Последний контакт 3 (СИ)

Глава 3

Дмитрий Павленко тем временем размышлял над смыслом такого понятия, как выбор. Жизнь, рассуждал он, по сути своей есть череда событий, в которых нам приходится делать тот или иной выбор. И не всегда от правильности выбора зависит то, как сложится именно твоя судьба — зачастую твой выбор влияет и на других людей. От выбора, который предстояло сделать Дмитрию, похоже, зависела не только его судьба, но и судьба всего человечества. Но об этом позже.

Вопреки обыкновению, сейчас Павленко находился в своей каюте. А где, собственно, быть командиру БЧ-5 (главному мотористу, если говорить обывательски), когда на корабле не фурычит ни один двигатель? Да и не в двигателях была основная проблема. Помимо двигателей, из-за этого чертового амальгита, будь он неладен, из строя вышли оба реактора. А нет реакторов, нет и энергии. Резервы таяли на глазах, а на пятки наступали китайцы. Да уж, ситуация…

В общем, положение «Прорыва» виделось командиру БЧ-5 плачевным. Хотя, если уж откровенно, слово «плачевный» здесь было не совсем уместно. Оно не отображало всей глубины, всей сложности положения. Очень хотелось охарактеризовать ситуацию несколькими исконно русскими эпитетами, но от этого Павленко удерживало воспитание и, как ни странно, интрига. Если с воспитанием было все ясно — Павленко действительно выступал за чистоту русского языка и практически не употреблял бранных слов, то интрига была куда более серьезным фактором. Впервые в своей жизни он и его команда физиков-ядерщиков столкнулись с ситуацией, при которой была непонятна сама физика сбоя в работе энергосистемы крейсера. Слава богу, проблему обнаружили, и довольно быстро. А вся интрига состояла в том, смогут ли они выйти из ситуации, найдут ли способ нейтрализации амальгита, блокирующего работу реакторов. Даже не так. Есть ли этот способ? Вот в чем была главная интрига.

После академии, будучи молодым лейтенантом, Павленко не раз участвовал в испытаниях различных прототипов космических двигателей на Земле — с этого, собственно, и начиналась его карьера в космическом флоте Федерации. В рекордные для службы на Земле сроки он дослужился до капитан-лейтенанта, после чего получил назначение на экспериментальную орбитальную верфь, где присоединился к работе над перспективными реакторами для ВКС. До перевода на «Прорыв» он пять лет руководил запусками новейших реакторов на гражданских судах и военных космических кораблях различных классов, а после еще три года занимался отладкой не менее десятка их модификаций. Параллельно Павленко участвовал в разработке новейших гравитационных двигателей в столичном НИИ Перспективных Движителей. В общем, несмотря на молодость, специалистом Дмитрий Павленко был отменным, и опыта ему было не занимать.

Естественно, в своей работе и ему, и его команде приходилось сталкиваться с поломками и авариями. Были в его послужном списке и случаи со сбросом стержней, и неконтролируемое расщепление вещества, и еще с десяток различных внештатных ситуаций и сбоев. Но все эти ситуации объединяло одно обстоятельство — при должном подходе к проблеме, при грамотном сборе данных, при использовании всех систем контроля и слежения и, в общем-то, говоря иначе, при использовании всех доступных современной науке способов диагностики найти источник проблемы и устранить его было делом техники.

И вот два месяца назад Павленко и его команда столкнулись с проблемой, у которой, казалось, просто не было решения. Было абсолютно непонятно, с чем именно они имеют дело, откуда ноги растут и с чего начинать поиски. От абсурдности ситуации, от ее идиотизма у Дмитрия голова шла кругом. Он понятия не имел, что мешает исправной с виду энергосистеме «Прорыва» работать в штатном режиме. Реакторы наличествовали, топливо в активной зоне никуда не делось, стержни-поглотители в конструкции присутствовали, более того, все системы диагностики выдавали информацию о том, что реакторы целы, невредимы и готовы к работе. Однако по какой-то неведомой причине реакции расщепления в реакторах не протекали. Искин «Прорыва» оказался в этой ситуации бесполезен и помочь людям ничем не смог. ИИ, казалось, искренне недоумевал: почему людям просто не включить реакторы? И вообще, ИИ «Прорыва» вел себя в последнее время как-то странно — у него появились трудности с восприятием простой логики. К примеру, когда Павленко или кто-то другой сообщали ему, что реакторы заглушены, он запускал диагностику систем и вновь выдавал свой однозначный вердикт — все в порядке, все работает, хотя было очевидно, что никаких процессов расщепления в рабочей зоне реакторов не протекает, турбины не работают, а энергия не генерируется. Складывалось впечатление, что наряду с членами экипажа искин крейсера также пострадал от массового психоза. После выяснения этого обстоятельства капитан Кольский вообще приказал деактивировать бесполезный ИИ корабля и заняться поиском проблемы вручную.

В то, что сразу два независимых ядерных реактора на корабле могли взять и просто выключиться, как, скажем, лампочка или чайник, поверить было просто невозможно — слишком уж сложной была эта техника. Но факт оставался фактом — все было исправно, все работало, но при этом ничего не запускалось и, простите уж за тавтологию, ничего не работало. Да-да, именно так — все работало, но ничего не работало. Абсурд!

Павленко раз за разом мысленно возвращался к тому дню, когда экипажу удалось вернуть контроль над собой и крейсером. Он мог с точностью до минуты воспроизвести те события, которые привели их к осознанию угрозы, нависшей над миссией.

Первыми действиями капитана Кольского после исчезновения шара было восстановление порядка и единоначалия на корабле. На это ушло целых два дня. Павленко до сих пор с содроганием вспоминал тот ужас, который открылся ему и всему экипажу после прекращения воздействия на них психотропного оружия — именно так называли между собой случившееся офицеры «Прорыва». Сомнений не было, на крейсер напали. Кто, как — это уже было другим вопросом, а в тот момент главным было восстановить порядок, оказать помощь пострадавшим и позаботиться о погибших.

В первые же минуты после исчезновения шара Дмитрию стало очевидно, что экипаж «Прорыва» все это время находился под чудовищным гнетом какого-то воздействия извне. Причем до этого момента никто этого давления не замечал. Складывалось впечатление, что воздействие на психику появилось не вдруг, а нарастало постепенно, осторожно и планомерно усиливаясь — от часа к часу, изо дня в день. Такой плавный переход от адекватности к безумию мог заметить лишь очень уравновешенный человек с развитой самокритикой. Кто-то из офицеров на корабле понимал, что происходит, кто-то чувствовал, но не мог объяснить, но большая часть экипажа просто сходила и, в конце концов, сошла с ума. Люди даже не заметили этого перехода от ясности ума к полнейшему безумию.

Павленко покинул свое убежище в смотровой рубке только после приказа капитана всему офицерскому составу собраться на мостике. По селектору голос Кольского звучал уверенным, а сам капитан (если такое вообще возможно понять на слух) — адекватным. Павленко решил тогда, что если уж даже капитан пришел в себя (а все прекрасно помнили, что эпидемия безумия началась именно с него), то вкупе с теми ощущениями, что испытывал сам Дмитрий, можно было сделать вывод о том, что самое страшное позади. Как же Павленко тогда ошибался!

Путь всего в несколько сотен метров от смотровой рубки до мостика он запомнит на всю оставшуюся жизнь. Погруженный в полумрак аварийного освещения корабль был похож на пристанище призраков или на декорацию к фантастическому хоррор-триллеру. Повсюду на полу лужи крови, перепачканные ею же переборки, кремальеры и даже потолки — как выяснилось позже, это было последствие резни, которую устроил один из коков простым кухонным ножом. На полу Павленко попадались отрубленные или отсеченные части тела: пальцы, кисти рук, какие-то внутренности. Попался даже раздавленный глаз — и это в относительно пустом коридоре, ведущем к смотровой рубке. Картина жилого отсека, где в обычное время концентрировалась большая часть экипажа, была и вовсе ошеломляющей. Откуда-то доносился протяжный женский плач, из разных отсеков и помещений ему вторили стоны раненых, крики связанных по рукам и ногам людей, мольбы о помощи. С особо буйными психопатами та часть экипажа, которая еще сохраняла крупицы разума, особо не церемонилась. Их либо устраняли физически, зачастую с той же жестокостью, с которой психопаты нападали на людей, либо вырубали и связывали. Сейчас же эти связанные люди молили о пощаде, просили развязать их и дать возможность хоть как-то помочь раненым. Ужас положения был в том, что каждый из обезумевших после возвращения контроля над собой прекрасно помнил о том, что и как он творил. Освобождать их, естественно, никто не спешил, опасаясь рецидива наведенного извне сумасшествия, или, того хуже, уже реального безумия. Мало какая психика спокойно примет и перенесет тот факт, что еще пару часов назад ты представлял собой маньяка-убийцу или насильника.

Павленко то и дело натыкался на тела матросов, реже — офицеров и гражданских. Погибших и раненых было много, очень много. Постепенно коридоры жилого отсека начали заполняться. Словно находясь в бреду, озираясь по сторонам, пугаясь каждого шороха, по палубам и коридорам туда-сюда сновали растерянные люди. Весь корабль, казалось, одномоментно пробудился от жуткого кошмара, и не все еще верили, что страшный сон позади.

На полу возле камбуза Павленко наткнулся на полуголую девушку. Она недвижимо сидела, прислонившись спиной к переборке, и смотрела в одну точку. Лицо ее было в крови, один глаз полностью закрывала огромная гематома, а во рту, кажется, недоставало зубов. Трусиков на ней не было, остатки формы свисали изодранными лоскутами, почти ничего не прикрывая. Павленко заметил кровь в промежности и жуткие синяки на ее бедрах. В истерзанной жертве он узнал их штатного психолога. Она еще дышала, но никак не реагировала на обращенную к ней речь. Павленко поднял безвольное тело на руки и отнес к медпункту. Долго стучал в закрытую гермодверь лазарета, звонил по внутренней связи, но ему никто не отвечал. Как оказалось, с началом беспорядков начмед Ратушняк принял решение полностью изолировать медицинский отсек. Все то время, пока Павленко пытался докричаться до медиков, он думал о судьбе Варвары Касаткиной. Послушала она его или нет? Заперлась ли в своей каюте? Жива ли?

Наконец дверь в медицинский отсек отворилась, и навстречу Павленко вышел майор Ратушняк собственной персоной. Выглядел офицер медслужбы не лучшим образом, однако по его поведению уже чувствовалось — мужчина в себя пришел и начал действовать. Передав с рук на руки раненую девушку-психолога, Павленко краем глаза окинул вотчину начмеда. Картина не сильно отличалась от таковой в жилом отсеке. Раненые на полу, раненые в палатах. Кровь, кровь и еще раз кровь — она была практически везде. Санинструкторы и медсестры уже оказывали пострадавшим помощь, однако им, и это было очевидно, просто не хватало рук.

— Я пришлю кого-нибудь из личного состава… — шепнул Ратушняку Павленко, понимая, что в первую очередь на корабле нужно оказать помощь пострадавшим. Майор Ратушняк только головой кивнул, а затем медленно развернулся и унес пострадавшую в недра лазарета. Павленко же отправился дальше.

Он понимал, что сию минуту его на мостике никто не ждет. Только сейчас осознал, как сильно устал. Такую усталость в книгах описывают эпитетом «смертельная». Была ли эта усталость следствием воздействия на его психику извне или же он попросту не вывозил таких психологических нагрузок, он не знал. Единственное, чего он сейчас действительно хотел, это уединения. Хотелось закрыться от всего мира и ни в чем не участвовать, никого не видеть, ни с кем не разговаривать. Да, ему повезло, в физическом смысле он не пострадал, но в голове творилось черт знает что.

Павленко резонно предположил, что если он сам находится в таком состоянии, то, должно быть, так же себя чувствуют и другие офицеры. Кто-то наверняка получил ранения, возможно, кого-то уже и в живых нет. Остальные наверняка сами оказывали помощь своим подчиненным и организовывали работу по восстановлению порядка на корабле. У Павленко еще было время, и он решил навестить Варвару Касаткину. Девушка давно ему нравилась, скрывать это от самого себя было уже бессмысленно. Кроме того, он помнил, какими глазами она смотрела на него после того, как он спас ее от того обезумевшего матроса. Павленко вдруг понял: она знает. Она все прочла в его глазах. Поняла, что именно он испытывал в тот жуткий момент. Знал это и он сам. Знал и от этого чувствовал себя еще гаже. Неужели он такой же, как эти… Он не знал, как назвать тех членов экипажа, которым не повезло не устоять перед искушением. Она испугалась его тогда, и не факт, что ему когда-нибудь удастся вновь завоевать ее доверие.

Дмитрий был самокритичен и всегда старался искоренять свои слабости. А тут… Он остановился на месте, чтобы перевести дух. То, что с ним произошло… вернее, даже не само помутнение рассудка, а осознание оного испугало его. Он впервые понял, что не так силен, как считал раньше. Он понял, что сам себя боится, боится своих желаний и тайных страстей. Как теперь жить с этим знанием? Создавалось ощущение, что эта атака была направлена не столько на физическое устранение людей, сколько на подрыв их веры в самих себя. Сейчас Павленко отчетливо это понял. Понял и испугался своих желаний, непреодолимой волной захлестнувших его в тот страшный миг безумства.

Он вдруг со всей силы ударил себя по лицу. На мгновение в глазах потемнело, из разбитой губы опять пошла кровь. В данный момент на рефлексию и самоанализ времени нет, решил он, нужно действовать. «Плевать, — подумалось ему, — лишь бы она осталась невредима! Пусть не откроет мне дверь, пусть накричит, пусть хоть до конца дней своих боится и шарахается от одного моего вида — он примет это и переживет. Лишь бы с ней ничего не случилось…»

До каюты Касаткиной он добрался в два счета и выдохнул с облегчением — дверь была заперта изнутри. Слава богу! Есть шанс, что она уцелела! Дрожащей рукой Дмитрий нажал кнопку селектора на замке:

— Варвара Сергеевна, — хриплым, дрожащим от волнения голосом произнес он, — вы целы?

Динамик молчал. Этого можно было ожидать. Касаткина могла не слышать обращения капитана или же не могла поверить в то, что все кончено. В конце концов, она имела полное право сидеть сейчас в своей каюте, испытывая животный страх — такая реакция была бы вполне оправданной в сложившихся обстоятельствах.

— Все кончено, Варвара… — в его горле пересохло, и отчество девушки он уже выдавливал через силу, — … Сергеевна.

Получилось неуклюже, словно он не владел ни собой, ни своим голосом. Идиот, так он только напугает ее еще больше.

— Вы можете не открывать, — попытался исправить оплошность Павленко. — У себя вы в безопасности, Варвара. Просто дайте знать, что живы, что с вами все в порядке.

Тишина в динамике длилась еще с минуту. Все это время Дмитрий провел, прильнув ухом к запертой двери. Он и сам не знал, на что рассчитывал. Двери в каюты запирались герметично, ни единого звука он и не услышал бы, однако, повинуясь инстинктам, все же пытался различить хоть какое-нибудь доказательство присутствия за дверью живого человека. Кроме того, селекторы были оборудованы видеосвязью — если девушка жива, то наверняка видит его. Павленко представил себя со стороны и мысленно выругался: «Ты же сейчас выглядишь, как маньяк заправский! Ничуть не лучше того матроса!»

Он отошел от двери, попытался привести в порядок выпачканную кровью форму и вновь зажал кнопку селектора:

— Просто отзовитесь, Варвара Сергеевна. Я понимаю, вам сейчас страшно. Дайте знать, что с вами все в порядке, и я уйду. Обещаю.

Он ждал еще долгих три минуты. Просто стоял и смотрел в глазок камеры. И вот наконец на селекторе зажегся зеленый огонек.

— Со мной все в порядке, Дмитрий.

Голос девушки показался Павленко подавленным, но, услышав его, он просиял. Лицо его исказилось какой-то страдальческой улыбкой — только сейчас его отпустило по-настоящему.

«Она не пострадала, — вертелось в его голове. — Она жива и здорова!»

Он как-то глупо закивал и начал пятиться от двери, а лицо его густо залила краска смущения. Пятился он до тех пор, пока не уперся спиной в стену. «Жива, жива…» Он еще раз кивнул в глазок, зачем-то сообщил вслух, что уходит (хотя и знал, что девушка не услышит его, ведь кнопку связи он не нажимал), и действительно ушел.

Павленко знал, что на мостике командир первым делом справится о состоянии энергосистемы корабля и мерах, принятых им согласно руководству по борьбе за живучесть (РБЖ). И, раз уж с Варварой Сергеевной было все в порядке, Дмитрий поспешил на свой боевой пост. Пока шел к реакторному отсеку, пытался найти для самого себя оправдание, ведь первым делом долг и вышеупомянутое руководство (РБЖ) обязывали его возглавить эту самую борьбу за живучесть в своем отсеке. Павленко был обязан провести полную диагностику всех систем крейсера сразу же, как узнал о том, что реакторы не реагируют на команды операторов. На худой конец, он должен был озаботиться состоянием радиационного фона и герметичностью отсеков, а не навещать научного сотрудника Касаткину. Однако он все же сделал тот выбор, который сделал, и не собирался объяснять даже самому себе логику собственных действий.

К своему большому облегчению, Павленко обнаружил, что святая святых любого звездолета — реакторный отсек — пережил массовый психоз без потерь. Да, тогда он уже был в курсе того, что они потеряли доступ к системам реактора, эта информация поступила к нему перед апогеем всеобщего безумства на корабле. Однако тогда этот факт не сильно его беспокоил. В ту ночь Павленко был уверен, что до утра никто из экипажа не доживет, что миссия уже провалена, что три сотни душ на «Прорыве» обречены. Это бесчеловечное оружие, призванное полностью деморализовать людей, натравить их друг на друга, не могло быть единственным козырем инопланетян (ну, или кто там на этом шаре всем заправляет?). Самое главное они уже сделали — обездвижили врага и подавили моральный дух его экипажа. Оставалось дело за малым — расстрелять земной звездолет, и дело с концом.

Однако, даже прячась в рубке наблюдения, Павленко пытался мыслить рационально. Пытаясь заглушить собственные эмоции, справиться с навязанным психологическим давлением, он заставил себя собраться и принялся за анализ текущего положения. Разбирая ситуацию, он первым делом восстановил хронологию событий. Итоги такого мозгового штурма не обрадовали кап-три Павленко. Сперва шар выводит из строя капитана, отсекает, так сказать, голову от туловища. Обезвредив его, он приступает к воздействию на остальной экипаж, причем начинает с высшего командного состава. Павленко прекрасно помнил, как собачились между собой офицеры на мостике в отсутствие Кольского. Затем, по мере сближения «Прорыва» и шара, воздействие последнего только усиливается, и впоследствии эпидемия безумства на корабле приобретает массовый характер. С ума посходили практически все члены экипажа. Корабль потерял свою боеспособность еще тогда, когда остался без двигателей и попал в дьявольские силки невидимого гравитационного воздействия, однако шару этого показалось мало. Ко всем бедам «Прорыва» добавилось еще и психологическое воздействие на экипаж. Павленко сильно сомневался в том, что раса, способная провернуть такое, отнесется к поверженному врагу милосердно. Знают ли они вообще о таком понятии, как милосердие? Вывод напрашивался сам собой: как только «Прорыв», по сути, не представлявший никакой угрозы, приблизится к шару, гости из иного мира попросту его уничтожат. Неясным оставался лишь один вопрос — судя по всему, в технологическом плане инопланетяне были на голову выше землян и имели возможность уничтожить и «Прорыв», и «Ксинь Джи», вообще не прибегая к психологическому воздействию. Ну и зачем им тогда понадобился весь этот цирк?

Так, в своих мыслях о шаре и ситуации в целом, Павленко добрался до своей боевой части. Нужно было разобраться с энергосистемой корабля и понять, что же именно мешает нормально использовать реакторы. Доклад перепуганного, но в целом держащегося бодро вахтенного офицера, дежурившего возле энергетических установок, обнадеживал — никаких внештатных ситуаций за время боевого дежурства, по его словам, не было.

— Так уж и никаких? — изумился докладу своего заместителя Павленко, хотя и не подал вида. Весь крейсер захлебывался в крови и насилии, а тут тишь да гладь? Странно все это.

Павленко кивнул капитан-лейтенанту и замер с немым вопросом во взгляде. А молодой офицер как стоял по стойке смирно, так и продолжил стоять. Казалось, он вообще не собирается продолжать доклад. Павленко списал ступор подчиненного на последствия психоза и помог офицеру подсказкой:

— Саня, продолжай доклад, — Павленко красноречиво кивнул на задраенный коридор, за которым находились гермодвери, ведущие к пультовым комнатам и далее к обоим реакторам. Через маленькие стекла-иллюминаторы Павленко видел, что возле каждой гермодвери стояли караульные. Что ж, уже хорошо. На первый взгляд боевое дежурство в реакторном отсеке было организовано согласно уставу, но дежурный офицер почему-то никак не мог сориентироваться. Он явно не понимал, чего от него хочет начальник. Павленко догадался — его подчиненный только сейчас пришел в себя, да и то, видимо, не до конца. — Саня, — Дмитрий осторожно взял офицера под локоть, потянул его вниз и усадил на баночку, привинченную к переборке возле офицерского поста. Сам же присел на корточки перед офицером, заглянул тому в глаза и спросил, четко выговаривая каждое слово: — Что с реакторами?

— С к-какими р-реак… — каплей словно только сейчас проснулся. На Павленко он смотрел глазами, полными ужаса. Дмитрий видел, как по лицу его пробежала странная улыбка, а на лбу мгновенно выступила испарина.

— С нашими реакторами, Саня? Что с энергетической установкой? Доклад, Саня, доклад!

Павленко старался говорить ласково. Он уже понял, что дежурный офицер до этой самой секунды был не в себе. Более того, Дмитрию стало очевидно, что за время его отсутствия на боевом посту реакторного отсека ничего не происходило только по одной причине: его подчиненные все это время были просто без сознания. Нет, возможно, с виду они и выглядели бодрствующими, но только за самого себя никто в отсеке отвечать не мог.

— Ладно, сиди тут, — сдался Дмитрий, — никуда не уходи.

Павленко встал, подошел к гермодвери, ведущей в главный коридор реакторного отсека. На терминале возле двери он ввел несколько команд и проверил радиационный фон — так, на всякий случай проверил: будь на корабле утечка радиации, первым в дело вступил бы искин корабля и объявил тревогу. Радиационный фон был в норме. Павленко отпер гермодверь своим ключом и вошел в отсек. Как он и ожидал, появление старшего офицера никто в отсеке не заметил. Оба матроса, дежурившие возле гермодверей пультовых помещений, на появление командира никак не отреагировали и продолжали стоять, как истуканы. Павленко медленно подошел к ним, не сводя с подчиненных глаз. Ребята явно были не в себе. Что-то ему подсказывало, что резко выводить людей из ступора не следует, мало ли что у них там перемкнет в голове. Вместо этого он осторожно потянулся к терминалу, вмонтированному в стену посреди коридора, и вывел на экран изображение с внутренних камер обоих реакторов. Ничего странного в рабочей зоне обоих реакторов не происходило. Далее Павленко проверил наружные камеры обоих отсеков. С виду все было в порядке, хотя нет… Дмитрия кольнуло дурное предчувствие. На внешних камерах отсутствовало голубоватое свечение — особый эффект Вавилова-Черенкова, характерный для любого работающего реактора.

— Плохо дело, — процедил сквозь зубы Павленко, чем наконец вывел из ступора обоих дежурных матросов.

Парни заморгали, начали затравленно озираться, переглянулись, увидели командира и вытянулись по стойке смирно.

— Товарищ командир, за время…

— Вольно! — сухо перебил их Павленко и вывел на экран изображение с камер пультовых, где по идее должен был находиться персонал, обслуживающий реакторы. — Боже! — только и смог выдохнуть он. — Санитаров сюда, быстро!

Офицеру пришлось растолкать приторможенных матросов, и те бросились исполнять приказ. Сам же Павленко проверил состояние радиационного фона еще раз и, убедившись, что он в норме, синхронно открыл обе пультовые.

Все обошлось. Оказалось, что все служащие БЧ-5 были попросту без сознания и пролежали на полу все то время, пока на крейсере творилась чертовщина. Подоспевшие медики во главе с самим майором Ратушняком быстро привели всех мичманов и офицеров части в чувство. Наступило время разбора полетов. Павленко выяснил, что никто из присутствующих понятия не имеет, что происходило с реакторами в последние несколько часов. Провели беглую диагностику систем, и тут всех ждал, мягко говоря, шок. Температура активной зоны обоих реакторов не отображалась, температура же хладагента постепенно падала. Реакторы по какой-то причине были заглушены, хотя главный компьютер твердил обратное — все, мол, в порядке. Проверили вручную — ни одна из турбин не работала. Да и с чего им работать, если пара не было? Крейсер автоматически перешел на внутренние резервы. Батареи больше не подзаряжались.

— Все, приплыли, — прокомментировал кто-то за спиной Павленко. Сам же командир БЧ-5, яростно сверкнув глазами, распорядился провести полную диагностику всех энергосистем корабля и доложить по готовности. Время поджимало, нужно было идти на мостик с докладом, а что именно докладывать капитану, он даже понятия не имел.

Странное дело, но основная мысль, крутившаяся в голове Павленко на пути к капитанскому мостику, поразила офицера до глубины души. И она по какой-то неведомой ему причине никак не была связана с заглушенными реакторами.

«Получается, я действительно люблю научного руководителя Касаткину?»

— Да нет, бред! — тряхнул он головой, подходя к мостику, и тут же пожалел, что сказал это вслух.

— О чем вы подумали, Павленко?

С другой стороны коридора к мостику спешил сам командир крейсера Кольский. Он слышал последние слова Дмитрия.

— Простите, капитан, что? — Павленко попытался изобразить растерянность. В текущих реалиях это никого бы не удивило.

— Вы сказали, что все это бред. Что вы имели в виду?

— Да так, — отмахнулся Павленко, — ерунда, просто лезут в голову мелочи всякие…

Кольский пристально посмотрел в глаза Павленко, словно проверяя что-то, и выдавил из себя:

— Думаю, вы согласитесь со мной, что в текущих условиях любая мелочь может быть важна. Даже если она и кажется бредом.

— Я просто подумал, что все это… — Павленко на ходу не столько выдумывал, сколько пытался озвучить мысль, уже посещавшую его сегодня, — дело их рук.

— Чьих рук?

Павленко пожал плечами:

— Шара, разумеется. Разве не очевидно?

— Не очевидно что?

— Ну как же? — Павленко удивляла такая непонятливость капитана. — Как только шар пропал, прекратилось и все это. Вы разве не заметили?

Капитан еще пристальнее посмотрел на Павленко, затем огляделся по сторонам, убедился, что их больше никто не слышит, и буквально впихнул подчиненного на мостик. Как оказалось, там они пока были одни, никто больше из офицеров туда еще не добрался.

— Что я не заметил, Дмитрий Фролович? — глаза Кольского мгновенно налились красным, он сейчас выглядел разъяренным и не совсем уравновешенным. — Дима, ты если что знаешь, так скажи мне. Скажи немедленно! Ты что, видел шар?

И только сейчас Павленко осознал деталь, которую упустил изначально. С того момента, как шар появился из ничего, и до самого его исчезновения в смотровой рубке, кроме него, не было ни единой живой души. Он один, только он один видел инопланетный корабль.

Дмитрий попытался объяснить капитану, что именно он видел, рассказал в деталях о том, как шар выглядел, какого примерно он был размера. В своем рассказе Павленко также озвучил и свои мысли относительно принципа перемещения инопланетного крейсера. Капитан выслушал подчиненного молча, затем потер ладонью виски, кивнул на место командира БЧ-5 за столом, за которым офицеры обычно проводили брифинги, и сказал:

— Все, что ты мне сейчас рассказал, доложишь совету. Слово в слово, ты понял?

Офицер сел на свое место и кивнул Кольскому. Не нравился ему тон капитана. По сути, Павленко посчастливилось раздобыть важные сведения о тактико-технических характеристиках противника. Что в этом было плохого? Но Кольского эта информация почему-то не обрадовала. Павленко чувствовал какой-то подвох, что-то было не так. Но что именно?