Последние первые планетяне

Глава пятая. Фронтирская трагедия

«Знаете поговорку, что беда не приходит одна? А про так называемый закон Мерфи, суеверие со Старой Земли? Мол, если есть малейшая вероятность случиться чему-то дурному, так и произойдет. Сложите одно с другим и выйдет точная формула жизни на Западе. Местные так и говорят: выживешь на фронтире – выживешь где угодно…»

Р.Р.

Из заметок о Западе, 22** год

22

Шла последняя неделя весны, и обстановка в Борей-Сити неизбежно накалялась – как в переносном смысле, связанном с враждой фермерских кланов, так и в самом что ни на есть прямом. Переход времен года выдался не на шутку жарким, и прометей, точно потешаясь над тонущими в бедах людьми, превратил западные степи в настоящую жаровню. Люди сходили с ума, плавились прямо на улицах, как бруски сливочного масла. Город трясло и лихорадило от невыносимой духоты.

Тем временем пересуды об отсутствии новостей в деле Ящинского-младшего с каждым днем все сильнее набирали градус остроты, грозясь вылиться в призывы к самосуду. Слабой отдушиной для офицеров полицейского управления в эту пору стала работа с высланным из Большого Кольца поисковым отрядом андроидов. Раз в сутки посменно законники приезжали на загородную станцию и обрабатывали пересылаемые синтами отчеты. Сектор за сектором, машины усердно прочесывали Каньон Волчьей Песни и докладывали о находках, вернее, пока что об отсутствии таковых.

Залегший на дно после пожара, на стыке месяцев объявился Михаил Моргунов. Желая помочь с поисками, он предоставил законникам в пользование полудюжину работающих от прометея аккумуляторов, дабы полицейским не приходилось всякий раз возить ищеек в город на дозарядку. Аккумуляторный лагерь разместили близ каньона, и андроиды барражировали между ним и местом поисков, словно зацикленный роботизированный паровозик. Следить за синтетиками, а также дорогостоящей техникой была отряжена Максим со стороны полиции и, конечно, один из прихвостней самого бизнесмена. Учитывая недавно открывшуюся близость некоторых идей Михаила девушке-офицеру, Давыдов счел это логичным разменом.

В такой накаленной обстановке, однако пока не выплескивающейся за края бурлящего городского котла, пролетело несколько дней усердной работы.

Все изменилось на излете месяца – будто по злосчастному совпадению, в самое жаркое в году утро. Николай Давыдов, только закончив с отчетами из каньона, вышел с полицейской станции на «Глотке», когда в кармане тревожно загудел коммуникатор. С входящим вызовом прорывался один из Князевых. Близнецы все еще занимались ежедневным патрулированием Фермерского тракта, и всякий раз, как девайс высвечивал их имена, Николай отвечал не иначе как с замиранием сердца в ожидании неизбежных дурных новостей. Они долго не приходили, эти дурные вести, но вот, наконец, пришли.

На объездной дороге недалеко от водонапорной башни нашли тело Алексея Ящинского – почти точно в том месте, где многим раньше разразились первые стычки между его семьей и соседями Акимовыми. Мужчину замучили до смерти. Ноги переломаны, всюду отметины от ожогов, на шее след от петли. Жертву, несомненно, пытали или, как говорится, допрашивали с пристрастием. Когда Давыдов подоспел на место, – а несся он со склона горного хребта так, что затем немало удивлялся, как не сиганул вместе с байком в пропасть на одном из крутых поворотов, – тело несчастного еще было привязано к забору на границе владений Ящинских. Коронеры провели первичный осмотр и готовились грузиться для транспортировки в местную больницу. Своей лаборатории патологоанатома в управлении Борей-Сити не водилось, так что в таких случаях законникам приходилось делегировать власть над расследованием. Недолго думая, Николай приказал первому помощнику отправляться в госпиталь вместе с телом, дабы держать коллег в курсе поступающих подробностей.

Когда машина потерялась за поворотом на Тракт, Давыдов с Камиллой встали посреди дороги и тяжело вздохнули. Оба предвкушали новую волну народных волнений.

– Знаешь, на Старой Земли была такая варварская разновидность казни… – пространно произнес Николай, взглянув на подчиненную. – В книжке прочел. Во время прилива человека привязывали к столбу вблизи берега. Чтобы вода доходила не выше ступней, представляешь? – (Камилла пробурчала что-то бессвязное в ответ). – Уровень моря постепенно поднимался, – так или иначе, продолжил начальник. – День за днем. Сантиметр за сантиметром. Доходил до колен. Затем до пояса. До груди. Уже вскоре до подбородка. Наконец прибой доставал до рта и до носа. Жертве приходилось задерживать дыхание. Это лишь кажется просто. Со временем все труднее – хватать воздух меж ледяными волнами, бьющими в лицо. Человека охватывала истерика, инстинкт самосохранения давал сбой. Человек начинал хватать воздух все усерднее, но совершенно без разбору. Глотал воду и медленно захлебывался от попыток спастись. Когда начинался отлив, вода уходила, и на столбе оставалось висеть бездыханное тело.

Пораженная зловещим монологом старшины, Камилла тем не менее не растерялась:

– К чему мрачные мысли, босс? – спросила она.

– Лишь к тому, что я ощущаю себя в положении человека, обреченного на погибель, – ответил Николай. – Моя казнь грядет. Вода прибывает. Метафорически, конечно, – натужено улыбнувшись, оговорился начальник. – Злоключения последнего времени, начиная пожаром и заканчивая трупом сегодня, будто приближают меня к моменту, когда я начну захлебываться. Боюсь, инстинкт самосохранения подведет меня, как тех несчастных со Старой Земли. Вот бы не натворить еще больших глупостей…

Камилла ткнула Давыдова в плечо: по-дружески, словно пытаясь образумить его.

– Какой от всех нас толк, если не прикроем, Николай? – посмеялась она.

Девушка не намеревалась уступать пессимизму и для коллеги желала того же. Даже не для коллеги, а скорее для друга, так как все чаще на пару с первым помощником они звали старшего офицера на «ты», чего, к слову, не допускали в беседах с Громовым. Пожалуй, при всех изначальных различиях и скрытых конфликтах, которые заставляли Николая глядеть на подчиненных, как на кучку провинциальных клоунов, а тех, наоборот, на нового начальника, как на напыщенного выродка мегаполисов, бедствия последнего времени сплотили хотя бы их троих куда прочнее, нежели долгие отношения с Василием Громовым – наставником и своего рода вторым отцом. Они прошли часть трудного пути вместе и в преддверии новых суровых испытаний не собирались рушить того, что построили.

Впервые по-настоящему придя к этой мысли, Николай убрал горькую ухмылку. Он без слов поблагодарил Камиллу за поддержку, похлопав ее по плечу. Затем резко обернулся. В нескольких метрах от того места, откуда недавно стащили Ящинского, близнецы опрашивали фермеров, обнаруживших труп. Оба братца стояли к Давыдову спиной. В одинаковой форме и идентичных светло-серых шляпах, Князевы были неотличимы как две капли воды.

Николай, впрочем, глазел не столько на подчиненных, сколько на испуганных горожан. Обливаясь потом и извиваясь, как угри на сковороде, фермеры выглядели совершенно жалко. Трудно было поверить, что эти люди, с топорными фронтирскими чертами и круглогодичным загаром, прожили жизнь на Западе, но не научились с достоинством встречать жестокость. В то же время ничтожный их вид отчего-то вселял в Давыдова уверенность. Она током бежала по телу старшего офицера, заряжая его, как от сети заряжаются андроиды.

– Чего, считаешь, нам ожидать? – ни с того ни с сего обратился Николай к Камилле.

Девушка задумалась, вздрогнула и, развернувшись, чуть не налетела на коллегу.

– В плане? – растерянно переспросила она.

– Дело Ящинского выглядит скверно. Алексея не похищали ради выкупа, и это отнюдь не была инсценировка. – Давыдов удрученно покачал головой: – Будут последствия…

– К гадалке не ходи, – сказала Камилла и нахмурилась.

Давыдов повернулся к коллеге и глядел с полминуты, пока та не догадалась, что от нее ожидают более содержательного ответа. Леонова кивнула в сторону допрашиваемых:

– Видите этих простачков? Не обманываетесь их поведением. Сейчас мальчики, – она часто в шутку называла суровых близнецов «мальчиками», – доходчиво разъяснят, чтобы они ехали дальше по своим делам и больно не болтали в городе. Мол, закон обязывает, и им будет хуже. Они не станут спорить. Заверят, что сделают так, как скажут многоуважаемые офицеры.

– Но на деле выйдет иначе? – догадался Николай.

– Разумеется, – положив руки на пояс, ответила девушка. – Как только скроются с глаз, помчатся на площадь, позабыв про все дела. Сегодня короткий день у «рудников», так что они завалятся первым делом в «Пионер» и станут с горящими глазами рассказывать всякому, кто готов слушать, что бедовый сынишка Ящинских помер. Затем, поднабравшись, толпа ринется на Треугольник, – продолжала Камилла с явным знанием дела. – По борделям, по казино, по пивнушкам. Смекаешь, босс? К вечеру, прежде чем коронеры успеют передать отчет по телу, город уже ходуном ходить будет от слухов, будто Акимовы прикончили пленника.

Давыдов глубоко вдохнул и задержал дыхание, размышляя о случившемся. У него так выпятило грудь, что нашивка на полицейской куртке, красующаяся над сердцем, практически уставилась в безоблачное небо.

В конце концов Николай не выдержал и, переведя дух, проговорил:

– Значит, если мы не в силах сдержать бурю, то хотя бы постараемся минимизировать ущерб. – Он щелкнул пальцами, как делал не раз при подчиненных, и, когда братья Князевы обернулись на знакомый звук, жестом велел закругляться с допросом. – Пускай катятся своей дорогой, – сказал он вполголоса Камилле. – Пускай болтают любой вздор. Мы будем готовы!

– Станет еще жарче, – улыбнулась девушка.

– Этот беспредел надо прекращать.

Давыдов произнес последние слова так твердо, что только последний осел не уверился бы в старшем офицере. Как и его намерении положить конец раздирающему Тракт конфликту прежде, нежели этот гигант пробудится и направит свой гнев на безвинный город. В одной из недавних барных бесед с первым помощником Николай обсуждал вероятность, что семейная вражда Акимовых и Ящинских может открыть дорогу для более серьезных бед в Борей-Сити. В том числе, для масштабного противостояния корпоративных и независимых фермеров, кои на Западе уживаются не с таких давних времен, чтобы успели сформироваться универсальные методы погашения подобных конфликтов.

Должны же нетерпимость к привилегиям с одной стороны и ревность к определенной свободе жизни с другой компенсировать друг друга… На этом сошлись Давыдов с Мининым в той дискуссии. В этом они были не согласны, скажем, с Михаилом Моргуновым, который во всяком споре, независимо от его предмета, отдавал предпочтение людям, которые, как он сам, избрали вольный образ жизни на фронтире. Таковой однобокостью точки зрения бизнесмен и казался Николаю невыносимым, а местами опасным. Ни в коем случае нельзя было доводить ситуацию до того, чтобы Моргунов, сочтя себя ответственным столпом борейского общества, принял сторону в готовом вот-вот выйти из берегов противоборстве.

Несомненно, с ресурсами, доступными Моргунову, одна чаша весов заметно перевесит другую и, конечно, это будет чаша Акимовых, что, как отметил бы градоначальник Леонов, не будь он слишком подвержен слабоволию и хандре в эти непростые времена, невыгодно еще и с экономической стороны дела. Фермерский клан Ящинских – настоящая опора Борей-Сити в вопросе, касающемся продовольственных ресурсов. Вопреки пропаганде далекого прошлого, на одних только «богатейших» подачках Большого Кольца периферия цивилизованного мира не проживет.

Каждый в городе знал это простое правило. Все же был готов раскачивать лодку, пока вода не станет хлестать за борт, лишь бы потешиться дальнейшими пересудами. Давыдов не в первый раз за последнее время приходил к этому странному выводу. Лишь тверже убеждаясь, что Борей-Сити повезло с ним как новым начальником, человеком извне, способным замечать такие вещи, к которым замыленный фронтирский взгляд привык уже настолько, что не видит их вредоносной природы.

Осталось донести это до подчиненных, подумал Николай. Как раз в тот момент, когда Князевы отпустили фермеров восвояси и обступили начальника, как любили делать при ином случае. Они слышали последние слова старшины и точно так, как Камилла, вдохновились его уверенностью и стремлением любой ценой не допустить бо́льшего кровопролития.

Сколько ни казались близнецы простыми сельскими мордоворотами, которые думают скудно, а действуют исключительно на убой, Князевы были истинными патриотами родного края и обладали каким-никаким моральным компасом: пускай даже одним на двоих. Потому Василий Громов и избрал их для службы в полиции. Он не являлся непогрешимым – Давыдов убеждался не раз, – однако, вне всякого сомнения, умел лучше многих разбираться в людях.

23

Хорошо или плохо, но при всех обстоятельствах приезда Николая Давыдова в Борей-Сити, а также общей нелюдимости Князевых, создающей препятствия к тому, чтобы сойтись с ними, новоиспеченный начальник потратил немало времени, чтобы наловчиться отличать одного близнеца от другого. Идентичные внешне, Илья и Марк были братьями, на удивление похожими эмоционально – скорее всего, из-за того, что выросли в неблагополучной семье. Не имея примеров для подражания, среди которых каждый сумел бы выбрать приходящийся ему по душе, в итоге они были вынуждены воспитывать друг друга. Причем практически до той поры, пока не попали в поле зрения сердобольного начальника Громова.

Так или иначе, лишь по истечении нескольких недель наблюдений и неловких ошибок, выставлявших Николая на посмешище перед управлением, новый старшина стал запоминать кое-какие особенности близнецов. Так, скажем, Марк был в большей степени, нежели братец, человеком рационального склада ума. Он старался меньше выпивать и никогда не выходил из «Пионера» в бессознательном состоянии, всегда заранее планировал, что спросит на допросе, редко вынимал револьвер из кобуры, не подумав сначала о последствиях. Илья же, наоборот, казался импульсивной личностью в том, что касается принятия мелких решений, коих любой человек за день насчитывает десятками. Он предпочитал результат самому процессу, провал – трусости, а извинение – разрешению, прямо как в старинной поговорке.

Все это, однако, касалось по большей мере незначительных вещей и редко становилось поводом для глобальных разногласий между братьями. В серьезных делах Князевы неизменно принимали общее решение, всегда становились на одну сторону конфликта и, держась вместе, казались нерушимой извне силой. Несомненно, именно это Громов увидел в близнецах, когда брал на службу, и потому был спокоен за внутренний стержень управления, ведь он зиждился на Князевых и был совершенно несгибаем, когда дело начинало пахнуть жареным.

Схожим образом в свете последних событий решил поступить Николай Давыдов. Как обнаружилось тело Алека Ящинского, неспокойные для города времена стали не за горами, и именно братьев он посчитал непрошибаемой опорой, на которой следует воздвигнуть работу полиции над урегулированием конфликта.

У Николая, прямо скажем, не имелось права на ошибку. Недавняя судмедэкспертиза по делу Ящинского-младшего, отчеты которой первый помощник караулил сутки напролет, не дала новых зацепок. Все же каждый знакомый со слухами житель Борей-Сити был на все сто убежден в виновности семьи Акимовых. Складывалось впечатление, когда Давыдов и другие офицеры становились невольными слушателями публичных пересудов, что даже внезапная явка с повинной действительных авторов злодеяния не сумела бы переубедить разгоряченную предлетней духотой толпу. Более того – толпа словно и не хотела столь скучного исхода дела. Она дышала, жила ожиданием трагической, может, кровавой развязки истории, что способна стать поводом для разговоров на месяцы вперед.

В полицейском управлении, как нигде, осознавали, что жестокая жажда народа вполне способна удовлетвориться силами серьезно настроенных на ответ Ящинских. На следующее утро после случившегося Николай перевел Князевых с их полюбившихся постов на Тракте к городской больнице. Со дня на день из госпиталя должны были выписаться пострадавшие в пожаре Акимовы. По общему мнению, именно они могли стать потенциально легкой добычей для озлобленных и рвущихся к немедленному правосудию соседей.

После нескольких суток напряженного затишья город наконец тряхнуло в первый день лета. В пятницу, перед обедом.

Близнецы, по обычаю последнего времени, расположились возле входа в больницу. Не скрываясь особо, Марк караулил из машины, а братец засел парой построек вверх по дороге. Илья укрылся среди столиков выездной кофейни, и, хотя на пике буднего дня заведение вовсе не ломилось от посетителей, офицер не привлекал лишнего внимания.

Сама по себе улица, на которой расположился госпиталь, между тем гудела привычной полуденной занятостью шахтерского поселения. До края центральной площади отсюда идти было не больше пары кварталов, и фасад громадного – по меркам Борей-Сити – больничного комплекса выходил на широкий проспект, являющийся продолжением Фермерского тракта. С позиции Марка, припарковавшего полицейский автомобиль по другую сторону от больницы, дорога просматривалась на несколько домов в обоих направлениях. Обращая взор на юг, он видел теряющуюся в дымке вывеску «Пионера», очертания одного из бронзовых старателей, брата, отчаянно ищущего тенек, а также нервное копошение встречающих груз на ближайшем перекрестке работников овощного магазина. В северной же стороне улица убегала под откос, и, если бы погода позволила воздуху прочиститься ненадолго, со своего места Марк разглядел бы кварталы вплоть до Треугольника.

Однако пятничный полдень не благоволил законникам.

– Не спекся в тачке сидеть? – неожиданно раздался в салоне голос Ильи.

Звук донесся из кармана – всегда в патруле полицейские использовали коммуникаторы вместо раций. Заглядевшись на накрывающее север города марево, Марк невольно задумался о своем, потому прорезавшийся из ниоткуда голос брата застал его врасплох. Офицер, крепко выругавшись, огляделся и только затем ответил:

– Со скуки скорее помру, чем от жары, – сказал. – Каждый день одно и то же.

Илья на другом конце рассмеялся:

– Я предлагал махнуться…

– Что бы изменилось?

– Думаешь, босс ошибся, убрав нас с Тракта? – ответил тот вопросом на вопрос.

Внимательно наблюдая за выезжающей из двора госпиталя скорой, Марк не отзывался некоторое время, и можно было решить, он раздумывает над ответом. Хотя на деле, в отличие от брата, Марк недавно утвердился во мнении касательно ошибочности большинства решений Николая Давыдова.

– Здо́рово, что мы беспокоимся за всех и каждого, – сказал он уверенно; как не сказал бы в лицо старшине или первому помощнику. – Но сомневаюсь, что, когда пойдет веселье, мы окажемся в центре вечеринки. Смекаешь?

– Говоришь, стоило остаться на Тракте? – переспросил Илья.

– Говорю. Но приказ – есть приказ.

Динамик коммуникатора ни с того ни с сего взорвался прерывистым шипением. Илья, по-видимому, чихнул, и брат с удовольствием съехидничал, мол, говорит явно дельные вещи.

Так или иначе, через паузу Илья серьезно вымолвил:

– Я так скажу: парень пытается выпендриться. Наверняка подозревает, что самая жара будет на Тракте, туда и намылился. – Он, не стесняясь прохожих, сердито чертыхнулся. – Еще любимицу взял, Милу. Видал, как девчонка к старшине приклеилась?

– Видал-видал, – неохотно отозвался Марк.

Илье достаточно было услышать лишь подобие солидарности, дабы ухватить любимую по последнему времени тему:

– Она и у Громова была на хорошем счету, – продолжал он злорадствовать, – но там-то дело ясное. Громов с градоначальником – не разлей вода хер знает с каких годов. Пристроить племяшку – дело святое. Но новый чего начальник?

– А что Давыдов? – пожал плечами Марк.

– Не знай я Милу, сказал бы, в постель его затащила…

– Кончай.

Илья пытался пререкаться, мол, он шутит и все в таком духе, однако расположившийся в машине брат резко перебил его – практически заткнул на полуслове. Дело было отнюдь не в том, что Марк за последние дни уже вдоволь наслушался безосновательных бредней, которых старался не поощрять никоим образом, однако в том, что его внимание привлек проезжающий мимо автомобиль.

– Молчи, говорю! – не щадя, выпалил он. – Нашел время, как баба, судачить! Видишь, пикап едет? – (Илья обиженно молчал). – Вверх по улице!

Тот недовольно фыркнул, однако, дельно приглядевшись к машине, ответил:

– Вижу – не слепой. Знакомо выглядит…

– Ты верно подметил, – закивал Марк, пускай брат не мог увидеть издалека. – Ставлю почку, эта трухлявая развалюха вторые сутки наяривает по кварталу.

Илья скептически промычал:

– Не знаю, братец. – Он приподнялся на месте и поглядел, как пикап резко повернул на восток на ближайшем перекрестке и быстро скрылся за сплошной чередой жилых построек. – Мало ли тут фермеров на своих тарантасах разъезжает, – сказал он, подумав. – Их корповские колеса все на один вид. Как, впрочем, сами землекопы все на одно кривое лицо, – ни с того ни с сего рассмеялся Илья.

Они с братом с давних пор взяли за привычку всячески принижать и подшучивать над кажущейся им позорной судьбой фермеров, потому Марку стоило немалых сил сдержаться и не пойти на поводу у глупого прикола. Он собрал волю в кулак, глубоко вдохнул и серьезным тоном заключил:

– Не нравится мне, что эти обсосы ездят мимо больнички туды-сюды. Дурно пахнет.

Прошло еще полчаса на невыносимом пекле, а «патрулирующий» квартал автомобиль не выходил у Марка из головы. С братом они не обсуждали это подозрительное, на его взгляд, совпадение, потому как на каждый аргумент в пользу того, что стоит сообщить о странности Давыдову или хотя бы первому помощнику, у Ильи находился тот или иной колкий ответ, по большей части высмеивающий чересчур впечатлительную натуру близнеца. В конце концов сошлись на том, что, если пикап объявится вновь, кто-нибудь попросту остановит его и в лоб спросит, в чем, черт возьми, дело.

Предчувствие надвигающейся беды, впрочем, у Марка лишь усилилось ближе к обеду, когда на стоянке перед больницей появилось несколько знакомых лиц. Члены внушительного семейства Акимовых, которых по городу насчитывалось порядка двух десятков, и которых не зря считали полноценным фермерским кланом, приехали встречать выписывающуюся родню. Не то чтобы они организовали празднество в честь возвращения пострадавших, однако толпа собралась солидная. Она не могла не привлечь внимание горожан.

Не в состоянии сдерживать подступающего к груди, словно ранний инфаркт, колющего ощущения, Марк отзвонился начальнику и доложил, что «целая орда только что притащилась к больничке», и у него по этому поводу нехорошее предчувствие. Давыдов, в свою очередь, подключил к беседе Камиллу, и вместе полицейские смекнули, что стоит перестраховаться и подтянуть силы поближе к госпиталю на случай, если начнется потасовка.

Не успел Илья отвесить очередной саркастический комментарий по поводу излишнего паникерства коллег, как в конце улицы из дымки показались очертания знакомого пикапа.

– Что я говорил, братец! – вскрикнул тогда Марк, выворачиваясь на сиденье. – Теперь веришь, что дело нечисто?! Тачка третий раз за сегодня проезжает.

Он повернулся обратно и увидел, что брат, демонстрируя средний палец в направлении полицейской машины, поднимается с места.

– Щас докажу, что ты чертов параноик, – пробурчал Илья и устремился вниз по улице, наперехват пикапу. – Как выяснится, что у всех несчастных фермеров одинаковые колеса, так ты и станешь посмешищем.

Марк недовольно покачал головой и попытался уговорить брата не покидать пост:

– Вернись, болван! – закричал он уже не столько в коммуникатор, сколько в окно, ведь Илья подходил все ближе. – Начальник сам разберется!

Конечно, на импульсивного из Князевых не действовали слова – даже сошедшие с уст родного брата. Илья, часто перебирая ногами, уже выбежал на стоянку перед больницей и был готов ринуться прямо на дорогу, видимо, надеясь остановить пикап могучей грудью. Только в последний момент автомобиль затормозил, и полицейский увидел лицо водителя.

Все, что происходило дальше, Марк наблюдал будто в замедленной киносъемке. В ту же самую бесконечно долгую секунду, как его брат оказался перед машиной, двери госпиталя распахнулись, и в радостной беспечности на залитую жаром прометея улицу высыпала толпа Акимовых: мужчины и женщины, и дети, и двое на колясках, и один на костылях, и несколько человек в бинтах, точно мумии. Акимовы всем кланом встречали возвращение родни в строй. Это являлось, пожалуй, еще одной недооцененной чертой фронтирского народа: незыблемая общность людей, связанных не только узами крови, но также одним родом деятельности. Кто бы знал, что на беспощадном Западе подобная добродетель сыграет с ними злую шутку.

Первый выстрел, оглушивший улицу наряду с отчаянным воплем Ильи Князева, застал второго брата поспешно выскакивающим из полицейского автомобиля. Затем донесся дикий визг пробуксовывающих на месте шин, и пикап, виляя из стороны в сторону, словно маятник, устремился на парковку больницы. Марк вылетел на дорогу, выхватив револьвер из кобуры, и краем глаза увидел, как на асфальте корчится брат. Тот хватался руками за горло, а кровь все сочилась сквозь пальцы на асфальт и обтекала оброненное оружие. Видно, осознав слишком поздно, что допустил фатальную ошибку, Илья все же попытался достать пистолет, однако из салона выстрелили быстрее.

Больше всего на свете Марку хотелось устремиться на помощь близнецу. Он готов был отдать душу дьяволу, чтобы мир вокруг исчез хотя бы на минутку, чтобы время остановилось для всех, кроме него, однако, замершее на какие-то жалкие мгновения, оно теперь понеслось неумолимо быстро, словно потешаясь над участниками сцены. С парковки между тем донесся пронзительный свист автомобильных шин – теперь тормозящих, – не очень умелый водитель пикапа, к тому же, ошарашенный полетевшим под откос планом, не справился с управлением и вписался в стоящий перед входом грузовик. Не осознавая опасности положения и тем более того, что именно они явились причиной случившегося, Акимовы бросились врассыпную. Кто обратно в госпиталь, кто за информационное табло, кто за массивные клумбы, расставленные вдоль стоянки. Точно так же по улице случайные прохожие с воплями и призывами звонить в полицию заметались в безопасные укрытия дворов.

Ступая так уверенно, как еще никогда в жизни, Марк перебежал проспект и оказался не более чем в двадцати метрах от пикапа. Дверцы раскуроченной машины отворились. Наружу выгрузился жалкий десант из трех обескураженных стрелков: двое молодых ребят, паренек и девчонка, оба с ружьями, а также мужчина с револьвером. Он неловко сжимал оружие в левой руке, потому как правую, наверняка, рабочую, повредил при столкновении. Этот последний показался Марку знакомым – без сомнения, то был один из многочисленных братьев Алексея Ящинского, такой же краснокожий и остроносый.

Словно бы не замечая стремительно надвигающегося офицера, стрелки обогнули пикап с разных сторон и стали без разбору палить по разбегающимся Акимовым. Грохотание ружей смешалось с мольбами о пощаде, детским плачем, стенаниями боли, ревом отчаяния, треском разлетающихся под выстрелами стекла, пластика и камня. Такой безумной душераздирающей какофонии улицы Борей-Сити не слышали уже многие десятилетия. Наверное, с той поры, как бешеные годы западного фронтира официально канули в пучину безвозвратного прошлого.

Все-таки хаос продолжался недолго. Подступив достаточно близко, чтобы стрелять без оглядки на гражданских, Марк открыл огонь. Он уже первыми тремя выстрелами смертельно ранил Ящинского и его компаньона. Единственная не задетая очередью, девушка крутанулась на месте и не глядя ответила законнику. Промахнулась. Где-то позади звякнул принявший на себя пулю корпус автомобиля, а офицер, ловко бросившись влево, оказался за пикапом, как за укрытием. У девчонки не было шанса. Марк высунулся на миг и выстрелил. Бандитка бросила ружье и, беспомощно повалившись на бок, зачем-то поползла к напарнику. Раненый в сердце, парень уже не дышал. В общую серенаду воплей и стонов влился отчаянный плач любовницы.

Когда Князев вылез из-за укрытия, последний всхлипывающий вдох сделал Ящинский. Он еще крепко сжимал револьвер и даже поднял было оружие на офицера, однако конечность моментально омертвела и рухнула наземь. Тяжело дыша и с трудом сохраняя самообладание, Марк подошел вплотную к распластавшемуся посреди стоянки налетчику и, грозно рыча, что было сил выпнул револьвер из посмертной хватки. В висках колотило с такой силой, словно в череп в такт пульсу забивали стальные штыри.

Все же, когда из больницы на помощь повысыпали медики, Марк уже взял себя в руки. Первым делом он велел помочь тяжело раненному брату.

24

Случившаяся у госпиталя бойня, которая затем вошла в кровавую историю Борей-Сити под народным прозванием «душная резня», отрезвила город и освободила от помешательства.

Жадно ожидавшая жестокого исхода толпа, заполучив ровно то, чего желала, осознала вдруг, что была решительно не права. Пролитая человеческая кровь – отнюдь не равноценный размен на повод посудачить в напряженные летние месяцы, а подобные варварства должны прекратиться на Западе раз и навсегда. Прямо скажем, для здравомыслящих жителей города – и начальника Давыдова в их числе – эта резкая перемена общественной морали стала поводом задуматься, что, быть может, фронтирцы не такие уж конченные по своей природе люди, как принято полагать. В чем, к слову, они успешно убеждали Николая с момента его приезда.

Что касается самого́ нелепого нападения, уже в первые часы после случившегося среди офицеров утвердилось мнение, что это была спонтанная и, вероятней всего, самодеятельная акция одного из старших сыновей Ящинских. Молодая парочка, с которой тот пошел на дело, оказалась родом не из Борей-Сити. По-видимому, они были грубой наемной силой, которую мужчина подцепил в одном из вольных приграничных городков, где, если знать, где искать, промышляющих разбоями и убийствами до сих пор осталось пруд пруди. Все же с течением времени корпоративные власти хоть и сумели сместить главные рассадники преступности на окраины региона, но отнюдь не избавились от них окончательно.

Тем не менее таковую версию событий требовалось еще подтвердить, и, раз выжившая в заварушке девица была в тяжелом состоянии, да и вряд ли бы заговорила с законниками до переправки в колонию, единственным действенным способом оставалось наладить контакт с другими членами семьи Ящинских. Проблема заключалась в том, что, прознав о перестрелке, семейка собралась в главном имении фермерского клана и плотно забаррикадировалась там, опасаясь ответных действий со стороны соседей. Масла в огонь недоверия ко всем и вся, кто пробовал связаться с Ящинскими, подливал также факт, что в ходе так называемой «душной резни» пострадал один из полицейских. Очевидно, в конец обезумев в положении загнанных в угол зверей, фермеры потеряли доверие даже к местным властям.

В этом, однако, не имелось ни доли основания. Давыдов крепко держал подчиненных в узде – пускай даже серьезный настрой Марка после происшествия немного, но пугал ранее не сталкивавшегося с подобным начальника. Разумеется, правосудием как таковым тут не пахло, и дело в большей мере касалось банального отмщения за брата. Илья Князев выжил, но, увы, находился в критическом состоянии, и до вечера его латали на операционном столе, однако сумели спасти лишь посредством искусственной комы. Получив ранение в шею, брат Марка успел потерять много крови и в будущем мог уже не подняться на ноги. Даже осознание, что его случайная, но отважная жертва помогла спасти жизни членам семьи Акимовых, никому в управлении не грело душу.

В районе восьми часов вечера того же дня, когда жара спала вместе с градусом общего напряжения последних недель, отряд в составе Николая Давыдова, первого помощника, Милы и даже старика Хоева прибыл к воротам родового имения Ящинских под названием «Гнилой Дуб». Несмотря на явный недостаток кадров, выдергивать Максим из каньона, где она все еще следила за синтетиками, на Тракт не стали. Вместо того отправили девушку в госпиталь, дабы она составила компанию Марку, докладывая временами о состоянии дел.

Минин как раз заканчивал разговор с ней, когда офицеры подъехали к границам угодий Ящинских. Они собрались возле машины – решить, как поступать дальше.

– Без добрых вестей, – покачав головой, вымолвил первый помощник и облокотился на капот. – Врачи говорят, Илья в худшем состоянии из всех, кто пострадал в перестрелке. Даже хуже той проклятой девки, представляете? Где, сука, справедливость?! – вскричал он и, верно, впервые на памяти Давыдова выругался. – Хорошо, пятеро раненных Акимовых выжили.

Николай все время, что говорил Минин, не отрываясь, всматривался в ворота фермы, и было ясно, что он напряженно раздумывает над чем-то.

Первой это заметила Камилла:

– Что не так? – спросила она, коснувшись плеча начальника.

– Просто мысли, – вздрогнув, ответил тот. – Размышляю над недавними словами Макс. Стоило быть жестче с Ящинскими после пожара. Надави мы тогда, ничего не случилось бы. – Давыдов поглядел на коллег, на каждого по очереди, и нервно ухмыльнулся: – Сами посудите, – сказал он. – Убедись Акимовы в нашей силе, они не стали бы похищать Алексея Ящинского. Даже не важно, действительно ли это были они. Не случись похищения – не последовало бы мести. Все, что произошло сегодня, на совести нашего бездействия. *Моего* бездействия как старшины, – поправился Давыдов, чтобы не разделять вину с подчиненными.

Однако те не собирались принимать подобной точки зрения:

– Брехня, парень, – тотчас бросил Борис Хоев. – В жизни не слыхал большей чепухи! – Он даже с силой хлопнул ладонью по корпусу автомобиля ради пущего эффекта. – Во-первых, у нас на Западе все всегда идет через жопу, коли позволите. Правило жизни такое, ясно? Во-вторых, начальство не дало бы тронуть их золотого тельца.

– Тельца? – с ухмылкой переспросил Николай.

– Главный источник продовольствия, – подхватил мысль Минин. – Соглашусь. Нам не разрешили б прижать Ящинских. Без веских улик нам на километр к таким не подойти.

Теперь вступилась Камилла:

– Точно, улик не было, – сказала она деловито, хотя была из собравшихся самой юной. Хоеву годилась в правнучки. – Следствие, считайте, результатов не принесло. Вчера говорила с дядей. Со слов пожарных, это были с равной вероятностью как случайное возгорание, так и поджог. Возможно, Ящинские замешаны… а, может, ни при чем.

– С такими-то домыслами да против корповских работников, – тогда заключил Хоев, – нас бы в шею погнали. Вернее говоря, Николая. А мы бы снова остались без старшины.

Минин уверенно закивал:

– Копаться в прошлом – дело неблагодарное. Лучше скорее придумаем, как быть здесь и сейчас…

Как будто услышав слова первого помощника, издалека, а именно с поворота на Тракт, до которого от фермы было не меньше полкилометра, внезапно послышался резвый гул сразу нескольких моторов. Офицеры, чуя неладное, приготовили оружие и, как сначала показалось, отнюдь не прогадали. Машины стремительно приближались к владениям Ящинских, и даже с приличного расстояния было видно вооруженных людей в кузове одного из грузовиков.

Давыдов, держа револьвер, уверенно вышел вперед. Он ожидал, что ему как старшему офицеру предстоит сдержать своего рода народное восстание против сбрендившей семейки. Однако с предположением своим не попал даже близко. Стоило машинам затормозить перед полицейскими, из ближайшей нежданно выскочил Михаил Моргунов. Оказалось, прослышав, что Ящинские собрались в родовом гнезде после случившегося в городе, он снарядил порядка полудюжины верных ребят и привез их «на подмогу бравым законникам».

Хотя у бизнесмена имелась какая-то личная неприязнь к корпоративным фермерам, не доверять благородному порыву Михаила повода не возникло. Как, к слову, и желания, ведь, если не выйдет договориться с Ящинскими мирно, штурмовать имение в три с половиной – не в обиду Хоеву – боеспособных офицера – говоря прямо, затея суицидального порядка. Таким образом, ситуация крутилась лишь вокруг желания борейских законников подключать к делу людей со стороны – все-таки о недоверии начальника Громова к ушловатому дельцу никто, включая Николая, не смел забывать. Казалось очевидным, что положительное решение может аукнуться им в будущем. Но точно так, как в ситуации с аккумуляторами, Моргунов при всей его ненадежности и противоречивости отнюдь не казался врагом родному городу и людям, с которыми рядом вырос и для которых старался, пускай даже попутно наживая состояние.

Спор между полицейскими потому продолжался недолго. Все, помимо старика Хоева, сошлись на необходимости принять помощь.

– Учтите, я отдам приказ применять оружие в крайнем случае, – тем не менее настоял Давыдов, сообщая о решении бизнесмену. – Ваши люди, господин Моргунов, обязаны, равно как офицеры, сохранять хладнокровие.

Михаил лукаво улыбнулся, мол, не все фронтирцы поголовно умалишенные, как было легко счесть по событиям последнего времени. Затем все же серьезно ответил:

– Разумеется. Мы не встанем против приказов полиции, господин Давыдов. Все будет в лучшем виде. – Он свистнул одному из своих, и к полицейским подскочил крупный мужичина средних лет, со странными, на старинный манер, закругленными усами и в черной, как уголь, шляпе, сдвинутой на бок. – Это Грач, – представил Моргунов. – Мой командир. Он много лет присматривает за имением. Надежный, как выстрел в лоб, – пугающе рассмеялся бизнесмен. – Он скоординирует действия ребят.

Старик Хоев не сдержался и злобно фыркнул:

– Сам-то остаешься в сторонке, Моргунов? Кишка тонка?

– Благоразумие спасало меня от перестрелок пять десятилетий, – спокойно ответил тот и подмигнул Николаю. – Это на Западе! Зачем испытывать судьбу сейчас, старик?

За Бориса ответил Минин и явно не так, как собирался сказануть старший коллега:

– Решительно соглашусь, господин Моргунов, незачем изменять традиции, – залепетал он. – Вы сделали достаточно, приведя людей. О вашей так называемой службе безопасности ходят самые лестные мнения. – Он открыто сыпал комплементами, дабы поскорее отделаться от бизнесмена. – Кроме того, мы надеемся, подкрепление не понадобится. Следовательно, не будет и необходимости в вашем присутствии.

– Готовы? – устав ждать, бросил Давыдов и немедля скомандовал Камилле: – Звони-ка дяде – пускай поможет выйти на связь с Ящинскими. Будем договариваться.

– Договариваться о чем? – недоуменно переспросил Моргунов.

Николай глянул на него сердито, словно в вопросе услышал не иначе, как оскорбление.

– О капитуляции, – ответил он через миг. – Нам нужны ответы, господин Моргунов. Не новые трупы.

Камилла дала старшине коммуникатор, чтобы тот сам поговорил с градоначальником, и потому Давыдов, отвлекшись, уже не видел, как явно недовольно переглянулись бизнесмен с его «командиром».

25

Как стоило полагать с самого начала, едва у борейских законников зародилась надежда на мирное разрешение конфликта, переговоры с главой семейства пошли крайне натужно.

Человеком этим, ответственным за спрятавшихся в стенах родового гнезда фермеров, являлся пожилой джентльмен Семен Ящинский, также называемый просто Саем среди своих, да и чужих. Сай был коренным, выращенным из пота, крови и тяжкого труда жителем Борей-Сити, истинным гражданином сурового западного фронтира и, конечно же, бескомпромиссно преданным сторонником корпоративного режима. В какой-то степени он являл собою полную противоположность фигуре Михаила Моргунова. Если с вольным бизнесменом вести диалог порой случалось нелегко, то с Саем Ящинским конструктивная беседа не подразумевалась по умолчанию.

На потеху злорадствующим моргуновцам офицеры потратили порядка получаса, лишь чтобы убедить фермеров добровольно отворить ворота на территорию. Боясь, что вторжение без спросу будет расценено Ящинскими как повод к ответной агрессии, Николай доступными способами постарался убедить Сая, что законники явились только с добрыми намерениями, и главное: чтобы положить конец творящемуся в городе беспределу.

Это даже сработало. Ворота отворились в ту минуту, как прометей бросал из-за хребта на западе последние тускнеющие лучи. Компания из десяти человек медленно выдвинулась в сторону построек крупнейшей на Тракте фермы.

Само по себе родовое имение Ящинских представляло собой эдакий ансамбль из пары крупных строений и нескольких помельче, расположившихся вокруг главного дома, как могло показаться неискушенному взгляду, хаотичным образом. Хозяйский особняк, внутри которого забаррикадировалась семья, походил на одну из странных готических построек Старой Земли, малость непрактичных и с трудом вписывающихся в общий пейзаж дикого степного края. Так как на улице смеркалось, в доме одно за другим зажигались огнями окна. Издалека – на фоне чернеющих очертаний горной гряды – он выглядел даже немного зловеще, будто стоящий на холме дом с приведениями.

Подходить близко Ящинские запретили, и законникам с их внезапными помощниками пришлось занять позиции в автомобильном дворике, метрах в тридцати от дома. С этого места целиком просматривались западная и северная стороны фасада. Можно было, приглядевшись, наблюдать, как за зашторенными окнами двух нижних этажей мечутся из стороны в сторону, точно те самые неупокоенные души, человеческие фигуры и тени. На третьем же – последнем, не считая чердака, – свет горел только в одном из помещений. Там явно собралась настоящая гурьба: вероятно, детишки Ящинских.

Убедившись, что полиция выполнила условие не приближаться, Сай вновь связался с Давыдовым, и фермер казался уже гораздо спокойнее, нежели в прошлый раз. Его маленький серый силуэтик одновременно с тем выглянул из окна не то кухни, не то столовой. Мужчины теперь видели друг друга, как если бы вели обычную беседу лицом к лицу.

Разумеется, никакой обычной беседой тут не пахло. Не умудренный соответствующим опытом, Николай немало нервничал, и потому без зазрения совести принимал советы как от своих людей, так и от бойцов Моргунова. Главной неожиданной удачей вечера стало то, что, сочтя необходимым более не отсиживаться в стороне от конфликта, «в поле» выбрался старик Хоев. Прошедший через такое на службе, что иные назвали бы адом, он оставался спокоен и словно высечен из камня в любой жаркой ситуации. Вот и теперь Борис стоял подле молодого начальника, держа одну руку на револьвере, а другой потягивая папиросу, и время от времени метким советом направлял течение напряженной беседы в бесконфликтное русло.

Несмотря на прогресс, достигнутый за три четверти часа, говорить с Саем Ящинским, мужиком упертым и слепым до посторонних доводов, выходило совершенно непросто. Лидер фермерского клана вбил себе в голову, то ли из страха, то ли общей недоверчивости, что где-то там, за воротами его владений, кровожадная толпа ждет не дождется несправедливого суда над ними: виновниками пожара и дважды покушенцами на жизни добропорядочных соседей. Очевидно слетев с катушек, Сай при каждом удобном случае твердил про некий глобальный заговор, который против его небедствующего клана плетут неизвестные силы. Решительным доказательством своей безумной теории фермер считал то, что, несмотря на очевидность так называемой причинно-следственной связи в деле о похищении одного из его сыновей, Алека, полиция тем не менее бездействовала несколько недель кряду, пока мужчину в конце концов не обнаружили мертвым. В то же время, утверждал он, как только что-нибудь приключается с Акимовыми, законники тут как тут: летят под пули, расследуют, вынюхивают, точно ищейки, вторгаются в дома, требуют сдаться, иначе – штурм. Окончательно выйдя из себя, Ящинский заключил тираду тем, что имеет место антикорпоративная подрывная деятельность в Борей-Сити, перехват власти на Западе, да и вообще народная революция.

Его понесло в столь несуразные теории, что люди Моргунова, не одаренные, в отличие от офицеров полиции, терпением или чувством такта, стали злобно освистывать сошедшего, по их мнению, с ума фермера. Они насмехались над ним непристойным образом и требовали скорейшей сдачи, пока он, эдакий идиот, не сгубил себя и всю проклятую семейку в придачу.

Как ни старался Давыдов утихомирить бранящихся, ничего не вышло. Час медленных, как таяние полярных льдов, переговоров разом пошел насмарку.

– Да как вы смеете оскорблять человека в его же доме! – в конце концов, не выдержав, завопил Ящинский и так лихо высунулся из окна, что чуть не вывалился наружу. – Мерзавцы! В былые годы всех перестрелял бы!

Очевидно, фермер бросил это невпопад, однако люди Моргунова, заметно напрягшись, перестали скалиться и посмеиваться меж собой и схватились за оружие.

Будто мороженое в адски знойный день, прямо в руках Николая стал беспощадно таять контроль над ситуацией. Он из последних сил пытался уговорить Ящинского сдаться с миром. Однако теперь, когда цель казалась такой непостижимо близкой, ни с того ни с сего открылся второй фронт конфликта, и борейская полиция оказалась в незавидном положении. Пожалуй, в этом состоял единственный аспект привлечения миниатюрной армии Михаила Моргунова, о котором в спешке и пылу последних событий не сочли необходимым поразмыслить офицеры. Что может так выйти, в критический момент придется иметь дело не только с отстаивающими свою правду фермерами, но также с наймитами бизнесмена, отбившимися от рук в силу своей враждебности к корпоративным выскочкам.

Некоторое время этот сценарий не проявлял себя. Стоило Саю Ящинскому перейти от теорий заговора к реальным угрозам, кровопролитие стало как никогда близко к воплощению.

– Убрать оружие! Живо! – отчаянно требовал Давыдов, обращаясь к толпе и лично к ее командующему.

– Черта с два! – однако отвечала ему толпа и лично ее командующий. – Черта с два мы уберем оружие раньше, чем этот психопат не окажется в наручниках!

Эта бессмысленная перебранка повторилась несколько раз, а Ящинский все продолжал, высовываясь из окна на полтуловища, метаться угрозами в адрес осаждающих его баррикады «захватчиков» и также не помогал ситуации.

В этом замешательстве всех трех сторон пронеслась минута, затем другая, и третья, и с каждым мигом Николаю было все труднее поддерживать видимое спокойствие. Он задышал с усилием, принялся нервно дергать за ворот полицейской рубашки, впивающейся, как казалось ему, в горло, словно затянутая на висельнике петля, и уже не выпускал рукояти висящего на поясе револьвера. Спина взмокла под одеждой, равно как лоб под полями шляпы, и Давыдову приходилось постоянно протирать лицо, чтобы струящийся ручьями пот не щипал глаза.

Положение усугубляла самокритичная натура офицера. Николай крутился из стороны в сторону, как заведенный, и всякий раз, наталкиваясь на пристальные взгляды коллег и людей Моргунова, ощущал их на себе не иначе, как выражение насмешки и даже презрения к общей мягкотелости и нерешительности старшины. Только взор Бориса Хоева, казалось, не выражал ничего. Лишь потому, что старик уже давно все решил по поводу Давыдова – мол, он повидал на своем веку предостаточно законников, чтобы с первого взгляда определять, кому найдется роль на жестоких подмостках фронтира, а кому нет. Николаю там места не находилось.

Впрочем, разумеется, все это являлось не более чем плодом больной фантазии впервые оказавшегося в подобной ситуации офицера. Коллеги действительно смотрели на него, но не потому, что удивлялись или стыдились его неуверенности, но потому что чувствовали ровно то же и всего-то хотели убедиться, что не подводят старшину. В одном только оказался прав опешивший начальник: спокоен и рассудителен оставался старик Хоев. В следующие минуты его хладнокровие, вполне вероятно, спасло Давыдову жизнь.

Когда градус разразившейся перепалки достиг возможного максимума, и из людей, как из труб котельной, превысивших допустимое давление, повалил пар злобы, какое-то странное шевеление произошло в окне, соседнем с тем, из которого выплескивал словесные нечистоты Сай Ящинский. Раздернулись шторы, и кто-то поднял створку, пытаясь высунуться наружу – верно, надеялся вступиться за оговариваемого родственника или, наоборот, перехватить уже инициативу в переговорах, дабы сойтись с полицией на мировой. Неизвестный герой, однако, не успел ни того, ни другого. Он только спровоцировал переполох. Из рядов моргуновских прихвостней донеслись последовательные выкрики: «Берегись, оружие! В укрытие! Ответный огонь!», – и все вместе, игнорируя указания Давыдова, люди бизнесмена испуганно открыли пальбу по дому. Фигура в отворенном окне исчезла, а вместе с ней и Сай, и вообще снующие туда-сюда тени растворились в свету как по щелчку пальцев.

Сверху послышался детский плач, и имение разом поднялось на уши. На нижнем этаже стали подручными предметами вышибать окна и готовиться к последней обороне. Из кухни в сторону автомобильного дворика, где засели законники, практически не глядя разрядили пару револьверных барабанов. Потерявший ориентацию в пространстве и, главное, происходящих событиях, Николай еще стоял на ногах, когда прогремели выстрелы, и лишь отчаянный рывок Бориса Хоева спас молодого начальника от пули. Он толкнул Давыдова в грудь, и офицеры вместе повалились на землю, глотая поднявшуюся пыль, но зато, закрытые корпусом одной из фермерских машин, остались целы и невредимы. Николай только ударился затылком о дверцу автомобиля, и его так хорошо встряхнуло, что даже привело в чувства.

В следующий момент Давыдов уже сидел на земле, прислонившись к кузову спиной, и помогал, вполне вероятно, спасшему его коллеге принять схожее положение. Он оглядывался по сторонам и видел теперь все ясно и ощущал, что уверенность, если не возвратилась к нему, то, во всяком случае, целиком и полностью оказалась перекрыта инстинктом самосохранения, а также долгом перед подчиненными, которых он лихорадочно отыскивал глазами. Времени много не понадобилось. Едва прогремели выстрелы, Камилла с Мининым отскочили на край дворика, за жестяную цистерну. Они укрывались теперь метрах в восьми от сидящих на земле старшего офицера и Хоева.

На противоположной стороне дворика прятались люди Моргунова. Вконец наплевав на присутствие офицеров полиции, они по очереди обстреливали первый этаж особняка, помогая товарищам занять выгодное для атак положение. Прихвостни бизнесмена, – который как знал, что не стоит лезть в это дело самолично, – все до последнего являлись бывалыми участниками вооруженных стычек. Они действовали даже слаженнее отряда законников.

Все же с приходом в себя Николая к полицейским пришло подсознательное понимание того, как следует действовать. Стремительно перегруппировавшись, пока Ящинские занимали позиции у разбитых окон и, верно, уводили детей в дальнюю часть особняка, они подобрались за счет укрытий так близко к дому, как только представлялось возможным. Из-за грузовика, за которым спрятались Давыдов с Камиллой, даже насквозь просматривалась через окно кухня и часть обеденной комнаты. Пускай укрывшихся там Ящинских все равно было не видать.

Вопреки надежде, даже Николай теперь отдавал себе отчет, что продолжению диалога не случиться ни в каком виде. Пустив несколько очередей по моргуновским «миротворцам», Ящинские четко дали понять, что станут отстаивать право на справедливость до самой своей смерти. Во всяком случае, так за семью решил Сай. С того самого мига, как он исчез в проеме при первых выстрелах, от него не исходило ни звука. Хотя, совершенно точно, его не ранили, потому как всякий раз, как Ящинские открывали огонь, его лысоватая макушка высовывалась из окна уже второго этажа, где он засел с охотничьей винтовкой в обнимку. Очевидно, глава семейства жаждал отмщения за сыновей и нападки со стороны так называемых заговорщиков. Он был готов подставить под удар весь род, лишь бы добиться параноидальной своей цели.

Воспользовавшись коротким затишьем, Давыдов собрал товарищей в укрытии:

– Дороги назад нет! – сказал он, проверяя, дополна ли заряжен револьвер. – Мы сейчас в таком положении, что будем отстреливаться, пока с одной стороны не кончатся люди!

Камилла с первым помощником никак не отозвались, а Хоев, зажимая губами патроны для ружья, лишь фыркнул.

– Предлагаю следующее! – покачав головой, продолжил Николай. – Кретинов, которых притащил Моргунов, не переубедить сложить оружие! Так что применим их как отвлекающий фактор! Сечете? – нервно подмигнул он.

– Поняла! – внезапно бросила Леонова. – Позволим перестреливаться с Ящинскими на расстоянии, а сами проберемся в дом!

Первый помощник, быстро выглянув из укрытия, тотчас упал на одно колено.

– Тяжело будет, но я согласен! – сказал Антон. – Прорвемся внутрь и пресечем бардак на корню, пока эти безумцы не устроили в морге перенаселение! Верно, босс?

Давыдов ничего не ответил и только поглядел искоса на Бориса Хоева. Старик зарядил в ружье последний патрон и кивнул, мол, считает план сносным, хотя и опасным.

Лишь тогда начальник вымолвил:

– Решено. Выступаем при первой возможности.

Несколько минут потребовалось борейским офицерам, чтобы собраться с духом. Лишь только люди Моргунова с Ящинскими сделали передышку в своей обоюдной бессмысленной канонаде, полицейские рванули с места поперек дворика. Они понеслись к восточной стороне имения, откуда не только не велся огонь, но где также располагался черный ход. В последний момент, конечно, решили, что Хоев сделал уже предостаточно этим вечером, и ни к чему ему рисковать в подобных маневрах. Борис остался в укрытии, и, когда сослуживцы выскочили на открытое пространство перед особняком, залпом из ружья оставил стремительную перебежку незамеченной противником.

Первая часть до безумия опасной задумки, таким образом, была осуществлена, однако ни Николаю, ни Камилле, ни Минину это не внушило особой уверенности. Они подобрались вплотную к дому и теперь могли слышать, как яростно внутри переговариваются члены семьи Ящинских. Во дворе их перекрикивания из комнаты в комнату почти полностью поглощались грохотом взрывающихся с обеих сторон выстрелов. Тут же, под окнами, слова звучали четко, и у офицеров холодок бежал по спинам – до того страшен и праведен был гнев этих людей.

Давыдов двигался во главе миниатюрного отряда и, хотя старался не забивать голову сторонними мыслями, тем не менее невольно удивлялся, откуда взялось столько ненависти в этих мужчинах и женщинах, доселе знавших лишь мирный быт земледельцев. Неужто это все Сай Ящинский, думал он, и его опутывающие, ядовитые, словно дикий плющ, речи? Неужто до того можно заговорить людей, чтобы они поверили в любую белиберду, которую ты, быть может, придумываешь на ходу? Не бывает, тут другое, истерично нашептывал себе Николай, аккуратно шаг за шагом подбираясь к заднему крыльцу.

Пальба на обратной стороне между тем не прерывалась ни на миг, и, воспользовавшись очередным оглушительным раскатом выстрелов, офицеры поднялись по скрипучим ступеням к двери. Как на всех фермах края, черный ход у Ящинских даже не на что было запереть, так что легкая манипуляция со створкой, и полицейские уже, не дыша, пробирались по коридорам первого этажа. Они старались рассредоточиться в доме так, чтобы накрыть отстреливающихся одним махом. Минин с Камиллой направились вглубь кухонных помещений, откуда по двору велся основной огонь, а Давыдов свернул к лестнице наверх. Он надеялся лично пришпорить слетевшего с катушек главу клана.

Первый десяток метров и столько же ступеней Николай преодолел без приключений. Лестница на второй этаж вела огромная и витиеватая, – словом, совершенно непрактичная, – а на середине она расходилась надвое, будто прошитый лезвием лист бумаги. На этом широком пространстве, пускай и не слишком освещенном, офицер оказался как на ладони. Он старался двигаться вприсядку, словно бы крадучись. Делал это инстинктивно, хотя полагал нелепым, и неожиданно ставка на осторожность сыграла. По коридору верхнего этажа, пересекающему лестничный пролет, пробежали четверо с оружием. Лишь каким-то чудом затаившийся в тени законник оказался не замечен.

Чувствуя, что сердце вот-вот пробьется через грудную клетку и само выскочит наружу, Николай стремительно вбежал по ступеням и оказался перед дверью небольшой спальни. Там, спрятавшись за сорванным с кровати матрасом, обстреливал дворик очередной остроносый и краснолицый Ящинский. Мужчина как раз отвернулся от окна, чтобы перезарядить ружье, но налетающего на него офицера заметил слишком поздно, чтобы даже вскрикнуть. Громадный сапог Давыдова на полном ходу вмазал по недоуменной физиономии, и вмиг обмякшая туша с грохотом повалила стоящую в углу этажерку и горшок с цветами. Весь измазанный землей и с сотрясением, стрелок больше не представлял угрозы.

Николай позаимствовал оружие и спрятался за отворенной дверью комнаты, опасаясь, что на шум явится подмога. В ту же секунду отчетливо послышались очереди выстрелов на первом этаже, – это Антон с Леоновой, подумал начальник, – и две пары ног устремились из конца коридора в сторону лестницы, явно норовя проскочить мимо. Идеальная возможность просочиться еще дальше по этажу, к Саю Ящинскому. Однако старший офицер решил, что не станет вот так подвергать коллег лишней опасности. Он инстинктивно выбросился из-за двери ровно в тот миг, как топот показался наиболее громким, и огрел одну из выросших перед ним фигур прикладом по затылку. Парня закрутило на месте, и тот, с хрустом вписавшись в стену лицом, повалился на пол, точно кегля. Из расквашенного носа брызнула кровь – иной раз и от ножевого ранения случается меньше.

Второй фигурой оказалась молодая девчонка: ровесница Камиллы – еще вчера ребенок. Перепугавшись Николая, будто наступления судного дня, она выронила маленький револьвер и, завопив от ужаса, понеслась вниз по лестнице. На середине спуска ее, впрочем, перехватила возникшая из ниоткуда Леонова. Офицер показала в сторону кухни, и признав капитуляцию, девчушка на всех порах понеслась в обозначенном направлении.

Давыдов сгреб отнятое у парочки оружие в угол и в изумлении застыл. Только теперь, наблюдая краем глаза за тем, как Камилла не спеша поднимается по ступеням, Николай вдруг осознал, что над фермой висит тишина. На улице раздавались грозные вскрики моргуновских вояк, однако в самом доме не было слышно ничего, не считая приглушенного детского плача, едва доносящегося с чердака. Вот уже пару минут не раздавались выстрелы.

– Первый зачищен, – гордо доложила Леонова, едва поравнявшись с начальником. Она, не скрывая задорной и немного нездоровой улыбки, заметила, что пришлось подстрелить пару человек, зато остальные сдались сами. – Антон выводит всех наружу, – заключила девушка.

Николай, однако, нахмурился и поглядел сначала в одну сторону длинного коридора, а затем в другую. Он остановил выбор на том направлении, откуда выскочили молодые люди, и приготовил револьвер. Старшина показал Камилле, чтобы она следовала за ним.

Офицеры осторожно преодолели метров пятнадцать по узкому темному пространству, заглядывая в отворенные двери спален и уборных, однако все помещения пустовали, потому как окна смотрели не во двор. Всюду на стенах попадались вперемешку развешенные картины и цифрографии. Всякий раз, искоса наблюдая за их с Милой мутными отражениями в экранах, Николаю становилось не по себе.

Наконец длинный проход увенчался роскошными створками самой крупной, очевидно, хозяйской почивальни. Они не были затворены достаточно плотно, и сквозь образовавшуюся щелку, пропускающую в окутанный мраком коридор полоску света не шире большого пальца, Давыдов, подошедший первым, смог разглядеть очертания лежащего на полу человека. Он не мог достоверно определить, жив тот и притаился или попросту мертв, потому зна́ком показал Камилле, что стоит быть начеку. Они одновременно потянули каждый за свою сторону двери и, выставив револьверы вперед, ворвались в помещение.

Осмотрительность офицеров оказалась напрасна. В человеке, которого старшина видел через дверь, Камилла тотчас опознала дочь Сая Ящинского. Девушка лежала мертвой. Отец ее также был в комнате. Раненный в живот, он жался к придвинутому к окну в качестве укрытия комоду и даже не пытался остановить несовместимой с жизнью потери крови. Николай сразу понял, что старик окончательно выжил из ума. Безвольно корчась на полу, он не спускал глаз с убитой дочери и все твердил, что антикорпоративные заговорщики пытаются разрушить то, что их семья возводила на протяжении многих поколений. Мол, необходимо раз и навсегда показать, кто на Западе хозяин, иначе им в будущем не будет житья. Он то ли не понимал, что уже несколько минут говорит с хладным трупом, то ли понимал, однако, обезумев, продолжал настаивать на своем.

В любом случае, фермер даже не заметил, как Давыдов, подойдя, вырвал из его рук все еще заряженное ружье.

– Несчастная, – тем временем, аккуратно положив дочь Ящинского на спину, молвила Камилла. Старшина обернулся, и она показала на пулевое ранение аккурат под левым глазом: – Видно, кто-то из людей Моргунова. Зачем вообще было лезть?

– Ты ее знала? – растерянно переспросил Давыдов.

Леонова демонстративно замотала головой.

– Диана знала, – сказала она через паузу. – Частенько встречала ее у них дома. Никогда бы не подумала, что она способна взять в руки оружие. Проклятье, она единственная дочка у Ящинского! – вскрикнула Камилла и глянула на главу семейства, хотя тот вряд ли осознавал, что в помещении есть еще кто-то, кроме них с дочерью.

Николай зачехлил револьвер и разочарованно вздохнул. Он хотел было ответить, что, наверное, девушка искренне верила в правоту отца и всей душой в его намерение отстоять во что бы то ни стало честь семьи, на которую покусились некие только Саю ведомые силы. Но не сумел выдавить из себя ни слова. Просто потому что любые слова, оправдывающие людей, в этот вечер взявших оружие по приказу безумного родственника, звучали в голове Давыдова неизбежно как объяснение тем, что все шаги были предприняты не напрасно, и в этом имелся пускай извращенный, но искренний порыв.

Николай не мог произнести это вслух. Не желал произносить. Потому как не верил ни одному своему же слову. Не было, по его мнению, в случившемся никакой искренности, а все жертвы, к которым привели события последнего часа, оказались абсолютно напрасны. Теперь и за пожар некого осудить, если вдруг вскроется, что это дело рук Ящинских. И за нападение на Акимовых некому ответить, ведь единственный человек, который смел отдать оба приказа, умрет скорее, чем доберется до больницы.

– В чем, вашу мать, смысл? – зачем-то вслух вопросил Давыдов, но Камилла все равно не слышала его и промолчала.

Николай поглядел на истекающего кровью Семена Ящинского и подумал, что, может, оно и к лучшему, что он не переживет этот вечер и стремительно опускающуюся на западный край ночь. Даже более того – умрет в таком больном бреду, что даже не осознает, какую с его семьей трагедию сотворили события последних недель. До самого что ни на есть финального мига искренне полагая, что был прав касательно всего, что затевалось за его спиной.

Презрительно фыркнув, Давыдов решил не дожидаться последнего вздоха безумца. Он окликнул в окно Хоева и стремглав вылетел из комнаты.

26

Ломая вековые традиции своенравного западного региона, известие о кончине Семена Ящинского, а также его дочери и племянника в перестрелке на ферме «Гнилой Дуб» не просто не взбудоражило борейскую общественность, но успокоило вышедший из-под контроля пыл последних недель. Позволило сосредоточиться на насущных делах, вернувшихся в народное расписание с долгожданным наступлением лета.

О случившейся коллизии с участием законников и «бравых» помощников Моргунова в том же «Пионере» посудачили от силы пару вечеров. В конечном счете пришли к мнению, что раз ситуация со слетевшим с катушек лидером фермерского клана норовила совсем выйти из-под контроля, пресечь ее следовало любым доступным способом – пускай ценой нескольких невинных жизней. Теперь, говорили в городе, когда власть Сая над семьей и корпоративным хозяйством разойдется по нескольким рукам, возможно, впервые за многие годы Ящинские сумеют применить ее с куда более существенной пользой, нежели просто на учинение козней соседям и ряду независимых предприятий с Треугольника.

Отнюдь не циничное отношение большинства резидентов Борей-Сити к случившейся трагедии поразило Николая Давыдова. Пожалуй, гораздо большее недоумение малоопытного старшины вызвал тот факт, что ни один человек, вскоре встреченный им, не высказал дурного слова в адрес учинивших перестрелку наемников. Подробности их вмешательства не остались в секрете от народа. Каждый, до кого доходили вести, знал, что первыми именно они открыли огонь, ослушавшись приказа полицейских. Это поразительное умение фронтирцев закрывать глаза на проявления неоправданной жестокости оскорбляло Николая до глубины души.

Тем не менее, внемля совету старика Хоева, да и первого помощника, старший офицер вынужден был пойти на поводу у мнения толпы. То есть оставить ситуацию так, как она есть, чтобы вновь не испортить непосильным трудом добытого равновесия.

Между тем через полнедели после печальных событий Николая пригласили на ужин с участием мэра Леонова, возвратившегося из очередного вояжа по соседним городам и весям.

Они готовились повстречаться впервые с того дня, когда в фермерском конфликте был сыгран финальный аккорд. Старшина не имел ни малейшего представления о том, как именно Леонов воспринял заставшие его в пути вести. Он не мог дождаться назначенного вечера.

Сама противоречивая фигура градоначальника отныне Давыдова не беспокоила. Когда положение в городе устаканилось, и работа свелась по большей части к обработке данных из каньона, у Николая появилось более чем достаточно времени обдумать отношение ко многим сомнительным аспектам жизни на Западе. Среди прочего он взял с себя слово, что на этот раз не станет обижаться, если реакция слабохарактерного мэра покажется ему недостойной.

Торжественный вечер, в рамках которого начальнику предстояло пересечься с Сергеем Леоновым, был приурочен к открытию фермерского сезона. Скромные семейные посиделки проводили у себя родители Камиллы, то есть та ветвь рода Леоновых, которая была далека от политических игр, но зато добилась немалых успехов в том, что касается простого народного радушия. Пожалуй, Давыдову, как никогда с момента прибытия, именно теперь было полезно, словно лекарство, принять дозу уюта домашнего очага – атрибута спокойной жизни, которого он был лишен задолго до вынужденного переезда на Запад. Еще даже не зная, что встретится на вечере с градоначальником, Николай без раздумий принял приглашение. Равно как первый помощник, который также обещал вытащить из дома невесту.

Был вторник, около восьми часов. Очередной до безобразия душный день стал сдавать позиции в бою с наступающей с востока тьмой. Трое молодых людей вышли из больницы, где навестили Илью Князева, а также Марка, практически переехавшего в палату к близнецу, и не спеша направились на юг от центральной площади к дому Леоновых.

Двухэтажная постройка, в которой снимали жилье родители Камиллы, едва дотягивала до чести называться приметной даже на той чахлой улочке, на которой расположилась. Дела у этой ветви семьи Леоновых шли не здорово. Малозанятная должность в транспортной службе, полученная отцом Камиллы не без помощи благодетельного брата, отражалась в том числе на неспособности перебраться ближе к центру. Не удивительно, подумал Давыдов, когда троица подходила к дому, что девушка, получив должность в полиции, скорее съехала от родителей. Квартал, в котором проживали эти Леоновы, казался той еще дырой.

С другой стороны, при всей очевидной неудачливости на броском фоне родственников, родителям Камиллы нельзя было отказать во врожденном шарме: несколько старомодном, но притягательном и уютном, словно шерстяной плед. В этом смысле они, вне всякого сомнения, являли собою полную противоположность ворчливым и вечно задумчивым политиканам под предводительством Сергея Леонова. Не успели гости управиться с коктейлями и добраться до основных блюд, как Николаю уже казалось, будто он знает хозяев бесконечно давно. До того легко и непринужденно было держать себя с ними, перебирать одну за другой глупые, однако занимательные темы разговоров, пересказывать странности и не опасаться, что тебя немедля пристыдят за неподобающую несерьезность. В какой-то момент вечера, когда дело уже дошло до горячего, тостов и взаимных поздравлений, Давыдов даже поймал себя на том, что здесь и сейчас, у Леоновых, ощущает себя дома. Будто человек, отыскавший оазис блаженного уюта в краю, доселе обращавшемся с ним непреклонно холодно. Николай пытался донести эту мысль до Камиллы и ее милой матушки, которая была безгранично добра к нему, но раз за разом не находил нужных слов, чтобы объяснить всю глубину чувств.

Он вышел из-за стола даже несколько разочарованный тем, что не в состоянии описать, сколь много эти люди невольно сделали, чтобы помочь пережить период глубокой рефлексии, традиционно наступающий после некоего травмирующего опыта.

Неловкое чувство совсем скоро улетучилось. После трапезы без того тесный семейный кружок незаметно разбился на более мелкие компании. Оставшись на заднем дворике с мэром Леоновым и первым помощником, Давыдов, подышав свежим вечерним воздухом, протрезвел и сделался по-прежнему серьезен.

Стоит заметить, вовремя. Едва собеседники расположились в садовых креслах, доселе непринужденная болтовня стала перетекать в русло беспокойного дискурса. Чуть раньше оно могло неприятно застать Николая врасплох.

– Признаться, я был сражен, когда меня в дороге нагнала весть о случившемся, – после некоторой паузы первым заговорил градоначальник. По одному тону речи становилось ясно, что прежней застольной развязности в новом разговоре места нет. – Лично я был убежден, что ничем иным история не кончится. Просто надеялся, судьба смилуется над нами.

Минин тяжело вздохнул и поглядел на начальника, очевидно, имея в виду, что первое слово со стороны полиции должно остаться за ним.

– Я тоже признаюсь, – тогда, сложив руки на груди, вымолвил Давыдов. – Минин тому свидетель, был определенный момент, когда я посчитал: мы всерьез оплошали, не надавив на фермеров в самом начале. Мол, пойдя на поводу у устава, пустили ситуацию на самотек. Но я ошибался. Саем Ящинским руководил отнюдь не здравый смысл. Мы сделали максимум того, что могли, чтобы не дать конфликту перекинуться на остальной город.

– Нет смысла гадать, как все могло б обернуться, поступи каждая сторона иначе, – как бы согласился Антон.

Леонов тяжело откинулся в кресле и насупился.

– Слышал, там случилась настоящая бойня… – недовольно вымолвил он.

– Случилась. Люди Моргунова… – Николай осекся, но решил все-таки сказать правду: – Они здорово удружили, но сначала все попортили. Мы рассчитывали на мирное разрешение конфликта, но их, если можно выразиться, горячность… перечеркнула все старания.

Минин позволил себе перебить старшину:

– Принять помощь не было ошибкой, – вымолвил он. – Ситуация могла накалиться без их участия, а так мы сумели воспользоваться подмогой, чтобы остановить Ящинских.

– Взять Сая живым вам не удалось, – все еще угрюмый, пробурчал градоначальник.

Давыдов понимающе развел руками:

– Увы, эти люди слишком рьяно отстаивали свои права. В перестрелке погиб не только старший. Также его дочь и один из племянников.

– Бесчисленное семейство, клянусь, – покачал головой Леонов. – От них не убудет.

Первый помощник с Николаем, нахмурившись, переглянулись.

– Господин мэр? – недоуменно переспросил старший офицер.

– Ой, не глядите, будто я грешник среди святош, – резко махнул рукой градоначальник. – Нашлись моралисты! – У Леонова раздулись ноздри. Было видно, что он немало напрягся. – Я не говорю, мол, хрен оно с тем, как вышло, и «здоровья погибшим». Просто надо признать: корпоративные фермеры в последнее время отбились от рук. Думают, коли их поддерживает Большое Кольцо, закон им не писан. А выясняется, что вполне писан, они давай скопом во все тяжкие, ей-богу, господа.

– Хотите сказать, поделом? – осторожно спросил Антон.

Градоначальник взбешенно уставился на молодого офицера, однако скоро осознал, что сам не верит своей напускной оскорбленности. Леонов насмешливо фыркнул и проговорил:

– Открыто я, разумеется, так не выражусь. Лишь скажу, что они сами отчасти виноваты в случившемся. Разве нет? Я не только про тот злополучный день говорю…

– Не понимаю, – замотал головой Давыдов.

– Отчет пожарного управления, – пояснил Сергей. – Я отбыл по делам и, чес-слово, не передал последние сводки по «Большому Рогу». Виноват. В конечном счете правы оказались народные сплетни. Как вам такое? – ни с того ни с сего рассмеялся Леонов. – Кто-то серьезно постарался, чтобы подумали на несчастный случай, но имел место поджог. Преступление.

Минин покачал головой и вполголоса выругался – правда, как всегда, интеллигентно.

– Но мы не можем утверждать, что это сделали Ящинские, – меж тем, покосившись на первого помощника, заметил Николай.

– Ясное дело, – согласился градоначальник. – Да и кто подтвердит или опровергнет эти домыслы, когда не осталось ни Сая, ни старших детей? Не бабы ведь, на которых взвалилось фермерское хозяйство? Думаю, нужно оставить их в покое, – вздохнув, бросил Леонов.

Старший офицер с Антоном снова переглянулись. Не в последнюю очередь они ждали встречи с градоначальником, потому как надеялись узнать мнение администрации по поводу того, что теперь, когда топор войны между Акимовыми и Ящинскими зарыт, последних стоит отпустить на все четыре стороны.

Все же права́ народная молва, говоря, что, перешедшее в руки сразу нескольких новых владельцев, наследие Сая, вполне вероятно, отныне принесет городу гораздо больше пользы. Во всяком случае, дела не будут обстоять, как последние пятнадцать лет, когда своенравный лидер фермерского клана, не приемлющий иного порядка, кроме корпоративного, действовал исключительно в интересах невидимых боссов из Большого Кольца.

Досадно было бы не использовать сложившиеся обстоятельства для улучшения жизни поселения. Для этого, как казалось полиции и Николаю лично, стоило дать выжившим членам семьи Ящинских идти своей дорогой.

Несколько настороженно старший офицер переспросил у мэра:

– Правильно ли понимаю, господин Леонов: вы считаете, лучше отпустить ситуацию? Не преследовать Ящинских в связи с открывшимися фактами?

– Это исключительно мое мнение, – не сразу отозвался градоначальник. – Я опираюсь на многолетний опыт работы с вашим предшественником, и, чес-слово, мне кажется, это один из тех моментов, когда лучше пойти на компромисс ради общего блага. Поддержи, Минин, – обратился он к первому помощнику.

Впрочем, Антона не требовалось убеждать принять эту сторону:

– Согласен, господин мэр. Мы обсуждаем эту опцию вот уже пару дней.

– Тогда решено, – всплеснув руками, подытожил Николай. – Попробуем сгладить углы и поглядим, что выйдет.

Теперь уже Леонов с Мининым многозначительно переглянулись. В этот миг Давыдов сильнее всего с заступления на должность напомнил старшину Василия Громова.

Сойдясь на том, что таковому нехитрому плану по извлечению выгоды из невыгодных обстоятельств стоит дать шанс, к теме конфликта фермерских семей больше не возвращались. Неприятный разговор уже вскоре вернулся к прежнему состоянию, когда каждый, независимо от наполнения беседы, думает о чем-то своем и болтает скорее на автопилоте.

Пока Леонов страстно повествовал о путешествии на север фронтира, допуская теперь гораздо больше пикантных подробностей, нежели он мог позволить перед супругой, Николай размышлял по большей части о том, что, раз буря окончательно стихла над Борей-Сити, самое время влиться наконец в неспешный ритм местной жизни. Задуматься о будущем, которое его ждет, если ближайшие месяцы не принесут кардинальных перемен. Потом первый помощник стал рассказывать, как участие в перестрелке заставило всерьез пересмотреть взгляды касаемо помолвки с Дианой. Сказал, пришло время сыграть ожидаемую всеми свадьбу. И уже Леонов, в свою очередь, кивая и поддакивая молодому человеку, принялся раздумывать о своем, мэра, наследии: не должно так случиться, чтобы ссора между фермерами, пролившая немало крови, осталась определяющим событием на его управленческом веку. В конце концов Давыдов взял слово и стал вспоминать былые – еще недавние, но такие далекие – времена жизни в Большом Кольце и все вещи, по которым скучает, а Антон Минин, делая вид, будто рассказ старшины интересен ему, на самом же деле думал, что им с начальником в скорейшие сроки необходимо собраться с духом и отыскать замену Илье Князеву. Тот, очевидно, если даже выйдет из комы, уже никогда не облачится в полицейскую форму.

Разговор в конце концов проделал полный круг, и право голоса возвратилось к Сергею Леонову. Его рассказ про забастовку магнитнодорожников в ряде северных городов внезапно перебил рокот Давыдовского коммуникатора. Николай, огорченный не столько тем, что была испорчена занятная история градоначальника, а что звонок оборвал его самого́ на полумысли о загадочной певице Бобби, с которой они давненько не сталкивались, недовольно взглянул на экран и покачал головой. Звонила все еще дежурящая близ каньона Максим – уже третий раз за смену и, верно, сто тысячный за те дни, что прошли с перестрелки. С тех пор, как ситуация с противостоянием фермерских семей разрешилась, своенравная девушка вела себя еще более чудаковато, чем обычно. Она звонила бессчетное число раз на дню: то старшине, то Минину, то Камилле, – и всякий раз с какой-нибудь ерундой, вроде того, что один из синтетиков-ищеек не вернулся на плановую дозарядку, а потом выяснилось, что он сорвался в ущелье и заглох на полпути в позе карабкающегося по склону не то человека, не то паука. Поначалу Давыдов полагал, что Максим компенсирует отсутствие при штурме имения, где, она чувствовала, ее не хватало. Затем старший офицер решил, что девушке просто наскучила возня с андроидами и предложил Камилле подменить ее. Макс наотрез отказалась, заверив, что никто, как она, не почувствует себя на пустоши в своей тарелке, и все согласились. В конечном счете Николай решил, что проще отвечать на бесконечные звонки и бессмысленные доклады, нежели гадать, что с Максим не так, и как это исправить.

Он отвечал. На каждый звонок до этого самого вечера в гостях у Леоновых. Отвечал из дома, из управления, из «Пионера», будучи в пути куда-нибудь по делу. Но почему-то сейчас, сидя на заднем дворике поздним, но все еще теплым вечерком, выслушивая очередной из ряда вон чванливый рассказ градоначальника, Давыдов не подумал поднять трубку. Скорее всего, не хотел рушить сложившегося ощущения семейного покоя, которое всецело поглотило его и опьянило, как не сумело даже домашнее вино.

Тем не менее, стоило коммуникатору стихнуть в кармане, странное чувство кольнуло у Николая в груди, словно умудрился пропустить единственный вызов, который действительно стоил ответа. Он совершенно не удивился, когда в дверном проеме, выводящим с веранды во двор, уже через минуту показалась фигура Камиллы. Девушка оставалась в тени, но Давыдов, единственный сидящий лицом к дому, сразу узнал ее: высокую и вечно напряженную, словно согнутый прут. Что-то странное теперь было в Леоновой. Редкая неуверенность, как будто она мыслями вернулась на ферму Ящинских, в ту самую комнату, где они обнаружили Сая и его дочь. Этот момент, когда Камилла опустилась над телом и поняла, кто это, был единственным за все время, чтобы Николай наблюдал коллегу обескураженной, под властью обыкновенного первобытного ужаса, как все смертные.

Леонова между тем ступила вперед, и на появившемся в свете наружных фонарей лице Давыдов легко прочитал подтверждение своему предчувствию. Девушка вытаращилась перед собой, но в то же время куда-то в пустоту; была растеряна, точно не понимала, где находится. Мужчины уставились на нее: с общим гложущим чувством, что случилась очередная беда.

– Максим звонила, – пробормотала тогда Камилла, проглатывая окончания слов. – Они отыскали Громова. Тело. Мертв. Убит, – пролепетала она уже вполголоса.

Весь город перешел на шепот на этих словах, которых не мог слышать.

Во всяком случае, никогда Борей-Сити не казался Николаю таким тихим местом, как в вечер, когда завершились поиски начальника полиции Василия Громова.