Полудержавный властелин

Глава 15 Северная одиссея

До Карго Поля между ночевками еще могли попадаться села и деревни, а уж дальше одна надежда добраться до жилья, пока не упадет ночь. Оттого и лошадей Илюхе дали молодых и крепких, и припасу не пожалели, и проводников выделяли, да еще прибились к его веренице новгородские молодцы, коим тоже было дело у Студеного моря.

Поначалу, в обжитых местах, волки маячили поодаль каравана, но чем северней забирался сын боярский Головня, тем подступали ближе. И вот, когда до Шенкурского посада оставалось полдня пути, Головню со товарищи встретила стая голов в сорок, не меньше. Злые и настырные, они развернулись полукругом и понемногу догоняли сани и возки.

Кто мог, вытащил рожны да луки, проверил справу — волк зверь опасный — и ждали. Кони храпели, испуганно косили туда, где над снегом неслись серые тени и рвались вперед. Больше лошадей испугался Ставрос, грек-корабельщик, коего Илюха должен был довезть до места волею великого князя.

— Сколь огромны… — потрясенно вымолвил крючконосый.

— Обычные здесь, — крякнул с облучка ямской возница, — бывают и больше. Н-но!!!

Тренькнула тетива — первая стрела ушла впустую.

— Не стрелять! — крикнул Илюха и повторил, обернувшись в другую сторону с шедших посреди саней. — Подпускай ближе, бей только наверняка!

С волками он имел дело с детства, лесов и в родном Ополье хватало, но здешние действительно были зело велики, особенно вожак с подпалинами на боках.

Снова щелкнул лук и Головня собрался было наорать на нарушившего приказ, но увидел, как сбился с хода и покатился кубарем поймавший стрелу матерый волчара. С задних саней ощерился крепкими желтоватыми зубами крещеный татарчонок Аким:

— Не боись, бачка, сызмальства промаха не даю!

Но волков это не остановило, они все так же целеустремленно, сверкая круглыми желтыми глазами мчались по бокам каравана, отчего кони плохо слушались возниц и норовили прямо выпрыгнуть из постромок.

Вырвавшийся вровень с последними санями волк-переярок наддал и уже подобрался, норовя прыгнуть на лошадь, но возница привстал и жахнул наглую зверюгу кнутом, сбив его с хода. Волк споткнулся, покатился кубарем под лапы своры, на мгновение возникла куча-мала, но старшие цапнули молодняк клыками раз, другой и восстановили порядок.

— Давай! — гаркнул что было сил Головня, когда стая подобралась на десяток саженей.

Три стрелы ушли мимо, но две попали — серые клубки с визгом отстали от погони. Подпалый вожак, углядев впереди большую прогалину, даже поле, принялся издалека обходить караван, чтобы зайти с головы.

«Умен, дьявол! Пугнет передних лошадей, вспятит и зарежет!» — успел подумать Илюха, но беда пришла сзади, где возница не совладал с упряжью и без того напуганный волками и криками людей конь заступил постромки, запутался, подсек ногу и… свалился.

— Стой! Стой! — заполошно кричал возница, а Аким, ругаясь по-татарски, все так же высаживал стрелу за стрелой.

— Стой! Лошадей береги! — сиганул в снег Илюха, ухватив сулицу.

От толчка сани вильнули, затем подпрыгнули на ухабе и, прежде чем они остановились, в сугроб выпал Ставрос. Он сразу же заверещал на греческом «Кирие элейсон ме, Кирие элейсон ме!», и Головня на бегу отстранено успел подумать, что грек беспрестанно повторяет Иисусову молитву — «Господи, помилуй!».

Сбоку напрыгнул прибылой волк, почти щенок, и Головня успел принять не нажившего ума зверя на острие сулицы и отбросить завизжавшее тело в сторону, когда его нагнал Затока Ноздрев, успевший опустошить колчан.

Втроем с Акимом они сошлись с волками у лежавшего на боку и бешено бившего копытами коня, но волков просто было больше — один поднырнул, метнулся к жертве и одним ударом лапы распорол горло. Истошный конский визг резанул уши, не снег хлестнула тугая струя крови. Волки, бросив все, кинулись к туше и мгновенно разволокли еще подрагивающую плоть на парящие куски — мясо, кишки, печень… Рыкнул вожак, пробиваясь к своей доле и сверкая круглыми желтыми глазами.

Илюха зло сплюнул, но, оглядев поле, выдохнул — десятка два волков издыхали или уже подохли на коротком пути от леса, зарезанный конь успел-таки раскроить башку двум или трем хищникам, сзади люди Головни широкой цепью гнали последних волков, не успевших дорваться до мяса и били им вслед стрелами.

Паленый поднял измазанную кровью лобастую морду и прямо посмотрел Илюхе в глаза. Илюха, подняв сулицу, шагнул вперед — волки, недовольно урча и облизываясь, отступили на шаг. Злость от потери хорошего коня заставила Головню сделать еще шаг, но его дернул за плечо сощуривший и без того узкие глаза Аким:

— Не стоит, считай, малой ценой отделались.

Вздохнув, Илья понял, что татарчонок прав — волков можно и добить, но лошадь не вернешь, да и людей потерять можно… Быстро перекидав груз с саней, повыдергивав стрелы, до которых было проще добраться и оставив позади почти объеденный скелет, они снова тронулись вперед, ругаясь и хвастаясь…

Но взгляд вожака, издевательски-наглый, Илюха запомнил.

В путешествие к самому Студеному морю сын боярский Головня попал неспроста. Так его расхвалили владыко Авраамий и Симеон-иеромонах, что покоя с возвращения в Москву и не было. То розыск Шемяки по делам Шуйских, где пришлось и кое-кого из суздальской родни прищемить, то учеба в Андрониковом монастыре под полурусский язык греков-номикосов, то поездка с Фомой Хлусом дабы сдать бывшего митрополита «за приставы»…

Умеет князь своих верных слуг нагрузить так, что не вздохнешь — но зато и награждает щедро. Илюха поерзал, теплее укутываясь в медвежью полость и вспоминая новообретенную вотчину, отобранную Василием Васильевичем у казненного злодея Чуркина, терем свежесрубленый и радость мужиков, с которых сняли непосильные оброки. Работы еще непочатый край, но опять же, княжьей волей туда приехал монах от самого Дионисия, троицкого келаря, налаживать хозяйство. Ну, не только к нему, еще и к Добрынским и к прочим соседям, но к Илюхе первому.

Потому как Илюха теперь старым слогом покладник, а новым — постельничий. Да и обилия князь не пожалел — почитай, вся одежка, от исподнего до кафтана и медвежьей шубы новая, на Хамовном дворе сотканная и сшитая в мастерских великой княгини. И сабля доброго устюжского уклада тоже новая, а что в простых ножнах — дело наживное, серебро у Головни теперь водилось, можно заказать покрасивее, как вернется.

И шапка у него новая, и сапоги, что сафьянные, что валяные — сверху донизу одел своего верного слугу князь, снабдил припасом да и отправил на полуночь.

Из Москвы выехали с верховыми, что всю дорогу скакали справа и слева от возка с иноком Меркурием, время от времени меняясь, чтобы погреться в санях или даже в возке, где стояла жаровня.

Инока Меркурия везли на покаяние аж в Кириллов монастырь, к Белу-озеру, на Шексну. Почему туда? Так преподобный Кирилл, когда помирал, вверил попечение обители сыну Донского, Андрею Дмитриевичу Можайскому, вот и везут, так сказать, по-семейному — еще месяц назад Меркурия звали Иваном Андреевичем и был он удельным князем. Но умышлял на братьев своих двоюродных Василия и Дмитрия, ковы строил да злобствовал, потому и пострижен насильно и сослан в дальний монастырь под надзор игумена Трифона.

Сквозь Москву тогда многие бояре со своими воями да послужильцами шли на заход, на Смоленск и дальше, в подмогу князю Дмитрею Шемяке, так что появление Ивана Можайского с дружиной никого не удивило — разве что он ехал на восход, но мало ли, какие у князей дела. Встретил его Василий Васильевич по-княжески — на пиру всю дружину знаменитыми московскими наливками потчевали, потчевали, да и упоили. Потом растащили по горницам, попутно избавив от оружия вплоть до засапожников, да уложили спать за крепкими затворами. А самого Ивана Андреича Фомка Хлус да Илюха Головня ночью растолкали и под белы руки довели до думной платы, освещенной неверным дрожащим светом дюжины свечей. Можайский князь, хоть и ругался, и страшными карами угрожал, но как увидел посеченную рожу Волка, ничего доброго не предвещавшую, так и замолк.

— Скажи мне, братец, — начал тогда Василий Васильевич тихо-тихо, так, что Иван весь напрягся и подался вперед, чтоб услышать, — тебе корзно[31] плечи не жмет?

— Не жмет, — несколько растерянно ответил можайский властитель.

— А притолоки в твоем тереме не низковаты?

— Нет…

— А то гляди, можно ведь и на голову укоротить, — зловеще уставился Ивану в глаза великий князь.

— Да что ты несешь? — вскрикнул было Иван, да от волнения дал петуха и даже как-то сжался, став меньше и младше брата, коего был лет на пять старше.

— То не я несу, а бояры твои, да кое-кто из московских, да галицких, да недобитки шуйские. На-ко вот, почитай.

На столе появился десяток допросных листов, которые Илюха помнил с розыска, недавно учиненного Хлусом.

Андреич шагнул к столу, взял один, другой, схватил третий, заголосил горячечно:

— Поклеп! Поклеп и клевета! Оговор!

— Поклеп, говоришь, — печально усмехнулся Василий Васильевич, — мне что, тебя с очей на очи с видоками ставить, как последнего татя? Они ведь все под крестное целование подтвердят.

И сник князь можайский, а из соседней палаты уже выходили иноки для чина пострижения, и зазвучал тропарь:

— Объятия Отча отверсти ми потщися, блудно бо мое иждих житие, на богатство неиждиваемое взираяй щедрот Твоих Спасе, ныне обнищавшее мое да не презриши сердце. Тебе бо Господи, во умилении зову: согреших, Отче, на небо и пред Тобою.

А потом новопостриженному иноку Меркурию объявили волю митрополита Ионы — пребывать на покаянии в Кирилловом Белозерском монастыре. И приставом с ним отправили Илюху — все равно к Студеному морю ехать, вот по дороге заодно и довезет. Так что сын боярский не увидел ни нового наместничества вместо Можайского удела, ни разрядов по Берегу, где по слову князь-Василия устраивали службу по-новому, ни даже посольства от Седи-Ахмата.

Новости эти догнали его в Ярославле, в гостях у Александра Федоровича Брюхатого. Вернее, у великокняжеского наместника Ивана Чешка — княжество Ярославское Брюхатый продал Василию Васильевичу за ежегодную выплату серебром, чем князь-Александра был весьма доволен.

— Так малую вотчину я себе оставил, — не чинясь, потчевал великокняжеского посланца бывший ярославский владетель, а ныне вроде как боярин, — а все заботы скинул.

Илюха спрятал улыбку в бороду — ловко князь-Василий уделы прибирает, у кого за измену, у кого вот так выторговывает. Да и Шемяка тоже вместо князей наместников ставит, оба идут витовтовым путем. Оно для государства лучше, прямая воля князя сверху донизу, да только не по старине. Хотя Брюхатый вполне доволен.

— А сыну что оставишь?

— Данилке-то? Так я его учиться определил, туда же, где рынды. Выучится, место при великом столе займет, наш-то род от Всеволода Большое Гнездо идет, подревнее Гедеминовичей!

Илюха опять сдержал смешок — ох, не любит князь-Василий местничества! На нескольких бояр, кто этого не понял и спорить начал, кому выше сидеть, опалу возложил и в дальние города отправил. Так что как у Данилки повернется, еще бабушка надвое сказала. Хотя паренек шустрый и любопытный — Головня запомнил его по той самой рындецкой сколии, где о своих путешествиях рассказывал. Василий Васильевич повелел, чтобы ученикам в Панэпистемии и в Политекнио про дальние страны рассказывал тот, кто там бывал. Ну, не про все, но хотя бы про немецкую да фряжскую землю, про Царьград, про Персию, потому как дети вопросы задавать начинают, а кто лучше ответит, кто там был или кто только в книжке читал?

Поначалу Илюха среди рынд оробел — на лавках сидели сплошь княжата да великих бояр дети, не ему чета. Причем как московские, так и смоленские, полоцкие, тверские, брянские, галичские, рязанские… Но потом справился, рассказал и как по морю плавали, и как с разбойными людишками бился, и каковы нравы в тех городах, где побывал. Цельную неделю кажен день приходил, столь многое он, оказывается, запомнил и столь многое хотели ученики узнать, совсем его вопросами замучали.

— Так что, Илья, чего зря надрываться, коли васильевы наместники, чашники да путные бояре все управят? А я отдохну, — и бывший князь ярославский заколыхался обширным пузом.

Провожать Илюху в дальнейший путь явились и сам Чешок, и недавно вышедший из рынд помощник его Иван Гвоздь-Патрикеев. По сравнению с лучащимся сытой радостью Брюхатым выглядели они неважно — уставшие, с тенями под глазами да невеселые. Их тоже великий князь нагрузил, все княжество по-новому обустроить, поделить на уезды и волости, поставить тысяцких да уездных голов, к ним судей и доводчиков…

— Башка кругом, — тихонько пожаловался Гвоздь.

— А чего ж все сразу, и под московскую руку приводить, и наново устраивать? — засомневался Илюха.

— А как князь говорит, чтобы два раза не вставать. Все равно перебаламутим все сверху донизу, так пусть уж сразу.

— Ну, помогай Бог.

— И тебе доброй дороги.

По иванову пожеланию дорога до Вологды пролетела в шесть дней, но в самом городе караван застрял почти на неделю — меняли лошадей, сдавали привезенные бумаги двум грекам-номикосам и шестерым их выученикам… Вологда с недавних пор государев город и тут тоже порядки новые, по Устюжской уставной грамоте, с выборными, с городовым Судебником. За полгода андрониковские переделали в городе все сверху донизу, к неудовольствию сидевшего на кормлении боярина. Теперь город тоже имел своего голову, к нему выборного тысяцкого, назначенного великими князьями судью и платил твердо установленные подати. И за столь малый срок жизнь здесь забурлила заметнее, чем в оставшихся за спиной Переславле, Ростове или даже Ярославле — шли и шли обозы с солью, рыбой, пушниной, весело гудел торг, на льду Вологды сходились городские с пригородными, на поле у Золотухи учился новый городовой полк под командой присланных Шемякой наставников.

Ставрос каждый день передышки вился хвостом за номикосами и помогал им, чем мог, тараторя на родном языке, в котором среди «су» да «фы» Илюха с трудом разбирал знакомые слова.

Илюха же с Затокой и прочими русскими сдал Меркурия в Прилуцкий монастырь до отъезда, да помолился у раки с частицей ризы Господней, да послушал разговоры монахов. Даже тут, в обители премногоуважаемой, прославленной благочестием и твердым спокойствием духа, гуляли новые веяния, дескать, нестройно оставаться под омофором Новгородского архиепископа, коли тут твердой ногой встало великое княжество. Но дальше мнения разделялись — одни считали, что неча искать добра от добра, другие полагали нужным Вологду, Двину, да и Каргополь тож выделить в Пермскую епархию, а самые горячие головы даже подумывали о создании своей собственной, Вологодской.

Номикосы, прочитав да обсудив привезенные в письмах наказы великого князя, крепко думали и, наконец, попросили на обратном пути заехать еще раз, обещав к тому времени составить подробный отчет. Забрав Меркурия, молчавшего почти всю дорогу, Илюха в три дни домчал до Никольского села, где их встретил великокняжеский тиун Есип Пикин.

— По здорову ли князь с княгиней и с чадами?

— Как уезжал, все здоровы были, — поклонился в ответ Головня.

— Слава Богу, тогда прошу с дороги в баньку, а завтра с утра до Кириллова тронемся.

Бывшего можайского князя и сопроводительную на него грамотку игумен Трифон принял спокойно, распорядился, выспросил у Головни и Затоки о новостях, но особо порадовался привезенным книгам — Василий Васильевич всемерно пополнял монастырское собрание рукописей и при удобном случае непременно присылал то летописи, то вот как сейчас, книги.

— Зимой у нас тихо, — тиун в жарко натопленном тереме под стенами монастыря потчевал гостей, да так, что они распоясали рубахи. — Летом же волоком Славенским лодьи таскаем, с Волги на Двину и Онегу и обратно.

— Княжий волок? — благодушно спросил Затока.

— По третям, княжеская, Кириллова да Ферапонтова монастырей. Но Трифон-игумен в Славенской волости землицу прикупает, того и гляди, весь волок под себя возьмет. Так что будь ласков, скажи князю, а то уплывет весь доход в монастырь.

— Так то же богоугодное дело, — хохотнул Ноздрев.

— Богоугодное, — согласился Есип. — Да только я поставлен о княжьем прибытке стараться.

Еще Есип отсоветовал ехать дальше верхом — снегу много, а дорога худая. По этой же причине сдал Илюха настоятелю и возок, в коем привез Меркурия — в нем, конечно, тепло, но уж больно валкий, быстро не поедешь, а то еще жаровня перевернется, греха не оберешься. Ставрос, конечно, ругался, он-то надеялся дальше ехать в возке и не мучатся от холода, но игумен надавал им полостей волчьих да медвежьих и благословил на дорожку до Каргополя.

Городок тот невелик и стойно Вологде медленно, но верно уплывал из новгородских рук в московские. Местные мужи новгородчи засильем «низовских» были весьма недовольны, и Головня почуял это на своей шкуре, ловя косые взгляды и шепотки в спину «Свято место где москвича нет». Объяснять обиженным, что он не москвич, а суздалец бесполезно — низовской и все, проще быстро собрать караван и двигаться дальше.

Вот далеко за Каргополем, почти у Шенкурского посада их и встретили волки. Отбившись, домчали до жилья, причем Илюху вдруг позабавило, что Ставрос, носивший имя богатыря Ставра, оказался трусоват и никак былинному имени не соответствовал. Хотя он не вой, его дело — корабли да лодьи строить.

— Считай, дешево отделались, — повторил слова Акима встретивший караван посадник, по виду сущий ушкуйник.

— Коня потеряли, жаль.

— Жаль, да сами все, слава Богу, живы.

— Не попустил Господь, — согласился Илюха и перекрестился.

— А что, неужто вы без волкобоек поехали? — удивился посадник после того, как Головня, Затока и Аким, перебивая друг друга, рассказали всю схватку с хищниками. — Эй, Ваньша, принеси мою!

Челядинец вышел из палаты и тут же вернулся, держа в руках плетку.

— Вот, гляди, три концы, из кожи плетены, на конце гирьки, каменны или железны. Отмахнешь волку по голове — пробьешь до мозга.

Илюха покрутил плетку, передал ее Затоке, тот — Акиму…

Потом парились, выгоняя жаром стылый холод, пробравший их в дороге до костей, потом угощали друг друга — посадник красной да белой рыбой, дичью, а Илюха московскими настоечками, потом слушали былины местного бахаря и сказание об Иване Ольельковиче, сыне новгородском, будто бы ходившем Студеным морем в мурманы, в немецкий конец, и даже во франки.

Уже перед самым отправлением посадник предложил меняться и выпросил за плетку хороший устюжский нож. До самого Колмогорского острога волки только маячили в отдалении, не рискнув напасть, и Головня не раз пожалел о нерасчетливом обмене. Тем более, что в Колмогорах они за московские копейки прикупили еще несколько плеток по дешевке.

Там же сдали Ставроса зимовавшему монаху Соловецкого монастыря, послушали морских знатцев о ходах в Студеном море, даже записали малость, да и поворотили оглобли.

Плетки показали себя во всей красе — дважды до Шенкурского посада пришлось пускать их в дело и оба раза волки предпочли рвать своих убитых сородичей, нежели соваться под смертельные удары. А уже за посадом, на том же самом поле, поредевший караван встретила та же самая стая.

Впрочем, и волков было заметно меньше — всего десятка полтора, но на трое саней и этого хватило бы с лихвой, не будь у Илюхи с присными волкобоек.

Подпалый вожак ощерил пасть, обнажая блестящие от слюны клыки.

— Смотри-ко, словно старым знакомым радуется! — весело крикнул Затока Ноздрев.

— Ага, надо бы недоделанное закончить, — несколько невпопад ответил Аким, накладывая стрелу на тетиву.

Стая тем временем догоняла и обкладывала их с двух сторон, Аким первыми же выстрелами сбил двоих, но вожак упрямо вел своих в сугон, словно тоже намеревался завершить прежние счеты.

Возница на передних санях, где ехал Ноздрев, испуганно крутил головой и его состяние передавалось лошадям, отчего они сбивались с хода и не могли разогнаться в полную силу.

Крупный переярок прыгнул на лошадь, не дожидаясь остальных, но Затока изловчился ахнуть его плетью прямо на лету, отчего волк завизжал и свалился под ноги стае, со вторых саней в кучу-малу успел всадить стрелу Аким, а Илюха добавил плетью, с хрустом проломившей кости зверю.

Вожак зарычал, присел на задние лапы, цапнул ближайшего к нему матерого за загривок, восстановил порядок и снова повел стаю, легко догнав караван.

Илюха встал, держась за спину скорчившегося возницы и сжал плетку, выбирая миг для удара.

Прыжок!

Головня успел отмахнуть поперек, по горлу и, судя по звуку, пробил его насквозь — волк издал хрип, но мощная жизненная сила не давала ему остановиться, пока Илюха не врезал наотмашь.

С глухим стуком гирька пробила череп, на снег плеснул волчий мозг.

За спиной еще раз свистнула тетива и поодаль забился прибылой волчонок, пытаясь выкусить пронзившую его стрелу.

— Добивай! — заорал Илюха, кидаясь с плетью на волков, оторопевших от потери вожака.

Затока и остальные, с плетками и сулицами, рванулись к стае.

В короткой сшибке зарезали и убили еще троих, остальные волки, пожав хвосты, разбежались, причем за двумя тянулся кровавый след.

— Что, съели, сволочи? — радостно прокричал Головня. — Нас так просто не возьмешь!