Последний полет «Ангела»

ПАРИЖСКАЯ ИСТОРИЯ

Когда все уже отшумело и стало воспоминаниями, через много месяцев после туристской поездки во Францию, Алексей пытался определить, чем же отличался вечер 22 июня 1981 года от многих других, исключая то, что это был вечер в Париже. Он вновь и вновь перебирал в памяти подробности, по минутам восстанавливал происшедшее тогда, и думал, что случайности в нашей жизни порою становятся исходными точками для событий, под знаком которых текут многие месяцы, а то и годы. Ведь вполне можно считать — встреча на той парижской улочке была именно случайностью в ее чистом, первозданном виде.

Алексей и его товарищи по туристской молодежной группе, Гера и Олег, возвращались в свой отель. Они только что побывали в музее Родена. Залы, где застывшими в мраморе образами давно минувшей жизни возвышались творения прославленного скульптора, произвели на всех немножко грустное впечатление. А тут еще подкрался вечер, вначале по-летнему голубой, но быстро терявший светлые краски. В больших незнакомых городах вечера все чуть-чуть окрашены в грустные тона. Алексей вспомнил фразу из какого-то романа: вечерний воздух в Париже так настоян на пыльце и запахах деревьев, что кажется, к нему можно прикоснуться рукой. Сумерки были подкрашены золотистым светом, наступило то время, когда еще не ушел окончательно день, но уже приближалась ночь.

Алексей шел и словно бы видел роденовского «Мыслителя». Он почему-то, как показалось, походил на дедушку, старого Адабаша, такого, каким запомнился по одной из немногих уцелевших фотографий: отрешенный взгляд, высокий чистый лоб, уверенность спокойного и сильного человека. А еще Алексею представилось, как много-много лет назад по этим же улочкам ходил Огюст Роден: мучился, страдал, негодовал, радовался нечастым своим удачам, восставал против непонимания и равнодушия. Понадобилось немало времени, чтобы его прочно и навсегда назвали великим.

Может быть, именно здесь, вот на этом самом месте Роден раскланивался со знакомыми, а в той вот старой лавчонке покупал зелень и сыр для скудного ужина? Лавчонке, судя по ее виду, не менее сотни лет.

Алексей не заметил, когда они сбились с пути.

— Черкас, — первым забеспокоился Олег Мороз, — а мы ведь топаем куда-то не туда.

Олег и Гера были из Таврийска, центра области, в которой находились родные Алексею Адабаши. В Таврийске жила и его мама — может быть, поэтому Алексей еще в самом начале поездки подружился с этими ребятами.

— Кажется, ты прав, — согласился с Олегом Алексей. Они остановились, осмотрелись. Не без удивления Алексей отметил, что и дома, и перекресток, и круглую афишную тумбу, заклеенную старыми, затрепанными ветром листками бумаги, он видит впервые. А казалось, идут знакомой дорогой — вот уже десяток дней каждый вечер они гуляли по Парижу, часто бродили наугад, куда улочка или бульвар выведут, и считали, что район вокруг своего отеля хорошо знают.

Сейчас же они забрели в настоящий лабиринт довольно грязных, запущенных улиц. Казалось, здесь поселилась не бедность, нет, а та полуголодная безразличность к жизни, которая предшествует нищете и так свойственна кварталам, в которых живут шумные иммигранты и тихие старики, семьи, потерпевшие жизненное крушение, мелкие служащие третьестепенных учреждений и контор. Здесь, кажется, все на виду — белье на веревках от дома к дому, скудно меблированные комнаты с низко посаженными над щербатыми тротуарами окнами, печали и горести, будто выставляемые напоказ. Вечера в такие кварталы приходят как-то суетливо, поспешно.

Пока они стояли и прикидывали, куда направиться дальше, стали зажигаться огни маленького кафе и бара на углу улицы. В тени серых стен появились стайки подростков, парней с подружками, под чахлыми платанами заняли свои позиции одинокие девицы.

Девицы явно скучали, а подростки стояли молча, лениво, очень равнодушно поглядывая по сторонам. Короткие кожаные курточки уже вышли из моды, эстрадные идолы еще не продиктовали новый стиль, и молодые люди были одеты разномастно, вызывающе небрежно.

Туристы под их немигающими взглядами чувствовали себя не очень уютно. Девушки — каждая рядом со своим парнем — поглядывали на Алексея и его товарищей с чуть большим интересом. Они были почему-то очень похожи, словно птенцы из одного гнезда: длинные волосы небрежно падали на плечи, блузки застегнуты лишь на нижние пуговички, брезентовые потрепанные сумки через плечо, широкие юбки почти до земли…

Захотелось побыстрее выбраться из паутины тесных улиц на широкие бульвары, где свет и воздух. Он заметил, что и его товарищам тоже не по себе: Гера, державшаяся все время рядом, чуть слышно произнесла: «Какой странный вечер…» Она была за границей впервые, и все ей казалось странным и непонятным, и временами она весьма эмоционально выражала удивление. Гера уже в первый день туристской поездки выяснила, что Алексей заканчивал среднюю школу в ее родном Таврийске, откуда и уехал учиться в университет. «Мы земляки, и потому должны держаться вместе, — в шутку сказала она Алексею и после многозначительной паузы добавила: — Возьми меня, пожалуйста, под свое крыло». Алексей видел, что такой шустрой, уверенной в себе девице его «покровительство» совсем не требуется, но было приятно, что его заметили среди других ребят группы.

Для Алексея это тоже была первая в жизни поездка за границу: туристскую путевку ему выделил комитет комсомола как поощрение за активную общественную работу и в связи с блестящим окончанием университета.

— Таращатся на нас, словно мы с другой планеты, — Гера чуть приметно показала на парней и девчонок у серых стен.

— В самом деле, как-то не по себе, — согласился Алексей. Что-то неуловимо тревожное ощущалось в сумраке улочек, укрытых быстро темнеющим небом. А может, так казалось? Видимых причин для беспокойства вроде бы не было. Улочки жили своей вечерней жизнью. Стремглав, крикливо носились по разбитым мостовым ребятишки, громко и добродушно перекликались женщины-соседки, у витрин маленьких магазинчиков на минутку-другую задерживались редкие прохожие и медленно брели дальше. Вот только подростки… Почему у них такие немигающие взгляды, застывшие, словно ломкое стекло, глаза?

Девица под платаном, одетая, а точнее, полураздетая так, что даже неискушенные туристы сразу догадались о ее древней профессии, окликнула Алексея:

— Эй, парень, бросай свою козу, причаливай ко мне.

Она обратилась именно к Алексею, может быть, потому, что он выделялся среди своих спутников ростом и спортивной походкой.

— Что говорит эта мымра? — неприязненно спросила Гера, хотя было ясно — даже не зная языка, уловила смысл того, что выкрикнула пухленькая девица, которая была удивительно к месту на перекрестке среди черных пластиковых мешков с мусором у кромки тротуаров, по-соседству со сгорбленными старухами на раскладных стульчиках под стенами.

— Учить языки надо, — назидательно пробормотал Олег.

— Эй, не сомневайся, я тебя кое-чему научу… Твоей овечке такое и невдомек, — не унималась девица. — Или ты меня не понимаешь?

— Спасибо, мадемуазель, я все понял, но даже в школе числился в неспособных учениках, — вежливо ответил Алексей.

— Жаль, паренек, но святая парижская богоматерь тому свидетельница — ты мне нравишься, — рассмеялась девица.

— Что она такое говорит? — не унималась Гера, почти повиснув на руке у Алексея.

— Разве не понятно, — поддразнил девушку Олег Мороз, — эта хозяйка вечерних панелей желает нам приятного знакомства со славным городом Парижем.

— Шутите! — Гера старалась скрыть беспокойство. — А мне все это не очень по душе. Тоскливо как-то, кошмар и катастрофа.

Это были два ее любимых словечка, и она часто употребляла их к месту и не к месту.

— Да, обстановка не из праздничных, — согласился Алексей. — Вот что, ребята, нечего нагонять на себя страхи, держитесь увереннее.

Именно тогда в конце тоннеля-улицы, в неясном скудном свете редких уличных фонарей появилась стайка молодых людей. Они шли посредине мостовой, заняв всю улицу, шли шумно, что-то выкрикивая, высвистывая бравурный марш. У Алексея заныло сердце — еще не зная, не предполагая, что будет дальше, он вдруг ясно понял — этих не обойти стороной, слишком они возбуждены, накачаны бесшабашностью. Его тревога передалась и Олегу. Он то ли спросил, то ли предложил:

— Повернем обратно?

— С какой стати? — упрямо ответил Алексей. — Пусть себе веселятся, что нам с ними делить?

Он надеялся, что с шумной компанией они разойдутся мирно.

Подростки у стен зашевелились, задвигались, у них было хорошо развито чутье на скандалы. Старушки поспешно собрали свои раскладные табуреточки и исчезли в темных проемах подъездов.

Предводительствовала шумной ватагой девушка в узких кожаных брюках, перехваленных широким кожаным поясом, в черной рубашке, фасон которой что-то смутно напомнил Алексею. Это уже потом он рассмотрел девицу и запомнил, кажется, на всю жизнь, а сейчас только машинально отметил, что вышагивала она уверенно, по-солдатски печатая шаг. Девушка была невысокого роста, белокурая, из тех, кого обычно называют миниатюрными блондинками. Она шла впереди своих шумных спутников, и нарочитая грубость ее походки воспринималась неестественно, словно бы она пародировала кого-то или поддразнивала парней, которые роились вокруг нее в надрывном веселье. Девушка была старше остальных. Но ее слушались не только поэтому, по какому-то праву она была лидером. Спутники ее недавно перешагнули подростковый возраст, одеты они были под стать своей предводительнице — черные рубашки, кожаные иссиня-черные брюки, высокие, грубо сбитые сапоги. Парни ржали на любую, выкрикнутую кем-либо из них фразу, энергично жестикулировали, словом, им было весело, и они не сомневались, что и эта улица, и вечер, и вообще весь мир принадлежат им.

Разговаривали они на немецком.

— Кажется, эти хлопчики ищут, с кем бы сцепиться, — тихо сказал Олег. До этого они везде, на каждой встрече в молодежных клубах и в студенческих аудиториях, где успели побывать, чувствовали искреннее расположение и интерес к себе.

— Туристы, как и мы, — успокаивающе ответил Алексей. — Кажется, из ФРГ. Наверное, где-то побратались с зеленым змием, и он их одолел.

— Боюсь, мирно разойтись не удастся, — все больше мрачнел Олег.

Парни явно искали, как растратить подогретую спиртным энергию. Еще Алексей заметил, что вместе с ними были два молодых человека, по виду парижане. На их одинаковых куртках выделялись странные значки, напоминавшие не то паучков, не то фашистскую свастику.

Местные ребята тоже заметили этих молодых людей со значками, и с них стало сползать сонное выражение, на лицах проступила брезгливость, с которой разглядывают что-то грязное или непристойное.

Алексей прикинул: сейчас, через несколько шагов они встретятся с веселенькой компанией лицом к лицу. Они слишком выделялись на этой улице, чтобы пройти незамеченными. Любой француз и раньше, заметив их, безошибочно определял: «Вот идут русские…» Нет, они не были одеты так, чтобы «выпадать» из общего фона, юношеский стиль в последние годы подогнал одежду парней и девушек из разных стран под некий общий стандарт. Однако их, русских, узнавали издалека.

— Парни! — громко сказала миниатюрная блондинка, когда они встретились посреди улицы. — Дурная примета, если дорогу переползают эти русские свиньи!

Компания откликнулась утробным визгом и свистом, Алексей хорошо понял, что она сказала, так хорошо, что даже сам удивился — немецкий он осваивал с помощью самоучителей и грампластинок, языковой практики у него не было. Он решил промолчать, ведь руководитель туристской группы не раз напоминал им о необходимости держать себя в руках в случае хулиганских выходок или провокаций, от которых в этом дружелюбном, но разномастном городе не застрахованы.

— Ирма, давай поддадим им как следует! — Это выкрикнул долговязый, старше других парень, который все время вертелся рядом с девушкой и явно пытался завоевать ее благосклонность.

Значит, зовут ее Ирма и она у них за атаманшу, или как там это называется, — Алексей понимал, что «атаманша» — слово в этой ситуации неуместное, однако другого, более точного не нашел.

— Неплохая идея, — одобрила Ирма, на лице у нее мелькнула злая решительность. Девушка явно подбадривала задиру, она даже лихо свистнула — так дают сигнал к нападению.

Теперь они стояли друг против друга. Алексей все еще прикидывал, как все-таки мирно разойтись, но, кажется, это было невозможно, уйти им спокойно не дадут, а почему — Алексей понять не мог. И все-таки он старался избежать драки.

Забеспокоились и молодые люди со значками из свиты Ирмы, они что-то тихо пытались втолковать девушке. Алексей ясно услышал, что это не тот квартал и что не стоит именно здесь…

— Чепуха! — отрезала Ирма. — Должны же мы как-то отметить великую годовщину! — Она все больше поддавалась гневу и, кажется, всерьез ненавидела случайно встреченных русских.

— Позвольте пройти, — спокойно сказал Алексей, подбирая с трудом немецкие слова.

— Это животное умеет разговаривать! — осклабился долговязый и тут же посмотрел на Ирму: понравилось или нет девушке его остроумие. Та оценила — расхохоталась.

— О чем они говорят? — сердито спросила Гера Алексея. Она бросала на белокурую немку косые взгляды, в глазах у нее замерцали злые огоньки.

— Помолчи минутку, — попросил Алексей. Еще сорвется, забеспокоился он. Характер у Геры был крутой, она порою вспыхивала от самой невинной шутки своих подруг по группе.

С тревогой Алексей думал, что с миром уйти отсюда не удастся, не даст эта подгулявшая компания, почувствовавшая себя вольготно скорее еще и потому, что русских было всего трое.

— Объясните, пожалуйста, почему вы нас оскорбляете? — Он обращался только к девушке в черной рубашке. — Мы вас не знаем и ссоры не хотим…

— Какой ссоры? — насмешливо удивилась девушка. — Просто мы немного поработаем над тобой и остальными свиньями… Не тревожьтесь, живы останетесь, но лечиться придется долго… Нам повезло, что встретили вас в этом тупике именно сегодня, в такой славный день!

— Какой день? И откуда такая ненависть? — с искренним недоумением спросил Алексей. — Вас, кажется, зовут Ирма? — Он все еще надеялся хоть немного сбить напряженность. И вдруг вспомнил: 22 июня, сорок лет назад, в четыре часа на рассвете упали бомбы на Киев и другие советские города и ринулись через нашу границу фашистские армии…

— Этого скота интересует, как тебя зовут! — захохотал долговязый.

— Слушай, ты… — Алексея, несмотря на все усилия сдержаться, охватил гнев, пальцы непроизвольно сжались в кулаки, мускулы больно заныли. — Слушай, ты-ы-ы… Я не знаю, что будет с другими, но тебя я успею отделать по первому классу! — Он нашел нужные слова на чужом языке.

В глазах у Ирмы мелькнуло изумление.

— Дать этому длинному по его лошадиной физиономии? — растягивая от волнения слова, спросил и Олег. Он не все понимал, в школе и в институте усердием в изучении немецкого языка не отличался, однако догадался, что странные парни в черном и их девушка провоцируют столкновение.

— Ребята, кажется, эта зараза напрашивается на хорошую взбучку! — воинственно выпалила и Гера. Она тоже сообразила, что эти наглые парни затевают скандал, но не испугалась, наоборот, разозлилась — этой белобрысой еще придется пожалеть о своем хамстве…

— Держитесь спокойнее, — предупредил своих Алексей. Как нелепо все получилось! И сомневаться не приходится — через несколько минут начнется кутерьма, все вокруг завертится, и надо будет как-нибудь выбраться из свалки, даже если придется кулаками отбиваться от этих оголтелых.

Очень ему этого не хотелось. Нет, страха Алексей не испытывал, было лишь ясное понимание, что перевес в силах не на их стороне. А страх, что… Однажды, давно, Алексей ему поддался и не простил себе этого до сих пор. Но здесь речь шла о большем, нежели синяк под глазом или разбитая скула. Самое опасное в таких ситуациях — поддаться эмоциям. Вон как Гера разъярилась, того и гляди первой бросится на белокурую…

— Не заводись! — остановил он девушку.

Конечно, обидно, когда тебя оскорбляют. Причем вот так — грубо и грязно, очевидно, понимая, что советские граждане за рубежом придерживаются четких норм и правил корректного поведения. Подгулявшие задиры только и ждут неосторожного жеста, возгласа, шага. А что потом? Быстрая драка, а может, и не очень быстрая, полицейский участок, крикливые заметки в бульварных газетках, словом, все то, что называют колючим словом «неприятности». Их о таких ситуациях предупреждали, однако слушались эти наставления, если честно, с улыбкой в душе — перестраховывался, мол, руководитель группы.

В представлениях ребят слово «провокация» ассоциировалось со стрельбой, похищениями и другими подобными драматическими событиями, много раз виденными в приключенческих фильмах. А оказывается, бывает и так: оторвались от товарищей, встретились с возбужденными молодчиками, настроенными враждебно к нашей стране.

— Так откуда эта ненависть, Ирма?

— По праву крови и наследства! — истерично выкрикнула девушка.

Что-то подобное он ожидал услышать. Ишь ты, «по праву крови»… Когда-то, очень давно, фашистские палачи по этому «праву» бросали в костры целые народы. Теперь поминают и «наследство». Никак не угомонятся, мечтают о том, чтобы оживить, реанимировать призраки… И откуда это у нее? Ведь даже краешек жизни этой девицы не пришелся на «коричневые» времена.

Алексей старался не упускать из виду спутников Ирмы, но, конечно же, прежде всего наблюдал за нею, не сомневаясь, что сигнал к началу драки подаст именно она. Коротко подстриженные волосы, рубашка мужского покроя, кожаные брюки, голос чуть с хрипотцой — ни дать ни взять хулиганистый подросток, хотя ей явно уже перевалило за двадцать. Ее можно было назвать красивой, если бы не злое выражение, которое словно приклеилось к лицу. А вот глаза у нее даже сейчас, в эти минуты, были прекрасными — голубые, очень глубокие, неуемная злость не смогла замутить эту глубокую голубизну.

— Может, начнем? — спросил долговязый и сунул руку в карман куртки.

Девушка запела какую-то веселенькую лесенку, парни подхватили мотив, зашагали, стуча каблуками, по кругу, в центре которого оказались Алексей и его друзья. Песенка показалась знакомой, Алексей вспомнил, что слышал ее в старом зарубежном фильме о нацистских временах. Теперь он точно знал, с кем их случайно столкнула жизнь.

— Эй, вы! — резко, четко выговаривая немецкие слова, произнес он. — Сейчас не тридцатые годы! И здесь не Мюнхен при Гитлере!

Сейчас они начнут, это ясно, остервенели от злости, уверены, что справятся быстро — ив рассыпную.

— Предупреждаю, за все последствия отвечаете вы! — Алексей теперь следил лишь за тем, чтобы на них не напали внезапно, так, что он не сможет поучить одного-двух наглецов.

— Последствий не будет, — ухмыльнулся оруженосец Ирмы. — Три русских свиньи останутся лежать на мостовой, только и всего.

Алексею, конечно, не раз приходилось читать о нацистских молодежных группировках на Западе. Изредка в газетах появлялись снимки: молодые «коричневые» забрасывают камнями демонстрантов за мир, нападают на пикеты у заводских проходных, избивают бывших узников гитлеровских концлагерей.

Но эти снимки были как бы из другого, неведомого ему мира, такого далекого, что вероятность столкнуться с ним практически не просматривалась.

И тем не менее все происходившее сейчас было вполне реальным, и последствия надвигавшейся драки трудно было даже представить. Дернул же их дьявол оторваться от всей группы, вот и результаты «самодеятельности».

— Русские свиньи!.. — истерично вопил долговязый. Он вырвал из кармана кастет и демонстративно закатывал рукава куртки.

«Руссише швайн…» — Алексею подумалось, что именно так выкрикивали эти грязные слова фашистские каратели в той маленькой деревеньке, которая называлась Адабашами. Это было в сорок втором — каратели сгоняли жителей Адабашей на истоптанную коваными сапогами сельскую площадь перед церквушкой.

Он много раз пытался представить, как это было, как шел глава рода Адабаш, шли глубокие старики, братья и сестры его матери и Егора Ивановича, их дети и все другие родные — весь большой род Адабашей. Вначале их согнали на площадь перед церковью, аккуратно пересчитали, проверили еще раз, не остался ли кто-то в хатах и сараях, прочесали яблоневые сады… Потом поставили у бугрившегося желтоватой глинистой землей рва. А когда вели — коротко постукивали автоматные очереди: это добивали тех, кто безнадежно пытался вырваться из длинной колонны, перепрыгнуть через палисадники, укрыться в кустарнике по берегу речки. Свинец резал ветки деревьев, цветы у домов, крошил стекла в окнах.

Род Адабашей был ветвистым и сильным, с могучими корнями. На этой земле Адабаши жили испокон веков, может быть, еще со времен запорожской вольницы. В селе все были в родстве, братья ставили хаты рядом, сыновья нарубали делянки-садыбы по соседству с отцовскими домами, девушки лишь по великой любви и с согласия всего рода уходили к своим избранникам в соседние села, а чаще выдвигали условие — перебирайся к нам. Село так и называлось по имени давнего его основателя — Адабаши.

Случилось это в полдень, когда солнце выбралось в зенит и щедро светило после недавних проливных дождей. Земля разбухла, размочалилась от обильно пролившейся на нее с небес влаги, и Адабаши шли, размешивая ее, перебредая через глубокие лужи. Брели по грязи старики, молодые женщины несли, прижимая к себе, младенцев, дети постарше шли, ухватившись за мамкины юбки. Они все двигались молча, и только разносились над селом резкие команды да эхо раскатывало по округе хриплый стук коротких автоматных очередей. К тем, кого срезал свинец, каратели никого не допустили — так и остались они лежать под родным синим небом. Потом каратели возвратятся и поднесут факелы к хатам — все сгорит здесь. Как надеялись факельщики — навеки.

Алексей представил сейчас все это так, как виделось ему в бессонных видениях много раз. И еще услышался ему гогот молодых, сытых, опьяневших от близкой расправы, от собственной безнаказанности эсэсовцев, потешавшихся над забрызганными грязью, уже отмеченными бликами неизбежной смерти людьми:

— Руссише швайн…

Они гнали их на убой, ни секунды не сомневаясь, что имеют право убивать.

И, вдруг увидев все это, Алексей развернул плечи, чуть приподнял руку, шагнул к долговязому. Тот что-то прочитал в его глазах такое, что заставило поспешно отступить, чуть ли не спрятаться за спину белокурой Ирмы.

— Посторонись, девушка! — Алексею теперь было все равно, чем закончится столкновение, он видел перед собой не этих сопливых полупьяных дебоширов, а тех, на площади, в то время, которое он забыть не мог, хотя и не было тогда его еще на свете. Эти сейчас издеваются над ним, а завтра, чуть окрепнув, решат, что тоже имеют «право» истязать и убивать?

— Посторонись и ты, парень, — услышал он неожиданно, вначале даже не поняв, что слова эти были произнесены на французском. Его весьма невежливо отодвинули, оттерли, как сказали бы в его городе на танцплощадке, в сторону.

Буквально за несколько минут на узкой улочке произошли большие изменения. Ребята, которые только что скучающе подпирали стены и, казалось, не обращали никакого внимания на назревавшую ссору, теперь образовали тесное кольцо, внутри которого оказались Алексей, Ирма и остальные участники стычки. Чувствовалось, что такие уличные потасовки — дело для них привычное, действовали они слаженно, каждый знал свою роль в подобных ситуациях. И еще Алексей заметил, что они как-то очень внимательно присматривались к двум молодым людям с паучьими значками.

— Ну, ребята… — пробормотала Гера, — сейчас начнется… Кошмар и катастрофа…

— Нацисты?.. — то ли спросил, то ли подтвердил невысокий паренек в легкой курточке, он был, очевидно, у местных вожаком.

— Они, — откликнулся кто-то из его приятелей.

— Еще совсем зелененькие… коричневые… Только проросли, поганки…

Гера, почувствовав неожиданную мощную поддержку, энергично пробивалась к Ирме.

— Сейчас я с ней поговорю, объясню этой заразе правила хорошего тона!

Олег Мороз, не понимавший ни единого французского слова, но с детства постигший психологические оттенки скоротечных уличных потасовок, первым сделал наиболее разумный вывод:

— Нам, Алексей, лучше сматываться отсюда поживее…

— Эй, ребята, — посоветовал и вожак, — уходите, это дело наше.

— Спасибо за помощь, однако эти типы приклеились к нам, — ответил Алексей.

— У нас свои счеты с ними, сейчас будем расплачиваться…

Алексей медлил, ему казалось постыдным бегство — а как назвать иначе? — с этой улочки, напряжение не оставляло его, и злость, туманящая рассудок, не рассеивалась. Но его уже выталкивали из свалки, неожиданно завертевшейся по непонятным для постороннего взгляда орбитам, а Гера, наоборот, оказалась в центре сбившихся в тесную кучку возбужденных молодых людей. Алексей услышал слова вожака:

— Тысячу, сто тысяч раз было сказано, что нацистам на нашу улицу вход навсегда воспрещен! Вредно для их коричневого здоровья!

Вожак выкрикнул это с той яростью, которая предшествует решительным действиям. «Надо действительно выбираться», — решил Алексей, уклонившись от удара — драка уже началась. Он кое-как протиснулся в гущу свалки, где мелькнула и исчезла Гера, нашел ее руку и потянул за собой, даже не обратив внимание на то, что девушка отчаянно упирается.

— Быстрее уходите, русские, вам быть свидетелями ни к чему, — снова посоветовал вожак местных ребят.

Боковым зрением Алексей увидел, как этот парень резко, почти молниеносно ударил одного из молодых нацистов по руке и у того из рукава курточки выскользнул, звякнув о булыжник мостовой, нож с длинным узким лезвием.

— С ножом! — зло выкрикнул паренек, державшийся все время рядом с вожаком.

— Как всегда… — ответил ему приятель и вторым ударом — кулаком прямо в лицо — сбил того, с паучьим значком, с ног. «Ничего себе сноровочка», — машинально прокомментировал Алексей.

Долговязый, так крикливо и нагло нарывавшийся на драку, заячьим прыжком вырвался из круга, побежал, забился под козырек подъезда с наглухо закрытой дверью, истерично забарабанил в нее.

Алексей быстро уводил своих от места драки. Он еле удерживал себя, чтобы не побежать со всех ног, этого делать не следовало, мало ли как отреагировали бы на бегство случайные прохожие. Далеко впереди, в конце темного тоннеля улицы, светились фонари, мелькали силуэты машин. А здесь, словно по невидимой команде, внезапно погасли витрины, и стало совсем темно. Жители улочки по опыту знали, что хорошего от таких происшествий ждать не приходится.

Они остановились только тогда, когда открылся широкий бульвар, хорошо освещенный, с неторопливо фланирующей толпой парижан.

— Да отпустите же меня наконец! — услышал Алексей гневное на немецком.

Он с изумлением увидел, что все время буквально тащил за собой — нет, не Геру, а Ирму, и это она пыталась вырваться, да где ей было, — как-никак Алексей всерьез занимался штангой.

— А где же Гера? — растерянно спросил он.

— Здесь она! — веселясь неизвестно чему, откликнулся Олег. Он точно так же, как Алексей Ирму, выволок из стычки Геру.

— Здесь я, — подтвердила Гера. Она, что-то приглаживая и поправляя на себе, пожаловалась: — Шляпу потеряла… Только купила и вот — потеряла…

Гера, заметив Ирму рядом с Алексеем, насмешливо проговорила:

— Ай да мы! Еще и немочку в плен захватили! Ничего себе трофей.

Алексей смущенно, неловко сказал Ирме:

— Извините, но я не думал… Вернее, я думал…

Ирма высокомерно бросила:

— Он не думал! Жаль, помешали отделать тебя как следует…

Она тоже, как и Гера, поправляла одежду, бросая короткие, оценивающие взгляды на советскую девушку.

— Зачем вы так? — У Алексея уже не было сил на злость, он просто еще раз удивился неизбывной ненависти этой девушки. — Будем считать — произошло недоразумение.

— В сорок пятом тоже произошло трагическое недоразумение! — не унималась Ирма.

— Слушай, Алеша, пошли ты к дьяволу эту психопатку, — посоветовал Олег. Он не очень понимал, о чем так резко, чеканя слова, говорит Ирма, но догадывался, что снова начинается ссора и причины у нее те же, которые чуть раньше вызвали у этой белокурой девицы и ее приятелей вспышку ненависти. Что-то сейчас с задирами? Французские ребята шутить, видно, не намерены. Долговязый улепетнул, а остальные?

— Да, пожалуй, нам лучше попрощаться с этой нервной девушкой, — согласился Алексей. Он сказал Ирме: — Мы уходим. Надеюсь, вы сами найдете дорогу.

— Но мы еще встретимся! — угрожающе пообещала девушка.

— У нас такого желания нет.

Гера небрежно взмахнула рукой:

— Чао, психопаточка, — она вдруг вспомнила словечко из тех, что в ходу в любой стране. И добавила: — Расстанемся без взаимности… Кошмар и катастрофа…

Получилось это у нее почти весело.

Ирма резко повернулась и пошла туда, где стихал под свистками полицейских шум драки.

— А девочка ничего, — проявила неожиданную объективность Гера, — злости бы поубавить, а так — все при ней.

Настроение, когда опасность миновала, у Геры поднималось на глазах, она даже стала напевать что-то про себя.

Нелепая стычка осталась позади, но возбуждение не улеглось. Они неторопливо шли в потоке спокойных, оживленных людей, и им было хорошо среди них. Бульвар был знаком, дорога отсюда известна — несколько раз гуляли здесь по вечерам. Вдруг Гера сказала:

— А знаете, я, кажется, начинаю понимать тех, кто под звездами балканскими вспоминал рязанские и прочие родимые места.

— Гера у нас становится патриоткой, — с чуть приметной иронией прокомментировал Олег.

— Почему — становится? — обиделась Гера. — Я всегда… — И запнулась, замолчала, словно вспомнила что-то не очень приятное.

— Ладно вам, ребята, — вмешался Алексей. Он не очень прислушивался к их разговору, никак не мог остыть после стычки. Ему вспомнилась статья в молодежной газете, которую читал перед зарубежной поездкой. «Их выдают глаза» — так назвал ее автор. Он писал о том, что сегодня неонацизм использует любые лазейки, чтобы «приручить», заинтересовать, а затем поглотить человека, не имеющего «прививок» политической грамотности и жизненного опыта.

Приобщение может начаться очень буднично. Со значка, купленного на улице в киоске: это свастика или две молнии — символ частей СС. С журнальчиков, которые, претендуя на «историческую объективность», воспевают мощь танковых колонн Гудериана или «героические» рейды нацистских подлодок, безжалостно топивших мирные суда. Потом подвернется случай посмотреть фильм, в котором фашистские «сверхчеловеки» с неотразимой легкостью расправляются с вооруженными до зубов, но «неполноценными» русскими. Они очень на экране обаятельны, эти парни в эсэсовской форме, а русские, конечно, чудовища… Ну а дальше уже нет ничего проще сыскать организацию или группу неофашистского толка — их много существует на Западе, они охотно принимают новых членов, они ждут своего часа.

Ирму и ее приятелей тоже выдавали глаза. Стоило заглянуть в них, чтобы увидеть — ненависть глубока, она кем-то бережно выпестована. Кем? Алексей не мог поверить, что она произросла сама по себе, нет, кто-то, очень опытный и коварный, поработал с юнцами, вот и дала всходы злоба. Как сказал паренек-француз: зелененькие… коричневые. Встретиться бы с этой Ирмой еще раз и поговорить, порассуждать спокойно — ведь надо же когда-нибудь научиться понимать друг друга, как не раз говорили здесь на встречах молодые французы — на одной земле живем…

Жаль, думал Алексей, что все так сложилось… Он действительно огорчился этой стычкой. Так как любую встречу с гражданами ФРГ — а в Таврийске бывали туристские группы из этой страны — он использовал для того, чтобы попытаться хоть что-нибудь узнать об отдаленной от него десятилетиями девушке из семейной легенды.

Ее тоже звали Ирмой…