда.

— Нет-нет, что вы! — неизменно отказывался он. — Если бросить в огонь все сразу, он может перекинуться на ваши дома! Немного здесь, немного еще где-нибудь… Костерков на всех хватит!

Мы останавливались, бросали книги в костер, снова тащили тележку, находили новый костер и опять останавливались. Ночь становилась все глубже. И хотя я привыкла думать, что бумажных историй на острове раз-два и обчелся, серый дым поднимался в небо по всей округе и никак не хотел исчезать.

Мы прошли мимо дома культуры, миновали бензоколонку, консервный завод, общежитие, дошагали до Т-образного перекрестка, и перед нами наконец распахнулось море. Мы двинулись по дороге вдоль берега. На песчаных пляжах народу было тоже немало. Море терялось во тьме, тьма растекалась до горизонта и смешивалась с небом. А в нашей тележке оставалось всего несколько книг.

Из темноты поднялись очертания холма. На полпути к вершине бушевал какой-то пожар — куда яростнее, чем любые костры в округе.

— Библиотека? — выдохнула я.

— Боюсь, ты права… — отозвался старик, прикрывая глаза рукой, точно козырьком, и щурясь от яркого пламени.

Дорога на холм была узкая и крутая. Мы решили оставить тележку внизу и двигаться дальше с последними книгами в руках. Ночью подниматься по склону в кромешной тьме было бы смерти подобно. Однако сейчас пылающая над нами библиотека ярко освещала округу. Мы прошли мимо розового сада, в котором не осталось никаких роз. Только искры, мерцая, плясали над голыми шипастыми ветками, как светящиеся лепестки.

Библиотеку пламя сжирало сразу всю целиком. Никогда в жизни я еще не видела, чтобы какое-либо строение горело так прекрасно и совершенно. Эти сияние и жар, поглощающие все и вся, заставили меня забыть свои страхи и тревоги. Слова, которыми так настойчиво пытался убедить меня R, как и последний крик той женщины в шляпе, наконец-то уплывали от меня в непроглядную черную даль.

Поглазеть на это зрелище хотя бы издалека пришло довольно много людей, и порывами ветра до нас доносило их голоса:

— Зачем же было сжигать все здание? Это уж слишком…

— Но там ведь не было ничего, кроме книг. Куда проще спалить все сразу и не мучиться!

— И что же с этим местом сделают дальше?

— Наверное, превратят в пустырь, как и розовый сад. Или Тайная полиция отгрохает себе новую штаб-квартиру. Давно собираются, как я слышал…

Мы поднялись еще выше, до птичьей обсерватории. Здесь уже не было никаких зевак, не звучало ничьих голосов. Последний раз я заглядывала сюда во время прогулки и при свете дня не заметила в обсерватории каких-то больших изменений. Но теперь, под покровом ночи, я увидела, что это здание — сплошные руины. Оконные стекла выбиты, повсюду паутина, вся мебель вверх тормашками. На полу, куда ни шагни, какой-то вышедший из употребления мусор: кофейные кружки, карандашницы, истлевшие пледы вперемежку с обрывками документов… Стараясь не оступиться, мы пересекли смотровую рубку. Я подошла к окну, из которого мы с отцом наблюдали за птицами. И сгрузила книги на пол рядом с собой.

— Осторожней там… Осколки еще выпадают! — предупредил старик за моей спиной. Я кивнула и облокотилась о подоконник.

Внизу и наискосок, сразу же за кустами, горела библиотека. Так близко, что казалось, протяни руку — дотронешься; но так нереально, будто на экране в кино. В темноте не двигалось ничего, кроме пламени. Море, деревья, мы сами — все затаило дыхание и замерло в оцепенении, словно боясь нарушить этот великолепный пейзаж.

— Давным-давно кое-кто сказал: «Те, кто сжигает книги, в итоге будут сжигать людей»[14]… — пробормотала я.

Старик озадаченно потер подбородок.

— И кто же такое сказал?

— Да не помню уже. Какой-то большой человек… Думаете, так и будет? — спросила я.

— Ну… не знаю. Сложный вопрос! — Старик уставился в потолок, похлопал глазами и вновь почесал подбородок. — Кто бы там что ни говорил, это просто исчезновения. Они ведь не жгут без разбору все, что вообще написано! Да и что поделаешь? Сопротивляться исчезновениям бесполезно. Твой «большой человек» должен был это знать не хуже нашего, так что наверняка простил бы. Все-таки сжигать людей — это слишком страшно. И причин, чтобы такое устраивать, вроде бы нет…

— Даже если однажды исчезнут и люди? — не выдержала я.

Старик втянул в себя воздух, задержал дыхание и заморгал еще быстрей.

— Ох и мудреные у тебя вопросы, принцесса! Н-ну… Тогда… Как бы это сказать… А, вот! Нас, людей, исчезновения не касаются. Мы и без них когда-нибудь помрем. Все до одного. Так что доверься судьбе и не думай лишнего!

Явно радуясь наконец-то найденному ответу, старик защелкнул шпингалет на разбитом окне.

Библиотека продолжала гореть. Я подняла с пола одну из книг и бросила из окна. Распахнув на ветру страницы, та протанцевала в воздухе над кустами и сгинула в языках пламени.

Дальше была очередь старика. Он выбрал томик потоньше и полегче, так что его полет в пекло оказался куда элегантнее моего.

Мы повторяли сей ритуал снова и снова. Провожая каждую книгу, как последнюю драгоценность.

Ветер переменился, и в окно стало задувать горячий воздух. От походов по заснеженным улицам наши ноги совсем закоченели и только щеки горели огнем.

— Что вы почувствовали, когда исчез паром? — спросила я.

— Ох, давно это было… Теперь и не припомню, — ответил старик.

— Так как же мне жить, уже с завтрашнего утра? — пробормотала я, выбирая самую толстую книгу в крафтовой суперобложке.

— Главное — не брать дурного в голову. У меня так же было! Ну потеряешь работу. Поболтаешься чуток между небом и землей… Но понемногу все как-нибудь наладится! Уже скоро найдешь себе новое занятие, а о прежнем и думать забудешь…

Старик вгляделся в ночную даль за окном.

— Но я-то продолжу сочинять все равно, — сказала я. — Пусть даже и втайне.

Вскрикнув от удивления, он развернулся ко мне. А я размахнулась что было сил и обеими руками зашвырнула тяжеленный том как можно дальше. Крафтовая суперобложка трагически застонала.

— Думаешь, у тебя получится?

— Сама не знаю. Но R говорит, что я обязательно должна продолжать, иначе мое сердце исчезнет.

— Вон даже как? — Старик снова схватился за подбородок, и лицо его от задумчивости сморщилось, как печеное яблоко. — Я тоже делаю так, как он говорит. И каждый день слушаю свою оругору. Но особых изменений в себе не замечаю. Никакие воспоминания не возвращаются, и я вовсе не становлюсь сильнее. Я просто слушаю чудесные звуки из деревянной шкатулки, вот и все.

— Возможно, вы правы и это никак не поможет… Но свою недописанную рукопись я все-таки спрятала. Дописывать исчезнувшую историю — занятие, конечно, весьма необычное. И довольно опасное. Но я очень не хочу, чтобы R разочаровался во мне. Вопрос не в том, куда там исчезнет мое сердце и все такое… Мне просто слишком тяжело, когда он расстраивается.

— Я тоже буду слушать дальше свою оругору. Хотя бы потому, что это роскошный подарок мне на день рождения, — сказал старик, бережно отряхивая мои волосы от приставшего пепла. — Делай что хочешь, только береги себя. А если я понадоблюсь, всегда зови…

— Спасибо, — сказала я.

Последняя книга наконец улетела в огонь. Библиотека начала разрушаться. С грохотом полетел очередной кусок крыши, падали стены. Стойка выдачи книг и кресла читального зала превращались в угли на наших глазах.

Опершись о подоконник, я следила за траекторией, которую выписывала в воздухе наша последняя книга. И вдруг поняла, что она мне напоминает. Давным-давно мы с отцом стояли у этого же окна и тоже следили за траекторией… Я глубоко вздохнула, и что-то кольнуло в груди. Словно жаркая, негасимая искорка вдруг заплутала в бездонном болоте моего сердца.

— Птица! — вспомнила я. Вот кто махал точно так же крыльями, улетая все дальше и дальше…

Впрочем, и это вспоминание скоро исчезло в огне. И уже одна только ночь разбегалась во все стороны сразу.