Пособники Холокоста. Преступления местной полиции Белоруссии и Украины 1941-1944 гг

Глава 4 ОРГАНИЗАЦИЯ МЕСТНОЙ ПОЛИЦИИ, 1941-1944 гг.

Вследствие недостатка немецкого персонала нацистская полицейская структура на востоке для осуществления своих разнообразных задач в значительной степени зависела от местных сил. Для патрулирования сельской местности немецкая жандармерия создала сторожевые посты во всех районных центрах. Вначале на каждого жандарма приходилось пять местных полицейских (шуцманов), однако уже с лета 1942 г. это соотношение начало изменяться не в пользу немецкого персонала, и местная полиция стала играть все более важную роль, как для функционирования немецкого оккупационного режима, так и в создании его имиджа[383].

Нервным центром полицейской структуры была полиция безопасности, которая собирала информацию о различных категориях «врагов» и проводила карательные мероприятия, в том числе аресты, допросы и расстрелы. В течение осени и зимы 1941-42 гг. в крупных городах были учреждены управления полиции безопасности, сформированные в основном из личного состава эйнзатцгрупп. Координировал все полицейские операции начальник СС и полиции. Кроме подразделений полиции охраны порядка, несших службу на сторожевых постах (жандармерия — Gendarmerie — в сельской местности и полицейские части — Schutzpolizei — в городах), для помощи в решении особых задач имелись также батальоны полиции охраны порядка и шуцманства. К проведению крупных операций, как например очистки еврейских гетто, летом и осенью 1942 г. привлекался почти весь наличный полицейский персонал. При этом полиция охраны порядка и шуцманства действовали под руководством полиции безопасности.

В течение 1942 г. численность шуцманств существенно увеличилась и достигла впечатляющей цифры в 150.000 человек (против первоначальных 33.000). Из них две трети несли патрульную службу на отдельных постах, а остальные действовали в составе батальонов[384]. До сих пор об этих многочисленных пособниках немецкого оккупационного режима было известно очень мало. Кто и по каким причинам сотрудничал с немцами? Как они рекрутировались и в чем заключались их обязанности?

Шуцманства были предназначены для того, чтобы перенять большую часть рутинной повседневной работы от преимущественно уже немолодых жандармов, которые ими командовали. Местная полиция — служба обеспечения общественного порядка (Ordnungdienst, OD), созданная военной администрацией, была передана жандармерии, которая должна была сформировать из ее состава ядро шуцманств. Люди, поступавшие на службу в местную полицию, руководствовались разными мотивами. Главным из них было то, что немцы обещали им жалованье и бесплатное питание, а кроме того, они надеялись разбогатеть посредством грабежа[385]. Некоторые хотели отомстить Советам за высланных родственников или конфискованное имущество[386]. Поскольку опытных полицейских почти не было — перед наступлением немцев большинство из них бежало — серьезную проблему представляла подготовка личного состава[387]. В условиях оккупации служба в полиции, естественно, привлекала всяких сомнительных личностей, честолюбцев и даже уголовников[388]. По словам одного тайного агента, засланного в полицию города Мир, «в начале войны в полицию никого не загоняли насильно... В то время она формировалась из людей, стремившихся к власти и легкой наживе»[389].

Как и главное управление государственной безопасности рейха (RSHA) в Берлине, управления полиции безопасности и службы безопасности (СД) подразделялись на следующие отделы — I — личный состав; II — администрация; III — СД, IV — гестапо и V — уголовная полиция (Kripo). Представление о деятельности полиции безопасности дает деятельность ее начальника (KdS) в Киеве.

После массового расстрела евреев в Бабьем Яру в конце сентября 1941 г. значительное число евреев все же уцелело. Местные жители, вермахт, гражданская администрация и особенно персонал полицейских постов в Киеве и его окрестностях доносили на них и передавали их полиции безопасности. Были изданы четкие приказы расстреливать всех евреев, включая женщин и детей. Из протоколов послевоенных судебных разбирательств явствует, что по приказу начальника полиции безопасности Киева не менее 350 евреев было на короткое время арестовано, а затем расстреляно или уничтожено в душегубках[390].

Полиция безопасности также отвечала за активные контрмеры против партизан и других политических оппонентов. Арестованных сначала допрашивали, а затем либо приговаривали к казни, либо по приказу офицеров гестапо освобождали. Начиная примерно с апреля 1942 г., появилась третья возможность — отправка в трудовой лагерь. Регулярные «экзекуции» осужденных проводились в ближайшем месте казни по мере того, как набиралось достаточное количество осужденных. Например, на сторожевом посту KdS в Умани расстрелы происходили через каждые две или четыре недели[391]. Управления полиции безопасности часто занимали здания бывшего НКВД, в которых имелись собственные тюрьмы[392].

СД официально считалась службой разведки СС. Имеющийся в каждом управлении полиции безопасности III отдел выполнял специфические задачи СД, а именно сбор и анализ информации, часто полученной от платных информаторов (так называемых V-Manner, Vertrauensmanner, доверенных лиц). Эта разведывательная сеть поставляла значительную часть информации, которая требовалась гестапо для операций против евреев и лиц, заподозренных в связях с партизанами. Многие сотрудники полиции безопасности одновременно занимали должности в СД. Местное население не разбиралось в этих организационных тонкостях, так как гестапо и СД часто выполняли одинаковые функции.

На всех оккупированных восточных территориях насчитывалось всего несколько сотен офицеров полиции безопасности. Их обслуживали канцелярские работники (часто женщины), переводчики, транспортный отдел с водителями и ремонтными службами, а также охранники из подразделений СС (Waffen SS), полиции охраны порядка и сотрудники вспомогательной полиции, завербованные на востоке. Тем не менее, полиция безопасности в большой степени полагалась на помощь других немецких служб[393]. Например, в Генеральном комиссариате Житомир с населением в 2.900.000 человек было всего шесть постов полиции безопасности — в Житомире, Виннице, Овруче, Мозыре, Бердичеве и Гайсине[394]. Поэтому осуществление карательных операций часто передавалось постам жандармерии в отдельных округах[395]. Например, 15 июля 1942 г. командир полиции безопасности Житомира отправил через гебитскомиссара жандармскому посту в Мархлевске указание подвергнуть «особому обращению» (казнить) трех человек, арестованных за партизанскую деятельность. Казнь надлежало произвести подходящему для этой цели жандарму[396].

По мере продолжения военных действий полиция безопасности все больше внимания уделяла координации антипартизанских мероприятий. В августе 1942 г. была усилена полиция безопасности в Брестском округе[397]. Это позволило ее мелким подразделениям действовать совместно с жандармерией во многих районных центрах и крупных городах. Тем не менее, недовольство сохранялось: «К сожалению, полиция безопасности так слаба, что она не в состоянии обеспечить адекватное наблюдение за всеми подозрительными элементами, а также вести борьбу с бандитами»[398].

Для проведения крупных операций против партизан полиция безопасности могла опираться на поддержку разных мобильных частей, например, батальонов полиции охраны порядка и полицейских кавалерийских отрядов СС (Reiterabteilungeri). В крупных городах было сформировано несколько моторизованных жандармских взводов, которые, действуя наподобие мобильных пожарных команд, отражали постоянно менявшиеся партизанские угрозы. Кроме того, по разным гарнизонам были распределены батальоны шуцманств, главным образом из Украины и Прибалтики[399].

Координация действий этих различных подразделений полиции охраны порядка возлагались на начальников СД и полиции (HSSPF), которые в некоторых случаях тоже могли отдавать приказы полиции безопасности[400]. Их роль была особенно велика в борьбе против партизан, когда требовалось эффективное взаимодействие всех имеющихся сил. Тем не менее, известны случаи, когда немецкие подразделения и их союзники несли потери от «дружественного огня» (т. е. от своих), зачастую вследствие неадекватных данных разведки или из-за того, что местные подразделения были одеты в пеструю и импровизированную униформу[401].

Самым одиозным из всех батальонов шуцманств был 12-й литовский батальон из Каунаса. С первых дней немецкой оккупации это подразделение формировалось на добровольных началах. Его персонал участвовал в массовых расстрелах евреев летом 1941 г. в Девятом форту Каунаса. Как видно из приказов по этому батальону, некоторые из его сотрудников в первые месяцы службы по разным причинам увольнялись[402]. Участие этого подразделения в массовых расправах в районе Минска в октябре 1941 г. отражено в документах, приведенных выше. Впоследствии солдаты батальона использовались в качестве охранников и в борьбе с партизанами во многих населенных пунктах Минской области, например, в Шацке и Дукоре[403].

То, что 12-й литовский батальон был не единственным мобильным подразделением шуцманства, участвовавшим в акциях против евреев, видно из показаний, касающихся 102 украинского батальона в Кременце. Это подразделение участвовало в массовом расстреле евреев Кременца в конце лета 1942 г., а затем его перевели на борьбу с партизанами в Белоруссию[404]. Вообще подразделения, состоявшие из одних только украинцев, пользовались гораздо более дурной славой, чем шуцманства, несшие караульную службу на местных сторожевых постах. В Житомирском округе ненадежных местных полицейских переводили в батальоны в качестве наказания — считалось, что если они будут жить в бараках вдали от дома, то побег к партизанам будет менее вероятен.

Активное участие батальонов полиции охраны порядка в анти-еврейских акциях хорошо известно историкам благодаря исследованию Кристофера Браунинга, который подробно изучил операции 101-го резервного полицейского батальона, действовавшего в юго-восточной Польше. Браунинг приводит документы, касающиеся формирования этого батальона и происхождения его сотрудников, а также отмечает, что полицейские батальоны были задействованы в аналогичных операциях в бывшем Советском Союзе[405]. Можно привести и другие примеры участия полицейских батальонов в жестоких операциях против партизан и евреев осенью 1942 г. в районе Бреста. Так, в конце октября 1942 г. подразделения 15-го полицейского полка участвовали в очистке Пинского гетто[406].

Осенью 1941 г. из Германии прибыли на восток отряды жандармерии и полиции охраны порядка, чтобы перенять от вермахта обеспечение безопасности в городах и деревнях. В отряды жандармов входили полицейские, мобилизованные из резерва, а также находящиеся на действительной службе кадровые полицейские, большинство которых по возрасту уже не подлежали призыву в армию. Так, по приблизительной выборке, из 80 жандармов, служивших на востоке, лишь 10% были моложе 30 лет[407]. Более точные данные имеются о 37-и (или 38-и) жандармах, служивших в 1/3 взводе в районе Речицы (Генеральный комиссариат Житомир). Из них тринадцать (35,1%) родились до 1901 г., двадцать один (56,8%) — между 1901 и 1910 гг., и только трое (8,1%) — после 1910 г.[408]

Многие резервисты были мобилизованы в 1939 г. и вначале некоторое время служили в полиции охраны порядка в Германии. Перед отправкой на восток часть из них прошла только первичную военную подготовку: «До призыва в жандармерию 18 августа 1941 г. у меня был свой бизнес... Раньше я проходил военную подготовку, и поэтому меня вскоре отправили в запас. В подготовку входило изучение оружия, стрельба и короткий инструктаж по юридическим вопросам, например, по охотничьему законодательству. Сначала нас намеревались использовать в качестве жандармов в нашей собственной стране, но в октябре 1941 г. от 15 до 20 человек из нашей группы покинули Шнейдемюль, и через Брест-Аитовск мы прибыли в Минск»[409].

Согласно приказам на марш, полученным жандармами, служившими в Западной Белоруссии (Weifiruthenieri) в сентябре 1941 г., пополнение, отправлявшееся в Минск в октябре, должно было состоять из 168 резервистов и 146 кадровых полицейских[410]. Считалось, что кадровые полицейские с большей вероятностью являются сторонниками режима, потому что Гиммлер тщательно интегрировал полицейскую службу в свою систему. Один полицейский так описывает свой путь в полицейскую службу на востоке: «1 апреля 1932 г. я вступил в СА [штурмовой отряд], потому что мне обещали работу. Годом позже я вступил в нацистскую партию. В 1934 г. меня послали в добровольный трудовой лагерь СА в Бреслау... В 1939 г. я подал заявление о приеме в полицию. К концу 1940 г. я завершил подготовку и стал рядовым полицейским. Осенью 1941 г. меня и нескольких моих товарищей мобилизовали для отправки на восток»[411].

Как и обустройство гражданской администрации, обустройство новых полицейских постов тоже требовало определенного времени. В приказах вермахта от 10 октября 1941 г. отмечалось, что посты жандармерии созданы в городах Минск, Слуцк, Барановичи и Сло-ним[412]. В город Мир первые жандармы прибыли в середине ноября 1941 г., вскоре после проведенного там массового расстрела. «Полицейский участок в Мире был создан только после нашего приезда. Мы заняли здание, где прежде находилась местная полиция... После того как участок был создан, шуцманы стали патрулировать улицы вместе с немцами»[413].

С самого начала оккупации военная администрация учредила местную милицию или OD (службу охраны порядка). В некоторых районах ее членам выдали удостоверения со штампом номера соответствующей полевой почты[414]. По вполне понятным причинам немцы вначале неохотно доверяли оружие местным коллаборационистам. Их вооружали только в тех случаях, когда этого требовала обстановка[415]. Например, в районе Рогачева (Украина) с местными милиционерами (OD) возникли такие проблемы, что большинство из них пришлось разоружить. В самом городе Рогачев осенью 1941 г. оружие выдавалось только тем, кто охранял евреев[416].

Когда контроль над оккупированными территориями перешел от военной администрации к гражданской, и для охраны сельской местности прибыли жандармы, временные милицейские подразделения были распущены и заменены постоянными полицейскими силами (шуцманствами). Жандармский капитан Макс Айбнер описал, как этот процесс происходил в округе Барановичи: «Белорусское шуцманство подчинялось мне. Я принял его от прежнего местного коменданта (Ortskommandantur). В тот момент в шуцманстве насчитывалось 250 местных добровольцев: они были распределены по всей территории»[417]. Практически личный состав шуцманств оставался почти таким же, как и личный состав милиции, хотя реорганизация давала возможность уволить некоторых ненадежных лиц, главным образом активных националистов, и вновь утвердить немецкий контроль. Согласно инструкции по Брестскому району, в шуцманства надлежало отбирать лучших из лучших, политически благонадежных людей[418].

Там, где значительную роль играли поляки, реорганизацию немцы использовали для того, чтобы ослабить их контроль над полицией[419]. Например, в декабре 1941 г. в Несвиже опросили всех полицейских с целью выяснить их национальную принадлежность. Один полицейский вспоминал: «Я ответил, что я поляк, и не мог бы утверждать, что принадлежу к другой национальности. Когда опросы закончились, был составлен список тех, кто объявил себя белорусами... После этого меня из полиции уволили»[420]. В соседнем населенном пункте Новая Мышь один поляк-полицейский рассказал, что коллеги посоветовали ему объявить себя белорусом, потому ЧТО ПОЛЯКОВ ИЗ ПОЛИЦИИ ВЫГОНЯЮТ[421].

Местную полицию немцы сначала формировали на добровольной основе. Один человек вспоминает, что вскоре после оккупации немцы вывесили на стенах объявления с призывом добровольно вступать в полицию в Минске[422]. Некоторые жители послали письменные заявления[423]. Волонтеров отбирали после проверки благонадежности. Большинство было из сельской местности. «После захвата Мира немцы за одну или две недели создали полицейское подразделение, состоявшее из местных белорусов. Все они были добровольцами. Типично для добровольца было крестьянское происхождение»[424]. Освальд Руфайзен так описывает ситуацию в Мире после того, как он поступил в полицию в конце ноября 1941 г.: «Эти полицейские не были мобилизованными, все они были добровольцами... Лет им было от 25 до 35... Особым уважением среди местных жителей они обычно не пользовались... Некоторые были склонны к алкоголизму... В то время около 25 полицейских из числа местных жителей и 12 жандармов отвечали за территорию, на которой было 20-25 деревень. Немцы не знали ни местности, ни языка и поэтому полагались на местных полицейских»[425].

Уволиться с полицейской службы в этот период тоже можно было по собственному желанию, что также свидетельствует о добровольном характере службы[426]. Согласно приказу по Житомирскому округу от февраля 1942 г. шуцманы могли обращаться с просьбой об увольнении только «в случае крайней необходимости по причинам личного или экономического характера»[427]. Тем не менее, такие просьбы иногда удовлетворялись[428]. На практике позже для этого нужно было подкупить врача, чтобы он выдал справку о непригодности к полицейской службе[429].

В первые месяцы оккупации принцип добровольности при наборе в полицию распространялся на всех, кроме переводчиков, которых усиленно разыскивали, так как без них полиция не могла функционировать. Им приказывали явиться в полицию, и выбор у них был невелик: «1 декабря1941 г. меня вызвали в полицию. Начальник мне сказал: “Я назначаю тебя секретарем”. Отказаться было невозможно, и я согласился. Я думаю, если бы я отказался, меня бы наверняка расстреляли, потому что полицейские расстреливали всех, кто не выполнял их приказы. А это был приказ. Я думаю, что меня взяли в секретари, потому что... [было известно], что я грамотный, говорю по-немецки и умею переводить с немецкого и на немецкий»[430].

В качестве переводчиков часто использовали этнических немцев (если таковые находились), потому что они считались более надежными. Статус этнических немцев в полиции был несколько иным, чем статус других местных жителей. Многие этнические немцы начинали службу в шуцманствах, но уже в 1942 и 1943 гг. их отправляли на специальные курсы, откуда они возвращались в темно-зеленой жандармской форме[431]. В Житомирском округе они в 1942 г. получили особый статус вспомогательной полиции фольксдойче (Volksdeutsche Hilfpolizei), что было явно выше шуцманства, но не соответствовало полному статусу гражданской службы, который имели служащие немецкой жандармерии[432]. На тех территориях, где этнические немцы составляли значительную часть населения, например, в районе севернее Одессы, они организовали собственные отряды самообороны.

Приблизительно с лета 1942 г. немцы стали прибегать к принудительному набору в шуцманства. Один бывший полицейский из Барановичей вспоминает: «В начале оккупации местные белорусы поступали в полицию добровольно. Например, у нас было четверо таких добровольцев из моей деревни. Позже в 1942 г., началось партизанское движение, и в полицию стали уже призывать насильно»[433].

Численность шуцманов особенно заметно увеличилась с лета 1942 г., когда начался принудительный набор в караульную службу на отдельных постах (Einzeldienst). Директива Гитлера № 46 от 18 августа 1942 г. решительно одобряла расширение местных сил в связи с партизанской угрозой[434]. В районе Мира критической датой стало начало сентября 1942 г. Многочисленные свидетельства подтверждают, что именно с этого времени молодых людей стали забирать на службу в полицию насильно. Из рекомендаций по повышению в чине, найденных в московских архивах, явствует, что много новых рекрутов было призвано 1 сентября 1942 г., а следующая группа начала службу в ноябре[435]. Почти половина полицейских, служивших в Мире во время оккупации, была набрана осенью 1942 г. (см. Таблицу 4.1). Один мобилизованный так описывает тогдашнюю ситуацию: «В конце лета 1942 г. немцы некоторое время пытались уговорить меня поступить в местную полицию, но я уклонялся. В конце концов они меня арестовали, привели в полицейский участок и сказали, что я должен поступить в полицию. У них начались потери — одни полицейские присоединились к партизанам, других партизаны убили. Выбора у меня не было»[436].

Таблица 4.1.

Дата поступления в местную полицию в районе города Мир

Источник: WCU 93/1 Appendix П/1-11

Как происходил набор, описал другой полицейский, впоследствии бежавший на запад: «Бургомистр разослал письма некоторым мужчинам из нашего местечка и приказал явиться в полицейский участок. Там их заставили поступить в полицию и послали в разные деревни... Нас посмотрел врач, потом нас отправили в бараки, где нам выдали винтовки и отвели койки...»[437].

В протоколах послевоенных судебных расследований перечисляются разнообразные способы принуждения. Кого-то «запирали и держали под замком, пока они не соглашались»[438], кто-то утверждал, что ему и его семье полицейский начальник угрожал писто-летом в 1943 г.[439]. Кое-кого отобрали даже из тех, кто после облав должен был отправиться на работу в Германию[440]. И конечно, возможность для полицейского и его семьи избежать депортации в Германию была желанным стимулом:

«В конце 1942 или в начале 1943 г. немцы начали отправлять на работу в Германию бывших военнопленных и молодых людей из деревень. Я решил служить немцам в полиции и таким образом избежать отправки в Германию. И тогда я поступил в полицию добровольно»[441].

Некоторые склонились к тому, чтобы пойти на службу к немцам, потому что там им гарантировали хороший паек и жалованье[442]. Сообщается, что один бывший полицейский дал следующее объяснение: «У меня нет ни куска хлеба, и я поступил в полицию, чтобы прокормить своих детей»[443]. Впрочем, это не решало всех семейных проблем. Одного человека бросила жена, потому что не хотела, чтобы он служил в полиции[444].

Принуждали отнюдь не всех; кого-то стимулировало обещание немцев дать землю, другие поступали на полицейскую службу из националистических побуждений[445]. Некоторые все еще вспоминали о родственниках, которых забрали русские, и хотели бороться с советскими партизанами[446]. К осени 1942 г. стало к тому же очень трудно уволиться из полиции по собственному желанию. Один полицейский, мобилизованный в конце лета 1942 г., рассказывает: «У меня, как и у других мобилизованных полицейских, не было иного выбора, кроме как остаться в полиции, потому что если б я вернулся в родную деревню, меня бы наверняка убили партизаны, а если бы меня поймали немцы или другие полицейские, они расстреляли бы меня за дезертирство»[447].

Шуцманы вначале носили нарукавные повязки с надписью «Schutzmann», а также с личным номером и местом службы[448]. Предполагалось, что позже им выдадут форменную одежду. Были изданы инструкции, согласно которым освобожденные из плена красноармейцы были обязаны оставлять для шуцманов свои шинели[449]. Один шуцман, служивший в поисковом взводе (Jagdzug) в Барановичах, оставил описание формы: «Форма у нас была черная — черная солдатская шинель с серыми манжетами, два ряда пуговиц из белого металла, черные эполеты и черный ремень с белой металлической пряжкой»[450]. Проблемы с форменной одеждой для шуцманов продолжались до осени 1942 г.[451] Что касается оружия, то рядовые полицейские было вооружены трофейными советскими винтовками, а унтер-офицеры еще и пистолетами. Для борьбы с партизанами большим спросом пользовались пулеметы[452]. Тяжелое оружие и минометы жандармерия и шуцманства получали только в последний период войны[453].

Караульную службу на местных сторожевых постах несли не офицеры, а унтер-офицеры — фельдфебели (звание, эквивалентное старшему сержанту), младшие сержанты (капралы) и вице-капралы. Вообще и в Белоруссии, и на Украине ощущался острый недостаток полицейских офицеров, имеющих боевой опыт, так как и польский, и советский режимы неохотно производили в офицеры белорусов и украинцев. На бывших польских территориях унтер-офицерские звания вначале присваивали шуцманам в возрасте от 25 до 35 лет, которые раньше, между двумя мировыми войнами, служили в польской армии. Начиная с 1942 г., по мере того, как личный состав шуц-манств увеличивался, в унтер-офицеры стали производить и более молодых добровольцев.

С осени 1942 г. шуцманы принимали присягу — они клялись «быть верными, смелыми, послушными, честно выполнять свой долг в борьбе против кровавого большевизма», а также выражали готовность положить свою жизнь за эту клятву, принятую во имя Господа. Новобранцы присягали после первых четырех недель службы. Письменный текст присяги с подписью шуцмана находился в его личном деле, хранившемся в канцелярии[454].

Личные дела содержали сведения об образовании, вероисповедании, национальности, военном опыте, прохождении службы, полицейской подготовке, наградах, повышениях в звании и состоянии здоровья. Каждому шуцману присваивался личный номер наподобие тех, какие имели пресловутые «травниковцы», служившие в охране польских трудовых лагерей и лагерей смерти[455]. Как и у «трав-никовцев», более высокий номер соответствовал более поздней дате призыва. Однако некоторые номера, по-видимому, брали от убитых или уволенных со службы. В округе Барановичи сохранилось некоторое количество таких личных дел, содержащих ценные сведения о составе шуцманств[456].

На Украине шуцманов набирали первоначально на срок до 31 декабря 1942 г., но в конце 1942 г. немецкие власти продлили службу в шуцманствах на неопределенное время, в соответствии с введением принудительной трудовой повинности на оккупированных территориях. Жалованье шуцманам выплачивалось в рейхсмарках в размере, зависящем от их звания и семейного положения, причем выходцы из Прибалтики по политическим причинам получали больше. В добавление к жалованью шуцманы обеспечивались бесплатно питанием с полицейской кухни. Семье шуцмана, убитого в бою с партизанами, назначалось пособие[457].

Согласно немецкому уставу шуцманство составляло неотъемлемую часть жандармского поста. Командир поста отвечал за всю деятельность шуцманства. Члены шуцманства не имели права арестовывать граждан Германии, проводить у них обыск и конфисковать их имущество. Это разрешалось только сотрудникам немецкой полиции. Шуцманы могли получать награды в размере до 100 рейхсмарок за выдающиеся достижения в интересах Германии и особенно в войне с партизанами[458].

Одной из задач, выполнявшихся шуцманствами с самого начала, была охрана общественных зданий, особенно ночью, от саботажа и нападений[459]. Кроме того местной полиции поручалась охрана гетто с целью не допустить тайной передачи евреям продуктов и оружия, а также конвоирование евреев к месту работы за пределами гетто[460]. В начале оккупации шуцманства занимались также обычными уголовными преступлениями — кражами, взломами и т. п. В этот период районные полицейские подразделения насчитывали всего около 30 человек — не на много больше, чем при польском или советском режимах. Однако с усилением партизанской войны к осени 1942 г. рутинная полицейская деятельность прекратилась[461]. Отдельных полицейских, по свидетельству Освальда Руфайзена, иногда отправляли на помощь жандармам для проведения «специальных акций»: «“Специальной акцией” называлось уничтожение определенной группы людей. Первой группой, подпадавшей под эту акцию, были оставшиеся коммунисты, которые занимали руководящие партийные посты. Вторая группа включала евреев, оставшихся в деревнях в окрестностях Мира. Третью группу составляли бывшие военнопленные, оказавшиеся советскими. Четвертой группой была польская интеллигенция»[462].

Наибольшее влияние на местное население оказало, по-видимому, обращение с бывшими красноармейцами. Зимой 1941-42 гг. военный комендант Бреста издал приказ собрать всех советских военнопленных, работавших на окрестных фермах[463]. Имеются свидетельства, согласно которым многих бывших красноармейцев расстреляли, заподозрив их в том, что они партизаны[464]. В Несвиже близ Барановичей школьники видели, как местные полицейские вели советских военнопленных к месту казни недалеко от школы, и вскоре услышали выстрелы[465]. Согласно протоколам послевоенных судебных разбирательств, местные полицейские и жандармы арестовали 20 бывших красноармейцев, которые жили и работали у крестьян в деревнях вокруг Полонки (юго-западнее Барановичей), отвели их под конвоем з Полонку и там расстреляли[466]. Немцы хотели помешать этим людям убежать в лес к партизанам[467]. Результат, естественно, был прямо противоположным — многие действительно бежали и подняли оружие против своих преследователей.

Война между тем продолжалась, и задачи шуцманств становились все более разнообразными. Один рекрут кратко перечислил обязанности, которые он выполнял во время своей службы на посту в населенном пункте Гнивань (юго-восточнее Винницы). Он охранял здание полицейского участка и расположенный неподалеку лагерь, где содержались лица, уклонившиеся от депортации на работу в Германию или совершившие другие проступки. Он участвовал в аресте молодых людей из близлежащих деревень для отправки их в Германию. Летом 1943 г. его откомандировали в сельскую местность, чтобы заставить крестьян собрать урожай. Он конвоировал рабочих (обычно узников трудовых лагерей), которых отправляли ремонтировать дороги, участвовал в поисках партизан в лесах[468]. К этому можно добавить сбор налога с крестьян (в форме продовольствия и скота) и участие в арестах и казнях партизан и их помощников.

Поскольку в сельской местности надзор жандармов над шуцманами носил довольно ограниченный характер, те творили там жестокий произвол. По словам одного шуцмана из района Мир, «все белорусские полицейские были наделены достаточной властью, чтобы арестовывать и расстреливать людей. Никто не мог запретить им это делать, и никто их за это не наказывал». Начальники полиции обладали еще большей властью[469]. На допросах арестованных часто избивали, чтобы добиться информации[470]. Есть немало заявлений о том, что белорусские полицейские Мира насиловали еврейских девушек[471]. Отмечались многочисленные случаи несанкционированных сверху расстрелов; полицейские нередко использовали свое положение, чтобы свести личные счеты со своими соседями, ограбить их или просто порисоваться и похвастаться своим могуществом. И, разумеется, полицейские были не чужды обычных человеческих пороков. Вот что вспоминает один из них: «Я познакомился с А., когда он только поступил на службу в полицию. Я знал, что он часто злоупотреблял спиртным и очень любил общество проституток. В Несвиже говорили, что он бабник и пьяница»[472]. Местные полицейские были также известны своим стремлением к личному обогащению[473]. Например, весной 1942 г. пять шуцманов из Браилова (Украина) были арестованы за грабеж во время проводившейся там антиеврейской акции[474]. В Киевском округе было много жалоб на шуцманов, которые действовали в своих личных интересах: говорили, что полицейские замечены в коррупции и шантаже: «полицейские часто нападают на жителей в состоянии алкогольного опьянения, что еще больше усугубляет общую неприязнь к ним». В том же докладе говорится, что для предотвращения подобных инцидентов не хватает жандармов[475]. Естественно, жители не доверяли местным полицейским и боялись их[476].

Как лаконично выразился один переживший войну еврей, «добровольцы, по моему мнению, были бандитами и убийцами»[477]. Другие считали их приспособленцами или обычными людьми, которых испортила полученная ими власть: «...Добровольцы-полицейские были совершенно нормальными людьми, и никто не мог себе представить, что они способны настолько измениться. Они превратились в настоящих зверей»[478]. Один из жандармов, служивших в Мире, после войны вспоминал, что у него создалось впечатление, что местным добровольцам нравится расстреливать евреев[479].

Справедливость требует делать различие между первыми добровольцами, которые с самого начала связали свою судьбу с немцами, и рекрутами, которые были призваны позже и не проявляли особого рвения, особенно после того, как у них появилось сомнение в победе немцев. Добровольных вожаков щуцманства толкали на связь с немцами их антикоммунистические убеждения, с одной стороны, и честолюбие, с другой. Многие из них активно участвовали в кровавых акциях против евреев и родственников партизан[480]. Что касается набранных по призыву полицейских, то они приняли присягу только осенью 1942 г. (т. е. уже после основных антиеврей-ских акций).

К этому времени у них не могло оставаться никаких сомнений относительно характера организации, в которую они вступали; однако, большинству здоровых мужчин призывного возраста приходилось выбирать между оплачиваемой службой в полиции, депортацией в Германию или уходом в леса к партизанам. Каждая из этих трех возможностей была чревата большой опасностью. Но для тех, кто не питал особой симпатии к коммунистам, служба в полиции, возможно, казалась предпочтительнее. Многие из этих людей выполняли приказы немцев без всякого энтузиазма, ибо заботились лишь о том, как бы выжить. Многие коллаборационисты, в том числе и некоторые добровольцы, показали, чего стоила их преданность немцам: оказавшись на Западе, они при первой же возможности дезертировали и бросали своих немецких господ.

Отличие первых добровольцев, которые ревностно служили немцам, продвигались по службе и получали унтер-офицерские чины, от новобранцев, мобилизованных по призыву, можно также усмотреть и в различном отношении к ним в полиции. Один из полицейских, захваченных партизанами, на допросе показал: «Мобилизованные получали 200 — 300 граммов хлеба в день. Еда была очень плохая, и если бы нас не перевели в Турец, со снабжением было бы очень тяжело. Добровольцы питались отдельно. Их кормили очень хорошо. Если полицейский напивался, его избивали. А сами полицейские начальники были пьяны каждый день»[481].

Рост численности полицейских подразделений частично объясняется попытками немецких властей помешать молодым людям примкнуть к партизанскому сопротивлению. В некоторых областях Украины наиболее массовый призыв в полицию проводился в 1943 г. Например, в январе 1943 г. численность взвода жандармерии в Ка-затине (Житомирский округ) составляла 170 шуцманов, а в августе того же года она почти удвоилась и составляла уже 330 человек[482]. Общее число шуцманов в том же Житомирском округе выросло с 5.682 человек в ноябре 1942 г. до 9.400 в 1943 г. Однако в 1943 г. это сочли недостаточным главным образом потому, что шуцманства оказались ненадежными[483]. По мере усиления партизанской войны немцам становилось все труднее находить подходящих рекрутов.

Аналогичная картина наблюдалась и в Белоруссии. Судя по количеству выданных удостоверений, в сельской местности вокруг Бара-новичей вплоть до лета 1942 г. служило всего около 300 шуцманов. К ноябрю 1942 г. там уже было 816 шуцманов и 71 жандарм, а к июню 1944 г. это число более чем удвоилось и составляло 2.263 человека. Многих из тех, кто был призван в полицию позже, откомандировали в мобильные подразделения численностью свыше сотни каждое (поисковые взводы I и II), которые базировались в Барановичах и из которых было труднее дезертировать[484].

Жандармерия и полиция охраны порядка (Schutzpolizei) тоже были рассредоточены по такой обширной территории, что в некоторых областях на каждом главном районном посту числилось всего по три или четыре жандарма[485]. Многими более мелкими постами командовал всего один немец, а кое-где немцев не было совсем. Были изданы специальные инструкции, предписывавшие назначать начальниками постов наиболее энергичных жандармов[486], которым надлежало наблюдать за своими местными подчиненными. Но на практике немцы были часто загружены канцелярской работой, а поэтому предоставляли широкую инициативу местным полицейским начальникам. Гражданская администрация Бреста жаловалась, что из 44 офицеров полиции охраны порядка, служивших в городе, ровно половина занята бумагами, а для выполнения конкретных полицейских обязанностей едва ли можно найти какого-либо немецкого полицейского[487].

Поскольку жандармерия и шуцманства были встроены в почти автономную немецкую полицейскую структуру, подчиненную Гиммлеру как главе всей немецкой полиции, они неизбежно втягивались в конфликты с гражданской администрацией по вопросам разграничения компетенции и юрисдикции. Ведомства гражданской администрации формально подчинялись Министерству по делам оккупированных восточных территорий Розенберга, тогда как практически всем распоряжались своевольные комиссары Эрих Кох и Генрих Лозе. Гитлер специально позаботился о том, чтобы между соперничающими полицейскими ведомостями не было четкой и ясной субординации.

В директивах, изданных в ноябре 1941 г., говорится, что окружные комиссары могут давать технические указания окружным руководителям СС и полиции[488]. Однако офицеры немецкой полиции на местах большей частью игнорировали эти указания[489]. По этому поводу в архивах можно найти буквально горы переписки, отражающей соперничество различных ведомств по вопросам компетенции и юрисдикции. На практике этот дуализм нарушал согласованность различных аспектов немецкой политики. В некоторых местах, например, в Слониме, окружной комиссар наряду с шуцманством даже обзавелся собственной охраной[490].

После поступления на службу в полицию шуцманы проходили начальную строевую и стрелковую подготовку. Однако ввиду недостатка опытных унтер-офицеров некоторых шуцманов посылали на подготовительные курсы в специальные школы, организованные в каждом округе[491]. Такие школы были в Малорыте (Брестский округ), Вилейке (Западная Белоруссия, Weifiruthenieri) и Погребище (Житомирский район). Курсы длились до восьми недель[492]. Шуцманов сортировали согласно их успехам, и подходящие кандидаты отбирались для работы в качестве инструкторов[493].

Обучение включало и политическую подготовку[494], причем тематика занятий носила откровенно антисемитский характер, например: «Общий враг европейских народов — еврей!» Более детально тема раскрывалась в следующих подпунктах: «Евреи на руководящих постах в Советском Союзе», «Евреи-комиссары. Евреи подлежат уничтожению», «Адольф Гитлер в обращениях к народу раскрывает глаза на еврейскую опасность», «Народ обретет силу и счастье после изгнания евреев»[495]. Следует, однако, отметить, что эта антисемитская обработка началась только с осени 1942 г., когда во многих областях гетто были уже ликвидированы. Если учесть, что материал преподносился полуграмотной аудитории через переводчика, эффективность подобной пропаганды представляется весьма сомнительной.

Шуцманы были значительно моложе жандармов. Согласно приблизительным подсчетам, проведенным в районе Мир, в 1944 г. около 50% шуцманов были моложе 25 лет, 43% были в возрасте от 25 до 35 лет, и только 6% — старше 35 лет (см. табл. 4.2). Местные организации самообороны, созданные во многих деревнях Белоруссии к 1943 г. («Самоохова»), состояли в основном из мужчин старше 35 лет, которые действовали как защита от нападений партизан, но в рейдах и патрулировании участия обычно не принимали[496].

Таблица 4.2

Возрастной состав полицейского подразделения в районе Мир в 1944 г.

Источник: WCU 93/1 Appendix II/1-11

Род деятельности, национальная принадлежность и образование шуцманов были приблизительно такими же, как у всего населения территории (естественно, за исключением евреев). Прежде всего, следует подчеркнуть, что большинство людей, поступавших в полицию по призыву начиная с лета 1942 г., были очень молоды (от 17 до 21 года), так как более старший контингент был ранее призван в Красную армию. Сотрудники местной полиции в Барановичах были в основном этническими белорусами (около 75%) и православными. Католики-поляки составляли около 20% (в это число не входят те, кто подвергся чистке зимой 1941-42 г.). Остаток составляло несколько русских и татар. Исторически сложилось так, что в районе Барановичей было довольно многочисленная татарская мусульманская община. Много татар служило в полиции Несвижа и Слонима[497].

В Брестском округе (ныне Белоруссия) самую многочисленную группу составляли этнические украинцы. В местной полиции их было около 70%. Поляков было 20%, остальные были русские и белорусы. Многие шуцманы-поляки тайно состояли в польской подпольной организации. Позже некоторые из них дезертировали и присоединялись к польским партизанам. Узнав об их подпольной деятельности, немцы некоторых расстреляли[498].

Согласно имеющимся источникам приблизительно 75% полицейских (как и следовало ожидать в сельской местности) были фермерами и крестьянами. 20% до поступления в полицию занимались ремеслом (кузнец, трубочист, мельник, автомеханик, мясник, плотник). Менее 5% имели образование выше начального, двое служили учителями и один — органистом (см. таблицу 4.3).

Таблица 4.3

Профессиональный состав 100 местных полицейских округа Барановичи

Источник: WCU 93/1 Appendix II/l-ll и 91/143 Appendix II/l.

Унтер-офицерами чаще всего назначали тех, кто владел каким-либо ремеслом или получил более основательное образование, например, сыновей священников. Некоторые рекруты были так молоды, что до призыва вообще не работали, и в этом случае в документах указывалась профессия отца; другие указывали работу в хозяйстве родителей. На продвижение по службе в шуцманстве влияли образование и прежняя профессия рекрутов. При этом определенными преимуществами пользовались поляки, которые при польском режиме до 1939 г. занимали более высокое социальное положение и имели более высокое образование.

Из таблицы 4.2 видно, что возрастная группа рождения 1914-1920 гг. представлена относительно слабее — отчасти вследствие призыва в Красную армию, отчасти как результат понижения рождаемости в период войны и революции. Дезертиров из Красной армии и военнопленных, освобожденных из лагерей, в шуцман-ствах было очень мало — немцы относились к ним весьма подозрительно. Даже тех, кто дезертировал из партизанских отрядов, могли скорее расстрелять как шпионов, нежели принять в местную полицию, да и то лишь в том случае, если кто-нибудь из шуцманов готов был за них поручиться. Тем не менее, некоторые шуцманы все же были агентами партизан и через своих помощников — местных жителей — тайно передавали партизанам информацию. Под конец такие агенты большей частью бежали к партизанам, в качестве прощального подарка совершив какой-нибудь акт саботажа[499]. Впрочем, за эту опасную двойную игру некоторые агенты поплатились жизнью.

Сколь важным мотивом для участия жандармов и шуцманов в антиеврейских акциях был антисемитизм? Ответ на этот вопрос следует давать с осторожностью, учитывая неадекватность имеющихся источников. В конечном итоге мы никогда не сможем узнать, что творилось в головах убийц и какой из ряда возможных мотивов их поведения был решающим. Обобщенная характеристика тех, кто служил в полиции по охране порядка, как «добровольных палачей», движимых главным образом антисемитизмом, на мой взгляд отнюдь не отражает весь спектр поведенческих моделей, о которых свидетельствуют источники[500]. Более убедительным представляется дифференцированный подход Кристофера Браунинга. Он потрясен способностью «обычного человека» приспособиться к повседневному убийству, но при этом ему удается выявить различные типы поведения и многообразие мотивации в рамках группы в целом[501].

В этом отношении интересно свидетельство Освальда Руфайзе-на, еврейского шпиона, который впоследствии принял католичество и стал священником. Руфайзен отмечает, что поддерживал хорошие отношения с начальником полиции города Мир, жандармским офицером (Gendarmerie Meister) Рейнгольдом Хайном. Руфайзена ставила в тупик очевидная порядочность Хайна, при том, что именно он нес ответственность за исполнение приказов об уничтожении евреев и других групп населения[502]. Заместитель Хайна Шульц был настоящим зверем; сам же Хайн служил в полиции до прихода к власти нацистов, когда в Германии еще соблюдался закон и порядок, и исправно выполняя приказы об уничтожении, он по крайней мере старался смягчить эффект этих чудовищных акций[503]. Из 12 полицейских Мира двое или трое ни разу не участвовали в расстрелах[504]. Руфайзен также отмечает, что за исключением одного случая никогда не слышал антисемитских высказываний от других жандармов, с которыми часто питался за одним столом[505]. Этот явно независимый, хотя и краткий рассказ об одном полицейском участке подтверждает аналогичные выводы Браунинга о положении в 101 запасном полицейском батальоне[506].

Следует также, основываясь на многочисленных показаниях местных жителей, использовать тщательно дифференцированный подход к шуцманам в Мире. Некоторые из первых добровольцев, известных своим антисемитизмом еще до немецкой оккупации, были среди наиболее активных участников расстрелов евреев, а затем и родственников партизан. Однако в Мире и его окрестностях, судя по свидетельствам как евреев, так и не-евреев, отношения между общинами до немецкого вторжения были вполне «нормальными», хотя антисемитизм и существовал. Многие свидетели говорили, что в период немецкой оккупации шуцманы — как это ни странно — по отношению к евреям и другим местным жителям вели себя хуже немцев[507]. Унижения и избиения евреев стали повседневным явлением особенно после того, как прояснилась общая немецкая политика дискриминации евреев. Однако в показаниях о побоях и убийствах постоянно всплывает лишь несколько имен. Остальные полицейские, по-видимому, проявляли меньше рвения и использовались лишь в качестве охранников и вообще старались по возможности избегать неприятностей. На таких полицейских участках, как в Мире, узников время от времени расстреливали. Этим обычно занималась небольшая группа добровольцев из числа местных полицейских[508]. Действия одной такой группы описал бывший секретарь полиции, тайно работавший на партизан: «Полицейские могли убить или избить кого угодно без всякой причины... Чтобы оправдаться перед жандармами, достаточно было заявить, что убитый был партизаном или коммунистом. Они убивали людей, чтобы доказать свою верность немецким властям. Эти люди упивались убийствами... В Мире убили очень много народу, большей частью по подозрению в связях с партизанами. Сам я расстрелов не видел, но знаю, где они происходили»[509].

Впрочем, бывали случаи, когда местные полицейские помогали евреям или, по крайней мере, не мешали им спасаться[510]. О начальнике одного полицейского участка в Белоруссии Руфайзен говорит, что особым антисемитизмом он не отличался, а приказы послушно выполнял, потому что был уверен в победе немцев и надеялся на повышение по службе и награды[511]. Среди других мотивов можно упомянуть жадность и чувство мести по отношению к Советской власти.

Глубинный антисемитизм местного населения, несомненно, обостряла анархия, характерная для военного времени, как это было во время революции и Гражданской войны в России. Воспоминания евреев из Давидгродека подчеркивают, что рост антисемитских настроений среди «местных христиан» отчасти можно объяснить одобрением, с которым евреи отнеслись к приходу Красной армии в 1939 г.[512] Немецкая пропаганда успешно приравнивала евреев к большевистскому заговору, хотя всякому было очевидно, что большинство евреев являются самыми обычными обывателями, занятыми только торговлей и ремеслом. О глубоко укоренившемся антисемитизме местного населения свидетельствует и тот факт, что некоторые партизанские отряды вылавливали и убивали евреев и таким образом способствовали осуществлению чудовищной немецкой политики геноцида.

Жандармерия и шуцманства представляли собой своего рода остриё немецкой администрации, укреплявшее жестокий оккупационный режим. Местные полицейские рассматривались как орудие местного террора от имени Германии, проводя в жизнь немецкую политику геноцида и террористического «возмездия»[513]. Информация об истории и составе этих структур необходима для понимания характера служивших в них людей и мотивов, которыми они руководствовались. Когда летом 1942 г. появились приказы ликвидировать оставшиеся гетто, шуцманства и жандармерия собирали евреев и стояли в оцеплении при расстрелах. Некоторые жандармы и местные полицейские также принимали участие в расстреле уцелевших евреев, которых они находили в лесах и в гетто. Нет сомнения в том, что многие местные полицейские с наслаждением выполняли немецкие приказы, однако, следует отметить, что их мотивы и степень их участия в убийствах разнились в зависимости от обстоятельств. Чтобы понять истинную природу сообщничества местного населения в Холокосте, необходимо пристальное рассмотрение событий, происходивших во время ликвидации гетто летом и осенью 1942 года.