Последний полет «Ангела»

ПРИГОВОР ПРИВЕСТИ В ИСПОЛНЕНИЕ НЕ УДАЛОСЬ

— Значит, в вещичках им разрешили покопаться? — недобро переспросил майор Устиян, когда Алексей докладывал о «беседе» с Танцюрой. — Была, была у гитлеровцев такая форма оплаты труда палачей. — А марки — себе… Грабил рейх всех подряд, в том числе и пособников своих.

— Танцюра сейчас тихий и смирный, — сказал Алексей. — Даже как-то не верится, что он убивал, что это он — на снимке фашистского фотографа.

Алексей спросил то, о чем не раз думал в эти дни:

— А если бы ему снова автомат в руки? Как вы думаете, Никита Владимирович?

— Не знаю, — после затянувшейся паузы сказал майор. — Понимаете, Алексей, вы их видите только, так сказать, в одной ипостаси: постаревших, сломанных, отполировавших скамьи подсудимых. А мне доводилось встречаться с танцюрами и тогда, когда в их власти находились тысячи беспомощных и беззащитных людей, когда они «гуляли» с автоматами и могли убивать только за то, что им не понравился взгляд человека.

— Танцюра упомянул старшего полицейского Демиденко…

— Демиденко мы найдем, — уверенно сказал майор Устиян. — Не так уж это и сложно. А пока придет ответ на наш запрос, попробуйте разыскать участников боев в тех местах в сорок первом году.

— Зачем? — удивился Алексей.

— Фронтовики обычно очень хорошо помнят землю, на которой в бой шли. Надо установить место расстрела. Это очень важно, без этого невозможно даже предъявлять обвинение бывшим карателям, когда мы их отыщем.

Алексей отправился в областной Совет ветеранов. Пожилые люди, орденские планки которых внушали уважение, внимательно выслушали Алексея, принесли карту области, уточнили по ней, где находятся Адабаши, попросили заглянуть через несколько деньков. Однако когда Алексей снова пришел к ветеранам, ничем обнадежить они не смогли. Наши войска действительно вели здесь кровопролитные бои, но среди ветеранов области не было никого, кто бы в них участвовал. Один из ветеранов подал совет:

— Обратитесь в партийный архив. — И, заметив, что молодой лейтенант не понимает, зачем это надо делать, терпеливо, по-стариковски назидательно объяснил: — Видите ли, молодой человек, в начале войны я был секретарем райкома КП(б)У. Помню, пришли ко мне военные. Враг близко, говорят они мне, не сегодня завтра война докатится и сюда, к вам. Я это и сам понимал, уже шла эвакуация, стада угоняли на восток, в глубокой тайне готовили базы для партизанской войны, отбирали для нее стойких людей.

Ветеран примолк, то ли задумался, вспоминая свою молодость, то ли хотел убедиться, что молодой лейтенант слушает его внимательно и ему понятно, о чем идет речь.

— Дни это были страшные, доложу я вам. Все в них смешалось — мужество и трусость, вера в победу и паникерство, золотой цвет богатейшего урожая и горький дым близких пожаров. Представляете, я каждый день встречался с десятками людей и все думал: кто из вас уцелеет, выживет, мои дорогие, а кому суждено голову сложить за Отчизну?

Алексей слушал ветерана и тоже думал о том, какими мелкими и ничтожными становятся иные из нынешних треволнений, если посмотреть на них с высоты великих испытаний, которые выпали в прошлом на долю страны. И как быстро склонны мы забывать то, что не имеем права забыть, сколько бы лет ни прошло, как легко позволяем ничтожным субъектам обделывать свои ничтожные делишки в нашей нынешней жизни, доставшейся нам такой тяжелой ценой. Вот, к примеру, окружение Геры… «Дело», видите ли, у типа, которого ей навязывают в мужья. «Дело» — воровство, разложение, на рубль зарплаты — украденная десятка. И ведь процветают, летают по субботам в Сочи или на Рижское взморье, покупают на ворованное те блага, которые пока недоступны честному человеку. Чем такой ворюга отличается от труса и предателя времен войны? Надо будет поговорить об этом с Никитой Владимировичем, а то как бы совсем не запутаться.

— Вы слушаете меня, товарищ Черкас? — неожиданно спросил ветеран, прервав свои воспоминания.

— Конечно! Просто попытался представить то время. Ваше время… Продолжайте, пожалуйста.

— Знал я и то, что район придется оставлять врагу. Партия, — он пристально взглянул на Алексея удивительно живыми глазами, — в те отчаянные дни поставила перед нами задачу: строить оборонительные рубежи, копать противотанковые рвы, окопы, траншеи, помочь армии остановить врага. Райком поднимал на это дело народ. Технику колхозную использовали, а перед самым приходом супостатов сожгли ее, уничтожили. Да-да, врагу мы ничего не оставили. Так вот, военные и дали мне схему линии обороны, с грифом «совершенно секретно». Она была нужна хотя бы для того, чтобы знать, где и что копать. Схема была в делах райкома, и вместе с другими документами ее вывезли во время эвакуации. Я ее уже после войны нашел в архиве — документ истории… Понимаете, молодой человек? И в вашем случае соответствующие документы могли сохраниться, если, конечно, обстановка не сложилась так, что пришлось их немедленно уничтожить.

Ветеран был еще крепким человеком, годы потрепали его, но сладить с ним не смогли — он выглядел бодрым, полным энергии, искренне старался помочь Алексею советом.

— Дельное предложение, — одобрил Устиян, которому Алексей доложил о своем визите к ветеранам.

Несколько дней Алексей проработал в партархиве. К сожалению, дела интересующего его райкома не сохранились, были уничтожены в связи со стремительным наступлением немцев. Алексей представил себе, как это было: ночь, дальняя канонада, грузовик с заведенным мотором ждет райкомовских работников, подбросит их к лесному массиву, а дальше уже пойдут они к заложенным базам, начнут свою партизанскую жизнь. Ждет их грузовичок, а они листик за листиком сжигают документы, и сажа черными хлопьями кружится в свете костра.

Но он не считал, что потерял время. Хранящиеся документы рассказывали о невероятном напряжении первых месяцев войны, мужестве людей, о том, как коммунисты поднимали народ на священную войну с захватчиками.

Так гласила выписка из заседания бюро одного из райкомов КП(б)У.

Еще одно решение:

При чтении таких документов словно бы вставало то далекое время, когда не было у людей иных мыслей — только о том, чтобы выстоять и победить.

Он встретил в архивных делах и такой документ:

И повесили его немедленно, о чем свидетельствовала приписка на этом документе. В делах партизанских отрядов — а их на территории области действовало несколько — было немало приговоров предателям Родины, «гнусным живодерам», как говорилось в одном из них.

Когда Алексей уже потерял надежду найти хоть что-нибудь, имеющее прямое отношение к розыску, который он вел, внимание его привлек документ, в уголке которого была помета: «Исполнить не удалось». Это тоже был партизанский приговор, подписанный тремя лицам: командиром, комиссаром партизанского отряда «Мститель» и секретарем подпольного райкома партии. «Мститель» был отрядом, в котором воевали Егор Иванович и Ганна. Он действовал, на севере области, вдали от Адабашей, часто уходил в дальние рейды, материалы о нем были рассеяны по архивам ряда областей, это Алексей знал. Но по каким-то причинам пожелтевший листок бумаги, вырванный из колхозной конторской книги, оказался именно здесь, в их архиве. Такие случайности называются везением.

Приговор был вынесен обер-лейтенанту (фамилия неизвестна) по кличке Ангел смерти. Этот изменник, говорилось в приговоре, принимал участие во многих карательных акциях гитлеровцев, лично расстрелял десятки людей, садистски пытал захваченных партизан и коммунистов. Назывались села, в которых он свирепствовал, фамилии партизан и подпольщиков, расстрелянных палачом. Он являлся, прочитал далее Алексей, ближайшим помощником и сторожевым псом начальника подвижной зондеркоманды, зашифрованной под названием «Восток». В задачи этой команды входило молниеносное уничтожение действительных или возможных очагов партизанского сопротивления.

Алексей снял копии с этого и ряда других документов, познакомил с ними майора Устияна.

— Видите, а вы говорили, что нет никаких следов. — Никита Владимирович был доволен работой. — Вот и появился следочек, который и на тропинку может вывести. Скажите, а вам не скучно рыться в старых архивных делах, ворошить, то, что давно стало прошлым?

Он подошел к окну, подозвал Алексея к себе.

— Чтобы вы лучше поняли мой вопрос, поясню на примере… Посмотрите на улицу, идут люди с работы, много молодых. Видите, какие у них беззаботные лица? Вот та пожилая женщина, в войну ей было лет пятнадцать, не больше, явно устала, да и сумка у нее тяжеловата, но на лице нет следов печали и тревог. Или молодые люди — он и она — явно влюбленные, видите, даже на расстоянии читается, как они рады жизни… Какое им и тысячам других людей дело до Коршуна, общипанного жизнью Ангела, до всех тех мерзавцев, которые как шакалье набросились на народ в дни военных поражений? Все это было, но уже давно наступили новые времена, и, может, только мы с вами вспоминаем нынче коршунов и ангелов…

Майор Устиян говорил все это немного грустно, искренне, будто и свои сомнения проверял, хотя Алексей готов был с абсолютной уверенностью утверждать, что никаких сомнений и колебаний у майора не было, просто он как бы со стороны пытался всмотреться в то, чем занимался много, лет и что на профессиональном языке именовалось строгим словом «розыск».

— Так не пойдет, Никита Владимирович, — решился возразить Алексей, — продолжение ваших мыслей могло бы быть вот каким… — Алексей недолго подумал и в тон Устияну проговорил: — Да, Ангел совершил тягчайшие преступления, но прошло уже сорок лет, если он уцелел, что мало вероятно, то стал совсем другим человеком. Биологи и медики утверждают, что за такой срок человек полностью меняется, у него даже состав крови становится иным, чем был. Что же, пусть доживает свой век Ангел, если он еще жив, месть не в нашем национальном характере, мы люди великодушные, тем более что новых пакостей он не учинит, не способен даже на пакости, да и время совсем иное, не дадут ему их совершить. Так?

Никита Владимирович с интересом посмотрел на Алексея:

— А вам, оказывается, палец в рот не клади, ишь как повернули!

— Но вы-то сами так не думаете, вы хотите знать, что думаю я. Вот как я понимаю ваш вопрос…

— Что же, вы разгадали мой тактический ход, мудреете, лейтенант.

— Когда я начал работать вместе с вами, — сказал Алексей, — действительно, у меня иногда такие мысли появлялись. Не скрою, я много думаю об этом и сейчас, но в ином направлении. Что изменилось? А вот что. Мама в свое время рассказала мне о трагедии Адабашей, передала наказ Егора Ивановича. Все это носило в какой-то степени личный, семейный характер. Конечно, речь не шла ни о какой кровной мести или о чем-то подобном. Ибо те, кто расстрелял Адабашей, не только враги моей семьи, но и враги нашего народа. И, конечно же, я ни минуты не сомневался, что обязан их разыскать и, если бы это удалось, передать в руки правосудия, чтобы это была не месть, но возмездие.

— Это вы очень точно сказали, лейтенант, — согласился Никита Владимирович.

— И вот прошло несколько месяцев работы у вас… у нас… — поправил себя Алексей. — Сейчас я знаком с десятками, сотнями документов о зверствах гитлеровцев, пустивших в распыл, предавших огню тысячи таких деревень, как Адабаши. И я думаю о том, что ничто не должно быть забыто, все взвешено на весах справедливости. Ибо речь идет не только о прошлом, но и о будущем, о неизмеримо дорогом для нас, нравственном здоровье народа, о том, что преступивший черту человечности, когда бы это ни случилось, в любом случае будет наказан, даже если ему удастся сорок лет вести игру в прятки с законом и справедливостью.

Алексей выговорился. Устиян не торопился с комментариями. Он ждал, что Алексей, наверное, захочет еще что-то спросить, то, что для него еще не: обрело ясность.

— Иногда я думаю, что зло совершалось не только в прошлом. Вот пример: человек явно живет не по средствам, шикует, многие догадываются, что он обворовывает государство. И ничего… Чем он отличается от тех, кто давно, до войны, тоже начинал, как говорят, с малого — с растраты, с воровства, а кончал предательством, службой захватчикам?

Устиян внимательно посмотрел на Алексея. А ведь всерьез спрашивает парень, и вопрос у него серьезный. Конечно, не все так просто, нет прямых линий между растратой в магазине и изменой своему народу, однако…

— Параллели при всей их простоте — штука рискованная, — уклончиво проговорил он. И пошутил: — Горячая нынче молодежь, однако, пошла…

— Дело не в горячности, Никита Владимирович. Герой одного из любимых мною кинофильмов, правда, по другому поводу говорил: «За державу обидно».

Майор Устиян хмуро проворчал:

— И я не слепой — вижу. В двадцатые годы такие вот приливы стяжательства, отщипывания от государственного каравая себе на коньячишко называли разгулом мелкобуржуазной стихии. Но ни мелкой, ни крупной буржуазии у нас нет, а нате вам — крупные и мелкие воры не перевелись. — Он вдруг резко и твердо опустил кулак на стол: — Но не сомневаюсь, партия порядок наведет. А мы, чекисты, как и положено, поможем ей…

Никита Владимирович сказал еще:

— И то, чем мы занимаемся, и работа наших коллег из ОБХСС, распутывающих петли новоявленных «комбинаторов», — это все стороны одной медали. Мы прошлому подводим итоги, чтобы чище и лучше становилась наша сегодняшняя жизнь. Что же, продолжим наш розыск: ищите сейчас, лейтенант, тех партизан, которые подписали приговор Ангелу. Командир отряда погиб, но другие, возможно, живы. И бывшего старшего полицейского Демиденко будем мы с вами искать…