Последний полет «Ангела»

ХОРОШО, КОГДА ВСЕ ХОРОШО КОНЧАЕТСЯ

— Слушайте, мальчики, приглашаю вас на чашку чая, — с энтузиазмом произнесла Гера.

Они вышли из здания аэропорта «Шереметьево», позади был перелет Париж — Москва.

— Согласен, — ответил, не задумываясь, Олег Мороз. Наконец-то они прилетели в Москву, а ведь раньше и не подозревали, как это хорошо — возвращаться на Родину.

Туристскую группу встретили в аэропорту представители «Спутника». Автобус с его эмблемой на борту ожидал на стоянке, места были забронированы в гостинице «Юность», словом, все шло нормально.

— Как только в гостинице приведем себя в порядок — милости прошу, — не унималась Гера, — после всего, что с нами случилось, мы теперь как бы породнились.

В этом она, пожалуй, права, подумалось Алексею. Он с удовольствием шел по московской земле, мама всегда любила повторять: в гостях хорошо, а дома лучше. Как там она, волнуется, наверное, надо обязательно позвонить ей сегодня, сказать, что прилетели и все нормально, и что он ее очень любит, скучал без нее.

— Хорошо, Гера, — согласился Алексей, — устроим сегодня чай по-домашнему.

Не успели они разместиться в своих номерах, как Гера стала названивать: приходите. Вечер получился хороший. После стремительного ритма туристской поездки, сборов домой, говоря официальным языком, отбытия из Парижа и прилета в Москву, они впервые могли сесть спокойно, никуда не торопиться, как сказал Олег, оглянуться в беге… Гера постаралась, она успела сбегать в буфет, накупить пирожных, конфет, печенья и прочих сластей. Горничная выдала им самовар, и они расположились вокруг него со всеми удобствами.

Гера хозяйничала с большим рвением, ради такого случая она надела блузку, которую долго выбирала в Париже.

— Для тебя старается, — подмигнул Олег Алексею. Олег недавно женился, каждый день слал из Парижа своей Тае открытки. Гера об этом знала.

— Вот и нет! — ответила она Олегу. — Конечно, приятно выглядеть… приятной, — девушка жизнерадостно заулыбалась. — Но главное, мальчики, в том, что мы дома. Дома!

Она закружилась по комнате, мурлыкая какой-то мотивчик, который подхватила там, в чужом и прекрасном городе Париже, и привезла с собой.

Да, дома быть хорошо, эта истина и Алексею пришлась по вкусу, он даже несколько раз повторил про себя: дома быть хорошо.

— А помнишь тех, коричневых? — спросил Олег о том, о чем они все эти дни не могли забыть, несколько раз обсуждая подробности стычки на узкой парижской улочке, так и эдак прикидывая, пытаясь понять, какие причины побудили группу юнцов без всякого повода-затеять шумный скандал.

То, что случилось там, в Париже, не укладывалось в представления о принципах, которых должны придерживаться нормальные люди. Алексей будто вновь увидел поблекшие от ярости голубые глаза Ирмы, ее долговязого «оруженосца», в руке у которого тускло отсвечивала узкая полоска стали. Горазды же типы такого сорта чуть что хвататься за нож.

И до, и после этой стычки были интересные встречи с молодыми рабочими на заводе «Рено», они побывали в Сорбонне, студенты пригласили советских гостей в общежитие — весь вечер до хрипоты спорили, а расставаясь — обнимались, хлопали друг друга по плечам, никак не могли разойтись.

— Ты хочешь сказать, у вас свобода, да? — теребила Алексея весьма экспансивная рыжая девица, особенно активничавшая в дискуссии.

— Конечно, — не ожидая подвоха, ответил Алексей.

— Тогда останься у меня ночевать! Побоишься ведь? — под хохот и французов, и советских ребят предложила рыжеволосая.

Все смеялись, а Алексей растерянно оглядывался — аргумент был для него неожиданным. Гера, которой переводчица изложила, о чем идет речь, пришла на помощь. Она, дурашливо изобразив испуг перед соперницей, схватила Алексея за руку:

— Не отдам. Этот парень мой!

— Оставляй его себе, — милостиво согласилась француженка, которую Алексей про себя назвал рыжей бестией, уж очень игривое выражение было выписано у нее на лице.

— А эти французские пареньки хороши, — заулыбался Олег. — Помните, как долговязый от них драпанул?

Они на следующий день все рассказали сотруднику посольства, как и с чего заварилась эта каша и чем закончилась. Их успокоили, подтвердили, что они действовали правильно, такие скандалы никому не на пользу, и хорошо, что они ушли при первой возможности, не дали втянуть себя в драку, это не трусость, а благоразумие, ибо стычка вполне могла вылиться в серьезную провокацию.

В аэропорту Орли группу провожал сотрудник посольства, который беседовал накануне с ними.

— Возьмите на память, — протянул он Алексею вырезку из газеты.

Газета, одна из тех, которые именуются бульварными, сообщала в небольшой заметке, что два молодых поклонника ле Пэна[2] и их западногерманские друзья подверглись хулиганскому нападению, когда случайно попали в кварталы, где ютятся деклассированные элементы. Поводом послужило вызывающее поведение туристов из СССР. Один из них нагло оскорбил Ирму Раабе из Мюнхена, за нее вступились французские друзья… Туристы из СССР поспешно ретировались. О «поклонниках» ле Пэна и их французских «друзьях» газетенка писала с явной симпатией. Попутно выражалось сожаление по поводу того, что полиция оказалась не в состоянии защитить достоинство молодых людей, не скрывающих своих симпатий к определенным идеям, которые тоже имеют право на существование. «У нас демократия, — писал безымянный автор, — или это нам только кажется?»

Заметка была напичкана намеками, происшествие расписывалось так, что неосведомленный читатель приходил к выводу: наглый и, очевидно, нетрезвый русский приставал к молодой девушке из Мюнхена, за нее вступились благородные друзья, но хулиганствующие юнцы затеяли драку. Ирма Раабе, к счастью, не пострадала, а оба юных адепта ле Пэна попали в больницу с ушибами и переломами. «Какое попрание норм гостеприимства!» — восклицал автор заметки в заключение.

Сотрудник посольства, заметив, как помрачнел Алексей, прочитав заметку, улыбнулся:

— Пустое! Вот такие штуки и именуют здесь дохлыми утками.

— Но как они могут…

— Ваше счастье, рядом оказались неплохие парни из рабочих, вообще тот район, где все это произошло, преимущественно рабочий, так вот, ваше счастье, что ребята быстро поняли, что к чему, иначе те основательно покалечили бы вас ради потехи, чтобы побахвалиться потом перед своими — отделали русских.

Имя молодой немки, названное в заметке, показалось странно знакомым Алексею. Сначала он не придал этому особого значения и только сейчас, за столом в московской гостинице, Алексей вдруг неожиданно для себя произнес вполголоса: «Ирма Раабе». Он вспомнил! И тут же усомнился: невероятно, чепуха какая-то, так не бывает, Ирме Раабе должно было бы быть под шестьдесят.

— Немочка привиделась? — насмешливо сказала Гера, подсовывая Алексею пирожные. — Кошмар и катастрофа…

— Катастрофы, к счастью, не получилось, — Алексей плеснул чай в стакан, поуютнее устроился в кресле. — А вот что кошмар — так это правда…

— Ничего, все кошмары рассеиваются, — солидно пробасил Олег. И то ли в шутку, то ли всерьез предложил: — Погрустим, ребята? Прилетим домой, разбежимся в разные стороны, неизвестно, когда снова свидимся…

— Я с Алексеем не собираюсь расставаться, — поспешно сказала Гера.

— Понял, Алеша? — расхохотался Олег. — Если такая девушка, как наша Гера, берет тебя на мушку, лучше сразу поднимать руки.

Гера вспыхнула:

— Не дерзи, парнишка! У Алексея живет мама в нашем Таврийске, он будет к ней приезжать, надеюсь, нас не забудет — позвонит, проведает.

Алексей хотел было сказать, что он тоже теперь будет жить в Таврийске, но не знал, имеет ли право на такую откровенность, тем более что говорили с ним в одном серьезном учреждении строго предварительно — еще ничего не решено.

— У тебя куда будет назначение? Известно уже?

— В эти дни вопрос решается. Пока все неопределенно, — Алексей сказал правду, дела обстояли именно таким образом.

— Но ты ведь мне позвонишь? — настойчиво спрашивала Гера.

— Обязательно, Герочка! — пообещал Алексей.

— Вот видишь! — торжествовала девушка, слова Алексея ее явно обрадовали.

— Желаю счастья молодым! — насмешливо воскликнул Олег. И, совсем как Гера, изрек: кошмар и катастрофа…

Все рассмеялись.

Они вспоминали поездку, мелкие подробности, смешные истории. Маленьких приключений случилось много, они были словно приправа к интересным дням, которые подарила жизнь. Потом, конечно же, разговор перекинулся на проблемы ближайшего будущего. Гера вздыхала, что в ее «конторе» тоска зеленая, отсиживает из-за стажа для поступления в институт. «Поступала в МГУ — провалилась, мама после этого решила: накрути стаж, чтобы со второй попытки — наверняка, без недоразумений». Олег сообщил, что как раз перед поездкой он получил новые материалы по НЛО, теперь вот ждет не дождется, когда можно будет засесть за их изучение.

— Ты действительно веришь, что НЛО существует? — Алексей не принимал всерьез рассказы Олега о том, что «неопознанные объекты» видели летчики на такой-то (она называлась «точно») трассе, или что жители затерянного хутора были в десятке метров от «тарелки», когда та медленно «растаяла».

Олег по памяти называл множество имен, дат, взволнованно излагал гипотезы и легенды, ссылался на опубликованные и не публиковавшиеся работы «известных» ученых и новоявленных исследователей НЛО.

— Псих, — выразительно комментировала его страстные речи Гера. И для убедительности вертела пальчиком у виска.

Но Алексею нравилась такая одержимость, и он относился с уважением к стремлению Олега во что бы то ни стало докопаться до истины. Скорее всего он никогда не найдет свои «объекты», однако уже сейчас обладает большими знаниями в космонавтике, астрономии, аэронавтике, оптике и многих других областях науки. Это все ступеньки к познанию мира, к выбору цели жизни. А ему, Алексею, только предстоит выяснить, по душе ли придется то дело, которым предложили заняться. Вдобавок ко всему, предложение было неожиданным.

Весной перед государственными экзаменами выпускники юридического факультета проходили собеседования в связи с предстоящим распределением. Алексея деканат намерен был рекомендовать на учебу в аспирантуру. Это однокурсников не удивляло — комсомольский активист, все пять лет отличник, опубликовал в сборнике студенческих научных работ большую статью «Международное право об ответственности за преступления против человечности».

Неожиданно Алексея пригласили на беседу еще раз. В кабинете декана сидел незнакомый человек, который представился:

— Полковник Бацанов.

Алексей удивился — почему полковник? — ведь пожавший ему руку моложавый мужчина был в штатском костюме, и ничего военного в нем не замечалось.

— Что же, беседуйте, а мне пора на лекцию, — декан тактично оставил их вдвоем.

Разговор был долгий, неторопливый, собеседник дотошно расспрашивал Алексея о родных, о том, чем увлекается, что читает, как и почему выбрал именно такую тему для своей статьи и дипломной работы.

Алексей отвечал охотно, откровенно, Бацанов понравился ему открытым, ненавязчивым дружелюбием.

И когда разговор уже близился к концу, Бацанов предложил ему подумать над тем, нет ли у него желания работать в органах государственной безопасности. Алексей не смог скрыть изумления:

— Кем?

— Это уже следующий вопрос, — уклонился от ответа Бацанов. — Пока мы говорим в принципе, прикидываем, подходите ли вы нам, а мы — вам… Вы ведь родом из Таврийска? Там, кажется, и сейчас живет ваша мама?

Бацанов, судя по всему, хорошо знал биографию Алексея и подробности его активной общественной работы.

— Да, — подтвердил Алексей.

— А у вас не возникало намерения после учебы возвратиться в родные края?

Это было для Алексея второй неожиданностью. В Таврийске он окончил среднюю школу, после этого бывал там редко. Два краткосрочных отпуска во время службы в армии, короткий период подготовки к вступительным экзаменам в университет, поездки к маме на студенческие каникулы… Но город этот он любил нежно, и первые годы отчаянно скучал по нему.

И еще было завещание Егора Ивановича Адабаша, дяди. Надо выполнять его, но как? И вот — этот разговор с полковником Бацановым… Кажется, он состоялся очень вовремя.

Полковник посоветовал на прощание:

— Не торопитесь с решением, время есть. У вас ведь, кажется, намечается туристская поездка во Францию после экзаменов? Обязательно воспользуйтесь такой возможностью, Париж прекрасный город…

— Ты когда планируешь побывать в Таврийске? — спросила Алексея Гера.

— Дай предварительно телеграмму о своем прибытии, тебя встретит прелестная девушка с букетом роз, — съязвил Олег.

— И с любовью, — подтвердила не смущаясь Гера. И вдруг расхохоталась: — А помните, как я вас потрясла?

Потрясла — это уж точно. Кошмар и катастрофа, как сама бы изрекла. Группа улетала из Орли, прошли уже таможенный досмотр, паспортный контроль, и здесь хватились, что нет Геры. Руководитель группы побелел от волнения.

Гера примчалась, когда заканчивалась посадка: оказывается, уже в аэропорту она вспомнила, что осталось несколько франков, не везти же обратно. Побежала купить какие-нибудь сувениры в киосках и запуталась в лабиринтах огромного здания. Руководителя отпаивали валокордином, а Гера плюхнулась в кресло самолета и мгновенно задремала. А вообще-то, пришел к выводу Алексей, девчонка она неплохая, к жизненным проблемам относится весьма просто, и это ее отношение странным образом сказывается на всех, кто общается с нею, — многое тоже начинает восприниматься спокойнее, без надрыва. Вот только иногда она вроде бы беспричинно вспыхивала, становилась резкой, даже несколько высокомерной. Еще Алексей заметил, что девушка не любила говорить о своих родных.

В Лувре Алексей подвел ее к одной из картин: «Смотри, это ты». Богиня Гера была изображена среди других богов Олимпа, она восседала на троне рядом с мужем своим Зевсом.

— Кстати, — сказал Алексей, — Зевс был не прочь приударить за другими богинями, но когда появлялась Гера, супруга его, всегда вставал.

— Лучше бы сидел, но не приударял, — Гера внимательно всматривалась в Геру с Олимпа, в ее спокойно-величавое лицо.

— Не похожа…

Кажется, она была разочарована своей божественной тезкой. Алексей заметил, как Гера украдкой посмотрелась в зеркальце — сравнивала, и улыбнулся.

Но, если серьезно, Гера была очень привлекательной девушкой. Высокая, немножко полноватая, она сразу бросалась в глаза своими каштановыми косами, которые не срезала, несмотря ни на какие моды. Парижане оборачивались ей вслед. Один экспансивный паренек засмотрелся на нее, Гера заметила это и… покрутилась на каблучке, чтобы он смог ее получше разглядеть. «О-ля-ля!» — восторженно воскликнул француз. «Вот так-то! — победоносно воскликнула Гера. — А то: «Какие девушки в Париже, черт возьми…» Да, подать себя она умела — одевалась со вкусом. Алексей, кстати, ни разу не видел ее в джинсах.

— А тебе бы брючата пошли, — сказал.

— Зачем? — ответила Гера. — Надо наоборот…

— То есть?

— Когда все носят джинсы и вельветы, надо щеголять в скромной юбочке. Затеряться очень легко, а выделиться, не раздражая, сложнее.

В этом была своя логика.

— Скажи, — спросила неожиданно Гера Алексея, — а если бы там, в Париже, дело дошло до мордобоя, ты и в самом деле не…

Она не смогла сразу подобрать нужное слово, чтобы не оскорбить товарища.

— И в самом деле, — подтвердил Алексей. — Видишь ли, когда-то, давно, в схожей ситуации, только в Таврийске, как мне казалось, я проявил благоразумие, и за него мне было бесконечно стыдно, потому что просто струсил.

Поздним вечером его и одноклассника, когда они возвращались из кино, остановили трое крепко выпивших парней. «Сами снимете тикалки или помочь?» — спросили.

— Катись! — ответил одноклассник и через мгновение лежал на мостовой, пытаясь закрыть голову руками. Его лежачего били ногами, били лениво, но сильно, не торопясь, не обращая внимание на Алексея. А он протянул часы: мысль, что его сейчас тоже свалят на асфальт, словно бы парализовала волю.

Следы побоев у товарища прошли, но он долго не подавал Алексею руки.

Алексей не стал все это рассказывать Гере, вспоминать такое было больно и стыдно. Именно тогда он по-мальчишески истово дал себе клятву никогда не избегать драк. Кто мог предположить, что потасовка может случиться в Париже.

Бывают совпадения, но не такие же…

Тогда ему было лет пятнадцать, он как-то быстро, на глазах вырос, вытянулся, заговорил ломким баском. Он пережил большое потрясение: внезапно ушел из семьи отец. Мама его не осуждала, просто долго не могла понять, а значит, и объяснить сыну, как и почему это произошло. В разрыве винила только себя — с головой ушла в работу, забыла, что есть семья. Отец уходил трудно, но он был человеком решительным и ушел навсегда. Теперь Алексей и мама остались вдвоем, поддерживали друг друга, подолгу и очень откровенно, доверительно говорили о самых разных житейских проблемах. Только впоследствии Алексей понял, как много ему дали эти беседы.

А тогда он часто размышлял о себе, о том, кем ему быть, куда пойти учиться после школы. Он привык во всем советоваться с мамой, и то объявлял ей, что станет летчиком, то приносил из школьной библиотеки стопу философских книг, читал их ночи напролет. Потом увлекся археологией и уже почти окончательно решил, что станет историком. Но и это со временем прошло, как и многое другое, свойственное времени напряженных поисков себя. Мама не вмешивалась, не навязывала свое мнение. Она была врачом и, конечно же, считала свою профессию лучшей в мире. Но пусть ее сын выбирает сам.

Однажды, когда они весь день были вместе и возникла та атмосфера взаимного доверия и понимания, которые только и возможны между очень близкими людьми, мама открыла темную, массивную шкатулку из тяжелого выморенного временем дерева, достала письма — голубая ленточка связывала их в ровную стопку. Отдельно от нее хранилось еще одно письмо: полевая почта, печальные слова.

— Прочитай, это имеет отношение к тому, над чем ты сейчас раздумываешь.

Алексей открыл один из конвертов, развернул листок тонкой голубоватой бумаги, присмотрелся.

— Но это же на немецком! — воскликнул он. — В школе мы учим французский. Впрочем, у тебя, наверное, есть перевод?

— Есть, — подтвердила мама. — И я тебе его, конечно, дам. Но такие письма лучше читать в оригинале. А язык… Еще в прошлом веке образованные люди считали, что надо владеть минимум двумя иностранными языками.

Вначале Алексей прочитал письма в переводе. Но потом пришло время, когда он смог, вначале со словарем, а потом и бегло, свободно читать их на языке оригинала — строка за строкой, пытаясь понять глубинный смысл, то, что слова обозначают, но чувствует лишь сердце.

Это были весточки из прошлого. Простые, бесхитростные, они трогали больше всего своей чистотой, казалось, они и через столько лет живы великой любовью, которая оборвалась внезапно, словно сбитая влет быстрокрылая птица.

Алексей каждое из писем помнил почти наизусть. Они предназначались не ему, но он имел на них моральное право, ведь это была частичка великого наследия войны. Прошлое — не почтовая связь в одном направлении, письма из него порою уходят в будущее, связывая пласты времени. И горе тому, кто забывает минувшее или пренебрегает им.

— Ты пробовала ее разыскать? — спросил Алексей маму, хотя и не сомневался в ответе.

— Конечно. Обрати внимание: ее письма шли в два адреса. Вначале в госпиталь, где лежал Егор. Потом, после выписки из госпиталя, письма стали приходить на мой адрес: брат, очевидно, не имел права сообщать немецкой девушке свою новую «полевую почту», разгром японских милитаристов готовился в строжайшем секрете. Письма, полученные в госпитале, Егор с собой на Дальний Восток не взял — он переслал их тоже мне. Надеялся вскоре возвратиться…

Так и собралась вся эта корреспонденция у меня. Когда я немного пришла в себя после похоронки, написала в Берлин. Но мое письмо возвратилось обратно — за ненахождением адресата. С Дальнего Востока, судя по всему, он ей писал, но девушка эти письма не получила. И тем не менее, продолжала писать.

— А потом совсем исчезла?

— Да. А мне очень хотелось ее разыскать, убедиться, что она не придумана — есть, живет, дышит. Я хотела понять, что связывает Егора с этой немецкой девушкой. Ведь он же знал, что это ее соотечественники уложили в одну огромную песчаную могилу наш род. Из двух сотен Адабашей в живых тогда остались только я и твой дядя Егор… Я вышла замуж и сменила фамилию… А Егор… Ты знаешь, что с ним случилось.. И вот Адабашей больше нет.. Только я и ты. Ты можешь себе представить — весь род — в одну могилу!