Пособники Холокоста. Преступления местной полиции Белоруссии и Украины 1941-1944 гг

Глава 5 «ЛИКВИДАЦИИ» ГЕТТО. 1942-1943 гг.

Если о массовых убийствах 1941 г. имеются многочисленные доклады эйнзатцгрупп, то о «ликвидациях» гетто в 1942 г. известно гораздо меньше. На территориях, находившихся под управлением городской администрации (Западная Белоруссия, Weifiruthenien, и западные районы Рейхскомиссариата Украина) большинство евреев было убито именно в ходе «второй волны» 1942 и 1943 гг.[514] Более того, эти «ликвидации» были тотальными. Лишь небольшое количество евреев не было затронуто этими «акциями», но через несколько месяцев были уничтожены и они. Большую часть жертв составляли старики, женщины и дети. К концу 1942 года в указанных районах осталось лишь несколько «трудовых гетто».

Акции «второй волны» обычно координировались офицерами полиции безопасности, откомандированными из канцелярий KdS или с аванпостов в больших городах (их часто называют эсэсовцами или сотрудниками СД). Именно они, согласно данным следственных дел, проводили расстрелы в ямах[515]. Однако совершенно очевидно, что для расстрела сотен людей, конвоирования их к месту казни и охраны требовался многочисленный персонал. Почти все служащие немецкой нацистской администрации, по-видимому, знали о происходящем и могли в любой момент быть призваны на помощь. Это относилось и к самой гражданской администрации (Gebietkommissariat, окружной комиссариат), и к подразделениям Организации Тодта (Organization Todt, трудовая служба), и к жандармерии, и к другим полицейским или воинским подразделениям, находящимся по соседству[516]. Именно так к участию в расстрелах были привлечены некоторые венгерские и словацкие подразделения, а также литовские охранники, расквартированные в Житомирской области в целях поддержания безопасности[517]. Но наиболее многочисленной силой была местная полиция (Schutzmannschaft-Einzeldienst), которая вполне исправно выполняла свои задачи.

В ходе «второй волны» немцы уже не могли использовать элемент неожиданности. Евреи начали тщательно готовиться к тому, чтобы скрыться и уйти в леса. Кое-где части, осуществлявшие зачистки гетто, наталкивались на вооруженное сопротивление и попытки массового бегства. Ключевую роль в обеспечении этих акций играли местные полицейские. Часто накануне акции их использовали для блокирования выходов из гетто. Они принимали активное участие в очистке гетто и имели недвусмысленный приказ расстреливать каждого, кто оказывал сопротивление или пытался бежать[518]. Массовые расстрелы в ямах обычно организовывали и проводили небольшие отряды полиции безопасности, но иногда в расстрелах участвовали и местные полицейские[519]. Особенную активность шуцманства проявляли в прочесывании опустевших гетто после массовых акций и в расстрелах тех, кто сумел спрятаться или был пойман в лесу.

Зимой 1941-42 г. наиболее масштабные расправы над евреями на востоке проводились эйнзатцгруппами и поддерживающими их подразделениями на территориях Белоруссии, России и Украины, подконтрольных военной администрации. На территориях, находившихся под управлением гражданской администрации, расправ над евреями до наступления весны было немного. Эту отсрочку можно объяснить несколькими причинами. Как сообщается, холодная погода затрудняла выкапывание ям; кое-где для подготовки могил применялся динамит[520]. Вследствие критического положения на фронте в декабре 1941 г. некоторые полицейские батальоны и подразделения СС, ранее участвовавшие в антиеврейских операциях в тылу, были отправлены на фронт, чтобы укрепить немецкие позиции[521]. В то же время в некоторых районах гражданская администрация жаловалась на эксцессы, связанные с антиеврейскими операциями, и на потерю ценной рабочей силы[522]. Руководство СС не желало, чтобы экономические соображения препятствовали достижению его расовых целей, но, несмотря на это, «селекция» квалифицированных работников практически продолжалась даже во время акций 1942 г.

Обитатели гетто все еще были в шоке после массовых расправ осенью 1941 г. Зимой немцы закончили операцию по очистке сельской местности (das flache Land) от евреев, живущих в разбросанных мелких местечках. Как было показано выше, в районе Слонима подразделения вермахта убили евреев в нескольких деревушках[523]. В конце 1941 г. гражданская администрация издала приказы, согласно которым все еврейские общины с населением менее 1000 человек надлежало собрать в главные гетто. Окружной комиссар Слонима обратился к местному военному коменданту Глюку с просьбой по-прежнему содействовать процессу переселения евреев. Глюк, однако, ответил, что в данный момент это невозможно ввиду отсутствия необходимого транспорта[524].

В окрестностях Мира небольшой отряд шуцманов под командованием жандарма Вилли Шульца проводил зачистку мелких деревень вокруг районного центра. Роль местных полицейских в этих акциях была решающей, ибо только они могли опознать евреев[525]. Эти операции довольно подробно описаны в книге Нехамы Тек, основанной на многочисленных свидетельствах Освальда Руфай-зена[526], которые недавно были подтверждены показаниями многих свидетелей из числа местных жителей.

Первая акция была проведена около 16 января 1942 г. в деревне Кринично, в 16 км севернее Мира. Полицейский отряд примерно из 10 человек отправился в деревню на санях, по дороге прихватив пару еврейских семей в деревне Бережно. Один местный житель, позже ставший партизаном, видел, как они приехали: «Примерно в полдень я выглянул в окно моего дома и увидел, как со стороны Мира к Бережно приехали двое саней, запряженных лошадьми. На первых санях сидело четыре человека, управлял санями полицейский, а за ним сидел немец в зеленой форме... На вторых санях сидело несколько полицейских в темных шинелях. Они были вооружены винтовками»[527].

Этот человек убежал и спрятался в лесу. Примерно через час он услышал несколько выстрелов. Когда он вернулся домой, ему сообщили, что евреев убили.

Руфайзен вспоминает: «Когда мы приехали в Кринично, семьи из Бережно и всех евреев из Кринично собрали в одной комнате в доме одного еврея. Шульц записывал всех евреев, за которых он отвечал или сам убивал. У него был блокнот. В этой комнате был 21 еврей... Шульц вслух пересчитал всех евреев моложе 16 лет и записал в этот блокнот: “acht Stuck bis sechzehn Jahre” (восемь штук моложе шестнадцати)...»[528]

После этого евреев вывели во двор и поставили за сарай. По словам Руфайзена, их гнали как «овец на заклание». Ему удалось отлучиться, чтобы не видеть расправы. Услышав выстрелы, он вернулся и увидел, что евреи лежат на снегу. Полицейские поднимали ноги у тел и отпускали их, чтобы убедиться, что они мертвы[529]. Единственная выжившая в Кринично, Эстер Городейска, в этот день ушла в Мир, чтобы выяснить содержание зашифрованного предупреждения, полученного от еврейского совета (Judenrat). Вернувшись домой, она узнала, что уцелел только ее брат. Когда приехали полицейские, его, к счастью, не было дома[530].

Спустя две недели, 2 февраля 1942 г., аналогичная операция против евреев была проведена в Долматовщине и в соседних деревнях к западу от Мира. На этот раз жандармы и полицейские прибыли на место двумя отдельными группами, чтобы охватить все разбросанные на этой местности еврейские общины. В деревне Луки Шульц лично застрелил семерых евреев после того, как Освальд Руфай-зен отказался их расстреливать. Еще 41 еврея, которых собрали по дороге, расстреляли в Долматовщине, где местным жителям было приказано вырыть и засыпать могилы. Убежать и спрятаться удалось лишь нескольким евреям, в том числе одной девушке, которая ускользнула, прощаясь со своей подругой. Один еврей спрятался за сугробом, но его нашли и расстреляли вместе с остальными[531]. С помощью местных жителей в лесу до сих пор можно найти могилы евреев из маленьких общин Кринично и Долматовщины[532].

На большей части подведомственных ей территорий гражданская администрация очищала сельскую местность, не расстреливая евреев, которые жили в деревнях, а переселяя их в ближайшие большие гетто. Так поступили с евреями из деревень вокруг Ка-мень-Каширска и Бреста в Рейхскомиссариате Украина[533], а также с жителями Новогрудка севернее Мира. В циркуляре от марта 1942 г., разосланном всем бургомистрам и сельским старостам района, окружной комиссар Новогрудка Трауб приказал шуцманам доставлять в Новогрудок всех евреев, обнаруженных в деревнях[534].

Гетто в Западной Белоруссии и на Украине создавались по-разному. Некоторые военные коменданты приказывали выделить для проживания евреев изолированные места уже в первые недели оккупации, когда они вводили для евреев первоначальные ограничения. В других случаях (в таких городах, как Брест) четко обозначенные территории гетто, обнесенные забором с колючей проволокой, были созданы только в декабре 1941 г.[535] В некоторых мелких городах гетто оставались более или менее открытыми достаточно долго в течение 1942 г.[536] Так, Генеральный комиссар Волыни—Подолья приказал запереть гетто в марте 1942 г.[537], а немецкие власти Мира заключили оставшихся 800 евреев в замок лишь в мае 1942 г.[538]

В Несвиже гетто было создано сразу после первой акции. По словам Шалома Холавски, оно было около 150 метров в ширину и 250 метров в длину. Находившиеся здесь несколько деревянных домов и пять кирпичных синагог были окружены забором[539]. Для согнанных сюда еще оставшихся в живых евреев жизнь вновь вернулась к своей суровой повседневности; Холавский вспоминает лишь о двух смертях в первые месяцы после акции[540]. В мелких сельских гетто от голода умирали редко — там можно было выменять что-нибудь съестное у крестьян или тайно пронести продукты извне[541]. Однако даже мелкие инциденты могли окончиться смертью. Освальд Руфайзен видел, как в Мире расстреляли четверых евреев по характерному обвинению во владении обрезком кожи или курицей[542]. Смерть могла грозить всякому, кого застали вне гетто не за работой. Так, в Полонке местные полицейские расстреляли несколько еврейских женщин и детей, бежавших из Барановичского гетто[543].

К марту и апрелю 1942 г. в некоторых районах, находившихся под контролем гражданской администрации, было рекомендовано провести массовые расстрелы евреев. В Барановичах новая крупная акция была проведена в начале марта 1942 г. По приказу начальника полиции безопасности Вальдемара Амелунга более 2000 евреев согнали на выемку железнодорожного пути за чертой города и там расстреляли[544]. Согласно протоколам послевоенных судебных процессов в Виннице, немцы расстреляли несколько тысяч евреев 16 апреля 1942 г.[545] На Украине, особенно на Волыни, многие из оставшихся евреев пережили осеннюю волну убийств — там, в мастерских вермахта, все еще работало много еврейских специалистов[546].

С начала 1942 г. совместными усилиями всех немецких нацистских ведомств была предпринята операция по «ликвидации» евреев, еще оставшихся в Генеральном комиссариате Житомир. Цель ее, по-видимому, заключалась в том, чтобы очистить местность от евреев к лету 1942 г., когда Гитлер собирался переехать в свой только что построенный секретный полевой штаб в районе Винницы, лагерь «Вервольф»[547]. В документах Имперской службы безопасности (RSD), служившей личной охраной Гитлера, говорится о расстреле большого количества евреев в январе 1942 г. недалеко от строящегося бункера Гитлера близ Винницы. В этой операции участвовала и местная полиция безопасности[548].

Более мелкие еврейские общины Житомирского округа стали жертвой убийственной «волны» расстрелов в первой половине 1942 г. Подробные свидетельства об этих акциях можно найти в протоколах послевоенных судебных процессов. В начале лета 1942 г. в местечке Гнивань близ Винницы было убито около 100 евреев, в том числе женщины и дети. На рассвете немецкие и литовские охранники лагеря военнопленных совместно с жандармами и украинскими шуцманами выгнали евреев из их домов, построили в большую колонну и повели в лес. На строительной площадке всего в нескольких сотнях метров от деревни была заранее вырыта яма. Здесь евреев расстреляла немецкая служба безопасности (СД) из Винницы. Одному еврею во время облавы удалось спрятаться, и в 1991 году он смог показать место расправы австралийским следователям[549].

Аналогичные расстрелы полиция безопасности провела и в других городах и деревнях Генерального комиссариата Житомир, например, в Ружине, Ильинцах, Аиповце, Браилове и Хмельнике[550]. В оперативной сводке Житомирского Генерального комиссариата от 3 июня 1942 г. говорится: «В подведомственном мне районе еврейский вопрос в основном решен. Тот факт, что ценная рабочая сила часто уничтожается, широко известен. В населенном пункте Ильинцы переселено 434 еврея, в Ружине — 606»[551]. После войны советские власти зафиксировали следующее признание бывшего начальника полиции в Самгородке: «В июне 1942 г. я вместе с немцами участвовал в расстреле евреев. Было расстреляно около 500 человек, включая детей, женщин и стариков. Мое участие в уничтожении еврейских жителей Самгородка заключалось в том, что я и полицейские, которыми я командовал, выгнали евреев из их домов и собрали всех в здании школы. Я отобрал специалистов, которых немцы должны были использовать на различных работах, и под моим командованием полицейские Самгородка строго охраняли евреев во время расстрела»[552].

Подобные признания можно рассматривать как исторические свидетельства лишь с большой осторожностью. Однако если сопоставить их с другими источниками, можно утверждать, что участие местной полиции в «ликвидациях» гетто не подлежит сомнению. Согласно немецким документам того времени, в 1943 г. украинский шуцман В. П. в Самгородке был представлен к награде за то, что он «особенно отличился в операциях по переселению евреев в июне 1942 г., а затем в поимке отдельных евреев, пытавшихся разными способами скрыться»[553].

Другие приказы и переписка подразделений житомирской жандармерии этого периода подтверждают общую схему. Начальник винницкой жандармерии в июне 1942 г. издал приказ, запрещающий жандармерии использовать труд евреев. 14 июня начальник окружной жандармерии в Ружине в ответ сообщил, что на его постах евреев уже не осталось, и подтвердил, что все подчиненные ему начальники постов Получили на этот счет специальные инструкции[554]. Было также строжайше запрещено фотографировать во время «экзекуции»[555]. Большая часть оставшихся в живых специалистов не надолго пережила летние расправы. В начале августа полиция безопасности в Бердичеве расстреляла более 300 еврейских рабочих, причем место расправы охраняла украинская «милиция»[556]. В Ружине служба безопасности (СД) 1 октября 1942 г. расстреляла 44 еврея[557].

Письмо начальника одного из жандармских постов в районе города Каменец-Подольский (западнее Винницы), также датированное июнем 1942 г., раскрывает характер выполнявшихся полицией задач: «Каждую неделю 3-4 акции. Иногда это цыгане, в других случаях евреи, партизаны и прочая шваль. Очень хорошо, что теперь у нас тут имеется подразделение СД [S£> Aufienkommando], с которым я прекрасно сработался. Всего 8 дней назад один украинский полицейский был убит самым зверским образом. Причина: он погнал евреев работать на минное поле. Евреи стакнулись с партизанами и убили этого полицейского»[558].

В южной Украине оставшиеся евреи тоже были «ликвидированы» к лету 1942 г. В марте местная полиция участвовала в расстреле более 100 евреев в Каменке (Черкасский округ)[559]. В апреле все мужчины-евреи из Сталиндорфа (Херсонский округ) были отправлены на строительство шоссе Днепропетровск — Запорожье, а 29 мая каратели расстреляли оставшихся там женщин и стариков[560]. В июне в районном центре Устиновка окружной комиссар (Gebietskommissar) приказал жандармам и шуцманам арестовать и доставить в местный полицейский участок около 30 евреев из окрестных деревень. Еще около 30 евреев было доставлено из соседнего городка Бобринец.

В деревне Израиловка недалеко от Устиновки проживало около 60 евреев. Начальник поста жандармерии в 2 часа ночи приказал маленькому отряду полицейских из Устиновки отправиться в Из-раиловку и «немедленно, не более чем за 3 или 4 часа, собрать всех евреев и доставить их в здание школы»[561]. В нескольких километрах от Израиловки близ Ковалевки у дороги на Устиновку была заранее подготовлена могила.

Утром всех евреев от мала до велика собрали в Устиновке и Из-раиловке и под охраной пригнали к этой могиле. Здесь им приказали раздеться, после чего полиция безопасности, жандармерия и шуцманы всех расстреляли. Место казни было оцеплено по периметру охранниками. На акции присутствовали сам окружной комиссар и сельскохозяйственный администратор[562].

После утренней расправы с «расово чистыми» евреями нескольких полицейских послали обратно в Израиловку за двадцатью детьми от смешанных браков. В 1991 г. группа судебно-медицинских экспертов по заданию Австралийского отдела социальных расследований произвела эксгумацию еврейской братской могилы близ Устиновки. Сверху лежали скелеты 19 детей в возрасте до 11 лет. Под ними был обнаружен слой земли, под которым находились останки приблизительно сотни взрослых[563].

Аетом 1942 г. в Белоруссии были «ликвидированы» почти все оставшиеся гетто. В докладе отряда Waffen SS, прикомандированного к посту полиции безопасности в Вилейке, перечисляется несколько операций, проведенных в северной части Западной Белоруссии. В ходе акций 28 апреля в Кривичах, а также 29 и 30 апреля в Долгинове была убита только часть евреев. «Акция в Долгинове отличалась тем, что евреи заранее подготовили себе надлежащие бункеры в качестве убежища. Нам пришлось целых два дня обыскивать и очищать гетто частично с помощью ручных гранат». 10 мая была предпринята еще одна акция — в Воложине — а после этого, 21 мая, заключительная операция в Долгинове. Отдел Waffen SS доложил, что «еврейский вопрос в этом городе окончательно решен»[564].

Волна убийств докатилась до округа Глубокое. 29 мая было «ликвидировано» гетто в Докшицах, где проживало 2653 еврея. Евреи так хорошо спрятались в гетто, что потребовалась целая неделя, чтобы извлечь последнего из них. Окружной комиссар продолжал рапортовать: «1 июня 1942 г. гетто в Лужках (528 евреев) и в Плиссе (419 евреев) ликвидированы; днем позже — гетто в Миорах (779 евреев). Здесь евреи предприняли широкомасштабную попытку побега. Убежало, по-видимому, 70 или 80 человек»[565].

Представление об отчаянном сопротивлении евреев на месте расстрела в городе Миоры можно получить из сообщения одного автора: «Везде раздавались крики и выстрелы. Молодые евреи прорвали кордон вокруг массовой могилы и кинулись врассыпную. Некоторые бросились на немцев с кулаками. Михаэль увидел немца, лежавшего без сознания на земле. Он оттолкнул в сторону другого немца. Потом он почувствовал удар в спину. Он упал, встал, снова побежал и снова упал. Вслед ему свистели пули. Он оторвался от немца, но бежал все дальше и дальше к лесу, словно подгоняемый какой-то таинственной силой — лучше жить среди диких лесных животных, чем среди “цивилизованных” людей, превратившихся в диких зверей»[566].

Жестокая волна убийств продолжилась спустя два дня, 3 июня, когда в Браславе было «ликвидировано» 2000 евреев. Еще через несколько дней последовали акции в Дисне (2181 еврей) и в Друе (1318 евреев). Их проводила полиция безопасности с помощью жандармов из Вилейки. Оба этих гетто вскоре после начала акции загорелись и сгорели дотла. Акции проводились также в Глубоком и Шарков-щине, причем в Глубоком немцы оставили в живых квалифицированных рабочих и специалистов, работавших на вермахт[567].

Разделение труда между теми, кто участвовал в этих акциях, описано в «Книге памяти города Глубокое». Полиция безопасности приезжала, в течение нескольких часов производила расправу, а затем уезжала. «Неоконченную работу завершала местная полиция. Местные белорусы и поляки в их черной “вороньей” форме целыми днями и даже неделями разыскивали спрятавшихся евреев и затем их убивали. Они искали несчастных евреев в домах, на чердаках, в канавах, в окрестных лесах и в других подобных местах. Тех, кто отличился в поимке евреев, немцы щедро награждали»[568].

Неожиданным провалом закончилась немецкая операция против гетто 9 июня 1942 г. Возвращаясь с акции в городе Налибоки, команда полиции безопасности из города Барановичи попала в партизанскую засаду и была полностью уничтожена. Погибло 10 немцев и 11 литовцев, прикомандированных к полиции безопасности[569]. До этого партизаны обычно уклонялись от встреч с немцами, не считая мелких патрулей. Теперь немцы стали более осторожно проводить акции.

Летом 1942 г. недалеко от Барановичей была организована еще одна акция — на этот раз в городе Новая Мышь. Бывший полицейский рассказывает: «Немцы прибыли из Барановичей в сопровождении литовского "расстрельного взвода". Полиция собрала всех евреев в одно место. Акцией руководил [начальник полиции] — называвший себя белорусом. Представителем СД был лейтенант Амелунг. Новую Мышь окружили кордоном, чтобы евреи не могли убежать. В городе была рыночная площадь, на которой находилась пожарная часть, куда и собрали евреев. Полицейских прислали с окрестных участков... Евреев вывели из пожарной части за рощу и там расстреляли. Казнили несколько сотен — кажется, 600»[570].

Судя по показаниям очевидцев, несколько евреев было расстреляно местными полицейскими во время облавы и на следующий день[571]. Место расстрела охранял плотный кордон из немецкого «специального подразделения». Чтобы предотвратить вмешательство партизан, вокруг были установлены пулеметы[572].

Как осуществлялось сотрудничество разных немецких ведомств, вовлеченных в очистки гетто, можно судить по событиям в Слониме. В конце июня 1942 г. после недавних потерь в районе города Барановичи в Слоним для участия в крупной операции прибыл отряд Waffen SS и полиции безопасности из KdS Минска[573]. Йм помогали местные полицейские, служащие вермахта, литовцы и сотрудники окружного комиссариата[574]. Здесь немцы, по-видимому, нарочно подожгли дома, чтобы выгнать оттуда спрятавшихся евреев. Один оставшийся в живых еврей вместе со своим братом спрятался в дровяном сарае рядом с домом, где скрывалась вся их семья. Отсюда он увидел приближающуюся группу немцев и литовцев. «Немцы командовали и, угрожая оружием, орали: “Juden raus!" [“Евреи, выходите!”], но никто не вышел. Тогда был отдан приказ бросить в дом зажигательные шашки, и дом загорелся. Все это мы видели сквозь щели в дощатой стене нашего убежища. В погребе под кухней мест на всю семью не хватало, и некоторые залезли на чердак. Я увидел, как мой двоюродный брат спрыгнул вниз, и литовец застрелил его прямо на лету. Окружной комиссар Эррен захлопал в ладоши и крикнул: “Bravo, Litauer!” [“Браво, литовец!”] Из горящего дома выбежала моя бабушка. На ней были все ее платья и шубы, она была в пламени. Один немец крикнул: “Вот идет горящая ведьма!” Эррен три раза выстрелил в нее из пистолета, и она упала. Один литовец попросил у Эррена разрешения поджечь дровяной сарай, но тот не разрешил, сказав по-немецки: “Оставь, там никого нет”, и они пошли дальше, от одного дома к другому»[575].

Аналогичную версию событий приводит один из пожарников, которого вызвали тушить горящее гетто. «В тот день я был свободен от дежурства. Услыхав вой пожарной сирены, я пошел в пожарную часть и с пожарной машиной направился к мосту через реку, за которой находилось гетто. Деревянные дома в гетто горели. Там я увидел немецких солдат. Я думаю, были там также и белорусские полицейские, а, может, и украинцы. Гетто было расположено на берегу реки. Чтобы накачать воду, я опустил насос в реку и стал поливать водой дома. И тут я услышал крики людей, которые пытались выбраться из погребов. Я направил струю воды туда, где были эти люди, но какой-то немец запретил мне это делать, а сам начал в них стрелять. Несколько часов я оставался возле гетто, пытаясь потушить пожар»[576].

По-видимому, в день главной акции ведущую роль играли сотрудники окружного комиссариата, в том числе и сам Эррен, а жандармы, судя по их показаниям, в это время проводили операции против партизан за пределами Слонима. Однако в последующие дни жандармам и около полусотни шуцманов было поручено еще раз прочесать гетто в поисках оставшихся в живых. Всех, кто пытался бежать, убивали на месте. Остальных заключили в тюрьму, и вскоре жандармы стали небольшими группами выводить их оттуда на расстрел[577].

В эти дни в Слониме было убито около 8000 евреев[578]. Кроме акции в Слониме проводились «ликвидации гетто» в других близлежащих городах, например, 25 июля в Бытене[579]. В сентябре окружной комиссар Эррен хвастал, что из 25.000 евреев, живших в его округе, осталось всего 500 — им сохранили жизнь по важным экономическим соображениям[580].

После первой акции в Несвиже 30 октября 1941 г. евреи сделали свои выводы. Часть еврейской общины, не желая покорно идти на смерть, открыто заговорила о сопротивлении[581]. Другие в ожидании предстоящей акции готовили убежища[582]. 16 июля 1942 г. было «ликвидировано» гетто в соседнем местечке Городея. Двое местных жителей видели, как евреев гнали к ямам — некоторых везли на грузовиках, остальные шли пешком под охраной местных полицейских. По дороге к месту расправы некоторые не могли идти и падали — таких расстреливали на месте. В течение четырех или пяти часов издали доносились пулеметные очереди. Всего в этот день было расстреляно 1.500 человек[583].

Новость о событиях в Городее быстро развеяла у несвижских евреев иллюзии насчет того, что их могут пощадить[584]. Председатель еврейского совета начал подумывать о том, не установить ли связь с партизанами, но возражал против бегства из гетто, полагая, что оно может лишь ускорить акцию[585]. Во время поминальной службы в синагоге Шалом Холавски призывал единоверцев бороться за свою жизнь. «Был разработан план. Решили поджигать дома и сопротивляться с оружием в руках, чтобы дать возможность тем, кто способен бежать, уйти в лес»[586].

Между тем немецкая полиция начала свою подготовку. В мае командир полиции безопасности Западной Белоруссии (Weifiruthenieri} приказал жандармам срочно провести перепись оставшегося еврейского населения[587]. За день до акции из Барановичей в Несвиж прибыла на грузовиках группа немецких полицейских и их подручных литовцев. Ими командовала полиция безопасности. Кроме того, из всех полицейских участков округа были собраны и доставлены в Несвиж местные белорусские полицейские[588]. Для таких крупных анти-еврейских операций обычно мобилизовался весь наличный персонал, а на полицейских участках оставалось всего по одному или два полицейских[589]. Вечером начальник полиции собрал полицейских и сказал, что на следующий день все евреи должны быть расстреляны. Вокруг гетто он приказал установить оцепление, а всех, кто попытается бежать, расстреливать на месте[590].

На рассвете 20 июля 1942 г. несвижское гетто было окружено белорусской полицией. Ночью накануне акции раздавались отдельные выстрелы[591]. Как события развивались дальше, по имеющимся описаниям установить трудно. По словам Шалома Холавски рано утром к воротам гетто подошло несколько немцев и полицейских. Они известили главу еврейского совета Магалифа о предстоящей «селекции»[592]. Некоторых евреев, по-видимому, спокойно увезли. Вскоре, однако, стало ясно, что теперь евреи не собираются сотрудничать. Когда полиция открыла огонь, еврейская боевая группа, собравшаяся в синагоге, неожиданно ответила пулеметной очередью (стрелял один бывший польский офицер). Тем временем в гетто зажгли огни, чтобы в дыму и поднявшейся суматохе было легче бежать[593].

Один бывший полицейский так описал эти запутанные события: «Со стороны, противоположной воротам в гетто, доносился шум автомобильных моторов. Я понял, что полицейские начали сажать евреев в грузовики, чтобы отвезти их на место казни. Часа через полтора после начала погрузки евреев в машины в разных частях гетто вспыхнули пожары. Вскоре огонь охватил все дома. В гетто началась стрельба из автоматов и винтовок. Из-за дыма трудно было понять, что происходит. Я мог только догадываться, что полицейские приканчивают обреченных людей на месте. Скоро стрельба утихла. Часть полицейских, стоявших в оцеплении, была спешно передвинута к месту казни»[594].

Согласно разным источникам, во время короткой схватки несколько немцев и местных полицейских были убиты и ранены[595]. Один белорусский полицейский, стоявший во внешнем оцеплении, впоследствии рассказал советским властям, что несколько евреев — приблизительно 20 человек — пытались вырваться из гетто в его секторе. Он и другие полицейские, стоявшие рядом, открыли по ним огонь. Он был ранен в плечо, еще одного полицейского евреи убили. При этом он был пьян, поскольку до начала стрельбы белорусские полицейские пили водку[596]. Шалом Холавски описал отчаянные попытки бежать с точки зрения жертв: «Небольшие группы евреев вроде нашей вырвались из гетто. Некоторых стали избивать ретивые крестьяне, других убивали на бегу. Маленьким группкам удалось добраться до леса. Я увидел Симху Р., который нес на руках своего маленького сына, завернутого в подушку. Не останавливаясь, он отдал сверток христианской женщине, стоявшей у ворот, а сам побежал дальше к лесу»[597].

Некоторые евреи, спрятавшиеся в гетто, не смогли выйти из горящих домов и погибли. Вскоре после того, как стрельба утихла, один полицейский вошел в гетто: «Передо мной открылась жуткая картина. На месте деревянных домов остались одни пожарища. Проходя по бывшим улицам и переулкам гетто, я увидел скелеты сгоревших людей и обгорелые трупы. В подвале одного сгоревшего дома я увидел трупы двух евреев, обнаруженные одним полицейским. Им было лет по 40-45, и они, видимо, задохнулись в дыму. Никаких огнестрельных ранений на их телах я не заметил»[598].

Некоторые жители Несвижа, обитавшие близ гетто, также оказались свидетелями кровавых событий того дня. Одна женщина видела, как белорусские полицейские преследовали евреев и стреляли в них после поджога синагоги. Она и ее семья спонтанно спрятали у себя в доме одного беглеца[599]. Один поляк рассказывал: «Во время очистки гетто по Огородовой улице шла еврейка с маленьким ребенком на руках. Ее остановил белорусский полицейский. Он вырвал у нее из рук ребенка, которому было не больше года, ударил его об стену и швырнул в горящий дом. Еврейку он застрелил из пистолета. Я слышал, что даже через несколько дней после очистки гетто белорусские полицейские все еще находили там евреев — мужчин, женщин и детей — и расстреливали их на месте»[600].

Евреев, захваченных в гетто, полицейские заталкивали в грузовики и везли за город к подготовленной яме, где их расстреливали прибывшие из Барановичей литовские и немецкие полицейские. Как сообщается, пять местных шуцманов участвовали в погрузке евреев в грузовики и их расстреле[601]. Один полицейский, заявлявший после войны, что он не стрелял, а только патрулировал место расправы по периметру, так описывал увиденное на месте казни: «Я стоял примерно в ста метрах от ямы, где расстреливали советских граждан еврейской национальности... Полицейские подводили к краю ямы обреченных людей — женщин, детей и стариков — группами по 6-8 человек. Палачи ... стреляли жертвам в затылок, и те падали в яму».

Этот свидетель подтвердил, что среди стрелявших были и местные белорусские полицейские[602] — по-видимому, добровольцы. Один бывший несвижский полицейский в своих послевоенных показаниях говорил то же самое: «Из полицейских для расстрела евреев брали только тех, кто вызвался добровольно, никто их не назначал, так что если кто-то не хотел, то он и не участвовал в экзекуции»[603].

Остаток дня полиция продолжала прочесывать развалины гетто в поисках тех, кто спрятался в подвалах и на чердаках уцелевших домов. Еще один местный полицейский вспоминает: «Подойдя к платяному шкафу, стоявшему в одной из комнат, один из полицейских стал прислушиваться. Я увидел, как он выхватил из кобуры пистолет и раза два выстрелил в дверцу шкафа, примерно на уровне своей груди. При этом он приказал остальным полицейским стрелять туда же... Когда стрельба утихла, дверь шкафа медленно открылась, и оттуда вывалилась молодая еврейка без всяких признаков жизни»[604].

Для тех, кто еще прятался, это было страшное время. Один из уцелевших вспоминает: «Часов в 12 дня мы услышали, что полиция обыскивает мою квартиру. Один белорус крикнул своим товарищам, что нашел шнапс. Они забирали все, что казалось им ценным. Часов в 8 вечера в квартиру явились немцы. Они стали простукивать пол в поисках полости, но нашего убежища не нашли».

Эта группа евреев просидела в своем укрытии до 3 часов утра следующего дня. Потом они вылезли за пределы гетто сквозь дыру в заборе, через которую христиане раньше просовывали в гетто съестное. Во время бегства этот свидетель, Ляховицкий, отстал от остальных. Он слышал выстрелы немцев или полицейских патрульных, но через пшеничное поле ему удалось добраться до леса, где он на следующий день встретил нескольких других беглецов[605].

Евреям из Мира посчастливилось лучше организовать свое бегство без боя. В этом им оказал большую помощь служивший в местной полиции агент Освальд Руфайзен. Он подслушал телефонный разговор своего шефа Рейнгольда Хайна с начальником жандармерии в Барановичах Максом Айбнером, откуда узнал, на какой день назначена «ликвидация» гетто[606]. Узнав об этом, Руфайзен не только тайком переправил в гетто оружие, но и ухитрился по ложному следу послать почти всех жандармов охотиться на несуществующих партизан как раз накануне «ликвидации» гетто[607].

Однако, судя по воспоминаниям одного из оставшихся в живых, многие евреи не захотели следовать совету Руфайзена: «Руфайзен советовал нам рискнуть и бежать. Но у нас не лежала к этому душа. Печальный опыт отношений с нашими согражданами-неевреями, которые охотно, ради легкой наживы, участвовали в расправе над людьми, поколебал наше доверие к некогда добрым соседям»[608].

Ситуация горячо обсуждалась в гетто. Как и в Несвиже, некоторые боялись, что бегство лишь ускорит гибель тех, кто бежать не может. Одна женщина вспоминает жестокие споры в семьях: «Пожилые родители умоляли сомневающихся детей бежать, надеясь, что, быть может, они чудом спасутся от смерти. Мужья не хотели оставлять своих жен и детей — они думали, что легче умереть вместе. 10 августа 1942 г. мы вырвались и через поле созревшей пшеницы дошли до ближайшего леса. Чудо совершилось»[609].

Попытать счастья в лесах решилось всего 250 молодых евреев.

Освальду Руфайзену тоже удалось бежать — вероятно, благодаря его хорошим отношениям с жандармами. Незадолго до «ликвидации» один еврей на него донес, и Руфайзен признался начальнику жандармерии Хайну: «Я не враг немцев, и я не поляк. Я скажу вам правду, потому что я всегда работал с вами открыто и честно. Однако я считаю запланированную операцию против евреев совершенно неправильной, потому что я сам еврей. И это было единственной причиной моего поступка»[610].

Несмотря на это признание его сторожили не очень строго, и он без особых затруднений смог ускользнуть. Один жандарм приводит свою версию событий: «Местные добровольцы хотели, чтобы Руфайзена выдали и расстреляли. Когда он сбежал, я как раз сменился с дежурства в карауле. Я, наверное, первым увидел, что он сбежал, но у меня были с ним хорошие отношения, и я доложил об его бегстве только тогда, когда он был уже далеко»[611].

Вскоре после этого, 13 августа, была проведена запланированная расправа с еще оставшимися в живых евреями. По указанию начальника местной полиции в соседнем лесу Яблоновщина была заранее вырыта могила[612]. Вечером накануне «ликвидации» вокруг замка были выставлены усиленные кордоны местной полиции с пулеметами. Утром в Мир прибыло на помощь несколько полицейских из Барановичей[613]. Оставшихся 560 евреев — в основном это были женщины с детьми и старики — отвезли на грузовиках к месту расправы[614]. По дороге жандармы следили, чтобы никто не убежал. По рассказу одного свидетеля, евреям приказали лечь друг на друга в яму, а потом расстреляли[615].

26 августа начальник Барановичской жандармерии Макс Айб-нер, как и положено, рапортовал о выполнении своего задания: «От окружного комиссара города Барановичи я получил инструкции общего характера в соответствии с возможностями моего личного состава очистить от евреев регион и особенно сельскую местность. В результате крупных акций, проведенных за последние месяцы, много евреев сбежало и присоединилось к бандитским шайкам. Чтобы предотвратить новые побеги, я ликвидировал евреев, все еще оставшихся в Полонке и в Мире. Всего расстреляно 719 евреев. Одновременно 320 евреев, сбежавших в ходе крупных акций, уже пойманы и расстреляны жандармскими постами»[616].

Поиски спрятавшихся беглецов продолжались еще некоторое время после акций. В докладе от 20 августа 1942 г. Хайн сообщает о поимке 65 евреев из Мира[617]. Протоколы послевоенных расследований содержат упоминание о четырех евреях, найденных в подвалах замка в Мире через три недели после «ликвидации» гетто и расстрелянных на месте тамошними полицейскими[618].

В соседнем Столице жандармерия приказала всем белорусским полицейским вместе с латвийским полицейским батальоном провести операцию 23 сентября 1942 г. В ходе этой операции 750 евреев было расстреляно, а 850 удалось спрятаться в основном внутри гетто. Начальник жандармского поста Вилли Шульц сообщил, что в последующие дни вплоть до 2 октября еще 488 евреев, большей частью женщины и дети, были доставлены на пост и под его личным наблюдением расстреляны. 11 октября было уничтожено еще 350 евреев, часть которых пыталась скрыться среди тех, кто был оставлен для работы в заново восстановленном гетто. Свой доклад Шульц закончил утверждением, что после этого не осталось ни детей, ни неработоспособных[619].

В Минске полиция безопасности с помощью Waffen SS и латвийских полицейских в течение лета провела серию крупных акций. Согласно одному из немецких докладов 28 июля было убито 6000 местных евреев, а на следующий день 3000 немецких евреев[620]. В это время Гиммлер открыто писал о трудной задаче, возложенной на него Гитлером: «Оккупированные восточные земли освобождаются от евреев. Фюрер возложил на меня выполнение этого труднейшего приказа. Во всяком случае, никто не сможет снять с меня бремя этой ответственности»[621]. Последним сроком, к которому должно быть завершено «переселение» евреев из Генерал-губернаторства, Гиммлер назначил 31 декабря 1942 г.[622] Осенью 1942 г. была предпринята объединенная полицейская операция по очистке всех гетто Волыни-Подолья, в которых согласно немецким источникам в это время еще находилось свыше 300.000 евреев[623]. Копии документов немецкой полиции безопасности, к счастью сохранившиеся в польских архивах, дают редкую возможность вникнуть в особенности немецкой бухгалтерии, фиксировавшей результаты этих акций «второй волны»[624].

6 августа 1942 г. начальник сторожевого поста полиции безопасности в Каменец-Подольске доложил командиру полиции безопасности Волыни-Подолья д-ру Генриху Пютцу о том, что он совместно с жандармерией недавно осуществил в районе Дунаевцев две акции, в ходе которых было расстреляно 1204 еврея из трех деревень. В середине августа другие посты полиции безопасности доложили, что «особому обращению» были подвергнуты 6402 еврея в населенном пункте Кременец, 3399 евреев в Камен-Каширске, 1792 еврея в Шумске, а также убито 420 евреев в Микасевичах (Пинский округ). Этот последний доклад представил штурмшарфюрер Вильгельм Расп, начальник поста в Пинске. В своих послевоенных показаниях Расп дал подробный отчет о волне «ликвидаций» гетто в его округе осенью 1942 г.[625]

В течение трех месяцев, с августа до начала ноября были проведены акции в городах Иваново, Лахва, Столин, Давидгродек, Вы-соцк, Лунинец и Пинск, а также в окрестных деревнях. При этом было убито свыше 20.000 евреев. В большей части акций участвовали объединенные силы полиции безопасности, жандармерии и местной полиции, причем непосредственным расстрелом у ям обычно занимался личный состав полиции безопасности. По словам Распа, приказы о «ликвидации» гетто поступали из Берлина, а он получал их от своих начальников — командира полиции безопасности (KdS) Пютца и главнокомандующего полицией безопасности (Befehlshaber der Sicherheitspolizei, BdS) Томаса. Расп также отмечает, что активную роль в операциях против евреев в его округе играл Окружной комиссариат (Gebietskommissariat) Пинска[626].

Судя по внутренней переписке между различными подразделениями гражданской администрации на территории Волынь-По-долье, вопреки указаниям генерального комиссара большие гетто в некоторых районных центрах ликвидировались раньше, чем гетто в окрестных деревнях. В результате евреи, жившие в этих деревнях, получали предупреждения о готовящихся акциях и некоторые поджигали гетто, чтобы оттуда вырваться[627]. «Ликвидации» гетто обсуждались с 29 по 31 августа 1942 г. на совещаниях окружных комиссаров в Луцке[628].14м разъяснили, что запланированная стопроцентная очистка проводится по личному указанию Рейхскомиссара Коха. Двухмесячная «отсрочка казни» разрешалась только в отношении небольших групп особенно необходимых рабочих в количестве не более 500 мужчин. К концу указанного периода эти мелкие остатки тоже должны были исчезнуть. Генеральный комиссар потребовал, чтобы впредь посты полиции безопасности обсуждали подготовку к акциям не только с жандармерией, но и с окружными комиссарами[629].

Поскольку окружные комиссары несли полную ответственность за евреев, они энергично требовали, чтобы по этим вопросам с ними консультировались[630]. На практике роль гражданской администрации в «ликвидациях» гетто в основном сводилась к тому, чтобы заранее вырыть ямы, в случае надобности обеспечить транспорт, а после акции распорядиться имуществом евреев[631]. Члены Гебитс-комиссариата нередко лично присутствовали при расстрелах[632].

Описывая события на Волыни, Шмуэль Спектор говорит, что и другие акции проводились по аналогичной схеме. Ямы обычно выкапывали на небольшом расстоянии от гетто. Евреев сгоняли туда пешком, больных и стариков везли на телегах. Автотранспорт использовался лишь в редких случаях. Тех, кто во время облав пытался спрятаться в гетто, расстреливали на месте белорусские полицейские[633].

Ход акции в отдаленной деревне Серники, расположенной в Припятских болотах, показывает, что евреям, жившим в сельских общинах, бежать было гораздо легче. В 1942 г. в Серниках проживало приблизительно 1000 евреев. К апрелю 1942 г. их собрали в гетто. В сентябре гетто было «ликвидировано» подразделением немецкой полиции безопасности с помощью местных полицейских. Евреев расстреляли в заранее подготовленной могиле в 3 км от Серников. Во время акции группа евреев вырвалась из оцепления. Согласно источникам, приводимым Спектором, 279 евреям, в основном мужчинам 13-40 лет, удалось добраться до леса[634]. 102 из них позже погибли: 10-12 человек в бою в качестве партизан, остальные умерли от голода, холода и болезней или были убиты в ходе облав. И все же близость лесов и хорошее знание местности облегчили им бегство, тогда как потери среди беглецов из более крупных населенных пунктов и городов были значительно выше.

Особо важным обстоятельством является то, что, начиная с лета 1942 г., жертвами расправ все чаще становятся женщины и дети[635]. Немецкий строитель Герман Грэбе, очевидец массового расстрела близ Дубно (Украина) в октябре 1942 г., подробно описал сцену казни:

«Когда я пришел в контору строительного участка, мой десятник Губерт Мённикес (Гамбург — Гарбург, Аусенмюленвег, 21) сказал мне, что недалеко от строительной площадки в трех больших рвах метров 30 в длину и метра 3 в глубину ежедневно убивают приблизительно 1500 человек. Все 5000 евреев, живших в Дубно до акции, должны быть уничтожены. Он присутствовал при расстрелах и был очень подавлен.

Я пошел с Мённикесом на строительную площадку и увидел большие насыпи, приблизительно 30 метров в длину и 2 метра в высоту. Перед насыпями стояло несколько грузовиков, из которых вооруженные украинские полицейские под наблюдением эсэсовца выгоняли людей. На груди и на спине у этих людей были желтые нашивки, означавшие, что они евреи.

Мы с Мённикесом подошли к рвам. Нас никто не останавливал. Из-за насыпей слышались ружейные выстрелы. Всем людям, которые сходили с грузовиков — мужчинам, женщинам и детям — эсэсовец с хлыстом в руках приказал раздеться и сложить в отдельные кучи обувь, одежду и нижнее белье. Я увидел аккуратно сложенную груду обуви — примерно пар 800 или 1000, а также большие кучи белья и одежды.

Эти люди не плакали и не кричали. Они молча разделись и стояли семьями, обнимаясь и прощаясь друг с другом в ожидании знака другого эсэсовца, тоже с кнутом, который стоял на краю рва. За те четверть часа, что я простоял возле рва, я не услышал ни единой жалобы или мольбы о пощаде. Я смотрел на одну семью из восьми человек — мужчина и женщина лет пятидесяти с детьми в возрасте одного, восьми и десяти лет и с двумя взрослыми (лет 20 и 24) дочерьми и седая, как лунь, старуха, которая держала на руках годовалого ребенка, щекотала его и пела ему песенку. Ребенок пищал от удовольствия. Супруги смотрели на них со слезами на глазах. Мужчина держал за руку десятилетнего сына и что-то тихо говорил ему. Мальчик изо всех сил старался не плакать. Отец показал ему на небо, погладил по голове и, видимо, старался ему что-то объяснить. В эту минуту эсэсовец, стоявший у рва, крикнул что-то своему товарищу. Тот отсчитал человек 20 и велел им отойти за насыпь. Среди них была и семья, о которой я только что говорил. Я до сих пор помню, как стройная темноволосая девушка, проходя мимо меня, показала рукой на себя и проговорила: двадцать три»[636].

В «отчете о пережитом» капитана Заура, командира роты 15 полка полиции охраны порядка, содержится подробный рассказ об уроках, которые он извлек из крупной акции, проведенной в Пинске между 29 октября и 1 ноября 1942 г. Этот документ можно сопоставить с послевоенным отчетом штурмшарфюрера Вильгельма Распа, который утверждает, что встретился с Зауром во время этой операции. Несколько рот из батальонов полиции охраны порядка прибыло в Пинск, ибо там были сконцентрированы все полицейские силы, имеющиеся на данной территории, — полиция безопасности, жандармерия, немецкая полиция (Schutzpolizei), украинское шуцманство, немецкая конная полиция и полицейские собаководы. В первый день акции большинство евреев явилось добровольно, и приблизительно 10.000 человек было убито у могил в 4 км от города. Плотное оцепление силами конных полицейских предотвратило попытку бегства 150 евреев. Все они были пойманы снова.

В течение последующих трех дней гетто опять тщательно прочесали, в результате чего было схвачено и потом расстреляно 15.000 евреев. Больных и оставшихся в домах детей расстреливали на месте. Таким образом в гетто убили еще 1200 евреев. Вильгельм Расп сказал, что стащил в могилу шестерых убитых детей. Капитан Заур отметил, что для поисков людей, укрывшихся на чердаках и в подвалах, необходимы топоры и другие инструменты. Молодым евреям предлагалось доносить на тех, кто спрятался, обещая (ложно) сохранить им за это жизнь. По словам Распа, который во время акции собирал ценные вещи евреев, он пытался оставить в живых несколько сотен квалифицированных рабочих, но ему помешали его ретивые сослуживцы из Окружного комиссариата, которые считали, что «всех евреев надо убрать»[637].

Одновременно происходила «ликвидация» последних еще оставшихся в сельской местности гетто. Примером сотрудничества батальонов немецкой полиции охраны порядка с местными шуц-манствами является акция, проведенная 1 ноября 1942 г. в деревне Самары близ Дивина. Здесь 72 немецким полицейским из 15 полка полиции охраны порядка помогали 39 шуцманов. Они начали окружать деревню в 2.45 ночи и на рассвете обыскали дома. 27 евреев были расстреляны при попытке к бегству. После того был проведен второй обыск, и общее число пойманных и убитых евреев достигло 74. Одну украинскую семью, состоявшую из одного мужчины, двух женщин и троих детей, убили за то, что они спрятали еврея[638].

Несмотря на эти суровые наказания, некоторые христиане все же подвергали себя большому риску, спасая своих соседей. В середине октября 1942 г. во время «ликвидации» Брестского гетто[639] один еврей с семьей во время первой облавы спрятался в подвале собственного дома. Спустя неделю их нашли и доставили на центральный сборный пункт. По дороге ему удалось отделиться от всей группы и спрятаться в доме своего друга-христианина. Здесь он оставался до конца войны. Из всей семьи в живых остался он один[640].

В сообщении польского подполья этого периода подчеркивается роль местной полиции в Бресте, где служило много поляков: «Брест. Ликвидация евреев продолжается с 15 октября. За первые три дня расстреляно около 12.000 человек. В настоящее время ликвидируются остатки тех, кто успел спрятаться. Место казни — Бронна Гора. Ликвидация проводится мобильным отрядом СД и местной полицией. Сейчас “завершение” проводит только местная полиция, в состав которой входит много поляков. Они нередко проявляют больше рвения, чем немцы. Часть еврейского имущества используется для меблировки немецких домов и контор, остальное продается с аукциона. Несмотря на то, что во время ликвидации было найдено оружие, евреи вели себя пассивно»[641].

В докладе также отмечаются многочисленные грабежи, ставшие характерной чертой трех «ликвидаций». Как сообщается, в послевоенном суде один полицейский из Брестского округа показал: «Все еврейское имущество было разграблено немцами, которые взяли себе лучшие вещи — платяные шкафы, мягкие диваны, посуду, одежду и обувь, а остальное продали лавочникам для простого народа. Я тоже участвовал в грабежах. Через неделю после расстрела евреев я отправился в гетто и в деревянном сарае нашел чемодан. В нем были две блузки, джемпер, три метра ткани и пара дамских домашних туфель. В одном доме за печкой я взял матросскую форму, желтые матросские туфли и пижаму. Из еврейского имущества я взял еще шкаф,... матрас, настенное зеркало, картину и три кило овсянки и картошки»[642].

Возможность поживиться еврейским имуществом, безусловно, являлась побудительной причиной этих преступлений[643]. Официально окружному комиссару (Gebietskommissar) не разрешалось присваивать еврейское имущество. Его следовало передавать финансовым органам. Окружной комиссар из Казатина (Житомирский округ) в своем письме жалуется, что украинские полицейские присвоили много еврейских вещей и подчеркивает, что исключение из правил можно делать лишь для тех местных сотрудников, которые следовали указаниям немцев и активно содействовали немецкой администрации[644]. После массовых расстрелов некоторые полицейские заняли дома евреев. Так было, например, в городе Новая Мышь близ Барановичей[645]. Кроме того, немцы награждали тех полицейских, которые вылавливали евреев в лесах[646].

«Ликвидацией» гетто антиеврейская кампания не закончилась. Убедившись, что многим евреям удалось бежать, немцы стали энергично разыскивать всех, кто спрятался в опустевших гетто и в окрестных лесах. В ноябрьском докладе жандармерии Бреста в числе предстоящих задач значится необходимость «разобраться с беглыми евреями, которые все еще бродят по округе»[647].

Местные полицейские, а также лесники, состоявшие на службе в немецкой администрации, продолжали охотиться за укрывшимися в лесах евреями. Например, вскоре после расстрела в Серниках, один местный житель видел, как лесник под прицелом автомата вел куда-то группу евреев: «Их было 13 человек. Я узнал жену бывшего жителя Серников и семь его дочек в возрасте от 10 до 20 лет. Все они жили в Серниках. Лесник загнал их на два высоких холма. Вскоре я услышал автоматную очередь. Я был в ужасе. Он вернулся один»[648].

Приказ городской администрации Слонима от декабря 1942 г. предупреждает, что все, кто прячет евреев, будут расстреляны, а пойманных евреев предписывает передавать жандармерии или шуцманству[649].

Эти примеры наряду с другими свидетельствами подтверждают, что полиция безопасности в своих постоянных приказах требовала истреблять всех евреев, найденных в сельской местности после основных акций. Охота на евреев посредством патрулирования лесов на юге Польши описана Кристофером Браунингом[650]. О поимке и расстреле беглых евреев, найденных после «ликвидаций» гетто, говорится в многочисленных рапортах жандармерии Белоруссии и Украины.

Ряд коротких рапортов жандармов Житомирского округа свидетельствуют о рутинном характере этих мероприятий. Так, в сентябре 1942 г. близ Ружина были застрелены две «бродячие» еврейки. 2 октября два еврея были убиты «при попытке к бегству» в деревне Охиевка. 1 марта 1943 г. патруль жандармского поста Самгородка нашел в стоге сена двух евреек, которых тоже расстреляли «при попытке к бегству»[651]. Во всех этих случаях патрульные явно придерживались точки зрения местного полицейского из деревни Селец, который сказал, что нет смысла передавать пойманных евреев в полицию безопасности, раз их там все равно расстреляют[652]. Поскольку эти евреи не являлись активными партизанами, допрашивать их было незачем, и потому их попросту убивали на месте.

Приводимый ниже полный текст доклада из округа Мир наглядно характеризует все эти методы[653].

«Мир, 15.11.1942

Жандармский пост “Мир”

Жандармский округ Барановичи Генеральный округ Weifiruthenien

Командиру жандармского округа в Барановичах

Касательно: ареста и казни в дисциплинарном порядке пятерых евреев, а также уничтожения еврейского лагеря близ лесничества в Миранке, округ Мир.

Ссылки — нет.

14 ноября 1942 г. около 6 ч. пополудни лесник из лесничества Ми-ранка, округ Мир, сообщил мне, что в лесу приблизительно в 6 км севернее Мира он нашел бункер, в котором засела шайка евреев. Я немедленно отправил туда трех жандармских офицеров и 60 шуцманов. Они взяли с собой этого лесника и убедились, что он сказал правду. Они увидели, что бункер закрыт деревянной крышкой и тщательно замаскирован. Открыв крышку, они приказали всем засевшим там выходить без оружия, пригрозив, что в случае неповиновения бросят в бункер ручную гранату. Те подчинились, и из бункера вышло трое евреев — глава еврейского совета из Мира и две еврейки. После короткого допроса они были в дисциплинарном порядке расстреляны и, как положено, похоронены. Одежда на них была рваная. Никаких ценных вещей у них не обнаружено. После этого был произведен обыск в бункере. Найдено около 100 кг картофеля, несколько буханок хлеба и две старые кастрюли. Оружия и боеприпасов не найдено. Бункер офицеры полиции уничтожили. Продукты и рваная одежда переданы шуцманству в Мире.

(подпись)

Хаупт-вахмистр немецкой полиции охраны».

В это время поиски и расстрелы последних оставшихся в живых евреев стали повседневной рутинной работой шуцманств. Один бывший полицейский из Мира очень осторожно, стараясь не обвинить самого себя, вспоминает о своем участии в подобных розысках (в приводимом им случае они оказались напрасными): «Помнится, вскоре после того, как я поступил в полицию [осенью 1942 г.], я вместе с другими полицейскими прочесывал лес около Мира в поисках евреев, которые бежали из гетто. Нас было человек 20. Немцев с нами не было. Операцией руководили местные конные полицейские унтер-офицеры.... Мы шли за ними пешком, обыскали весь лес, но никого не обнаружили. О том, что мы искали именно евреев, нам сказали только тогда, когда мы вернулись обратно. Вся эта акция длилась почти полдня»[654].

Такие же примеры характерны и для Брестского округа. В деревне Медно местный полицейский на глазах у многих жителей застрелил четырех евреев[655]. В соседнем Рогозно 11 рота 15 полицейского полка поймала и застрелила еврейку, бежавшую из Брестского гетто 8 ноября 1942 г., т. е. через три недели после акции[656]. В докладе за январь 1943 г. жандармерия Брестского округа рапортовала, что еще 55 евреев были подвергнуты «особому обращению» (расстреляны)[657].

Как относилось местное население к этим публичным расправам? В Брестском округе первой реакцией был страх. Ходили слухи, что после акций против евреев расстреляют сначала русских, потом поляков, потом украинцев[658]. Однако через месяц все успокоились: «Сочувствие местного населения к евреям во время акций в октябре 1942 г. было очень велико. Но в ноябре люди поняли, что им самим расстрелы не грозят. Теперь местное население с особым рвением разыскивает евреев, еще скрывающихся в лесах. Эти люди со временем особо оценили тот факт, что они могут почти даром получать домашнюю утварь из гетто Брест-Литовска»[659].

Некоторые местные жители явно не испытывали симпатии к евреям. Обычным явлением стали доносы. Например, одна женщина из деревни Лан близ Несвижа побежала в ближайший полицейский участок, как только к ней во двор зашли два еврея попросить кусок хлеба[660]. В Кобрине местные крестьяне поймали евреев, привязали их к телегам и притащили в город[661]. Краткосрочное обогащение за счет захвата имущества евреев не могло компенсировать потерю большого количества квалифицированных ремесленников, что нанесло еще один удар по развалившейся экономике края. В обмен на свою продукцию крестьянам стало почти нечего купить. С экономической точки зрения, как выразился Освальд Руфайзен, «евреи нуждались в крестьянах, а крестьяне — в евреях»[662].

Б широко распространившемся страхе по поводу того, какая группа населения станет следующей жертвой, была доля правды.

Летом 1942 г., когда начались «ликвидации» гетто, стали проводиться и карательные меры против польской интеллигенции и против цыган, а с ростом партизанского движения жертвами жестоких методов вермахта, гиммлеровской полиции и их местных подручных стали и сами крестьяне.

В районе Барановичей в конце июня 1942 г. было одновременно схвачено много известных в округе местных поляков. Немцы готовили операцию тайно — они боялись, как бы коллаборационисты не предупредили намеченные жертвы. 27 июня в Мире арестовали школьного учителя. Его отправили в лагерь для интернированных в Колдычево близ Барановичей, где он вместе со многими другими поляками вскоре умер[663]. В Несвижском районе 28 июня было арестовано более 80 человек. 73 из них 5 августа были расстреляны жандармами и шуцманами в лесу Хейка (поместье Малево). В числе убитых было 11 женщин и несколько местных священников. Уцелел только один человек, который и рассказал о случившемся уже после войны[664]. В Слониме было арестовано более 100 поляков, в том числе учителя, юристы, священники и члены их семей. 11 человек были отправлены в Барановичи и там в июле расстреляны. Оставшиеся в живых 90 человек перевели в Петралевичи близ Слонима, где их 19 декабря 1942 г. тоже расстреляли[665].

Примерно так же, как и с евреями, обращались с цыганами и умственно отсталыми. Например, в Чернигове (Украина) между октябрем 1941 г. и июнем 1942 г. немцы уничтожили 500 психически больных. Сначала их расстреливали, а потом стали убивать в передвижной душегубке[666]. В феврале 1942 г. белорусские полицейские расстреляли группу цыган в поместье Горный Снов (Несвижский район). Одна местная жительница рассказала: «Полицейские привезли цыган ... на нескольких машинах. Полицейские начали в них стрелять. Стариков расстреляли на месте, а детей ... в колодце. Я была недалеко от места казни и все ясно видела.... Сколько цыган расстреляли, я не знаю»[667].

Аналогичные акции против цыган проводило шуцманство в округе Хойники (Генеральный комиссариат Житомир)[668], причем и здесь местные полицейские действовали как послушные помощники в убийстве женщин и детей.

Чем отличались методы осуществления холокоста на оккупированных территориях Советского Союза от мер, применявшихся в других странах Европы? Шмуэль Спектор пишет, что если на востоке расправы проводились открыто, на глазах у всех, то газовые камеры в польских лагерях смерти действовали в обстановке секретности[669].

Немцы, какое-то время прослужившие в полиции или в гражданской администрации, «несомненно, знали, что евреи подлежат казни»[670]. Значительное участие местной коллаборационистской полиции (включая подразделения шуцманств, набранные из местных жителей) наряду с распределением части имущества уничтоженных евреев устанавливало степень соучастия местного населения в немецких планах осуществления геноцида.

О значении соучастия украинской и белорусской полиции в осуществлении холокоста говорит и тот факт, что в этих преимущественно сельских районах во время летних и осенних расправ 1942 г. на каждого немецкого жандарма приходилось от 5 до 10 местных полицейских[671]. Для «ликвидации» больших гетто привлекались и другие подразделения, как, например, батальоны немецкой полиции охраны порядка. Общее руководство осуществляла гиммлеров-ская полиция безопасности, личный состав которой непосредственно проводил расстрелы. Однако собрать и доставить к месту казни большое количество евреев было бы трудно без активной поддержки местных полицейских подразделений. Отдельные сотрудники местной полиции особенно отличились в поисках и расстрелах тех евреев, которым удалось спрятаться. Как и среди немецкой полиции безопасности, желающих поучаствовать в подобной «охоте на евреев» и в расстреле пойманных жертв всегда находилось достаточно[672]. О готовности к проведению подобных акций свидетельствует множество рассказов, заимствованных из самых разнообразных источников, где местные полицейские представлены действующими по собственной инициативе в рамках общей политики.

Евреи никак не могли понять, почему их бывшие соседи одержимы столь бешеной ненавистью: «Украинцы были звери. Они были убийцы. Они набрасывались на своих соотечественников-украинцев только потому, что те — евреи. Антисемитизм существовал до Гитлера и даже во время Первой мировой войны. Нам было приказано кланяться польским полицейским, но они нас не избивали или что-нибудь в этом роде. А украинцы были убийцами»[673].

В период немецкой оккупации Западной Украины ярый национализм, направленный против еврейской и польской общин, приобрел такие формы, которые в настоящее время называются «этническими чистками»[674]. Антисемитскими выражениями пестрела не только местная печать, но и проповеди некоторых православных священников, которые иногда сами участвовали в эксцессах против евреев[675]. Однако немцы подавили национальные чаяния украинцев, и, начиная с осени 1942 г., все большее число украинских полицейских стало дезертировать и создавать национальные партизанские отряды в лесах, где они продолжали бороться против всех «врагов» украинского государства.

«Украинская полиция прочесывала леса в поисках беглецов. Украинцы мечтали о собственном государстве. Сначала они воевали на стороне немцев, но затем повернули оружие против немцев и стали воевать с ними, а также с русскими и партизанами. Но вначале, когда они еще работали на немцев, они каждый день отправлялись искать нас в лесах»[676].

В Белоруссии местный национализм был выражен гораздо слабее, но участие местной полиции в антиеврейских акциях мало чем отличалось от украинского. Хотя антисемитизм, конечно, составлял очень важный мотив и в умах людей был до некоторой степени связан с местью за коммунистические эксцессы, одной только идеологической обработкой и пропагандой едва ли можно объяснить убийство бывших соседей.

Другими мотивами представляются стремление к личному обогащению и продвижению по службе, повиновение властям и давление среды. Недостатка в алкоголе даже во время акций полицейские не испытывали, а грабежи были распространены повсеместно. Полицейские, охотно и исправно выполнявшие немецкие приказы, могли рассчитывать на награды и повышение в чине. Прямое невыполнение приказов встречалось редко и наказывалось побоями и арестом. Случаев расстрела местных полицейских за отказ застрелить евреев не зафиксировано[677].

Анализ поведения местных полицейских приводит к выводу, что власть над жизнью и смертью ближних оказывала на них развращающее влияние. Совершенно очевидно, что наиболее одиозным сотрудникам полиции «доставляло удовольствие убивать людей»[678]. Поэтому не только евреи, но и другие жители Украины постоянно опасались стать жертвами полицейского насилия и произвола: «Явился известный своей подлостью полицейский. Он был пьян и вооружен пистолетом. Он заорал: “Я тебя убью! Я тебя убью!” Он прицелился мне в голову. От страха я присел. Он промахнулся и попал мне в правое предплечье. Пуля прошла навылет. Я уверен, что он и вправду хотел меня убить, а промахнулся оттого, что был пьян. На плече у меня до сих пор остается шрам»[679].

Беспрецедентная кампания геноцида евреев сопровождалась сходными мерами против других ставших объектом преследования групп людей. Наиболее рьяным подручным нацистских палачей было безразлично, кого убивать — евреев, бывших коммунистов, цыган или членов семей партизан.

С 1941 г. перспективы для евреев изменились, поскольку многие теперь были готовы к худшему. Создавались более надежные и хитроумные убежища, в которых можно было спрятаться, спастись и даже оказать открытое сопротивление. Однако многие все еще стоически шли на смерть, предпочитая верность семье возможности собственного спасения. Как с горечью вспоминает один из оставшихся в живых: «Перед нами встал вопрос, сразивший всех. Мы не могли порвать связи, скреплявшие наши семьи. Мысль о том, чтобы бросить беспомощных близких, была за пределами наших возможностей, за пределами нашей морали, за пределами наших сил»[680]. Аргументы в пользу пассивности или сопротивления следует рассматривать только в контексте этого поистине нечеловеческого нравственного выбора, ибо представить себе парализующее воздействие постоянного ожидания смерти просто невозможно. К сожалению, для большинства евреев не было ни малейших шансов спастись бегством. После многих месяцев лишений и ужаса только вера и верность семье придавали им силы с достоинством встретить своих палачей.

Шмуэль Спектор и Шалом Холавски отдают должное героическим усилиям сопротивлявшихся евреев, включая и тех, кто, скрываясь от немцев, тем самым бросал им вызов. В некоторых гетто, например, в Несвиже, евреи вступили в бой, чтобы дать возможность бежать хотя бы кому-то. В других местах отдельные герои использовали для мести всё, что попадалась под руку. Например, в Полонке один еврей во время акции ранил ножом шуцмана[681]. Но большинство евреев не имело ни оружия, ни боевой подготовки и поэтому не могли себя защитить. Следует учесть и то, о чем сказал один еврей из Гощи: «Возможно, о слабости евреев свидетельствует то, что даже в последний момент они пытались откупиться. Но ведь у нас не было оружия, а если бы оно и было, мы все равно побоялись бы пустить его в ход»[682]. Судя по немецким рапортам, например, из Брестского округа, во многих местах евреи были напуганы и старались своим поведением не спровоцировать акцию. До «ликвидации» гетто в лесных партизанских отрядах почти не было евреев. В октябре 1942 г. в одном из немецких докладов отмечалось: «В результате ан-тиеврейских операций, о которых евреи всегда очень быстро узнают, оставшихся охватывает сильное беспокойство. Но бояться какого-либо сопротивления не следует — они всего лишь напуганы»[683]. Потери среди трусливых убийц беззащитных и ни в чем не повинных мирных жителей были ничтожно малы. Кого-то подстрелили сами полицейские в погоне за беглецами, в Антополе немецкий кавалерист-полицейский был убит случайно: еврейская женщина пыталась убежать, полицейский выстрелил в нее, пуля пробили дверь и попала в кавалериста[684]. Были даже случаи, когда участники этих чудовищных расправ кончали жизнь самоубийством[685].

Назвать точное число евреев, убитых на оккупированных восточных территориях в 1942 г., не представляется возможным. По более или менее достоверным подсчетам только на территории Рейхскомиссариата Остланд и Украины оно составляет порядка полумиллиона. Гиммлер в своем докладе Гитлеру от декабря 1942 г. сообщает, что за предыдущие 3 месяца в южной России, в Белостоке и на Украине было убито 363.211 евреев[686]. На территориях, управляемых немецкой военной администрацией, в 1942 г. имели место и другие расправы. Их проводили эйнзатцгруппы с помощью тайной полевой полиции и подразделений коллаборационистов, таких, как служба охраны порядка. Массовые расстрелы проводились в Смоленске, Лохвице и Кисловодске[687]. Впрочем, в этих местах эйнзатцгруппы зимой 1941-42 г. провели «первую волну» убийств более тщательно и, кроме того, большей части евреев удалось бежать еще до прихода немцев.

В начале 1943 г. после поражения немцев в Сталинграде военные действия приняли другой оборот. К этому времени на оккупированных немцами территориях Украины и Белоруссии в оставшихся «трудовых гетто» насчитывалось всего несколько тысяч евреев. Эти гетто (например, в Слуцке и Глубоком), а также остатки минских евреев были поочередно ликвидированы в течение 1943 г.[688] Для остальных тысяч, которым удалось бежать в леса, жестокая борьба за существование только начиналась.