Полудержавный властелин

Глава 13 Книга Судного дня

Дело к переписи и кадастру я повернул еще год назад, когда первые выпускники школы малость пообтесались в дьяческих делах. Ну в самом деле, не отдавать же такое мероприятие на откуп боярам? А княжеские дьяки — самое то. Для начала отправил их в мои волости вокруг Москвы, руку набить и методику отработать, и даже сам с ними ездил, но так, не особо афишируя присутствие. Дело-то серьезное, а свой глазок— смотрок, помогу хотя бы в самом начале очевидных мне, но неочевидных местным ошибок избежать.

Самый первый выезд наметили в Лучинское, к Елаге, причем я и несколько сопровождающих приехали затемно и заночевали прямо в доме у ключника. Не стали занимать усадьбу и устраивать парадную встречу, пусть все думают, что мы просто княжеские люди, а кто, куда, зачем — не ваше поселянское дело.

А с утра приехал дьяк, из недавних выпускников школы.

И началось!

Мы-то предполагали, что всего делов на час-другой — есть волостель или ключник, есть старосты, собрать их вместе, дьяк зачитает опросный лист да запишет ответы. Ага, разбежались. Как только по народцу прошелестело, что дьяк переписывает землю, так все на площадь и поднаперли, побросав зимние труды.

И началось — а кто, а что считают, а чего хотят, а зачем…

— А это Елага воду мутит, оброк хочет больше!

— Хрена там, это все Парфешка, бляжий сын, наябедничал!

— Верно говорю, Максатиха навела! У моей коровенки от нее глаз дергается!

Ну и тому подобная бытовая потребень. В том числе, кто кому когда межу запахал, полвоза сена должен, и все прочие застарелые счета и обидки. Зима, понимаете ли, больших работ нет, кино не привезли — чем еще развлечься? Вот и хлопочут.

— А твоя коза огород потравила!

— Ты бы за своими курями смотрел!

— Ах, курями! Честной народ, смотрите — курей моих крал, на хорьков кивал, а сам перья закапывал!

— Максатиха, вот те крест, порчу навела!

Ну и так далее, слово за слово. Сперва пихались да за грудки хватались, потом в бороды вцепились:

— Да ты… дать бы тебе в лоб!

Вот в аккурат после этих слов и подтвердилась драка. Бабы заверещали, тулупы в снег полетели — эх, раззуздись, плечо, размахнись, рука! А площадь маленькая, народу набилось человек полста, драться неспособно.

Махались, конечно, от чистого сердца.

Пока мы подхватились, пока из ключникова дома на площадь выскочили, там уже колья из оград дергать начали. Тут бы из револьвера вверх пальнуть, да нет револьверов еще. Даже пистоля с кремниевым замком и то нет, не из пищали же палить…

— Стой! Стой — да только потеха уже в полный рост пошла, хрен остановишь.

Пришлось прямо как городовым — ножнами лупить, хорошо еще послужильцы, коих Елага послал, добежали. Растащили, снегом расквашенные носы вытерли, отдышались и тут же, не отходя от кассы, выпороли пятерых, кто за колья схватился. Пока возились, собрались и мужики из дальних починков, кто к началу веселья не успел.

Один из них, стоя в санях, обозрел толпу посредь села и пихнул напарника в бок:

— Гля-ко, Урюпа, да это никак Вереша объявился?

— Где? — приставил ладонь к бровям его сосед.

— Да вон, средь воев! — ткнул рукой первый.

— Не, Танай, кто ж его в вои возьмет, — засмеялся Урюпа, — смерд, к тому ж сирота!

— Да не вой, писец, с пером за ухом! Не видишь, чтоль?

— Писец? Вроде похож… — удивленно протянул наконец-то разглядевший гостя.

— Точно тебе говорю — он! Родинка у него на правой щеке, вишь?

— Итить, может, и Вереша…

И двое мужиков, примотав лошаденку вожжами к забору, двинулись в гущу собравшихся, влезли в самую сутолоку зипунов и тулупов, раздвинули их локтями и, наконец, добрались до высокого парня в дьяческом колпаке и распахнутой шубейке.

— Верешка, ты ли это? — панибратски хлопнул его по спине Танай.

От толчка качнулась висевшая на груди парня, наподобие креста, медная чернильница, а сам он обернулся.

— Точно Вереша! — обрадовался Урюпа. — Важный стал!

— А ну, руки от княжьего дьяка! — шумнул на мужиков старший из воев.

— Дьяка? — оторопели оба. — Да как же…

— А вот так, — неожиданно и широко улыбнулся Вереша. — Как вы меня выперли, я в монастырь подался, а оттуда в Спас-Андроник на учение наладили.

— Их ты…

Рутина переписи двинулась дальше — прямо во дворе на козлы положили доски, сделав подобие стола и пошел опрос. Каждый подходил к Вереше, дувшему на озябшие руки, отвечал, а дьяк ставил хитрые закорючки на бумаге. Тут и я подъехал — к началу не совался, драку без меня разнимали, — посмотреть, как дела идут. Вроде все по накатанной, надо только жаровни какие придумать, чтобы дьяки не померзли. Или в избе какой все делать, но тогда свечей не напасешься, у нас и так с этой переписью запасы бумаги как в прорву уходят. Да и толкотни в избе не избежать. Нет, лучше с жаровнями.

Под самый конец опроса я подошел к столу, глянуть на листы — Вереша заполнял их ровными буквами «московской скорописи» и арабскими цифрами.

— Все ли в порядке, дьяк?

— Все ладно, княже, хоть и первый раз, — отложил перо и энергично потер ладони Вереша.

— Молодец, хвалю!

— Благодарствую, княже! — он даже привстал, чтобы поклониться.

Из-за угла, выпучив глаза, на нас смотрели Урюпа и Танай — надо же, бывший сирота с самим великим князем запросто разговаривает! Стоило мне отойти к свите, как эти двое бочком-бочком подобрались к дьяку и скинули шапки:

— Вот, Вереша, не побрезгуй нашим гостинчиком, бабы в дорогу собрали, — насунул ему узелок Танай.

— Не стоит, — резковато ответил дьяк, занятый складыванием бумаг в кожаную сумку.

— Уж прости нас, Вереш, мы же не по злобе, сам знаешь, лишний рот, — пустился в объяснения Урюпа, — а тут яички каленые, полкуренка, толоконца мешочек…

— Поспособствуй родне да землякам, чтобы лишнего не приписали, — просительно заглядывая в глаза добавил Танай. — А то, бают…

— Чушь бают, — отрезал Вереша, — а я крест целовал справлять все по уставной грамоте и по совести, что есть, то запишу, а за лишнее меня и наказать могут.

— Вот и хорошо, вот и славно, дай Бог тебе здоровья, — бормоча под нос извинения, парочка исчезла за углом.

Пока переписывали мои владения на день пути от Москвы — процедуру не один раз подправили. Но пошло-поехало, за чужое взялись уже по отработанной методике.

Во-первых, дьяк едет не один, а втроем. Сам с помощником листы заполняет, а третий в народе шныряет, спрашивает за жалобы, оттого склочники и скандалисты на главного дьяка не налезают, а ябедничают отдельно.

Во-вторых, помимо дьяков едут человек пять моих дворских или детей боярских местного владетеля. Для порядку.

В-третьих, вся эта шобла не перепись производит, а только результаты записывает. Собственно перепись мы возложили на местных: во главе участковой, так сказать, комиссии, стоит судья, великокняжеский или удельный. В помощь ему — крупнейшие землевладельцы, бояре или монастыри, или княжата. В каждой волости результаты фиксируются со слов владельца земли, старосты и трех мужиков от деревни. Причем не просто со слов, а с подтверждением крестоцеловальной клятвой, для чего присутствует и священник.

В-четвертых, я выписал этим собраниям право попутно разруливать мелкие земельные споры. В конце концов, я же хочу некоего самоуправления добиться? Вот пусть и тренируются.

Результаты дьяки обработали (пришлось даже создавать мастерскую по выпуску «дощаного счета» — обычных счет с костяшками и обучить людей на них щелкать), составили по моей указке отчет, инструкцию и методические рекомендации. Все это я вывалил на боярской думе — естественно, «лидеров общественного мнения» с планом познакомили загодя. По всему выходило, что только наведя порядок в учетах, можно минимум на двадцатую долю увеличить поступление налогов. А еще стало ясно, куда и сколько надо вкладывать…

Короче, Голтяй и Добрынский на проведение переписи в очередь встали первыми.

— Как населена землица, какими людишками, сколько воев может каждая вотчина выставить, — гундел, зачитывая проект решения Патрикеев-старший.

— А еще что выспрашивать будут? — влез Чешок, давно и прочно прописавшийся на Москве.

Я махнул Андрею Ярлыку, своему дьяку, на которого повесил подготовку переписи. Андрей встал, поклонился, пригладил свою заметно поседевшую, но до сих пор самую аккуратную в княжестве бороду, и зачитал:

— Кто землей на год смерти князя нашего Василия Дмитриевича владел, — при этих словах все благочестиво перекрестились и лишний раз вспомнили о бренности жизни.

— Кто землей ныне владеет, а також если владелец новый, то о каком годе поменялся.

— Есть ли испомещенные дворские, дети боярские и прочие, кто таковы, по именам, есть ли послужильцы, боевые холопы и сколько.

Бояре (и прежде всех пограничники, мой шурин Василий Серпуховской, да приглашенный гостем Иван Федорович Рязанский) закивали — все верно, надо знать, сколько оружных людей на земле.

— Сколько пахотной землицы в четях, сколь владельческой, сколь крестьянской али еще чей.

Тут по лавкам пополз первый шепоток — налог-то и выход с четей собирают, коли лишнего припишут, это же разорение!

— Сколько лугов да лесов, тож в четях, есть ли варницы, рыбные тони али другие промыслы; — степенно перечислял Ярлык, а бояре все больше елозили. — Сколько черного люду на земле, какого, чем заняты, сколько дворни и прочих.

— Куда на ярмарку ездят, и ездят ли, а коли нет, то почему. Сеют ли, как отцы из Святой Троицы учат, есть ли мельницы али водобойные колеса, быстра ли вода, на коей ставлены. Сколь коней, коровенок да коз.

— А курей считать не надо? — вякнул из угла Александр Брюхатый, князь Ярославский, собрание сдавленно захихикало.

— Всем не надо, но вот тебя, Александр Федорович, попрошу своих пересчитать, и курей, и уток, и гусей, — уперся я взглядом в удельного князя, — не откажешь в просьбишке?

Брюхатый насупился, но кивнул. Ничего, зато дальше не вякали.

— А еще, бояре, все, — я обвел взглядом палату, — кто знает, как доход с вотчины поднять, может, маслобойку или кузню построить, тоже записывайте. Не обещаю, что всем и сразу, но помочь постараюсь. Или деньгами, или знающего человека пришлю, смотря по запросу.

Без этого пряника вряд ли чего вообще вышло, но за последнее время думные бояре убедились, что мои затеи очень способствуют притоку денег, Добрынский вон, вообще без малого торговлей занимается, да и остальные ближники тоже. И среди тяжб с каждым годом «беззаконно прирезал землицы» все меньше, а вот «отжал пасеку» попадаются все чаще. Проникается понемногу боярство выгодами промышленности и торговли, но медленно, медленно…

Еще каждому пообещал бумагу за великокняжеской печатью на вечное владение вотчинами, единого образца и с указанием всех границ собственности, что, по идее, должно было снизить количество дрязг между соседями.

— Князь решил и боярская дума приговорила! — пристукнул Патрикеев посохом.

И понеслась зимняя круговерть переписи.

Вторую волну я из-под контроля тоже не выпускал, время от времени наезжая инкогнито, как в Лучинское, на места проведения. И самому полезно, и дьяки знали, что в любой момент за ними может смотреть князь. Метод Гарун-аль-Рашида в полный рост, мало ли, кто там приехал в обычном тулупе — я выбирался в волости в сопровождении максимум десяти человек, а остальную свиту держал в отдалении, в качестве резерва.

Но за переписью шел вал слухов.

Даже в просвещенном XXI веке народ то против 5G бастует, то ИНН получать не желает ввиду того, что это «число Зверя», то еще какую дичь выкинет. А уж здесь…

Перепись проводят по приказу турского царя Салтана, чтобы всех православных извести.

Истинно ведомо, что перепись затеяна наущением ордынского царя и всех обасурманят.

То диавольские козни и всем поднимут оброк.

Но все сходились на мнении, что настают последние дни и надо усиленно молиться.

Я две недели бился, пытаясь придумать, как погасить слухи, а потом плюнул и решил, что раз у них последние дни, то на этом и надо играть. Тем более год у нас 6950, не за горами 7000, а что это, как не дата конца света? Ну и пустил с помощью Вяземского, Ремеза да Ипатия слух, что князьям было видение и надо готовиться к Судному дню. Все учесть, все пересчитать, обо всем помолиться…

Как ни странно — сработало. Возможно, сыграло и послание митрополита Ионы, которое зачитывали в церквях, и присутствие при переписи священников… А может, дело в том, что человеку постоянно надо верить в какой-нибудь бред, вон, в мое время придумали «проблему 2000» и носились с ней. Ну вот а у нас будет «проблема 7000», пусть носятся.

Иона, кстати, сразу же после избрания насел на меня с требованием учить священников — так мы завсегда пожалуйста, взяли и открыли в Спас-Андрониковской Панэпистемии богословский факультет, вернее, сколию. Митрополит, правда, желал ее разместить отдельно, но я настоял — какой смысл городить огород, если все потребные преподаватели уже собраны в одном месте, надо только добавить нескольких сведущих в богословии монахов или попов? Да и процесс отработан, за десять-то лет.

Не говоря уж о том, что будущим светочам православия весьма и весьма полезно знакомство с передовой средневековой техникой, чтоб не шарахались от водного колеса, поскольку «под ним черт живет». Чем больше понимание, тем меньше суеверие. Ну и остальным на тему твердости в православии примером будут, а при случае и мозги вправят.

Поскольку главный противник всех преобразований — состояние умов. Если нечто в пределах привычного, то все нормально, почешут в затылке и со скрипом, но сделают. А вот шаг вправо, шаг влево — тут же проблемы. Да что там, даже сельские кузнецы, с детства знакомые, живущие рядом, с кем детей крестили, но они же заняты страшным и непривычным делом, работой с огнем и железом, а раз так — то не иначе как с нечистой силой знаются.

Поставить задачу одному человеку, научить его и проконтролировать еще туда-сюда получалось (да и то, сколько раз приходилось людей от дела отстранять и брать на их место других), но вот массовые изменения при таком менталитете…

Даже и с одиночными тоже не все гладко. Я не столь давно чуть умом не двинулся, когда пытался Якунке, сыну Семенову, главному бортнику великой княгини, про ноль объяснить. Так-то его и грамоте, и счету поднатаскали, пусть он и пишет «миод» как Винни-Пух, или «вщанца». Но вот встала задача навести более подробный учет по единому стандарту, а оный подразумевает использование арабских цифр, позиционной записи и ноля. И ни в какую, дьяки отступились, учителя из Спас-Андроника тож и дело дошло до меня.

— Никак я этот «ноль» не пойму, княже…

— Ноль — это просто значок, он обозначает «ничего нет».

— Коли нет ничего, зачем это писать?

— Чтобы знать, где пусто.

— Так я и так знаю!

— Ты знаешь, так и другим знать надо. Вот, смотри, вот сюда пишем, что водной кладовой лежит, сюда — что во второй, сюда — что в третьей…

— Ага, так и делаю.

— Вот, в первой кладовой стоит дюжина бочонков с медом — пишем сюда дванадесять, в этой четыре пуда воска — сюда пишем четверку, а тут ничего нет — сюда пишем ноль…

— Князь-батюшка!!! — внезапно заголосил Якунка, да так, что я чуть не подпрыгнул и не выронил перо. — Помилуй, милостивец, как ничего??? Там восковые круги, и перга, и забрус на перетопку!

— Да не ори ты, представь, что оттуда все вынесли…

— Без княгининого дозволения? Никак невозможно!

И вот так всю дорогу.

Теоретически, мы сейчас даже паровую машину построить можем.

Но людям она решительно поперек привычного, какой там цикл Карно, когда нет даже понятия о расширении пара, об агрегатных состояниях, о давлении в системе и прочем. То есть для всех, кроме нас с Димой да полудесятка спецов вроде Збынека с Кассиодором или металлистов из Устюга, паровая машина будет эдаким «черным ящиком» — сюда дрова, сюда воду, отсюда пых-пых и колесо крутится.

Но человек-то его не крутит, и лошадь не крутит, а кто же тогда?

Черти, больше некому.

И сколь кресты на котел на вешай, сколь не освящай машину, сколь молебнов не твори — все равно чертовщина. Даже в XIX веке от чугунки с воплями «Чур меня!» шарахались, пока не пообвыкли, а чтобы пообвыкнуть надо было дорог и паровозов в количестве понастроить. Одну-то машину мы, положим, осилим, а десяток? Всем княжеством на них работать? Так дешевле водные колеса, хоть и под ними тоже черти, но свои, местные.

Ведь анекдот про два стальных шара, которые русский в замкнутом пространстве «один сломал, а второй потерял», неспроста возник. Не готовы люди воспринимать и понимать технику, доверь такому — он по простоте душевной ее запорет, а коли полезет чинить, то поломает окончательно. Когда там Чехов «Злоумышленника» написал? Конец XIX века, четыреста пятьдесят лет тому вперед.

Так что пушки пушками, паровики паровиками, а от толкового методиста начальных классов, пожалуй, пользы будет в дальней перспективе в разы больше. Или от юриста хорошего, по гражданскому праву. Сейчас-то технари нужнее — поднять производительность, приблуды всякие нужные сделать и так далее, а вот дальше без гуманитариев не обойтись.

И пропагандиста хорошего, политтехнолога, чтобы все и сразу понимали, что происходит. Верхушка уже немного соображает — целую очередь на перепись сформировали. И ладно там верховские княжества или Ярославль с Ростовом жаждут, так еще и просители из Твери и Рязани прибыли — перепиши нас, будь ласка! И даже с Новгородского двора удочки закидывали на тему «вот бы и нам». Просекли фишку-то верхи, но чем ниже уровень, тем больше ропота.

Или вот в западных княжествах — все ведь видели, куда католическое засилье ведет! Вытащил Дима вас из этой задницы, вернул полные права, прогнал католических попов, казалось бы — живи да радуйся! Ан нет, все равно, надо барагозить, заговоры устраивать, лишь бы подгрести побольше…

И что ни делаю, все время чувствую это глухое сопение, гундеж «не по старине», саботаж ползучий… Упругая стена, давишь — прогибается, перестаешь давить — тут же в исходное состояние. Вроде делаешь все ко всеобщей пользе, но натыкаешься на кучу частных интересов.

И перепись это болото изрядно взбаламутила. Людишки Вяземского к весне уже много накопали на таких, кто покамест тихо бурчит и возмущается по углам. Перемены им не нравятся, капает над ними — так жизни без перемен не бывает, только не все это готовы принять.

Ничего, закончим перепись, сведем кадастр, будем упругую стену пробивать Диминым методом. Недоволен, заговоры устраиваешь? Ну так страна у нас большая, много необустроенных земель, туда и поедешь. Тем более отличные примеры перед глазами из тех, кого Шемяка в Пермь да Вятку загнал, все неплохо устроились и землю роют, пытаясь восстановить прежнее состояние. Выжившие Гаштольды даже более прочих отличились, очень неплохо в Перми обосновались, епископ на них не нахвалится — активно миссионерствуют, обращают местных в христианство, попутно себя не забывают, наращивают вотчины…

Перепись, однако, продолжили без меня.

То ли зря порадовался первому весеннему солнышку и распахнул тулуп, то ли застыл где при ночлеге, но — жар, бред, озноб и все тридцать три удовольствия. И в Москву меня привезли полумертвого и без сознания.

Первый раз из забытья вынырнул, когда меня под вопли и причитания дворни тащили из возка в палаты. Ревели бабы, сдержанно шипели мужики:

— Горе, горе-то какое! За что такая напасть, Господи?

— Цыц ты, дура, не голоси, как над покойником! Даст Бог, выздоровеет князь! Молиться надо!

— Господи Иисусе, даруй исцеление рабу Твоему Василию…

— Вася, Васенька! — услышал как бежит по лестнице Маша и снова провалился во тьму.

Сквозь вязкий жар отрывочно слышал тревожное гудение, в котором с трудом распознавал Голтяя, Добрынского, Патрикеева, рынд, Никулу…

— Что делать будем, коли помрет? — спросил полузнакомый голос.

На него никто даже не шикнул, а я все никак не мог пробиться через патоку, в которой плавал мозг и сообразить, кто это там такой любопытный.

— Негоже, князь, о таком мыслить. Иди, помолись о здравии собратанича, — ответила тьма голосом Никулы.

Собратанич… собратанич… а, двоюродный братец примчался, Иван Можайский…

И снова тьма.

А потом по лбу разлилась прохлада и я открыл глаза: надо мной плакала Маша, в углу над исходящими паром крынками возилась баба в темном, а вся палата тонко пахла уксусом.

— Уксус… зачем… — через силу спросил я.

— Обтираем, ладо, — сквозь слезы ответила Маша, — и белье кажный час меняем, потешь сильно, выжимать можно.

— Травами… пои… малиной…

— Бабка Ненила с Максатихой так и делают, а я молебны служу.

— Водкой… растирайте…

— Водкой? — переспросила баба в темном.

— Вод… кой… жар… сбить…

И снова провал, на этот раз ненадолго — и Маша, и бабки никуда не делись, и еще пришел Никула, читавший в углу с аналоя Псалтырь.

Чугунная голова и шершавый язык, вот и все, что я успел осознать. Но тут меня слегка приподняли и поднесли ко рту мисочку с горячим отваром:

— Пей, княже, пей.

Судя по свету за оконцами, в следующий раз очнулся я утром. В том же углу под неодобрительным взглядом Никулы бабка Максатиха шептала над своими травами и настоями, в крестовой палате придушенно лаялись ближники — кому что делать, случись что.

Вот же сволочь братец Иван, влез со своим поганым вопросом… Хотел было сказать — не ссать, есть Дима, он продолжит, но сил хватило только приподняться да издать горловой звук, как снова провалился в беспамятство.

Хотя нет, не в беспамятство, скорее, в измененное состояние — в полубреду мозг активизировался и вытолкнул на поверхность кучу идей и разной информации. Но как со сновидением — стоило проснуться, как ничего не смог вспомнить.

— Спи, ладо, спи, ты бредил, тебе спать надо.

— Посади… дьяка… бред… записывать…

— Спи, спи…

И снова выключился, на этот раз в кошмар — пробила до судорог мысль, что раз мы с Димой тут вдвоем, то может есть и третий, и четвертый? А если есть, то за кого они? И как их найти? Может, в степи потому и тихо, что там кто-то из наших подыгрывает?

Очнулся очередной раз — возле кровати Юрка. Сил хватило только на то, чтобы прогнать, не дай бог, у меня зараза какая. Заодно про марлевые повязки вспомнил.

И вот тут меня накрыло по-настоящему.