Последний полет «Ангела»

ЧТО СИЛЬНЕЕ НЕНАВИСТИ

так закончил очередное свое послание Ганс.

Конверт был в изобилии заклеен иностранными марками, испещрен квадратами и кружочками почтовых штемпелей. Письмо Ганса Каплера занимало десяток страниц машинописного текста. Алексей достал с полки немецко-русский словарь и принялся за точный его перевод. Был поздний вечер, мама давно легла спать, зеленая настольная лампа бросала ровный круг света на листки с чужими строчками, повествующими о событиях разных и странных. Ганс обстоятельно описывал свои поиски Ирмы Раабе, педантично перечислял все шаги, которые ему пришлось предпринять, всех людей, с которыми встречался и беседовал. Он проделал огромную работу. И вот что Гансу удалось выяснить.

В 1945 году Ирма Раабе и ее мать внезапно покинули свой коттедж в берлинском предместье и переселились в американскую зону, в небольшую деревушку под Мюнхеном. Приютили их дальние родственники матери, владевшие здесь небольшим поместьем. Жили скромно, их помнят местные жители, но какой-то весьма неопределенной памятью: да, были такие мать и дочь, но чем занимались, с чего существовали — неизвестно. Дочь много гуляла по окрестным лесам. Ее часто видели на берегу узенькой речки. Тогда в окрестных деревнях было много беженцев из городов, нашедших здесь приют, мать и дочь ничем не выделялись среди тех, кто пережидал лихолетье в сельской глуши.

Они прожили у родственников год с небольшим. Соседи вспомнили, что за ними приехали на грузовике двое мужчин, быстро погрузили вещи. Заминка произошла только из-за того, что не могли сразу отыскать девушку. Ирму обнаружили на берегу речки, и было такое впечатление, что ее ведут к машине чуть ли не силой.

Далее следы семьи Раабе отыскались в Мюнхене. Здесь фрау Раабе и ее дочь снимали вначале маленькую квартирку и жили так же уединенно, как и в деревне, избегая общества, знакомств. В этом тоже ничего странного не было — в те годы многие старались так жить: военный ураган отбушевал свое, но его порывы все еще проносились по земле, иногда захватывая в орбиты своего вращения людей, выворачивая наизнанку то прошлое, которое многие из них предпочитали бы забыть. Американская оккупационная администрация делала вид, что усиленно разыскивает беглых нацистских военных преступников, иные из них действительно представали перед судом, в большинстве случаев получая наказание, далеко не равнозначное злодеяниям, которые были на их совести. Поэтому некоторые из беглых нацистов предпочитали легализоваться: незначительное наказание можно и пережить ради спокойной безмятежной жизни в будущем.

Объявился и полковник Раабе. Его даже не судили, не нашлось свидетелей, не оказалось документов о его преступлениях, все изображалось так, что он был только одним из многих офицеров, выполнявших на Восточном фронте свой солдатский долг и приказы фюрера, который, конечно же, один виновен в трагедии Германии.

Полковник вначале вел себя очень тихо, гулял по вечерам с супругой, опираясь на трость, залечивал, по его словам, раны.

Но жить очень уж обособленно им не удавалось — рядом были соседи, время от времени объявлялись знакомые, восстанавливались старые и появились новые связи.

Один из бывших соседей этой семьи, нынче почтенный пенсионер, которого разыскал дотошный Ганс, рассказал, что у людей, как-то соприкасавшихся с семьей Раабе, вызывало удивление странное поведение дочери Ирмы. Она жила практически под замком, ее никогда не видели на прогулках одну — только в сопровождении бывшего денщика полковника, и когда в дом приходили гости, что случалось редко, Ирма оставалась в своей комнате.

Любопытствующий сосед однажды подслушал грандиозный скандал в семье Раабе: Ирма требовала, чтобы ее отпустили в Восточную зону, где, как кричала девушка, она оставила все — жизнь, счастье, любовь. Она грозила, что если не отпустят по-доброму, у нее останется только один выход — бежать.

Девушка и в самом деле пыталась убежать, ее перехватили на вокзале, возвратили домой с полицией.

Полковник Раабе — это слышали многие — такое поведение дочери объяснял тем, что она тяжело больна — результат надругательства, якобы учиненного над нею русскими солдатами в апреле 1945 года. Ирму и в самом деле вскоре отправили в горы, в лечебницу, где она провела в уединении несколько лет.

За это время дела бывшего полковника резко пошли в гору, он стал совладельцем крупной строительной фирмы, перебрался из скромной квартирки в просторную виллу, расположенную в аристократическом предместье Мюнхена. Поговаривали втихомолку, что «восточное» золото имеет ту же цену, что и западное, иными словами, полковник бежал из России не с пустыми чемоданами. Но за это его не порицали, о прошлом больше не вспоминали — зачем тревожить то, что давно миновало, — полковник ведь и сам попал в число пострадавших: был ранен, тяжело больна дочь…

Раабе хорошо помнят именно в те времена еще и потому, что он один из немногих не снял свои кресты — говорил, что никогда не будет стыдиться наград, одну из которых ему вручил лично фюрер. И еще он приветствовал своих старых знакомых нацистским взмахом руки и тихим «хайль». Когда, конечно, считал, что это не привлечет внимание окружающих.

Словом, все, с кем Гансу удалось переговорить, утверждали, что полковник Раабе ничего не забыл, остался верен идеалам «третьего рейха». Один из друзей полковника, которому Ганс представился в качестве сына его фронтового друга, тоже убежденный нацист, с восторгом воскликнул:

— Не представляете вы, каким примером служил всем нам в самые тяжкие времена этот удивительный человек! Мы его звали: «Ворон — верное сердце!»

Алексей прервал перевод письма, еще раз перечитал последнюю строчку: «Ворон — верное сердце». Да-да, конечно: Раабе — в переводе Ворон. Однако в Адабашах свирепствовала другая хищная птица — Коршун.

…Вот идут Адабаши по луговой дороге, впереди противотанковый ров бугрится выброшенной глиной, неподалеку от него пригорок, на пригорке стоит эсэсовец Коршун в окружении других палачей. Скоро принесут Коршуну снайперскую винтовку, он бережно проведет по стволу белоснежным платочком… Потом по лугу побегут мальчишки, надеясь на чудо, и начнется стрельба по движущимся целям, по живым мишеням.

Из лечебницы Ирма возвратилась через несколько лет. Бывший полковник выдал ее замуж за молодого, но весьма популярного в те годы адвоката. Злые языки утверждали, что солидный пакет акций и других ценных бумаг в качестве приданого преодолели сомнения адвоката, связанные со здоровьем и психическим состоянием его будущей супруги. С момента замужества Ирма была окончательно заточена в стенах виллы, которую охраняли ветераны-эсэсовцы — к таким людям Раабе питал слабость, всячески поддерживал и подкармливал их. Адвокат специализировался на защите бывших военных преступников (процессы тянулись годами, их даже называли «бесконечными»). Шумную известность и деньги плюс к приданому Ирмы ему принесла защита группы подпольных торговцев наркотиками, когда за решетку упрятали мелкую преступную сошку, а главарей оправдали за «недоказанностью состава преступления».

Ганс писал, что ему удалось познакомиться с материалами этого судебного процесса. Конечно же, и адвокат и судьи сделали все возможное, чтобы выдать черное за белое. Еще он скрупулезно проверил с помощью своих друзей утверждение бывшего эсэсовца Раабе о якобы имевшем место надругательстве над его дочерью, а также, что у нее была за болезнь. Выяснились любопытные подробности. В лечебнице Ирма близко подружилась с некоей Мартой Хазе. Марта излечилась, дожила до преклонных лет, и сейчас еще чувствует себя, вполне сносно. Гансу удалось с нею повидаться. Торт и цветы она приняла благосклонно и за чашкой чая пересказала многое из того, что узнала от Ирмы. По ее словам, Ирма ничем не болела, ее здоровью можно было позавидовать. И никто никаких надругательств над нею не совершал, более того, советское командование специальным документом вынесло ей благодарность за участие в спасении своего офицера. Вся ее беда состояла в том, что она страстно любила этого офицера и несла это свое чувство как тяжкий крест. Офицер ее тоже любил, но после того, как был отправлен на лечение в свою страну, связь между ними внезапно оборвалась.

Далее Ганс цитировал в своем письме разговор Марты с Ирмой, который ей хорошо запомнился:

Тем не менее, писал Ганс, Ирма дважды пыталась бежать из «лечебницы», но ее перехватывали еще на пути к автостраде, пролегавшей километрах в десяти, и водворяли обратно, каждый раз ограничивая прогулки, лишая на длительные сроки права выхода за ограду.

Ганс, конечно, поинтересовался и тем, как случилось, что Ирма дала согласие выйти замуж за адвоката. Марта рассказала, что старый эсэсовец поставил перед дочерью условие: или она станет женой того, на кого он укажет, или до конца дней своих останется за высокой железной оградой «лечебницы». В это время группа бывших нацистов из пропагандистского аппарата Геббельса собирала «материалы» для грязной провокационной брошюрки: в ней перечислялись женщины, якобы изнасилованные «оккупантами» в сорок пятом. Старый Раабе пригрозил Ирме, что передаст сведения о ней и ее русском офицере издателям этой брошюрки. И Ирма уступила шантажу. Тем более что прошло уже столько лет…

После замужества Ирма уединенно жила на вилле в предместье Мюнхена, воспитывала дочь. Навещать Марте свою подругу не разрешили. Через несколько лет Ирма скончалась.

Теперь я приступаю к поискам дочери Ирмы фон Раабе, писал Ганс. В заключение он передавал всяческие приветы, обещал вместе со своими друзьями — «у нас тут образовался целый кружок под девизом «За любовь Ирмы Раабе» — довести дело до конца, пройти теперь уже по нынешним следам этой давней истории. Он найдет дочь Ирмы, если она жива, и передаст ей копии писем, написанных ее матерью. Пусть она знает, как все было на самом деле, и не считает свою мать сумасшедшей, как хотелось бы треклятому эсэсовцу Раабе. Ганс не сомневался, что Алексей не будет возражать.

Ганс обещал, что и впредь будет относиться к письмам Ирмы очень бережно. Если удастся ее разыскать, дочь Ирмы будет решать, в какой степени возможно их обнародовать как романтические документы тяжелого времени.

Еще он не без юмора написал, что его послание получилось таким длинным из-за того, что у него сейчас много свободного времени, он «залечивает боевые раны» после молодежной демонстрации протеста против американских военных баз на территории его страны.

Ганс подробно описал эту разбойничью вылазку, в результате которой несколько демонстрантов было искалечено. Полиция, как всегда, наблюдала за побоищем со стороны.

— Вообще-то провокация была задумана масштабно: наши ребята прихватили неонацистов в тот момент, когда они закладывали в урну для мусора взрывчатку.

Среди террористов, схваченных, как выразился Ганс, «за коричневые лапы», была…

Заинтригованный Алексей отложил листки бумаги в сторону, прикинул, кто бы это мог быть. Он догадался! Взял снова письмо и проверил себя: да, конечно, — это предводительница молодчиков, затеявших свару на парижской улице…

То, о чем писал Ганс, к сожалению, не было редкостью. Каждый день становились известными общественности новые вылазки неонацистов.