Глава 30

Лети, письмо приветное,

Лети в далекий край.

От нас поклон Калинину

В столице передай, —

От всех больших и маленьких,

От жен и стариков,

От нынешних колхозников,

От бывших мужиков.

Из песни, написанной поэтом М. Исаковским и положенной на музыку композитором В. Захаровым


Признак влияния тела на разум наглядно проявляется на Романе Шереметьеве — сибарите и убийце из 21 века, попавшего в тело Павлика Морозова, убитого в 1932 году на Урале.

Шереметьев, привыкший к исполнению, а не к анализу, вдруг задумался: а не поздно ли убирать Сталина от власти. Голод в этом году закончится, коллективизация худо-бедно продвигается, индустриализация движется семимильными шагами, правда через кровь и горе.

К тому же, доверие тирана к нему лично что-то задело в черствой душе старого холостяка. Нет, он не был холостяком изначально, но две неудачные попытки обрести семью отбили в дальнейшем охоту к женитьбе. Куда проще пригласить элитную проститутку на пару часов, сняв тем самым напряжение.

Первая жена, которую юный Шереметьев имел глупость привести в отчий дом, звалась Элька (Неля) и была сестрой коллеги-курсанта из Хабаровска, из семьи огуречного барина Великопольского — бывшего нищего инженера. Великопольский заключил договора об аренде пустующих у многих обширных огородов и все плотно засадил огурцами, которые дважды в году выбрасывал на рынок депенгующими ценами. Сперва скороспелыми, Муромский 36 а потом и нежинскими[78], ближе к осени для засолки. Все не реализованное засаливал в бочках и зимой торговали им за небольшую комиссию рыночные продавщицы.

Дело в том, что издавна в Хабаровске торговали овощами китайцы и корейцы, что позволяло держать на базарах высокую цену. Чтоб избежать травлю себя любимого огуречной мафией, магнат Великопольский выбрасывал на рынок через посредников только часть продукции, а остальное реализовывал через овощные магазины. В которых его, свежайшие и одуряюще пахнувшие, были вне конкуренции.

В семье бывший инженер, где-то купивший инвалидность с пенсией и право не работать официально, уделял внимание только наследнику. А три его по-польски красивые дочурки выросли откровенными шалавами. Вот молодой Шереметьев и запал на среднюю. И привез её вместе с братом в Иркутск, где помог товарищу поступить в местный университет на физмат, ну как помог — папу попросил помочь. В шестидесятых Иркутский универ высоко котировался, свободно конкурировал с знаменитым среди физиков и математиков Новосибирским.

Прошла неделя. Неля пошла погулять, вернулась вечером и долго целовалась с каким-то парнем в подъезде, пока заботливые соседи не сообщили об этом новоявленному муженьку. Шереметьев вышел в подъезд, заглянул под лестницу, услышал стереотипное: «Это не то, что ты подумал», вернулся домой ничего не сказав, где попросил друга собрать вещи сестры и куда-нибудь её увести.

За ночь выхлебал бутылку Столичной, 0.7 литров, утром был трезвый и злой. Подошел отец, сказал:

— Никогда не выбирай женщин из низкого социального слоя, ты — аристократ по крови!


Ну а сам Шереметьев в это время приступил к вводной по рэкету, доживавших последние месяцы торгсина. За время голода, инициированного правящей верхушкой большевиков, у населения досуха выманили золото и прочие ценности за еду.


Роман прогуливался по вокзалу, положив в левый карман куртки толстый кошелек. Стандартный для специалиста выход на уголовную среду. И, после того как щипач вытащил кошель, Роман проследил за ним, засек встречу с «ширмой» — человеком, отвлекающим фраера (жертву) в закутке около вокзала, направил на низ из под полы куртки свой маузер и потребовал вести к пахану. После того, как щипач начал «кидать мастырку» (причинять себе увечья, изображать припадок), прострелил ему плечо.

Главарь жил недалеко от вокзала в полуподвале двухэтажного кирпичного здания в Орликовом переулке — в центре Москвы между Садовой-Спасской и Каланчёвской улицами. Укоренившееся с середины XIX века название по фамилии бывшего домовладельца Орлика, по земле которого был проложен переулок.

Слабоват, наверное, для пахана, живущий тут, подумал Роман. Спустились в полуподвал. Хозяином оказался безногий инвалид, доска с подшипниками, на которой он передвигался, стояла в прихожей. Мужик мощный, даже без ног чуть ли не с Павлика ростом.

Сели за стол, Павлик держа руку на оружие.

— Чего хотел, малец? — вопросил инвалид густым баритоном. — Зачем моего человека подстрелил?

— Ну уж и подстрелил, чуть по коже задел, больше понтов, царапина. Он сам виноват, не будет выеживаться!..


В конечном итоге с «иваном» (забываемая кличка воров в законе, авторитетов), который держал много групп карманных воров, Шереметьев договорился об попробовать.

— Дело новое, как пойдеть (именно — пойдеть, характерно для южных диалектов), — густо сказал иван по имени Данила, бывший скокарь[79].


Естественно, было и: «с чего мне тебе, мелкий, верить», и «откуда я знаю, что это не провокация МУРа!» и «а почему бы просто не поставить на уши сам магАзин» (с ударением в середине). На что Шереметьев объяснил, куда вхож пионер-герой Морозов и с какими людьми он в Кремле и в ЧК знаком. Ну и то, что «по мелочам клевать недостойно настоящего ивана», и что «с головы мы не разово поимеем, а постоянно будем иметь долю».


Старый вор идею понял и неизвестный в России «рэкет» его заинтриговал. Не откладывая в долгий ящик, Данила вызвал из дальних комнат (оказывается, скромный с виду полуподвал, занимал большую территорию всего прямоугольника дома) двух бойких мужчин, которые и отправились разузнавать детали. Роман четко им расписал всю возможную цепочку магазинных хищников торгсина, вплоть до некоего правительственного человека, дающего расхитителям (пусть предполагаемым) крышу.


На третий день информация была частично собрана. Все нити стекались к Всесоюзному старосте — дедушке Калинину. Шереметьев в сотый раз проклял себя за то, что не учил в юности Историю КПСС, но вспомнил по мелочи и как всегда — больше из желтой прессы, например из «Московского Комсомольца».


Мальчик Калинин Миша, купаясь на пруду, познакомился с детьми местного помещика, владельца имения Тетьково, инженера путей сообщения генерала Д. П. Мордухай-Болтовского. В имение тот приезжал с семьёй только летом, а проживал в Петербурге. Осенью помещики увезли симпатичного крестьянского парубка в столичный Санкт-Петербург, взяв его в дом в качестве «мальчика для домашних услуг» — лакея. Обязанности его были несложными: разбудить барчуков в школу, накормить их завтраком, выгулять собаку, сбегать в лавку. Калинин служил у Мордухай-Болтовских четыре года.

Ну, потом обычный путь революционеров, с тюрьмами и ссылками, это никогда Шереметьева не интересовала, и вспомнилось, что в разгар борьбы Сталина с «правыми» в ЦК председатель Центральной контрольной комиссии Г. К. Орджоникидзе получил из архивов царской полиции материалы, свидетельствующие о том, что Калинин и Я. Э. Рудзутак, находясь под арестом, дали откровенные показания, на основании которых полиция произвела аресты в подпольных революционных организациях.

На это Сталин, сам имеющий в биографии связь с охранкой, ответил: «Что Калинин грешен, в этом не может быть сомнения. Всё, что сообщено о Калинине в показаниях — сущая правда. Обо всём этом надо осведомить ЦК, чтобы Калинину впредь не повадно было путаться с пройдохами».

Ну а после убийства С. М. Кирова лакей Сталина Калинин подписал постановление ЦИК и СНК СССР, сыгравшее важную роль в организации и юридическом обеспечении массовых репрессий.


Интересная деталь, в 1938 году была арестована его жена Екатерина Ивановна Лорберг по антитеррористическому закону, подписанному самим Калининым после убийства Кирова. Калинин тогда не заступился за свою жену и не уберёг её от ареста. Её осудили на 15 лет. Некоторую помощь ей он смог оказать, когда она уже была в лагере. Благодаря его ходатайствам, медицинская комиссия присвоила ей «слабую категорию», благодаря которой она получила работу в бане. Она была освобождена только в июне 1945 года, за год до смерти «всесоюзного старосты», по его личной просьбе к Сталину.

Считалось, что Калинин — защитник народа от суровых вождей революции[80], но со временем это стало лишь бутафорией, приукрашенным фасадом, маскировавшим сущность сталинской диктатуры. За внешне интеллигентным обликом почтенного старца скрывался подхалим и похотливый поганец, использовавший высокое положение для совращения девушек. Особенную страсть Калинин питал к молоденьким балеринам. Чтобы иметь к ним наиболее легкий доступ, он принял шефство над Большим театром.

Однако не все из них были готовы добровольно оказывать услуги интимного характера. 16-летняя Белла Уварова покорила всесоюзного старосту своей красотой и юностью, но не ответила высокому покровителю взаимностью, чем навлекла на себя его гнев[81]

Немногим позже Москва тихо шепталась об инциденте, случившемся в Большом. Знаменитая балерина Екатерина Гельцер (в давние времена — подруга К. Г. Маннергейма) метнула в Михаила Ивановича статуэтку Мефистофеля. Хорошо метнула — разбила голову и выбила зуб. Великой «приме» поплакалась одна из юных учениц, поведав, как добрый дедушка Калинин её обесчестил. От удара Мефистофелем по черепу «всесоюзного старосту» долго потом преследовали головные боли.

Он хотел было закатать Гельтцер под брусчатку Кремлёвской площади, но Сталин не дал, сказав «Так тэбэ и нада!», любил вождь, когда порой его холуи по шее получали[82].

Окружение Сталина так и существовало — под страхом и с грехами, честных Коба не приближал. Ну а у Шереметьева по его мышлению человека из двадцать первого века ни Сталин, ни Калинин уважения не вызвали — скорей брезгливость. Поэтому он и пошел к Калинину сам, взяв пару бандитов для солидности.

Попасть к Всесоюзному Старосте простому человеку было трудно.



Загрузка...