Постижение России; Опыт историософского анализа

Н. Козин

Постижение России. Опыт историософского анализа.

Поблагодарите Бога прежде всего за то, что вы русский. Для русского теперь открывается этот путь, и этот путь - есть сама Россия. Если только возлюбит русский Россию, возлюбит и все, что ни есть в России. К этой любви нас ведет теперь Сам Бог.

Н.В. Гоголь

ВВЕДЕНИЕ

Россия, как никакая другая страна, за XX столетие новейшей истории в специфике своего исторического творчества вскрыла реальность, больше того, исходную фундаментальность цивилизационных закономерностей в общей структуре закономерностей всемирной истории. Оказалось, что логика мировой истории не сводится лишь к логике возникновения, развития и смены общественно-экономических формаций. Она не исчерпывается ни логикой классовой борьбы, ни лежащей в ее основе логикой перераспределения и радикальной перемены исторических форм собственности и политической власти - главных формационнообразующих качеств любого общества. Она всегда больше и глубже того, что можно понять в ней исходя только из формационных закономерностей истории.

И это не должно удивлять: наряду с ними, в их основании находится, несомненно, куда более глубокий пласт исторической реальности и закономерностей - цивилизационных, действующих в основании и через формационную историческую реальность и ее закономерности, объединяя, специфицируя и преобразуя формационное многообразие истории в многообразие той или иной, но локальной цивилизации. Это закономерности, которые восходят к реализации архетипических основ социальности, культуры, духовности, способа их объективации в истории и самой истории своеобразного генетического кода истории, лежащего в основе цивилизационной исторической реальности.

Как способ кодирования и раскодирования конкретных архетипов социальности, культуры, духовности, их объективации в истории и самой истории, генетический код истории возникает первым и исчезает последним в мировой истории, а вместе с ним и сама история - локальность исторически конкретной цивилизации, находящейся на той или иной стадии своего формационного развития. А потому не общественно-экономическая формация является основой локальной цивилизации и, соответственно, цивилизационной логики истории, а локальная цивилизация - основой формации и формационной логики истории. Формации приходят и уходят из истории, а локальные цивилизации остаются. Тогда же, когда уходит локальная цивилизация, вместе с ней уходит всякая формационная историческая реальность и историческая перспектива, сама возможность истории быть историей.

Все это имеет значение не только само по себе, не только чисто познавательное, но еще больше практическое и не где-нибудь и так остро, как в пределах геоисторического пространства России. Россия буквально выстрадала необходимость не просто в более адекватном понимании сущности и цивилизационной исторической реальности, и цивилизационной логики истории, но и на этой основе себя как России, специфики основ локальности своей цивилизации и цивилизационной логики бытия и развития в истории. Россия выстрадала себя как Россию - тот, далеко не для всех очевидный факт, что Россия - это уникальный цивилизационный феномен, центр формирования и развития одной из самых молодых локальных цивилизаций со своим специфическим генетическим кодом истории - цивилизационным основанием для реализации формационной логики истории.

Иная альтернатива всему этому становится не просто нетерпимой, но уже и просто преступной, так как весь исторический опыт за XX столетие, особенно начала и конца столетия, со всей очевидностью, а потому и однозначностью свидетельствует: игнорирование Россией в своем историческом творчестве именно этой - цивилизационной исторической реальности и именно этой - цивилизационной логики истории, абсолютизация и, следовательно, примитивизация ее формационных аспектов, лежит в основе объяснения самых потаенных, глубинных и конечных причин великих исторических потрясений России в XX веке. Отсюда следует и другой и для переживаемого Россией момента своей истории даже более важный вывод, справедливость которого навряд ли может быть оспорена каким-то рациональным образом.

Если великие исторические потрясения России в XX веке имеют конечным источником своего происхождения не что иное, как историческую патологию тотального игнорирования основ локальности России-цивилизации и, таким образом, ее цивилизационной логики бытия и развития в истории, то конечным источником ее исторического возрождения с необходимостью становится реализация процессов с обратным значением. Таким, который позволил бы России сосредоточиться на себе как на исторической и национальной России, на возрождении себя как центра локальности собственной цивилизации, самой цивилизационной логики истории в ее специфическом русско-российском содержании и проявлении. Несомненно, логика исторических потрясений и логика исторического возрождения России - это антиподы, зеркальное отражение друг друга, но одной реальности - цивилизационной и соответствующей ей логики - цивилизационной. Их разрушение в историческом и геополитическом пространстве России стало конечным и основным источником разрушения России. Следовательно, их возрождение станет исходным и основным источником возрождения России.

Таким образом, логика национального возрождения России есть логика возрождения в историческом творчестве России аутентичной ее цивилизационной сущности цивилизационной логики истории - логики развития России как русско-российской цивилизации, обретения самой себя как России, своей цивилизационной, геополитической, исторической, социальной, культурной и духовной идентичности в качестве исторической и национальной России. А другой не может быть по определению того, что есть Россия по своей цивилизационной, исторической и национальной сущности, по самому факту своего существования в мировой истории в качестве России.

Справедливость сказанного побуждает к осознанию значимости и нечто иного: прежде чем возрождать Россию, мы должны знать, что такое Россия и с точки зрения общей логики мировой истории, и с точки зрения логики ее конкретного, а потому и специфического воплощения в геоисторических условиях России. Мы должны знать саму Россию, не только вечное, но и преходящее в ней и, в частности, что есть современная Россия, и только после этого и на основе этого мы можем и должны знать и другое и в данном случае главное - какую Россию мы, собственно, собираемся возрождать и строить. При этом вполне очевидно, что строить новую Россию можно только в связи и на основе еще и процессов именно возрождения России как исторической и национальной России. Ибо мы находимся в специфической ситуации разрушения и в ряде существенных случаев, увы, уже невосполнимого - того, чем была и что есть историческая и национальная Россия.

По этой причине, прежде чем строить новую Россию, под ее фундамент в качестве ее основания необходимо подвести процессы возрождения Вечной России, с которой мы рождаемся и с которой мы будем умирать, то, что образует ее неуничтожимую цивилизационную суть, базовые ценности ее идентичности. Так понятие процесса возрождения неизбежны в современной России, если, конечно, мы хотим просто быть, оставаться моментом истории и не какой-нибудь, а своей собственной - истории Великой России. Их составной частью должны стать процессы восстановления исторической преемственности в развитии России в ее полном объеме, адекватности и глубине и, в первую очередь, в самых критических ее частях, отвечающих за единство советской истории с досоветской, постсоветской с советской. Нация и ее история тождественны. Нация есть то, что есть ее история, а потому без своей истории она есть ничто. Она просто не может быть полноценной нацией в условиях противопоставления и, тем более, отрицания одного периода ее истории другим в угоду переживаемой очередной политической конъюнктуры.

Но нация не может быть нацией и в другом, уже просто клиническом случае, когда отравление ядом вненациональной идеологии, неважно, коммунистического, либерального или какого-нибудь другого, но вненационального разлива, с остервенением разрушает основы собственного бытия в истории, всякой своей идентичности, тем самым вытесняя себя из истории в качестве естественно-исторического субъекта собственной национальной истории.

Иными словами, возрождение России, как исторической и национальной России, не может состояться и вне процессов восстановления статуса русской нации в качестве не единственного, но главного субъекта истории России, самого ее права творить свою историю в качестве национальной. А потому нельзя возродить Россию как Россию без возрождения русской нации и как русской, и как нации.

Не понимать очевидность этого значит не что иное, как обнаруживать просто очевидность непонимания, а может быть, и нечто другое и похуже и при этом в вопросе, ключевом для всей логики национального возрождения России. Ибо возрождение России вне логики национального возрождения станет возрождением чего угодно, но уже не России и, тем более, не Великой России. Она - Великая Россия - может быть таковой только на базе исторической и национальной России.

И, наконец, последнее. В конце концов, прежде чем возрождать Россию, необходимо знать не только логику, но и конечный исторический смысл возрождения Великой России. В настоящее время уже не вызывает сомнений, что ни процессы приватизации и перераспределения собственности, ни процессы демократизации и перераспределения власти, ни все крики "за", ни все крики "против" сами по себе не составляют конечный исторический смысл всего совершающегося на евразийских просторах современной России. Все это и многое другое лишь средство на историческом пути обретения Россией своей цивилизационной, исторической и национальной идентичности, преступно разрушаемой на протяжении всего XX столетия и в особых масштабах и с особой безответственностью в его начале и конце.

Конечной же целью является преодоление Россией логики безосновного исторического существования, обретения основ своего исторического бытия в своей собственной истории, цивилизации, культуре, духовности, в логике национально ориентированного исторического творчества, всякий раз завершающегося воспроизводством и развитием исторических и духовных основ России в качестве России, а не нечто другого.

Одним словом, необходимо адекватное по сущности и полное по объему понимание логики национального возрождения России и не иначе как возрождения логики цивилизованного развития России на базе ценностей цивилизационной, исторической и национальной идентичности. Иными словами, такого исторического развития, которое всякий раз завершается возвышением России до Великой России, а не попытками преодоления ее как России. Пора перестать жертвовать Россией, превращая ее из самоцели исторического творчества в средство для достижения и освоения каких-то новых формационных качеств общества. Логика возрождения России - это логика совмещения цивилизационного прогресса с формационным, превращения осваиваемых новых формационных качеств и свойств России в свойства и качества России, а не в нечто отдаляющее ее от своих цивилизационных основ бытия в истории.

Скажем больше: в российской истории необходимо утвердить, без их противопоставления, примат цивилизационных ценностей над формационными, цивилизационной логики истории над формационной. Ни капитализм, ни социализм, ни рынок, ни государственное регулирование экономики, ни либеральные, ни социалистические ценности? - ничто само по себе вне связи с Россией не является самоцелью нашего исторического творчества. Лишь в связи с Россией, с задачами сохранения и развития России как России нечто приобретает и цель, и ценность, и смысл. Россия - Великая, Святая и Свободная - вот главный и вечный исповедальный символ нашей исторической веры, конечный исторический смысл всего, что может претендовать на какой-то исторический смысл в пределах истории России. И этот смысл обретается в той связи и мере, в какой Россия утверждает себя в качестве центра саморазвития локальной цивилизации - России-цивилизации - неотделимой от всех остальных, но и не тождественной им. В какой, следовательно, возрождает аутентичную генетическому коду своей истории, своим архетипам социальности, культуры, духовности цивилизационную логику развития, делает ее основанием своего бытия в истории.

Само собой разумеется, что она ни в каком смысле не может и не должна стать логикой изоляции России в современном мире, а, напротив, логикой подчинения закону взаимовлияния и взаимообогащения цивилизаций и культур, но такого, которое всякий раз завершается саморазвитием основ российской культуры и цивилизации, а не их преодолением в истории в качестве российских. Не следует всякое заимствование или осознание своей естественной недостаточности в одном из измерений своего исторического, культурного и духовного бытия превращать в повод для тотального кризиса идентичности, для шизофренических по масштабам своей патологии процессов национального самоуничижения, граничащих с национальным суицидом в истории.

В конце концов, в той исторической ситуации, в которой оказалась современная Россия, логика национального возрождения превращается в основу логики выживания России в истории, ибо вопрос о бытии или небытии России в качестве локальной цивилизации приобрел статус вопроса о бытии или небытии России вообще. Россия в современном мире может быть либо центром локальности русско-российской цивилизации, либо просто не быть: не быть вообще или в качестве России, что в принципе одно и то же. Третьего не дано, ибо нам дана Россия. И именно это жизненно значимое обстоятельство побуждает к более внимательному взгляду на проблему взаимосвязи логики национального возрождения России с формированием нового национального самосознания России.

Возрождение, как национальное, не может состояться вне возрождения самосознания России, как национального, выстроенного не по абсолютизированной формационной логике понимания истории и России, в терминах только экономики и политики, а по цивилизационной, в терминах культуры и духовности, в терминах Вечной России. Новая форма национального самосознания России есть форма ее цивилизационного, прежде всего и в основном цивилизационного самосознания и только после этого и на основе этого еще и всякого иного. И современная Россия обладает достаточным культурным и духовным, а потому и историческим потенциалом для осознания себя как России-цивилизации и, следовательно, для сохранения и развития себя как России. Ведь знать это всегда больше, чем просто знать, это уже и мочь, а тем более, если знать еще и зачем, конечный исторический смысл всех своих усилий, в нашем контексте неотделимый от становления Великой России. И это больше чем воодушевляет, ибо только знающий "зачем" жить может вынести почти любое "как".

Итак, во всех возрожденческих начинаниях в России с необходимостью должен присутствовать элемент возрождения основ локальности ее цивилизации, взятых в единстве трех ее основных составляющих: во-первых, генетического кода истории России; во-вторых, ее цивилизационнообразующего субъекта русской и союзных ей наций; в-третьих, самой цивилизационной логики истории в ее русско-российских спецификациях. Этот возрожденческий элемент должен не только предшествовать всем остальным, но и определять их сущность, сущность всех процессов возрождения Великой России, великой прежде всего своей цивилизацией, культурой, духовностью, и только после этого и на основе этого еще и всем остальным. Но прежде, чем он может предшествовать, его необходимо знать, равным образом и то, что лежит в его основании - саму сущность цивилизации и цивилизационной логики истории. Это многое объясняет в том, почему первый раздел монографии посвящен общим проблемам теории цивилизации и цивилизационной логики истории.

И дело не только в общих закономерностях познания, не только в том, что решение общих вопросов, давая знание сущности предмета, одновременно с этим дает познавательные средства и для решения более частных вопросов бытия, вплоть до проблем самой практики исторического творчества. Но дело еще и в том, что именно общие проблемы теории цивилизации и цивилизационной логики истории оказались в настоящее время наименее разработанными в социальной философии, так и настолько, что это самым негативным образом стало сказываться на понимании конкретности истории, более глубоких пластов ее оснований, противоречий, закономерностей развития. Наше понимание истории радикально неполно и именно потому, что ее базовые основания, противоречия, закономерности развития чаще всего сводятся к формационным, а потому объясняются преимущественно в терминах формационной логики развития истории.

Именно на этой основе радикально неполным оказывается и наше понимание феномена России. Истоки его парадоксальности нельзя понять вне логики цивилизационного развития истории. Вот почему ее анализ составляет важную и особую задачу настоящего исследования, ее первого раздела. Разработанные здесь представления о сущности цивилизации, феномене ее локальности, генетическом коде истории, как основе цивилизационной исторической реальности, об особенностях цивилизационной логики и субъекте истории составили теоретико-методологическую базу для решения более конкретных и даже праксиологических вопросов второго и основного раздела настоящего исследования.

В нем предпринята попытка комплексного осмысления цивилизационного феномена России, базовых проблем истории России XX века в их фундаментальном преломлении, начиная от логики исторических потрясений, особенно в начале и конце столетия, и кончая логикой национального возрождения России. И в том и в другом случае она оказывается проявлением действия одной и той же логики истории - цивилизационной. Именно в связи с этим в центре внимания оказался широкий круг проблем, в своей системной совокупности нацеленных на исследование России в качестве цивилизационного феномена: истоков исторической парадоксальности самого феномена России в цивилизационном многообразии мира, цивилизационных особенностей генетического кода ее истории, противоречий субъектной базы российской цивилизации, самой цивилизационной логики ее исторического развития. И все это анализируется под углом зрения осмысления движения России от логики исторических потрясений к логике национального возрождения.

В последнем случае этот анализ дополнен поиском основ единства России, исследованием вопроса о русском вопросе в современной России, путей достижения русской нацией своей цивилизационной, исторической и национальной идентичности. Он продолжен характеристикой цивилизационной составляющей современных геополитических, социальных, экономических, политических и идеологических процессов, их противоречивости и конечной исторической направленности на обретение Россией своей национальной идеи, не только как объединяющей и мобилизующей силы, но и объясняющей России цели и смысл ее бытия в истории. Все это центрировано на понимании Россией самой себя как России и на этой основе на историческое возрождение России, которое, если и может состояться, то только как часть национального возрождения России и в ней русской нации как нации. Сказанное нуждается в пояснении.

Во-первых, национальное возрождение России может быть только в связи и на основе возрождения русской нации как нации. Национальное возрождение без нации будет чем угодно, но только не национальным и не возрождением, ибо не будет того, возрождением КОГО должно стать национальное возрождение русской и союзных ей наций. Для возрождения необходим, по меньшей мере, субъект возрождения. Во-вторых, национальное возрождение - база восстановления исторической и национальной идентичности России и в ней русской нации. А это, в свою очередь, основа для возвращения России к основам локальности своей цивилизации, а русских - к основам своей русскости, к возрождению в геополитическом пространстве России самой цивилизационной логики истории в ее локально российской специфике. Возрождение бытия России в истории по логике локальности своей цивилизации - вот чем должно стать и станет национальное возрождение России. В-третьих, не совсем корректно говорить о собственно историческом возрождении России. Такая постановка вопроса была бы объяснима, если Россия оказалась бы вне истории и ее основных потоков. Но это не так.

На протяжении всего XX столетия большинство и по существу значимых для всемирной истории вопросов не ставилось и не решалось без участия России. А потому возрождать следует не Россию для истории, а историю в России и для России - Россию в истории в качестве России. А это специфический аспект возрожденческих процессов в России, предполагающих решение принципиально иного круга проблем: актуализации исторической России, всей ее истории в современной России, подведения под нее адекватного фундамента российскости российской истории, восстановление национальной составляющей истории и исторической преемственности на всю ее глубину. Возрождать следует не историю саму по себе, а историю в нации и только после этого и на этой основе нацию для истории и не какой-нибудь, а российской. Только это возрождение национального в истории и исторического в нации - может стать основой национального возрождения России, самой субъектной базы ее истории, а значит и самой истории. Только так, возрождая нацию, субъектную основу России можно возродить саму Россию.

И последнее. В монографии предпринята попытка подойти к проблемам темы с нетипичных для сложившейся традиции осмысления феномена России субъектных позиций. В данном случае это означает, что мы не подходим к феномену России с позиций интересов только какого-то одного цвета политического спектра современной России. Сегодня он будет одним, а завтра неизбежно станет другим, а потому его интересы всегда преходящи перед вечными интересами Вечной России. Мы не подходим к феномену России с позиций классово расколотого исторического субъекта и отнюдь не потому, что его нет. Он есть, но именно он и раскалывает целостное понимание и отношение к России до понимания и отношения к ней различных классов, растаскивая исторически и национально единую и неделимую Россию до узости социально-классовых интересов.

Еще раз подчеркнем, мы не отрицаем их реальности, но вслед за этим недопустимо отрицать реальность и целостных интересов национально целостного субъекта - русской нации. При всем при том, что она состоит из классов, она состоит еще и из себя самой - русской нации. И в этом своем качестве у нее есть особые интересы, которые всегда выше, всегда больше, всегда важнее, чем интересы любого ее класса, социального слоя или всех их вместе взятых. И это понятно, ибо это и есть интересы самой России. С этих национальных позиций, с позиций исторически целостного субъекта Россия понимается совершенно иначе - как исторически целостный феномен, так, как она никак не может быть воспринята с классовых или каких-либо иных позиций. Она, собственно, впервые обнаруживает себя как Россию. Вот почему в данной работе предпринята попытка понять феномен России в его национальной целостности, с особых субъектных позиций, с национальных позиций русской и союзных ей наций.

Ко всему прочему, именно такой подход к пониманию истории выражает субъектную суть цивилизационного подхода к истории. Если мы хотим понять историю как цивилизационный процесс - как процесс возникновения, развития и взаимодействия локальных цивилизаций, мы должны исследовать формы активности в истории главного цивилизационнообразующего субъекта - нации и, следовательно, подходить к осмыслению логики истории с национальных позиций, с позиций главного субъекта цивилизационной логики истории. Формы активности нации в истории - это способ бытия локальной цивилизации в истории. И в ней что-то можно понять только с национальных позиций. В связи с этим национальная точка зрения на историю, в данном случае русская, много проясняет в истории России.

В конце концов, история России - это национальная история, история русского народа и союзных ему наций, и только после этого и на этой основе еще и история всего остального. Поэтому вне национальной точки зрения не может быть цивилизационного понимания феномена России, того, чем она была, что она есть, чем может и должна стать в истории в качестве России. Строго говоря, вне национальной точки зрения вообще не может быть никакого продуктивного и адекватного понимания феномена России-цивилизации, ибо пониманием чего оно будет, если не будет пониманием России как исторической и национальной России. Россия - не вненациональный, а глубоко национальный феномен, а потому по-настоящему понять его можно только через понимание национальных начал России. Это многое объясняет в том, почему на страницах настоящего исследования национальная точка зрения и подход к истории стал доминирующим: из всех существующих он оказался наиболее понимающим Россию и в первую очередь то, что оказалось наиболее разрушенным в ней, и без чего нет самой России.

Скажем больше, Россию принципиально нельзя понять, не поняв того, что есть в ней русская нация, не поняв самой русской нации, того, чем она была, что она есть, чем может и должна стать в будущем. Россия остро нуждается в национальном понимании себя как России и не только потому, что именно от такого понимания на долгие десятилетия была отлучена Октябрем 1917 года, но и потому и, прежде всего потому, что только такое понимание соответствует ее исторической, цивилизационной, культурной и духовной сущности, тому, что она есть в своей действительной русско-российской сущности. Поэтому, если мы хотим понять феномен России в истории, мы должны понимать его именно как феномен исторической и национальной России. Мы слишком долго подходили к России только как к социально-экономическому феномену, только формационно, не замечая, что она еще и цивилизация и, следовательно, этнокультурный феномен, самоорганизующийся вокруг своего русско-российского цивилизационного ядра, в котором национальная составляющая играет определяющую роль.

При этом возможна и неизбежно реализуется и иная национальная точка зрения на Россию - татарская, еврейская, чеченская, украинская, армянская?иная, но вполне очевидно, что ни каждая из них в отдельности, ни все вместе они не могут определить понимание России как России. Они могут в разной мере и в разном отношении дополнить, но никак не определить само понимание самой сути России как исторической и национальной России, ее русско-российской сущности. Более того, они могут растащить целостное и адекватное понимание России по "национальным квартирам", в каждой из которых русский народ может оказаться в неожиданном для себя положении - в положении гостя в своей собственной стране.

Но при всем при этом, при всех различиях и несовпадениях русской и не русской точек зрения на Россию именно русская и именно в своем национальном качестве ни в каком смысле не противопоставляется и не отчуждается от национальных интересов и позиций союзных ей наций, подчеркиваем - союзных, то есть накрепко и навсегда связавших свою историческую судьбу с русской и с Россией. В этом парадокс бытия русской нации в России и России в бытии всех других наций России: чем больше они становятся российскими, наполняют свою душу Россией, тем больше они россиизируются, а чем больше они россиизируются, идентифицируют себя с Россией и растворяют себя в ней, при этом, не растворяясь как нации, тем больше, собственно, русская национальная точка зрения и позиция становится точкой зрения и позицией их нации, тем меньше оснований для противопоставления русской точки зрения и позиции в истории, как национальной, всякой иной.

В итоге оказывается, историческая и национальная судьба русской нации в России - это историческая и национальная судьба всех других наций России, это одна и та же историческая и национальная судьба, судьба исторической и национальной России. Такое отношение к проблеме единства русской и нерусских наций в России всецело оправдано, так как оно соответствует самой природе этих отношений, в частности, особому положению русской нации в России, настолько особому, что без преувеличения можно сказать, что ключ к процветанию России находится в руках русской нации.

Россия как Россия возродится вместе с возрождением русской нации как нации или погибнет вместе с ней. Иного не дано, ибо нам дана Россия, в которой русская нация выполняет миссию не просто государствообразующей нации, а куда более фундаментальную и незаменимую цивилизационнообразующую. Дополнить эту миссию русской нации в России может любая, которая ассоциирует себя с Россией, но заменить ее не может никто и никогда, во всяком случае, до тех пор, пока Россия остается Россией и будет утверждать себя в истории в качестве Великой России.

РАЗДЕЛ I

ФИЛОСОФИЯ ЦИВИЛИЗАЦИИ

(Проблемы цивилизационной логики истории)

Я вижу феномен множества мощных культур, с первобытной силой вырастающих из недр породивших их стран, к которой они строго привязаны на всем протяжении своего существования, и каждая из них налагает на свой материал - человечество - свою собственную форму, и у каждой своя собственная идея, собственные страсти, собственная жизнь, желания и чувствования и, наконец, собственная смерть.

О. Шпенглер

1. ФЕНОМЕН ЦИВИЛИЗАЦИИ

Итак, что такое цивилизация? Чем она отличается от общественно-экономической формации и, соответственно, в чем специфика цивилизационной исторической реальности и логики истории по сравнению с формационной и, наконец, как все это проявляется в логике исторического развития России - что есть Россия, ее история в аспекте цивилизационных закономерностей истории? Вот далеко не полный, но, пожалуй, главный перечень тех вопросов, ответы на которые, имея значение сами по себе, приобретают его еще и в той связи, в какой являются идейно-теоретическим основанием для понимания логики национального возрождения современной России.

Ведь после почти векового опьянения коммунистическим проектом цивилизационного переустройства России и мира, логика национального возрождения в России и для России становится именно национальной возрождением в геополитическом пространстве России цивилизационной логики истории в ее локальной русско-российской специфике. Именно она станет основой, конечной и действующей причиной не только исторического успокоения России, но и ее национального возрождения, которое, как его ни трактовать, есть возрождение России как центра локальности русско-российской цивилизации, утверждение ее бытия в истории в качестве России.

Со времен введения в конце XVIII века в научный оборот самого термина "цивилизация" сложилось три базовых направления в его интерпретации: стадиальное, культурологическое и, собственно, цивилизационное. Что касается всех остальных, то различия между ними могут быть сведены к тем или иным различиям в их сочетании.

Стадиальное. С ним связано исходное значение и сам первоначальный смысл термина "цивилизация" - как определенной стадии всемирно-исторического процесса, следующей за стадиями "дикости" и "варварства". Но с ним связано и нечто большее - то, что за этим переходом в действительности стоит: становление принципиально нового типа социальности, приходящего на смену первичной, кровнородственной, первобытнообщинной. Тем самым главными критериями, позволяющими отличать цивилизационную стадию исторического развития от ей предшествующих доцивилизационных, стали те качественно новые особенности социальности, которые она, как система универсальных отношений со всем сущим, обнаружила в трех базовых типах отношений человека: к природе; в обществе - другому человеку; к самому себе как к человеку.

Дело в том, что если оставаться на почве строго научного понимания истории, нельзя признать оправданным сохранение противопоставления цивилизационной стадии мировой истории доцивилизационной, как стадии "дикости" или "варварства". Реальная история не дает никаких оснований для такой оценочной альтернативы: каждая эпоха, каждый период истории есть закономерный этап исторического развития со своей социальностью, культурой, духовностью. И даже в самых примитивных своих формах они необычайно сложны, а потому не поддаются характеристике с позиции дикости или варварства. Ценностный критерий, на основании которого специфицируется "цивилизация", "варварство", "дикость", носит во многом вкусовой, а не концептуально-категориальный оттенок и с позиций современных представлений о развитии культуры и самой истории оказывается трудно применимым для цивилизационного разграничения стадий мировой истории, ее научной периодизации. Варварства и дикости хватает и в современной социальности и порой в масштабах, намного превосходящих древнюю и первобытную историю. Реальная история дает основания для другой альтернативности: противопоставления цивилизации, как развитой социальности, доцивилизационной, как первичной и неразвитой социальности.

Действительно, цивилизация - это, прежде всего, совершенно новый тип отношений человека с природой. Его сущность составили следующие основные элементы: неолитическая техническая революция, ее сердцевина - переход от каменных орудий труда к металлическим; экономическое следствие технической революции неолита - возникновение системы производящей экономики (скотоводство, земледелие) пришедшей на смену присваивающей (собирательство, охота, рыболовство); соответственно, далеко зашедшая специализация и общественно-экономическое разделение труда и, в первую очередь, отделение умственного труда от физического; наконец, появление и интенсивнейшее развитие феномена прибавочного труда и связанного с ним прибавочного продукта. В связи с этим важно понять, что исходной материальной основой цивилизации является не просто производящая система хозяйствования, прибавочный труд и систематическое производство прибавочного продукта, а еще более глубокий пласт материальности общества, определяемый сущностью самого нового типа отношения человека с природой.

Ее можно попытаться связать с переходом человека и его общества от отношения к природе, как только к естественно возникшему источнику богатств средств существования и, соответственно, естественно возникших средств труда, в силу своей примитивности чуть ли не данных самой природой, к отношению к природе, как к естественно возникшему источнику богатств средств труда и, следовательно, к производству таких средств труда, которые представляют собой уже не простую модификацию предметов природы, а воплощают в себе развитие силы самой природы, саму ее сущность. Только такие средства труда, являющиеся уже овеществленной силой знаний, знаний сущностных сил природы, могут стать предметным воплощением природных сил и, следовательно, основой для превращения сил природы в средства человеческого труда.

Иными словами, цивилизация есть отход от простого сосуществования с силами природы, имеющего много общего с жизнедеятельностью животных, которые, как известно, изменяют природу не иначе и не больше, как только самим фактом своего существования в ней. Цивилизация есть переход к подлинно социальному освоению сил природы, их преобразованию в статус средств труда. Соответственно, она предстает как продукт перехода от отношения подчинения силам природы к отношению их преобразования и превращения в средства господства над самими силами природы - процедура, целиком и полностью зависимая от того, до какой степени человек познает мир сущностей Универсума и предметно воплощает их в мир средств человеческого труда, в технологически осваиваемый Универсум.

Тем самым в цивилизации феномен труда окончательно реализует природу своей универсальности и неисчерпаемости - обусловленности своего развития всей системой сущностей Универсума, неисчерпаемым потенциалом развития самого Универсума. На этой основе в цивилизации человеческая история окончательно реализует природу своей самообусловленности, обусловленности своего развития не столько эволюцией форм природы, сколько эволюцией форм самого труда, тем, до какой степени человек саму природу превращает в средства своего труда, в средства своего собственного развития как человека. В этом процессе цивилизация становится социокультурной основой для окончательной самообусловленности развития человеческой истории человеческим трудом и через него системой сущностей всего Универсума, самим Универсумом.

Таким образом, цивилизация фиксирует новую возросшую степень преобразовательного отношения человека к природе, которая всякий раз производна от обретения в качестве новых производительных сил общества новых сил природы, их превращения из просто природных в социально и культурно обусловленные - в средства труда, производства и воспроизводства материальных основ существования человека. Человек меняет свое отношение к природе и в этом процессе самого себя как человека и при этом в той мере и так, в какой и как вовлекает в обменные процессы веществом, энергией и информацией с окружающей его природой саму природу, ее все новые и новые силы и процессы, превращая их в силы и процессы своей производственной деятельности, своей культуры и духовности, в какой, следовательно, универсализирует себя универсальными силами самой природы.

Феномен цивилизации, его становление и стадии развития фиксируют становление и новые стадии в социализации отношений человека с природой, которая определяется степенью социокультурного освоения человеком природы в ранее недоступных для себя свойствах, связях и отношениях, степенью перевоплощения мира природы в мир человеческой культуры и духовности. Вот почему мера цивилизованности общества есть мера социализированности его отношений с природой, а это не только мера превращения конкретных сил и процессов природы в средства человеческого труда, но и на этой основе в мир ценностей и смыслов подлинно человеческого существования, в средства саморазвития самого человека.

Итак, с точки зрения отношения человека с природой возникновение цивилизации, как стадии исторического развития общества, было обусловлено самим фактом первичного перехода от сосуществования с силами природы к их направленному преобразованию в универсальные средства труда, перехода от во многом естественного способа обеспечения основ своего существования путем присвоения средств существования, данных в готовом виде самой природой через собирательство, охоту, рыболовство к их производству на базе земледелия и скотоводства. Базой осуществления этого перехода стала неолитическая революция в средствах труда и в самом типе отношения человека к природе, позволившая использовать в качестве средств труда землю и животных, и в них новые и огромные по своей производительной силе силы природы, несоизмеримые со всеми ранее бывшими в распоряжении человека. Достаточно напомнить, скотоводство стало продуктивнее охоты в 20 раз, а земледелие - в 400-600 раз. Это и стало материальной основой нового типа социальности.

Совершенно новый тип отношения человека с природой стал основой для принципиально нового типа отношения людей друг к другу. Цивилизация, как новый тип социальности, возникает тогда, когда оказался исчерпанным потенциал развития человека в рамках социальности родового общества. В связи с этим цивилизация разрешила, прежде всего, противоречие между зарождающимися возможностями роста прибавочного продукта и крайне ограниченными формами его присвоения в условиях первобытно-родовой общины. Это противоречие было разрешено вытеснением системы естественно возникших, кровнородственных зависимостей и структур собственно социальными связями и отношениями, построенных не на основе первобытно-коммуналистических отношений собственности, а на основе возникающей частной собственности. Именно она, в конечном счете, взорвала мир родовой, кровнородственной социальности. При этом возникающие собственно социальные связи и отношения противостоят кровнородственным не как социальные биологическим, а как более развитые социальные первичной и неразвитой социальности.

Иначе говоря, речь идет не о том, что первобытная община якобы была первобытным стадом, а родовые отношения биологическими и что, следовательно, антропосоциогенез не был ни становлением человека современного вида, ни его общества. Следует отличать биологическую эволюцию от биосоциальной в период антропосоциогенеза, а биосоциальную от социальной в период человеческой истории, истории вида Homo sapiens. Там, где есть дуально-родовая организация, есть социальность, там половые отношения, как чисто биологические, через механизмы экзогамного запрета преобразуются в социальные, ибо половые отношения внутри первобытного стада остаются биологическими, а точнее биосоциальными, а между стадами становятся социальными. Это происходит в той связи и мере, в какой в отношения между полами двух первобытных стад вторгаются отношения собственности и, прежде всего, на субъектов половых отношений и их результат - детей, основную ценность общества вообще и родового, в частности.

Именно на этой основе половые отношения перестают носить неупорядоченный характер, подчиняться только инстинктам и факторам регуляции чисто биологического или смешанного биосоциального происхождения. Они становятся социально упорядоченными. Не лишаясь своей инстинктивной основы, они начинают регулироваться факторами социально-экономического происхождения, а потому становятся частью социальных отношений, оказываются подчиненными им, а не своей биологической основе. Они становятся объективацией не столько инстинктов, биологии человека, сколько специфики и содержания его отношений к природе, другим людям, самому себе - специфики и содержания своей социальности.

Вместе с тем следует различать первичную социальность в той форме, в какой она сложилась на базе дуально-родовой организации общества и просуществовала на протяжении большей части истории первобытного общества, от форм развитой социальности, пришедшей ей на смену в результате неолитической революции. Без этого трудно будет понять в конкретности сущность того цивилизационного переворота, который произошел в отношениях людей друг к другу, в самом типе социальности. В своих базовых проявлениях он может быть сведен к возникновению новых форм социальной общности людей, основанных не на кровно-родственных связях и отношениях. Основой новых форм интеграции людей становятся факторы сугубо экономического, социального, политического, культурного и духовного происхождения и порядка. Они становятся доминирующими во всех отношениях людей друг к другу. В итоге родовая община, как кровнородственная, разлагается и перерастает в соседско-территориальную. Одной из форм ее разложения становится патриархат. Он взрывает матрилокальный брак, его групповую природу, выводит процессы эволюции семейно-брачных отношений к формированию моногамного брака, окончательно превращая семью из просто социальной еще и в основную экономическую единицу общества.

Новый тип социальности неразрывно связан с прогрессирующим общественно-экономическим разделением труда. При этом на смену первобытнообщинному разделению труда, основанному на возрастно-половых, во многом еще биологических признаках, приходит новое, базирующееся на сугубо социальных и экономических факторах. И в этом случае, как мы видим, задействована общая особенность того типа социальности, которая характеризует цивилизацию: отношения между людьми перестают определяться особенностями их тела, они становятся независимыми и от биологического в отношениях между телами. Кровнородственные связи и отношения не только наполняются новым социокультурным содержанием, но и перестают играть роль главных социообразующих факторов. Им на смену приходят новые с выраженным социокультурным и духовным наполнением - закон, военная и трудовая повинность, догматы веры, идеология долженствования и запрета и т. д.

Цивилизация - это торжество собственно социокультурных и духовных принципов и норм связи индивидов и их интеграции в социальные общности более высокого порядка, чем те, которые способны сложиться на базе кровнородственных связей и отношений. Цивилизация - это разрушение родоплеменной изолированности и замкнутости, это тип социальности с тенденцией к всеобщей связи индивидов и их общностей с сопутствующим этому созданием соответствующей идейной, информационной и транспортной инфраструктуры.

Цивилизация - это возникновение новых видов социальных отношений политических, правовых; новых социальных институтов - государство, наука; возникновение новых субъектов истории, включая сюда, прежде всего, таких фундаментальнейших, как классы и сословия. Цивилизация - это и новые, сугубо социальные антагонизмы: между различными видами труда; классами, сословиями; между властью и обществом; прошлым и будущим в процессе набирающей силу исторической преемственности; между различными этнокультурными группами; разными формами культуры и духовности; противоречия эксплуатации человека человеком и те, источником которых стали возникшие формы его отчуждения - экономического, социального, политического, правового, культурного, антропологического. Но все они, как противоречия, стали и принципиально новыми источниками развития социальности в принципиально новых направлениях, в которых социальность усиливала свою сущность как социальности.

Однако, все это лишь проявления нового типа социальности, но не его сущность и, соответственно, не сущность самой цивилизации, как нового типа социальности. За всем этим следует видеть более глубокую сущность более глубокого пласта социальности, лишь выражающего в специфике новых отношений людей друг к другу специфику их новых отношений с природой. И если в своих отношениях с природой самый глубокий пласт социальности связан с переходом от простого сосуществования с силами природы к превращению их в средства своего труда, в средства преобразования самой природы, то для того, чтобы соответствовать новому типу отношений с природой, природе тех новых сил, которые вовлекаются в процесс общественного производства, человек должен был радикально изменить тип своих отношений друг к другу: перестать определять их бытие бытием своего тела и отношениями его воспроизводства как тела и прежде всего кровнородственными отношениями.

Вовлекая в процесс своих отношений с природой, в прогрессирующий процесс производства новых материальных основ своего бытия новые силы природы, человек уже не может определять своего отношения к ним и, соответственно, к другому человеку только ограниченностью своей телесности и теми отношениями, которые есть отношения воспроизводства человека как тела. Человек вынужден определять свое отношение к новым силам природы и, соответственно, к другому человеку силами самой природы, сущностью всего сущего и, следовательно, теми отношениями, которые есть отношения воспроизводства человека как человека, его сущности и в тех ее измерениях, которые позволяют ему быть постоянно созвучным объективной логике мира.

В этом смысле логика и содержание отношения человека к другому человеку есть инобытие логики и содержания его отношения к природе и в конечном итоге самой природы. Это логика тех сил человека, которые через изменения самого человека и его отношений к другому человеку позволяют придать его бытию формы и содержание, способные стать формами и содержанием инобытия самой природы, способные стать основой для социокультурного освоения природы в ранее недоступных для человека свойствах, связях и отношениях. Социальность и есть то, что позволяет человеку придать себе, своему бытию такую сущность, такую форму и такое содержание, которые будут созвучны сущности, форме и содержанию самой природы. Социальность и есть та абсолютно подвижная форма бытия человека в мире, которая обусловливает саму возможность абсолютной изменчивости человека, его отношений к природе, другому человеку, самому себе и, следовательно, саму способность принять такую социальную форму и содержание, такое бытие, которое делает его инобытием природы, по сути, тождественным ей. Социальность живет этой тождественностью, она и есть это тождество - не только способ перевода бытия всего сущего, самой его субстанциальности в бытие самого человека, его сущности, но и форма и содержание бытия этого бытия в человеке, в частности, в ценностях и смыслах его культуры и духовности.

Таким образом, цивилизация действительно выражает принципиально новый тип социальности, новый тип отношений человека друг к другу, которые уже не определяются ограниченностью человеческой телесности, задачами только ее воспроизводства, а значит, социальностью только кровнородственных отношений. Цивилизация есть стадия в историческом развитии человечества, с которой справедливо связывается преодоление абсолютной зависимости отношений людей друг к другу от кровнородственных отношений. На смену их доминированию в обществе идет новый тип отношений людей друг к другу, который определяется их способностью в специфике своей формы и содержания воспроизводить содержание и формы тех новых сил природы, которые вовлекаются в процесс общественного производства. Иными словами, он определяется способностью придать социальности такую форму, которая станет адекватной основой для бытия человека по логике любого социально осваиваемого объекта, а потому и всего сущего.

Это действительно превращает цивилизацию в принципиально новый тип социальности, который и по своей форме, и по своему содержанию начинает определяться формой и содержанием самой природы, задачами их воспроизводства и воплощения в человеке. При этом человек тем больше становится человеком, чем большего тождества достигает со всем сущим, чем больше и глубже живет по логике всего сущего, в частности, по логике связей и отношений всего сущего. Последнее окончательно объясняет универсальную сущность цивилизации как нового типа социальности: она есть то, что позволяет в специфике отношений людей друг к другу воспроизводить логику связей и отношений всего сущего, тех новых сил природы, которые вовлекаются в процесс общественного производства и на этой основе позволяют жить производительным потенциалам этих природных сил, по их логике связей и отношений и, в конечном итоге, по логике связей и отношений всего сущего. Цивилизация универсализирует социальность человека, которая утверждает себя в качестве его сущности по мере того, как превращает человека в феномен, тождественный Универсуму, становится средством воспроизводства в нем свойств, связей и отношений всего Универсума. Начиная с этого момента, каждый новый этап в освоении новых сил природы становится и новым этапом в развитии природы социальности и через нее самого человека.

В связи с этим социальности больше и она оказывается глубже там, где больше и более глубокие свойства, связи и отношения всего сущего воспроизводятся в отношениях людей друг к другу, превращаются в его свойства, связи и отношения, в средства его саморазвития как человека - в мир специфически человеческих целей, ценностей и смыслов бытия в мире. В этом суть процесса социализации и одновременно гуманизации социальности. Феномен цивилизации, его становление и стадии развития фиксируют становление и новые стадии в социализации и гуманизации отношений человека друг к другу. Они детерминированы степенью социокультурного освоения свойств, связей и отношений самой природы, их воплощения в социальные свойства, связи и отношения самого человека. А потому мера цивилизованности общества есть мера цивилизованности в нем отношений людей друг к другу, определяемая по трем параметрам: мерой их адекватности тем новым силам природы, их свойствам, связям и отношениям, которые вовлекаются в процесс общественного производства материальных основ бытия общества; мерой воспроизводства в отношениях людей друг к другу свойств, связей и отношений всего сущего; мерой их превращения в средство саморазвития самого человека, его гуманизации как человека, наполнения их ценностями и смыслами специфически человеческого бытия в мире.

Наконец, во всех отношениях человека к природе, другому человеку всегда присутствует еще один аспект социальности - отношение человека к самому себе. Все отношения человека имеют персоналистическую составляющую, все они завершаются в человеке, есть отношения личности, которые, в конечном счете, превращаются в отношения личности к самой себе. Цивилизация, как новый тип социальности, неотделима от персоналистической составляющей социальности. В частности, она впервые создает условия для того, чтобы увеличение свободного времени общества осуществлялось не на основе подавления личностных структур человека, а путем замещения его сил как человека силами самой природы. Мерилом цивилизованности социальности в этом аспекте становится объем свободного времени, которым располагает общество и личность для раскрепощения всех сил очеловечивания человека, дремлющих как в обществе, так и в каждой личности. Время - главное богатство бытия, ибо оно мерило самого бытия, та грань, которая отделяет его от вневремени - своего небытия. Время, как свободное время - главное богатство социального бытия, ибо представляет пространство не просто бытия человека, а подлинно человеческого бытия - пространство развития, свободного от пут потребностей физического существования.

Это время подлинно человеческой деятельности, пространство всестороннего и гармоничного развития человека безотносительно к какому-либо заранее заданному масштабу, а потому это время развития человека, свободного развития его сущности. Ведь только свобода делает человека человеком, ибо только свободное развитие развивает его сущность как человеческую. При этом свободное развитие становится таковым именно в той мере, в какой человек познает силы природы, в какой осваивает их в ранее недоступных для себя свойствах, связях и отношениях, в какой превращает их в свойства, связи и отношения собственной сущности. Подлинно человеческое в человеке развивается не само по себе, а лишь в той связи и мере, в какой становится инобытием бытия всего сущего, перевоплощает в социокультурные формы бытия бытие всего сущего, в какой, следовательно, становится тождественным всему сущему. Именно на этой основе происходит замещение сил человека силами природы, которые становятся силами самого человека как раз по мере того, как превращаются в средства его воздействия на саму природу, ее преобразования и дальнейшего социокультурного освоения.

Таким образом, существует глубокая связь и соответствие между всеми основными аспектами того нового типа социальности, который утверждается в обществе в результате цивилизованного переворота эпохи неолита. Изменение отношения к природе, переход от простого сосуществования с силами природы к превращению их в средства своего производства, породило необходимость изменения отношений людей друг к другу, которые в таком измененном виде, в свою очередь, становятся условием изменения отношений людей с природой. Только изменившись как человек, в своем культурном и духовном содержании, в своих отношениях к другим людям, человек в таком измененном виде может приступить к изменению своих отношений с природой. Но именно они, отношения с природой были, есть и всегда останутся конечной причиной, инициирующей необходимость изменения его отношений друг к другу и себя самого как человека.

В результате цивилизационного переворота эпохи неолита отношения людей друг к другу начинают определяться не ограниченностью социальности кровнородственных отношений, задачами производства и воспроизводства человека как тела, а задачами производства и воспроизводства человека как человека, его сущности в новых, истинно социальных ее измерениях и, следовательно, социальностью как универсальной способностью человека в системе своих отношений друг к другу воспроизводить систему связей и отношений самой природы, тех новых сил природы, которые вовлекаются человеком в обменные процессы веществом, энергией и информацией. Социальность в этой связи выступает тем в отношениях людей друг к другу, что позволяет им, как отношениям, структурироваться в соответствии со структурой свойств, связей и отношений осваиваемой части природы, усложняться в соответствии с уровнем ее сложности, по своей сущности быть тождественными им.

Только на такой основе, на основе достижения в социокультурной форме и социокультурными средствами тождества со всем сущим человек впервые обретает принципиально новый, цивилизационный тип социальности, позволяющий ему всякий новый раз при встрече с новыми силами природы так изменять форму и содержание своих отношений друг к другу и, следовательно, самого себя, чтобы быть способным к освоению сил природы в новых, ранее для себя недоступных свойствах, связях и отношениях - быть социкультурным инобытием этих сил, феноменом, по сущности тождественным их сущности. Цивилизация это и есть принципиально новый тип социальности, исторически конкретный способ воспроизводства в отношениях людей друг к другу отношений между сущностями всего сущего, а потому - способ наполнения сущности человека системой сущностей Универсума, самой его субстанциальностью. Она есть то, что позволяет человеку быть человеком, в процессе вечного становления себя природой и природы собой наполнять и определять систему своих социальных отношений друг к другу системой отношений всех сущностей всего сущего друг к другу.

Итогом именно такого развития неизбежно становится изменение отношений к самому человеку, ибо человек тем больше утверждает себя в качестве человека, чем больше воплощает в себе, в своих формах бытия бытие всего сущего, чем больше становится феноменом, тождественным всему сущему. Цивилизация на этом пути фиксирует радикальный поворот в самом типе отношения к человеку. На базе прогрессирующего замещения сил человека силами самой природы, цивилизация порождает тот тип социальности, который закладывает саму возможность перехода от отношения к человеку как к средству к отношению к нему как к самоцели исторического развития. В этом заключается конечная цель исторической миссии цивилизации как нового типа социальности. Она приходит в историю с этой миссией и, вероятно, исчезнет из нее вместе с ее исчерпанием, если она вообще может быть исчерпана.

Таким образом, с позиций стадиального осмысления феномен цивилизации действительно предстает радикальнейшим прорывом в совершенно новое измерение социальности, обнаруживаемое в основных аспектах социальности: в отношениях людей к природе, друг к другу и самому человеку. Во всех этих отношениях новый тип социальности проявляет одну и ту же свою сущность: отношения человека ко всему сущему перестают определяться человеческой телесностью и отношениями ее и только ее воспроизводства. Они начинают определяться самим сущим, всем сущим и отношениями воспроизведения самой способности человека определять свое бытие бытием всего сущего, а значит, и способности воспроизведения таких отношений, на базе которых человек достигает тождества всему сущему.

Там, где отношения ко всему сущему начинают определяться самим сущим, они завершаются отношениями тождества со всем сущим. На достижение этого центрирована самая глубинная сущность социальности. В производстве и воспроизводстве специфических отношений, как отношений тождества, и состоит истинная сущность социальности - отношений, которые в этом своем качестве производят и воспроизводят не частичного человека, не в каком-то одном его измерении, а в его тотальности, в единстве всех его измерений. Их реализация неотделима от становления человека в качестве феномена, тождественного Универсуму, и на этой основе в качестве универсального фактора дальнейшего развития Универсума в его тотальности. Социальность это форма, в какой Универсум оказывается доступным человеку, в какой он представлен в человеке и в какой человек представлен в Универсуме. Это форма их тождества, делающая их продолжением друг друга и превращающая человека как часть Универсума средствами познания и практики в целое, тождественное всему Универсуму. В этом смысле для того, чтобы воспроизвести человека как человека в специфике его социально-деятельной сущности, необходимо воспроизвести отношения тождества, которые и воспроизводят его в качестве феномена, тождественного Универсуму.

В свете изложенного цивилизация - это более развитый тип социальности, ибо полностью раскрепощает тот потенциал развития человека, который определяется неисчерпаемым потенциалом развития самого Универсума. Цивилизация - это более динамичный тип социальности, так как позволяет человеку стать олицетворением абсолютной изменчивости: так изменять себя, так структурировать свои отношения со всем сущим, чтобы быть постоянно созвучным объективной диалектике Универсума, его структуре свойств, связей и отношений. Цивилизация - это более универсальный тип социальности, ибо производит и воспроизводит человека в его подлинной сущности в качестве феномена, тождественного Универсуму, живущего отношениями тождества, его достижением в ранее недоступных для себя измерениях. И чем больше человек становится тождественным Универсуму, тем больше утверждает и развивает себя в качестве человека.

В этой связи мера цивилизованности есть не что иное, как мера достижения человеком своего тождества с Универсумом. Она же есть и мера социальности, ибо глубинная сущность социальности в том и заключается, что она есть отношение тождества с Универсумом, отношение воспроизводства в человеке, как части Универсума, всего мирового целого, самого Универсума. И цивилизация есть та стадия исторического развития человека, когда на смену первичной, первобытнообщинной социальности приходит подлинная социальность, как отношение достижения тождества человека с Универсумом.

Именно оно, отношение тождества, его производство и воспроизводство лежит в основании отношений человека с природой, как отношений превращения сил природы в средства своего труда, в средства производства и воспроизводства материальных основ своего существования в природе. Именно оно, отношение тождества лежит в основании отношений людей друг к другу, позволяя превращать свойства, связи и отношения всего сущего в свойства, связи и отношения самих людей, их отношений друг к другу, воспроизводить в структуре их отношений структуру отношений самого Универсума и на этой основе быть универсальным агентом во взаимодействии со всем сущим, адекватным и созвучным всему в Универсуме, самому Универсуму. Именно оно, отношение тождества лежит в основании отношений к самому человеку как человеку, ибо только оно, замещая в процессе исторического развития производительные силы человека силами самой природы, превращает человека из средства исторического развития в его абсолютную самоцель, в субъект универсального действия, в феномен, тождественный Универсуму.

Вот что действительно стоит за цивилизацией как за стадией всемирно-исторического процесса, следующей за стадией доцивилизационной, неразвитой, первичной социальности. Вот что стоит за цивилизацией, как за собственно социальной организацией общества, характеризующейся всеобщей связью индивидов и первичных социальных общностей людей, возникающих как продукт и функция производящей экономики, направленной на производство и преумножение материального и духовного богатства общества. За всем этим стоит сущность цивилизации как нового типа социальности, основанной на достижении отношений тождества человека и Универсума. За этой сущностью, похоже, уже ничего нет, никакой сущности, ибо уже нет никакой социальности. Это предельное философское понимание оснований и сущности цивилизации. И в силу своей предельности оно является исходным для интерпретации сущности этого феномена во всех остальных направлениях и аспектах.

В частности, именно оно позволяет вычленить, по меньшей мере, три стадии в развитии самой цивилизации - аграрную, индустриальную, постиндустриальную (информационную) в зависимости как раз от тех сил природы, которые вовлекаются в процесс общественного производства и превращаются в силы и средства человеческого труда, на этой основе предопределяя стадиальную специфику социальности в отношениях людей друг к другу и к самому человеку, сам цивилизационный тип человека - аграрный, индустриальный, постиндустриальный. Каждая из этих стадий является стадией в развитии отношений тождества человека с Универсумом и находится в зависимости от тех сил природы, с которыми человек себя идентифицирует, превращая их в свои собственные, антропологически освоенные и обусловленные, в средства собственного развития как человека.

В этом смысле каждая новая стадия в цивилизационном развитии человека превращается в новую стадию раскрытия его человеческой сущности на основе освоения человеком новых сил природы, их антропологизации. К такому взаимообусловленному развитию человеческой сущности и системы сущностей Универсума сводится конечная суть и специфика цивилизационного развития человечества, сам тип цивилизационной социальности, позволяющий человеку, его сущности быть созвучной, а в пределе и адекватной любой сущности Универсума, самой его субстанциальности.

На этом уровне и в этом аспекте анализа феномена цивилизации вслед за В.И. Вернадским можно говорить и о цивилизационном прогнозе реальности в будущем принципиально нового отношения человека с природой на базе обретения им социальной автотрофности: способности с помощью качественно новой науки и техники перейти к высочайшим технологиям производства органических веществ из неорганических, минуя живых посредников, автотрофов. Технологическое замещение автотрофов, вовлечение принципиально новых биологических сил в процесс общественного производства станет величайшей революцией в истории не просто человека, но и всей биосферы. Впервые один из ее элементов полностью социализирует и на этой основе преодолевает свою зависимость от естественно сложившихся цепей питания, становится независимым от них. А чем больше независимость человека от природы, достигаемой на основе ее социокультурного освоения в ранее недоступных свойствах, связях и отношениях, тем больше потенциал человеческой свободы, тем больше человек утверждает себя в качестве человека.

Так устроен феномен свободы: он есть только там, где человек, как часть природы, превращает природу в часть своего бытия. Свобода - это бытие природной необходимости в антропологически центрированном мире, мера ее антропологической освоенности и центрированности. И чем она больше, тем больше мера свободы во всех ее измерениях, в том числе экзистенциальных и персоналистических. С учетом того, что вся история человечества была историей борьбы за свободу и, прежде всего борьбой за независимость от природы, тенденция к обретению социальной автотрофности, превращения биологической силы автотрофов в средство человеческого труда выглядит не столь уж фантастической и отдаленной от реальностей человеческой истории. Скорее напротив, полностью ложится в русло извечных тенденций мировой истории, истории отношений человека с природой как истории неуклонного превращения всей природы в средство человеческого труда и на этой основе в средство саморазвития себя как человека, утверждения своей свободы в отношениях с природой в новых, ранее недоступных для себя аспектах.

По этой причине есть самые серьезные основания полагать, что социальная автотрофность человека станет величайшим цивилизационным переворотом в истории человечества, соизмеримым с актом возникновения самой цивилизации как нового типа социальности. Она может стать историческим прорывом к принципиально новому типу социальности, в пределах которой окончательно будет разрешено основное противоречие всей предыстории человечества - противоречие между сущностью человека и его существованием. И это справедливо в той мере, в какой социальная автотрофность, возможно, станет тем исчерпывающим средством, с помощью которого человечество окончательно разрешит проблемы своего физического существования, всестороннего удовлетворения своих материальных потребностей. Социальная автотрофность создает для этого более чем адекватную производственно-технологическую базу.

Но она создает и нечто большее и иное - новую социальность. Сам акт вовлечения в обменные процессы веществом, энергией и информацией новых сил природы уже предполагает новую социальность, новый тип отношений человека с природой. Он взрывает старую ткань социальности, преобразует структуру отношений людей друг к другу, к самому человеку и на этой основе самого человека. Через изменение структуры социальности он делает человека соизмеримым, адекватным структуре тех сил природы, которые становятся его собственными силами и, прежде всего, силами его труда, главного средства преобразования бытия природы и своего собственного, человеческого.

Социальность вновь выступает тем, что она есть в своей действительной и самой глубинной сущности - способом достижения адекватности человека всему сущему, отношением тождества всему сущему, формой бытия всего сущего в самом человеке. Социальная автотрофность в этой связи есть лишь новый, и с учетом всего предшествующего опыта отношений человека с природой, совершенно необычный этап в развитии человека, в реализации цивилизованного потенциала его истории, как истории смены исторических типов социальности, достижения новых форм и большей глубины тождества со всем сущим и на этой основе преобразования самого себя как человека.

Культурологическое. Это второе основное направление в осмыслении феномена цивилизации, позволяющее понять его бытие, сущность и особенности через бытие, сущность и особенности культуры. В его пределах отражено действительное единство и различие двух феноменов - "культура" и "цивилизация", и единство и различие которых нередко абсолютизируется.

Абсолютизация обнаруживает себя в двух случаях. В первом, когда цивилизация рассматривается как синоним культуры. В этом случае с методологических позиций принципа несинонимичности философских категорий, одна из категорий должна быть выведена из познавательного процесса, как не отражающая некой иной реальности помимо той, которая уже отражается одной из них. В этом смысле синонимичность просто противоречит категориальности понятий, универсальности того содержания, которое ими отражается. Именно оно не оставляет места для реальности какого-то иного содержания, для его отражения иной категорией. В данном случае очевидна несинонимичность категорий "культура" и "цивилизация". Они отражают, безусловно, связанную, но вместе с тем специфическую реальность в человеке и его истории, правда, не настолько, чтобы полностью противостоять друг другу. Это другая крайность в их интерпретации, хорошо прослеживаемая уже в философии истории О. Шпенглера.

Согласно О. Шпенглеру, феномен культуры имманентен истории: там, где есть история, есть культура, и там, где не остается места для культуры, не остается места и для истории. Культура и история - тождественны. Возникая из первобытного хаоса истории, культура возникает вместе с возникновением "великой души", составляющей ее самый глубинный ментальный пласт бытия, собственно ее сущность. Осуществление целей и содержания "великой души" есть осуществление содержания и целей культуры. Она развертывает их в виде народов, языков, вероучений, искусств, наук. Но когда цель достигнута, все внутренние возможности "великой души" осуществились, тогда культура прекращает свое развитие, силы ее надламываются, она приходит в упадок и превращается в цивилизацию. У каждой культуры имеется свое рождение, детство, юность, возмужалость, расцвет и старость. И цивилизация есть не что иное, как завершающий этап развития культуры, ее старость, деградация, когда "культура вдруг застывает, отмирает, ее кровь свертывается" и свертывается потому, что духовно исчерпывает себя как культуру, содержание, цели и смыслы своей сущности, "великой души". "Цивилизация есть "бренные останки" угасшей культуры"1, то, чем начинает страдать человек и его история на излете своего существования, завершение исторического развития как развития культуры.

При этом переход от культуры к цивилизации и гибели - фатально неизбежное в развитии культуры. Это ее "судьба", тот специфический способ существования истории, которым она отличается от "причинности" как способа существования природы. Идея судьбы и принцип причинности отражают принципиально противоположные реальности. Причинность совпадает с понятием закона. Законы бывают основанными только на причинности. Настоящая история имеет судьбу, но никаких законов, она не подчиняется логике причинности, а только логике "великой души", которая абсолютно уникальна. А потому всякая культура имеет свою "идею судьбы" и, соответственно, "свой особый род смерти", вытекающий с глубокой неизбежностью из всего ее существования. А раз так, то "у каждой культуры своя собственная цивилизация", которой и завершается история как история культуры, ее великой и неповторимой души.

Прежде всего, критическое отношение вызывает стремление свести историю человечества только к истории культуры, фактически выведя цивилизацию если и не за пределы истории вообще, то на периферию исторического развития, замкнув ее место и значение стадией гибели истории и культуры. Культура, бесспорно, фундаментальный феномен истории, но не до такой же степени и не в том смысле, чтобы исчерпать собой и своей историей всю историю человечества. История человечества, если не в большей своей части, то, несомненно, в самой существенной была, есть и остается как историей культуры, так и историей цивилизации. История культуры и история цивилизации взаимообуславливают друг друга и при этом как в хорошем, так и в дурном.

В связи с этим неприемлемый характер принимает сама тенденция к спецификации феномена цивилизации по признакам преодоления и отрицания культуры и в итоге по принципу: чем меньше культуры, тем больше цивилизации и наоборот. На самом деле, цивилизация есть не только и не столько сосредоточение того, что отрицает и преодолевает культуру, сколько то, что ее утверждает и возвышает. В конечном счете, цивилизация есть пространство бытия культуры, а значит, и средство ее утверждения и развития. Цивилизация неотделима от культуры, она становится цивилизацией в той мере, в какой наполняет себя культурой.

Именно в цивилизации культура находит основной объект для своего воплощения, материализации своей духовной и одухотворения своей материальной составляющих; именно в цивилизации вызревают основные условия - материальные, институциональные и организационные - для ее развития; именно в цивилизации она находит основные средства для своего развития как культуры. В конце концов, именно цивилизация становится основным способом бытия культуры, благодаря чему она перестает существовать только как культура, но начинает существовать еще и как цивилизация. В этом смысле именно культура для полноты своего бытия порождает цивилизацию и воплощается в ней, как в форме своего инобытия, продолжающей ее бытие как культуры в форме цивилизации - в органическом единстве со всеми остальными элементами социума. Цивилизация создает это единство, есть способ его создания, сохранения и развития.

Последнее обстоятельство является чрезвычайно важным как для понимания единства культуры и цивилизации, так и основной differentia spesifica цивилизации. А суть ее заключается в том, что цивилизация превращается в основной способ бытия культуры в обществе. В связи с этим история культуры предстает как история культуры до возникновения цивилизации и после, как история культуры в связи и на основе цивилизации, которая становится предельно конкретным способом проживания обществом своей культуры в органическом единстве с абсолютно всеми своими составляющими элементами, начиная от географической среды, этноса и кончая высшими духовными символами Веры. До цивилизации все это больше сосуществует друг с другом, чем существует друг в друге. Цивилизация как новый тип социальности, характеризующийся всеобщей связью индивидов и социальных общностей людей друг с другом и окружающей их природой, выступает и новым типом интеграции всех элементов социума, она, собственно, создает сам социум, его новый исторический тип - цивилизационный. И создает его не иначе, как положив в основание такой интеграции культуру. Масштаб всеобщности связи индивидов и социальных общностей людей друг с другом и окружающей их природой придает как раз культура и ее высший цвет - духовность. Культура становится основой цивилизационной интеграции общества.

Цивилизация есть способ объективации культуры во всех без какого-либо исключения элементах социума, во всех свойствах, связях и отношениях этих элементов друг с другом и окружающей их природой и, соответственно, способ связи культуры со всеми элементами социума, с самим социумом. Поэтому более высокая интеграция элементов социума достигается как раз за счет более глубокого проникновения в ткань социальности, как связующей ткани социума, культурной и в ней духовной составляющих. Цивилизация конституируется на базе культуры, а не на основе ее преодоления. И мера цивилизационности становится мерой задействования культуры во всех интеграционных процессах социума, мерой ее объективации во всех элементах социума, во всех их свойствах, связях и отношениях. В конечном счете, цивилизации больше там, где больше культуры, где она выступает основанием, средством и целью бытия всех элементов социума, самого социума.

Именно на этой основе цивилизация становится самым глубоким, а потому и самым адекватным способом идентификации всех элементов социума и самого социума. Это самый глубокий уровень, с которым человек себя соотносит и идентифицирует, предельное основание осознания обществом самого себя, всего, что есть в обществе и что есть общество. За ним уже ничего нет, нет ничего, с чем бы себя мог идентифицировать человек. И это закономерно, так как цивилизация - это еще и самая широкая социальная общность, с которой человек себя соотносит и идентифицирует, не рискуя при этом сломом основ своей идентичности. За ней и в этом смысле уже ничего нет, кроме реальности другой цивилизации, социальной общности с другой культурой, социальностью, духовностью, с другим способом их проживания в истории и просто с другой историей. В этом смысле цивилизация - это предельный субъект-носитель основ исторической идентичности, ее специфики, а потому это всегда конкретный субъект - этнический и культурный, несмотря на предельную глубину и широту основ своего бытия в истории.

Как следствие всего этого, история с момента возникновения цивилизации перестает быть историей вообще, перестает носить анонимный характер, она обретает выраженную субъектность, становится историей конкретных этнокультурных общностей людей, объединенных в локальную цивилизацию. Она есть высшая форма их исторической, культурной, духовной общности, социальной интеграции и идентификации. История приобретает и новую логику в своем развитии - цивилизационную, в основании которой лежит культура. А потому во многом, но отнюдь не во всем, цивилизационная логика истории превращается в логику культурного самоосуществления истории, того, как культура объективирует и реализует себя во всех элементах социума, в самой ткани социальности, в истории в целом. В этом смысле цивилизация - это растрата культуры, ее реализация, но это и ее развитие. Об этом стоит сказать особо с учетом некоторых нюансов трактовки Н.Я. Данилевским соотношения "цивилизации" и "культуры", которая в новой содержательной связи воспроизводит традицию их излишне резкого противопоставления.

Классик цивилизационного подхода к истории понимал под цивилизацией период исторического развития, сравнительно не очень длительный, характеризующийся тем, что народы, составившие цивилизацию, "культурно-исторический тип", выйдя "из бессознательной чисто этнографической формы" своего существования "(что, собственно, должно бы соответствовать так называемой древней истории), создав, укрепив и оградив свое внешнее существование как самобытных политических единиц (что, собственно, составляет содержание всякой средней истории)", приступают к культурной и духовной самореализации, растрачивая себя, "свою духовную деятельность во всех направлениях, для которых есть залоги в их духовной природе, не только в отношении науки и искусства, но и в практическом осуществлении идеалов правды, свободы, общественного благоустройства и личного благосостояния".

И этот период истории есть период цивилизации - "время растраты" всей культуры, накопленной на протяжении "этнографического периода", "растраты полезной, благотворной, составляющей цель самого собирания, но все-таки растраты". Оканчивается же этот период временем, когда иссякает творческая деятельность наций, принадлежащих к данному культурно-историческому типу: "Они или успокаиваются на достигнутом ими, считая завет старины вечным идеалом для будущего, и дряхлеют в апатии самодовольства? или достигают до неразрушимых с их точки зрения антиномий, противоречий, доказывающих, что их идеал? был неполон, односторонен, ошибочен? - в этом случае наступает разочарование и народы впадают в апатию отчаяния"2. Конец цивилизации неизбежен, ибо он период растраты в истории и он относительно короток, раз и навсегда истощая их жизненную силу.

Но, являясь таковым, периодом растраты, цивилизация вместе с тем не является только таковым, она есть и период развития культуры, в том числе и ее расцвета. Нельзя брать, не отдавая, но нельзя, отдавая, не брать. Период растраты и период развития культуры связаны между собой, не говоря уж о том, что период растраты, как период самореализации культуры, есть часть ее саморазвития. Уже только по этой причине цивилизация не может противостоять культуре только как период ее растраты и угасания. Цивилизация - это не историческая могила культуры, а исторически новая почва для ее самоосуществления - реализации и развития как культуры. Соответственно, характер развития культуры в условиях цивилизации, а в этой связи и самой цивилизации не следует уподоблять "тем многолетним одноплодным растениям, у которых период роста бывает неопределенно продолжителен, но период цветения и плодоношения - относительно короток и истощает раз навсегда их жизненную силу". Недопустимо потенциал развития социальности отождествлять и уподоблять потенциалу биологического развития. Между ними существуют принципиальные различия, как между надприродными и природными феноменами, проходящие, в том числе, и по линии источников и потенциала возможностей развития.

Социальность имеет источники своего развития не только и даже не столько в себе самой, сколько в природе, живет потенциалом ее возможностей, вечностью превращения потенциала возможностей природы в свой собственный потенциал. И поскольку потенциал возможностей природы неисчерпаем, постольку принципиально неисчерпаемым оказывается потенциал возможностей социальности. В этом заключается принципиальная и до конца еще не осознанная онтологическая специфика социальности, радикально отличающая ее, как часть природы, от любой другой части природы и превращающая ее в принципиально надприродный феномен. И превращающая не просто тем, что социальность якобы находится вне природы, вообще ни на что не похоже в ней, а тем, что из всех природных феноменов оказывается, как ни странно, наиболее природным и как раз благодаря тому, что воплощает в себе и через себя не какую-то часть природы, а всю природу и все в природе, саму ее субстанциальность. В этом смысле социальность есть социальность не благодаря тому, что есть часть природы, а благодаря тому, что, будучи частью природы, потенциально равна целому, всей природе, по сути, тождественна ей. Именно на этой онтологической основе выражения в себе и через себя как части Универсума, всего Универсума социальность становится социальностью, предстает надприродным феноменом с неограниченным потенциалом возможностей к развитию.

Правда, это не снимает проблемы смены в мировой истории конкретных культур и цивилизаций, которая в цивилизационном аспекте предстает как раз как история возникновения, развития, угасания и смены одних культур и цивилизаций другими. Но это не проблема возникновения, развития, угасания и смены культуры и цивилизации как таковых. Это проблема смены их исторических лидеров. И, тем более, это не проблема противопоставления культуры и цивилизации по признаку "растраты" и угасания культуры в цивилизации, ибо они по этому признаку непротивопоставимы в принципе.

Как свидетельствует опыт истории, все периоды в развитии культуры и цивилизации синхронистичны, они совпадают по своей сущности и направленности так и настолько, что период расцвета культуры или, напротив, угасания и гибели тотчас же находит свое продолжение в цивилизации, превращаясь в период расцвета или угасания и гибели цивилизации. И это абсолютно неизбежно, так как культура образует в цивилизации ее нетленную душу, с которой она приходит и с которой она уходит из истории. Вот почему все происходящее в культуре, тотчас же находит свое продолжение в цивилизации, она завершает и развивает себя в цивилизации и посредством цивилизации.

Именно поэтому важно знать не только то, что объединяет цивилизацию с культурой, но и то, что их специфицирует. А это, прежде всего, время их возникновения. Культура возникает раньше цивилизации. Она возникает вместе с возникновением человека и его общества, есть олицетворение возникновения и человека, и его общества, ибо создает и закрепляет специфически человеческое как в самом человеке, его сущности, так и в его отношениях с природой. Это, в первую очередь, способность создавать нечто, что не закреплено генетически в его видовой программе, то есть к творческой деятельности по логике любого вида, по сущности всего сущего. Культура заменила человеку инстинкт, стала основой его свободной творческой деятельности по объективной логике мира. Больше того, она стала тем универсальным средством поиска и нахождения во всем сущем его антропологического содержания, того, чем все сущее может и становится в его отношении к человеку. Культура обнаруживает и реализует объективно присущее всему сущему его антропологическую сущность, опираясь на которую человек доразвивает, достраивает все сущее до антропологически обусловленных форм его существования.

В этом смысле в основе всякого феномена культуры лежит некое природное начало, лишь возделанное человеком и в таком преобразованном виде поднятое из чисто природного в природно-культурное бытие. Культура - это та часть природы, которая очеловечивается, пересоздается человеком в качестве культуры - процесс, в котором человек утверждает себя в качестве человека, создает и развивает свою собственную человеческую сущность и в той самой мере, в которой очеловечивает природу. В этих процессах культура позволяет человеку восполнить недостаточность просто природного его существования в мире за счет использования антропологически обусловленного потенциала существования и развития окружающего его мира. Благодаря культуре человек ищет и находит в мире скрытые в нем антропологические смыслы, рождая на их основе мир идей, ценностей и святынь, которым далее и подчиняет свое бытие, превращаясь на этой основе из просто Homo sapiens еще и в Homo culturicus.

Человек культуры - это не просто тот, который живет системой сущностей Универсума, а их глубинными антропологическими смыслами и именно им подчиняющий свое бытие. Культурное бытие - это бытие, подчиненное факторам детерминации внутреннего социокультурного происхождения, но возникшим как результат отражения мира на уровне его субстанциальности, как системы сущностей.

Все это говорит только об одном: человек и общество вне культуры - это очередное противоречие в определении. На этом фоне первое, что подлежит констатации при сравнении цивилизации с культурой, это признание, что цивилизация, в отличие от культуры, возникает отнюдь не вместе с возникновением человека и его общества, а лишь в определенный и достаточно поздний период человеческой истории, как социокультурное следствие неолитической революции - революции в отношениях человека с природой, приведшей к революции в отношениях человека друг с другом и завершившейся революцией в отношениях к самому человеку и в самом человеке. Она закрепила социокультурными средствами итоги этой революции в новом типе социальности, пришедшей на смену первичной, первобытнообщинной.

Культура не только возникает раньше цивилизации, но и выступает феноменом значительно более фундаментальным и глубоким по своему месту в социуме, по самой своей исторической сути. В частности, она позволяет понять тот, уже ставший очевидным факт, что любые социальные изменения, имеющие исторический смысл и значение, начинаются не с чего-нибудь, а именно с культуры, обнаруживают себя как сдвиг, начавшийся в основах человеческой культуры и духовности, как результат появления новых ценностных ориентаций - новых духовных основ истории в основах человеческой души.

Подлинно историческое в истории начинается только со сдвига в сознании, только после того, как нечто стало фактом сознания, событием, изменившим нечто в культуре и духовности, духовным обоснованием некоего нового экономического, социального и политического содержания истории. Оно становится новым только после того, как новым становится сознание, давшее культурное и духовное обоснование основ его бытия в истории. Благодаря уже только этому культура становится конституирующим началом цивилизации, которое возникает не из себя самого, а именно из культуры, на основе ее саморазвития. Не культура возникает на основе цивилизации, а цивилизация на основе культуры. Система ценностей и смыслов экзистенциальных и исторических, символы Веры, социальные и духовные основы интеграции и идентификации - все это и многое другое именно культура кладет в основание цивилизации, ее становления в качестве цивилизации. Поэтому цивилизация без культуры есть ничто, а культура и без цивилизации всегда есть нечто.

В конце концов, цивилизаций сложилось ровно столько, сколько существует типов культур. И это не случайно, так как всякая культура стремится воплотиться в цивилизацию как в форму своего бытия - объект, условие, средство, сам способ своего бытия как культуры. Только в цивилизации культура достигает адекватного своей сущности пространства бытия. Но оно же является и пространством инобытия культуры, но всегда таким, которое определяется типом культуры. Именно она, культура, и именно ее исторический тип определяют и формируют соответствующий тип цивилизации, которая не может быть ничем иным, как продолжением бытия культуры, но в другой и при этом для себя чрезвычайно важной форме. Культура, которая не доходит до цивилизационных форм своего бытия и инобытия, просто не доходит до новых и необходимых форм дальнейшего развития себя как культуры, ибо с определенного момента развития общества дальнейшее развитие культуры оказывается возможным лишь при том условии, что это развитие становится еще и развитием ее как цивилизации.

Цивилизация - это "свое - другое" культуры, "свое", но все-таки еще и "другое" культуры. И чаще всего это "другое" связывается с тем, что цивилизация больше характеризуется уровнем и способами овладения силами природы, в то время как культура - уровнем и способами овладения человеком силами своей собственной природы, своей человеческой сущностью. Соответственно, цивилизованность человека - это уровень его развития как рабочей силы, а культурность - как личности. Очевидно, что эти аспекты феномена человека глубоко связаны друг с другом: качество рабочей силы зависит и напрямую от качеств человека как личности и, наоборот, прежде всего и только через формы своей трудовой активности личность может выразить и развить себя как личность. Пространство труда есть основное пространство бытия личности, и вне его она есть ничто. Труд есть способ овладения как силами природы, так и своими собственными, социальными. При этом насколько человек овладел силами природы, настолько же он овладевает своими собственными, социальными и насколько превращает социальные в средство своего саморазвития, настолько же природные поддаются очеловечиванию и превращению в средство саморазвития и утверждения человека в качестве человека.

Так цивилизация и цивилизованность перетекают в культуру и культурность, а культура и культурность - в цивилизацию и цивилизованность. Эта их взаимосвязь вытекает из самой природы тождества социальных и природных сил, определяющей природу их взаимообусловленного существования в Универсуме и на этой основе природу взаимообусловленного существования цивилизации и культуры. В итоге оказывается, что культура точно так же живет отраженными, освоенными и очеловеченными силами природы, как цивилизация - отраженными, освоенными и очеловеченными силами самого человека. И вместе с тем: цивилизация и цивилизованность фиксируют, прежде всего, овладение и меру освоения человеком сил природы, меру превращения их в средство саморазвития человека, а культура и культурность - овладение и меру освоения сущностных сил самого человека, меру превращения их в средство саморазвития человека как человека. И то и другое нацелено на развитие человека, но приходят к этому разными путями и с помощью разных средств.

С этим относительным, но все-таки различием связан и другой аспект спецификации феноменов цивилизации и культуры, который определяется степенью их духовного наполнения. Цивилизация духовна, как и все, что входит в пространство бытия человека. Но она духовна иначе, чем культура. И именно поэтому она не культура, а цивилизация. Феномен цивилизации отражает бытие человека и общества со стороны такого, бесспорно, фундаментального их измерения, каким является измерение бытия как пространства простого обладания, как средства для овладения чем-то, как способа быть посредством того, чтобы иметь. Цивилизация и цивилизованность объективируют свое бытие в том, что, как и сколько они имеют из предметных форм бытия вообще и культурного, в частности. Цивилизация стремится к обладанию, для нее свойство быть тождественно свойству иметь. Она, как цивилизация, живет предметными формами бытия всего сущего. Она стремится к обладанию миром как миром предметности, прежде всего предметности, а не духовности. Сила цивилизации в истории в силе ее предметности. И она стремится к овладению всем, что есть пространство истории как пространство бытия ее предметности. Вот почему цивилизация больше, чем культура, ассоциирована с геополитикой, экономикой, политикой, правом - с тем, в чем больше представлено не просто предметное, а материально-предметное бытие истории. Цивилизация есть триумф материальности истории, воплощенный триумф предметных форм ее бытия, логика предметного и только после этого еще и духовного бытия истории.

Культура материальна, а потому и предметна, как и все, что входит в пространство бытия человека. Но она материальна и предметна иначе, чем цивилизация. И именно поэтому она не цивилизация, а культура. Феномен культуры отражает бытие человека и общества со стороны такого, пожалуй, еще более фундаментального, но и более скрытого их измерения, каким является измерение бытия как пространства духовности, не как пространства простого обладания, а как пространство выражения, не как средства овладения чем-то, а как средства выражения и утверждения чего-то, как способа быть не посредством того, чтобы иметь, а посредством того, чтобы быть. Это два тесно связанных, но вместе с тем и принципиально различных способа бытия человеческого в человеке и обществе.

Ведь для того, чтобы быть человеком, обладать подлинно человеческим бытием, недостаточно просто что-то иметь, для этого предварительно необходимо чем-то быть, быть носителем собственно человеческих качеств, в своих подлинно человеческих измерениях неотделимых от свойств подлинной духовности. В этом состоит суть радикальной специфики человеческого способа бытия, отличающего его от всякого иного: для того, чтобы быть человеком, недостаточно быть моментом объективной реальности, необходимо быть еще и моментом субъективной реальности, необходима сама реальность человеческого духа и способность жить в этой реальности и этой реальностью. А такая способность неотделима от реализации бытия, как способности быть, а не иметь. Установка иметь от бытия бытие всегда больше материальна, она отражает предметное, а потому внешнее бытие культуры.

Установка быть в бытии бытием всегда больше духовна, она отражает идеальное, больше того, личностное, а потому внутреннее бытие культуры, ее высший цвет - духовность. Именно в этом смысле духовность невозможно просто иметь, ею можно только быть - иметь лишь после того и на основе того, чтобы предварительно чем-то быть и являться, ибо духовность для своей реальности предполагает совершенно специфическое проживание своего бытия в специфическом пространстве бытия - в пространстве духовности. Духовность предполагает для своего бытия не просто субъекта, а совершенно иного, особого субъекта. Что определяется самой сущностью духовности.

Духовность - это предельно очеловеченный мир субстанциальности, природных и социальных сущностей, сама способность к очеловечиванию мира на уровне его субстанциальности, способность открывать антропологическую центрированность всего сущего, его специфически человеческие качества, способность преобразовывать и доразвивать их до пределов истинно человеческого в человеке. Духовность - это способность переводить мир субстанциальности вне человека в мир субстанциальности самого человека, в пространство отношений тождества человека и мира, которое на этой основе превращается человеком еще и в пространство собственно человеческих экзистенциальных смыслов бытия, становится бытием Добра, Красоты, Любви, Истины, Веры. Все это ипостасные формы бытия отношений тождества человека и мира.

Они есть специфически человеческое воплощение в человеке и переживание человеком антропологической сущности самой субстанциальности Универсума. То, что в нем есть субстанция, становится в человеке и переживается человеком как Добро, Красота, Любовь, Истина, Вера, как нечто глубоко человеческое в Универсуме, в самой его субстанциальности, не как просто бытие, а как бытие смысла и ценности. Духовность - это отражение смыслового аспекта бытия всего сущего, которое оно, как сущее, обнаруживает в своих неисчерпаемых отношениях с человеком. Это человеческое измерение всего сущего, доведенное до определения его высших смыслов и ценностей, вытекающих из его субстанциальной природы. Духовность - это бытие в пространстве высших смыслов и ценностей бытия всего сущего, рожденных отношением тождества человека со всем сущим на уровне его субстанциальности.

Таким образом, духовность в самом глубоком онтологическом ее понимании имеет несколько взаимосвязанных аспектов в своем бытии. Во-первых, духовность складывается из мира сущностей, имеет радикальнейший субстанциальный аспект в своем бытии, живет субстанциальным бытием, его отражением в бытии человека, выражением субстанциальной основы бытия самого человека. Во-вторых, и это главное, духовность - это в пределе очеловеченный мир субстанциальности. Это не просто бытие отраженным бытием субстанциальности, его представленностью в бытии человека, но и его специфическим переживанием как неотъемлемой части своего бытия. А оно становится таковым и переживается в качестве такового лишь только постольку, поскольку в каждой сущности всего сущего имеется специфическое человеческое измерение - способность быть не просто бытием, но еще и бытием для человека и, соответственно, изменяться в том направлении, принимать те формы бытия, которые задаются формами активности человека. Мир, как материальность, радикально не завершен. Он ждет человека, форм его активности для того, чтобы в формах его бытия принять еще и формы бытия своей духовности.

В этом смысле духовность - это не просто отражение мира, а отражение-преобразование мира, посредством которого потенциально человеческое, присутствующее во всем сущем, преобразуется и доразвивается человеком до пределов человеческого в человеке, и прежде всего, на уровне субстанциальности. Именно на этой основе, на основе в пределе очеловеченного мира субстанциальности, природных и социальных сущностей надстраивается вся система специфических измерений духовности: и как единства всех нравственных сил человека (Вазген I); и как поиска "блага себе только такого, которое было бы благом и других людей", что в итоге и отличает "духовного" человека от "животного", ищущего "блага только себе и для этого блага готового пожертвовать благом всего мира" (Л.Н. Толстой); и как синтеза эстетизма, этизма, теоретизма и религиозности (В.Г. Федотова); и как Веры и Совести, рожденных внутренней обращенностью к Абсолюту (Питирим); и как некоего целого, образуемого Истиной, Добром, Красотой (В.И. Гусев); и как состояние Стыда и Милосердия, порожденных благоговением перед Добротой (В.С. Соловьев); и как мира человеческих эмоций по человечески переживаемых (Ю.Г. Буртин); и как способность к трансцендированию наличной действительности и стремление к трансцендентным ценностям и смыслам (З.В. Фомина); и как утверждение человеческой бытийности в Боге; и как ценностная ориентация на высшие духовные ценности?

Все это входит в пространство глубочайших смыслов, ценностей, духовных сущностей бытия - в пространство духовности, как в пространство культуры. Их предметное воплощение принадлежит уже миру цивилизации. В этой связи можно сказать и больше о спецификации культуры и цивилизации. Культура, как пространство бытия духовности, живет субстанциальным планом бытия. Нельзя жить духовно, не живя по сущности всего сущего, как нельзя жить нравственно, не живя по совести - этой сущности нравственного аспекта бытия духовности. Цивилизация, напротив, как пространство бытия предметности, живет феноменальным планом бытия, миром не как миром сущностей, а как миром явлений, а потому становится пространством не утверждения, а обладания нечто, пространством не для того, чтобы быть, а для того, чтобы иметь.

Культура и культурность объективируют свое бытие, в конечном счете, в процессе и формах одухотворения мира, в том, что, как и сколько они утверждают из духовных форм бытия. Культура не стремится к обладанию, для нее свойство быть, существовать, не тождественно свойству иметь, а тождественно свойству быть. Она живет духовными формами бытия всего сущего, стремится к обладанию миром, как миром духовности, прежде всего духовности, а не предметности. Сила культуры в человеческой истории в силе ее духовности. И она стремится к овладению всем, что есть пространство истории, как пространство ее духовности. Вот почему культура больше, чем цивилизация, ассоциирована с нравственностью, религией, искусством, наукой - с тем, в чем больше представлено духовное бытие истории. Культура есть триумф духовности истории, воплощенный триумф духовных форм ее бытия, логика духовного и только после этого предметно-материального бытия истории.

Культура - вечный носитель высших духовных целей, ценностей и смыслов бытия, опора, на которые позволяет человеку и обществу приблизиться к ответу на один из самых сакраментальных вопросов бытия - во имя чего совершается всякий акт бытия, само бытие. Именно в этом процессе всякий акт бытия превращается в акт культуры, а сама культура - в процесс и результат реализации высших духовных ценностей и смыслов бытия, сущностных сил самого человека. Цивилизация в этой связи предстает как система средств, вырабатываемых обществом для обеспечения адекватной, исчерпывающей реализации высших ценностей и жизненных смыслов культуры. В этом случае культура и цивилизация соотносятся, соответственно, как цель и средство, результат и функция, как две стороны одного процесса - бытия человека и его общества.

Таким образом, не противопоставляя друг другу вещное и духовное богатство общества и человека, в месте с тем трудно не констатировать: цивилизация, в конечном счете, тяготеет к фиксации качества жизни со стороны вещных форм ее богатства, а культура - со стороны ее невещественных, духовных составляющих, высших целей, ценностей и смыслов бытия. Такая их спецификация имеет значение само по себе, но приобретает особую значимость в той связи, в какой позволяет отразить радикальное несовпадение меры цивилизованности с мерой культуры, как человека, так и общества в целом. Оно часто не учитывается, итогом чего становится их полное отождествление. Не посягая в принципе на неизбежность взаимосвязи меры цивилизованности и меры культуры, вместе с тем ее недопустимо доводить до их полного отождествления, когда автоматически высокая или низкая цивилизованность совпадают с высокой или низкой культурой, когда под цивилизованностью вообще понимают культурность, а под культурностью, соответственно, цивилизованность, когда, следовательно, вновь, на этот раз в аксиологическом аспекте, воспроизводится идея синонимичности категорий "цивилизация" и "культура".

На самом же деле, мера цивилизованности, в конечном счете, определяется вещным богатством общества, количеством и качеством вещей, располагаемых обществом, и мерой их подчинения целям и задачам своего саморазвития, а значит, и самого человека. Цивилизация живет в мире вещей, самими вещами, жаждет утвердить свое бытие посредством бытия вещей. Совершенно иначе утверждает свое бытие культура. Она, живя в мире вещей, в конечном счете стремится жить не самими вещами, а их духовными сущностями, высшими ценностями и смыслами бытия, сакраментальными символами Веры, Надежды и Любви, а потому утверждает свое бытие не посредством бытия вещей, а посредством бытия духовности. Соответственно, и мера культуры может определяться как раз обратными величинами - количеством вещей, без которых может обойтись человек и общество, мерой свободы от подчинения вещному богатству общества.

Парадоксальность несовпадения меры культуры и цивилизованности не должна обескураживать. Просто у культуры есть аспект бытия, недосягаемый для цивилизации,- духовность и определяемая духовностью человечность. Мера культуры в конечном итоге завершается в мере духовности, а она воплощается в мере человечности как в апофеозе своего бытия. Вот почему культура потребления может стать лекарством от многих болезней цивилизации потребления с ее фетишизацией власти вещей над человеком и его подлинными ценностями бытия. Она может окультурить цивилизацию самим актом осознания того, что воля к обладанию вещью и вещным богатством мира, это только часть и при этом не самая главная общей воли к жизни, воли к обладанию всей полнотой бытия. Но культура не может преодолеть цивилизации как воли к обладанию вещным богатством бытия.

Человек не может жить одним духом, он живет и вещью, имея не только духовное, но и предметное бытие. А потому он хочет вещь, желает отдаться могуществу ее потребительских сил. Так воля к жизни превращается в волю обладания вещью. И вся трагедия лишь в том и заключается, что она становится только волей к этому, к тому, что обладание вещью ставится выше самого человека, который во имя обладания вещью готов пожертвовать в себе своим человеческим содержанием, самой человечностью. Могущество вещи объективируется и отчуждается от самого человека, его существования. Ценность вещи, ее могущество обездушивает, овеществляет, сатанизирует самого человека, который во имя вещи, могущества ее вещных, потребительских сил допускает произвольное, какое угодно, вплоть до разрушающего человека обращения с человеком. Человек перестает быть образом и подобием Человека, Природы, Общества, наконец, Бога - он превращается в образ и подобие вещи. К этому процессу культура не имеет отношения. Это продукт обратный культуре, продукт цивилизации, с ее жаждой вещного богатства. Хуже того, она требует от человека не всего человека, а только части его, только функций. Так устроен вещный мир, он не хочет знать всего человека. Вещь требует от человека лишь выполнения то или иной функции, соответствующей ее функциональной природе как вещи. Тем самым она не воспроизводит человека во всей полноте его сущности, в лучшем случае во всей полноте его функций. Это, бесспорно, крайность, но это крайность цивилизации, а не культуры.

И последнее. Если мера цивилизованности достаточно легко поддается унификации, ибо есть мера вещного богатства общества, мера его подчинения целям и задачам саморазвития общества и человека. А это, как правило, имеет общий вещный эквивалент, общие предметные формы своего воплощения, так как есть мера потребительских свойств, общая всем вещам данного класса вещей, на основе чего достаточно легко можно определить и объяснить какое общество и почему, в силу каких вещей и способов их потребления является более или менее цивилизованным. То мера культуры с очень большим трудом и с еще большими оговорками поддается унификации. И это закономерно.

Опыт не предметного, а духовного освоения мира достаточно уникален. Он отражает всю конкретность и специфику исторического развития той или иной части человечества, поставленного, ко всему прочему, в определенные условия природного существования. Вся эта природная, социальная и историческая конкретность может осваиваться только глубоко конкретно, а потому находит предельно уникальное отражение в человеческой духовности, которое отнюдь не пассивное, а, напротив, весьма активное, человечески заинтересованное, избирательное отношение к миру и, следовательно, в свою очередь, весьма конкретное отражение конкретной природной, социальной и исторической реальности.