Полудержавный властелин

Глава 5 Пиши долг на двери, получать будешь с Твери

В церковной ограде у разрытой могилы стоял десяток человек, священник в простенькой фелони читал заупокойную литию, ектению и отпуст, веял ветерок, свистели птицы, плакали старушки… Обычная смерть, сколько таких случается на Москве — десятки в день. Обмывают и обряжают умерших, кладут в вырубленные из цельных колод гробы и везут на погосты. Только великий князь не на каждые похороны является. Тем более на такие, где у покойного и родственников никого не осталось, а собрались у гроба только соседи да немногие знакомые.

В той же самой церквушке Спаса на Глинищах, где давным-давно окрестили его Никодимом, отпели и похоронили Атая-кагазника. Ведший службу попик косил на меня и свиту, пытаясь уразуметь, что привело сильных мира сего на заурядные похороны. Поглядывали и соседи — на князя, на Никулу-хартофилакса, на троицкого келаря Дионисия и на других, совсем неожиданных у простой могилы людей.

Атай умер, успев сделать самое главное — наладить бумажную мельницу. Несмотря на его опыт, мы прошли долгий путь проб и ошибок, переделывая, сравнивая полученное и снова переделывая, вспоминая кто что знал или слышал, пуская в ход все догадки и предположения…

Круговой бассейн придумал Збынек, когда мы замучились по нескольку раз прогонять через мельницу льняные или конопляные очесы для получения пульпы. Формы для отливки листов и рамки для сушки сделали по слову Атая. Про выжимку лишней влаги прессом то ли вспомнил, то ли получил озарение свыше я. Делать клей на основе некоей «колофонской смолы» предложил Кассиодор (судя по запаху и сходному названию, это была канифоль, а попутно из живицы, которой у нас девать некуда, получили и некое «терпентиновое масло»). Наконец, кто-то из работников мастерской в простоте душевной попробовал для белизны добавлять толченого мела.

Я так ни лицензии Центробанка, полученной после перипетий в девяностых, когда мы балансировали на грани закрытия, ни новопостроенному дому на Рублевке не радовался, как первым листам этой бумаги. Ну сказка же — перо не цепляется, чернила не расплываются! Первые образцы вообще были скорее похожи на промокашку и для писания требовали мягкого свинцового карандаша, но и то, рвались постоянно. Как только пошла нормальная бумага, я озадачил Кассиодора печатным прессом, для начала на резных досках, чтобы ему голову от хайтека не снесло. Получится — сделаем наборные литеры, по моему наущению в Устюге Симон из Дубы потихонечку подбирал для них сплав. Не знаю, опередим мы Гутенберга или нет, но печатные книги у нас появятся лет на сто раньше.

Так что не проводить Атая в последний путь было бы с моей стороны черной неблагодарностью. Еще когда он заболел, я посылал к нему своих травников, а теперь вот сам стоял у гроба.

Могилу засыпали, в ногах утвердили дубовый крест, соседская бабка начала похоронную причеть. Где уж она вызнала всю Атаеву жизнь, но в плаче пересказала и полон, и рабство, и потерю руки, и сиротство… Бабы подвывали, а когда смолкли, на кресте деревянной церкви зачирикал щегол.

Другая соседка разделила кутью, раздала с поклонами, остаток высыпала на свежий холмик для птиц. Несмотря на печальный повод, на душе было светло и даже радостно — Атай прожил честно и сделал великое дело, а мы пристойно похоронили и отпели мастера. И упокоился он в церковной ограде, не зарыт наспех по дороге или, паче чаяния, не растащен волками, как случалось со многими несчастливыми полонянниками.

Наверное, именно тогда я впервые задумался о круге жизни, о том, откуда мы все приходим и куда уйдем. И не было в этом страха смерти, а только некое душевное спокойствие.

На поминки, куда смущаясь и оглядываясь на соседок, пригласила нас плакальщица, я не пошел — дел невпроворот. Да и остальные мои ближники время выкроили только потому, что сюда пришел я. Раздал малость серебришка и обратно, работать.

Если Ховрин, Никула и троицкий келарь Дионисий к сидению вместях с великим князем и не менее великой княгиней относились спокойно, чай, не первый раз, то ключники Елага и Молчан дичились и все старались занять как можно меньше места на лавке в самом дальнем и темном углу палаты и вообще сделать вид, что мы их не замечаем.

Заседали на загородном дворе, от коего до Пушечного рукой подать, а до Спас-Андроника так и вообще близко, потому набежали и Феофан, и Кассиодор, и Збынек, из моих не было только Савватия, так и сидевшего безвылазно в Устюге. Но к нему вопросов меньше всего — поток железа оттуда ширился и даже появились первые чугунные изделия, ядра и сковородки.

Маша, оставила Юрку на мамок-нянек и оттого несколько тревожилась, но потом успокоилась и внимательно слушала.

— Стену надо вокруг, — решительно заявил Кассиодор.

— Скажи еще, другу Москву поставить! — немедля влез его вечный оппонент Збынек.

— А ну цыц мне! — прикрикнул я на спорщиков.

— Город целый не надо, но острожек, а то и не один, зело потребен, — рассудительно заметил Феофан.

Ну так-то да, у меня тут целый научно-технический кластер образовался — Пушечный и Зелейный дворы, кирпичный да бумажный заводцы и поверх всего школа в монастыре. Феофан по моей настоятельной просьбе учеников водил, так сказать, на экскурсии, знакомиться с передовым производством.

Технологические линии-то я по своим соображениям максимально приспособил так, чтобы работать удобнее, а таскать-перетаскивать меньше. Может, где и ошибся, но по сравнению с виденным в других местах, мы впереди планеты всей.

— Коли город ставить, надо церковь первым делом, — как всегда, зрил в корень Никула.

И тут как началось! Пушкари, оказывается, полагали своим покровителем не кого-нибудь, а Сергия Радонежского. Кирпичники ратовали за Даниила Столпника, как «личного» святого первого московского князя. Зелейщики и бумажники требовали апостола, но только не сходились, какого — Фому или Луку.

— Когда можем заложить церковь? — задал правильный вопрос Никула. — Осенью, сразу по новому году?

Собрание прикинуло даты и поддержало.

— Во имя Рождества Пресвятой Богородицы, — подвел итог хартофилакс.

Все тут же уставились на Машу, она медленно покраснела и опустила глаза в свои вощаницы. А я секунд тридцать морщил мозг, прежде чем сообразил, что Богородица — Мария, то есть небесная покровительница моей жены. Вот же подхалимы хитровывернутые…

— На мельнице зелейной замест ступ с пестами колеса известняковые поставили, бегают парой по кругу и толкут в прах, — Кассиодор нашел еще место, куда применить свои познания в механике.

— Одна пара? — уточнил я.

— Три, уголь, ямчугу и серу по раздельности толчем. Только бегуны эти каменные не слишком удобны, пылят, оттого зелье не дюже доброе выходит.

— Чем заменить пробовали?

— Так бегуны тяжелые и гладкие должны быть, кроме как из камня не выходят…

— А чугун? — стукнула мне в голову мысль.

— Что?

Тьфу ты.

— Свиное железо? Его в Устюге много выходит, колеса отлить невелика работа.

— Пробовать надо, княже.

— Никула, бери Кассиодора да отпишите в Устюг, что потребно. Зернение как?

— С зернением добро, — улыбнулся мореец, — только бабы сильно отвлекаются.

— Почему?

— Так мы жен и дочерей зелейщиков мякоть тереть посадили.

— Не понял.

— Дык, это…

Елы-палы, оппаньки, сразу все ясно стало. Касиодор еще некоторое время побарахтался в междометиях и выплыл наружу:

— Хозяйство. Дети, кашу варить.

Так. А не внедрить ли нам прогрессивные методы, опередив мировую практику лет на триста-четыреста?

— Отбери баб, кто лучше с детьми управляется и других, кто лучше еду стряпает. Первым поставь большую избу, чтобы все остальные им детей поутру под присмотр сдавали. Вторые же пусть на всех готовят. Да, и снедь пусть тоже на всех закупают.

— А не похочут?

— Не хочут — научим, не могут — заставим. Или наоборот. Для начала пусть спробуют, может и понравится. А коли нет — по другому сделаем.

И вообще, зелейное и пушечное дело у нас — секретнейшее. Потому и город вокруг надо, и людей наружу выпускать поменьше, пусть у них внутри своя жизнь будет.

Молчан, будто решив оправдать свое имя, расспросам поддавался туго, тянуть из него приходилось как клещами — не иначе, впал в ступор от обстановки. Зато принес записи сына Ваньки. Парень просто находка, все мои указания выполнял четко, все манипуляции записывал и результаты отслеживал. И, похоже, нащупал методу выработки новых сортов мыла, при которой выбрасывать приходилось не более трети от того, что раньше. Да, снова пробы и ошибки, зато отходы можно сдавать прачкам, они быстро изведут, не успеет прогоркнуть, а что запах нестойкий им без разницы. Зато у меня чистое белье.

Кстати, о белье.

— Кассиодор, как там широкий станок?

— Делаем, пока ломкий и неудобный.

Натерев себе как-то раз бочину швом на простыни, я обратил внимание, что она сшита из узких полосок, сантиметров по сорок-пятьдесят, а на вопрос, почему не шить из полотна пошире, получил вместо ответа выпученные глаза. Как выяснилось, ткацкие станки тут дико архаичные и узкие. Вот я и наладил Кассиодора совершить прорыв в ткацком деле. Потому как создавать государев Хамовный двор на старых станках не особо и нужно, и так справляются.

Уже под конец выдал задачу Дионисию с Елагой и Феофаном: создать в Серпухове агрошколу для поместных. Потому как если пустить дело на самотек, вояки хозяйство запорют, крестьяне от них побегут, начнутся вселенские плачи, чтоб запретить выход ну и так далее. А у меня пока другой альтернативы на южной границе нет, значит, надо научить их вести хозяйство. Тем более, земля им дадена государева и вполне можно в директивном порядке назначить, что и как там пахать и сеять. А кто недоволен — так я в поместных никого не держу.

Ф-ф-фух.

Технари мои, агрономы да мыслители разошлись, а мы с Машей отправились играть с Юркой. Сын уже бойко лопотал, задавал вопросы, уверенно бегал и очень любил слушать, как Ремез играет на гудке — приплясывал, хлопал в ладоши и смеялся.

Для него по моим наметкам сделали кубики, тележку-каталку с колесиками и резной лошадкой, пирамидку — все, что из вспомненного мной можно вырезать из дерева. Хорошо бы еще конструктор какой, но, боюсь, тут этого не оценят. Так что обходимся резными воинами и фигурками, которых я накупил у Троицы, когда неожиданно напоролся там на творения народных промыслов. Книжек с картинками пока и для взрослых не хватает, красок тоже мало, потому у нас все деревянное, натуральное и экологически чистое.

Сын умотал нас всего за час, бегая по саду, влезая во все дыры, за ним носились запаренные мамки, следившие чтобы дите не дай бог не потащило чего в рот с земли или не стало тыкать пальцем в осу. Поужинали все вместе и отправились баиньки — Юрка в детскую, мы в спальную палаты.

И пока у меня в голове бродили и бродили мысли, Маша просто легла под бочок и положила мне руку на грудь.

И все кроме нее сразу стало так далеко и неважно, что я прижал ее к себе. Она пискнула, повозилась, устраиваясь поудобнее и вдруг серьезно спросила:

— Почему ты всем что делать указал, а мне нет?

— Потому, что тебе и так дел хватает, да еще за всеми надзирать.

— Я помочь в большом хочу.

— В большом… Есть одно дело…

— Какое? — сверкнули передо мной любопытные глаза.

— А вот какое, — я опрокинул жену на спину и навис над ней. — Меня надо любить.

— Обманщик!

Но я поцеловал ее, а потом шептал в ушко нежные слова и слушал, как она стонет. Никогда такого не было раньше — там, в XXI веке. Ну секс, ну неплохой, иногда даже очень хороший, но чтобы вот так, «и станут двое одна плоть»…

Потом я откинулся на подушки отдышаться, а Маша, завершив приготовления ко сну, все равно настойчиво потребовала от меня большого дела.

— Есть такое. Тайное.

— Опять? — грозно вопросила внучка Владимира Храброго.

— Нет, по настоящему тайное. Нужно купить Новгород.

— Ну тебя!

— Не дерись, слушай. Нужен очень большой запас пушной рухляди. Но накопить его надо так, чтобы никто ничего не заподозрил.

Мы проговорил заполночь, так что я не слишком выспался и с утра зверем рыкал на всех, кто видом или взглядом давал основания подозревать, что слышал наши ночные крики.

Все князьям, графьям и корольям всегда и везде не хватало денег и они широко занимали. Государство вообще дело страсть как дорогое, без внешнего и внутреннего долга ну никак. Порой кредиты возвращали, порой случались грандиозные обломы, типа падения того же дома Барди сто лет назад, когда Эдуард III Английский попросту послал своих ломбардских заимодавцев лесом, следом случился дефолт Франции, разорение Флоренции и пошло-поехало — банкротство папы римского, Неаполя, Кипра, далее везде, эффект домино в чистом виде.

Брать в долг проще всего у своих купцов — в крайнем случае можно отдать землями или привилегиями, но тут главное не перейти черту, после которой кредит из инструмента превращается в удавку.

Как в Твери.

Суверенный дефолт Тверского княжества мы организовали по-преферансному, «ходом из-за угла». Для начала Великое княжество Московское затеяло укрепление своих пограничных с Новгородом владений. Подновляли и реконструировали крепости в Ржеве, Волоке Ламском, как будто спохватившись через тридцать лет после того, как они достались Москве от Свидригайлы.

Но синхронно с ними затеял строительство в Бежецком Верху Дмитрий Красный, младший брат и тезка Шемяки. А если к этому добавить, что городни и прясла чинили в Дмитрове и Угличе, то то картина для Твери рисовалась не шибко радужная — обложили со всех сторон, того и гляди, замуруют, демоны!

И потому Борис Александрович Тверской тоже взялся за капитальное строительство, посчитав необходимым противопоставить взявшим его в кольцо крепостям кремники в Дорогобуже, Кашине, Клину, Микулине, Зубцове, Старице и Холме.

Мало того, что строить приходилось больше, так еще и половина этих городов принадлежала удельным князьям — домен великого князя даже в лучшие годы составлял немногим больше трети тверских владений. То есть приходилось мотивировать своевольных братьев и племянников, что в сложившихся условиях означало оплачивать усиление фортификаций. А деньги, ушедшие в удельные княжества, заодно уходили из-под контроля. Вот и получалось, что серьезно укрепляя только Ржев и Бежецкий Верх, Москва вынудила Тверь тратить много больше и, главное, неэффективно.

Вот Борис и набрал кредитов у купцов. Отказать своему князю никак невозможно, но бизнес при этом вести все равно надо, а на какие шиши? И тут очень кстати появились Ховрины и Крестовоздвиженское братство, наш московский банк…

Так что когда я объявил о намерении поставить в Москве каменную крепость и поручить это Ховриным, они согласованно заныли о нехватке денег на такое дело, после чего предъявили тверичам заемные грамоты к оплате.

И тверское купечество побежало к своему князю в надежде что-нибудь получить от него. Борис впал было в отчаяние, но ему подсказали, что он может занять у меня напрямую…

— Вот такие расклады, Борис Александрович, — Владимир Ховрин закончил зачитывать цифры из здоровенной учетной книги, — общим счетом восемь тысяч рублев без малого.

— Без ножа режете, где ж мне такие тыщщи взять? — запричитал сразу сгорбившийся князь.

Для разборок и предъяв съехались мы в пограничном Клину. Город стоял наполовину разрытый и всем своим видом как бы показывал, что деньги ушли если не на ветер, то в землю.

Съехались красиво — старшие дворские в начищеных бронях, яловцы да стяги реяли, бояре в шелках-аксамитах, чисто выставка понтов. Я в своем кафтанце на фоне тверских смотрелся не очень, ну да по одежке встречают, а провожают по умищу. Вот умищем и будем выделяться. Народ же клинский высыпал на улицы и радовался, невзирая на дефолт и качество одежды — такое шоу, как приезд двух великих князей с бояры, не каждый год, да что там, не каждое десятилетие, а то и один раз на веку.

Сели в старом тереме, где прежде обитал удельный князь клинский, выметенном-вычищенном, но все равно запустевшем. Как ни крути, если в доме не жить постоянно, он и сам становится неживым — дует во все щели, не так скрипят половицы, хлопают двери, из-под ног шарахаются мыши…

— Я одного не пойму, княже, зачем ты эти крепости затеял?

Борис отвел взгляд.

— Мы же твою землю, почитай, со всех сторон бороним и защищаем, и воевать с Тверью нам нужды нет, — проникновенно давил я. — И так думаю, что русским с русскими воевать нельзя, мало нас и прибытку в том никакого.

— А в Угличе зачем тогда строите? — буркнул Борис.

— Хочу туда столицу перенести, на Волгу. Тесно на Москве.

Борис хмыкнул — эдак еще и речной ход запрут.

— А Дмитров?

— То Шемякино владение, я в брате не волен.

— И в Городце Бежецком тож?

— И тамо.

— Эк у вас все ловко! Так утром проснешься — а уже кругом Москва!

— Москва и так кругом, только нам Тверь нужна наособицу и независимая.

— Зачем же?

— Ганзу охмурять.

Похоже, я сумел его удивить — Борис замолчал, поднял глаза на потолочную матицу[9] и принялся прикидывать, как можно надурить немцев.

— Вот смотри, княже, — приступил я к объяснениям, — Ганза нам торговлю понемногу перекрывает, нужного товару не продает, а на наш товар цену сбивает.

— Так… — вроде бы соглашаясь кивнул Борис.

— Ганзе большое и сильное русское государство — нож острый, им выгодней нас поодиночке держать и свою цену навязывать.

— Тогда совсем не пойму…

— У немцев сейчас кто главный противник в торговле?

— Новгород?

— Не-ет, — я помотал пальцем, — тамошние «золотые пояса» для своей выгоды на какие хошь условия пойдут, их немцам придавить — как чихнуть. Москва им страшна, потому как Вяткой завладела и Заволочье под себя тянет, а все меха оттуда.

Тверской князь смотрел на меня с изумлением, а я ощущал себя злодеем из блокбастера, когда он расписывает герою все свои злодейские планы.

— Так вот подумай, кого они могут в противовес Москве поддерживать? Новгород и так в их воле ходит, — это я, конечно, малость привирал, но не слишком. — Только Тверь! Понимаешь?

— А нам-то что с того?

— А то, что медь и олово тебе продавать будут охотнее. И другой товар, что в Москву не отпустят.

— Ну, положим, а с долгом что делать? — похоже, до Бориса наконец дошло, где можно поторговаться.

— Денег, чтобы купцов да черный люд не обдирать, кроме как с ордынского выхода, взять неоткуда, — даже не спросил, а утвердительно сказал я.

— То так, княже, то так, но неужель ты хочешь…

— Да, этого и хочу, выход не платить.

— Но Орда…

— А вот коли мы вместе, заедино станем, то Орде нас не осилить.

Долго ли, коротко ли, договорились — Борис подписывает два докончания. Первое тайное, где он меня и Шемяку признает «в отца место» и обязуется во всем следовать нашей внешней политике, и на наших врагов вставать тоже, как и мы на его. Ну и потенциальный династический брак подтвердили.

Второе же для всеобщего сведения. Где мы поименованы всего лишь «братьями» и включающем кучу спорных вопросов, решение которых отнесено на усмотрение третейского судьи, коим избран отсутствующий митрополит.

А долг Тверь отдает с ордынского выхода, за два года. И только московскими копейками — ну грех же не создать дополнительный спрос на нашу замечательную монету. Она и так уже пользовалась немалой популярностью среди наших торговых партнеров — серебряная, с гуртом, с четким рисунком. Не прежние невзрачные чешуйки, настоящее средство международных финансовых операций.

Так что Тверь мы и так втянем, без кровопролитиев и съедения чижика. Но всем и всюду будем демонстративно сетовать, что не получилось из-за свары с Борисом поставить торговые дворы что Москвы в Твери, что Твери в Москве.

А вот в Новгороде и Казани дворы строились. Причем в Казани несколько на отшибе от самого города, эдаким замком, в расчете на минимум недельную осаду. Ну а что — товар дорогой, налетят какие сволочи-ушкуйники или находчики ногайские, защищать надо. Потому как я не особо верил, что нынешние расклады с Казанским ханством у нас надолго. Сам Улу-Мухаммед, возможно, договор соблюдет, но вот те, кто придут после него? Так-то наше дело наладить торговлю и привязать как можно больше народу к Москве. Вон, как ловко бывшие булгары расторговались серой!

Вот для таких и строился Казанский двор в Замоскворечье, за Кадашами, по Большой Ордынской Дороге. А новгородцы выбрали место за Хлыновым селом, где уже сидела новгородская сотня, вроде и далеко, зато среди своих, главным туда посадили одного из Шемякиных сторонников.

А завершился год 6947-й, он же 1439-й, явлением вологодского купца Калинникова, торговавшего в Великой Перми и привезшего помимо писем от тамошнего епископа Герасима да немалого числа пушнины, еще и красивый камень. Он развернул тряпицу и поставил на стол нечто зеленое, напоминающее формой вскипевшие и вздувшиеся пузыри.

— Камень сей, княже, легко мелким песком трется и гладкий красив весьма.

Да, цвет приятный, малахитовый такой…

Малахитовый???

— А тертый и гладкие есть?

— А как же, — довольно улыбнулся купец и поставил на стол каменюку поменьше, на которой от шлифовки проступил тот самый малахитовый узор.

— Где водится?

— На заход от Чердыни, в красных песках.

— И много там красных песков?

— Изрядно, прямо до Усолья-Камского тянутся, где наши варницы, верст пятьдесят верных.

Красные пески и малахит, про который я вызнал все, прочитав в детстве сказы Бажова — это медная порода.

Значит, у нас есть медь и надо ее достать.

Всего лишь.