Попаданец в себя, 1970 год - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Владимир Исаевич Круковер (Глава 19) #19

Глава 19

У меня меланхолия. Сижу за столом и по многолетней привычке записываю в дневник вчерашний вечер. У меня меланхолия и жуткое похмелье, потому что смешивать коньяк и пиво может только совершенный идиот.

Сперва я, вместо того чтоб подружиться с Дымшицем, с ним подрался. Как-то спонтанно это вышло. Ясно, он последнее время на нервах, да и я – дурак, сразу вывалил ему, будто знаю об их планах. Вот и разодрались.

А потом я пил пиво и коньяк и лез на крохотную сцену, влез наконец и давай стихи читать.

Ну ладно «Казнь Стеньки Разина» – поэму Евтушенко еще в 1964 году написал. Я уже попал в это время и работал в Иркутской Молодежке, а он заходил, публиковал отрывки, да и сам читал под горилку добрую. А потом захотел было свое что-то прочитать…

Парадоксально, но я сперва совершенно неожиданно прочитал стихи Андрея Вознесенского:

Я не знаю, как это сделать,

Но, товарищи из ЦК,

Уберите Ленина с денег,

Так цена его высока!

Я видал, как подлец мусолил

По Владимиру Ильичу.

Пальцы ползали малосольные

По лицу его, по лицу…

– даже не задумываясь, а написаны ли эти стихи в этом году. (Как плохо написал: «эти» – «в этом», что значит похмелье). Надо все же перебороть похмельную робость и сходить в бар.

И выяснить заодно – что я там еще удосужился прочитать, и не пора ли мотать на Север, не дожидаясь принудительной высылки?

Дело в том, что у меня в памяти мои собственные про Ленина, никак не соответствующие этому времени. Судите сами:

…не спеша войдите

И этот труп спокойно оглядите,

Чей на портретах радостный оскал…

Как долго он Россией торговал!

Теперь лежит, нахохлился, как кочет,

И над Россией проданной хохочет…

У меня и без того положение шаткое. Вскоре и в Ленинграде узнают о моей опале, о том, что с дочкой Брежнева расплевался. И, дабы папаше угодить, начнут прессовать. Или все же будут ждать команды из Кремля? Нет ничего хуже неизвестности!

Мои вялые сборы прервал резкий стук в дверь. Я вздрогнул и покрылся холодным потом. «Никак за мной пришли, – забилась тоска в виски, – доигрался, попаданец никудышный. Как впаяют срок за антисоветчину! Что же я там читал после помрачения сознания? Да впрочем, у меня все стихи для этого времени анти!»

За дверью к моему облегчению оказался Дымшиц. Да еще и с дюжиной «Жигулевского» в авоське.

– Холодное, – сказал он, выставляя ношу, как шит.

Видно после вчерашней стычки опасался нарваться на грубость.

– Заходи. Это кстати будет, а то голова разламывается.

В холодильнике нашлась семга нарезкой, был салатик какой-то, кусок холодной телятины… Так что мы неплохо усидели пивко, и я вроде как окончательно уговорил Дымшица дать команде отбой и бросить эти мысли о побеге на время. Не исключено, что срока им КГБ все равно впаяет, но отказ от совершения преступления дает право на малый (а то и условный) срок. Вообще-то по закону полностью освобождает от наказания, но КГБ и Закон как-то несовместимы!

Выяснилось, что свои стихи я все же прочитал, но не те, которых сам испугался, а более мягкие, критикующие строй лишь косвенно:

Я – альбинос,

(Не альбатрос, не путайте слова),

Я – альбинос,

весь белый,

как трава

на выжженных предгорьях Казахстана.

Я – альбинос,

Вся в белом голова,

Как будто забинтованная рана.

Я – белая ворона.

В человечьем

Сообществе

Мне очень трудно жить.

Но, как ни странно,

Мне совсем не хочется

Свой цвет в угоду стаи

Изменить.

Я белое чудачество

Средь серых,

А также среди черных и цветных,

Нас очень мало –

Совершенно белых,

И всякий норовит нам дать

Под дых.

Нас постоянно травят,

Изгоняя

Из стада (или стаи – суть одна),

Но жить под маской,

Белизну скрывая,

Чтоб не была под нею суть видна,

Я не желаю.

Многим альбиносам

Приходится всю жизнь скрывать свой цвет,

И я все время задаюсь вопросом:

Зачем они рождаются на свет?

Их облик был естественным,

Они же

В угоду стае (или стаду- суть одна)

Готовы стать сиреневым и рыжим,

И черно-бурым сверху и до дна.

А я нахально меж домов белею,

Хожу себе, как белый человек,

А я, как щеголь, белизну лелею,

От шевелюры до белесых век.

Я – альбинос.

Похож я с альбатросом:

Мы с ним – шальные вестники штормов;

Мое происхожденье под вопросом

Для многих разукрашенных умов.

Собственно, Дымшиц пришел слова переписать, понравилось ему. А разговор вон как удачно повернулся. Правда, пришлось и мне пооткровенничать, признать, как в сексоты вербовали, объяснить, что в опале и шторм вскоре и сюда докатится из Москвы.

Не успел Дымшиц уйти, как на пороге возник Михайлов.

– Я вижу, вы уже наладили контакт с главой преступников…

– А что, презумпцию невиновности уже отменили? – нахально спросил я.

А потом рассказал, что я отговорил ребят от совершения преступления.

И так и не понял, рассержен милиционер или озадачен. По крайней мере ушел он сразу и не попрощавшись. Может подумал, что я Москвой сей шаг согласовал…

Я собрался все же подняться в бар, но в дверь опять постучали. Ей-бо, у меня сегодня большой прием.

– Кто там?

– May I come in? (Можно войти).

Англичанина леший принес, собкора Daily Express («Дейли экспресс»), старейшего британского таблоида[5]. Хочет моего «Альбатроса» напечатать и просит перевести на английский. Еще вчера утром я бы отказал, опасно советскому человеку не то что печататься за рубежом, но даже и разговаривать с журналистами оттуда. А сегодня – наплевать. И переведу, и еще пару стихов добавлю в таком же духе. Есть у меня про необходимость носить маску, чтоб не посадили. Есть и про квадраты бытия, в которых нынче пребываю я. Там и про плац, где каждый день подсчитывают нас, и про страны, мертвеющий квадрат, где каждый в чем-то виноват…

Пообещал через пару дней подготовить подборку на английском, попрощался. Не успел выпроводить – стук.

На сей раз оказался дежурный комитетчик. По гостинице дежурный. Гостиница, небось, с иностранцами, а за ними глаз да глаз нужен!