Полудержавный властелин

Глава 21 Твердо встать при море

Полуночные Двинские края Илюху Головню отпускать не собирались. Он уже и не помнил, когда толком был в своей суздальской вотчинке — все разъезды да государева служба. Оттого и отдал Илюха свои владения в управление соседу, Василию Образцу, сыну боярина Добрынского. И судя по тому, что из Ратницкого исправно присылали корма и оброки, и даже с каждым разом поболе, там все шло путем. А еще Василий обещал на пятый год подарить лошадь — не мелкую татарку, а крупного, как у дворских князя или митрополита. Не то, чтобы Илюха сам не мог купить коня, но такое отношение приятно, и в свою очередь Головня слал соседу то красной соленой рыбы, то малость речного жемчуга в поминки.

Жила Двинская земля богато, хоть хлеба родила мало. Зато на острова выгоняли на все лето тучные стада, семгу даром что не бадьями черпали, а уж на нерест как красная рыба шла — стеной! Смотреть страшно, того и гляди, реку запрудит! А еще понемногу пробивали торговый ход в немцы через Студеное море. Многотрудный, опасный ход, и не столько ради морских разбойников-мурманов (поди, и в Соленом море от свеев да Ганзы не протолкнуться, чужака всякий примучить готов). Здешние воды суровы, берега извилисты, а время, когда льда нету, коротко. Да и летом можно легко встретить льдину, когда малую, когда великую, с город.

Вот сюда и законопатил великий князь Илюху, ставить город вокруг Свято-Андреевского монастыря и лодейное поле, а главой светских братьев назначил Ставроса-корабельщика. А чтобы новгородцы не посчитали то нарушением договоров с Москвой, землицу прикупил Владимир Ховрин, да обители ее пожертвовал и два года как послал туда игумена с малой братией. Тут это обычное дело — новгородские бояры, когда за Двину шли, монастыри ставили, частные острожки и даже каменные крепостицы. Орлец тот же, семейное владение Офромеевых, разоренное и срытое полста лет назад, когда Новгород с Василием Дмитриевичем за Двину спорил.

Долгонько тогда бодались и не случись четверть века тому погрома, когда московские и вятские рати сорвались в безудержный грабеж, давно была бы земля за Москвой. А так… Всем, кто княжьи поручения здесь сполняет, настрого велено никаких обид двинцам не чинить, а буде случится — спрашивать с каждого и карать прилюдно. Вот и сейчас Илюха, вызванный в Москву за обозом и подкреплением, внимательно слушал наказ Василия Васильевича.

Князь за пять лет знакомства заматерел, оброс приличной мужу бородой, взглядом стал суров, а голосом уверен — говорил, будто знал, что все им замысленное исполнится в точности. Илюха, коему стукнуло двадцать пять годов, прикинул, будет ли он сам так уверен в тридцать и по всему выходило, что для этого надо еще немало постараться. Поручения ему князь давал все сложнее и сложнее, но и награждал, и возвышал тоже, давеча в стольники пожаловал. Эдак лет через пять можно в наместники выйти, а годам к сорока и в бояры…

— Повтори, что сказано.

Илюха вынырнул из мечтаний и, малость запинаясь, все-таки справился:

— Бдеть, чтобы обид двинянам не чинили.

— Правильно. А коли будут…

— Княже, я в своих уверен, — влез в паузу Илюха. — За два года подобрал, а кого и выгнал. Ежели кто другой местных изобидит…

— Вот на такой случай я тебе двух сквернавцев дам. Людишки склизкие, верткие, но прихватить их пока не на чем.

— За что??? — взвыл свежеиспеченный стольник и качнулся так, что скрипнула лавка.

— Не за что, а для чего!

Илюха сообразил, что это очередной замысел князя и весь обратился в слух. Да и то — что Василий Васильевич не удумывал, все складывалось к вящей славе и процветанию княжества. Некоторые почитали внука Донского и Витовта за нового царя Мидаса, что в древности всякую вещь прикосновением в золото обращал.

— Ты людишек сих не стесняй, но и не потворствуй. А когда они пакость какую устроят, покарай их напоказ, чтобы по всей Двине слух пошел. И смотри, чтобы в торговле никакого разору местным не было, цену давай по запросу.

— Пошто же, разорение ведь?

— Пусть видят, что их не Москва, а Новгород обобрать хочет.

Ну так-то оно да, уже сколько лет московские прикащики скупали пушнину, давая цену больше новгородской и не торгуясь с двинянами.

— Но смотри в оба, в Новгороде многие держат руку Ганзы, а ей мы сейчас костью в горле. Я, грешным делом, подумываю не был ли тот случай в Рязани чужим умыслом…

Илюха перекрестился, мысленно возблагодарив Господа что отвел руку злодея.

— …и не помог ли кто недавнему пожару в Москве.

Москва еще зияла выгоревшими проплешинами, по которым уже проложили деревянные мостовые новых улиц и споро поднимали из ошкуренных янтарных бревен новые терема и клети да крыли черепицей. В Кремле же князь начисто запретил новое строительство из дерева, а митрополит добавил, что не даст отпущения грехов, коли узнает о небрежении запретом.

И хоть все понимали опасность пожара, но монастыри и бояре ворчали — это ж какие затраты! Потому и подновляли неисправные деревянные конюшни, бани и дворы старыми или измазанными грязью бревнами, чтоб не бросалось в глаза свежее дерево. Но Ховрины, Патрикеевы и Чешки уже перестраивали хоромы в кирпиче, а Чудов и Вознесенский монастыри поднимали белокаменные церкви. Сам же князь затеял новый набережный терем и новый Шемякин двор, а митрополит — новые палаты. Эдак как Илюха в бояры выйдет, в Кремле все из камня будет, без сомнений — на Москве все знали, что за пожарную неисправность или небрежение огнем князь не помилует. За что другое может, а за это — ни в жизнь. Поговаривали, что на Яузе он даже создал особую дружину, следить и тушить. Так ли это, Головня сказать не мог, поскольку дружину эту, когда пару раз был на Пушечном и Зелейном дворах, не видел.

А туда посылал князь Илюху за данными ему для будущего монастыря на Двине пятью пушками да завесными пищалями для двух десятков московских послужильцев. Вот стольник и отбирал припас да знающих людей.

— А еще дам тебе монаха, именем Пахомия, зело искусного в плетении словес.

— А будет ли с него толк? — осторожно спросил Головня.

— Коли пяток лет там проживет, то будет. А то вон что… — с этим словами князь подал бумажную стопку. — Чти.

Илюха подсел поближе к раскрытому окну, повернулся поудобнее к свету, взял первый лист, второй…

Ага, это о Казанском взятии, но почему наполовину из молитв?

Головня поднял удивленное лицо на князя.

— Ты чти, чти.

— А само взятие-то где? — простодушно спросил Илюха.

— А нету, — сумрачно заметил великий князь. — Так Пахомий написал, что мы с братом Дмитрием только и делали, что молились и желали пострадать. А потом Казань божьим соизволением сама взялась.

— Без Божьего соизволения не смогли бы… — полувопросительно возразил стольник.

— Верно, но написано так, что ничего больше делать и не надо, только помолись — и город сам падет! А кроме наших молитв там еще и русские люди ратились, и многие труды совершали. Коли писать о взятии, то без этого никак нельзя, а мних сей того не понимает. Вот пусть поживет вдали, послушание исполнит, подумает да поймет, что на бога надеяться надо, да самому плошать негоже.

— А, вроде ссылка, как иноку Меркурию?

— Правильно мыслишь. Инок Меркурий сейчас в Перми Великой, большие дела делает. Пушки твои из меди отлиты, что там добыли, и в том есть заслуга Меркурия.

Так и двинулся Илья на полночь. Только сперва наказную грамоту переписал — все, что с него князь потребовал, своими словами изложил. Сумел не как раньше, со второго или даже третьего раза, а с первого, за что князь похвалил, сказав непонятно «Молодец, растешь!». А какой Илюха молодец, коли давно женатый, да и не растет он уже лет десять?

Обоз с хлебом, монахи с послушниками, мастеров десяток, припас зелейный, припас корабельный, канаты смоленые, полотна зубчатые лес тереть, пушки, полсотни воев, да крестьян человек сто, на поселение. Большое хозяйство, за всем усмотри, всех обиходь, все сбереги…

Хлопот множество, зато и опыт будет. А там, коли наказ в точности сполнить, размечтался Илюха, и поставит великий князь на новый разряд воеводой. И наверняка не на Берег, а опять на полночь — в Вологду или Белозерск.

И не дай Бог раньше времени сцепиться в драку с новгородцами. Гни свое, не допускай порухи выгоде великого князя, но — мирно. А коли новгородцы начнут жалится, что меховая рухлядь вздорожала и не хватает им денег товар скупать, втихую советуй в Крестовоздвиженском братстве займовать. Или пусть к Шемяке идут, он всегда за Новгород ратует.

По летнему времени шли реками, да с большим грузом оно и легче. Поначалу Волгой вниз, по синей быстрой воде, а потом Шексной вверх, до кровавых мозолей стирая руки на веслах. Мимо лесов, росчистей и деревенек по берегам, под необъятной синью неба и золотым солнцем, пугая зверье на водопое и перекидываясь словом-другим с крестьянами в прибрежных полях и лугах. Аким-татарчонок, коего, как и Затоку, Илюха держал при себе, дважды навскидку бил оленей и оба раза попал, поели на стоянке свежатинки.

Но как ни гляди, как ни старайся, все равно какое неподобие да выйдет — у самого Никольского лодейщики недоглядели, напоролись на встречную корягу да утопили насад. Кто плавать умел, выбирался сам, а пяток иноков так баграми цепляли за за подрясники и выдергивали из воды. Сряды изорвали немало, полста мешков с хлебом утопили, но хоть все живы. С матерком поделились сухой одежкой да сразу на весла — греться, а там и к Никольскому пристали, где и обсушились у давнего знакомца Есипа Пикина.

Славинский волок прошли споро, Кириллова монастыря тиуны зело пособили монашескоей братии, идущей на Студеное море ставить новую обитель.

И снова берега, укрытые матерыми лесами, редкие просветы пашни и голубой туман над старицами поутру. Новое, непривычное чувство накрыло Илюху, тоска даже не по дому, а по той малости, каким представало родное Ополье по сравнению с необъятной полуночной землей; неясное томление, на третий день перешедшее в восторг перед этими пространствами. Это ж сколь велико княжество! А ежели Василий Васильевич приберет и новгородские земли, и всю Пермь, и Каму с Волгой — уму неохватно, какой громадой станет! И сколь разных народов в державе совокупится, от русичей до мери, сыроядцев, татар и Бог весть кого еще!

Сущий восторг! Простор неизъяснимый — земли вокруг столько, что людей может прокормить вдесятеро больше, а то и в сто раз! И воля, ничем не стесненая воля!

Грудь распирало радостью и чувством, что нет для человека преграды.

И нет невозможного.

Тотьму проходили днем и Головня приказал не останавливать, чтобы не терять времени. И без того дальнюю дорогу умножали бесконечные извивы реки, мели, перекаты да опасные пороги меж высоченных берегов-опок, но до Устюга Сухоной спустились быстро. Государев город встретил степенно, по княжеской путевой грамоте весь Илюхин караван разместили, накормили, напоили, в баньке выпарили. Еще пару дней домывались, чинили и стирали сряду и вообще приводили себя в пристойный вид.

Здесь впервые проявили себя княжеские сквернавцы, Иван и Митродор — пристали к девке на торгу и совсем было уволокли ее за амбары и овины, как явилась городская стража. Илюха, следуя наказу, двоих не наказал, а только пригрозил — пусть уверятся, что все сойдет с рук.

А девка, как и все здесь, белобрысая, с прозрачными голубыми глазами да застенчивая, даже не сообразила закричать. Не в пример тутошним бойким бабам и вдовицам, ловко расхватавшим Илюхино воинство на короткий постой. К Головне хозяйка ластилась с самого начала, да только он был занят сверх меры. А ночью сама пришла, отчего стольник с недосыпу был зол и грозен.

И чего эти двое в девку вцепились, когда полюбовно можно уговориться? Одно слово — сквернавцы.

В новгородских владениях разминулись с чередой лодей, везущих соль с Вычегды, прошли Черевково село, торговую Тойму, добежали до Емецка. Там впервые полаялись с новгородцами, коим не досталось пушнины — всю увел из-под носа московский прикащик, вот раззявы и спустили собак на подвернувшихся людей великого князя.

— Заели! Жизни нет! Торговли нет! По миру пустите! — басил Гаврило Олисеевич, красный как его рубаха.

— Чегой-то?

— Всю рухлядь скупили!

— Так в торгу всегда так, — спокойно возразил Илюха, — кто цену больше даст, тому и достанется. Али обнищал Новгород?

Олисеич чуть не лопнул:

— А где на все серебра сыскать???

— Ты будто не знаешь, как делается. Займи, продашь немцам — вернешь.

— Займи, займи! — уже тише бухтел новгородец, а потом вовсе плюнул и ушел.

И таких разговоров было еще много, почитай, в каждом селе или посаде, где вставали на отдых. Везде московские люди, не слишком опытные в торговле, давали местным ту цену, какую просили, не пытаясь сбить ее или выговорить какую еще уступку. Митродор же с Иваном уже в Колмогорах напились и похвалялись, что великий князь велел пушнину у новгородцев отбирать, а когда местные над тем посмеялись, да еще подначили, то и в самом деле отправились за прибытком.

Чтобы далеко не ходить, вломились в первый же дом — а дома тут, по зимней лютости, строили большие, с хлевом под одной крышей. Хозяина, заступившего путь, сразу же огрели по голове ножнами — слава богу, хоть без смертоубийства обошлось! Следом двух сыновей оглушили и полезли по сундукам да скрыням.

На свое несчастье жена хозяина с дочерьми вылезли посмотреть, что там за крики и возня, и быть бы худу, да успел добежать Илюха с Затокой и парой воев. Митродор уже рвал серьги из ушей хозяйки, а Иван волок отчаянно визжащую девицу в сени.

Вечером по всему посаду прошли посланные Головней люди и объявили, что наутро, за околицей, волей великого князя два взятых на горячем воя будут повешены. По сказанному поутру и сделали, вздернули высоко и коротко.

Собрались все преизлиха мрачные: Илюха с того, что случилась хоть и ожиданная, но пакость, колмогорские просто от пакости, вои от того, что пришлось вешать воев, а сквернавцы с похмелья — они, похоже, до конца не поверили в свою судьбу. Только скрипнул толстый сук дерева, дернулись два тела да потекла по разутым ногам моча.

Так же мрачны были и новгородцы, пришедшие в Колмогоры за рыбьим зубом и мехами, но и тут, как в других местах, им ничего не досталось — по всему Заволочью, Перми и даже Югре добытчики знали, что москвичи заплатят дороже.

Не помогли даже заемные деньги, Москва цену перебивала. А Илюха смекнул, что таких заемщиков по новгородским владениям куда как много и должны они Крестовоздвиженскому братству в Белозерске серебра невесть сколько. Не потому ли Василий Васильевич там и разряд воинский учредил?

До Свято-Андреевского монастыря от Колмогор дошли быстро, тамо изрядно раздобревший за прошедший год Ставрос уже накопил строевого лесу для острога. И все Илюхины люди, с ним самим во главе, едва приведя себя в порядок после долгого похода, принялись ставить город вокруг срубленных чернецами келий и церкви.

— То добре князь решил, — между взмахами топора поведал Головне местный рыбак Елисей Груздь, время от времени помогавший обители.

— Почему?

— Здесь погост, сюда оброки свозят, а мурманы да свеи прознали и повадились кажный год наведываться.

— А этот год были?

— Нет еще, но вскоре можно ждать.

Головня с таких вестей только за голову схватился и сколь мог, подгонял строителей и плотников. Быстроты ради ставили несколько башен-костров да между ними частокол, положив городни и прясла вкапывать по весне. И работы было столько, что не хватало и поры перевести дух да обозреть неведомую прежде ширь Студеного моря, величие сурового края. Ништо, сколь земли освоили, так и море освоим!

Мурмане пришли через месяц — сперва прибег на ёле Груздь с вестью, что на Конешном острове встали три лодьи.

— Лодьи большие, в каждй, почитай, полста оружных. Не иначе, сюда целятся.

— Как быстро будут?

— Завтра как море на заре вздохнет, с приливом и выйдут. Но, мыслю, что не раньше полудня догребут…

— А точно сюда? — переспросил Илюха.

— А куда ж еще? — Елисей удивился как-то весь, и лицом, и голосом, и телом. — Сюдотка, боле некуда. Вон тамо пристанут, где лодейное поле наметили.

— Почему там? — удивился такой уверенности Головня.

— Удобно и рядом, а за наволоком камни поливные, а с прочих мест далеко, все разбежаться успеют.

Как и сказывал Груздь, паруса показались ближе к полудню.

Гулко бухало сердце, разгоняя кровь — сейчас станет ясно, какой из Илюхи воевода, годится ли он на разряд или в бояры!

Еще с вечера, сразу после разговора с Елисеем, Головня прикинул, что от берега мурманам одна дорога — по ложбинке. Слева-справа, по наволокам, мешая проходу, лежал запасенный на городовое дело лес, туда и поставили пушки, как в Москве еще сказывал Басенок — вперехлест, две слева, три справа. У недостроенного частокола сделали завал из возов и сплоченных из горбыля щитов, за ним встали пищальники и ратные. Совсем уж позади, за кельями — крестьяне и монахи с дубьем да топорами.

— Эх, жаль, конных нет! — прерывисто выдохнул Затока. — Конными бы куда как весело потоптать!

— Смотри здесь, — хлопнул его по плечу Илюха и пробежался вдоль наскоро устроенной засеки, проверяя, как встали монахи, мастера и прочий невоинский люд. За своих-то он был спокоен — выдюжат, но какой ценой?

Лодьи тем временем ткнулись в берег, с них резво посыпались оружные, долетел звон железа. За бревнами слева-справа взвились дымки — пушкари калили пальники.

— Головы попрятали! — крикнул Затока, как только мурманы сомкнулись.

И точно, первым делом морские разбойники почали бить стрелами, но достали только двоих, кто вопреки приказу высунулся. А вот Аким в щели засеки успел свалить троих, причем выбирал в справе побогаче.

Высокий рыжебородый воевода в дорогом доспехе прокричал непонятное, следом заревел рог, плотный строй прибавил шагу. Косматые рожи, бешеные глаза, даром что щиты не грызут. Илюха, тяжело дыша, смотрел на приближающегося врага и поглядывал на вешки — не пора ли?

Но вот осталось всего пятьдесят саженей и Головня замахал насаженной на длинное древко тряпицей.

Дальше все пошло, как по писаному в книжице для рынд.

Слева в один голос бахнули пушки, вырубив в строю изрядную дыру. Свеи — или кто там они — замедлились, повинусяь окрику рыжеборожого, повернули на пушки. И тут жахнули три справа!

Когда ветерок малость разогнал едкий пороховой дым, Илюха отрешенно подивился тому, что натворила устюжская малая картечь — не сказать, чтоб половина, но добрая треть разбойников либо померла, либо отдавала Богу душу, либо поранена так, что ратиться боле не сможет.

Гортанный крик бросил оставшихся вперед, сломить оборону, пока не успели перезарядить пушки. Но им в лицо, совсем в упор, по команде Головни разрядили двадцать стволов пищальники. Двоим пороховым зельем обожгло рожи, а третий так вообще бросил пищаль и хлопал по дымящеся бороде, но стоило Илюхе рыкнуть, как все тут же схватились за бердыши.

Тем часом и пушкари подоспели — московских натаскивали перезаряжать куда как быстро, не всякий раз успеешь пятикратно «Отче наш» скоро прочесть — и грохнули всеми стволами разом.

— Москва! — заорал Илюха, вздев саблю.

Вперед, на оторопевших и сильно поредевших мурманов ломанулись все, от государева стольника до до крестьян и монахов. Даже отче Пахомий, словоплет и гимнограф, мчался впереди со здоровенным ослопом в руках…

Мурмане в малом числе сбились в кучу, огородились щитами и ощетинились копьями. Над кучей возвышалась башка рыжебородого.

— Сдавайся! — успел прокричать Головня и даже услышал ответ:

— Най!!!

Ну най так най, Илюха махнул Акиму, тот вскинул лук…

А когда добили тех, кто сопротивлялся и повязали тех, кто не мог, Илюха со стоном отправился в келью игумена, писать отчет.