Попаданец Павлик Морозов I

Глава 38

Поход в ресторан чуть не навлек на меня неприятности. Не зря дедушка Ленин твердил, что про конспирацию забывать вредно для жизни! но по порядку. В эти годы с ресторанами, к каким я привык, было туго. «Арагви» еще не открылся, «Прага» в прошлом убогий трактир «Брага» — тоже. Столовых много было без особого выбора блюд и деликатесов, но надоел столовский хлеб с горчицей и вездесущие надписи «Пальцами и яйцами в солонку не есть».

Так и ничего не придумав я поплелся в Метрополь, к надоевшему панно «Принцесса Греза» теряющего рассудок Врубеля. Конечно, прежней халявы мне там не обломилось, меня даже пропускать не хотел тупой швейцар, но вышел распорядитель, взглянул на повязку нарукавную с буквами ЮДМ, велел пропустить.

Невольно вспомнилась вторая книга про Остапа Бендера, когда ему в СССР просто некуда потратить деньги, добытый миллион некуда потратить. Так и у меня сложилось, вот на фига, спрашивается, затеял авантюру, людей поубивал, дедушку Калинина напугал. Тем более, как узнал от писателей во время поездкт на Беломорканал, что в этом году торгсины закроют.

— Все, — сказал Зощенко, — все высосали из народа за хлеб и крупу. Закрывают.

— Вы не понимаете, — сказал тогда я. — На эти деньги заводы строят, вот этот канал строят. Что, лучше было бы, если бы золото под матрасами да чулках у людей хранилось, а государство не могло у буржуев станки и хлеб покупать, пока последствие гражданской войны не залечит.

— Мальчик правильно говорит, — поддержал меня Бруно Ясенский, — несознательные люди золото прячут, а стране валюта нужна.

С тех пор Михаил Зощенко со мной не разговаривал, а Бруно (который сказал, что я могу звать его по настоящему имени — Артур) занялся моим воспитанием. Хорошо когда тебя считают деревенским мальчиком!

Кстати, насколько помню — торгсины собрали более ста тонн чистого золота, вдумайте — 100 тонн! 100 000 килограммов золота!

— Жрать чего будешь! — донслось откуда-то сверху.

Поднял голову. Официант. Возмущен, что мусорской пацан выеживается. Мало того, что в ресторан приперся.

— Что есть в печи — на стол мечи, — говорю. Икры принеси, свежих булочек и пива бутылку. Пока буду закусывать скажи повару пожарить мяса, хорошо пожарить с картошкой и, если есть, зеленью. И ваши знаменитые пирожные в конце подашь с чаем, шесть пирожных.

— У тебя деньги то есть на такой обед?

— Найдутся, на вот тебе, чтоб быстрей ногами шевелил… — и я сунул ему червонец на чай. — Если останусь доволен, еще столько же получишь.

И в это время откуда-то из тайных дверей вышел офицер с офицерскими петлицами и в сопровождении двух чекистов, несущих за ним какие-то пакеты. Никак я не научусь в этих званиях на петлицах разбираться. И этот начальник с усиками, как у Гитлера, оглядев зал, бойко направился прямо ко мне.

— Что за пацан? Откуда деньги на ресторан? Вор?

— Он еще на чай червонец мне дал, — спохмалимничал официант.

— Деньги накопил, — ответил я, не вставая. — Накопил — обед в ресторане купил.

— Где работаешь? — он продолжил допрос.

— Учусь на курсах в МГУ, живу на стипендию наркомпроса.

— Даже так… Поедешь со мной!

— Не могу. Через час у Сталина должен быть, со Светой гулять. Да и Крупская просила зайти, узнала, что я с Беломорканала уже вернулся.

— А-а-, так ты тот самый пионер-герой, воспитанник Надежды Константиновны. Но все равно нехорошо в твоем возрасте по ресторанам шляться. Небось комсомолец…

Я промолчал, думая, что надо спросить у кого-нибудь, что означают четыре ромба на рукаве.

Комиссар удалился, а я протянул руку к официанту:

— Деньги!

— Забрав червонец, ушел — карлик испортил мне аппетит. Да и в самом деле надо было зайти к Светке и к Крупской. С недавних пор у меня был постоянный пропуск в Кремлевские квартиры, а Сталин просил играть с дочкой хоть раз в неделю.

Вернувшись мы застали в зале шумное застолье. Как раз тост произносил Нарком иностранных дел Мейер Валлах-Финкельштейн, он же — Литвинов. За столом видил я Молотова, Кагановича, Ворошилова, Кирова… Многих я не мог узнать, так как всерьез учил только историю своего ведомства. Только помяни черта — этот с гитлеровскими усиками и четырьмя ромбами как раз и сидел рядом со Сталиным.

— Вот, Свету привел, — сказал я, — Света, беги к себе. Я тоже пойду.

Я оглядел застолье и подумал, как странно складывается власть в эти годы. Внешняя торговля под управлением Арона Розенгольца. Государственный Банк и все оставшиеся от российской империи ценности находились в распоряжении Льва Мариазина, продукты питания — у Моисея Калмановича. Место наркома транспорта, и путей сообщения досталось Лазарю Кагановичу. Управление строительными материалами — Самуилу Гинзбургу. Вся металлургия страны была в руках А. Гуревича, «экспортхлеб» — у Абрама Кисина, «экспортлес» — у Бориса Краевского. Торговой палатой СССР правил Самуил Брон.

В боьбе с религией специалистом оказался некто Губельман-Ярославский. Вот уж поработал огнём и мечом! Периодической печатью управлял Собельсон-Радек. Правительственное телеграфное агентство /ТАСС/ держали в руках Вайсберг, Гинзбург, Шацкий, Цехер, Хейфец и ещё ряд собратьев по перу.

Но мои антисемитские размышления прервал противный тенор усатого. Оказывается, он все это время рассказывал про меня:

— … я ему и говорю, что нехорошо комсомольцу по ресторанам шляться и червонцами раскидывать.

Гнев заставил меня совершить ошибку.

— Комсомольцу раз в год полакомиться мороженным пусть и в ресторане грех не большой, — сказал я громко. — Мы с семьей жили в Метрополе, поэтому я туда и захожу иногда. А вот хорошо ли коммунисту таскать из этого ресторана пакеты с жратвой?

— Я — Ягода, — возмутился сплетник, — я там свой паек получаю, как и другие высшие офицеры правительства. А ты, сопляк, наркомпросовские деньги проматываешь по кабакам, которые тебе на учебу выделяет государство!

Мой мозг заработал с бешеной скоростью, восстанавливая данные из истории родного КГБ.

— Уважаемый Иегуда Енох Гершонович? Ой, простите, Генрих Григорьевич, вы же в семье ювелира выросли, привыкли ни в чем себе не отказывать… Фотки с голыми бабами, которое вы дома смотрите, тоже в паек государственный входит?

— Как ты смеешь, молокосос! — взвился усатый.

— Смею! — буквально заорал я. И продолжил, обращаясь к Сталину: — Вы представляете, дядя Сталин, на Беломорканале пришлось прихлопнуть несколько зеков, они Веру Инбер пытались изнасиловать, так вот один из них признался, что пытался обнести квартиру комиссара Ягоды, и что там товаров как в большом промтоварном магазине. Шуб одних двадцать штук, золото, троцкистская литература, драгоценности, костюмы, одних чулок шелковых и фильдеперсовых заграничных почти двести пар[103], открытки с голыми бабами и — не поверите — резиновый уд…

— Что резиновый? — спросил кто-то из-за стола.

— Уд, ну хуй искусственный из резины. Когда у самого не стоит, чтоб бабам приятно делать. У нас в деревне для этого морковку использовали.

В комнате наступила мертвая тишина. И эту тишину прервал раскатистый хохот Хозяина.

Через два часа я вновь находился у Николая в кабинете. Судьба не хотела разлучать меня с комитетом государственной безопасности. После моего спича на обеде у Иосифа Виссарионовича, специальные люди съездили на квартиру к Ягоде и вскоре телефонировали, что все подтвердилось. Ягоду отвезли в тюрьму, а меня к начальнику отдела Крылову. Тот подробно распросил меня про слова зека, но я привычно претворился недотепой. Ну зек, ну какой из четырех — откуда я знаю.

«Должны давно их похоронить, а дела личные могут и не иметь подробностей. В любом случае, хоть один из четырех, да воровал в Москве — не может же мне так не повезти».

Как я выкручусь, если не повезет — даже представить себе не мог. Все что наработал может рухнуть!..