Последняя битва Пономаря

Пролог 2.

Все здесь остро пропахло ужасом и безысходностью. Толстые грязно-зеленые стены, в которых были прорублены узкие высокие окна, посеревшая, с желтыми потеками, побелка сводчатого потолка, удручали новоиспеченного зека. Да и сами люди, неспешно проходящие мимо Михаила Львовича, недвусмысленно отмеченные печатью порока, излучали какую-то недобрую энергетику. Все это давило на психику, заставляло сжиматься в комок, отгораживаться от окружающего прочным панцирем.

– Грибоконь! В каптерку!

Михаил Львович поспешно вскочил и, опасливо косясь на незнакомых арестантов, пошел на негнущихся ногах.

– Ну, долго тебя еще ждать? – Одноглазый парень, сидящий в каптерке, криво усмехнулся, когда в щель просунулась голова Михаила Львовича. Тот засуетился, проскользнул внутрь и замер навытяжку перед массивным столом, за которым сидела настоящая человеческая глыба. Плоское лицо, узенькие щели глаз, на верхней губе несколько несбритых волосинок и белая бирка, на которой крупно и аляповато, но с претензией на красивость, было написано «Ли Г.Э. 9 отряд». «Завхоз» – сразу понял Михаил Львович.

– Не трусь, Грибоконь! Тут все свои. – Это сказал второй помощник завхоза, сухопарый, немного суетливый мужичонка. Пальцы его все время находились в движении, словно он перебирал невидимые четки.

– Я и не трушу. – Попытался улыбнуться Михаил Львович. Одноглазый пододвинул стул, и Грибоконь плотно сел на него, сплетя пальцы на коленях, готовясь к атаке по менталу.

– За что к нам? – Это были первые слова, которые Михаил Львович услышал от завхоза. Голос Ли оказался высоким и хриплым, будто завхоз с надрывом пел какие-то свои национальные песни.

– Незаконная врачебная практика. – Сказал зек название своей статьи.

– Аборты, что ль? – Уточнил суетливый.

– Ну, и это бывало… Я – экстрасенс…

– Ишь, ты! – Одноглазый почмокал губами, словно пробуя на вкус незнакомое слово, – Экстрасенс!

– А чего фамилия такая странная? – Суетливый зачем-то быстро сменил тему.

– Описка. – Объяснил Михаил Львович. – Мой прапрадед имел очень густые волосы. Его и прозвали Гривоконь. А когда его забирали на Турецкую, писарь написал Грибоконь… Так и пошло…

– На крытке погоняло было? – Словно соблюдая очередность вопрошающих, поинтересовался Ли.

– Нет, как-то… – Пожал плечами Михаил Львович. – Все Грибоконь, да Грибоконь…

– Сам-то как хочешь, чтоб тебя звали?

Грибоконь на мгновение задумался:

– Доктор, наверное.

Одноглазый опять скривил рот в ухмылке:

– Многовато чести будет…

– В лагере уже есть один Доктор. Из блатных. – Пояснил суетливый.

– Экстрасенс. – Снова покатал на языке это слово одноглазый. – Не верю я в них. Шарлатаны одни. – И, махнув рукой на привставшего Михаила Львовича, уже готового защищать свою честь, продолжил. – Шарлатаны, шаманы… Давай, ты Шаманом будешь? Не против?

– Нет. – Покачал головой Грибоконь.

– Ну, теперь официально… – Прервал Ли суетливого, уже готового задать какой-то новый вопрос. – Меня зовут Ли Геннадий Эргюнович, погоняло – Банзай. Это, – Завхоз кивнул на одноглазого, – Пират. Это – Босой.

Порядки у нас такие…

Речь Банзая катилась, словно колобок. Гладкая, отрепетированная на десятках этапников. Грибоконь слушал завхоза, словно завороженный, стараясь не пропустить ни слова. Но эти слова все равно падали в какой-то колодец, не оставляя даже следов на поверхности разума Михаила Львовича.

– …тебе, наверняка выпишут аванс на ларь. Пойдешь туда через неделю, затаривайся куревом. Для кишки бери только маргач. А мне чайку не забудь прихватить. Дадут одну пачку. Но ты же не чифиришь?..

– Нет… – Покачал головой новоокрещенный Шаман.

– Ну, теперь, вроде, все. – Банзай пристально посмотрел на Грибоконя. – Будут вопросы – заходи, не стесняйся.

Михаил Львович кивнул и вывалился из каптерки. Эта беседа произвела на него странное тягостное впечатление. Словно его разом окунули в какую-то грязь, от которой уже не отмыться.

Сидя на табуретке рядом со своей шконкой, Шаман попытался проанализировать энергетику разговора с завхозом, и запоздало понял, что его пытались завербовать. Банзай, как видно, обладал способностями к спонтанному, но поверхностному гипнозу, которыми пользовался в полной мере. Не помогла даже пассивная защита Михаила Львовича, который даже не предполагал, что может столкнуться с чем-то подобным.

Судя по поведению завхоза, в зоне была еще какая-то одна, или даже две, группировки, которые так же нуждались в притоке свежих сил.

– Эй, этапник…

Михаил Львович поднял голову. Перед ним стоял молодой парень. Судя по слишком гладким щекам, очень молодой. Одет парень был в черный костюм, простроченный, наподобие джинсового, толстыми желтыми нитками.

– Чего?

– Репей тебя кличет.

– Кто это?

– Иди, иди. Там узнаешь…

Грибоконь сразу понял, что перед ним представитель второй силы. Судя по тому, что он наслушался на тюремных нарах, теперь его персоной заинтересовались блатные. Ничего хорошего от этого ожидать не приходилось, но Михаил Львович, вздохнув, направился за молодым зеком.

Тот привел его в угол жилой секции, где в закутке, отгороженном висящими на веревках простынями, сидел другой зек. Этот обладал гладковыбритым черепом, тяжелым взглядом исподлобья и мощным, почти квадратным торсом, на котором едва сходилась ослепительно белая рубашка с закатанными рукавами. Жилистые предплечья этого человека сплошь покрывали татуировки. Они наползали одна на другую и получалась совершенно сюрреалистическая композиция, на которой из храма со множеством луковок выходил скелет в милицейской фуражке, а надпись «Бог не фраер» соседствовала с кинжалом, картами и шприцом, и все это было обмотано колючей проволокой.

– Ты что ль Грибоконь? – Спросил татуированный.

– Я. – Кивнул Михаил Львович.

– Ты воровской закон уважаешь?

Шаману ничего не оставалось делать, кроме как кивнуть и попытаться уверенно произнести одно лишь:

– Да.

– Тут дело такое… – Репей посмотрел этапнику прямо в глаза, – скоро один наш кентяра поднимается. – Блатной сделал паузу, чтобы Грибоконь проникся важностью этого события.

– Куда поднимается?

– В жилку, мля!

Теперь Михаил Львович окончательно запутался:

– В вену?

– Какую, нах, вену? Сюда, в отряд! – До Репья в конце концов дошло, что этот мужик не понимает его жаргона, и он вынужден был повторить свои слова на доступном языке. – Закрыли кента в ШИЗО. Знаешь, что это такое?

Грибоконь осторожно кивнул:

– Карцер?..

– Ну, въехал… – Блатной, начавший, было, гневно сверкать глазами, слегка успокоился. – Кента встретить надо. Ну, там, чаек-буек, курево с ниппелем. Догоняешь?

– А я тут причем? – Опасливо спросил Михаил Львович.

– Не, ну, ты на него посмотри! – Репей покачал головой. – Ты в ларь пойдешь?.. На отоварку.

– Наверное…

– Не «наверное», а точно. У тебя на киче нарушения были?

– Нет.

– Знач, верняк, тебе на отоварку хозяин бабок кинет. Возьмешь там чай. Принесешь мне. На подъем! – Последнее слово блатной выделил особо, давая понять, что святая обязанность любого мужика приносить ему чай, для празднования освобождения мифического друга.

– Я не могу. – Стараясь побороть страх, сказал Михаил Львович.

– Что? – Блатной вскочил. – Для тебя воровской закон что, порожняк?

– Я уже обещал.

Репей несколько секунд соображал:

– Ну, коли уж обещал, – вдруг с приторной сладостью в голосе проговорил зек, – то делать нечего. Но тогда давай покумекаем, что ты можешь, – Репей сделал ударение на этом слове, – дать на подъем…

– Ну… Пару-тройку сигарет. – Предложил Грибоконь.

– Что??!! – Теперь блатной разъярился всерьез. – Издеваешься?!

– Нет. – Промямлил Михаил Львович.

– Пять пачек! С фильтром! Понял?!

Экстрасенс видел, как от этого заключенного исходят темно-бордовые волны агрессивной энергетики. Он уже захлебывался в них, но что-то внутри дало вдруг силу воспротивиться этим подавляющим волю эманациям, и Грибоконь вымолвил:

– Нет.

Блатной внезапно отступил. Он сел на кровать и, несколько секунд посверлив Шамана ненавидящим взглядом, процедил:

– Ты об этом еще сто раз пожалеешь… – И отвернулся.

Мгновение помедлив, словно ожидая какой-то реплики Репья, которая превратит эту ситуацию в неудачную шутку, Михаил Львович развернулся и направился на свое место.

Потом, после ужина, уже перезнакомившись с земляками-москвичами, Грибоконь посидел в пэвээрке, комнате политико-воспитательной работы, посмотрел телевизор, полистал подшивки газет. Завтра надо было выходить на работу, а он еще не знал, куда его распределят и эта неопределенность пугала Михаила Львовича, уже привыкшего за месяцы тюрьмы, что любое «завтра» будет совершенно неотличимо от серого «сегодня».

Перед отбоем Шаман пошел умыться на ночь. В умывальнике стояла небольшая компания блатных. Они весело о чем-то переговаривались, курили, не обращая, казалось, никакого внимания на окружающее. Но Михаилу Львовичу сразу стало не по себе.

Все умывальники, кроме одного оказались заняты. А на том свободном, на самом краю раковины, лежал, слегка покачиваясь, большой кусок розового мыла. Достаточно было самого легкого толчка, и кусок упал бы на кафельный пол.

– Мужики, чье мыло? – Громко спросил Грибоконь.

Умывающиеся покосились на Шамана, но никто не ответил. Тогда Михаил Львович взял кусок, чтобы положить его на ребристое подобие мыльницы около крана и тут же его окликнули блатные:

– Эй, бычара, ты чо, мыло закрысить собрался?

– Нет. – Твердо ответил Грибоконь. – Я собрался его переложить.

– Да кто ты такой, чтобы мое чистое мыло лапать своими вонючими пакшами? – От блатных отделился один, напоминающий лысого орангутанга. У него в руке вдруг оказалось скрученное в тугой жгут полотенце. В массивной кисти обезьяноподобного оно тут же закрутилось, словно вентилятор.

Грибоконь отступил на шаг и оглянулся. В умывальнике больше никого не было, а еще один блатной уже успел продеть в дверную ручку ножку от стула. Михаил Львович оказался заперт наедине с тремя громилами.

Они молча надвигались на него и улыбались, показывая то ли золотые, то ли рандолевые фиксы.

– Ну, Шаман, пивка хочешь? – Лысая горилла резко замахнулась, Грибоконь, пытаясь защититься, машинально вскинул руки, и в тот же момент сразу двое ударили его полотенцами по бокам…