Полудержавный властелин

Глава 3 Зимние радости

На москворецких вымолах под самою кремлевской стеной уже вытащили на берег лодьи, насады, струги и паузки. На воде остались только пяток перевозчиков, чающих заработать еще хоть немного, прежде чем реку накрепко скует льдом.

Справные хозяева не только поставили свои лодки на высокие козлы, но и накрыли навесом, и отчистили и даже промыли борта, чтобы весной не терять ни часа драгоценного времени. Проверили каждую досочку, злобно щерясь на редкие ходы древоточцев — ужо им, ударят морозы, вымерзнет проклятый червь! Запоздавший владелец устроил на зиму свой дощаник и теперь прикидывал, сколько по весне ему потребуется вара и пакли, чтобы как следоват быть проконопатить и просмолить кормилицу.

У берегов, особенно на мелких местах, стояло ледяное крошево, понемногу разрастаясь и грозя вскоре сомкнуться в прочный панцирь, а с верховьев временами приносило небольшие льдины.

Шел снег, накрывая белым пологом всю грязюку и непотребье, неизбежные у главной торговой пристани. У спуска Торга к Новому мосту поправляли амбарчик и древоделя, воткнув топор в колоду, мазнул было взглядом по реке, но тут же приставил ладонь ко лбу.

— Гляди-тко, с низу гребут!

— Где, батя? — повернулся в указанную сторону молодой парень.

И точно, оттуда, от устья Яузы, выгребали против несильного течения нежданные лодьи или что там, издалека не разберешь. Гребцы налегали на весла, стараясь как можно быстрее пройти последнюю версту, но все равно носы корабликов ткнулись в берег, раскалывая тонкий ледок, только через час.

На берег у Швиблой или иначе именуемой Москворецкой башни первым спрыгнул странный человек в шитом татарском халате, но светлобородый и курносый и тут же, едва сделав пару шагов, бухнулся на колени, крестясь и отбивая поклоны.

Его примеру последовали и остальные, как только хоть немного втащили насады на твердую землю. За их спинами настороженно сбились в кучу совсем неславянского вида гости, смуглые да носатые, с бабами и детишками, они с удивлением разглядывали черными глазами башни, стены, амбары и сбежавшийся поглазеть на отчаянных водоплавателей московский люд.

От Фроловой башни, посвистывая и помахивая плетками, уже подъезжали княжеские мытари, тиуны и доглядчики, плотоядно поглядывая на ящики, бочки и заботливо укутанные холстиной и перевязанные веревками тюки, которые начали понемногу выгружать прибывшие.

— Та-ак, протаможье… — протянул старший из всадников, окидывая цепким глазом росшую на берегу горку привезенного. — Чьих будете, откуда, каков товар?

Зная его прозвище «Кривой кошель», зрители приготовились к шоу — выгрузка товара до его предъявления местным властям, оценки и уплаты положенной тамги каралась неслабыми штрафами, а то и конфискацией. Сейчас начнется спор, крики, купцы будут клянчить да жалобить, тиуны вымогать… Позапрошлый год великий князь поменял всю систему, уменьшив сборы, но прибавив служивым от казны, а прошлый год тех, кто не понял, что службой жить выгодней, чем поборами с купцов, расточил и казнил — троих загнал в ссылку, а одного и вообще повесил за неумеренную наглость, но все равно, таможенный досмотр без скандалов не обходился.

Но нежданно светлобородый широко улыбнулся и раскинул руки:

— Что ж ты, Григорий Семеныч, не накормил, не напоил, а спрашиваешь!

Старший уже потянулся за плеткой, чтобы перетянуть охальника, но вгляделся, и в глазах его вспыхнул огонек узнавания:

— Андрюха! Шихов!

Вот так вернулась персидская экспедиция. Не вся, кое-кого Шихов порешил оставить в Дербенте и Хаджи-Тархане, а накопленный товар, людишек и диковины свезти в Москву. Как он сумел доставить почти все — тайна сия великая есть, каждый мелкий чиновник что в Ширване, что в ордынских землях пытался урвать бакшиш пожирнее, но Андрей стоял на том, что везет бросовый товар для своего чудаковатого князя — белые каменистые корки, растыканные по мешочкам семена, несколько бочек каменного масла… Даже изумительный иранский фаянс с росписью цветными эмалями по кремовой глазури он ухитрился протащить не как товар, а как личную посуду участников экспедиции. Но важнее всего, что он привез технологию нанесения и обжига этой самой глазури и людей, умеющих ее делать.

— Большая лодья на мели стала, татары хазатарханские нас вытянули и до вымолов править велели. Тамгачи вещи наши к себе в город вознесли да обыскали все, мелочь выграбили, не погнушались, все письма Сеид-Ахмета искали, — Шихов со товарищи после обильной трапезы расслабились, да я еще влил в них по здоровой чарке настойки, и оттого сделались говорливы.

— Так жаловаться надо было, купцам поруха!

— Эмиру челом били и с дарами, — согласно кивнул Андерй, — эмир того же часа ко своим тамгачи послал, чтобы товар наш собрали и прислали, понеже мы на эмирово имя посланы.

Гудела тяга в печной трубе, сновали служки с блюдами, путешественники вспоминали события долгой дороги:

— Торг в Хазатархане велик, но больше коней продают, а нужного товару мало, оттого решили дальше плыть. И пошли на Дербент двумя лодьями нашими, москвичи да тверичи, да коровы, да корм наш, а с нами три лодьи тезиков, купцов парсидских. И встала буря на море, но Бог милостив, догребли до Дербента. Тамо поехал к ширваншаху и бил ему челом, чтобы нас дале пропустили. И он нас не пожаловал, сказал у него торговать.

— А как же ты нафту нашел?

— Баяли что в Баке огонь неугасимый, из земли каменное масло вытекает и горит. Я тезика Асатхана упросил с собой взять, до Баке дойти, там и сторговал. Тезик меня после и на хорасанский берег и в Гилянь свез, тамошний товар посмотреть и наш показать. Мыло наше дюже нравилось, торговцы парсийские у меня как оно сделано многажды выпытывали, я же незнанием отговаривался, как ты, княже, и наказал. Оный Асатхан со мной в большой дружбе, летом обещал прислать человека своего и пять лодей по Волге, и ямчуги в обмен на мыло привезти.

Встретим. Правда, пока он придет, уже должны созреть первые селитряные ямы, что заложил Збынек за Пушечным двором. Целую структуру учреждать пришлось: обывателям под страхом опалы и ссылки приказали заводить выгребные ямы по указанному образцу, набрать золотарей, бочки большие для нечистот заказывать, строить селитряный двор, вывозить в бурты. А народишко тут как привык — отошел от крыльца на пару шагов да и оросил мать-сыру-землю, к чему эти новомодные отхожие места! Так что кнутом и пряником, кто сдает продукт вторичный, тому льготы. Хорошо у нас конные дворы большие, тоже в «поставщики» записали. В Европе-то давно этот метод юзают, собирают, потом селитряный компост мешают с поташом и выпаривают, так и мы тоже будем. А там, бог даст, и до Урала доберемся.

— В Дербенте же и Баке церкви христианские есть и ширваншах к ним милостив. Молятся армянским наречием, почитают албанского патриарха.

— Какого???

— Албанского, церковь Кавказской Албании до сих пор жива и подчиняется набольшему армянскому патриарху. Армян же родом я и привез: медника, оружейника, да гончара, что глазурь поливную умеет делать, именем Матевос, по нашему Матфей. А с ними женки и дети.

Ими пока занималась Маша — принять, обиходить, накормить-напоить, да приданный ей в помощь сподвижник Шихова, малость нахватавшийся армянских слов. Впрочем, гости и на тюркском говорили, столкуемся.

Ох, и здоров же свистеть!

Чисто Соловей-разбойник, слышно аж со льда реки, через двойные зимние рамы! Я отложил перо, разминая кисти рук и потирая уставшие глаза.

Писанины с каждым годом становилось все больше — наставления для школы и для промыслов, отрывки научных знаний, переписка, учет… И ведь никому не доверишь. Технически, я мог бы надиктовать прилежному писцу все, что я помню, например, по финэку, но как объяснить ему, откуда я все это знаю? С ходу, при диктовке, хрен придумаешь, половина времени уходит на всякие «ученые люди из деспотата Морейского сказывали, что в Ломбардской земле ведут особые книги на приход и расход, да заклады у властителей принимают» или «способ варения хлебного вина измыслил великий сарацинский ученый и поэт Сабразим Ал-Каши Бухани»[6]. Да и не показываю я большую часть записей никому, рано еще.

Пожалуй, надо отвлечься.

И только я это подумал, как вошла жена:

— Я велела санки заложить, поедем, прокатимся, себя людям покажем?

Маша после родов плавно округлилась, исчезли последние намеки на подростковую угловатость и теперь отказать женщине такой ослепительной красоты решительно невозможно.

— Поедем!

Правил Волк, молодечески стоя в рост в узорных санках, крытых коврами, разбойно свистел и крутил вожжами над головой. Маша смеялась, кутаясь в меховую полость и шубку, следом верхом и в санях летел неизбежный эскорт — ближники, рынды вперемешку с сенными боярынями, так и норовя на поворотах привалиться потеснее и облапить соседку, те нарочито визжали. Эге-гей!

Первый соступ еще не начали, хотя на льду уже стояли две стенки — посадские и загородные, вечное деление на москвичей и замкадышей. Между ними валтузились сопливые мальчишки, подстрекаемые насмешками или похвалами взрослых, разогревали старших бойцов криками «Давай, пошел!». Кто-то кубарем летел в снег, вставал и снова кидался в свалку под хохот и свист зрителей.

Волк после бешеного хода развернул сани так, что взрыл пушистые бразды, как напишет (или уже нет?) Наше Всё. По толпе прошла волна «Князь! Сам! С княгиней!», народ скидывал шапки, уважительно кланялся. Так-то бояре и лица рангом повыше обычно смотрели потеху с башен или стен Кремля, вот чтобы приехать в самую кучу — то редкость.

Следом за мальчишками на освободившемся поле появились одиночные поединщики — известные в городе и округе бойцы, грузчики, молотобойцы, кожемяки, а то и сыны боярские, коих бог не обделил ловкостью и силой.

Из толпы донеслось треньканье домры и следом похабные припевки, сопровождаемые взрывами хохота. Я оглянулся — ну так и есть, Ремеза уже нигде не видно, не иначе, соскочил, как только мы подъехали, и теперь веселит народ. Самое ему место — недолюбливает церковь что кулачную потеху, что скоморохов, а я не то чтобы поощрял, но молчаливо не препятствовал. Епископ Иона, опять оставшийся «нареченным в митрополию», супился, но пока помалкивал. Да и как не помалкивать, коли третью каменную церковь в Кремле заложили и по всему выходило, что митрополичий Успенский собор будет поболе своего тезки во Владимире.

Поединщики тем временем закончили тягаться, освобождая места для боя молодших.

— Княже, — просительно раздалось сзади.

Я обернулся — на меня котами из Шрека уставились рынды. Ну да, самый возраст, дурью померятся…

— Пятерым дозволяю.

Мигом вскипела пря, быстро закончившаяся выдвижением делегатов и вот, поскидав шубы да кафтаны, на лед, в посадскую стенку, ломанулись Гвоздь с Образцом и трое их коллег помладше — Стрига, Басенок да Пешок.

Боевые старосты хлопнули шапками оземь и пошла потеха!

Мелькали кулаки, летели на лед бойцы, коим не повезло поскользнутся, уже засияли первые фонари на челюстях и под глазами, размазывали первую брызнувшую из носу юшку, утирались снегом и снова бросались в свалку.

Толпа на берегу вздымалась криками:

— В душу ему сунь!

— По становой бей, по становой!

— Под чушку!!!

— Лежачего не тронь!

Бабы и молодухи жевали заедки, иногда прерываясь на визг, когда какого «любимца публики» валил на землю богатырский удар…

Грохнула хохотом толпа, а Ремез, поганец, затянул следующую:

Дослушать матерное окончание не удалось — толпа взревела. Я привстал, чтобы разглядеть получше и увидел, как из стенки, смертным боем и ногами выпинывали на берег, прямо в руки городовому боярину и его воям, окровавленного человека.

— Поножовщик, — презрительно бросил Волк. — Хорошо еще, коли никого порезать не успел.

— Угу, — поддержали сзади, — коли руку али ребра сломают, считай, дешево отделался. Могут и до смерти забить.

Но обошлось. Придурка, с отчаяния или злобы доставшего в честной драке нож, свинчатку, а то и просто подложившего в рукавицу подкову, уволокли в узилище и меньше, чем двумя десятками горячих, ему не отделаться. Ну, потом, когда подлечат.

Первые два соступа посадские сдали — загородные вытолкали их за условленную черту — а третий все-же выиграли, выставив вперед Никешу, громадных размеров детину, коего свалить можно разве что огрев по затылку ломом. Несмотря на размеры, молотобоец Никеша двигался ловко и буквально прорубал просеки, идучи в челе посадского клина.

Пока разбирали брошенную на лед одежу, винились перед противником за поставленные фигнгалы, обнимались да братались, зрители из посадских подняли Никешу на руки и повлокли в мою сторону.

— Маша, чару, — улыбнулся я жене.

Волк немедля выхватил из саней сундучок-поставец, открыл, достал серебряную чарку и налил в нее вишневки.

Никешу тем временем спустили у княжеских саней на землю и Маша, улыбаясь и смеясь синими глазами, подала победителю.

Молотобоец отбил земной поклон, принял, залпом заглотил содержимое и с поклоном же вернул.

— Жалую кожухом с княжеского плеча! — добавил я, — снимая с себя крытую сукном шубейку с бобровым воротником.

Нда, коротка кольчужка, не расчитал я… Никеше разве что на одно плечо, коли на второе натянет — разойдется кожушок по швам. Но награжденный радостно осклабился, жмуря подбитый и заплывающий синевой глаз, и отбил еще один поклон — честь превыше размера!

Толпа взорвалась криками, а я поежился — холодно! Волк тут же экспроприировал полость со вторых саней, накинул мне на плечи и мы, провожаемые восхищенными взглядами горожан (в основном предназначенные Маше, а вовсе не мне) укатили обратно в Кремль.

Два дня мелкие уродцы прятали от меня побитые рожи, но в сенях напропалую хвастались девкам или сенным боярышням своими подвигами, пользуясь шансом дать волю рукам.

Прошли Святки, прошло Крещенье, когда в стылую до черноты воду ледяной иордани ражие московские ухари сигали и выскакивали одним махом. Тут же, на снегу, кутались в поданные порты, лопоть и меха, смотря по состоянию, а на голых мужиков искоса глазели девки и молодухи.

Прошла и веселая Масленица, с блинами, чучелом, неодобреньем церкви, снова стеношными боями. Гуляли москвичи и гости, сновали разносчики кто с пирогами, кто с горячим сбитнем, кто с ушедшим в народ «княжеским кушаньем» — студнем. Буйными красками — рыжими, зелеными, синими, желтыми — цвели наряды бояр и богатых посадских. Прямо на льду гудел торг, предлагая груды битой птицы, кадки солений, цельные мороженые туши, поставленные будто живые на четыре копыта, дичину, моченые яблоки, грибы, поросят, ягоды, орехи, привозные изюм и дыни.

Громоздились горы глиняной посуды, звенели колокола, под ноги покупателю на снег метали дорогие хорасанские ковры, бойкие молодцы все так же норовили вроде ненароком притиснуть расцветающих алым румянцем девок. Шутки, смех, игры и потешки скоморохов! Жизнь!

И — великий пост.

Суровое и покаянное время после масленичного разгула.

И только под Светлую Пасху вернулся Федька Пестрый, заматеревший, с обветренной на морозах до красноты рожей, с приданными ему строителями — русским, чехом да сербом. Приволокли они полный отчет о Береге, объезд которого и занял у них добрых пять месяцев.

— Большие крепости вдоль Оки нужнее всего в Нижнем Новгороде, во Переславле-Рязанском, в Коломне, в Серпухове да Калуге.

Ну, положим, про большую крепость в Нижнем я давно думал — волжский форпост, нависающий над Казанью. В Коломне крепость наша собственная, тут без проблем. В Рязани…

— Что Иван Рязанский?

— Князь с нами в согласии, но казной скуден.

Я усмехнулся. Было бы странно, если на просьбу Москвы малость поиздержаться на крепостное строительство не последовала встречная просьба профинансировать. Тут главное учет и контроль — помочь поможем, но строго на строительство.

Серпухов… Тут проще всего, шурин сам все понимает и сам город укрепляет. Но и ему помощь не помешает. А вот Калуга может стать головной болью, это можайское владение, драгоценного кузена Ивана Андреича. Ему сейчас, после Диминого аншлюса деваться особо и некуда, граница с Литвой исчезла, но при его крайней хитрозадости и стремлении везде и всюду хоть что для себя выдурить, нельзя исключать, что он может и с татарами сговорится. Запросит у какого Сеид-Ахмета ярлык, возникнет в линии опасная дырка и возись с ним потом. Как бы его сковырнуть с удела?

— Малые же крепости в Муроме, Городце, Кашире, Тарусе, Алексине, Козельске и Сухиничах.

Так… в Брянске крепость хорошая, в Гомеле и древнем Стародубе Дима сам строит, если весь план выполнить, то основная линия прикроет весь южный фас от Гомель-Гомеля до Баден-Бадена… тьфу, до Нижнего-Нижнего.

— В поле передовая сторожа выдвинута, до Сосны и Воронежа, за татарскими шляхами следить. Вдоль Берега засечные головы назначены и каждому в известном числе наказано сторожей и приказчиков себе набирать, а зимой засеки строить.

Вот где первым делом надо засеками озаботиться, так это в Мещере. У меня там сам по себе промышленный район вырастает — поташ жгут, деготь гонят, в Гусской волости Вацлав Рогач третью стекольную гуту ставит, там песок больно подходящий. Не дай бог татары налетят, и не так жаль, что пограбят, как сожгут все и людей сведут. Так что там по Оке надо накрепко вставать, тем более, если я решу влезть на южный берег, Выксу поднимать.

Да вообще, черт побери, надо все прикрывать!

Вот тот же Матевос, гончар и глазуровщик — я его в Гжель определил, потому как знаю, что там глины гончарные есть. Когда волости да села у маман отбирал, знакомое название и всплыло и я себе пометочку сделал, завести в тех краях керамическое производство. А тут и специалист подходящий нарисовался. Чех, мастер по изразцам, что Шемяка прислал, там уже обустроился, теперь вот и армянина добавлю, чистый интернационал. Ничего, их внуки уже русскими себя считать будут — как Ховрины, Саркизовы или Патрикеевы.

— В Кашире, Серпухове и Коломне княжеским повелением городовые полки содеяны, охочие люди набраны. В прочих городах пока не приступали. Послужильцы же и сироты боярские в семи волостях испомещены, где вотчины на великого князя поменяны.

Слава богу, железа в Устюге все больше выделывают на новых печах. А то вооружать всю эту ораву попросту нечем было бы, несмотря на весьма невысокие требования. Вместо панцыря или байданы — суконный тегиляй с подбивкой пенькою, сабля, копье да саадак с луком, на татарский манер. Дешево и сердито, к тому же не нужен конь, способный таскать тяжеловооруженного всадника, хватит татарской лошадки. Весть в город подать или с татарами через реку перестреливаться — самое то.

— Сколько всего?

— Пока пять сотен.

— Негусто, на тыщу верст рубежа-то.

— Так только начали, княже, дай срок!

Дай срок и дай денег. Всякая управленческая задача решается, как меня учили, при наличии трех ресурсов: времени, денег и полномочий. Ни один из них не должен равняться нулю, нехватка одного ресурса компенсируется двумя другими. Вот и получается — полномочий, как у главы государства, немеряно, волен казнить и миловать, а вот денег пока маловато, значит, расходуем время… А оно дороже золота! Год-другой и все может так поменяться, что нам небо с овчинку покажется. А чтобы время экономить, золото нужно…

Вот хорошо было Тимуру — сходил в Индию, награбил немеряно хабара. Испанцы вон тоже, поплывут в Индию и золота из Нового Света натащут… Блин, да чего я плачусь? Помогло им это золото, а? Нихрена не помогло! Испанцы в нем попросту захлебнулись и почти все свои колонии еще до ХХ века растеряли. А осколки Тимуридской империи так и застряли в средневековье, пока их где русские, где англичане не прибрали пушками да винтовками. Русские-то трудом, потом и кровью выбились, вот и нечего ныть.

Работать надо.