Полосатый катафалк

Глава 30

Кэмпиона перевели в тюрьму округа Сан-Матео. Он все еще молчал. Переговорив с капитаном Ройалом и его шефом, а также после телефонных звонков в Лос-Анджелес тамошнему начальству, я получил разрешение допросить его наедине. Ройал привел его в комнату для допросов и оставил нас вдвоем, закрыв за собой обитую железом дверь.

Кэмпион стоял спиной к двери. Он не поздоровался и даже не кивнул. Тяготы недавних ночей оставили свои следы на его лице, но он по-прежнему сохранял самообладание. Он посмотрел на меня так, словно я в любой момент мог накинуться на него с резиновой дубинкой.

— Как дела, Брюс? Садись.

— Это приказ?

— Приглашение, — сказал я миролюбиво. — Марк Блекуэлл сознался, что убил твою жену. Ройал тебе не говорил?

— Говорил. Но он слегка опоздал. Я подам на вас всех в суд на незаконный арест.

— Не очень мудрая идея. Твоя позиция сильно уязвима.

— Ну а когда меня выпустят? Мне надо работать.

— Сначала ты кое-что должен рассказать. Если бы ты вел себя нормально, то не оказался бы здесь.

— Не надо морочить голову. Я знаю полицейских. Они делают козлов отпущения из слабых и беззащитных, а настоящих преступников отпускают.

— Ты сам себя сделал козлом отпущения. Подумай хорошенько.

Он стоял как вкопанный, а я обошел комнату. Он не спускал с меня глаз. Наконец он сменил гнев на милость и сел за металлический столик, уронив перевязанную голову на руки.

Я подошел к нему и тронул за плечо:

— Послушай, Брюс.

Он вскинул обе руки, прикрывая ими голову.

— Успокойся, я тебе не враг.

Он дернулся под моей рукой.

— Тогда отойди. Терпеть не могу, когда у меня стоят над душой....

Я сел за стол напротив него.

— Ты серьезный человек, хотя и любишь порассуждать о том, какие сволочи полицейские. Тебе сильно досталось в жизни, и я сочувствую тебе. Но если бы ты доверял другим, то избавил бы себя от многих лишних бед.

— Кому же можно доверять?

— Во-первых, мне. Во-вторых, Ройалу. Дело он знает неплохо. Почему позавчера ты не сказал нам правду? Ты заставил нас подумать, что Гарриет утонула, причем с твоей помощью.

— Что бы я тогда ни сказал, вы все равно не поверили бы.

— Но ты и не пытался сказать правду. Ты не пытался спасти Гарриет.

— Пробовал. — Он сжал в кулак правую руку. — Хотел остановить ее. Но я плохо плаваю. А в темноте она быстро от меня оторвалась.

— Мы все никак не можем понять друг друга. Когда это случилось?

— Тогда, на озере. Вечером во вторник. Когда я сказал, что подозреваю ее папашу в убийстве Долли, она так взъярилась! Кинулась на меня с когтями. Пришлось даже хорошенько ее стукнуть, чтобы она от меня отвязалась. Некрасивая вышла сцена, но дальше было еще хуже. Я оглянуться не успел, а она пулей вылетела из дома и помчалась к озеру. Я было за ней, но она как растворилась. Вот тут-то я запаниковал.

— Это правда?

— Клянусь! — сказал он, глядя мне в глаза. — Я не говорил об этом вам с Ройалом, потому что вы решили бы, что я, по сути дела, сознался в убийстве. — Он посмотрел на кулак и медленно его разжал. — Я и сейчас не могу доказать, что не оглушил, а потом и не утопил ее.

— Доказывать ничего не надо. Она не утонула в Тахо. Если в тот вечер она и думала покончить с собой, то потом изменила решение. Похоже, она вылезла из воды, когда ты ушел.

— Значит, она жива?

— Нет, она умерла, но убил ее не ты. Это сделал ее отец. Он сознался в этом и других убийствах, а потом застрелился.

— Почему он это сделал?

— Одному Богу известно почему. Возможно, она обвинила его в убийстве Долли.

На лице Кэмпиона попеременно отразилась целая гамма чувств: недоверие, облегчение и упрек самому себе. Он провел по лицу рукой, словно стараясь стереть эмоции. — Зря я сказал Гарриет про ее отца, — пробормотал он. — Теперь-то я понимаю, что не должен был от тебя ничего скрывать. Но я думал, что ты будешь любой ценой выгораживать Блекуэлла, раз на него работаешь.

— Мы оба ошиблись насчет друг друга. Может, заодно просветишь меня насчет еще нескольких моментов?

— Ладно. Сегодня у меня приступ правдивости. Спрашивай.

— Во время корейской войны ты угодил в беду, — начал я в виде пробы, — что там произошло?

— Это было уже после войны. Мы сидели в Японии, ждали транспорта домой. — Он сделал широкое движение рукой. — Короче говоря, я врезал дежурному офицеру. Сломал ему нос. Это был полковник.

— За что же ему так попало, кроме того, что ты не любишь полковников?

— Тебе это может показаться чушью. Однажды он заметил, что я рисую, и решил, что было бы неплохо, если бы я написал его портрет. Я сказал, что по приказу не работаю. Тут мы и схлестнулись. Он грозил держать меня в Японии, пока я не сдамся. Я ему врезал. Если бы он был пониже или повыше званием или принадлежал бы к нашему полку, все бы обошлось. Но нужно было спасать честь мундира, и я получил год каторги и увольнение по дисциплинарным мотивам. Но я не написал его портрет, — добавил он с мрачным удовлетворением.

— Ты лихо ненавидишь. Что же ты любишь?

— Мир воображения, — сказал он. — С этим у меня порядок. Всякий раз, когда я пытаюсь сделать что-то в реальном мире, дело кончается кошмаром. Например, мне не следовало жениться на Долли.

— Почему же ты все-таки женился?

— Это непростой вопрос. Я пытался найти ответ с тех пор, как угодил в этот капкан. Во-первых, из-за денег. Я был бы лицемером, если бы отрицал это. У нее было кое-что — своего рода приданое. Я хотел подготовить серию картин для выставки, и мне требовались деньги. Деньги всегда нужны, по крайней мере, мне, и мы заключили сделку.

— Ты знал, что она беременна?

— В этом-то и заключалась вся прелесть.

— Большинство мужчин думают иначе.

— Я не большинство. Мне нравилось, что будет ребенок, и мне не хотелось быть ничьим отцом. Мне было все равно, кто настоящий отец, лишь бы не я. Наверное, звучит глупо. Но, возможно, это связано с тем, что мой родной папаша бросил нас, когда мне было четыре года. — В его голосе послышалась горькая обида.

— У твоего отца были неприятности с полицией?

— Он сам работал в полиции, — сказал он с насмешливой ухмылкой. — Это был продажный легаш из Чикаго. Помню, как последний раз видел его. Помогал блондинке садиться в «кадиллак» у отеля на Золотом Берегу. — Кэмпион откашлялся. — Следующий вопрос.

— К вопросу о Долли, как же ты к ней относился?

— Сам толком не знаю. Сначала жалел. Думал, из этого вырастет какое-то настоящее чувство. Это моя давняя детская мечта. — Его рот насмешливо скривился. — Не получилось. Жалость леденит сердце. Как ни странно, я никогда не спал с ней. Хотя мне нравилось писать ее. Это мой способ проявления любви к людям. По-другому у меня не выходит.

— Я думал, ты большой бабник.

Он слегка покраснел:

— Пришлось, конечно, поработать... Многие из них считают, что это очень творческое занятие — спать с художником. Но любовь пришла однажды, и то ненадолго. Я сам все испортил.

— Как же ее звали?

— Не все ли равно? Анна.

— Анна Касл?

Он удивленно уставился на меня.

— Кто тебе сказал о ней?

— Она сама. Два-три дня назад я был в Ахихике. Она говорила о тебе с большой теплотой.

— Так, — пробормотал он. — Интересная неожиданность. С ней все в порядке?

— Было бы в порядке, если бы она так не переживала из-за тебя. Сбежав с Гарриет, ты сильно ее обидел. Напиши ей хотя бы письмо.

Некоторое время он сидел и молчал. Мне подумалось, что он сочиняет такое письмо. Судя по его нахмуренному лбу, письмо сочинялось с трудом.

— Если Анна была так тебе дорога, почему ты связался с Гарриет?

— Я был связан обязательством. — Он по-прежнему углубленно вглядывался в себя.

— Не понимаю.

— Впервые с Гарриет мы встретились не в Мексике. Это случилось в моем доме в Луна-Бей за несколько недель до этого. Она пришла навестить Долли и младенца. Они с Долли были давними подругами. Но Долли не было дома, она повезла малыша на ежемесячный осмотр к врачу. Я работал, а Гарриет стояла и смотрела. Ей страшно понравилось. Она сама немножко рисовала. Очень восторженная девица...

— Дальше?

Кэмпион смутился.

— Я подумал, что она могла бы сделать для меня очень многое, если пойти ей, так сказать, навстречу. У меня не было ни цента, у нее явно водились деньги. Я решил, что неплохо завести мецената женского пола. Очень трудно работать и думать, где достать денег, чтобы заплатить за свет. Мы договорились о свидании. В тот же вечер оно состоялось. Потом мы стали проводить вместе вечера. Я не понимал, на что себя обрекаю. Гарриет вела себя так, словно никогда до этого не видела мужчины. Она влюбилась с такой силой, что я даже испугался. Раза два в неделю она приезжала с Тахо, и мы ехали в какой-нибудь мотель. Я чувствовал, что добром дело не кончится. Мне бы раньше прекратить отношения... — Он глубоко вздохнул.

— Что значит — добром дело не кончится?

— Я и сам толком не понимал. Но Гарриет была слишком серьезно настроена — и очень страстная. Зря я поощрял ее.

— Ты подозревал, что Блекуэлл — отец ребенка?

— Отчасти. Что-то в подсознании шевелилось... Однажды Гарриет взяла ребенка на руки и назвала своим маленьким братиком. Мне это запомнилось, хотя я не понимал тогда, что она говорила всерьез.

— Долли ничего тебе не говорила об этом?

— Нет. Я и не пытался от нее ничего узнать. Мне даже не хотелось знать, кто его отец. Мне казалось, что, не зная этого, я буду лучше к нему относиться. Но выяснилось, что и ребенка я не научился любить. Ни его, ни кого-то еще. Ну а когда я затеял роман с Гарриет, я вообще все испортил. Мне бы сидеть дома и любить жену с ребенком.

Он говорил тихо, но мне казалось, что я слышу раскаты голоса уверенного в себе мужчины. Он встал и ударил кулаком правой руки о ладонь левой. Потом потряс обеими руками, как совершенно сбитый с толку человек, и подошел к окну.

— В ночь, когда погибла Долли, я был с Гарриет, — сказал он, не оборачиваясь.

— Значит, именно с Гарриет ты спал в мотеле «Тревелерз»?

— Да. Хотя «спал» не совсем правильное слово. Мы повздорили, и она посреди ночи понеслась на Тахо. Я остался в мотеле и страшно надрался. Она привезла мне бутылку отцовского виски. — Он получал какое-то болезненное удовлетворение, воскрешая унизительные подробности недавнего прошлого.

— Из-за чего вы повздорили?

— Из-за женитьбы. Она хотела купить мне развод в Рино. Признаться, мне это показалось заманчивым, но как дошло до дела, я понял, что не смогу. Я не любил Гарриет. Долли я тоже не любил, но я заключил с ней соглашение насчет того, что признаю ребенка своим. Мне казалось, что если я останусь, то полюблю мальчишку. Но было уже поздно. Когда я протрезвел настолько, что смог вернуться домой, Долли была мертва, малыш исчез и вокруг толпились полицейские.

— Почему ты не сказал им, где провел ночь? Это же алиби.

— Тогда в этом вроде бы даже не было необходимости. Они задали мне несколько вопросов и отпустили восвояси. Как только я освободился, то позвонил Гарриет на Тахо. Она сказала, что я ни под каким предлогом не должен упоминать ни ее, ни ее семью. Она явно выгораживала отца, хотя и не говорила об этом прямо. Когда меня решили привлечь к ответственности, она подала идею скрыться, и я провел две кошмарные недели в их летнем доме на берегу. Я хотел уехать в Мексику — для этого Ральф и одолжил мне свою метрику, но у меня не было денег. Наконец деньги достала Гарриет. Она сказала, что потом приедет ко мне в Мексику и мы сделаем вид, что там впервые увидели друг друга, и начнем как бы с нуля. Потом мы либо останемся в Мексике, либо уедем в Южную Америку. — Он отвернулся от окна, лицо его казалось умытым светом. — Похоже, она увидела шанс пришить меня к своей юбке навсегда. И я опять испытал искушение согласиться. Вот какой я негодяй!

— Я насчет мотивов Гарриет. Ты сказал, она выгораживала отца. Она знала тогда, что это он убил Долли?

— Вряд ли. — Он потрогал ссадины на щеке. — Вот как она отреагировала, когда я поделился с ней моими подозрениями.

— Когда они у тебя возникли?

— Не сразу. Впервые его имя упомянул Ральф, еще до моего отъезда из Луна-Бей. Он видел Долли с Блекуэллом предыдущим летом. Ральф воображал себя сыщиком и очень заинтересовался кожаной пуговицей, что обнаружили на месте преступления. Полиция тоже ею интересовалась. Ты что-то о ней знаешь?

— Очень многое. — Я кратко изложил историю загадочного пальто.

— Значит, Блекуэлл убил Ральфа?

— Он признался в этом сегодня утром — и в других убийствах тоже.

— Бедняга Ральф. — Кэмпион опустился на стул и какое-то время молчал с отсутствующим взглядом. — Ему тоже надо было бежать от меня подальше. Я переносчик моральной заразы.

— Неплохая идея, — отозвался я. — Но мы говорили о том, как ты заподозрил Блекуэлла.

Еще немного помолчав, он заговорил:

— Ральф-то и навел меня на мысль о Блекуэлле. Разрозненные кусочки, обрывки, фрагменты начали складываться в картину, и наконец я ее мысленно представил. Среди этих фрагментов был интерес Гарриет к малышу, которого она назвала своим братиком. Если это обмолвка, то очень любопытная, подумал я. Затем Долли начала откуда-то получать деньги — как раз в то время, как в нашем доме появилась Гарриет. Я не понимал отношения между Долли и Гарриет. На поверхности все было прекрасно, но в глубине чувствовалась враждебность.

— Это естественно, если Долли знала о твоем увлечении Гарриет.

— Она не знала. Кроме того, их отношения были такими же и в первый день пребывания Гарриет у нас. Они поздоровались, как родные сестры, ненавидящие друг друга, но не имеющие возможности это открыто признать. Теперь-то я понимаю, в чем дело: Гарриет знала о романе Долли с ее отцом, а Долли знала о том, что она все знает.

— Ты не сказал мне, как ты все выяснил.

— Озарение посетило меня как-то вечером в Мексике, уже после приезда Гарриет. Мы сидели в моей студии, и возникла тема охотничьего домика ее отца на озере Тахо. Не помню почему. — Он склонил набок голову, словно вслушивался в далекие голоса. — Нет, вспомнил. Она снова вышла на матримониальную тропу, несмотря на то, что меня разыскивали за убийство. Она мечтала, как мы вернемся в Штаты, поселимся в охотничьем домике и станем жить-поживать да добра наживать. Самое странное, что я уже об этом слышал.

— От Гарриет?

— От Долли. Она рассказывала мне истории об очаровательной старой даме, которая опекала ее, когда она только приехала в Стейт-Лайн прошлым летом. Она подробно описывала дом милой старушки — высокие потолки, вид на озеро, расположение комнат. Меня вдруг осенило, что это же дом Блекуэлла и что Блекуэлл и есть чудесная старушка, а, возможно, и отец моего... — он поперхнулся, — ребенка Долли. Тогда я ничего не сказал Гарриет, но решил вернуться с ней в Штаты. Мне хотелось побольше разузнать о милой старой даме. Вот и разузнал.

Словно силовые линии магнитного поля, на его лице выступили горестные морщинки.