Последняя свобода

Глава 29

Скорбный список, тот самый, лежал передо мной на письменном столе. Действующие лица и исполнители действовали потаенно, исполняя зачастую не свои роли. Поэтому торжественная премьера — очная ставка всех со всеми — должна была состояться. Я не собирался публично делиться своей еще смутной догадкой — Боже сохрани! — но чтобы она обрела ясность и силу истины, они мне были необходимы.

Шестого августа, в день рождения, я его составил и всех мысленно вычеркнул, а теперь восстанавливаю. Леонтий Востоков, жена (никого не буду вычеркивать), брат, сын, друг, жена друга, ученик, правнучка.

Сбор по списку. Начал со звонков.

Брат.

— Вась, привет. Ты завтра свободен?

— Свободен.

— Сможешь подъехать в Кукуевку?

— Если очень надо.

— Очень. И ее привези с собой. Ты меня понял? Василий засмеялся, повторив свою любимую цитату:

— «Догадался, проклятый, с детства был смышленый!» — и добавил: — Надеюсь, вскоре я буду вообще свободен.

— От чего?

— От этой работы. Ухожу, Леон, не могу больше. Смерть и смерть.

— Ольге плохо?

— Боремся.

— Василий, ты не всемогущ.

— Ну и черт тогда со мною. Ладно, до завтра. Приеду и привезу.

Друг.

— Гриша, привет. Ты ведь завтра свободен.

— В каком смысле?

— Воскресенье.

— Ну и что?

— Приходи ко мне к двенадцати.

— Не хочу.

— Придешь. Я тебе кое-что покажу.

— Что?

— Ну, например, серебряную цепочку с крестиком и серьги. Ты их внес в опись пропавших вещей.

— Не блефуй, Леон.

— Я тебя предупредил.

Ученик.

— Привет Юра. Тебя по-прежнему интересует тайна черного монаха?

— Интересует.

— Тогда приезжай ко мне завтра к двенадцати. Только имей в виду: ты не один его видел.

— Что там выдумывает ваш сын…

— Не сын. Монах шел по улице в развевающейся черной одежде, на которой проступила кровь. И кто-то видел его лицо.

— Не может быть!

— Если ты боишься, сиди дома. Но это ничего не изменит.

— Я приеду.

Сын.

— Коля, завтра к двенадцати я собираю всех оставшихся в живых близких.

— К чему эта комедия?

— Это трагедия.

— Да. Но только для меня.

— Не только.

— Брось! Ты хотел свободы и получил.

— Только истина сделает нас свободными.

— Как будто ты не знаешь, кто ее убил!

— Догадываюсь. Но о своей догадке никому не скажу.

— Что ж это за истина?

— Скажу одному человеку. Наедине.

— Говори.

— Рано. Мне еще далеко не все ясно. В девяностом году мы с матерью, Коля, занимались твоими делами.

— Помню и очень благодарен.

— Она ведь читала про ту страну, куда ты собрался?

— Читала.

— Что именно?

— Не помню. Предостерегала от соблазнов, — он усмехнулся, — как будто их здесь не хватает.

Правнучка.

— Завтра сюда прибудут мои любезные близкие для очной ставки.

— Леон, ты болен.

— Наверное. Но я надеюсь выздороветь.

— Ты собираешься сделать публичное заявление?

— Ни в коем случае.

— И то хлеб… Тогда зачем этот спектакль? Ведь ты обещал прекратить следствие.

— А ты обещала уехать.

— Я и так сделала все, что могла.

— Да уж, дорогая моя! С избытком, фантазией и вкусом… Чувствуется школа либреттиста.

— Я не могла сказать прямо.

— Завтра скажешь?

— Ты знаешь, что нет.

— Ну что ж…

— Леон, у меня все та же просьба: не раскрываться при этих близких.

— Повторю то же: ни в коем случае.

Шестнадцатого августа, ближе к полудню мы с Марией расставили стулья в кабинете, спустился Коля и явился первый «близкий» — Горностаев. В новых очках и с сигаретой в музыкальных пальцах, которые едва заметно дрожали.

Около двенадцати прибыл Юра и, не поздоровавшись, сел в угол возле двери.

Все сидели молча и ждали. В прихожей послышались шаги, возник Василий. Постоял с отсутствующим видом, посторонился, пропуская Аллочку. Серебряный крестик был на ней и серьги.

Раздался то ли крик, то ли стон.

Алла улыбалась милой своей, женственной улыбкой. Ага, чтоб ее привезти, Василий наверняка употребил те желтенькие таблетки.

— Здравствуй, Аллочка, — сказал я, — присаживайся на кушетку.

Там, в отдалении друг от друга, расположились Коля и Гриша, на которого было жутко смотреть. Но «благодать» не сняла страх полностью — она отшатнулась и села на стул рядом с Юрой.

— Итак, господа, мы все в сборе, кроме убитых, разумеется. Я прошу у вас помощи.

— Какой помощи? — спросил Коля, нахмурившись.

— Правды. Чтобы отбросить ложные версии. Василий, не маячь в дверях. — Я подошел к нему, положил руку на плечо. — Как себя чувствует Ольга?

— Неважно. Не стоит об этом.

— Стоит. Твоя история тоже сыграла свою роль. Я же предупредил, что хочу отбросить ложные версии.

— У тебя насчет меня была… — начал Васька недоверчиво, прошел и сел на кушетку.

— Я проверял всех. Мой брат незаметно ушел с поминок Прахова…

Все как-то разом ахнули.

— …чтобы помочь больной женщине, которая впоследствии стала его… Вась?

— Невестой, — сказал он твердо.

— Эту версию я назвал «загадкой Дома литераторов».

— Алиби подтверждается? — спросила Мария.

— Подтверждается. Как самой поэтессой, так и циклом ее стихов «Грозы августа». Кстати, мое собственное алиби могут подтвердить члены похоронной комиссии, включая ее председателя Милашкина Артура Иосифовича, с которым мы в вечер убийства пили до закрытия ресторана, покуда меня не отвез к себе брат.

— А почему вы уверены, — продолжала Мария допрос, — что Маргарита Павловна убита вечером, а не днем, например?

— Моя жена очень любила свет, солнце, она никогда не занавешивала днем окна и не включала ночник. На тот вечер, шестого августа, у Марго было назначено свидание. Точнее: одну встречу она отменила, другую, как я понимаю, назначила сама. Юра, в каких именно выражениях Марго дала тебе отставку?

Ученик побагровел.

— Ты ведь пытаешься замолить свой грех? Вот и начинай.

Аллочка начала подавать первые признаки беспокойства:

— А при чем тут Юрий? Она что, соблазнила…

— Никто меня не соблазнял! Я мужчина и готов за все ответить. Маргарита Павловна сказала, что между нами все кончено и чтоб ноги моей тут не было.

Я быстро спросил:

— Что ответил ты?

— Что она сама мне до смерти надоела.

Молодые люди наскоро обменялись крутыми репликами:

— А жаль, что я тебя недодушил!

— А я тебя недорезал!

— Молчать! Таким образом, Марго была уверена, что вечер у нее свободен, и позвонила одному человеку.

— Аленька! — воззвал Гриша. — Ведь ты работала в саду, помнишь? И не могла…

— Я ничего не слышала!

— Чтоб освежить вашу память, я предъявлю вещественное доказательство. Но прежде обращаюсь ко всем присутствующим: может, кто признается добровольно?

Молчание. Я достал из кармана три листка и показал Горностаеву:

— Ты знаешь, чьи здесь отпечатки пальцев?

Алла вскрикнула дико и глухо, как тогда, на дне рождения.

— Я больше не могу! Я хочу умереть!

— Аленька, я все скажу! Черт со мной.

— Молчи!

— Не беспокойся, — он весь подобрался, как кот пред прыжком; новенькие стекла сверкали, застилая взгляд. — Да, шестого августа, примерно в полдень, мне позвонила Марго и попросила прийти к ней. Я сказал, что жду важного звонка по поводу издательства. «Приходи, когда освободишься». Больше я не говорил с ней и ее не видел.

— Очень гладкая версия. Твои дальнейшие действия.

— Я тебе рассказывал. Увидел в окно, что несут почту, вышел за калитку…

— Перед этим переговорив в саду с Аллой, не забудь.

— Ну, сказал, что пора перекусить.

— Аллочка, твое слово.

Она молчала.

— Аленька, говори!

— Я пошла поставить чайник. Зазвонил телефон. Подняла трубку и услышала голос Марго: «Буду тебя ждать, когда стемнеет».

— Понятно. Гриша, почему ты действовал так тайно?

— Чтобы не волновать Аленьку.

— Но ты мог прийти к Марго засветло и открыто. И не морочить жене голову «озером» и так далее.

— Не хотел волновать…

— Господи, сколько наглого вранья я от вас наслушался!.. Ладно, без эмоций. Сказав жене, что идешь купаться, ты пришел к нам. Дверь была, конечно, заперта? — вопросил я с иронией.

Он взглянул на три страницы в моей руке.

— Чуть-чуть приоткрыта.

Алла поднялась и по-тихому направилась к двери. В распаленную атмосферу прокралось нечто — вкрадчивой поступью преступления. Вдруг разрытая могила с останками — прах и тлен — представилась мне столь явственно, столь беспощадно, что я процедил в крайнем бешенстве:

— Отсюда без моего разрешения никто не выйдет!