Без Россини

А.Аркину везло на женщин обиженных и странных. Ненастойчивый, длинноносый, улыбчивый, медлительный, но легкий, он вызывал доверие. С ним гордо дефилировали мимо «тех, кого надо», ради ревности или зависти. Ему плакали в телефон. На ночь оставались у него в гостях, зная, что не надо — не будет. Его скоропостижный брак тоже начался с шепота о помощи. Ей было за тридцать, ее глаза казались припухшими, как частенько у средневековых мадонн. Она родила сына, а еще через год помахала Аркину крепкой веснушчатой рукой и подалась в Австралию, ибо Антон служил еще и талисманом в делах казенных и сердечных. Об этом его, конечно, не просили, это он нечаянно, в нагрузку… Но сегодня должно было повезти ему! Проснувшись в кресле в обнимку с 49-й страницей и услышав, как екнуло серое сердечко голубя на карнизе, А.Аркин понял: грядет явный грандиозус. Приснилась сова, а если снится сова, то известное дело, жди судьбоносных виражей на юркой трассе жизни.

Вчера позвонил Сергей, лучший из всех Сергеев, которых знал Антон, и сказал:

— Аркин, слушай сюда. Есть свободный билет в оперу и женщина к нему, свободная на вечер. Моя давняя-давняя… знакомая. Своди, будь добер! Она сердится на кого-то или разругалась в дым, уж не знаю, да ты-то поймешь…

Одним словом, Аркина приглашали невинно и играючи занять вакансию кавалера с правом на бельэтаж. Сергей идти не мог, она ему предлагала, но уж больно все было бы шито белыми нитками, они старые… знакомцы, вернулись бы после спектакля, намагниченные искусством, по привычке полюбили бы друг друга, и уснули бы, не выключив телевизора. Это пошло, наконец! Нужен другой сценарий. Во всех смыслах другой. Особенно сегодня, в день предполагаемых великих перемен, одну из которых Аркин предугадывал наверняка, а именно — безоговорочное изгнание из теплого местечка, где заправляла Добрая Елена и штамповали книжки растолстевших графоманов. Одну из рукописей, где главный герой страдает тягой к бытовому насилию и вульгарной философии, Аркин так и не сдал к самому последнему сроку, что, впрочем, штука растяжимая, но писк совести совсем глушить не стоит. Однако Аркин бездействовал не по лености своей и не по злому умыслу, а просто потому как бред сивой кобылы редактировать невыносимо. Проще спустить в мусоропровод и накатать свое. Но это было бы грубейшим нарушением главной редакторской заповеди — «Не сочини!».

Стало быть, если руки опустились и вот-вот настигнет кара, пора использовать священное и таинственное право всех служителей языка, алхимиков слова и даже сочинителей юбилейных писулек. Всем им — и никто более в это не посвящен — один раз в жизни позволено подправить не слова на бумажке, а горбатый мир на трех китах. Проще говоря, силой мысли принудить к кончине ненавистного соседа — любителя одеколона, Бюль-Бюль-оглы и сетчатой маечки довоенного образца. А также, подобно крысолову из Гаммельна, приманить приглянувшихся дам к своим дверям, и пусть прибирают эти авгиевы конюшни по графику. И, разумеется, шальные деньги, наследства и прочие маленькие радости — побаловать себя и близких… Можно даже остановить грузовик, под которым суждено погибнуть драному коту, и он останется жив (это на случай взыгравших сантиментов). Ну не говоря уже, разумеется, про катастрофы, когда из пожара вынесешь малолетних детей, не пошевелив при этом пальцем. И тому подобное.

Смешно, но об этом сбивчиво поведала Добрая Елена после коньячного спирта и нежданного брачного предложения. Аркин знал Елену тыщу лет, но теперь поганая начальственная работа, необходимость красить ноготки и выглядеть орлицей подтачивали ее день ото дня. Канули в Лету бодрые и несолидные прыжки мячиков грудей, пока опаздывающая Елена торопилась по лестницам; воодушевленная хрипотца ее любимой застольной-обнадеживающей «We shall overcome», а также трогательная щербинка и Ленин басовитый комментарий: «Я не могу на ответственную должность, у меня отсутствует четвертый зуб». — «У всех отсутствует», — отрезал дундук-хозяин, и Елена все-таки задиректорствовала. Аркин решил спасти положение. Он сказал: «Выходи за меня замуж, отдохнешь годик-другой…» Добрая Елена не стала обижать старого друга, она улыбалась Аркину, как разбаловавшемуся дитяте. «Как, Антоша, но у меня ведь уже есть муж?» — «Это не муж, это сожитель!» — не сдавался Антон. «В моем возрасте это почти одно и то же», — отрезала Елена, и об этом, видимо, было хватит. Но Елена не умела дуться подолгу, тем более подшофе, и в бреду рассказала маленькую тайну. Аркин хохотал и коленки к потолку подбрасывал. «Сила мысли! Как решить, что это началось, — это и начнется, даже мертвеца оживишь, если очень надо…» — «Да ты рехнулась, старуха…» — «Только не лезь в космические сферы — надорвешься, время вспять не верти, оно тебя сожрет с потрохами… ну разве что на полчасика и чисто в бытовых целях. Но главное условие — чтобы никакой гигантомании, только твоя маленькая частная жизнь и твои прихоти…»

Старуха оказалась права. И еще как. С утра сцепились соседи, и Машок, разумеется, к Антоше под крылышко глухой дробью тревоги в дверь. Аркин по долгу чести и со злой неохотой оторвался от любимого Гойко Митича, сверкавшего горбатым профилем с экрана. Любимый утренний сеанс для детей, Антошина слабость. Он ради хохмы напряг пресловутую силу мысли, заржавевшую, как подшипник на свалке… и кадр замер. Отвесить челюсть до пупка было некогда, нужно было ритуально и слегка поприпирать к косяку Машиного «изверга», а после раздавить с ним дерьмового зелья, чтобы отстал со своим всеядным гостеприимством. Вернувшись домой, Аркин застал все в неизменном виде: тот же кадр дрожал клюквенным желе, кадр про индейский закат и индейскую доблесть Верных Рук и Быстрых Рек. С трепетом, почему-то по-английски, как порядочному, прошептал своему «Рекорду»: «Play!» И краснокожая тема ожила.

«Великий день!» — возликовал Антоша. И встреча, вероятно, непростая впереди, снесла все ж таки упрямая курочка не золотое — бог с ним! — позолоченное яичко. К черту злополучную рукопись, нужно достойно встретить момент. И Аркин обратил взор вокруг и на себя, как на часть пестрого интерьера. В зеркало щерился сомнительный тип с лохматыми рожками нечесаных волос по бокам, с редеющей макушкой, с никчемной родинкой под глазом, с мятым от сомнений лбом и тремя волосешками промеж сосков вместо подобающей мужику дремучей груди. И скорее всего все это с душком, ибо иной раз красноречивую картинку нюхаешь глазами сквозь бесстрастное стекло. О, Иезус Мария, стекло тоже страдало многолетней замызганностью. Антон метнулся было намываться и настирываться, но в ванной его ждал бардак на умывальной полочке, где в жирной мыльной жиже плавали ржавчина бритв, узелки волос и одинокий пакетик одноразового шампуня, обещавшего шелковистую шевелюру даже мумии Тутанхамона.

…Из комода торчали язычки старых джинсов и ничейных шарфов, комната напоминала пристань впопыхах отъехавшей труппы экспериментально-самодеятельного театра. На окне кисли хозяйские духи «Красная Москва» и засыхало растение из серии «чахнем, но не сдаемся», о котором владелица жилища наказала заботиться, но это уже к «реквизиту» не относилось. На шифоньере покоились рулончик ватного одеяла и ваза с ветхой икебаной из сосновых веток. При одном взгляде на этот хлам Аркина душил позыв чихнуть от пыли. Ужас! Дальнейшее путешествие по квартире опять-таки не дало утешительных результатов. По кухне прошло войско Мамая, да, похоже, еще и поплясало на руинах. Позавчера, помнится, кто-то из гостей не вытерпел и помочился в раковину, ибо санузел заняли некие двое, уставшие сублимировать любовь, живя в одной комнате с дотошной бабушкой. Вспомнив еще пару-тройку подобных деталей, Аркин был готов навсегда оставить этот содом прямо сейчас, уйдя странствовать с сумой и словарем языковых трудностей. А что, если девушка заглянет на огонек?.. Есть, конечно, сила мысли про запас, но Аркин никогда бы не опустился до того, чтобы вызывать астральную поломойку. Зачем растрачивать драгоценный шанс по мелочам? Что отмоется, то и ладно, остальное простится. Всегда прощалось, женщины в смятении нетребовательны к окружающему ландшафту. И Аркин перед героической чисткой авгиевых конюшен присел с кофе и с сочным яблочком покупаться в грезах. Вначале, как это обычно бывало в минутку очистки экрана, память выдала заставку — солнечную Иру, кучерявую блондинку с еврейским носом… Она тогда, в их первую дурацкую встречу, чуть стеснялась ситуации и своих ребяческих прыжков от мужа и от детей-хорошистов, оттого часто и жестко улыбалась, замерев на полслове, а удивляясь, машинально вытирала нос платочком, хоть он и был абсолютно сух и безупречно напудрен. Когда пришел час откланяться, она отчаянно замялась, что Аркина позабавило: он любил продлевать неловкие паузы, подглядывая за малейшими оттенками смятения, за ветерком маневра. Но Ира не слишком утомила себя игрой, она неприкрыто ждала ангажемента без всяких экивоков, и эта гибельная поза на мокрой ступеньке, как на краешке обрыва, ямочка от ветрянки на скуле, поникший бархат туфель, облепивших коренастые круглые ступни, — все это почему-то так возбудило, аж подбросило. Потом выяснилось, что никакого у нее мужа, никаких хорошистов — только плаксивый малолетний сын с диатезом, ночевавший у бабки.

Отдавалась Ириша, скрипя зубами от нежности, потом сама же над собой хохотала с притворным ужасом и излюбленным словечком «отвратительно». Говорила она много и путано — о кукурузных палочках, об архитектуре, о белых слонах, об искусственном размножении. Ира как будто сама себя распаляла болтовней, загоралась веселым румянцем, забывала про ухабы жизни и зачем вообще сюда пришла, то бишь к Антону. Она обожала селедку, зеленый горошек, утиный паштет, маринованные грузди и по-коровьи, целыми пучками, жевала киндзу. Словом, по личной классификации Аркина, которую он считал будущим краеугольным камнем психологии, Ирина была человеком закуски, а не еды, и это вызывало в Антоне нежное чувство солидарности. В подробности своего прошлого она не вдавалась, что свидетельствовало о том, что оно у нее было. Только однажды в тональности анекдота Ирина рассказала, как ей было стыдно и больно, будто единственной не сдавшей экзамен, когда обожаемая подруга за доверительным кофе (тухлая как мир история, но всегда оглушительная для новичка) призналась, что Ирочкин муж строил ей глазки, но та с достоинством отказала. Объяснила, что он ее в том смысле не интересует вовсе. Разумеется, подруга была настоящей подругой, она и ответила, как подобает настоящей подруге. Ира сходила с ума, но муж ее не удивил. Ее резануло другое: всякий раз подтягивая на себя одеяло рядом с липким телом, она обижалась до слез — почему же не интересует?! Неужели я одна такая дура? И захлебывалась истеричной материнской жалостью, глядя на высунувшиеся из-под одеяла волосатые ступни.

Дальше Аркин не мог вспоминать Иру — он давно провел красную черту, за которой остался нелепый «последний раз». Еще была девушка-учительница с выпуклыми карими глазами. В них сквозила настойчивая готовность на подвиг, о котором обычно никто не просил, но которому тем не менее всегда находилось место. Это настораживало. Аркин с ней познакомился оттого, что никогда до этого не знакомился у филармонии, а ведь интересно! И она строго сказала «Пойдемте», и Антоша простоял весь вечер, как слезный паж, у оглушительного приставного стульчика, на котором млела раскрасневшаяся меломанша. А потом они вышли из резонирующих нервных стен, закапал снег. На заметенном белой влагой служебном крыльце играл трубач. «Местный талант… судьба, знаете ли…» Интеллигентные знатоки из публики стеснялись подавать ему мелочь. А кто-то милый и пьяный, и не имеющий касательства к сольфеджио щедро кинул шальную деньгу. И вдруг трубач в такт неаполитанским ноткам подмигнул весельчаку. Сие осталось самым ярким штрихом из встречи с прекрасным.

Еще музыкальная энтузиастка взбадривала учеников новомодными сверхпрограммами, оправдываясь плодотворным детством гениев. Дома у нее царили пыль и папин портрет в рамке. Аркин долго вспоминал, как в утренних потемках он, сытый и любопытный, пробудился и принял скомканный кусок газеты под секретером за ящерицу. И — испугался по-детски, не справившись с дурным предчувствием. Он вообще эту девушку побаивался, учительница все-таки. И зря. Аркину казалось, что с ней что-то нечисто, знавал он персонажей, которые для него превращались в дурную примету. А тут у музыкантши-учительницы он уловил запах непрухи, грустного быта, предчувствие того, что скоро будут они бродить под ручку по ее любимым музейным кварталам, что тихо охраняются государством, возвращаться к полосатым простыням, телевизору без звука и мирному хрипенью Генделя с пластинки. О нет! Аркин сбежал, почти ликуя, нимало не колеблясь. Но он забыл о коварных перевертышах судьбы, о том, что когда был уверен в правоте — ошибался, а когда сомневался до боли в надбровьях — выигрывал. Через год он встретил ее на празднике в центральном парке. Она пила пиво, а потом теряла тапочки на качелях, повизгивая и хохоча. А смешил ее усатик, по виду типичный прапорщик. И Аркин понял, что всего лишь не нащупал ту тайную глубинную ниточку, по которой бежит искра откуда-то сверху в самое что ни на есть теплое яблочко души.

Потом, конечно, Алиса Венедиктовна, подарившая сына, но забравшая подарок себе. С ней, кстати, тоже познакомил Сергей. Он вообще любил сводничать во благо любимого друга, но прикрывал святые намерения бодрой пошлинкой, чтобы не было слишком явно. Алису он анонсировал довольно экзотично. «Видишь ли, про себя я называю ее «муравьиная матка»…» — «Почему матка, почему муравьиная? — обомлел Аркин. — Мать-героиня, что ли?!» — «Нет, дурашка, «муравьиная» — потому что ма-а-аленькая, узенькая. Понимаешь? В самый раз, в общем…» Тут Аркин не выдержал и чуть было не врезал по уху услужливому другу, но тот увернулся и смущенно замолчал на полгода. Замолчал о женщинах.

Из какого-то изначального чувства вины Аркин из кожи вон лез ради Алисы. Получалось неловко. От побрякушек она отказывалась, из рыночной пестроты под конец августа выбрала один малосольный огурчик. Даже жить вместе не стали, не срослось, хотя Аркин порывался. Но мужчина для Алисы был как будто статьей необязательной, факультативной. Почти не звонила, ни о чем не просила, кроме как хлеба по пути купить, если Антон заявлялся с подарками — благодарила с оттенком обиженной гордости, как за маленькую взятку. Что поделать, Алиса Венедиктовна была обременена опытом прошлого тягостного и бездетного сожительства, она не обольщалась напрасными иллюзиями о таком сомнительном предприятии как брак. Вообще она была слишком взрослой, и все потуги Аркина стать надежным плечом, опорой, стропилом или Атлантом, держащим небо Алисы, шли насмарку. Она улыбалась, вроде бы теплела к происходящему, благосклонно упираясь лбом в Антонову ключицу. Но всегда в этом просвечивала грустная ирония, она все успевала сделать сама и лучше своего худосочного Атланта. И хотя все же немножко стыдилась этого, ничего менять не хотела. Антон однажды хлопнул кулаком по косяку и заорал, что она больна, что у нее гормоны не на месте, что она гермафродит и феминистка, раз ей мужик не нужен. В конце концов, нормальная женщина не может одна! И раз уж сама легла женская фишка тебе еще в материнской утробе и розовой ленточкой тебя пометили, будь добра, соответствуй данности! Более того, Аркин еще и был уверен, что пол вовсе и не данность, а выбор хитрого младенца при рождении, а ультразвуки и прочие прибамбасы науки — чушь. Девять месяцев прислушиваешься к потусторонним звукам и решаешь, кем родиться удобней. Дамочки обиженные, усталые, с мужскими половинками не поладившие, на свет производят преимущественно мальчиков: и впрямь, зачем повторять женские неудачи. Напротив, царица Тамара непременно родила бы дочь — жестокую, свободную, с кровушкой на губах. Спокойные и неукротимые, как старинные паровозы, отцы семейств, как правило, имеют в большинстве сыновей, а удачливые содержанки — пожалуй что, дочерей. Себя Антоша причислял к особой касте, из тех, кто настолько счастлив в утробе, что им все равно. Они рождаются в семьях без перекосов, без драк, без трехсменной каторги и борьбы за право вечернего футбола. В этих случаях оба родителя не от мира сего и не склонны душить чужие привычки; хоть ты часами сиди на унитазе за чтением прошлогодней газеты — супружница даже не заметит, она вся в уравнении Вандер-Ваальса. И тут уж пол ребенку выбирает случай, чтоб ему не болтаться, высунув голову из чрева, как буриданову ослу…

Так Антоша и преподал Алисе свою генетически сомнительную теорию, а она продолжала вытирать богемские фужеры и, выдержав достойную паузу, ответила безмятежно, будто с соседкой лясы точила, — мол, есть, быть может, в этой ахинее зерно истины, но мужик суть дело хлопотное. «Я вон за бывшим, если поссоримся, бегаю, прыгаю вокруг него, лепечу глупости разные… а когда он оттаивает, не знаю, что и сказать. И так сразу муторно становится, и думаешь — а к чему ж вся эта бодяга, бог ты мой!..» Любая Антонова демагогия была Алисе Венедиктовне что слону дробина. А уж если мужчина не умеет жене зубы заговорить — тут уж полное фиаско…

Да много было разной шелухи до сего дня, главного дня… Пора наконец и делом заняться. Аркин извлек пылесос из кладовки. Откуда ни возьмись посыпались пыльные фотографии, и сразу вспомнился задумчивый их создатель. Тот в лихую годину свалил часть скарба у Аркина — и затерялся, канул в Лету, заняв немного денег. Да и бог с ним, пусть у бестолкового творца хоть сейчас все сдвинется с абсолютного нуля, тем более сегодня есть шанс. День счастливый, «сила мысли»… Результат, разумеется, не проверишь, да и некогда, часы бегут, а самая приличная рубашка еще валяется в подсыревшей куче тряпья в ванной. С этим сила мысли как-нибудь разберется перед выходом, это — позорная мелочь, а надо позаботиться о главном. О сыне, например, об Алисе, послать им добрый импульс в Австралию — и пусть к ним там приплывет золотой утконос и исполнит любое желание. Сергей пусть в кои веки разбогатеет и купит лошадь. Мечта у него такая, лошадиная. От «силы мысли» даже солнечное сплетение начало сладко расплетаться, шевелиться, как маленький осьминог, и Аркина качнуло от головокружения. Что называется, побочное действие, пустяк по сравнению с тем, что знаменательный день не должен быть окрашен ничьим унынием, во всяком случае, в ближайшем окружении.

Тщедушно постучал в дверь соседушка-лилипут. За папироской. Лучше за сигареткой, но Артур ритуально скромничал, и детские ладошки принимали любое одолжение. «О чем речь, Артур! Может, чайку?» Лилипут застенчиво отнекивался, а Аркин вдруг подумал, бывают ли у маленьких людей большие дети, то бишь стандартные… И что плохого, если пожелать Артуру теплое гнездо с сыном в люльке, таким, как все, — Бог не разгневается, Аркин не лезет в мировые конфликты и не извлекает из пучин Атлантиду, он по мелочи.

Совсем мозги набекрень! С чего он взял, что Артур изнемог без гнездышка, быть может, он мечтает совсем об ином и мыслями бесконечно далек от Земли, какие ему, к чертям, люльки, да и что-то не видал Аркин никогда лилипутских семейств с колясками на выгуле… Пора и впрямь выбросить из головы лишнее и заняться очевидным и вероятным. И в подтверждение праведному намерению Антон энергично помотал головой. Посыпалась, правда, одна перхоть, на этом символическая процедура очищения была исчерпана, а абрис жилища между тем не слишком менялся к лучшему. Главное, что оно есть, и этот факт может опровергнуть только изможденная хмелем женщина в дерматиновой куртке, в «трениках» с обвислыми коленками и со свекольной бордовостью губ, ибо бабушка ее, недорезанная дворянка, учила внучку по возможности лелеять экстерьер при любых невзгодах. Это и была большая хозяйка малогабаритного дома, нежданно появляющаяся за скромной данью. Аркин однажды высчитал, что съем обходится ему в среднем в сорок семь бутылок. Не бог весть какие деньги. Про запас за шифоньером всегда было, заявится, сердешная, он ей быстро сунет в рыло любимое пойло, и до свиданьица. Да и подай она голос при гостях — кто ей, такой, поверит…

А то, что в доме пыль коромыслом и меблишка крошится, как зубы от радиации, — ну и что? Женщин только умиляет холостяцкий бардак. Первейшая задача — защитить от хулиганов и не забыть про торт с шампанским, этим дерьмом пузыристым, а там хоть трава не расти и унитаз засоряйся. Хотя последнее, конечно, категорически лишнее.

В сущности, беспорядок из-за обилия. Обилия хлама. Аркин с отвращением наблюдал, что обрастает вещами, как ракушками, но остановить запущенный процесс не умел. На крайний случай оставался испытанный рецепт: все лишнее на балкон и — забыть, забыть! Стул с поролоновыми кишками наружу — на балкон! И прочее… С балкона невзначай узрел драму. Вопреки привычному раскладу женская половина молчала, а визжал мужичонка. Ох и лупило по мозгам! Коротенькая мадам и не помышляла об отпоре, крикун щелкал над ней громким клювом, как цапля над лягушонком. Так орал на матушку друга детства его болезный отчим; то, что у человека называется щеками, у отчима стекло в две обвислые складки, которые от истерики мелко подрагивали, вызывая колику отвращения у Антона. После чего Аркин возненавидел психопатов. Хотя, по сути, люди как люди. Просто слишком «децибельные». Есть имбецильные, а есть «децибельные». И всем находится место под солнцем. «Только, пожалуйста, не в моем ряду. И не в этот день…» Аркин напрягся и от ощущения своей важности для человечества, которую теперь именовал «силой мысли», почувствовал себя до упора надутым шариком. Аж до блестящих кружочков в глазах! Так что даже и не сразу увидел, как скандалист умолк, уткнулся лбом в блаженно холодящий фонарный столб и остыл, пошел на попятную, понуро извиняясь. Похоже что Аркин перестарался-таки с миротворческими потугами, ибо парочка-то помирилась, а Антошу сморил сон…

И приснилось ему, что бежит он по вокзалу и опаздывает на встречу у какой-то длинной синей машины. Тяжело и сумрачно проснувшись, он не желал и знать, который час, ибо было ясно: все пропало. Посреди комнаты растекся в своей бесформенности мешок с мусором, в ванной в неизменной куче белья подгнивала выходная рубашка. По-хорошему минут через пятнадцать выйти бы степенно из дома, поймать машину, не торгуясь. Прибыть заранее. Помаяться, отгадывая «эта — не эта». Ну черт с ним, над временем можно чуток поколдовать, остальные загвоздки — сущие мелочи!

Аркин легко собрался, зачем-то проведя по своей единой нераздельной копне щербатой засаленной расческой. Как известно, чем больше трепещешь и готовишься перед любой встречей, тем хуже для встречи. Суставы деревенеют, язык не ворочается, заготовленные остроумные пассажи от беспрестанной репетиции про себя стухают внутри и в нужный момент оказываются не при деле. Можно без конца оттачивать вход в гостиную на руках, но если случайно подвернется кнопка… В общем, чем больше настраиваешь свою «внутреннюю скрипку» — тем меньше верь своим ожиданиям. И что это он расчувствовался, как гимназист? А что, если обещанная девочка — непроглядная идиотка в блузончике с люрексом и угловатыми коленками? Чего ж тогда перед ней распинаться… Барышню «силой мысли» не переделаешь в совершенство, в этом даже Всевышний не преуспел. И может, все треволнения зря, и никакой вспышки удачи, и никакого обладания чудом…

Дабы выветрить беспокойство, решил пройтись пешком. В сквере у скамейки ныл золотушный мальчик. Только этого не хватало. Окинув взглядом окрестности, Аркин не обнаружил ни намека на родительскую опеку. На вопрос «Где мама?» мальчик неприветливо икнул и разочарованно оглядел наметившегося опекуна. Наверняка ларчик открывался просто, для подкидыша ребенок великоват, а для пострела, удравшего от бабушки, — слишком мал. Но выводок с колясками ребенка не опознал. Не падая духом, Аркин побрел по аллее, взяв ревуна за теплую недоверчивую ладошку. Потом — обратно. Ответа не было. Похоже, дитя упало с неба. Антоша потихоньку его обаял и закрепил симпатию бананом, который был обстоятельно съеден вместе с соплями. На сем Аркин начал раздражаться и недоумевать, в кого же он такой чадолюбивый и почему мальчонка достался именно ему. В театр он уже опаздывал, как заполярный доктор к чукотскому оленеводу в связи с нелетной погодой, а дитя в бюро находок не сдашь. Идти к людям в форме тоже совестно, ибо смахивает на предательство: неужто он сам не разберется с такими пустяками и сбагрит дитя в казенный дом? И наконец, было бы слишком рискованным шагом заявиться в театр с ребенком. Если особа с юмором, она, конечно, все поймет, но в таком случае ее юмор должен быть столь неисчерпаем, что, пожалуй, исключал бы сомнительную радость от их случайной встречи. Выходит, надеяться на женскую снисходительность Аркину не приходится, и вообще он выдохся и подустал за сегодняшний день. Не покидало ощущение, что внутри головы обосновался маленький кегельбан, где беспрестанно что-то катится и падает. Для устранения таких побочных эффектов редактирования мира не мешало бы треснуть кофеечку, но это опять потеря времени, а между тем в поиске родителей найденыша Аркин ничуть не продвинулся. У ближайшего кафе молился за здравие посетителей нищий. Если в его шляпу изредка падала монетка, он принимался благодарственно сипеть на два тона выше прежнего. Посему его старались милостыней не радовать. Впрочем, чумазое лицо никоим образом не выражало разочарования. Зато Антон растревожился не на шутку: чужие несчастья начинали надоедать из-за назойливой и успевшей прижиться привычки без разбора совать в них свой нос. Аркин начинал скучать по своему еще недавнему здоровому цинизму и легкому равнодушию к окружающим безобразиям, экономившему столько драгоценной жизненной энергии организма.

Без энтузиазма пожелав клошару благоденствия (насколько это вообще было возможно), Аркин постарался поскорее забыть о нем. Но как бы не так: минут через десять подавальщица-вытиральщица, сунув руки в фартук, вышла покурить на крылечко и тут же вскрикнула: «Надо же! Помер…»

Озадаченный Аркин тяжело вздохнул, глядя, как его найденыш размазывает по розетке вишневый десерт. Дитя срочно нужно было пристроить, а у «силы мысли», похоже, садились батарейки. Перестарался Аркин, перегрузился. Голова ныла давно, теперь еще и ноги не слушались, и немилосердно клонило в сон. Посмотрев на часы, Антон в ужасе встрепенулся — он опаздывал к началу Россини на два часа. Это было уже слишком. В своих возможностях слегка пошутить над временем он уже сильно сомневался, его одолевала апатия, смешанная с изумлением: во что я, дурень, ввязался, Ленка мне за свои бредни ответит! Словно Добрая Елена была в ответе за все его несуразицы… Господи, неужто можно так загубить на корню редчайший шанс по превращению грез в реальность, а олова — в серебро! Ведь это было так просто: захотел — получил, представил — увидел, напридумывал — пощупал… Но и здесь все не слава богу. Теперь бы только найти телефон и капитулировать, пасть в ножки Елене ради любой подсказки, если она еще возможна.

Потом Аркин экспрессивно и напористо объяснял, что ему тоже теперь требуется «специальная» помощь. Бармен удивленно вскинул бровь, ибо и не собирался возражать, незамедлительно выставив на стойку красный телефон. Но Аркину теперь и стакан воды показался бы чудом. К счастью, Добрая Елена сидела дома. Поначалу она и не пыталась уловить суть дела, только съязвила насчет расторопности, которую давно пора заиметь, столь ретиво работая «кавалером по вызову». Когда же она наконец выслушала все от начала до конца, то сначала элегантно выругалась в нос, а потом резюмировала:

— Заставь дурака Богу молиться… Ты где, чучело?

Аркин ответил.

— Нет, там я тебя уже не спасу, — заявила Елена, будто собиралась выезжать на помощь с сиреной на макушке.

— Нет, уж ты постарайся, — потребовал Аркин, чувствуя на другом конце злую улыбку.

— Пельмень ты уральский! Селедка ты в простокваше! Кто ж тебя надоумил народ облагодетельствовать?! Я ж тебе ясно объясняла, опухшая твоя рожа: только то, что ты хочешь! Именно ты и именно сейчас… ну пива банку, например. Из серии «пустячок, а приятно». Прихоть сиюминутную, безобидную для человечества. Того же пошиба, как многоточие лишнее убрать или абзац разбить на два. Без всяких покушений на общий смысл, понял?! А ты что творишь… Счастье он убогим кусками отваливает, нашелся тоже мне Мессия. Если б можно было так запросто — я б тогда в рваных тапочках и в радикулите с тобой не беседовала… Только корректировать, а не сочинять, ты что, забыл?! Удивляюсь, как тебя еще божья кара не настигла в виде пьяного грузовика или бешеного медведя в зоопарке.

— Я не хожу в зоопарк, — обалдело признался Аркин, радуясь, что хоть в чем-то он не прогадал. — Ты знаешь, со мной тут ребенок. Потерялся, а я…

— Хорошо, что хоть бродячий цирк за тобой не увязался с тюленями в придачу! А я-то на тебя сегодня надеялась, думала, ты со своим придурком разделаешься, а я тебе приятную халтурку подкину, специально для тебя припасла…

Под «придурком» понимался низкорослый Капитонов, редактировать которого считалось сущим наказанием.

— Эх ты, — не унималась Елена, с издевательской сладостью в голосе бередя раны. — И на свидание не успел, и быстрых денег не срубил, да и податься тебе больше некуда…

— Замолчи… — он чуть не сказал «дура», но осекся в неуместном пароксизме субординации. — Мне уже все равно. Лишь бы мальчик нашелся. Куда я его дену?! Не усыновлять же, в самом деле, — шипел Антон, надеясь, что Елена смилостивится и подскажет, как быть, а бармен тем временем с уютным цоканием отправлял лед в бокалы, и миру было, в общем-то, безразлично то, что в глазах Аркина он с подобным же бульканьем кубиков-осколков рушился в бездну.

— Ну, наконец-то хоть что-то человеческое, — послышалось сквозь мембрану. — Теперь жди.

И Елена повесила трубку, так и оставив Аркина в тревожном неведенье.

Аркин обреченно-механически вытер ребенку зашоколадившийся «пятачок» и вышел на улицу, к слепившему прощальными бликами предзакатному солнцу. Навстречу, подворачивая ноги на шатких каблуках, ковыляла встревоженная особа с детской панамкой в руке. «Паша!..» — выдохнула она, увидев Антонова найденыша. В общем, мамаша оказалась молода, толста и благодарна. Лучшего и пожелать было нельзя. «Вот она, великая сила эгоизма, — рассуждал про себя Аркин, спускаясь по бульвару к широкой набережной, — стоит лишь неприкрыто позаботиться о своей шкуре, глядишь, и другим выгода. Все, как с женщиной: смело подчиняй ее жизнь своим интересам, и она в конце концов будет думать, что так и нужно, да еще и найдет в том нехитрое свое счастье…» Антон решил даже и не думать о том, что женщины бывают разные, — что толку, теперь они отсутствовали все напрочь, какие бы то ни было, и никаким эгоизмом, судя по всему, даже одну-единственную было не материализовать. Часы угрюмо свидетельствовали о том, что зрители уже отряхивались от Россини в гардеробе. Как время успело так растранжириться! Елена утверждала, что неудачка вышла из-за дешевой щедрости, что никому не принесла она ни крупинки восторга. Но ведь Антон, дурак, так хотел легкой добычи для всех! Чего и кому было жалеть в волшебный день? Да пусть хоть пингвин в Антарктиде возликует, а мелочи вроде банки пива найдутся и без скатерти-самобранки. А оказывается, играй по мелочи — и воздастся… А может, дело в Лене, в том, что она сама ненавидела идеи о всеобщем благоденствии и верила только в маленькое, отдельно взятое, ощутимое на зуб счастье улучшенной планировки, и поэтому Аркин считал ее немного мещанкой, несмотря на то, что вполне разделял ее вкусы. Но женщины по определению мещанки, и та, с которой сегодня такой провал, наверняка уж не божий сувенир, не отрада жизни. Стоит утешиться хотя бы этим. Но все-таки Аркина манило к театру. Труднее всего истребить в себе инстинкт «всякого случая». Каких только кульбитов не сделаешь «на всякий случай»… Даже придешь потоптаться у афиш к концу спектакля. Вообще-то Аркин недолюбливал оперу и прочие лицедейские жанры. Он не трепетал от третьего звонка, и раздвигающийся занавес будил в нем лишь эротические аллюзии, после чего воображение порхало далековато от спектакля. Еще бы! Поводи по театрам обиженных женщин. А дамам нравится: храм искусства для них как справка о благонадежности. Если мужчина сопроводит ее в бельэтаж — значит, он не может быть подонком, аферистом или маньяком. Он непременно чист, светел и непогрешим, как статуя Ким Ир Сена. Но вот если он в густых сумерках идет по заштатной улочке к ближайшему ларьку, то сие почему-то в глазах рафинированной барышни большая подозрительная промашка. По мнению иных особ, мужчина после девяти вечера и вовсе криминал, будто днем и ночью на земле мелькают не одни и те же физиономии… Баста! Пора завязывать с «душеспасительными» знакомствами и дамами от Сергея-сводника. С этих пор только стихия и импровизация!

Остатки публики рассаживались по авто или оживленными парами удалялись, сверкая коленками, каблуками или выходными костюмами металлического оттенка. Иные важно вытирали пот со лба, будто честно устали от зрелищ. Из любопытства Аркин огляделся. Такого, конечно, быть не могло, но между стайкой иностранных студентов и чинным семейством с немилосердно разряженной девочкой стояла растерянная девушка в джинсах и зеленой футболке. Аркин вспомнил про договоренность о зеленом. «Она будет в зеленом костюме», — напутствовал Сергей. Футболка вместо костюма прелестно гармонировала со всей сегодняшней иронией судьбы. Антон рискнул подойти ближе — и его удивленную гримасу расценили как приглашение.

— Ой, а вы случайно не Антон?

— Антон. Случайный. Это мы с вами вроде договаривались…

— Чудеса! И вы меня все это время ждете? — весело ужаснулась девушка.

— Да, — не моргнув, ответил Антон. — Точнее, я тоже, видите ли, припоздал.

— И тоже на три часа?!

И тут Аркин струхнул от простой мысли, что ради такого совпадения с человеком не грех и всю жизнь на двенадцати квадратных метрах прожить. Хотя и необязательно. А возможно, и опрометчиво. И тем не менее…

— … я подумала — три часа прошло, какое безумие с моей стороны, но решила — прогуляюсь на всякий случай. А вдруг! А тут вы… Хорошо, что вы тоже…

В ночи, когда плита покрылась кофейными узорами, а язык довел если не до Киева, то по крайней мере до вечных вопросов бытия, позвонила Елена.

— Ну что, всех спас? Поменял плохие приметы на хорошие? Чувствую, что Земля благодаря тебе уже меняет орбиту… Доделай, пожалуйста, книжку. К послезавтра.

Аркин хотел было возразить, что сегодняшним днем его редакторские будни исчерпались. Но Елена была тверда, как кремень, заявив, что, раз колдуна из него не получилось, не мешало бы и поработать.

— Как же, как же… Кое-что ведь у меня все-таки получилось. Разумный эгоизм, шкурный интерес… не банку, конечно, пива, но принес свои плоды. Дитя заблудшее вернулось к матери, встреча чудом состоялась. Все, как ты учила. И даже индейцы по мановению руки в телевизоре замерли! Чем не упражнения в магии…

— Телевидение с утра шалило, дурачок, — ласково парировала Елена. — А шкурный интерес — он и в Африке шкурный интерес. Он и без волшебной палочки работает неплохо. Так что упражняйся и получай свои плоды хоть каждый день. — Потом помолчала и добавила: — А встреча твоя — игра случая, фаз Луны и Провидения. Ангелам тоже надоедает сидеть без дела. В сущности, тот же шкурный интерес.

Аркин положил трубку и чертыхнулся. «Наверное, поссорилась с сожителем, и теперь все к станку! Как это похоже на Елену — устроить аврал, сорвав зло на формально подчиненных, а в сущности — на родных душах, ибо какой она, к лешему, начальник, но теперь ее до утра не урезонить. Ибо в ее возрасте сожитель — это серьезно, это, считай, что муж…» — с издевательской ухмылкой размышлял Антон. Оптимистически недоумевающая Виктория в зеленой футболке взялась убеждать, что редактировать не так уж и обязательно и наверняка можно оставить все как есть, и сделать вид, что так и нужно. Антон тоже так думал когда-то.

— Смотри сама. Глава, кажется, вторая. Так-так, сейчас найду… Вот, пожалуйста, цитирую. «Он отжал ее сильными руками…»

— Ну, таким книжкам уже ничто не поможет. Их надо сразу в унитаз спускать.

Какие, однако, прогрессивные сдвиги в частной жизни! Предыдущие барышни частенько не разделяли Антоновых потуг к разрушению. Они считали, что портить чужое — грех, в то время как Аркин чувствовал это своим призванием.


На следующий день, не продвинувшись ни на страницу, зато изрядно посвежев под душем, Аркин ради интереса позвонил на работу. Все-таки за ночь Елена вполне могла поменять настроение с точностью до наоборот, даже пережив девятибалльную домашнюю бурю с семейной перестрелкой. Но августейшая особа категорически отсутствовала. Вместо нее неопознанный нетрезвый голос сообщил, что Елена Николаевна выходит замуж, а потом на «медовую недельку» едет к морю, какому — неизвестно, но ты все равно приходи — нальем.

Чудно! От радости Аркин аж вспотел и промокнул лоб засаленной шторой. Теперь, кстати, можно и уборками заняться, и рубашку любимую постирать. Времени вагон. За неделю и «Гамлета» на хинди переведешь… И все-таки Ленка — глупая женщина. Ничего она не понимает в «шкурном интересе». Объяснишь ей, с какой стати ей счастье привалило, ведь не поверит. Кулаком в лоб заедет. Скажет, молчи, недостойный, это Провидение… ангелы! Да и пожалуйста. Обойдемся без благодарностей. В конце концов — целая неделя…

Загрузка...