Посевы бури: Повесть о Яне Райнисе

ГЛАВА 7

По случаю производства в очередной чин капитана второго ранга Рупперт давал «большой круг». После торжественных гуляний в Либаве, когда офицеры гвардейского экипажа обошли все питейные заведения Розовой площади и Шарлотинской улицы, граф отбыл проветриться в Ригу. Кроме непосредственного начальника, Петра Николаевича Зарубина, и вездесущего Коки он прихватил с собой еще одного приятеля, графа фон Цеппелина, подвизавшегося на прусской службе. Но это не имело особого значения, поскольку Ферди приходился Рупперту родственником, так как фрау Цеппелин была урожденная фон Вольф. Ферди слыл человеком не от мира сего. Вечно носился с какими-то полубезумными проектами управляемых воздушных шаров, витал, так сказать, в воздухе.

Капитан первого ранга Зарубин, узнав, что в их интимное увеселительное предприятие ввязался иностранец, да притом еще пожилой, недовольно наморщил нос.

— На кой ляд он тебе сдался? — с флотской прямотой подступил он к своему старшему офицеру. — Неудобно, право. Ведь мы все-таки ведем войну.

— Не с Германией же? — резонно возразил Рупперт и назидательно пояснил: — С лукавым японцем. Кроме того, Ферди — свой парень и ни бельмеса не понимает по-русски.

— Он хоть играет? — спросил Кока.

— Еще как! — Граф Рупперт мечтательно вздохнул. — И не только играет… Если бы вы только видели, какие номера он откалывал в Вене.

— По крайней мере пулька составится, — заключил покладистый Кока. — А, Пьер? Чего там в самом деле? Всего трое суток и в партикулярном платье.

— Черт с ним! — махнул рукой Пьер Зарубин. — Бери. — Он наклонился к Рупперту и с пьяной сентиментальностью заявил: — Я тебя за то люблю, что ты совсем не похож на немца. Широк, подлец, как русский гусар!

— А я и есть русский, — ухмыльнулся Рупперт.

Не успели они войти в сверкающий синим лаком вагон, как сразу же засели за карты. Начали с открытого винта. Играли жестоко: с «присыпкой», «гвоздем» и тройными штрафами. Бесшумный официант в белой курточке принес водку. Цеппелину — он пил залпом и не пьянел, а только стекленел взглядом — бешено везло. После восьмого роббера Кока отдал последний четвертной билет.

— Сколько дадите? — огорченно спросил он, вынимая из бумажника голубую акцию «Ланковского и Ликона». — Теперь они котируются выше номинала. Военные поставки и вообще конъюнктура!

— Tinte? Schriftstück und Verteidigungskrieg?[11] — удивился Цеппелин, обнаружив, вопреки заверениям Рупперта, явные лингвистические способности.

— Что он понимает? — Кока схватил акцию и зачем-то стал демонстрировать ее на просвет. — А рапорты, — ударение он сделал на флотский манер, — на чем писать? Реляции, сводки?.. Оборонительная война, вишь! Ничего, дай срок, влепим япошкам по первое число! Ты, Ферди, не смотри, что на ней двести пятьдесят написано! Она теперь по три сотни котируется, а в Варшаве даже еще выше. Бери — не пропадешь! Фирма солидная. Большой дивиденд получишь. Вот двинем на азиатов вторую эскадру — доблестный наш Балтфлот. Как поднапрем из Черного моря…

— Господин Истомин! — Зарубин ударил кулаком по столу так, что зазвенели рюмки. — Я па-апрашу!

— Ты чего? — Кока недоуменно уставился на Зарубина.

— Па-апрашу вас на два слова! — Блеклые, обесцвеченные солеными ветрами глаза капера налились кровью. Он схватил Коку за шиворот и стащил с мягкого, обитого малиновым бархатом дивана, пропитанного знакомыми запахами сигар и духов.

Звякнул жалобно латунный клинкет зеркальной двери. Без лишних церемоний, коленом под зад, Зарубин вытолкал незадачливого флагарта в коридор и хлопнул дверью.

— Meine Herrschaften! Господа! — запоздало оправился от изумления Ферди Цеппелин. — Я дам! Gut? Триста? Зегласный!

Зарубин, трясясь от бешенства, поволок хнычущего Коку в тамбур. На тряском железном полу под грохот колес отхлестал его по щекам.

— Ты што, хад? — по-матросски придыхая, спросил он и отшвырнул измочаленного флагарта к стене.

— За что, Пьер? — Кока стукнулся затылком и медленно осел на пол.

— С-спрашиваешь? — Резким рывком Зарубин поднял его. В горячем потном кулаке ломалась накрахмаленная манишка. — С-стратегические планы? А ты с-спрашиваешь?

— Но я же ничего не сказал! — взмолился Кока. — Почти ничего! Пощади меня, Петечка! — Он беззвучно плакал. — Пожалей.

— Капитан первого ранга Истомин! — Зарубин одернул на себе сюртук. — Мы сойдем с вами на ближайшей станции.

— Что ты собираешься делать, Пьер? — прошептал Кока непослушными восковыми губами. — Опомнись!

— Дур-рак! — Зарубин брезгливо поморщился. — Надо немедленно доложить по начальству. У нас просто нет иного выхода. — Он начинал понемногу отходить.

— Но ведь это конец! — Кока истово перекрестился. — Ей-богу, конец! Всей карьере! Но черт со мной! — Он ударил себя кулаком в грудь. — О себе ты подумал? Пе-течка! Петя! Опомнись, пока не поздно.

— Дур-ак, — повторил Зарубин и отвернулся.

— Ладно же! — Кока отер рукавом слезы. — Пусть нам обоим будет плохо. Пусть! Ты ведь тоже замаран, Петечка? Вместе с Гнидой покинул корабль! А это нехорошо, нельзя, брат, не дозволяется.

— Какое же ты редкостное дерьмо! — Зарубин отряхнул с себя бегающие Кокины руки. — С-собирайся. — И решительно направился к своему купе.

Они сошли на ближайшей станции, а оба графа спокойно продолжали веселое путешествие. В отличие от своего командира, новопроизведенный капитан второго ранга надлежащим образом оформил отпуск. После умеренного кутежа в «Петербургской» — Ферди как партнер и в подметки не годился изобретательному Коке — друзья перекочевали на Мариинскую улицу в укромное заведение с женской прислугой. Но и здесь Фердинанд Цеппелин не оправдал ожиданий пылкого не по-остзейски кузена. Может, он постарел и ослаб, а может, пресытившись венскими художествами, он вообще окончательно воспарил душой в облака, обмозговывая проблемы воздухоплавания, точно не известно. Только вышло так, что на другое утро Ферди твердо заявил, что уезжает домой. Не захотел даже заехать в Замок, где осталась часть его гардероба.

— Перешлите с оказией, кузен, — сказал он Рупперту. — Интересно, сколько стоит первый класс до Берлина?

— Точно не знаю, кузен, — ухмыльнулся Рупперт. — Мы обычно ездим из Митавы.

Наедине они соблюдали в отношениях добропорядочную церемонность. Это Коке можно было, не задумываясь, брякнуть, что «Николас Эрсте» не деньги и при таком банке лишняя полсотня рублей — мелочь. Тем более что проиграл-то как раз Кока. Но в разговоре с деревянным, точно в корсет затянутым, Ферди даже легкий намек на столь деликатное обстоятельство был бы неуместен.

— У вас, в России, ассигнации растут прямо из земли, как сорная трава. — Ухмылка кузена не прошла незамеченной. Ферди оказался проницательным стариком. — Будь у меня свободные средства, я бы рискнул вложить их в какое-нибудь дело. Я знаю, что немецкие капиталы сосредоточены в основном в тяжелой индустрии: металл, химия, электротехнические изделия. Пока продлится эта злосчастная война на Дальнем Востоке, прибыли будут расти и расти. Рабочая сила у вас нипочем! Обидно. Можно было бы сделать хорошее дело.

— Кто же вам мешает, кузен? Скажите только слово, и я приобрету для вас любой пакет.

— Не имею права изымать капитал. Воздух — это власть над миром. Сегодня войны разыгрываются на морских просторах, завтра — в облаках. Я слышал, ваш флот потерял отличный крейсер? «Варяг», кажется?

— Не наш, Тихоокеанский, — отмахнулся Рупперт. — Не могу даже вообразить себе, как будет выглядеть воздушный бой. По-моему, это невозможно. Во-первых, ветер обязательно размечет суда в разные стороны; во-вторых, не поставишь минные заграждения… Артиллерия опять же… Как, по-вашему, можно поднять в воздух орудие главного калибра? Нонсенс!

— Вы образцовый флотский офицер, кузен, — Цеппелин потрепал родственника по плечу. — Мне, старому прожектеру, не под силу с вами полемизировать… Ходит слух, что «Унион» начал переговоры о слиянии с АЭГ?

— Война приободрила нашу экономику, — важно кивнул Рупперт. — Всюду ощущается прилив. Даже в текстильной промышленности, как ни странно.

— Чего же тут странного? Солдатское сукно!.. Самое подходящее время вкладывать деньги в промышленность. Впрочем, вам-то чего беспокоиться? Вы и без того, надо думать, миллионер?

— Мы, Вольфы, по традиции вспахиваем свою ниву, — уклончиво заметил Рупперт. — Но это неинтересно. Есть несколько иная область, которая могла бы заинтересовать меня и моих товарищей. Я имею в виду оружие, кузен. — Рупперт помог Ферди застегнуть саквояж.

— Оружие? — Цеппелин зорко оглядел номер: не забыл ли чего — и снял с вешалки пальто. — Какое оружие?

— Винтовки системы «Маузер», револьверы, если возможно, пулеметы.

— Нет смысла. — Цеппелин жестом отмел идею как неподходящую. — Пока наладите производство, война может закончиться. Что тогда станете делать с железным хламом? Заваривать новую кашу?

— Вы не поняли меня, кузен, — попытался объясниться Рупперт.

— Да и зачем России маузеры, когда вся армия оснащена трехлинейками? — Ферди потянулся к звонку, вызвать мальчика.

— Вы абсолютно не поняли, чего я хочу, кузен. Речь идет не о производстве оружия, а лишь о его приобретении. На самых выгодных для партнера условиях.

— Вон оно что! — мгновенно сообразил проницательный Ферди. — Все революции опасаетесь? Знаете, дорогой друг, почему ваша армия потерпела неудачу под Ляояном и на Шахэ?

— Японцы выставили триста тридцать тысяч штыков против сотни тысяч наших!

— Отчего же и вам не выставить столько же? Или Россия вдруг обезлюдела? Нет, мой милый, дело в другом. И генерал Куропаткин тоже, наверное, не так уж сильно уступает маршалу Ойяме. Весь секрет в том, что вы просто парализованы паническим страхом перед революцией. Она для вас ужаснее, чем все ойямы, вместе взятые. Это же надо додуматься, послать на театр военных действий резервистов старших возрастов! Зачем вам оружие, когда и без того лучшая часть армии заморожена в ожидании внутренних беспорядков, превращена в полицейский резерв? Неужели здесь все настолько напуганы доморощенными смутьянами, которых сотня прусских шуцманов могла бы укротить за неделю?

— Нас не волнуют всемирные проблемы, кузен. — Рупперт раздраженно грыз зубочистку. — И всероссийские тоже. Будет революция или не будет, меня заботит другое: собственное имение. Я не потерплю, чтобы жгли мои — понимаете, мои собственные! — экономии. Не желаю жертвовать даже каретным сараем! Поэтому мы с товарищами и хотим должным образом подготовиться. Как генерал рейхсвера вы бы могли помочь нам… Ну, скажем, войти в контакт с интендантством или… — Он прижал палец к губам. — Мне не надо напоминать вам, кузен, что наш разговор строго конфиденциален?

— Я все понимаю, друг мой.

— За ценой, как у нас в России говорится, не постоим. В разумных пределах. Посредники, само собой, получат приличное вознаграждение. Известную сумму уже сейчас можно было бы вложить в какое-нибудь дело. — Рупперт вкрадчиво понизил голос. — Пусть себе понемногу приносит доход.

— А что вы думаете? — Цеппелин требовательно дернул сонетку. — В вашей идее есть резон. Надо будет на досуге хорошенько обмозговать. Вполне возможно, что кого-нибудь она и заинтересует.

Вошел коридорный мальчик, подхватил саквояж, портплед и понес все вниз, где на подъезде уже дожидался извозчик.

Проводив родича, Рупперт решил махнуть в Майоренгоф или Кеммерн. Сезон давно закончился, но игорные клубы и еще кое-какие заведения не позакрывались. Захотелось скоротать ночку в уединенном хаузе, под шум дождя и скрип сосен. Он вдруг почувствовал себя совершенно одиноким и даже несчастным. При воспоминании о неприятном инциденте в купе на душе становилось смутно, тревожно. Что-то такое он все же ощутил тогда, кроме вполне понятной неловкости и удивления. Только вот что? Никак не удавалось припомнить, с чего, собственно, началось. Вроде выходило, что Пьер просто крепко хватил через край. Думать так было легко и успокоительно, но Рупперт не настолько глуп, чтобы удовлетвориться столь немудреным объяснением. Нужно было видеть, как они слезли с поезда! Он слишком хорошо знал обоих. Инцидент, несомненно, еще будет иметь последствия. Весь вопрос в том, насколько они затронут лично его, Рупперта. Вины за собой он не чувствовал. Однако следовало подготовиться к любому повороту событий. Но сперва недурно переключиться.

Лучшего места для отдыха, чем «Файнхайт» за Новым Дуббельном, не найти. Не случайно же заведение носит столь притягательное название: «Нежность». Это единственное, что ему нужно. Пусть почасовая, за плату, зато по крайней мере под шелест дождя. Но нежности не получилось. Ночью уютный павильон на дюнах был разбужен требовательным стуком в дверь:

— Отворите, полиция…