Полудержавный властелин

Глава 7 Очень я это богатство люблю и уважаю

Полез тут инспектировать бертьяницы, где рядами висят те самые «сорока» — связки по четыре десятка шкурок.

Вот лисьи с густым длинным мехом. Я все недоумевал — почему по чернобурым убиваются куда больше, чем по рыжим, а они реже и прочнее, оттого и носятся дольше.

Вот роскошные седые бобры с длинной серебристой остью. Как у всякого водного зверя, мех стойкий к истиранию, выдры за то же самое ценятся.

Вот голубые и белые песцы (полных не держим) — пышные, мягкие и очень теплые шкурки, иначе северной лисе не выжить.

Вот зимний горностай, чисто для понтов — белый с черными хвостиками, годный разве на парадные мантии. На улице носить — пачкается, да и рвется легко, так что только для королей и титулованных особ побогаче, пыль в глаза пускать.

Вот славные куницы с темным шелковистым мехом и густой подпушью, рядом — мягкий, легкий, гладкий, блестящий соболь, король мехов…

Увидала бы мои запасы зоозащита — мне не жить. Впрочем, увидали бы их Ольга с законной супругой — мне тоже не жить. Они по меху с ума сходили и соболей с меня не стрясли только потому, что в европах на носителей натурального меха смотрели косо.

А Маша носит, и соболя ей идут необычайно.

Уже третью бертьяницу достраиваем, столько у нас мягкой рухляди. И это только здесь, а есть еще кладовые в загородном дворе, в Переславле, в Угличе, да мало ли у великого князя мест, где меха хранятся!

Изрядно, правда, пришлось через Тверь в обмен на олово отдать. Как мы Новгород обложили, Шемякина агентура принялась нашептывать, что без союзников против низовских не выстоять, а где таковых взять? Тверь да Ганза, Ганза да Тверь — Литва отпала, Орден только что с князем Московским докончание подписал и не полезет.

В Твери же, как мы с Борисом Александровичем и договорились, золотым поясам сразу сказали — у Москвы пушек больше. Нам без пушек никак не можно. Будут пушки — не струсим, а без пушек бродим сами по себе. А чтобы новые лить олова нет.

Трубный вой новгородцев, с которым они упрашивали Ганзу срочно-срочно продать олово Твери, долетал, наверное, и до Франции. Я так думаю, ганзейцы просто задолбались это слушать и продали, вот за такие вот меха. Чех Гонза пошел в придачу, типа хрен с вами, забирайте, не очень-то и хотелось. Ну и родичи Гейделя немножко помогли.

Меха… Гладил, перебирал мягкое золото, которое вполне заменяет металлическое. Подумал, что невредно бы и обычное пересчитать, очень уж психотерапевтический эффект хорош, да и отправился к Ховриным в Крестовоздвиженские подвалы.

Где только они такого медведя сыскали — невообразимо широк мужик. Готов спорить, подковы руками рвет, а вход в кладовые почти полностью закрывает, буквально мышь не проскочит. Меня пропустил, но только до первого отсека — княжеская казна нынче на два замка запирается, по ключу у меня и у казначея. А пока он придет, погляжу, чего снаружи прибавилось.

Шелк персидский, из Гиляна — его там и делают, персам выгодно торговать через нас. Хотя бы потому, что с Малой Азией они вечные противники, а у нас за спиной, по крайней мере до появления в Индийском океане португальцев, емкий европейский рынок.

Вон, индиго в брикетах прессованных — вроде у итальянцев свой есть, но индийский или персидский все равно лучше, ганзейцы берут почти не торгуясь.

Правая сторона тканями завалена — Ховрины сурожские же гости, их основная специализация сукно. Только сукна тут нет, тут ткани подороже: зендень шелковая, объярь переливчатый разных цветов — лазоревый, алый, серебристый, белый; бархаты синие и голубые, красные и зеленые; камки цветные и узорчатые, с атласным рисунком. Не сквозной товар, в Европу не идет — в Италии и Франции собственное производство есть, не расторгуешься. Также и сафьян в тюках — желтый, зеленый, красный, на сапоги.

Запечатанные мешочки, судя по всему, бирюза. Камушки неплохо транзитом идут, похуже, чем индиго, но спрос постоянный, без колебаний. Блин, вот если отжать Астрахань, то на одном только маршруте Индия-Персия-Европа можно такую экономику выстроить! Но времени мало, скоро португальцы да испанцы свои жадные ручонки до Индии дотянут — бывал я в Лиссабоне, видел «монумент первооткрывателям». Первым там стоит Энрике Навигадор, принц, основавший обсерваторию и штурманскую школу. А за ним — Васко да Гама, Бартоломеу Диаш и другие, кто пробьется в другие моря-океаны. Причем вот-вот, Колумб как бы не в последний вагон вскочил.

Да, богато. Но я порой остро жалел, что не могу раздербанить обычную московскую помойку — сколько же там сокровищ! Не говоря уж о пластике, выкидывают и электронику, и металл, даже вонючие мусорные баки их металла и то по нынешним временам ценность немалая. А рублевские бомжи Сифон и Борода тут бы в полноценные олигархи вышли.

— Прости, княже, задержался, — в подвал спустился Владимир Ховрин, на ходу добывая из складок одежды связку ключей.

— Ништо, я тут твои богатства рассматриваю.

— Это даже не половина, вот если бы в конце осени видел, когда караваны из Хаджи-Тархана по льду приходят…

— И много купцов басурманских?

Ховрин задумался, прикинул и не слишком уверенно выдал:

— До двух сотен. Полторы точно, ручаюсь.

— Что везут?

— Да вот это и везут. А еще ямчугу, брату твоему нафту в бочках, коней гонят. В Ширване да Персии товару много, только…

— Что только?

— Татары хаджи-траханские с каждым разом все больше требуют, одно разорение!

— Ну, тут я не помощник.

— Кабы дворы наши торговые, как в Казани, по Волге вниз цепочкой поставить…

— Ты, Владимир Григорьевич, сам прикинь, во что это встанет.

— Человек по пятьдесят, с припасом…

— А если татары их вырезать восхотят? Кто их боронить будет?

— Так воев еще человек по пятьдесят…

— И что, сто человек от орды отобьются?

— Ну, если с пушками…

— Ага, вот и посчитай, во сколько тебе пушки обойдутся, сколько припасу снедного и зелейного надо, как его доставлять, если розмирье, как дворы строить, коли там леса нет.

— Так коли всю реку под себя взять!

Я вздохнул. Ладно, будем давить на финансовую мозоль и дальше.

— Сам знаешь, если путь вдвое, то расходы втрое. Если двор в Казани нам в сто рублев обходится…

— Не, у меня записано…

— Неважно, к примеру сказал. Если казанский в сто рублев, то в Самархе уже триста будет.

Ховрин прикинул расстояния по Волге и простецки почесал затылок. И это он наверняка умножил линейно, а там квадратичная зависимость, двор в Хаджи-Тархане как бы не полторы тысячи в год сожрет. Эдак никакая торговля не окупит.

— И еще подумай, как они там без баб жить будут, — добил я Владимира.

Циферки в глазах сурожского гостя и будущего казначея сделали оборот и выдали сумму, вдвое увеличившую и без того запредельную стоимость проекта.

— Да, не потянуть.

— Ну, на Казани двор есть, вот надо потихонечку между Нижним и Казанью крепостицы ставить, да вниз по Волге идти. Федя Пестрый когда еще Болгар сжег, место не занято, а хорошее-то место…

— Еще Кашан хорошее место, после Юрий Дмитрича похода впусте стоит.

— Вот, пока так. Острожки ставить, попов да иноков в них вытребовать, черемисов, мокшу да чувашей крестить понемногу, без принуждения.

Да, это же сколько народу в государстве прибавится. И где, спрашивается, митрополита носит, когда он тут нужен?

— Ладно, открывай замок.

Звякнули ключи, хитрые новгородской выделки замки выпустили из зубов дужки, и мы вошли внутрь. Ховрин запалил свечную лампу — если в первом отсеке под самым потолком еще были забранные толстыми решетками оконца, дававшие скудный свет, то здесь, в главной кладовой, лишних отверстий не предусматривалось, дверь и все.

До пещеры Али-Бабы хранилище не дотягивало, но сундучок с золотом имелся, и даже не один, а целых два. Вообще-то за мной золота и серебра числилось куда больше, но почти все деньги работали — ссужены купцам под товар или боярам под новые промыслы.

И вообще, все нажитое непосильным трудом существенно превышало имущество и казну Васеньки восемь лет тому назад… нет, девять… да какие девять! Десять, десять лет, как жизни нет! Вернее, совсем наоборот — жизнь здесь и сейчас мне нравилась куда больше, чем в XXI веке. И даже не в том дело, что я тут на вершине феодальной лестницы. Просто тут не «жизнь, идентичная натуральной», а все настоящее — еда, друзья, кровь, смерть, семья. Дети, за которых я готов драться.

Да, дети — причиной размолвки с Машей была беременность, и протекала она не в пример первой, с резкими перепадами настроения и токсикозами. Вокруг жены вились знахарки и травницы, которых я проверял лично на предмет деструктивных методов. Троих, выдавших потрясающие лечебные идеи типа «юродивым ноги мыть и воду пить», велел гнать ссаными тряпками, предварительно как следует эти тряпки заморозив. А вот тихая бабулечка, которую мне привез Добрынский из-под Юрьева, очень понравилась, она грамотно использовала растительное сырье и, неожиданно, умела вправлять кости.

Да… Даже в тусклом свете свечи открытые сундучки мерцали ну очень призывно, заставляя вспомнить всякие пиратские легенды, но один маленький ларец меня удивил содержимым — плотно набитыми в него бумагами.

— Заемные, закладные и долговые письма, — пояснил Ховрин.

Я вытащил несколько и поднес к лампе. Десять рублей, тридцать с полтиной, ого, сто сорок пять! Может, векселя внедрить?

— И много таких?

— Нет, княже, больше товаром или деньгами отдают. Письма изредка, когда сумма велика.

Да и к чему? Торговый оборот у нас на подъеме, значит, пока можно и без векселей. И тем более без ассигнаций. Нашлепать их невелика сложность, но, блин, надо же понимать менталитет — это мне или Диме пришлось привыкать к полному отсутствию мгновенных транзакций, безнала, брокеража и прочего онлайн-банкинга, местные же воспринимают деньги только и исключительно в виде металла. Ну, может еще шкурок. И вот этим людям, которые со скрипом внедряют ульи-колоды, навязать еще и бумажные банкноты? Нафиг-нафиг, рехнутся еще от новизны. Пока расписки, потом их перепродажа и так далее. Умеренность и аккуратность, ага.

— Вот князь-Дмитрия присылки, — Владимир распахнул несколько сундуков у дальней стены.

В глаза мне плеснуло золотое шитье и матовый блеск драгоценных камней. Матовый потому, что камни тут не гранили, а только шлифовали. Стоп, а не ввести ли мне огранку? Это же можно будет как подняться! Камни с востока обрабатывать и в Европу! Но я уже привык все грандиозные планы примерять к возможностям. В голову тут же полезли вопросы — а чем шлифовать? А на чем тренироваться? А как? На собственно драгоценных камнях — так это разориться можно, пока руку набьют, а на заменителях не увидишь, как камень играет на свету. Но узелок на память я завязал, тема-то прибыльная.

В Диминых сундуках лежали монеты — нобли-корабельники, флорины и дукаты, краковские гроши, литовские пенязи, наши куны и чешуйки, вот прямо запускай руки и пересыпай, пересыпай, слушая сладкий перезвон денежек. По географическим причинам арабских дирхемов или туранских тенге у него было мало, зато они водились в моих сундуках. Но уже заметную долю составляла новая московская копейка — с гуртом и Георгием Победоносцем.

— Хорошо ли нашу копейку принимают, Владимир Григорьевич?

— Куда как хорошо! Казань даже свои деньги не чеканит, незачем. В Хаджи-Тархане мыт и тамгу только копейкой и требуют.

Вот и хорошо, вот и ладушки.

А еще сосуды из серебра и золота, цепи золотые и рыцарские пояса — истинно, истинно пиратский клад! Взял я парочку «на золотых чепех с каменьем» в руки, взвесил, вспомнил, из-за чего уважаемые люди чуть не разодрались, да и положил их обратно.

Перебрал еще паникадила золоченые, подсвечники серебряные, жемчуг речной и привозной, бурмицкое зерно[12] — тоже хороший товар, в Европу на ура идет. А вообще даже на первый взгляд, за десять лет казна выросла раза в три, но это нужно взвешивать и переучитывать.

— Как записи ведут?

— По твоему слову, княже. Все монеты делят по весу и отдельно записывают, прочее тоже взвешивают. Уже почти все перебрали, только казанская добыча по сей день так и стоит.

Казначей уловил мой недовольный взгляд и зачастил:

— Там немного, все больше оружие белое, с золотой насечкой и каменьями, но его в твою оружейную палату передали.

Я отмахнул рукой и перешел дальше.

— Ух ты! — в очередном сундучке лежали гнутые золотые пластины с филигранным узором.

— То шелом пращура твоего, Ивана Красного.

— Не похоже…

— От небрежения изломан, с князь-Дмитрия Донского времен хранится.

Я покрутил пластины, приставил их друг к другу… Та-ак, это что же, шапка Мономаха в формате «сделай сам»?

— Пластины эти передай в великокняжеские мастерские, златокузнецам, пусть они их в шапку соединят. И крест в навершие поставят.

А меховую опушку любой скорняк приделать сможет.

— Здесь все добре, надо бы о прочих доходах потолковать.

— Ко мне прошу, княже, — поклонился Ховрин, — заодно отобедаем, окажи честь!

Согласиться — потерять время, отказаться — обидеть зря. Хотя… глядя на меня, ближники понемногу меняли свой режим, уже никто не спал днем по два часа и не сидел за столом по три, сократив эти важнейшие дела до одного часа. Значит, обедаем.

— Надо бы, Владимир Григорьевич, к церкви еще один придел пристроить, во имя апостола Матфея.

Предложение Ховрин встретил с пониманием — Левий Матфей был мытарем и потому считался покровителем всех, кто имеет дело с деньгами. Но смысл был не в святом.

— А под приделом — подвал, только не для казны.

А вот тут я удостоился удивленного взгляда.

— Ну вот как нам сейчас о важном и тайном поговорить надо, а кругом прислуга, домочадцы. А так — сели в подвале, затворили двери и толкуй, сколько влезет.

Идея переговорной упала на подготовленную почву, тут посекретничать или уединится — целое дело. Все время рядом жены-дети, служки, чашники-ключники, практически невозможно, чтоб никого рядом не было. Я, дабы побыть одному, в крестовой палате запирался, типа молился, а вот как остальные из положения выходили — не знаю.

По случаю непостного четверга у Ховрина подавали мясное. Скромно, все-таки будний день: студень в честь визита князя (все уже знали, что люблю и всегда старались попотчевать), летние щавелевые шти, а ко штям яйцо, грудь баранья верченая с шафраном, язык говяжий под простым взваром, курник да пирог с рыжиками. Ну и заедки всякие, квасы-морсы, груши в меду и тому подобное, так, легкий перекус.

— Дегтярную и поташную торговлю все под твою милость забрали, — докладывал за едой Ховрин, — многие поначалу противились, но распробовали и теперь за уши не оттащишь.

Ну ясный перец. Я же не экспроприациями занимаюсь, я людям заработать даю, а попутно избавляю их от всего головняка со сбытом и логистикой. Зато перед Ганзой, Хорезмом и прочей Персией выступаю уже монополистом. Так-то мелкие производители все норовили друг другу цену сбить, а я, наоборот, понемногу поднимаю. Деготь же наш всем нужен, никакой другой смазки, кроме сала, почитай, и нету. А в одной Германии телег столько, что можно смело дегтепровод строить. И торговать, как у нас водится, углеводородами.

Но пока гоним сырье, а надо выходить на технологичный экспорт. Для начала хотя бы поднять степень переработки — димины алхимики и алфизики до сих пор с перегонным кубом для дегтя возятся. Спирт на ура выходит, с нефтью тоже разобрались (хотя и ценой четырех трупов, да правила техники безопасности всегда кровью писаны), а вот с дегтем пока затык. Но сделают, никуда не денутся.

— С этого лета твои путные бояре да прикащики пеньковую торговлю забирают.

— Вотчинники как, противятся?

— Нет, — улыбнулся казначей, — видели, что с поташем и дегтем сладилось, вот на то же и надеются.

— С пушниной что?

— Стекло с твоих гут в Гусской волости доброе идет, сыроядцы хорошо на рухлядь меняют. На Вятке повелением Дмитрий Юрьича торговый двор поставлен, сколь шкурок не есть — все скупает. Також и в новгородских землях, но больше в Устюге и Белозере.

— Сами везут?

— Сами, поначалу не шибко, теперь с каждым днем больше.

Вот и хорошо. Ползучая монополия на четыре вида экспортного и весьма востребованного сырья замыслена как средство «прибрать» Новгород. Для этого мы перехватываем каналы сбыта пушнины, перепродавая ее в Новгород даже без выгоды. А все ради того, чтобы в нужный момент иметь возможность устроить санкции, торговую блокаду, демпинг и прочие инструменты экономического принуждения.

Потому как внеэкономическими методами завоевать Новгород, наверное, можно и я даже не исключаю, что это будет быстрей и дешевле, но…

Во-первых, Дима настаивает на том, чтобы все порешать миром и ради этого наращивает промосковскую партию в вечевом городе. Во-вторых, лично мне поперек горла сама идея устраивать войну русских с русскими, пусть они и называют себя суздальцами и новгородцами или еще как. Мало нас, и совсем негоже своими руками народишко истреблять. Вот посадников, тысяцких, старост и бояр, кто только о своем кошеле и думает — святое дело, да только они одни в бой не пойдут, а потащат с собой сотни простого люда. Ничего, купим их с потрохами, вывезем в разные земли — пусть поднимают промыслы, а не Ганзе в рот глядят.

— Железо кричное твоим словом тоже скупаем, запас уже большой, в Устюжне по большей части. Олово через Тверь идет, тоже копим.

— А медь?

— Как ты повелел, пушнину продаем только за медные деньги, порой бочками грузим.

У нас тут средневековье, деньги покамест товарные. То есть монеты идут по цене металла, до обеспеченных или, того паче, фиатных денег, как до Луны. Потому мы фактически продаем пушнину по бартеру на медь. Ничего, вот разведают мне чехи медные пески под Чердынью, поставят медеплавильный заводец, будем меха за золото продавать.

— Запасы полнятся, отпуск на Пушечный двор по заведенному порядку идет.

Накормил меня Ховрин от пуза, обсудили мы все наши коварные замыслы, да и пошел я в свои хоромы. Волк, как обычно, сзади-справа, а больше нам в Кремле никто и не нужен, рынды стулец мой в думной палате стерегут. Кстати, как они там, надо проверить — солдат без дела преступник, как известно, а молодые балбесы бог весть до чего додуматься могут.

Ну так они и додумались.

Приложил я палец к губам, Волк кивнул что понял, тихо разогнал служек с дороги. Подкрались мы к дверям думной палаты на цыпочках, прижал я ухо шпионским манером к двери…

— Сей же Темир-Аксак нача многи рати творити и многи брани воздвиг, многи победы учинил, многие полки супротивные одолел, — размеренно звучал голос Стриги-Оболенского.

Это что же, они там книжки читают???

— …многи области и языки попленил, многи княжения и цесарьства покорил под себя. Цесаря турского Баязета полонил и цесарство за ся взял. А се имена тем землям, еже бо попленил Темир-Аксак: Чагадай, Хорусани, Китай, Синяя Орда, Шираз, Багдад и Вавилонско царство, идеже был Навуходоносор…

Точно, повесть о Тамерлане. Не дай бог, еще и конспектируют.

По жесту Волк открыл дверь и пропустил меня в палату.

Не ждали. Или немая сцена из «Ревизора» — таки да, вытащили из книжной палаты повесть и читают вслух. Все тут, Образец-Добрынский, Гвоздь-Патрикеев, Басенок, Пешок-Сабуров и… и царевич Мустафа. Так-то он давно с Образцом сдружился, однолетки, но чтобы в чтениях участвовать…

Стрига соскочил с лавки и вытянулся почти во фрунт, безуспешно пряча книгу за спиной. Вскочили и остальные, кое-кто даже покраснел.

— За то, что книгу без спроса взяли, накажу, — рынды понурили головы, — за то, что сторожу не выставили и дали себя врасплох захватить, накажу вдвое. Особенно — Гвоздя, как старшего.

Они переглядывались с видом «вот влипли» и, похоже, проклинали тот момент, когда им взбрела в голову идея с чтением.

— А вот за то, что дурью не маетесь, а книги читаете, хвалю. Дело полезное, благоугодное. Впредь разрешаю. Чего уже успели прочесть?

— Задонщину, — облегченно начал Стрига, — повесть о нашествии Тохтамыша, Стефана Новгородца хождение, Александрию, князя Михаила Тверского житие, сказание о Довмонте…

Неплохо, в основном военно-исторические сочинения. Интересно, это от нечего делать они читать взялись или на меня насмотрелись и приняли как новую модель поведения?

— Вольно, разойдись.

Рынды подались на выход, Стрига понес книгу на место, остался только Мустафа.

— Не скучно?

— Не-ет, — широко улыбнулся царевич. — Наоборот, новое знать люблю.

Это хорошо. Может, мне для рынд особую школу открыть? Эдакий Пажеский корпус? Не все же писцов готовить, надо и военную верхушку тоже.

— Что из Казани пишут?

— Отец спрашивает, когда вернусь.

— Через год, как договаривались.

Мустафа понимающе смежил веки.

— Еще пишут, что новый город отстроили, слава Аллаху. Торговля хорошо идет, много товара по Волге и вверх, и вниз везут. Пасеки ставят, как твои люди научили.

Год в Москве и уже так хорошо говорит по-русски — если бы не скулы и чуть раскосые глаза, вполне сошел бы за владимирца или нижегородца.

— И что муллы и улемы язычников к вере Пророка, да благословит его Аллах, приобщают.

Да, знаю, но приобщают, в основном, силой. Так что надо нам с крещением поднажать, добром и лаской оно вернее, да уж больно долго.

— И что Сеид-Ахмет набег делал, но его с большим уроном отбили. А Кичи-Мухаммед на кочевья Сеида напал.

А вот это хорошо, все в степи заняты друг другом и им пока не до нас.