Последний полет «Ангела»

СУРОВОЕ СЛОВО — РОЗЫСК…

— Товарищ майор, разрешите?

Этими словами несколько месяцев назад началась первая встреча Алексея со своим непосредственным начальником майором Устияном. Когда был подписан приказ о назначении, Никита Владимирович попросил явиться в 17.00. Он хотел побеседовать не в суматохе рабочего дня, а спокойно, не торопясь, когда напряженный ритм дневных забот начинает идти на убыль.

Алексей услышал шутливое:

— Попробуйте.

Он открыл дверь и остановился.

— Входите же, лейтенант, я вас жду.

Алексей немножко растерянно осмотрелся: где тот лейтенант, которого ждет Устиян, и только через какое-то время сообразил, что майор обращается к нему.

Да, это он, Алексей Черкас, — лейтенант государственной безопасности, и хотя сейчас в штатском, это ничего не меняет. Мама специально к окончанию университета купила ему новый костюм, голубую сорочку и галстук к ней. Парадность одежды смущала Алексея, он чувствовал себя в еще не обмявшемся костюме скованно, словно бы влез в чужие доспехи. В студенческие годы, как известно, особого значения одежкам не придают.

Один из руководителей управления, который беседовал с Алексеем перед тем, как его фамилия появилась в соответствующем приказе, сказал:

— Вы будете работать под руководством Никиты Владимировича Устияна. Это один из наших опытнейших сотрудников — у него есть чему поучиться. И к тому же — боевой офицер.

Ничего «боевого» в облике Устияна не было. За столом сидел плотный седой человек с добрыми глазами, под которыми время уже оставило свои следы — морщинки. Он доброжелательно посматривал на Алексея. Это был очень штатский человек, и на столе у него находились сугубо «штатские» вещи — остро отточенные карандаши, серые канцелярские папки, свежие газеты, скрепки и прочая канцелярская мелочь. В этом кабинете, как и в других, где за эти дни успел побывать Алексей, на стене был портрет Дзержинского.

— Прежде чем уточним круг ваших новых обязанностей, — предложил майор Устиян, — расскажите немного о себе. Только не так, как вы заполняли бы анкету, а просто, по-человечески. Располагайтесь поудобнее, — майор указал на кресло у стола.

Алексей начал говорить суховато, сдержанно, но постепенно перестал следить за каждым словом, освоился. Майор слушал его, время от времени одобрительно кивал, глаза у него по-прежнему улыбались.

— Каким образом, вы попали на работу к нам? — спросил он, когда Алексей закончил свою краткую «исповедь».

— Представления не имею, — искренне ответил Алексей. — После государственных экзаменов…

— Диплом с отличием?

— Да. После экзаменов со мною беседовали… На предложение я ответил согласием. Обрадовался, когда мне сказали, что вернусь в родной город. Здесь, в Таврийске, живет моя мама.

— Понятно. Но я хотел бы знать, насколько это соответствовало вашим личным планам и представлениям о будущем?

— Предложение было для меня неожиданным. И планы пришлось пересмотреть. Но ответил согласием.

— Почему?

— Я юрист и надеюсь, мои знания на новой работе будут полезными. И потом — просто интересно, — откровенно сказал он.

— Приключения, погони, преследования? — Майор перестал улыбаться и теперь изучающе осматривал Алексея, с явным интересом ожидал его ответа.

— Да нет… Я не настолько наивен, чтобы именно так видеть вашу работу.

— Нашу работу. Теперь она и ваша тоже. Кстати, и преследования в ней могут иметь место, — неопределенно проговорил Никита Владимирович. После паузы спросил: — Вы обратили внимание в вестибюле нашего здания на мемориальную доску?

— Да.

Алексей тогда, когда его впервые пригласили в управление для беседы, остановился перед доской из белого мрамора, окаймленного черной полосой. На невысоком подиуме стояли цветы. Мягкий свет скрытого прожектора выделял, словно бы рельефнее оттенял и белизну мрамора, и золото выбитых на нем букв. Двадцать три фамилии были обозначены на мраморе.

— Пятнадцать наших товарищей погибли на фронтах Великой Отечественной войны, восемь — в мирное время. Конечно, основная тяжесть потерь после Победы пришлась на первые послевоенные годы, однако недаром же чекистам и сегодня партия доверяет право иметь оружие, — сказал майор Устиян.

Алексей кивнул: да, он это понимает.

— Вам, не сомневаюсь, знакомо слово «розыск».

— Конечно.

— Именно розыском мы с вами и будем заниматься. Розыском уцелевших, забившихся в разные щели военных преступников, лиц, изменивших Родине, предавших ее.

Алексей молчал, он ожидал, что майор более подробно расскажет об этом.

— Разочарованы? — по-своему истолковал его молчание Устиян.

— Думаю, — кратко ответил Алексей.

— О чем, если не секрет? Поделитесь своими мыслями.

— В моей семье тоже есть печальная страница — карательный отряд, которым командовал какой-то Коршун.

— Коршун?

Майор изредка, но не грубо, а тактично, подчеркивая этим свое внимание, перебивал собеседника, уточняя заинтересовавшую его информацию.

— Такая у него была кличка — Коршун. Его карательный отряд полностью уничтожил весь наш род и село Адабаши. В отряде были гитлеровцы и предатели-полицейские. Но я почти не сомневаюсь, что никого из них уже нет в живых. Прошло сорок лет…

— Почти не сомневаетесь?

— Вы понимаете, почему я так сказал.

— Вот видите, вы не можете убрать из своего печального рассказа маленькое словечко «почти»… Наверное, слышали о судебных процессах, которые прошли в последние годы над предателями и изменниками Родины? Читали? А как они заметали следы, маскировались! И все равно пришлось платить за все.

— Единичные случаи, — не очень уверенно сказал Алексей. — И боль эта — вчерашняя. Нет-нет, — поправил он себя. — Я прекрасно понимаю, как важно найти и покарать убийц, даже если они в очень далеком прошлом творили свои злодеяния. Но вот вчера я узнал, что ворье обчистило квартиру моего товарища… Был случай, вы о нем, конечно, знаете, все тогда говорили об этом, хулиганы забили насмерть случайно встреченного прохожего. Так, от нечего делать. Или становится известно о взятках и взяточниках, мелких и крупных казнокрадах… Не целесообразнее ли сосредоточить внимание именно на том, что болит сегодня?

Никита Владимирович согласно кивнул:

— Да, у нас еще много непорядка. К сожалению, встречается и то, о чем вы говорите. Больно становится, когда узнаешь, что совершено преступление или что человек, которому многое было доверено, запятнал свою совесть и честь мздоимством, попойками… С такими будем бороться. Знаете, как сказал Феликс Эдмундович в своей последней речи: «Я никогда не кривлю своей душой; если я вижу, что у нас непорядки, я со всей силой обрушиваюсь на них». Этот завет Дзержинского для нас незыблем и сегодня, хотя, конечно, и время у нас другое, и недостатки иные, совсем не те, против которых сражался Феликс Эдмундович… Однако между прошлым и настоящим есть своя связь… Впрочем, — сам себя остановил Устиян, — давайте условимся так: на ваш вопрос я отвечу, когда вы у нас немного проработаете. А может, вы и сами на него найдете ответ.

Майор, не вдаваясь в подробности, рассказал Алексею о той работе по розыску военных преступников, которую чекисты провели, что называется, по «горячим следам», сразу после войны. Были составлены максимально полные списки лиц, на совести которых оказались тяжкие преступления. Подавляющее большинство их предстало перед судом, однако кое-кому удалось ускользнуть, скрыться на Западе… Хотя и прошло уже много лет с той лихой военной поры, однако и сейчас нет-нет да и обнаруживались новые подробности кровавых злодеяний гитлеровцев и их приспешников, становились известными новые имена.

Алексею это было понятно — вот ведь «летает» где-то Коршун, ушел от правосудия Черный ангел. Устиян неожиданно встал, предложил:

— Пойдемте со мной.

Они прошли по коридору в небольшую комнату, где хозяйками были две пожилые женщины. Они встали, когда вошли майор Устиян и Алексей. Майор показал Алексею списки.

— Эти… все еще находятся в розыске. Против каждой фамилии кратко изложено, почему именно мы разыскиваем человека.

Алексей бегло просмотрел несколько страничек: против каждой из фамилий было с жестким лаконизмом записано: «участвовал в ликвидации гетто»… «лично истязал военнопленных».

— Зоя Александровна, — обратился майор к одной из женщин, — покажите, пожалуйста, нашему новому товарищу один из «отработанных» списков. «Отработанные», — объяснил он Алексею, — значит, внесенные в них лица, подозревавшиеся в преступной деятельности, разысканы, вина их доказана, они предстали перед судом и понесли наказание.

Алексей впервые в жизни видел документы такого рода и читал их с чувством, обозначение которому было бы трудно подобрать, настолько сложным оно оказалось.

Далее шли некоторые сведения по этому самому Гнидюку-Гниде. Алексей, конечно, не разбирался еще в специальных отметках. Немногое ему сказали и ссылки на статьи и Указы… Однако уже одно это — обвиняется! — и суровое название Указа — произвели на него большое впечатление.

— Уголовное дело на преступника составило 17 томов» — объяснил майор Устиян. — Я запросил специально к нашей беседе заключительный, так сказать, том. Пройдемте ко мне в кабинет…

Они по пустынному уже коридору пошли к Устияну. Он протянул Алексею довольно пухлую папку с вшитыми в нее крепкой черной нитью материалами.

— Полистайте.

И увиделась Алексею за строками документов подлая жизнь Гнидюка, 1921 года рождения.

Он изменил Родине в конце 1941 года, добровольно сдался в плен гитлеровцам, в лагере выдал коммунистов и комсомольцев, участвовал в пытках и расстреле преданных им людей. Был вознагражден фашистами, окончил курсы «резервной полиции», принял присягу «на верность фашистской Германии», получал продовольственное и денежное содержание, имел на вооружении винтовку, револьвер и боеприпасы к ним.

Что творила эта Гнида?

Он вывел из хаты комсомольца Стасюка Петра, в саду поставил на колени и, стреляя из пистолета над головой, допрашивал, где партизаны. Когда Стасюк вскочил и бросился бежать, Гнидюк застрелил его выстрелом в спину.

Вскоре Гнидюк вступил в банду так называемой Украинской повстанческой армии (УПА). Немцы не только знали о бесчинствах бандитов из УПА, но и поощряли их.

Гнидюк вместе с другими бандитами 12 июля 1943 года в день религиозного праздника Петра и Павла ворвался в сельский костел, в котором шло богослужение. Они в течение получаса из автоматов, ручных пулеметов и винтовок стреляли в женщин, стариков и детей. Было убито свыше 300 советских граждан польской национальности. В тот же день Гнидюк вместе с бандитами из УПА расстрелял еще около 200 советских граждан польской национальности.

Он уже на следующий день пришел в дом своего соседа Котюка Ивана и убил его выстрелом из пистолета в коридоре. Затем вошел в их квартиру, застрелил жену Котюка Софию Котюк, их сына Павла и мать Котюка Пелагею Степановну…

Гнидюк после убийства одного из своих односельчан взял себе его костюм и часы и носил их…

Он истязал советского красноармейца, бежавшего из плена и схваченного полицейскими. Красноармеец не назвал свою фамилию, он говорил на русском языке. Гнидюк прижигал ему раны зажигалкой, наносил ножевые удары, бил сапогами, затем у придорожной канавы выстрелом из винтовки в голову убил его.

Гнидюк увел к глиняному карьеру советскую гражданку еврейской национальности Нойер Фрейду, изнасиловал и убил ее.

Он и другие полицейские убили 25 июля 1943 года после истязаний Ганну Присяжнюк (60 лет), Марию Присяжнюк (26 лет), Анну Присяжнюк (6 лет), Василия Присяжнюка (1 год) — семью милиционера Присяжнюка И. П., расстрелянного ранее в лесу. Всего в этот день в селе было убито 54 человека советских граждан украинской национальности, в основном это были семьи советских активистов и передовых колхозников.

Гнидюк и бандиты из УПА ночью ворвались в семью агронома Щербакова И. Г. и убили выстрелами из пистолета агронома и жену его Раису Федоровну, сидящую на кровати. Гнидюк после этого застрелил в кроватке их малолетнего сына.

Украинцы, русские, евреи, поляки — люди разных национальностей становились жертвами бандитов.

Десятилетиями они жили дружно в этом краю, по-братски делили счастье и невзгоды. Главным всегда было здесь одно — что ты за человек, как работаешь, честно ли относишься к жизни. И с началом войны мужчины села ушли на фронт защищать свой общий дом. Потом сюда ворвались гитлеровцы, установили свой «новый порядок», и при них, словно из преисподней, вырвались всякие гниды. Убийцы похвалялись друг перед другом изощренностью в пытках, вели «личные счета» убитых — Гнидюк лишь после убийства очередной «десятки» — так он говорил — делал зарубку на прикладе: боялся, что не хватит места для «полного счета».

Список преступлений Гнидюка казался бесконечным. После изгнания гитлеровцев он какое-то время еще разбойничал вместе с бандой. Банда была разгромлена чекистами, Гнидюка ни среди убитых, ни среди сдавшихся в плен «боевиков» не оказалось. Он исчез на многие годы.

— Да-да, — сказал Устиян. — Банда была разгромлена в 1947 году. Первый след Гнидюка обнаружился в 1978-м. Неясный такой, тоненький, слабенький след, который уводил в прошлое, но ничего не говорил о настоящем. Уголовное дело было начато 15 декабря того же года, завершено 21 октября 1980-го… В декабре состоялся открытый судебный процесс.

— Каким был приговор? — спросил с волнением Алексей.

— Исключительная мера, — ответил Устиян. — Но сколько же труда, сколько усилий было затрачено на то, чтобы отыскать преступника и полностью доказать его вину! Он, конечно, надеялся, что все похоронено под пластами времени, что никто не опознает в скромном бухгалтере одного из сибирских леспромхозов убийцу Гнидюка. Тщетные надежды! В суд были вызваны 73 свидетеля, которых удалось отыскать. А еще провели сотни экспертиз, очных ставок и сделали многое, многое другое, необходимое для того, чтобы уличить изворачивающегося, лгущего, пытающегося уйти от возмездия бандита.

Да, теперь Алексей представлял, как сложно было отыскать Гнидюка.

— Вы обратили внимание на фамилию в скобках — Ващук? — спросил его майор.

— Да.

— В сорок седьмом Гнидюк взял документы у убитого бандой молодого специалиста, направленного после окончания института в наши края. Через пять лет пустил их в ход, а до этого пользовался документами других людей. Расчет был простым — несколько раз сменил документы, имена, фамилии — поди найди, кто ты есть на самом деле.

— И все-таки разыскали!

— И вытащили негодяя на ясное солнышко, показали его всем, какой он есть на самом деле. В леспромхозе не могли поверить, что их бухгалтер — в прошлом садист и убийца. А дети его…

— У него были дети?

— Когда Гнидюк окончательно почувствовал себя в безопасности, он женился на славной такой женщине. Сын его стал инженером, дочь — учительницей, им и в самом дурном сне не могло привидеться, что творил их отец. Долго ничему не верили, считали — клевета, навет. Потом познакомились с документами, с показаниями свидетелей… И отреклись от своего отца, во время следствия ни разу не посетили его.

Алексей подумал о том, какое горе свалилось на этих неизвестных ему парня и девушку: жили спокойно, учились. Советская власть дала им образование, профессии, открыла перед ними широкие дороги, и вдруг они узнают, что именно на эту, любимую ими власть когда-то давно пошел с ножом и автоматом их отец, и что он совсем не тихий, спокойный и родной им человек, а головорез и палач, предатель Родины. Подлое прошлое мстит за себя порою неожиданно, и предвидеть, где оно нанесет свой удар, невозможно. Помнили бы об этом те, кто сворачивает на кривые дорожки.

— Вот теперь вам ясно, в чем состоит смысл нашей работы? — прервал вопросом его затянувшиеся размышления Устиян. — Я хотел вместо длинного рассказа, который неминуемо носил бы несколько абстрактный, отвлеченный характер, на одном примере показать вам, чем мы занимаемся и каково значение нашего труда для общества.

— И много их, Гнидюков, еще на свободе?

— Придет время, все узнаете. Пока у нас лишь, как говорят, вводная к вашему ближайшему будущему. Но не надейтесь, что останетесь без забот, — улыбнулся майор, — пока, к сожалению, их хватает. Самых разных… Вот представьте себе, что сигнал, по которому мы выходим на след человека, подозреваемого в преступлениях, оказывается ложным, клеветническим. И так ведь случается. Сосед написал на соседа, оскорбившись по мелочи, по пустяку… Или кому-то показалось, что он в случайно встреченном человеке опознал бывшего полицейского, который арестовывал его отца-подпольщика… Сколько надо такта и умения, чтобы все проверить, не нарушив спокойствия людей, не бросив тень на их репутацию, бережно отделить правду от выдумки.

Майор Устиян о своей работе говорил с подчеркнутым уважением, этого Алексей не мог не отметить: особый характер ее предполагал и особое к ней отношение.

— У меня тоже есть к вам вопрос, Алексей, — вдруг сказал Устиян.

— Пожалуйста.

— У нас, фронтовиков, свое отношение к предателям, к пособникам гитлеровцев, к военным преступникам. Мы видели то, что не дай бог когда-нибудь увидеть вам, молодым… Но наше поколение розыскников постепенно уходит — жизнь течет по своим законам. А работа недоделана, еще не весь мусор войны выметен из нашего дома. И вот я в последнее время часто думаю: сможете ли вы, молодые, завершить то, что мы считаем своим священным долгом перед погибшими и живыми?

Это был, судя по тону, для майора далеко не риторический вопрос.

— Не отвечайте мне сейчас, — сказал майор, — просто не забудьте наш разговор.

Уже давно закончился рабочий день, в гулких коридорах установилась тишина, одно за другим гасли окна, а они все разговаривали. Алексей неожиданно даже для себя рассказал Устияну о письмах Ирмы Раабе, о своем дяде Егоре Адабаше, который погиб, когда его еще не было на свете.

— Советский офицер не мог тогда жениться на немецкой девушке, — рассудительно сказал майор.

— Я знаю, — горячо воскликнул Алексей. — И не сомневаюсь: и Ирма знала это, и уж тем более Егор Иванович! Но какая светлая любовь! Хотелось бы увидеть эту Ирму!

— Да, в приказы жизнь не уложишь… — Майор сказал это так, что Алексей вдруг подумал: только много переживший человек может среди многих слов отыскать такую простую и емкую формулу.

— Кстати, — перевел разговор на другую тему Никита Владимирович, — я знал вашу маму.

— Вот это да! — удивился Алексей.

— То есть я ее никогда не видел. Просто к нам в штаб партизанских отрядов разведдонесения часто доставлял разведчик по кличке Тополек. Приходил, отдыхал и уходил снова. Его берегли — никаких лишних глаз, на связи с ним были один-два наших сотрудника. Мы все думали, что Тополек — это парень, может быть, даже мальчишка. Мальчишки проходили там, где никто не мог… Только много лет спусти, изучая некоторые материалы той поры, я вдруг узнал, что бесстрашный Тополек — пятнадцатилетняя девчонка.

Алексею, конечно, было известно, что мама в годы оккупации была партизанской разведчицей. Но, сколько ни пытался, представить ее в этой роли не мог.

И вдруг мелькнула озорная мысль: интересно, как бы они повели себя, если бы встретились в сорок пятом, партизанская разведчица по кличке Тополек и берлинская мэдхен Ирма? Но он, Алексей, даже не знает, как эта Ирма вошла в жизнь Егора Адабаша.