Последние первые планетяне

Глава двенадцатая. Запоздалые похороны

«Если вы дочитали до конца, то, вероятно, пришли к выводу, что я возненавидел Запад всей душой и любого здравомыслящего предостерегаю обходить его стороной, как если бы там свирепствовала Черная Смерть. Уверяю, это не так. Фронтир открылся передо мной как земля могучей силы, грозного духа, непоколебимой веры и честности, достойных лучшего применения. Перефразируя знаменитые строки, Запад – хорошее место, и за него стоит драться. Что до меня, спро́сите? Вернусь ли на фронтир однажды? Исключено. Нет, нет и снова нет. Ни при каких, черт возьми, обстоятельствах…»

Р.Р.

Из заметок о Западе, 22** год

54

За следующие несколько ночей Николай Давыдов толком не сомкнул глаз, ибо каждую свободную минуту мог думать только о том, что приключилось на шахте и позднее, в тоннеле. Молодой старшина отнюдь не сомневался в действиях, предпринятых в отношении Михаила Моргунова. Как бы ни бунтовало его чувство справедливости, Николай все же твердо убедил себя в том, что бизнесмен сам виноват в собственной гибели. Ведь он пошел против бывшего старшины, восстал против корпоративного строя, был замешан в гораздо большем количестве смертей за последние месяцы, нежели пришлось на целые годы работы Василия Громова. Вне всякого сомнения, он стал опухолью в теле Борей-Сити, которую необходимо было вытравить любыми способами. Все же решение, принятое ими с Камиллой – решение избавиться ото зла радикальным образом – испугало Давыдова до глубин души. До похорон первого помощника они с Леоновой не обсуждали случившегося.

Тем временем жители города ожидаемо встали на сторону офицеров. Как только слухи об убийстве Антона Минина, а следом и Максим разлетелись по Борей-Сити, подстегиваемые вызывающими речевками Майка Макарова, общественные настроения однозначно устремили свой гнев на слетевшего с катушек богача. В одночасье народная молва, которая еще недавно говорила с упоением о его помощи рабочему люду, сменилась звериной ненавистью ко всему, чем занимался Михаил и просто к образу жизни, который он вел. В большинстве своем народ сотворил из Моргунова эдакий символ разврата вольным существованием, то есть без надзора со стороны рудной компании. Совсем того не предполагая, полицейские оказали «СидМКом» грандиозную услугу. Никогда раньше авторитет Большого Кольца в глазах жителей фронтира не возносился до таких высот, как после «трагичной» облавы на бизнесмена-бунтаря. По злой иронии, отчаянные старания Моргунова выжить «рудников» из города привели только к тому, что власть последних укрепилась сильнее, чем когда-либо.

Единственными, кто не получил ни капли славы за поимку беглеца и его людей, были, разумеется, Призраки Охоты. После штурма имения, который, как затем доложили Давыдову с Камиллой, завершился почти в одно время с гибелью Моргунова, причем без особых потерь со стороны бойцов Констанции, отважные мужчины и женщины Сима еще недолго помогали законникам сторожить взятых под арест головорезов, а затем стремительно скрылись в степи. Когда из соседних поселений прибыла подмога, Давыдов выставил все так, словно бы в осаде поместья им содействовало народное ополчение, которое предпочло бы не раскрывать себя в целях безопасности. Это было неуклюжее оправдание, однако надежды старшины зиждились на том, что у начальства из Большого Кольца не найдется ни сил, ни времени разбираться в подробностях произошедшего. Поиски виноватых, в конце концов, частенько вскрывают эту оборотную сторону гнилой бюрократии: за отчаянным желанием отыскать козлов отпущения люди подчас не замечают даже самых очевидных несостыковок. Возможно, когда-нибудь это и отзовется борейскому управлению, смирился Николай, однако случится это позднее, когда пыль уляжется. Здесь и сейчас полицейские были просто бесконечно благодарны Призракам за самоотверженную помощь. И особенно – Марк Князев. Как потом признался парень, в ходе штурма Констанция буквально спасла ему жизнь, утянув за собою в укрытие из-под обстрела. Все недоверие в отношении жителей Сима, таким образом, Марк отверг раз и навсегда. Даже не стал бунтовать, когда Давыдов разъяснил коллегам, на каких именно условиях Констанция согласилась помочь в этом опасном предприятии.

Что до арестованных наемников Моргунова, то в общей сложности: из «шахтерских» и от поместья, – их набралось больше десятка. В целях безопасности Большое Кольцо настояло, чтобы арестантов разбили на несколько групп и распределили по тюрьмам соседних городков для ведения поспешных, но эффективных допросов. Все эти пертурбации завершились еще до похорон борейских офицеров. Как и предполагал Николай, из дюжины головорезов на сделку с «СидМКом» пошло не меньше половины. Узнав о гибели босса, – читай источника доходов, – наемники один за другим сдали бизнесменовы грязные делишки, включая мутную историю с Ящинскими, покушение на Майка Макарова, а до того и незаконное использование ресурсов рудной компании для разработки собственной шахты. Лишь по счастливой случайности никто из тех, кто в конечном счете попался в лапы корпоративной полиции, не имел достаточного доступа к делам Михаила, чтобы знать о шаттле переселенцев. Равно как о сделках с бывшим градоначальником Леоновым. Это оказались по большей части рядовые солдаты – остолопы, которые, пожалуй, лишь потому и угодили за решетку, что не догадались вовремя слинять из Борей-Сити. Те же, кто был на шахте и действительно знал о тайных разработках Моргунова, либо погибли, либо без следа растворились на пустошах. Рудная компания разослала по своим управлениям ориентировки на поимку этих людей, однако, как заметил старик Хоев, едва ли беглецы когда-нибудь еще появятся на улицах городов, подконтрольных «СидМКом». В этом смысле ситуация для полицейских сложилась удачно.

У ареста безмозглых пешек бизнесмена, увы, была и обратная сторона. Среди тех, кого удалось схватить полиции, не оказалось людей, которым Михаил Моргунов доверился в свое время при убийстве старшины Громова. Подтвердить или опровергнуть признание мертвеца не удалось, так что из многих преступлений, которые город с хищническим рвением приписал Моргунову, устранение начальника полиции так и осталось единственным недоказанным. Как бы ни было досадно оставлять смерть Василия виною Призраков Охоты, законники все-таки были вынуждены смириться и не ворошить осиное гнездо. Расследование неизбежно вывело бы на шаттл переселенцев. Выдать его обнаружение денежным мешкам из рудной компании – было последнее, чего добивались полицейские.

В этих замысловатых игрищах: арестах, обвинениях, выборочном раскрытии правды, – незаметно пронеслось полнедели. Утром в день похорон первого помощника и Максим город уже успокоился и погрузился в это мирное, но трагическое состояние, в котором не пребывал со времен поминания прошлого старшины. Давыдов, уже привычно не выспавшись, выскочил из дому ни свет ни заря и до полудня метался по службам, утрясая дела с Большим Кольцом, а также с тем, что касалось погребения доблестных офицеров.

Разумеется, такова была легенда, касающаяся и гибели Максим. Старшина со стариком Хоевым усердно раздумывали над сложившимися обстоятельствами, когда напряжение спало, и пришли к выводу, что нет резона выдавать жителям Борей-Сити правду касаемо последних дней жизни девушки. Какими бы фатальными ни оказались последствия ее предательства, она поплатилась за наивность жизнью. Выдавать подробности ее гибели означало только унизить родителей в глазах горожан. Николай, хотя не смог простить Макс вероломства, тем не менее не пожелал подобной участи ее горюющей семье. Он твердо наказал коллегам помалкивать по поводу случившегося. Возражений никто не изъявил. Решено было сделать вид, что девушка попалась, карауля вход в шахту во время операции, и стала первой жертвой в ту злополучную ночь. Тело с почестями выставили в закрытом гробу наряду с первым помощником.

На службу в память о погибших полицейских съехалось не меньше трети города. Люди заполонили Треугольник, дабы проститься с офицерами, – пожалуй, такого единения Давыдов еще не видал, даже в день поминания старшины Громова. Вероятно, дело было в том, что на сей раз провожали молодых людей. На невесту Антона косились с таким трагизмом, будто ее жизнь оборвалась в тот же миг, что жизнь жениха. Как и родители парня, Диана находилась в шоке и с трудом осознавала, что все приключилось взаправду. Она долго затем рассказывала Камилле, что пробуждается утром с надеждой, будто события последних дней привиделись ей не иначе как в страшном кошмаре. Как умирает вновь и вновь, обнаруживая вторую половину постели пустой и холодной. Вскоре Диана покинула Борей-Сити. Николаю не удалось толком объясниться с ней, и эта недосказанность тяжким грузом легла на душу молодого старшины.

Пока же минуло три дня, и только подошла пора развеивать прах по раздольной земле фронтира. После поминальной службы народ разбрелся по делам, – иначе говоря, топить горе в бутылке, – и на пустырь за городом, где нередко развеивают останки, пришли только самые узнаваемые лица. Одной из тех, про кого затем судачили в людях, была Констанция. Приняв приглашение Давыдова, она прибыла в Борей-Сити инкогнито и с почтением посетила службу и похороны первого помощника. После исчезновения Громова только Антон и оставался для Призраков надеждой не угодить в лапы мстительной «СидМКом». Минин и тут наставника не подвел. Организовав встречу Констанции с Николаем, парень, вероятно, подарил Симу шанс на новое начало. Женщина не могла сказать этого на похоронах во всеуслышание, но в беседе с Давыдовым заверила, что не забудет, как Антон помог им.

Они с Николаем обсуждали это после церемонии, когда к ним присоединился бывший градоначальник Леонов:

– Кажется, мы не знакомы, – шепотом проговорил Сергей. Он представился и протянул Констанции руку. – Будучи мэром, все нервы извел из-за ваших выходок. Теперь вот беседуем как ни в чем не бывало. – Он усмехнулся: – Никогда бы не подумал, что такой день настанет.

Женщина помрачнела, явно не желая этой беседы. Давыдов постарался растопить лед:

– Господин Леонов не спешит хвастать, но он подергал за ниточки, чтобы утрясти кое-какие моменты, связанные с делом Моргунова.

– Пустяки. Племянница недавно поведала, как вы отчаянно сражаетесь за благополучие Сима. Говорю начистоту, мне всегда было совестно, как с вами обошлась рудная компания. – Сергей виновато покачал головой, как будто был причастен к случившемуся. – Я, может, не разделяю методы, выбранные вами для борьбы, но… уважаю подобное стремление не идти на компромиссы. Если не это фронтирский дух, черт возьми, тогда не знаю, что вообще означает данное выражение.

Констанция угрюмо, то есть в своем духе, поблагодарила бывшего мэра за комплемент, и, когда со всякого рода формальностями знакомства было покончено, Николай настоятельно отвел собеседников в сторонку от толпы. Люди продолжали наблюдать, как развеивается прах Максим; Камилла с Дианой стояли поодаль в обнимку. Словом, каждый занимал себя так, как мог в скорбный час. Никто не обратил внимание, как троица отошла пошептаться о своем.

– Знаю, время не вполне подходящее, но я хотел как можно скорее обсудить то дело, – заговорил Давыдов, убедившись, что никто не подслушивает. – Шаттл переселенцев. Спорю, ты переживаешь за нашу часть сделки? – обратился он к Констанции.

– И в мыслях не было, – замотала головой женщина.

– Мы готовы все устроить. Кроме того… есть хорошие новости.

Старшина, договорив, перевел взгляд на бывшего мэра – Леонову не терпелось самому сообщить чу́дную весть. Тот немедля подхватил:

– Когда мне рассказали обо всем: о шаттле, о сделке… ну… – замялся Сергей, – что вы помогли с Моргуновым в обмен на права на раскопки, скажем так, затея мне не понравилась. – Леонов виновато заулыбался: – Ох нет, не из жадности. Меня обеспокоило местоположение находки. С описания Николая я решил, что шаттл располагается на корпоративной земле. Это было бы ожидаемо. Во всяком случае, мы подумали, Моргунов потому и прятал его. Однако я провел собственное небольшое расследование. – (Констанция с тревогой глянула на бывшего градоначальника). – Не волнуйтесь, – отмахнулся Сергей. – Я был осмотрителен. Подключил знакомства в офисах «рудников». Напомнил о паре долгов. Все провернули по-тихому.

– Что выяснили? – спросила женщина.

Бывший мэр наклонился вперед, как бы предавая словам лишнего веса.

– Оказалось, никто из нас не прав, – вымолвил он. – Если мы с Николаем поняли верно, шаттл все это время располагался на нейтральной земле. Ничейной, если хотите. От пещеры, в которую он провалился, добрых полкилометра до ближайшего участка корпов. Поразительное везение, не так ли? – Сергей настороженно огляделся: не навострили в толпе уши, – и потом продолжил: – Трудно сказать, знал ли Моргунов, – пожал он плечами. – Возможно, он скрыл находку только с той целью, чтобы нанести «рудникам» неожиданной удар. А, возможно, он с самого начала подозревал, что возникнет ситуация, как с Громовым. Что кто-то решит, такое открытие заслуживает гораздо более благородного применения. Как считаете? В таком случае мерзавец был в некотором смысле прав, скрывая шаттл. Ведь он в тайне присваивал народное достояние. Фронтирцы заслужили долю с находки ничуть не меньше.

– Словом, если тебя или твоих людей мучают сомнения, – вновь включился Давыдов, – оставьте их. Моргунов украл первым.

Старшина было усомнился, что его довод оказал какое-либо влияние на Констанцию, – ее лицо нисколько не изменило угрюмого выражения, – однако он явно поторопился. Покачав головой, женщина выругалась:

– Сомнения?! Да хрена с два! – Она виновато осмотрелась, однако, как кажется, никто, помимо непосредственных собеседников, не услышал брани. – Может, когда-то в Симе чтили старые добрые традиции фронтирцев, – тогда объяснилась она. – Товарищество. Достоинство. Честный труд. Только деньки те давно ушли. Так скажу: рудная компания подтерлась нашими принципами, когда оставила город. С тех пор мы озабочены выживанием. В таких условиях, знаете, не до клятой морали… – (Сергей Леонов восторженно усмехнулся). – Верно, господин градоначальник! Совестно ли отбирать товары у жителей Борей-Сити? Ни капли! Эти корпы на одно лицо. Вредим одним – вредим всем. Если придется напоследок замарать ручки, дабы отойти от дел, мы не против. Хотя приятно, что оно так вышло, – все-таки, изобразив улыбку, заключила Констанция.

Это был первый и последний раз, когда старшина наблюдал, чтобы женщина проявила маломальское подобие радости.

Они еще недолго говорили о том, как произойдет передача раскопок в руки Призраков, и, хотя в словах Леонова все-таки проскальзывало разочарование, что грандиозная находка не перепадет Борей-Сити, тем не менее бывший мэр оставался верен себе. По большей части он выражал неподдельную радость, что настрадавшиеся соседи наконец заживут с достоинством. Николаю показалось даже, лично Констанция вызвала у Сергея особое чувство восхищения. В иное время, подумал старшина, Леонов не отказал бы себе приударить за властной дамой.

Однако по возвращении из изгнания Сергей и правда казался другим человеком. Когда Констанция оставила их, дабы перекинуться парой слов с Камиллой, бывший градоначальник только сдержанно похвалил женщину за несгибаемую волю.

– Почему-то мне кажется, как шум от случившегося слегка сойдет на нет, – сказал он, улыбаясь, – ее изберут главой Сима. Чес-слово! Первый независимый мэр в наших краях… Та еще поднимется шумиха в корповской прессе!

– Пожалуй, – ответил Давыдов. – Думаете, план сработает?

Леонов, покосившись на старшину, задумчиво приподнял густые брови.

– С шаттлом-то? – переспросил он и тут же отозвался: – Все будет хорошо.

Мужчины еще некоторое время молча стояли в сторонке, погруженные каждый в свои думы, а затем из толпы кто-то присвистнул, прочитали прощальную речь, и процессия, тотчас объединившись в длинный муравьиный поток, потянулась обратно в город.

Тем же вечером полицейские отдельно собирались в «Пионере», чтобы с надлежащими почестями помянуть погибших коллег. Настроение царило такое, что даже в адрес Максим не прозвучало грубого слова.

55

Как то зачастую случается на фронтире, одно событие стремглав сменяет другое, новая новость вмиг заслоняет старую, и вот целый город, только гудевший без умолку от бесчинств слетевшего с катушек бизнесмена, в одночасье забывает о нем и как ни в чем не бывало берет упиваться свежими переменами в скупой провинциальной жизни.

В случае с многострадальным Борей-Сити очередным поводом погудеть за кружечкой явилось официальное назначение Майка Макарова на должность градоначальника. Случилось это спустя пару дней после похорон. Вечером пятницы поступил приказ. Все выходные город стоял на ушах, предрекая грандиозные реформы, а утром понедельника Макаров под ленивое рукоплескание работников администрации переступил порог заветного кабинета. По славной фронтирской традиции Майк следовало бы украсить офис предметом, напоминающим о поре правления предшественника. Целыми неделями до этого в мэрии размышляли, какую такую вещь предоставят новому главе для ритуала. Сошлись в конечном счете на нашумевшем указе Леонова пары лет давности. Бумажка под величественным именованием: «О перепланировке юго-восточного водоканала», – заняла почетное место среди множества экспонатов обильного борейского прошлого. Таким образом, Сергей вошел в историю поселения не иначе как мэр, изменивший представление фронтирского обывателя об устройстве городской канализации.

Ничуть не меньшим поводом жителям Борей-Сити посудачить между собой, чем само назначение, стало решение Майка безвременно приостановить всякую деловую деятельность. Макаров предполагал, что подобный шаг покажет народу его решимость в отношении занятой должности, продемонстрирует, что он пришел всерьез и надолго, намеревается отдавать роли градоначальника каждую секунду времени отныне и до конца срока. Однако на деле принятое решение лишь ввергло население Борей-Сити в панику. Являясь одной из ключевых деловых фигур в округе, Майк, по мнению народа, должен был немедленно прибрать к рукам всю ту рухнувшую империю, что осталась после Михаила Моргунова, иными словами, развернуться так широко, как никогда прежде. Однако теперь это, конечно, было невозможно. Вне всякого сомнения, люди плевали на то, что счета Макарова уже не затрещат под ростом прибыли – их в большей мере интересовало, кто займет вакантное место. Бизнес, известно, как природа, не терпит пустоты. Многие опасались, что при подобной пассивности корпоративных воротил в Борей-Сити появится новый Моргунов. Впрочем, переживать об этом здесь и сейчас казалось совершенно преждевременно.

Наконец приключившееся назначение почти сразу повлияло и на судьбу полицейского управления. С учетом произошедшего в «Бирже», Майк Макаров не смел остаться в стороне. Одним из первых красноречивых выступлений для городской газеты он выказал полнейшую поддержку борейским офицерам и лично Николаю Давыдову на должности старшины. Помня, что рудная компания, – пускай даже по собственным причинам, – солидарна с этим мнением, новый мэр договорился до того, что надеется на Давыдова, как на человека, готового стать на посту ничуть не менее значимым лицом, нежели Василий Громов. Это, вне всякого сомнения, не входило в планы Николая, но он был признателен за столь ярое напутствие. Тем же днем, как вышла статья, Николай даже стал замечать, как люди с восхищением приветствуют его на улице. В коем-то веке Давыдов почувствовал себя действительно на своем месте.

Решил не возиться молодой старшина и с назначением нового первого помощника. На почетную роль, само собой, была выдвинута Камилла. Городские ожидаемо сочли, что этакая честь досталась девчонке в качестве награды за храбрость, проявленную при поимке Михаила Моргунова. По версии, которую Николай с Леоновой представили по возвращении, девушка спасла старшине жизнь, застрелив беглеца. На деле решение имело иную подоплеку. Давыдов осознавал, что их с Камиллой судьбы отныне тесно переплетены общим грязным секретом, и предпочел держать ее поближе. Не то чтобы Николай не доверял девушке, но просто полагал, что тайны подобного рода имеют свойство со временем разъедать человека изнутри. И когда – даже не если – это случится, решил он, будет лучше оказаться первым, кто увидит в Леоновой пугающие признаки перемен.

С этими тревожными мыслями пришла и другая нежданная и между тем дурная весть. Выждав пару недель после похорон Минина и Максим, в отставку вдруг подал старик Хоев. Ветеран объяснил это тем, что более не чувствует в себе рвения защищать фронтир, который знал когда-то, потому как фронтира этого, в сущности, уже нет. Борис, говоря так, был прав в некоторой степени. Все-таки в его времена законник мог с легкостью узнать врага, потому как это всегда был внешний враг. Грабители на магнитной дороге или налетчики на фермы, или кочующая шайка в неустанном поиске легкой наживы – все одно. Если перед тобой человек в маске и с пистолетом – стреляй! и никогда не прогадаешь. Теперь Запад, очевидно, изменился до неузнаваемости. Враги нынче устраивают званые вечера, опаивают дорогим шампанским, а их коварные ухмылки и кровожадные взгляды утаиваются за масками совершенно иного рода: масками дружелюбия и участия. В то же время друзья обнаруживаются не там, где ожидаешь. Они грабят, скрываются от рудных компаний, точно отпетые враги народа. На деле же придут на подмогу по первому зову – спасут жизнь, голову положат за благое дело.

Подобный фронтир для Бориса Хоева стал чужим. Переждав немного после траура, он объявил, что уходит на заслуженный отдых. Как ни пытались Давыдов с Макаровым уболтать старика остаться, тот не соглашался. Новый мэр в отчаянии даже пробовал изобрести особую должность специально для Хоева – роль своего рода консультанта полиции, такого законника-фрилансера, как шуткой назвал это Майк. Борис был непреклонен. «Пришла пора насладиться миром и покоем, за которые сражался столько лет», – сказал он Давыдову. Молодой старшина признал, что целому Западу не убедить старика остаться. Они со всем торжеством проводили Хоева на пенсию.

Состав борейских законников, таким образом, сократился вдвое, и вскоре произошла еще одна неожиданность, хотя на сей раз приятная. Марк Князев, однажды утром явившись на службу, сообщил, что брат его пошел на поправку. Илья пока что не очнулся, однако, со слов врачей, появились объективные причины верить, что парень все-таки выкарабкается. Едва ли когда-нибудь он вернется к любимому делу – службе, – сказали в больнице, но Марк старался мыслить позитивно. Он предупредил старшину, что, как братец оклемается, ему понадобятся недели или даже месяцы отпуска, дабы помочь Илье на первых порах. Это было единственное из обстоятельств, при котором Давыдов остался рад потере очередного бойца.

После этого, впрочем, стало ясно, что борейский штаб ожидают большие перемены.

Утром примерно спустя три недели после случившегося в Проходе старшина и первый помощник Леонова прозябали в управлении одни, и каждый молча представлял, что ожидает их в ближайшие сутки.

Так получилось, что за пару дней до этого Большое Кольцо вдруг отозвалось на запрос дополнительных ресурсов для борейской полиции. Взяв в расчет потери последнего времени, включая даже уход в отставку старика Хоева, который, казалось, многие годы воспринимался корпоративными боссами скорее уж как офисная мебель, нежели полноценный офицер, было решено дать Николаю средства для найма трех новых сотрудников. Одного молодого офицера обещали перевести в Борей-Сити из центра немедленно, а двоих будущих коллег Давыдов мог выбрать самостоятельно из числа местных. Все бюрократические процедуры были соблюдены поразительно прытко, так что первые собеседования пришлись на ту же неделю, что и приезд новобранца с востока.

Следующие несколько дней обещали безумный цейтнот. Нервно хлебая кофе, Николай с Камиллой размышляли, как вдвоем управиться с тысячей возникших дел.

– Считаешь, хорошая была мысль? – вдруг, прервав получасовое молчание, заговорила Леонова. Она растерянно поглядела на сидящего напротив товарища, словно сама не поняла, о чем спросила.

Разумеется, не понял и Давыдов:

– Уточнишь?

– Приглашать Борисова.

Анатолий Борисов, глава службы безопасности «Биржи», был первым, о ком подумали офицеры, едва Большое Кольцо дало добро на пополнение. Они позвали бывалого чоповца на собеседование – он обещал прийти в управление в полдень.

– Твоя была затея, – удивился Николай. Он развел руками: – Которую я, кстати говоря, полностью поддерживаю. Я еще тогда подумал, что из него может выйти законник. Смелость, дисциплина, принципы. Все при нем, – посмеялся старшина.

– Даже не знаю, – тем не менее покривила носом девушка. – Он столько лет работал на Майка Макарова. Не боишься, что станет докладывать новому мэру о каждом нашем шаге?

– Спросила племянница *бывшего* мэра…

Камилла, насупившись, взглянула на старшину – Николай давно научился определять в этом выражении крайнее раздражение.

– Тут другое, – настояла девушка. – Когда Громов нанимал меня, то был уверен, что я всегда останусь верна команде. Не стану, так сказать, выносить сор из избы. Можно ли верить Борисову? Сомневаюсь. – Леонова осеклась: – Не то чтобы собиралась хранить тайны. Однако всякое случается, – заключила она.

Давыдов в задумчивости отхлебнул кофе.

– Взгляни на это иначе, – через паузу вымолвил он. – У нас появится связующее звено с мэрией. Рычаг давления, – невольно ухмыльнулся Николай. – Макаров нараздавал обещаний за эти недели, о чем скоро пожалеет. Почему бы одним из тех сожалений не стать финансовой поддержке полиции? Тут Борисов и выйдет на сцену. Поглядим, что выйдет. В конце концов, – махнул рукой Давыдов, – ничего еще не решено. Не стоит нагнетать.

– А кто нагнетает-то?! – вскрикнула Камилла и тотчас пожалела.

Отставив кофе, старшина покосился на девушку и нахмурил брови.

– Тебя же беспокоят не дурацкие собеседования? – спросил он.

– Например? Анализируйте, док…

– Брось! – вспылил Николай. – Три недели прошло с сама-знаешь-чего. Я не давил и не поднимал тему. Признаться, мне самому требовалось немало обмозговать. – Старшина тяжело вздохнул и придвинулся к подруге. – Убегать вечно не выйдет. На всем чертовом свете только мы знаем, что было в тоннеле. Убит безоружный. Не обсудим – сожрем себя изнутри.

Леонова тем не менее не сдавалась. По какой-то причине разговоры о произошедшем с Моргуновым она считала непререкаемым табу.

– Нечего обсуждать, – пробормотала она. – Детсад… Что сделано – то сделано.

– Мы приняли немыслимое решение. Без слов, обсуждений или взвешиваний всех «за» и «против». Мы прислушались к инстинктам… и сделали правильный выбор.

Девушка явно хотела проигнорировать реплику Давыдова, однако на сей раз не смогла. Наконец, посмотрев на собеседника, она выпалила:

– Так ты себя убедил?! – Камилла сделала глубокий вдох и, остыв, покачала головой: – Я не жалею, как поступила. Моргунов был прав. Он точно расписался на смертном приговоре самому себе, но сказал верно. Сукин сын вышел бы сухим из воды. Рудная компания спустила бы все на тормозах. Мы были глупцами, – грустно посмеялась Камилла. – Чересчур надеялись на порядочность «СидМКом». Дерьмо! Следовало действовать умнее.

– Мы действовали как могли, – отозвался Николай. – Но все же с умом.

Леонова пожала плечами:

– Я так не чувствую. Ты все болтаешь про инстинкты… – (Старшина развел руками и кивнул, мол, все так). – Но что есть инстинкт? Разум или чувства? Как по мне, – сама ответила Камилла, – это сущие эмоции. Мы приняли решение не потому, что старались защитить город или «рудников», или самих себя. Мы желали отомстить. С перестрелки на шахте, когда погиб Антон, мы только думали о том, чтобы прикончить его. Можешь врать мне в лицо, но не ври себе, что это неправда. Я чувствую то же. Я была там с тобой. Черт, – пространно вымолвила девушка, – ты не представляешь, как славно было сообщить Диане, что убийцы получили по заслугам. Разумеется, я не раскрыла *всей* правды. Она думает, будто я стреляла, спасая тебя от пули. Ты бы видел ее лицо. Она была зла, но благодарна. Она знала, что Антона не вернуть, и все-таки радовалась, что подонка, виновного в его гибели, больше нет. Мне было за счастье сообщить ей. Это нездоро́во, – схватилась за голову Леонова.

Давыдов, разумеется, поспешил разубедить подругу:

– Злиться – естественно. Мы просто люди, – с досадой произнес Николай. – То, что мы законники, не отменяет сего. Если Громов забыл поведать об таком… Что тут сказать? Видно, он был не так хорош. Впрочем, никто не идеален. – Давыдов напутственно потрепал Камиллу за плечо: – Сделай одолжение. Не смей думать, будто принятое там решение рождено одними эмоциями. Был и холодный расчет. Понимание, что мы должны поступить плохо ради общего блага. Время рассудит, правы ли мы. Сейчас… – старшина выдержал приличную паузу, чтобы Камилла наверняка услышала его, – мы нужны Борей-Сити как никогда. У нас немало работы. Нет времени на самокопание.

– Думаешь, все придет в норму? – спросила девушка.

– Нет, – не задумываясь, ответил Николай. Хотел бы ответить иначе – правда, – однако не смог. – Увы. Как раньше, не будет, – вместо этого заключил старшина.

Эти слова уже в большей степени относились к нему самому, потому как вечером того дня он принял судьбоносное решение, о котором затем жалел долгое время.

56

После откровенной беседы отношения Давыдова и Камиллы пошли на лад, и, пожалуй, вскоре между ними выработалась такая неразрывная химия старшины и первого помощника, о какой на фронтире вполне могли бы слагать легенды, но, впрочем, отчего-то не стали. Они проводили вместе много времени вне службы, и в городе даже поползли пикантные слухи по поводу полицейской парочки, однако, конечно, ни одна из таких нелепых сплетен не являлась отчасти правдой. Попросту после назначения нового градоначальника в Борей-Сити иссякли всякие поводы для жадных народных пересудов, и Николай с Леоновой попали под горячую руку толпы и одолевшую ее скуку. Ситуация усугублялась тем, что Камилла в очередной раз разругалась в отношениях, и потому немало свободного времени проводила либо в компании пребывающей в трауре Дианы, либо собственно старшины. Их с Давыдовым встречи, однако, не имели ничего общего с тем бредом, что сочиняли в «Пионере». Девушка всего-то помогала приятелю найти в городе новое жилье. Теперь, когда позиция Николая на посту не вызывала у Большого Кольца сомнений, молодой начальник впервые задумался, что пора обосноваться в городе всерьез и надолго.

Запущенный между тем процесс пополнения рядов пошел своим чередом, и в течение пары недель управление радушно отворило двери троим новобранцам. Одним из них все-таки стал вчерашний телохранитель мэра, Анатолий Борисов. Совпало, что, идя на собеседование, мужчина был готов дать незамедлительное согласие на вступление в ряды полиции, однако до последнего его мучил один скользкий вопрос. Если Камиллу как первого помощника заботила вероятность, что Борисов намерен шпионить в пользу градоначальника, то сам же Анатолий, наоборот, опасался, что его берут на службу лишь в качестве рычага давления на мэра. Когда обоюдные беспокойства раскрылись, положение оказалось скорее комичным, чем требующим какого ни то разрешения. Стороны условились не поднимать этой темы. Борису предоставили полнедели на раздумья, однако мужчина явился на другой день и подписал бумаги. Его взяли на испытательный срок, хотя всем было понятно, что Анатолий задержится в законниках как минимум до конца пятилетнего контракта.

Еще один новобранец присоединился к управлению в конце той же недели – зеленого парнишку, которого по злому совпадению звали Михаилом, прислали прямиком из академии в Большом Кольце. На фоне этого жалкого дитя мегаполисов даже Николай Давыдов, сам без году неделя на Западе, стал вдруг казаться закоренелым фронтирцем. Мальчишка пребывал в ужасе от назначения в Борей-Сити, и первые недели ходил, не отнимая руки от кобуры, будто опасался, что его пристрелят на улице за косой взгляд или в кофейне за недостаточно щедрые чаевые. Неизменно как на парад: в галстучке и начищенных до блеска сапогах, – он прослыл в народе посмешищем. Сколько ни пытался старшина вразумить парня – все без толку. Новичок оказался повернут на корпоративной этике; следовал уставу, точно Священному писанию, и каждый чих местных законников документировал и передавал Большому Кольцу. Николаю в конечном счете пришлось приставить к нему Лектора едва ли не на постоянной основе, дабы машина следила за салагой. Такому человеку на фронтире нарваться на беду – раз плюнуть. Все же не могли корпоративные боссы обойтись без подвоха, как-то между собой посмеялись Давыдов с Камиллой. Мол, сподобились прислать новичка по первому зову, но зато какого-то «альтернативно одаренного».

Последний выбор Николай с первым помощником сделали самостоятельно, однако уже не из числа резидентов Борей-Сити. Как выяснилось, давнишняя подруга Камиллы, с которой они учились в средней школе и даже одно лето были не разлей вода, также стала законником после отъезда из города. Последние пару лет она с достоинством отслужила далеко на севере фронтира, в некоем захолустном пограничном городишке, где наиболее громким делом за год бывает пропажа полудюжины кур с одной из ферм. Когда новости о произошедшем в Борей-Сити оглушительной волной прокатились по Западу, девушка – ее звали Кристина – связалась со старой знакомой, и они начали активную переписку. Камилле казалось неудобным просить Крис возвратиться в родные края, но вскоре по сообщениям девушки стало ясно, что та спит и видит, как бы только уехать обратно на юг: подальше от свирепых зим, диких непроходимых лесов и столь популярных на севере резерваций без синтов. Крис месяцами ожидала очереди на перевод, однако девушку раз за разом отбрасывали в конец списка, ссылаясь на недостаток кадров. Впрочем, не бывает худа без добра. Произошедшее в ее родном Борей-Сити наконец задвигало ржавые шестеренки бюрократической системы, и с небольшой помощью Давыдова ее согласились отпустить на юг. Крис выехала первым же поездом, будто все время сидела на чемоданах. Всего через полнедели она приступила к работе в борейском управлении.

С ее прибытием штаб был укомплектован, и впервые с событий в Проходе Николаю с Леоновой выдалась возможность взять выходной и перевести дух.

Однако не все представлялось радужным в жизни молодого старшины. Там, где служба законников под его началом обретала прежние уверенные черты, сам Давыдов вынужден был разбираться с делами на личном фронте. Та сторона незримых последствий приключившегося с Моргуновым совершенно не устраивала его.

Дело в том, что решение, принятое на пару с Камиллой, серьезно сказалось на взглядах Николая на спокойную мирную жизнь. Он редко говорил об этом даже с напарницей, однако по итогам произошедшего Давыдов по-новому взглянул на своего предшественника, Громова, а также на то, что сопутствует их должности. До всего имевшего место на шахте и позднее, в Проходе, то есть до злополучного дня облавы, Николай наивно полагал, что отказ Василия от простых радостей жизни был не столько вынужденной мерой, сколько вполне взвешенным и осознанным выбором старшины. Он считал бывшего начальника по-своему самоотверженным человеком, готовым поставить на кон собственную жизнь ради товарищей-фронтирцев, – как, увы, и вышло, – и одной из многочисленных принесенных им жертв за период службы стало собственное его счастье. Давыдову хотелось думать, будто дело тут обстоит исключительно во внимании, которое человек, на чьи плечи легла ответственность за целое поселение, обязан распределить между семьей и долгом. В балансе, который следует соблюсти. Мол, приходишь домой поздним вечером, уходишь ни свет ни заря, витаешь в облаках, приносишь службу да гнетущие мысли с собою в дом, отравляешь ими близких. Вне всякого сомнения, существуют люди, полагал Николай, которым с легкостью умелого циркача дается жонглировать разными сторонами жизни. Просто Василий Громов оказался не таким.

Меж тем Давыдов со всем отчаянием верил, что он как человек слеплен из совершенно иного теста. В последний месяц до облавы у них все так прекрасно складывалось с Бобби, что офицер помыслить не мог разрывать эти отношения в случае, если «СидМКом» оставит его в Борей-Сити. Однако со случившимся в Проходе к Николаю пришли решительные сомнения. То, с какой внешней легкостью далась предпринятая мера, не на шутку перепугало старшину. Только теперь он вдруг задумался, что, видимо, все это время основательно ошибался на счет Василия Громова и его мотивов. И что, наоборот, Антон Минин зрел в корень, когда говорил, что не рвется к месту начальника отнюдь не в последнюю очередь из-за тех секретов, которые придется хранить, будучи на таком посту, от близких. Он едва пережил недолгую пару недель в роли старшины, когда приходилось утаивать от Дианы готовящийся против Моргунова шаг. Но как способен человек хранить такую тайну, какую теперь вынужден Давыдов? Как станет он скрывать ее годами, даже десятилетиями? От этих мыслей у старшины голова шла кругом. Каждую ночь, в постели, или днем, разгребая отчеты, Николай с ужасом представлял момент, как однажды правда раскроется, и Бобби станет смотреть на него со страхом и презрением, и это окончательно добьет в ней веру в людей. Какова бы ни оказалась цена, Давыдов не желал допустить подобного. Он думал без продыху, страдал и просчитывал возможности, однако не сумел найти лучшего решения, чем то, что первым пришло в голову.

Николай нехотя принял судьбу: иного варианта нет. Вечером ближайшей пятницы, как Бобби выступит в «Пионере», он решил, что сообщит о намерении разорвать отношения.

Бобби исполняла свою прелестную «Осеннюю балладу», как Давыдов зашел в бар и по привычке влюбленно улыбнулся ей. Толпа несвойственно молчала, вслушиваясь в неспешную лирическую песню, и потому Николай даже на минуту-другую задержался в дверях, чтобы не нарушать атмосферы всеобщего созерцания. Когда девушка подошла к финалу, – офицер уже выучил ее песни наизусть, – он медленно прошел к барной стойке и попросил стакан содовой. Нервы были ни к черту, но из каких-то странных соображений самобичевания Давыдов хотел, чтобы в преддверии тяжкого разговора голова оставалась трезвой.

Первая часть выступления подошла к концу и, пересчитав обильную порцию чаевых от тех, кто поспешал домой пораньше, Бобби спустилась со сцены. Она отправила в зал парочку воздушных поцелуев – знала, что Николая это задевает, – и игривой походкой, какая бывала у нее только в вечера выступлений, подошла к офицеру. Встревоженный его вид бывал нередок в последнее время, однако сегодня он казался особенно трагичным. Бобби захотелось немедля развеселить Давыдова. Она опустилась на соседнее сиденье и, перехватив предназначавшийся парню стакан, неспешно отпила. Очень кстати, как бы заулыбалась она взглядом, самое время промочить горло. Давыдов остался хмур и взял девушку за руку.

– Можем выйти… поговорить? – спросил он.

Подозревая неладное, Бобби тем не менее попросила бармена присмотреть за гитарой.

Они вышли сначала на тротуар перед заведением, однако небольшая компания кутила там в алом свете неоновой вывески, потому молодым людям пришлось перейти улицу, чтобы остаться наедине. Николай, пока шли, сохранял молчание, и по его мрачному, устремленному строго вперед взгляду можно было понять, что разговор ожидается не из приятных. Бобби изо всех сил старалась не спешить с выводами, но мысли сами плодились в ее голове, и одна была неприятней другой. Она мечтала, чтобы прогулка никогда не кончалась, ведь тогда, может, не начнется разговор. Давыдов наконец остановился, и сердце ее захолонуло.

– Пока не сказал то, что собрался, – между тем нескладно начал офицер, – хочу, чтобы ты помнила… последние месяцы были особенными. – Он осекся: – То есть да, много всякого дерьма приключилось. Такого, от чего хочется повернуть время вспять. Антон… и прочее. Но то, что между нами… Я бы переиграл ни секунды.

Бобби обреченно посмотрела на парня:

– Обязательно продолжать? – вымолвила она.

– Так будет лучше.

– Для кого?

Николай улыбнулся, очарованный ее упорством, однако он обязал себя не сдаваться ни при каких условиях.

– Все стремительно меняется, – потому проговорил он. – Большое Кольцо возлагает на меня серьезную ответственность. Они видят: после истории… – старшина невольно запнулся, – с Моргуновым… власть рудной компании сильна как никогда. Ты и сама могла заметить. – (Бобби безыинтересно кивнула). – Они ждут, что я сберегу хрупкий мир.

– А ми с Сашей помешаем?

– Чепуха! Нет! – выпалил Давыдов. Он сразу смекнул, что было бы проще подтвердить опасения девушки и заставить возненавидеть себя, однако не сумел. – Глупости, – бессильно повторил офицер. – *Я* помешаю вам.

Бобби закатила глаза:

– Нонсенс.

– Мы за неделю не провели вместе десяти часов вне «Пионера». Я практически ночую в штабе. – Николай устало покачал головой: – Город как никогда зависим от законников. Надо показать, что мы владеем ситуацией. Еще новобранцы…

– В’ечно тебе не хватает времени.

Давыдов всплеснул руками:

– Порой кажется, я на службе двадцать четыре часа семь дней в неделю!

– Это не навсегда, – никак не сдавалась Бобби. Она старалась говорить спокойно, будто разговор нисколько не пугает ее: – Скоро все устаканится. Новички освоятся. Мила свикнется с обязанностями, шумиха уляжется. Призраков не видели много м’есяцев. – (Старшина вдруг вздрогнул – очередная тайна ненароком кольнула его, точно забытая в одежде булавка). – Ми все наверстаем, – заключила девушка.

Она заботливо коснулась щеки Николая, успокаивая его, но офицер отстранился. Знал, что если позволит Бобби проявить нежность, то не сдюжит.

– В сущности, неважно, – вымолвил он. – Не могу просить ждать бог знает сколько… целую вечность. Чтобы затем упрекать друг друга? К чему? Сохранить, что едва началось?

– Вот как ти считаешь? – наконец с обидой спросила Бобби. – Ничего особенного. Так, началось-закончилось. Ну-ну! – Девушка, насупившись, скрестила руки на груди. Стало ясно, что она пойдет в ответное наступление. – Я это иначе вижу! – тотчас выпалила музыкантша. – Думаю, таков бил расчет, Дэвидоф! Позабавить себя мимолетной страстью, пока прозябаешь в этом захолустье! Только вдруг это стало отв’етственностью! Ти струсил! Видимо, всегда так поступаешь!

Николай испуганно огляделся. Он предугадал, что разговор выльется в нежелательный спор, однако надеялся, что девушка не затронет вопрос его позорно скрываемого прошлого. А это, несомненно, было оно.

– Что ты имеешь в виду? – тем не менее с надеждой уточнил офицер.

Бобби хищно ухмыльнулась:

– Не притворяйся. Злополучный вечер, из-за которого ти угодил в Борей-Сити…

– Я напился, – пожал плечами Давыдов. – Сглупил.

– Ох! Я ничего не сказала, чтоби не обидеть. Все ми с тараканами в голов’е. – Девушка заговорила так быстро, что в какой-то момент попросту запыхалась. Она живо перевела дух и, фыркнув, договорила: – Себе не лги, Дэвидоф, – сказала. – Проще станет жить. Признай, что просто испугался повишения.

Старшина ожидаемо замотал головой, мол, какая ерунда.

– Я хотел повышения, – через паузу бросил Николай.

– Хотел. В той же мере, в какой боялся отв’етственности. Сейчас я вижу это отчетливо. Ти поступаешь так же. Трусишь! – Бобби обреченно всплеснула руками: – С этим я ничего не поделаю. Так что ти прав…

– Неужели?

– Лучше разбежаться, пока не поздно, – пояснила девушка. Отвернувшись, добавила: – Пока кому-то не сд’елалось больно.

Давыдов не сумел подобрать ответных слов, и потому над центральной площадью на время повисло трагическое молчание. Бобби уставилась в пустоту вечерних улиц Борей-Сити и стала разглаживать спадающие на плечи пряди волос – она делала так неизменно в минуты особого волнения или в смятении. Николай давно признавал эту глупую, но милую привычку. Ему захотелось тут же обнять девушку, успокоить, заверить, будто он наговорил чепухи, все это ошибка, минутное помутнение рассудка, происки зловещих сил, любая иная несусветная чушь, способная оправдать его слова. В последний момент, однако, старшина сдержался. Чуть отступил назад, ожидая погасить вспыхнувший было порыв, и попросту тяжело вздохнул. Его молчание окончательно прояснило, что спорам конец.

Пронеслась вечность, прежде чем Бобби решилась разбить тишину:

– Мне пора, – просто вымолвила девушка. Произнесла это спокойно, почти буднично, словно ничего не случилось, однако было ясно, что в ее слова вложен гораздо более глубокий смысл. Это было прощание. – Заругают, что пропала.

– Ступай, – только сумел выдавить из себя Давыдов.

Девушка осуждающе поглядела на офицера и торопливо зашагала прочь. Она старалась гордо держать подбородок поднятым, как делала всегда, притворяясь перед публикой роковой дамой, но даже со стороны было заметно, что плечи ее поникли, а движения лишены прежней живости, будто частичка жизни покинула ее тело после этого внезапного объяснения. Трудно было понять, злится она на Николая или попросту разочарована им, что даже немного жалеет. За годы с тех пор, как покинула родные края, она в совершенстве овладела навыком скрывать переживания, чтобы не быть уязвимой.

Оттого, когда Бобби, пройдя дюжину метров, неожиданно замедлила шаг и обернулась, лицо ее выражало не больше эмоций, чем если бы являлось ликом безыскусно выполненного бронзового изваяния. Это внешнее безразличие испугало Николая. Он сделал шаг навстречу, чувствуя, что девушка хочет сказать что-то.

– Сд’елай нам одолжение, Дэвидоф, – наконец, подобрав слова, вымолвила Бобби. Она оставалась пугающе серьезной. – Город заждался мира и покоя. Не трусь снова. Не сбегай.

Николай хотел было улыбнуться, сказать, что не подведет, но не успел. Девушка мигом развернулась. Он понял, что она не услышит его слов. Бобби ускорила шаг. Бирюзовое платье скрылось за кроной растущего возле дорожки деревца.

Давыдов приподнял взгляд и невольно выругался. Он вдруг осознал, что ему прекрасно знакомо это деревце. Вообще место, где они стояли и вели мучительный, бесконечно тяжкий разговор. Он опустил голову, и перед ним была скамья – та самая, на которой Бобби курила в вечер их первой встречи. Такая же прекрасная, строгая и немногословная. Той коронованной звездами ночью он ворвался в ее жизнь на этом самом месте и теперь здесь же разбил сердце.

Медные гиганты-старатели оказались невольными свидетелями как началу, так и концу этой несчастливой истории любви.

57

Несмотря на одолевшую Давыдова хандру, дела в следующий месяц заметно пошли на лад. Город медленно, но верно свыкся со всеми произошедшими изменениями. Повседневная жизнь Борей-Сити приняла тот спокойный вид, которого не знала со дня пропажи Громова, но по которому многие, не признаваясь, скучали, как по пресловутым «старым добрым денькам».

Важные вести вскоре пришли из Большого Кольца. Специальная комиссия, созванная в связи с делом Моргунова, поставила точку в нашумевшей истории. Последние очевидцы были опрошены, ранее неотмеченные обстоятельства – рассмотрены, взрывоопасное политическое положение на фронтире – учтено, и чиновники корпорации вынесли долгожданный вердикт. Михаила Моргунова посмертно признали ответственным за все злоключения, случившиеся с Борей-Сити после таинственного исчезновения начальника Громова. Стравливание фермеров, подстрекательство к беспорядкам, покушение на будущего мэра, ведение антикорпоративной подрывной деятельности. Бизнесмен был прав, потешаясь над обвинениями в свой адрес. Его практически заклеймили врагом фронтирского уклада жизни. Образ Михаила в последующие недели был так усидчиво втоптан в грязь проплаченной «рудниками» прессой, что человеку, прибывшему в Борей-Сити издалека и не заставшему всех событий воочию, могло показаться, что город избавился от многолетней тирании самого Дьявола во плоти. Это был не совсем тот итог, которого добивались полицейские, думая стравить бизнесмена с «СидМКом». Впрочем, того, что случилось, было не воротить, и потому держать язык за зубами теперь всем, включая Давыдова, казалось неизбежным меньшим злом, на которое следует пойти, чтобы сохранить в поселении установившийся баланс сил.

Между тем никто из офицеров не стал бы отрицать, что в целом они избавили город от бессчетного числа темных личностей, промышлявших нечистыми делишками для Моргунова. Все, кто был захвачен в особняке бизнесмена, понесли то или иное наказание. Не имея больше влиятельного покровителя, наемники в большинстве решились на сделку с Большим Кольцом. Те, кто успел оговорить нанимателя в первую волну чистосердечных признаний, отправились отбывать сроки в трудовые зоны на Востоке, что было для них, несомненно, немалой удачей. Остальных же оставили на фронтире: быстро распределили по перевоспитательным колониям разного класса строгости, разбросанных по Западу. Там они остались отрабатывать долг перед рудной компанией. Ироничное наказание для замышлявших против корпоративного режима.

Неожиданно порядочно «СидМКом» распорядились наследием собственно Моргунова. В городе предполагали, что мстительные «рудники» бросят его имущество и недвижимость на растерзание местным воротилам словно бы в назидание будущим бузотерам, однако Большое Кольцо, по-видимому, решило не портить нежданно сложившейся благодетельной репутации. Они заморозили активы бизнесмена, опечатали поместье, близлежащую ферму, значительную площадь Треугольника, где руководил Михаил, а кроме того, привлекли управление Николая, чтобы прилюдно опломбировать шахту. При всем этом ни единого юкойна не было изъято из его состояния. Богатство Моргунова сохранили ровно в том виде, в котором оно скопилось на момент его смерти, и рудная компания даже оплатила услуги особого адвоката-сыщика, дабы отыскать наследников оставленных бизнесменом миллионов. В Борей-Сити на этот счет вели всякие толки, но большинство сходилось на том, что дела Михаила рано или поздно уйдут его сестре, коли ее разыщут. Однако по истечении многих месяцев бесплодных поисков горожане отчаялись ожидать, что когда-нибудь состоянию бизнесмена найдется законный наследник, и потому даже преисполнились к Моргунову некоей жалостью, которой никогда не бывало при его жизни. А вместе с тем стали жадно потирать руки, предвкушая, что вскорости никому не нужное богатство задаром уйдет с молотка.

За этой обычной фронтирской рутиной, сезонными переменами настроений и прочими делами минуло немногим больше месяца, и авантюры взбунтовавшегося дельца окончательно сошли с уст народной молвы. На фоне охладевшего интереса к аферам бизнесмена Призраки Охоты, которые, в сущности, уже не являлись Призраками в прежнем значении, развернулись на раскопках как следует. Люди Констанции, стремясь не нарушать покоя рудной компании, приглядывающей за моргуновской шахтой, пробились к шаттлу с другой стороны хребта. Там они обустроили лагерь: опорный пункт, отвечающий за переправку обнаруженных артефактов на поверхность.

Как предполагалось, улов жителям Сима достался более чем внушительный. Работы по извлечению обломков вели денно и нощно, и все же находкам, казалось, не будет ни конца, ни края. Грузовики с добытым добром один за другим перегоняли в город под покровом ночи, и Сим вскоре превратился в большую сортировочную фабрику. Со слов Констанции, волонтеры мигом заразились энтузиазмом – впервые со дня обрушения шахты у жителей действительно появился смысл к существованию. Многие верили, будто сама фронтирская земля воздает им за годы терпения и прошлые невзгоды, предоставляя шанс возродить родное селение из пепла нищеты и разрухи. Даже сертифицированный циник Сергей Леонов вынужден был признать, что тут впрямь улавливается толика небесной справедливости.

Между тем из всех, кто прямо или косвенно знал о тайной операции Призраков, только Николай Давыдов никак не мог добраться до раскопок, чтобы взглянуть на проделанный труд воочию. Из-за глубокой тоски, одолевшей его после расставания с Бобби, старшина проводил немало времени в бесплодных раздумьях касательно того, верно ли поступил, иными словами, во внутренних спорах с собственным эгоизмом, и потому не успевал многого, что при прочих обстоятельствах уже давно было бы сделано. Так, наконец подыскав себе в городе пристойное жилье, – а жизнь в общинном доме уже порядком осточертела Давыдову, – он тем не менее не спешил меблировать его и обустраивать. Это заметно злило Камиллу, поскольку она надарила старшине на новоселье целую гору сборного гарнитура. Николаю пришлось признать, что его руки не доберутся до него в ближайшем будущем, а потому он переселил к себе Лектора ради помощи по хозяйству. Андроид был вовсе не против посожительствовать с человеком.

Ничуть не большего прогресса Николай добился и в отношении новичка, выписанного Большим Кольцом. Если двое других офицеров освоились быстро, то юный идеалист норовил вляпаться в неприятности на каждом шагу. Давыдов вынужден был нянчиться с парнем, как с сопляком, попутно переживая, чтобы тот не пронюхал о серой морали местных законников. Все это свинцовым грузом нависало над головой старшины, норовя сорваться с тонкого троса в любую минуту.

Николаю хотелось отвлечься на что-то не касающееся службы. В один из выходных он наконец принял приглашение Констанции посетить раскопки.

Старшина выехал из дому вскоре после заката. Стоило пересечь окружную магистраль, полицейский байк потонул в иссиня-черном просторе пустоши, точно камешек, брошенный в ночное небо. За городом воцарилась непроницаемая тишина. Мерное жужжание электроцикла казалось ревом стартующего с поверхности космического корабля, а все мысли, беспрестанно роящиеся в голове – какофонией голосов целого мегаполиса. Офицер тем не менее плавно, не сбиваясь, рассекал вечерний полумрак, все дальше уносясь прочь от Борей-Сити. В последнее время такие поездки за город, одинокие вояжи по бескрайним просторам степи, стали носить медитативный характер.

С Констанцией условились пересечься за хребтом, на стороне Сима, почти в километре от злополучной шахты. Николай промчал мимо погоревшего лагеря и не повернул головы, как будто это место не значило для него ровным счетом ничего. Когда он подъехал к условленной точке, где никто не мог увидеть их вместе, женщина уже поджидала офицера. Она облачилась сегодня в один из тех темных балахонов, в которых Призраки совершали рейды, и, оставаясь в стороне от света автомобильных фар, была практически неразличима в полутьме. Собственно, Давыдов, остановившись, сперва услышал ее голос и только затем увидел знакомую.

– Пересаживайся, – бросила та старшине, показавшись из мрака. – Дальше повезу сама.

Николай не спорил и заглушил мотор.

Пока взбирались по серпантину к лагерю, по большей части говорили о всякой чепухе. Констанция поведала уморительную, по ее мнению, историю, имевшую место несколько дней назад на раскопках. Компания юных старателей, трудившихся в грузовом отсеке, взволновала лагерь небылицей, будто в обломках корабля водится привидение. Они пробивались в один из закрытых блоков, до которого, очевидно, не успели добраться люди Моргунова, как внезапно за массивными стальными воротами, крепко-накрепко запертыми уже не одно столетие, стали доноситься престранные звуки и будто бы даже человеческая речь. Помимо того, что это было крайне иронично, что Призраки натолкнулись на призрака, явление казалось еще и непомерно жутким. Ворота не удавалось открыть несколько дней кряду – они прилично повредились при падении, – и все это время рабочим приходилось слушать доносящиеся с другой стороны вой, скрежет и пронизывающие до мурашек голоса. В конце концов кому-то в лагере пришла идея перекрыть подачу электричества во вспомогательные помещения шаттла. Разумеется, шум из-за ворот немедля прекратился. Когда Призраки пробились через полутораметровую преграду, оказалось, что в дальней части грузового отсека оборудовано своего рода жилое помещение – небольшой палаточный лагерь, по всей видимости, теми, кто спускался на планету нелегально или вперед очереди. Ушлые «зайцы» во время полета подсоединились к энергосети корабля, и питали от нее печки, рефрижераторы, экраны, словом, все, что помогало переживать недели в томительном ожидании посадки.

Крушение застало их врасплох. Бедолаги до последнего не понимали, что происходит – если кто-то чудом пережил аварию, наглухо затворенный отсек все равно стал им последним пристанищем или, говоря проще, могилой. Все их наследие свелось к тому, чтобы перепугать группку фронтирцев, откопавших корабль столетия спустя. Когда Призраки вернули питание, пережившая катастрофу техника ожила: зажужжали старые механизмы, один из компьютеров принялся проигрывать запись – наверное, аудиоспектакль. В какой-то мере там действительно было заперто привидение – призрак давным-давно утерянного прошлого.

Пускай женщина рассказывала ту историю, заливаясь горьким смехом, Давыдов нашел ее скорее печальной, нежели забавной. По-видимому, старый добрый западный цинизм здесь давал о себе знать. Констанция все же являлась таким человеком, который, видя перед собою бездыханное тело, способен только с фатализмом опытного патологоанатома заключить, что клиент решительно мертв. Рассуждения о прошлом, несбывшихся мечтах и неоправдавшихся надеждах было не в ее компетенции и даже не в ее привычках. Николай смотрел на подобные ситуации иначе. Он отчаянно цеплялся за чужие жизни, будто они еще что-то да значили.

За этой чудно́й историей незаметно пролетел подъем по склону хребта, и в следующий раз, как старшина высунулся из вездехода, они находились уже так высоко над фронтирской пустошью, что впору было пригнуть голову, боясь задеть макушкой стремительно чернеющий небосвод. Давыдов приподнялся на сиденье и глянул через плечо на север – там, у основания хребта, вновь проклюнулись неясные очертания сгоревшего лагеря. С верхотуры все казалось таким крохотным, словно это было вовсе не рабочее поселение, а лишь палаточная остановка, наспех разбитая заблудившимися впотьмах бойскаутами.

Женщина приметила напряженный взгляд спутника. Не будучи уверенной, над чем тот размышляет, она тем не менее отвлекла Николая:

– А вы недурно выдумали… – выкрикнула женщина, ускоряясь на более-менее прямом подъеме, – опечатать шахту! Мои люди следят за входом, но пока никто не суется! Славно! В последнюю очередь хотелось стычек с вашими!

Давыдов уселся обратно в кресло и неопределенно потряс головой.

– Идея Леонова! – отозвался он. – В таких делах он – мастак!

– Он *ничего*!

– Сергей переменился после отставки! К счастью, у него осталось влияние в городе! Он надоумил мэра опечатать шахту… подстраховаться на случай, если объявятся наследнички! – Николай запнулся, как бывало всегда, когда представлял встречу с этими таинственными, но, очевидно, злыми на всех людьми. – Чтобы не было претензий к рудной компании! – впрочем, продолжил старшина. – Мол, ничего не разворовано! Нам только важно было, чтобы никто не наткнулся на проход к шаттлу!

Нырнув в очередной поворот, Констанция рассмеялась:

– Вот и говорю: классно придумали! Впрочем, управимся тут, да неважно будет! – Она вдруг притормозила и улыбнулась старшине: – Мы на месте!

Женщина не слукавила. Вездеход выкатил на ровную поверхность, и взгляду Давыдова предстало несколько сооружений, возведенных на вершине старательными жителями Сима. Тут стояла крохотная сторожка, метра три на три; в оконце неустанно выступало сердитое, но сосредоточенное лицо дозорного, а чуть дальше под навесом обустроили стол и пару скамеек, где копатели могли перекусить, не дыша шахтовой пылью. Впотьмах зона отдыха пустовала, но сторож в будке прилежно полировал пост. Нынче это был седой старикашка, по-видимому, только годный на то, чтобы сидя на месте прислушиваться к ночной тишине. Подъехав ближе, Констанция выкрикнула пароль, и, когда старик угодил под свет фар, старшина разглядел его. Призраки старались не держать огней снаружи – не дать жителям окрестных городков повода заинтересоваться их полуночными проделками.

Николай первым выскочил из остановившейся на площадке машины и, осмотревшись, даже не сразу понял, где спуск вглубь хребта. Констанции пришлось указать на люк. Давыдов лишний раз изумился, как ловко и скрытно устроились Призраки в сравнении с Моргуновым. Когда жители Сима извлекут все находки, подумал старшина, и приберут за собой, никому и в голову не придет, что здесь вообще без устали работали недели напролет.

Женщина тем временем откинула крышку люка, пуская из заточения штолен янтарный свет шахтерских фонарей, и первой стала спускаться вниз. Она предупредила полезшего вслед Николая о некоторых коварных местах, но офицеру все же раз и другой случилось порядком понервничать. Без перчаток порой соскальзывали ладони, да и спуск оказался на деле дольше, нежели выглядело с поверхности. Так или иначе, ноги наконец нащупали твердь, и Давыдов, облегченно вздохнув, огляделся. Коридор, в который они попали, был завален отработанными кирками и ящиками с породой – этот проход Призракам пришлось пробивать собственными руками. Коридор между тем уходил в глубину хребта не более чем на дюжину метров, а затем обрывался. Судя по всему, значительная часть обломков располагалась под ним.

Не мешкая старшина поспешил за Констанцией.

Теперь, когда исполинскую пещеру освещали не только прожекторы, оставшиеся после бригады Моргунова, но и несколько новых, установленных Призраками, – скорее всего, среди прочего выкраденных из корпоративных грузов, – зрелище открылось поистине выдающееся. Шаттл, как звезда в слепящих огнях софитов, раскрылся во всей красе. Казалось, он размеров стал бо́льших – походил уже не просто на кораблик, но на настоящую орбитальную станцию. Оставалось лишь дивиться, как такая махина сумела пролежать в недрах земли незамеченной столько поколений безрассудного освоения Запада.

Однако там, где непостижимые уму габариты корабля внушали в Давыдова священный трепет вперемешку с восхищением, они же вызывали где-то в подкорке и первобытный ужас перед осознанием того, сколь многочисленны жертвы его крушения. Вопрос возник в голове сам собою, и ответ не заставил ждать. Только Николай на миг отвел завороженный взгляд от громадины, как на глаза попались складированные вдоль края пещеры ряды – десятки рядов – гробоподобных контейнеров, точно таких, что стояли у спуска в шахту. Только эти явно были смастерены руками Призраков из подобранных на обломках материалов.

Николай, едва не цепенея, сделал несколько шагов в сторону леденящей душу находки и хотел было спросить проводницу, на самом ли деле это то, о чем он подумал, однако вместо слов с губ старшины слетело лишь какое-то нелепое блеянье. До того ошарашен был Давыдов видом этой груды гробов, хоронящихся в полумраке пещеры.

Впрочем, Констанция догадалась, о чем хотел спросить офицер. Остановившись у него за спиной, она вымолвила полушепотом:

– Гляжу, ты уже понял.

– Столько погибших… – наконец выдавил из себя старшина.

Женщина покачала головой:

– До полутора тысяч, мы полагаем. Если удастся вытянуть данные с бортовых систем, возможно, узнаем точные цифры. Ужасает, правда? – Она сама же ответила: – Действительно. Впрочем, это была не самая крупная посудина. На знаменитом «Космическом ковбое» летело по меньшей мере шесть тысяч. Этот в сравнении был крохой, – вздохнула Констанция.

– Куда вывезете тела? – меж тем придя в себя, поинтересовался Николай.

– Тела? Кости уж скорее. – (Давыдов поморщился). – Не знаю, как с этими бедолагами собирался поступить Моргунов, но мы думаем почтить их достойными похоронами, пускай и запоздалыми. Кремируем да соберем в общей могиле. Где-то за городом. Будет мемориальное место. Еще одно, – горько посмеялась женщина. – Симу как будто суждено стоять на костях, не правда ли? Однако таков наш долг. Мы обязаны этим людям. Пожитки, что они собирались взять с собою в новую жизнь, теперь помогут восстановить Сим. Грустно.

Старшина невольно улыбнулся:

– Какая сентиментальность.

– Не путай чуткость с плаксивостью, – впрочем, фыркнула Констанция. – Пойдем, черт возьми, внутрь. Вечно что ли на останки глазеть?

Она дернула офицера за рукав, и Николай, повинуясь, угрюмо побрел к шаттлу.

Одной из немногих точек доступа внутрь, коей, собственно, воспользовались Давыдов с Констанцией, был грузовой шлюз нижнего уровня. Монолитные стальные ворота вырезали с корнем еще люди Моргунова – проход потому стал основной артерией, по которой Призраки доставляли внутрь копателей и орудия, а вывозили артефакты и останки колонистов. Работа в ночи не кипела, но несколько человек, увлеченно занятых делом, Николай все же встретил по пути. Они знали, кого Констанция привела на раскопки, и глядели на старшину с надеждой и благодарностью. Завидев офицера, некоторые поднимали каски, точно шляпы, а один паренек вовсе отдал свою, чтобы Давыдов ненароком не поранился, пробираясь через покореженные крушением коридоры. Старшина был растроган таким отношением. Но и слишком ошеломлен вниманием, чтобы как-то подать виду.

Продираться через обломки меж тем становилось все тяжелее. Если грузовой отсек по большей части оказался примят к земле, и идти по нему за редким исключением было удобно, то остальную часть корабля, начиная со средних уровней, занятых жилыми блоками, удар о скалы вывернул самым невероятным образом. Ходить там местами приходилось то по стенам, то по потолку, иной раз – вообще лазать по самодельным лестницам. Николай тем не менее испытывал необычное удовольствие по мере того, как с трудом углублялся в эти наполовину разрушенные помещения. Он воображал себя исследователем Старой Земли, бесстрашным археологом, пробирающимся через затхлые залы построек доисторических цивилизаций, тем романтическим героем, чья жизнь в равной степени опасна и захватывающа. Если бы только облачиться в кожаную куртку да нацепить на пояс разящий хлыст, фантазировал Давыдов, это был бы полный восторг.

Констанция прекрасно понимала чувства старшины, ибо переживала все то же самое в свой первый раз, и оттого старалась не слишком нагружать спутника рассказами о том, о сем. Она время от времени описывала отсеки, в которые они пробирались, находки, кои казались наиболее ценными и занимательными, но также трагические сцены, встреченные Призраками тут-там, где до них не побывали люди Моргунова. Тела колонистов, если верить Констанции, попадались отовсюду. В коридорах, на лестницах, технических помещениях. Верно, наиболее жутким было находить останки в запертых комнатах, где поломанная гидравлика створок не позволила людям выбраться наружу, даже если они пережили крушение. Отметины от ударов, царапины от напрасных усилий сдвинуть с места стокилограммовые двери – поистине кадры из фильма ужасов. Люди умирали от жажды и голода; одинокие, на земле, которая обязалась стать для них спасительным прибежищем. Николай выслушивал эти истории, и у него кровь стыла в жилах. Он не находил, что сказать. Частные трагедии трогали его до глубины души.

Сделать передышку и обстоятельно побеседовать удалось, когда выбрались на ровную поверхность посреди чудом сохранившегося жилого блока. То была не то столовая, не то зона отдыха, не то все вместе – словом, просторный зал на сотню человек, в свое время, очевидно, меблированный и загроможденный техникой. Теперь почти все в помещении, если уцелело и осталось на месте при ударе, было бережно отвинчено от пола и убрано со стен. Вряд ли зал явил собой богатый источник артефактов Старой Земли, но Призраки, не гнушаясь, утащили все, что прошло проверку крушением и временем. Констанция, оглядевшись, и та подивилась прыткости собственных работников.

– Дьявол! Клянусь, еще в обед отсек полнился барахлом! – выпалила она. Тактичность, с которой женщина минуту назад рассказывала о колонистах словно выветрило сквозняком. – Наверняка думаешь, мы хуже вандалов? – обратилась она к Давыдову.

Старшина сделал вид, что задумался, уставившись на поваленный на бок продуктовый автомат, и якобы не расслышал вопроса.

– Если откровенно, – тогда вновь заговорила Констанция, – после всего, что натворили «рудники», уже ни за что не совестно. Кто не согласен, пускай подавится своим морализмом! Мы разберем эту посудину до последнего винтика, и, коли найдется покупатель, впарим и его. Выжмем каждый юкойн!

– Прямо-таки до винтика? – съерничал Николай.

– Ты думаешь, не сыщется идиота, готового купить кусочек истории, какой бы жалкой хреновиной он ни был? – Женщина многозначительно фыркнула. – Всякие тронутые скупают банную воду, в которой мылись знаменитости третьего сорта! Если правильно подать, купят и рундук, на котором сидел предок со Старой Земли!

– Занятно…

Констанция невольно расхохоталась.

– Не пойми превратно, – впрочем, оговорилась она, – мы благие цели тоже поддержим находками. – Женщина стала щелкать пальцами, вспоминая что-то, и наконец сказала: – Один человек, сочувствующий положению Сима, связан с научным сообществом Большого Кольца. Я попросила прощупать почву на предмет заинтересованности в артефактах. Не переживай, – махнула рукой Констанция, – ему можно доверять. Он был приятель мужа и неравнодушен ко мне. Придержит язык за зубами до поры до времени.

– Что удалось узнать? – тем не менее насупившись, спросил Николай.

– Есть несколько лабораторий. Они занимаются чем-то вроде сравнительной геологии. И несколько исследовательских центров за границей. Промышляют тем, что восстанавливают по находкам патенты прошлого, права на которые затерялись в колонизаторские годы. Иными словами, воруют изобретения предков, которые могут принести пользу. Слышала, – отчего-то перешла на шепот Констанция, – те гики с руками отрывают находки с мест, наподобие этого. Вещи, не запятнанные цивилизацией Нового мира. Заплатят за что угодно.

Давыдов пожал плечами и с насмешкой показал на погнутую скамью под ногами:

– За всякую рухлядь?

– За нее тоже, – с энтузиазмом ответила женщина. Она ударила кулаком по железу и со знанием дела прислушалась к звону, заполнившему отсек. – Ты только представь, сколько лет этому куску металлолома, – посмеялась Констанция. – Его отлили еще на Старой Земле. В их атмосфере, по древним технологиям. Мы приберегли парочку экземпляров, если лаборатории заинтересуются. А нет… – покачала она головой, – так впарим каким ни то придуркам в сети.

– Лишь бы удалось вдохнуть вторую жизнь в Сим, и все было не зря, – решил Давыдов и ненароком произнес это вслух.

Констанция, растрогавшись, похлопала офицера по плечу.

– Все схвачено, старшина, не кисни, – улыбнулась женщина. – Вот увидишь. Будет и на нашей улице праздник.

Констанция еще долго перечисляла все эти условные ценности, которые удалось найти среди обломков и которые, по ее предсказаниям, обещали нешуточный заработок, а экскурсия тем временем подходила к завершению. Они взобрались в святую святых любого корабля, его командный отсек. Половину просторного мостика придавило обрушившейся толщей хребта – она подпирала могучие своды пещеры, – но остальное сохранилось целым, и места здесь было столько, что хоть хороводы води.

Николай первым залез в отсек и отчего-то сразу поразился, что внутреннее устройство не слишком разнится с тем, что он наблюдает в новостях и репортажах с кораблей нынешнего поколения. Точно не было пропасти в века́ между механизмами предков и днем сегодняшним. Старшина предполагал обнаружить доисторические панели управления: кнопки, джойстики и нелепые рычажки, всякого рода лампочки и цветастые индикаторы, – а на деле предстало все то же засилье сенсорных панелей и экранов, которыми слепит любая машина новейшей поры. Увидь он подобные экспонаты в музее истории, вероятно, вовсе не поверил бы организаторам выставки, что они выкорчеваны из аппаратов давно ушедшей эпохи.

Впрочем, здесь и сейчас, нетронутое Призраками, нагромождение машин, отвечающих за управление шаттлом, вполне вписывалось в общий антураж командного отсека. Давыдову сделалось совестно, что он представлял предков настолько отсталыми в сравнении с гордым современником. Офицеру пришло в голову, что это нынешнему поколению следует поставить в вину, что за сто с лишним лет оно ни на йоту не продвинулось на нелегком, но решительно важном пути совершенствования космических технологий. Возможно, так проявлялся некий замысловатый, не слишком понятный ему, простому полицейскому, цивилизационный закон, решил Николай. Что-то сравнимое с силой сопротивления, некий тормозящий фактор, только в культурологическом смысле. Мол, нельзя просто перезапустить процесс цивилизации, будто компьютер, выключить-включить и начать на том самом месте, где завершилась предыдущая сессия. Придется неизбежно откатиться до бэкапа, перепройти потерянный путь, чтобы затем свободно двигаться вперед. Зе́мли так называемого Запада в этом плане являлись доходчивым примером. «Полтора века варварства и беззакония», – писали злоязычные критики, вспоминая былые деньки, когда фронтир был дик и невежественен. Потребовалось немало десятков лет, усилий, человеческих жертв, трагедий, чтобы Запад хотя бы в малой степени стал напоминать процветающее человечество. Видно, тот же процесс цивилизационного брожения происходил со всем остальным миром.

– Я так думаю, мы торопиться не будем, – меж тем донесся через размышления гулкий, как сирена, голос Констанции. Она не заметила, как старшина погрузился в раздумья.

Давыдов, обернувшись, недоуменно уставился на женщину.

– Не будете? – машинально переспросил он.

– Опасно отсоединять устройства, пока не извлечены данные. – Констанция всплеснула руками: – Знаю, звучит, как чудно́е суеверие. Машины либо работают, либо нет. Однако есть предчувствие, что живыми до Сима их не довезти. Сначала поколдуем на месте.

– Рассчитываете найти что-то полезное?

Смахнув пыль с одного из экранов, Констанция пожала плечами.

– Не уверена, – вымолвила она, всмотревшись в отражение в черном зеркале. – Может, местная нейросеть сумела вычислить причину катастрофы. Или на шаттле спускался кто-либо важный. Быть может, в недрах корабельной системы зашифровано какое-нибудь грандиозное послание потомкам. – Женщина усмехнулась: – Узнаем, как только вскроем черепушку этому пациенту. В конце концов, данные – тоже товар.

– Неужели себе ничего не оставите? – пошутил Николай. – Продадите все до последней гайки? Потом локти закусаете…

– Кто-то наверняка. Но не я, Давыдов. Я – смогу помереть спокойно.

– Не рановато?

Констанция саркастически фыркнула:

– Большего для Сима мне не сделать. Так что и сожалеть не о чем. А сувениры? Мне не нужно! Я что, ребенок? – Старшина посмеялся над напыщенной серьезностью собеседницы, а женщина внезапно хлопнула в ладоши, точно вспомнила нечто чрезвычайно важное. – Ой-ой, к слову о сувенирах! – выпалила она. – Для тебя кое-что есть!

Игриво заулыбавшись, Констанция полезла во внутренний карман плаща и не сразу, но выцедила оттуда небольшую вещицу в старой оберточной бумаге, невесть откуда взявшейся. Она протянула презент Николаю.

– Ваш заказ! – огласила женщина. Офицер, приняв подарок, настороженно нахмурился. Констанции пришлось объясниться: – Помнишь, когда мы начинали, я спрашивала, не хотите ли что на память? – (Давыдов удивленно замотал головой). – Неважно! Получи-распишись!

Не имея ни малейшего понятия, о чем говорит женщина, старшина опасливо развернул бумагу. Цилиндрический сверток оказался бережно скрученной книжкой. В мягком переплете и с обложкой кислотных цветов, это было, несомненно, старое издание какой-то графической новеллы. Николай недоумевал пару секунд, как внезапно его осенило. Несколько недель назад он впрямь просил Констанцию разыскать для него книжонку или комикс, причем лучше даже напечатанный по старинке, на бумаге. Он полагал подарить его Саше, когда правда о шаттле раскроется, и Запад забурлит вестями о сенсационном открытии. В пылу последнего времени: среди личных невзгод и управленческой запарки, – у Давыдова совершенно вылетела просьба из головы. Говоря начистоту, память в последние дни была, точно решето.

Теперь же Николай все вспомнил, и ему сразу стало и радостно, и невыносимо грустно. Офицер счел, что вряд ли теперь имеет право на такой сражающий, по его мнению, жест. Он, впрочем, ликующе потряс книжонкой в воздухе, мол, находка – золото.

– Отличная вещь, я признателен, – проговорил он, тоскливо улыбнувшись Констанции. – Знаю кроху, которая была бы в восторге. Только поздновато. Меня не захотят видеть.

– С мамашей разбежались?

– По взаимному решению, – солгал Николай.

Собеседницу оказалось не так просто провести. Она подозрительно прищурилась.

– Это связано с произошедшим в Проходе?

Давыдов, приподняв брови, взглянул на Констанцию и столь старательно попытался не подать виду, что лицо его просто-таки перекосилось от внутренней боли.

– Не понимаю… – промямлил он.

– Брось, старшина, – спокойно ответила женщина. – У меня на душе за последние годы скопилось столько темных пятен, что я в два счета узнаю себе подобных. Не везде и не всегда Призраки действовали опрятно. На моей совести действительно скверные поступки.

Старшина хотел пошутить, что, возможно, ему стоит арестовать Констанцию, однако в последний момент раздумал.

– К чему эта исповедь? – спросил он вместо того.

Женщина сердито взглянула на офицера.

– Вы с Камиллой разительно переменились после Прохода, – сказала она. – Могу лишь догадываться, что именно произошло тогда. – Констанция развела руками: – Но не мне судить вас. Что сделано – то сделано. В тот момент, думаю, это виделось вполне верным решением. – (Давыдов с ужасом глядел на собеседницу и, кажется, не дышал). – Теперь же рефлексируете, не злодеи ли вы. Так скажу: ответа на данный вопрос не существует в природе, но сам по себе он – уже хороший знак. Верный шаг к тому, чтобы больше не пересекать черты. Но проблема в другом, правда? Судя по тому, что я вижу, вы оба думаете, будто изменились раз и навсегда. Считаете, не заслуживаете счастья. Чепуха! – внезапно воскликнула женщина.

Николай пошатнулся от возгласа, однако в то же время словно пробудился от ступора. Офицеру вспомнилась их первая с Констанцией беседа:

– Разве ты не говорила, что муж ужаснулся бы, увидев, чем нынче ты промышляешь? – спросил он. – Совет жить дальше как ни в чем не бывало звучит как минимум лицемерно.

– Во-первых, – без раздумий отозвалась Констанция, – не применяла я тех выражений. *Ужаснулся*. Даже не в моем стиле. Допускаю, что я сказала: он не узнал бы меня нынче. Это другое. Годы, как известно, летят стремительно. – (Старшина ожидаемо с насмешкой закатил глаза). – Во-вторых, – не заметив реакции собеседника, продолжила женщина, – это не совет. Кто я такая, чтобы советовать. Год занималась грабежами, как отбитая бандитка, называя это будничной суетой. Меня слушать – бед не оберешься. Лишь напоминаю: прошлое в прошлом. Оно нас не определяет. Вот и вся философия.

– Звучит подозрительно просто…

– Просто и есть, – настояла Констанция.

Она пронзительно уставилась на Давыдова – от ее грубой снисходительности мурашки побежали по спине. Старшина, еле волоча языком, ответил:

– Попрошу Камиллу передать подарок.

Его слова прозвучали как будто даже искренне, хотя на деле ничего такого Николай и в мыслях не допускал. Он сказал что необходимо для скорейшего завершения спора.

Оказавшись в уязвимой позиции, Давыдов внезапно ощутил, что компания Констанции в целом сделалась неприятна. Он не злился на женщину или ее так называемую философию. Тем более не жалел, что выбрался на раскопки, пускай экскурсия кончилась скверно. События в Проходе все не позволяли офицеру вдохнуть полной грудью. Только этим вечером он снова почувствовал вкус к жизни, интерес к миру за стенами полицейского управления. Наконец-то прочистил голову. Задумался о чем-то большем, нежели удается в цейтноте рабочих будней.

Маленькое приключение бесспорно удалось.

Все-таки здесь и сейчас хотелось поскорее закончить. Старшина попросил Констанцию вывести его с шаттла. Женщина, чуя возникшее напряжение, не спорила. Они не обмолвились и парой слов, пока возвращались на поверхность. Прощание вышло на редкость холодное.

Под стать настроению над фронтиром собиралась гроза. Стремительно надвигающиеся с запада тучи, точно разбойники с большой дороги, преследовали офицера на обратном пути.

Боясь, что непогода настигнет его в пустоши, Николай мчал что есть мочи. Он даже не заметил, как, выехав на улицы Борей-Сити, впервые с упоением сказал самому себе:

«Спокойно, старина! Вот ты и дома!»