Похоже, будущее цивилизационной исторической реальности - это союз локальных цивилизаций и культур, пространство интенсификации всех процессов их взаимодействия, взаимовлияния и взаимообогащения, а не пространство взаимопоглощения с образованием некой универсальной цивилизации, основанной на неком едином генетическом коде истории, единых цивилизационных основаниях, общих для всех и именно поэтому не способных существовать нигде. Общее не может существовать само по себе в чистом виде, оно может существовать только в отдельном и через отдельное и в этом процессе своей онтологизации наполняться специфическим и конкретным содержанием, которое становится его, общего, реальным содержанием. Реальность общего - это реальность отдельного, его бытия в отдельном, подчиняющегося его логике бытия как отдельного.
Здесь мы сталкиваемся с главной проблемой всех универсалистских проектов цивилизационного объединения человечества, которая для них, скорее всего, окажется непреодолимой: как реализовать в истории то, что должно стать общим для всех, если оно в этом процессе осваивается не как общее вообще, а как общее своего отдельного, а потому специфицируемого всей тотальностью его конкретности. В конце концов, у этой проблемы есть еще один аспект, который выходит на проблему бытия и небытия в истории, на проблему быть или не быть в истории, иметь или не иметь саму историю.
Всякое объединение есть преодоление того, что мешает объединению, в данном случае генетического кода истории локальной цивилизации. Но, преодолевая его, преодолеваются самые интимные и одновременно с этим самые фундаментальные духовные основы истории в основе души каждого человека, которые превращают его из человека вообще в человека определенной локальной цивилизации с только ей присущими архетипами социальности, культуры, духовности и способом их проживания в истории и самой истории. Преодолевается все, что имеет вес, меру, ценность, цели и смысл, сама вера в то, что все это не только есть, но и есть единственно возможные ценности, цели и смыслы бытия - преодолевается вера в неприкосновенную святость основ национального бытия в истории.
Нация, если она еще остается нацией, до последнего будет сопротивляться процессам слома основ своего бытия в истории, базовых структур своей идентичности, процессам превращения себя из нации в этнографический материал истории. И это объективная реальность истории, то, во что начнет упираться любой универсалистский проект цивилизационного объединения человечества. Для его осуществления понадобится преодолеть всю субъектную базу цивилизационной исторической реальности - этнокультурное многообразие мира, а вслед за этим и саму цивилизационную историческую реальность, так как она существует до тех пор, пока будут существовать субъекты, порождающие и поддерживающие ее существование - этнокультурные общности людей, нации.
Тем самым, как ни странно, но всякая попытка цивилизационно объединить человечество, преодолеть локально цивилизационное многообразие его бытия в истории есть не что иное, как попытка преодолеть цивилизационную историческую реальность как таковую, втолкнуть человечество вообще во внецивилизационное бытие, ибо бытием какого цивилизационного субъекта оно будет, коль скоро не будет самого субъекта цивилизационного бытия - нации и национального многообразия мира. Нации есть там, где есть цивилизационная историческая реальность и она, как цивилизационная, есть только там, где есть нации. Одно неотделимо от другого. Там же, где оно отделимо, история перестает быть цивилизационной, историей локальных цивилизаций и культур, реальностью самой цивилизационной исторической реальности.
В этой связи вовсе не случайно, что ни одна из реально существующих тенденций в цивилизационном взаимодействии и взаимовлиянии локальных цивилизаций не связана с процессами порождения единой всечеловеческой цивилизации. Их отсутствие - следствие принципиальной непреодолимости основ локальных цивилизаций в истории, их несливаемости и абсолютной сопротивляемости процессам цивилизационной интеграции, ведущих через их преодоление к преодолению самой цивилизационной исторической реальности, а значит, и исторической реальности как таковой. В этом смысле выбор между двумя проектами цивилизационного бытия человечества - через локальное многообразие цивилизаций и культур и через их преодоление, это не просто выбор одного из двух проектов цивилизационного бытия человечества, а выбор между тем, который является цивилизационным, а потому принадлежит истории, и тем, который вообще не является цивилизационным, а потому не принадлежит ни цивилизационной, ни исторической реальности - истории вообще.
Эта цивилизационно разрушительная часть универсалистского проекта цивилизационного бытия человечества заслуживает особого внимания, так как в нем не до конца осознается связь между сохранением локального многообразия цивилизаций, самого принципа локально расщепленного бытия цивилизационной исторической реальности и ее сохранением в качестве цивилизационной. Она, как цивилизационная, преодолевается в той самой мере, в какой преодолевается локальное многообразие цивилизаций, сам принцип локального воплощения и бытия цивилизационной исторической реальности. Реальностью чего она будет, если не будет реальностью локальных цивилизаций? Ответ предрешен - реальностью очередной крупномасштабной социальной утопии. На все это стоит обратить особое внимание перед фактом множащихся попыток именно с универсалистским проектом национального бытия человечества вновь связать поиск основ цивилизационной идентичности России.
В худшем случае в практике исторического творчества они станут источником новых и самых разрушительных, цивилизационных потрясений основ исторического бытия России, под стать тем, которые были порождены цивилизационной катастрофой Октября 1917-го. Напомним, она стала в истории России следствием как раз попыток реализовать одну из разновидностей утопии универсалистского проекта цивилизационного бытия человечества коммунистическую, призванную заменить национальные, русско-российские основы цивилизационного бытия России в истории на вненациональные. В этой связи ровным счетом не имеет никакого значения, что на этот раз новый проект цивилизационной идентичности России будет связан не с исключительностью позиций какого-то классового субъекта в истории, а с исключительностью позиций субъекта иного рода, к примеру, абсолютно автономной и свободной личности, то есть с абстракцией от реальной личности с еще большим отчуждением от реальной истории.
Значение имеет другое, что это вновь станет вненациональным проектом поиска основ цивилизационной идентичности России, вновь центрированным на замену национальных, русско-российских основ цивилизационного бытия в истории на вненациональные. Значение имеет то, что такой проект вновь станет попыткой отстранения от активного и осознанного исторического творчества главного субъекта российской истории - русской и союзных ей наций. Значение имеет только то, что русская нация как нация вновь не будет иметь никакого значения даже в пределах своей собственной национальной истории. Все это станет очередным источником хаотизации основ исторического и национального самосознания России и в ней русской нации, средством слома основ ее цивилизационной идентичности, познавательной прелюдией к новым цивилизационным потрясениям в практике уже исторического творчества на евразийских просторах России.
И эту связь между теорией национального нигилизма и практикой цивилизационных потрясений в России доказала вся история России за ХХ столетие. А потому Россия выстрадала нечто большее, чем просто понимание сути этой связи, но и понимание ее абсолютно разрушительных последствий для исторических судеб России, того и, в данном случае жизненно значимого обстоятельства, которое никак не учитывается с позиций универсалистской парадигмы понимания основ цивилизационной идентичности России. Если именно ее попытаться реализовать в практике современного исторического творчества на евразийских просторах России, то это стало бы началом преодоления самой цивилизационной сути и национальной специфики этого творчества как русско-российского и вслед за этим основ самой локальности России-цивилизации. Проявлением именно такой парадигмы в интерпретации основ цивилизационной идентичности России стала концепция, развиваемая А.С. Ахиезером.
Автор исходит из весьма спорной оценки мирового исторического опыта, как якобы доказывающего, "что идея замкнутых цивилизаций потеряла всякий рациональный смысл", и только на том основании, что, оказывается, "каждая культура - лишь особый фокус мировой культуры, где на первый план выдвигается некоторое особое сочетание ее элементов, обобщается особый опыт мировой истории"1. В данном случае мы имеем дело с явно упрощенным, если даже не хуже того, тенденциозным взглядом на цивилизационную историческую реальность, которая ни в каком смысле и ни в какой мере не свидетельствует в пользу авторской точки зрения на феномен локальной цивилизации как на давно изживший себя в мировой истории. Ничто, даже интегративные процессы в современном мире не подтверждают идею заката локально цивилизационного бытия человечества, а значит, и самой идеи локальной цивилизации, которая, думается, будет иметь рациональный смысл до тех пор, пока цивилизационная историческая реальность будет существовать как цивилизационная. Другое дело идея "замкнутых цивилизаций". Она действительно потеряла всякий рациональный смысл, а потому не выдерживает никакой критики.
Но идея "замкнутых цивилизаций" это не одно и то же, что и идея локальных цивилизаций. Не следует преувеличивать изоляционизм локальных цивилизаций. Ничто не может существовать само по себе и, тем более, в современном мире, в котором интенсивность процессов бытия в истории во многом определяется интенсивностью процессов взаимовлияния и взаимообогащения локальных цивилизаций и культур. Правда, не за счет слома основ их идентичности и локальности, ибо тогда речь должна будет идти уже о других процессах - не о взаимовлиянии и взаимообогащении локальных цивилизаций и культур, а об их преодолении в истории. А это уже реальность других процессов в истории, с другим цивилизационным и культурным оттенком.
Следовательно, следует отличать друг от друга идею замкнутых и локальных цивилизаций. Если первая - идея замкнутых, отгороженных от всех цивилизаций и от всего в них действительно потеряла всякий рациональный смысл, то вторая - идея локальных цивилизаций, живущих природой своей локальности в пространстве интенсивного межцивилизованного взаимодействия единственно разумное основание для рационального объяснения сложившейся цивилизационной исторической реальности и перспектив ее развития. Все-таки надо считаться с исторической реальностью, не с тем, какой ее хотелось бы видеть, а с тем, какой она действительно является.. А она была, есть и остается реальностью локальных цивилизаций и при этом не только на ближайшую, но и на всю научно обозримую перспективу исторического развития человечества, так как выйти человечеству из пространства локального многообразия цивилизаций и культур можно, только войдя в другое многообразие или в никуда, в историческое небытие.
Авторский скепсис по отношению к самой идеи локальной цивилизации имеет своим источником не только ничем не оправданное отождествление природы локальности цивилизаций с их замкнутостью, но и весьма странное понимание природы мировой культуры, ее сочетание с национальной, самого способа их сосуществования в мировой истории. В интерпретации автора получается так, что и мировая история, и мировая культура существуют как бы сами по себе поверх локальных цивилизаций и национальных культур в качестве самостоятельных феноменов. Они не совокупность локальных цивилизаций и национальных культур, результат их взаимодействия, а некая самостоятельно существующая сущность, существующая независимо от форм своего локального и национального воплощения, более того, определяющая их бытие, превращающая их бытие лишь в специфический "фокус" своего собственного, своей собственной сущности.
Не локальная цивилизация и национальная культура дают бытие мировой истории и мировой культуре, а наоборот, мировая история и мировая культура как бы дают бытие локальной цивилизации и национальной культуре, превращая их в форму своего инобытия, всего лишь в особое состояние элементов мировой цивилизации и мировой культуры, посредством которых обобщается и выражается особый, специфический опыт мировой истории и культуры. Национальная история, цивилизация и культура как бы дедуцируются из мировой, как самостоятельной над ними стоящей сущности. При таком ракурсе рассмотрения феномена локальной цивилизации в нем действительно нет никакой необходимости, так как он оказывается лишь специфическим, если даже не случайным "фокусом" мировой цивилизации. Она, как общая сущность всех локальных цивилизаций, обладает большей реальностью и большим значением, чем формы ее воплощения в локальных цивилизациях. Но так ли это? В том-то и дело, что не так. Отношения носят как раз противоположный характер.
В самом деле, что такое мировая цивилизация или культура для любой локальной цивилизации и культуры и, соответственно, исторический опыт мировой истории и культуры? Это опыт иных локальных цивилизаций и культур. Не некой мировой цивилизации и культуры, а именно других локальных цивилизаций и культур. В этом смысле концепт "мировая история", "мировая цивилизация", "мировая культура" скрывает за собой реальность локальных цивилизаций и культур, их совокупный исторический и культурный опыт и ничего более. Именно поэтому сущностей не стоит умножать сверх необходимого. Мировая цивилизация, мировая культура и, соответственно, мировая история - это не некие самостоятельные сущности и процессы, существующие и совершающиеся помимо или вне сущностей и процессов развития локальных цивилизаций и культур, это то, что становится реальностью только через реальность локальных цивилизаций и культур, только как совокупный результат их взаимодействия.
В этом смысле мировая цивилизация - это существующая сущность, но существующая не сама по себе в качестве самостоятельного феномена, рядоположенного с локальными цивилизациями, а в самих локальных цивилизациях и никак не иначе. Мировая цивилизация имеет всего лишь два способа своего реального бытия, и оба из них зацикливаются на реальность локальных цивилизаций и определяются ею. Первый - это то общее, что есть во всех локальных цивилизациях, их общая, более глубокая сущность, делающая их и локальными, и цивилизациями, однако, несмотря на это, существующая не вне их, а в них самих и только посредством их самих.
Второй - это совокупный результат их взаимодействия в реальном процессе исторического творчества, исторический итог их сосуществования в данном историческом пространстве-времени. И оба этих способа бытия мировой цивилизации в мировой истории оказываются производными от бытия локальных цивилизаций и определяются их бытием. Бытие локальной цивилизации абсолютно первично и определяет бытие мировой цивилизации, оно оказывается продолжением и своеобразным интеграционно-суммированным выражением локально цивилизационного бытия истории.
Таким образом, нет никаких оснований для того, чтобы сомневаться в рациональном смысле самой идеи локальных цивилизаций и в познавательной продуктивности цивилизационного подхода к истории, который, если и может быть цивилизационным, то только как локально цивилизационный, рассматривающий историю человечества как историю локальных цивилизаций, их саморазвития и взаимодействия, а не как историю некой мировой цивилизации самой по себе. В этом суть цивилизационного подхода к истории, в частности и в том, что благодаря ему она предстает как результат действия локально цивилизационных сил истории, а не неких мировых, находящихся по ту сторону этнокультурных субъектов истории, вне или наднациональных субъектных сил. Таких просто нет в истории, ибо мировая, общечеловеческая цивилизация не имеет особых субъектных цивилизационных сил помимо тех, которые связаны и определяются действием локально цивилизационных, этнокультурных. Она не есть процесс, совершаемый помимо тех, которые идут в пространстве локальных цивилизаций, ибо человечество как субъект мировой истории - реальность, которая складывается как результат действия не наднациональных, неких особых мировых субъектных сил, а локально цивилизационых, национальных.
На эту сторону проблемы стоит обратить особое внимание, ибо там, где отрицается реальность локальных цивилизаций, там, по сути дела, отрицается сам цивилизационный подход к истории, ибо подходом чего и к чему, к каким субъектным силам истории он будет, если не локально цивилизационным подходом к локальным цивилизациям и связанным с ними этнокультурным, национальным субъектным силам истории. Однако именно такую внецивилизационную логику цивилизационного подхода к пониманию основ цивилизационной идентичности и специфики России пытается реализовать А.С. Ахиезер - с позиций мировой цивилизации, в которой, правда, легко просматриваются евроамериканские цивилизационные ценности и стандарты. И это неизбежно, ибо мировая цивилизация - это не некая особая сама по себе существующая цивилизация, а либо совокупность всех существующих, либо та, которой на данном этапе исторического развития пытаются придать статус мировой, общечеловеческой. И не просто придать такой статус, но и, как видим, посредством этого псевдостатуса еще и преодолеть локальное многообразие всех остальных цивилизаций, свести их к этому статусу.
Все это делает весьма противоречивой саму методологию авторского подхода к осмыслению основ цивилизационной идентичности России. Базируя его на отрицании самого феномена локальности цивилизации как такового и вслед за этим и на основе этого на отрицании феномена локальности русско-российской цивилизации, автор незаметно для себя сползает на позиции отрицания самого цивилизационного подхода к истории, ибо он перестает быть подходом к исторической реальности как к локально цивилизационной. Но, как уже отмечалось, подход, который перестает быть локально цивилизационным, перестает быть цивилизационным вообще. Но, несмотря на это, именно его как цивилизационный автор пытается применить к интерпретации основ цивилизационной идентичности России, специфики локальности ее цивилизации.
Однако это оказывается подход с цивилизационно универсалистских позиций, с позиций так называемой единой мировой цивилизации и тенденций ее развития, то есть если и существующего феномена, то существующего только в качестве интеграционно-суммированного выражения всего локально существующего многообразия цивилизаций. Отсюда и противоречия между универсалистской схемой цивилизационного бытия человечества и действительностью его локально цивилизационного многообразия. Одним из проявлений этих противоречий становится попытка с позиций так называемых общецивилизационных стандартов и ценностей разобраться в основах цивилизационной идентичности России, в специфике локальности ее цивилизации и путей ее развития в истории.
Но эта попытка завершается тем, чем не могла не завершиться неизбежным сползанием на локально цивилизационные позиции, так как в итоге оказывается, что под общими цивилизационными стандартами и ценностями понимаются стандарты и ценности все той же западной цивилизации и только на том основании, что она на данном этапе истории человечества оказалась наиболее продвинутой с точки зрения формационного прогресса общества. В этом суть познавательного парадокса, связанного со всякой попыткой реализовать универсалистский подход к анализу цивилизационной исторической реальности.
Его нельзя реализовать как универсалистский без того, чтобы он не превратился в локально цивилизационный, в анализ цивилизационной исторической реальности с позиций исключительности стандартов, ценностей, тенденций развития какой-то одной локальной цивилизации. В этом суть познавательной аберрации любого цивилизационно-универсалистского подхода к истории - стремление придать универсальное значение цивилизационным стандартам, ценностям и тенденциям развития какой-то одной локальной цивилизации, как правило, западной и с ее позиций осмыслить основы цивилизационной идентичности русско-российской, ее специфику и особенности развития в мировой истории. Пленником именно такой познавательной аберрации и стала рассматриваемая концепция.
Ее автор, собственно, и не скрывает, что для него "Запад - мера всех вещей"1, правда, похоже, не замечая при этом, что такая постановка вопроса становится, по существу, идейным оформлением идеологии своеобразного цивилизационного фашизма. Ибо фашизм в одном из главных своих измерений и есть придание абсолютной исключительности, не специфичности, а именно исключительности какой-то нации, ее культуре, духовности и, как завершающий итог, локальности какой-то цивилизации среди других наций, культур, форм духовности и локальности цивилизаций, стремление преодолеть их в истории и заменить на "исключительные". Отсюда и сопровождающий все исследование выраженный скепсис ко всем традиционным, национально наполненным руско-российским основам бытия в истории, переходящий все границы принятых в обществе приличий, который дает основание заподозрить автора в нечто худшем, чем только в скепсисе по отношению к цивилизационным устоям бытия России в истории.
А как иначе интерпретировать, к примеру, авторский пассаж, согласно которому "сложившийся в стране своеобразный вакуум культуры, то есть недостаток наработанного культурного материала создает благоприятные условия для обращения к православию. Исторически сложилось так, что в России обращение к православию превращается в форму национального самосознания, что опять-таки усиливает стремление к древним ценностям России"2 (курсив мой.- Н.К.). Такая позиция неизбежно порождает ряд острых вопросов, ответы на которые, к сожалению, не содержатся на страницах самого исследования.
Первый. По каким таким критериям автор определяет недостаток наработанного культурного материала в современной России и в чем конкретно проявляется вакуум культуры, в каких сферах и формах культурного творчества? Ведь общепризнанно, не идя "впереди планеты всей", Россия вместе с тем не является явным аутсайдером именно в социокультурных формах творчества человечества. Тем более что основные формы культурного и цивилизационного творчества, особенно в подчеркнуто национальных формах своего бытия, вообще не поддаются сравнению с позиций "лучше - хуже", представляя собой самоценные и самодостаточные формы бытия культуры.
Второй. Почему именно так называемый "вакуум культуры" создает благоприятные условия для обращения к Православию? Может быть, как раз наоборот, не недостаток наработанного культурного материала, а его "достаток" создает благоприятные условия для обращения к Православию.
Третий. Почему вообще Православие есть религия "со знаком минус", коль скоро обращение к нему возможно только как следствие вакуума культуры, недостатка наработанного культурного материала? Какие есть основания для такого пренебрежительного отношения к религии, веками духовно окормлявшей не самую последнюю нацию с не самой последней историей и культурой в современном мире - к религии, сыгравшей определяющую роль в становлении архетипов ее национальной духовности, культуры, социальности? Неужели только те, которые определяют то, что это религия русской нации?
Четвертый. Что плохого в том, что в России обращение к Православию превращается в форму национального самосознания? А в форму какого самосознания должно превращаться обращение к духовным основам собственной национальной религии? У русских нет и уже не может быть другой религии, соответственно, других форм национального самосознания. Не считаться с этим значит вообще ни с чем не считаться - ни со сложившимися реальностями, ни со всей историей России, в конце концов, просто с тем, что Россия - это все-таки еще и Россия.
Пятый. Опять-таки, что плохого в том, что обращение к Православию превращается в форму национального самосознания, что, естественно, усиливает стремление к древним ценностям России? Что плохого в древних ценностях России? Чем они хуже древних ценностей других народов? Тем, что это ценности России и русской нации? И вообще, что плохого в сохранении традиций и усилении исторической преемственности со всеми ценностями всех этапов собственной истории? Неужели было бы лучше, если этой преемственности не было вовсе? И вообще, что это за история и общество вне исторической преемственности или построенной по принципу преемственности по "избранным местам и периодам"?
Это только часть тех вопросов, которые порождает авторская позиция по вопросу путей поиска основ цивилизационной идентичности России. Несуразность этих путей, другой термин здесь трудно подобрать, становится предельно прозрачной, если провести маленький вербальный эксперимент и в ранее цитированный текст автора вставить иные религиозные и национальные смыслы. В итоге получается картина с весьма показательной симптоматикой: "сложившийся в стране своеобразный вакуум культуры, то есть недостаток наработанного культурного материала создает благоприятные условия для обращения к (вставляем - индуизму, иудаизму, исламу, синтоизму - можно продолжить по личному усмотрению и вкусу далее). Исторически сложилось так, что (вставляем - в Индии, Израиле, Иране, Японии) обращение к (соответственно - индуизму, иудаизму, исламу, синтоизму) превращается в форму национального самосознания, что опять-таки усиливает стремление к древним ценностям (Индии, Израиля, Ирана, Японии)". Как видим, смысл будет одним и тем же, иными будут национальные и религиозные акценты.
И вместе с тем в авторском поиске основ цивилизационной идентичности России есть своя логика, но это логика обоснования исторической неполноценности России и в ней национальной русской нации - это логика слома основ цивилизационной и исторической идентичности России, завершающаяся в представлениях о ней как о "промежуточной цивилизации". Именно здесь, по мнению автора, в этой "промежуточности" России-цивилизации находится основа ее цивилизационной самобытности и связанная с ней цивилизационная идентичность России. Именно здесь источник ее цивилизационного раскола и порождаемой им логике исторических потрясений. В чем же сущность цивилизационной "промежуточности" России-цивилизации и порождаемого ею цивилизационного раскола, каковы источники их происхождения? Ответ на эти вопросы определяется общей цивилизационной концепцией автора.
Напомним, согласно авторским представлениям о структуре цивилизационной исторической реальности в ней, по сути, не остается места для такого феномена, как локальная цивилизация. Большей реальностью обладает мировая, общечеловеческая, распадающаяся на два типа цивилизаций "традиционную и либеральную". В этом смысле цивилизационная историческая реальность состоит не из неких локальных цивилизаций-фантомов, выступающих лишь особым фокусом мировой цивилизации, в которых особым образом обобщается и выражается содержание общечеловеческой цивилизации, а из традиционной и либеральной цивилизаций. Они и отношения между ними выражают все содержание цивилизационной исторической реальности и главные тенденции в ее развитии. При этом сущность традиционной цивилизации определяется господством в ней традиционных ценностей. Их экономическая основа статичное воспроизводство. Именно оно порождает само стремление к традиционности, к тому, чтобы сохранить соответствующие ценности, отвечающие за статичное воспроизводство в качестве господствующих ценностей.
Либеральная цивилизация, напротив, базирует свое бытие на либеральных ценностях. Их экономическая основа - интенсивное воспроизводство. Отсюда и стремление преодолеть все путы традиционности и традиционно сложившихся ценностей, всю архитектонику ставшего бытия, заменить ее на перманентно обновляющуюся и всякий раз обновляющуюся на качественно новой основе, на основе новых ценностей. Само по себе это не плохо, но почему в этом случае должна страдать историческая преемственность, традиции и связанные с ними основы идентичности и стабильности в истории? Почему вообще надо противопоставлять традицию и новаторство в истории, а именно это стоит за ценностями традиционной и либеральной цивилизации, противопоставлять ценности стабильности ценностям изменчивости, доводить их противопоставление друг другу до манихейских масштабов понимания природы их противоположности и, следовательно, до крайних пределов их противопоставления друг другу?
Ведь само по себе новаторство без традиции разрушительно, а традиция без новаторства беспомощна. Ответ напрашивается сам собой. Потому что за традиционными ценностями стоят по преимуществу национальные ценности, за преемственностью традиций - национальная преемственность в истории и национальные традиции, а за традиционной цивилизацией скрывается локальная цивилизация или одна из форм ее национального воплощения. Потому что вся анализируемая концепция направлена на обоснование в качестве подлинно цивилизационного бытия в истории только вненационального, основанного на вненациональных ценностях и формах активности вненациональных субъектных сил истории, ибо только им уготовано право называться либеральными, так как только они в формах своей исторической активности могут составить основание либеральной цивилизации.
В итоге так называемый либеральный вектор цивилизационного развития в истории оказывается принципиально вненациональным, целиком и полностью центрированным на преодоление всей иерархии национальных ценностей, в которых прежде всего и концентрируется вся историческая преемственность и вся историческая традиция. Подлинно традиционные ценности - это не классовые, а национальные ценности, ибо не классы наследуют историю, они наследуют только стадии исторического развития общества. История в целом наследуется только нацией, она становится субъектом собственности на всю историю и на все в истории, а потому и всей исторической традиции. Нация живет и воспроизводит себя в качестве нации только на основе воспроизводства всей исторической связи преемственности в своем развитии, только на основе воспроизводства традиций и традиционных ценностей.
В этой связи уничтожение основ традиционных ценностей и ценностей традиции будет равносильно уничтожению основ, питающих бытие нации в истории. Вслед за этим оно станет и нечто большим - уничтожением основ локальности цивилизации, ибо локальная цивилизация живет не сама по себе, а формами и результатами активности национального субъекта. Так, подрыв традиционных ценностей подрывает национальные ценности, которые, в свою очередь, взламывают основы национальной идентичности и вслед за этим все остальные и главные среди них - цивилизационные, исторические, культурные, приобретая в этом процессе общую направленность на разрушение основ бытия локальной цивилизации.
Таким образом, за противопоставлением традиционных и либеральных ценностей и, соответственно, традиционной и либеральной цивилизации стоит еще один, скрытый пласт проблем - проблем сохранения ценностей идентичности в истории - цивилизационных, исторических, национальных и связанная с ними проблема сохранения основ бытия локальности цивилизации от угрозы цивилизационного переворота и, как его следствия, цивилизационной катастрофы. В условиях, когда начинает абсолютизироваться момент изменчивости в истории, превращающийся чуть ли не в самоцель исторического развития, и полностью игнорироваться момент устойчивости, все то, что связано и определяется в истории ее преемственностью, в таких условиях в первую очередь начинают страдать все базовые структуры идентичности в обществе, отвечающие за цивилизационную стабильность социума. И если эта стабильность перестает быть ценностью, если старые цивилизационные ценности взламываются и взламываются с вненациональных или инонациональных позиций, то общество вступает на путь самых трагических потрясений в истории цивилизационных, центрированных на изменения природы локальности цивилизации, генетического кода ее истории.
В этой связи что собой представляет проект перехода от традиционной цивилизации к либеральной? Не просто утопию перехода от национальной к вненациональной цивилизации и вненациональному типу исторического развития вообще, но и проект полномасштабной цивилизационной катастрофы, которая станет неизбежной участью всех, кто попытается им воспользоваться, кто попытается организовать свое бытие в истории только на основе либеральных ценностей, минуя национальные, всю совокупность ценностей, выстраданных всей историей локальности своей цивилизации.
И все-таки все вышеизложенное не самое главное. Самое интересное заключается в том, что при всем желании не удается обнаружить в цивилизационной исторической реальности реальность традиционной и либеральной цивилизации. Традиционные и либеральные ценности есть, а традиционных и либеральных цивилизаций нет. И это закономерно уже только потому, что такая типологизация полностью игнорирует цивилизационную историческую реальность как локально цивилизационную. А если ее нет, то нет и самой цивилизационной исторической реальности, ибо реальностью чего она будет, если не реальностью локальных цивилизаций. Попытка заменить их на феномены традиционной и либеральной цивилизации упирается прежде всего в бессубъектность этих цивилизаций.
В самом деле, в той логике цивилизационного развития, которая базируется на бытии в истории традиционной и либеральной цивилизации, нет места субъектам истории. Она принципиально бессубъектна. Люди присутствуют в такой истории как случайный довесок действия от них не зависящих законов. Полная этнокультурная анонимность по отношению к той исторической реальности, которая потому и является цивилизационной, что является этнокультурной, реальностью действия этнокультурных общностей людей. Отсюда и стремление представить отношения между традиционной и либеральной цивилизациями не как отношения между конкретными этнокультурными носителями цивилизационных сил и тенденций исторического развития, а как, соответственно, отношение между традицией и новацией в истории, между старым и новым, регрессом и прогрессом. Но в разные периоды истории и, тем более, в разных цивилизациях отношение между ними было связано с разным историческим содержанием и представлено действием разных исторических сил классовых и национальных.
И вообще, отношения между традиционной и либеральной цивилизациями предстают больше не как отношения между цивилизациями, а как отношения между стадиями исторического развития. Ведь в авторской интерпретации получается так, что традиционная цивилизация объемлет в себе все стадии исторического развития человечества до того момента, когда в его истории начинает доминировать либеральная система ценностей. А она начинает доминировать не просто в эпоху капитализма, а начиная с определенной стадии его исторического развития, а именно, когда индустриальная стадия перерастает в постиндустриальную. Феномен либерализма не является сквозным свойством всей истории человечества и, тем более, цивилизационной, а потому в ней мало что можно объяснить с позиций отношений между традиционной и либеральной цивилизациями, между, в сущности, не существующими цивилизационными сущностями.
В самом деле, все существующие цивилизации являются традиционными. Если они не являются традиционными, не развивающими в себе и для себя свой генетический код истории, то они вообще не являются цивилизациями. Любая цивилизация только потому и сохраняет себя в качестве цивилизации, что сохраняет связь преемственности на глубину всей своей истории, вплоть до момента возникновения системы национальных архетипов социальности, культуры, духовности, специфического способа их проживания в истории и самой истории. И только до тех пор, пока она базирует свое бытие на этой системе, идентифицирует себя с ней, саморазвивает себя на основе ее сохранения и развития, лишь до тех пор она сохраняет себя в качестве данной цивилизации, а не какой-то другой или, тем более, цивилизации вообще. В этом смысле вопрос о традиции, о сохранении традиционных ценностей, самоценности самой традиции становится для цивилизации вопросом ее жизни или смерти, бытия или небытия в истории. Традиции - это ведущая ось, на которую нанизана и на которой крутится бытие любой цивилизации и в ней любой нации.
Нация, которая отказывается от своих традиций, от того, чтобы жить в пространстве традиционных ценностей, своими национальными ценностями и святынями, рискует основами своего бытия в истории, так как рано или поздно начнет жить в пространстве других традиций, ценностями и смыслами бытия других наций. Но в любом случае там, где предается забвению культурное и историческое прошлое страны, самоценность исторической преемственности в ее развитии, традиционные ценности, связывающие в единое целое историю и нацию, саму нацию, неизменно начинается нравственное разложение нации, а вслед за ним и ее исторический коллапс. Ибо в истории, в конечном счете, может сохраниться только то, что может сохранить в себе нравственность. А это невозможно осуществить вне ценностей национальной традиции, сохраняющей вечное в нации и на этой основе саму нацию в истории и, следовательно, саму ее историю.
Что касается либеральной цивилизации, то, как уже отмечалось выше, свойства, ее образующие, относятся к стадиальным свойствам всех локальных цивилизаций, достигших определенной степени формационной зрелости, требующей овладения соответствующими либеральными ценностями, далеко не все из которых являются цивилизационными. Классическими ценностями либерализма признаны: конституционализм - верховенство закона во всех сферах жизни общества и человека, поддающихся регулированию с помощью законов; свободный рынок, требующий законодательного утверждения права собственности и плюрализма собственности, свободы экономической деятельности, не стесненной психологическими и юридическими барьерами между формами собственности и хозяйствования; развитая демократия, базирующаяся на принципах гражданского общества и правового государства; отделение церкви от государства; принципиальная открытость общества многообразию культур, ценности которых утверждаются не в противопоставлении, а в сопоставлении через активное взаимодействие и взаимодополнение; индивидуализм - приоритет интересов личности, нормативно-правовая гарантия свобод и прав личности, равенство всех перед законом; свобода получения и распространения информации и определяемое ею сложное информационное и технологическое обеспечение всех сфер общественной жизни и общественного развития; принцип развития признание необходимости изменения социальной реальности, требование ее изменчивости и не какой-нибудь, а, естественно, прогрессивной.
Сами по себе все эти ценности либерализма социально, экономически, политически абсолютно функциональны, а потому их освоение составляет актуальную задачу для любого общества, любой локальной цивилизации, желающей и способной идти в ногу с современностью, успешно осваивать новые формационные качества и свойства, соответствующие стадии перехода от индустриального к постиндустриальному обществу. Собственно, они и являются формационными качествами и свойствами этого перехода к новому типу отношения с природой на базе качественно новой науки и техники, новых, более высоких технологий, требующих новых форм социальности, политики, экономики, нового, социально раскрепощенного человека, степень свободы и культуры которого превращается в главное условие самой возможности такого перехода. Но при всем при этом на основе либеральных ценностей не базируется бытие локальных цивилизаций, так как они не определяют ни сущность генетического кода их истории, ни состав их ведущих этнокультурных субъектов, ни формы их исторической активности, а значит и самые глубинные основы логики их цивилизационного бытия и развития в истории.
Не они превращают локальные цивилизации в локальные - индуистскую, китайскую, исламскую, русско-российскую, европейскую. Не либеральные ценности превращают их в некие либеральные цивилизации, а они, как локальные цивилизации, превращают либеральные ценности в ценности национально обусловленного бытия локальности своей цивилизации, адаптируя их к особенностям генетического кода своей истории, ведущего этнокультурного субъекта, самой логики цивилизационного бытия и развития истории. Локальные цивилизации, включая сюда и европейскую, возникли задолго до возникновения и приобретения широкой исторической значимости либеральных ценностей. Они сохранят себя и после того, как либеральные ценности потеряют свою историческую актуальность. Локальные цивилизации это абсолютный максимум истории, а потому возникающий и существующий независимо от возникновения и исчезновения исторически актуальной, но все-таки преходящей системы ценностей.
Но если нет таких цивилизаций - традиционных и либеральных, а есть локальные цивилизации, осваивающие либеральные ценности не как цивилизационные, а как формационные на определенной стадии своего формационного развития в истории, то это взрывает всю логику выстроенной концепции и, прежде всего, всякую попытку с ее помощью осмыслить основы цивилизационной идентичности России, специфику цивилизационного феномена России - свести ее к идее России как "промежуточной цивилизации", вечно балансирующей между традиционной и либеральной цивилизациями.
По мнению автора, центральный элемент самобытности России-цивилизации образует "существование раскола, который пронизывает культуру, социальные отношения, воспроизводственную деятельность, личность. Раскол сложился в результате исторически сложившегося промежуточного положения России как страны, находящейся между двумя цивилизациями, т.е. традиционной, где господствующее место занимает статичное воспроизводство, стремление сохранить соответствующие ценности, тогда как либеральная цивилизация основана на интенсивном воспроизводстве. История России сложилась таким образом, что она уже перестала быть страной чисто традиционного типа и одновременно не стала страной либерального типа. Можно сказать, что здесь сложилась особая промежуточная цивилизация. Раскол не позволяет обществу как перейти к либеральной цивилизации, так и вернуться к традиционной. Отсюда постоянные мучительные пароксизмы общества, постоянные шараханья от попыток партиципации к ценностям, нашедшим высшее воплощение в либеральной цивилизации (наука, техника, развитый рынок и т.д) к отрицательным структурам через уравнительность, локализм, через антимедиацию"1.
Но если нет традиционной и либеральной цивилизации, то нет и цивилизационного раскола, во всяком случае, в его авторской интерпретации, как результата взаимного отрицания традиционализма и либерализма. А если нет раскола, то нет и "промежуточной цивилизации" в качестве такого цивилизационного феномена, который уже перестал быть феноменом традиционной цивилизации и одновременно с этим никак не может стать феноменом либеральной цивилизации. А раз нет "промежуточной цивилизации", то цивилизационный феномен России не может быть идентифицирован с цивилизационными основами той цивилизации, которой нет. Значит, он должен пониматься как-то иначе, не с цивилизационно универсалистских, а локально цивилизационных позиций, в своей русско-российской специфике. К необходимости этого побуждают, по меньшей мере, еще два, но фундаментальных обстоятельства, связанных с анализируемой концепцией: узость евроцентристской методологической схемы исследования и обусловленная ею узость понимания сущности цивилизационного раскола вообще и России в частности.
В самом деле, за противопоставлением так называемых либеральной и традиционной цивилизаций хорошо просматривается противопоставление, соответственно, европейской цивилизации и всех остальных. В связи с этим вся концепция выстроена по одной методологической схеме: цивилизационная логика бытия России в истории сравнивается с европейской, которая, ко всему прочему, идеализируется и доводится до статуса беспроблемной. И поскольку различия бросаются в глаза - не совпадают ни ступени цивилизационного развития, ни их результаты, то делается вывод, что Россия, ее путь в истории - это тупик и в той самой мере, в какой не является европейским, который вообще принимается за идеал-образец всей всемирной истории.
При этом все это усиливается тем, что не делается никаких различий между типами цивилизационного развития локальных цивилизаций, мало поддающихся сравнению, и ступенями их формационного развития - первые вообще подменяются вторыми. В итоге большая продвинутость европейской цивилизации по ступеням формационного развития, в частности, в освоении либеральных ценностей и стандартов бытия в истории превращается в дополнительный аргумент в пользу универсальности европейских цивилизационных ценностей и стандартов, европейского типа цивилизационного развития в истории. Но на самом деле это аргумент не в пользу универсальности европейских цивилизационных стандартов и ценностей бытия и развития в истории, а большей продвинутости европейской по пути формационного прогресса истории.
Разумеется, можно установить и проследить связь между цивилизационной спецификой основ локальности европейской цивилизации и ее успехами в развитии по формационным ступеням общественного прогресса, но все-таки не до такой степени, чтобы эта связь стала основанием для проповеди необходимости всеобщей западнизации всего цивилизационного многообразия мира и лишь на том основании, что его локальное воплощение не похоже на европейскую цивилизацию или не так продвинуто по ступеням формационного прогресса, а потому, надо полагать, не является исторически полноценным. Идея всеобщей западнизации, признания европейских цивилизационных ценностей и стандартов за общецивилизационные, в той или иной мере, но питается соками представлений о цивилизационной неполноценности всех остальных, всех остальных способов бытия и типов цивилизационного развития в истории.
Применительно к России эта евроцентристская универсалистская цивилизационная парадигма как раз и воплощается в представлениях о локальности российской цивилизации как "промежуточной", балансирующей между собой как Россией и Европой: Россия уже отошла от себя как от России, но еще не вошла в Европу. Для того чтобы преодолеть затянувшееся пограничное положение между традиционной и либеральной цивилизациями, России осталась самая малость - перестать быть Россией.
Воистину, есть Россия-цивилизация - есть проблема, нет России-цивилизации - нет и проблемы. Только так, на основе преодоления самой России, основ локальности ее цивилизации, оказывается, можно преодолеть цивилизационный раскол России - взаимное отрицание традиционализма и либерализма, подпитывающее "промежуточность" ее цивилизационного бытия в истории. Но, думается, такая трактовка цивилизационной сущности русского раскола заметно искажает его действительную сущность, лежащую в несколько иной плоскости, в той, в которой лежит сущность всех цивилизационных расколов в истории человечества: в сломе базовых архетипов локальности цивилизации, основ цивилизационной и национальной идентичности - в попытке преодоления генетического кода истории.
Прежде всего, русский цивилизационный раскол не является исключением в истории человечества. Это не чисто русский феномен. Пожалуй, исторически первой из известных попыток осуществить в истории изменения цивилизационного уровня и масштаба стали реформы Эхнатона (Аменхотепа IV) в Древнем Египте - 1353-1335 гг. до н.э. Они стали источником полномасштабного цивилизационного раскола общества в той самой мере, в какой претендовали на закладку основ новой религиозной системы, нового государственного культа, связавшего культ традиционного бога солнца Амона-Ра с личностью самого фараона и образовавшего новый культ и культовую практику поклонения "животворному солнечному диску" Атону. В своем "Великом гимне Атону" фараон объявляет себя единственным помазанником этого бога на земле.
Новая вера, гимны и заклинания характеризуют Эхнатона как провозвестника монотеизма и предтечу Авраама и Моисея. Он приказал запретить поклонение всем богам старого египетского пантеона и закрыть их храмы, что стало покушением на самые глубокие духовные архетипические основы идентичности древнеегипетского общества периода Нового царства. Все это сопровождалось расколом на новую и старую знать, новое и старое жречество, который не мог не затронуть и другие слои египетского общества. Раскол был преодолен после смерти фараона возвращением к старым богам и культовой практике, но, похоже, дорого обошелся обществу, если новая столица Ахетатон со всеми новыми храмами была разрушена, а само имя фараона-еретика было вычеркнуто из списка фараонов, когда-либо правивших Египтом.
Цивилизационным расколом было и возникновение буддизма в индуистской и брахманистской среде. В ряду прочего, он предложил такие духовные архетипы, которые взрывали все ценности идентичности, на которых базировалась кастовая социальная структура индийского общества. Понадобилось без малого тысячелетие для преодоления цивилизационного раскола в Индии, для того, чтобы привести в соответствие архетипы духовности с архетипами социальности, для того, чтобы определиться, какие ценности идентичности больше соответствуют основам локальности индийской цивилизации.
Тяжелейшим испытанием для основ еврейской цивилизации стало возникновение в ее недрах христианства, настолько расколовшего ее духовное единство, что многие и многие столетия спустя само упоминание имени Христа приравнивалось к самым страшным формам вероотступничества. И это естественно, распространение христианства в еврейской среде угрожало самим основам существования феномена еврейской культуры и цивилизации - оно превращалось именно по отношению к евреям в форму их культурной и цивилизационной ассимиляции другими культурами и цивилизациями, ибо взрывало все базовые ценности еврейской этнокультурной идентичности.
В XVI в. цивилизационным расколом уже для самого христианского мира стала Реформация. И во всех цивилизационных расколах наблюдается одна и та же закономерность: цивилизационный раскол становится цивилизационным, если он становится расколом в духовных основах истории в душе каждого человека, принадлежащего к локальности данной цивилизации, если он затрагивает генетический код истории, взламывает основы цивилизационной и этнокультурной идентичности через те изменения, которые он вносит в систему архетипов социальности, культуры, духовности, в сам способ их бытия в истории.
Для России таким расколом стала цивилизационная катастрофа Октября 1917-го. Правда, с точки зрения анализируемой здесь концепции - это оказалась "попытка свергнуть власть, препятствующую становлению либеральной цивилизации"1. Но надо обладать большим воображением, чтоб именно так представить русскую революцию, ни в каком смысле не претендовавшую на становление либеральной цивилизации, на реализацию либеральных ценностей вообще. На самом же деле русская революция в цивилизационном отношении претендовала на совершенно другое - на преодоление самой русско-российской цивилизации, на превращение формационных изменений в России в цивилизационные изменения самой России. Именно в этой связи и на этой основе взрывались русско-российские духовные основы истории в душе каждого человека, именно с этой целью взламывался генетический код истории России, основы цивилизационной, исторической и национальной идентичности, вся система архетипов социальности, культуры, духовности.
В этом смысле сущность русского раскола действительно цивилизационная, но заключается не в том, что Россия, уже перестав быть традиционной цивилизацией, никак не может стать либеральной, а в том, что России просто отказывают в праве быть Россией, с болезненным постоянством на протяжении уже целого столетия пытаются преодолеть ее как Россию. Именно на этой основе цивилизационно раскалывается и сам национальный субъект России на национальную и историческую Россию, и на вненациональную и внеисторическую Россию, на ту, которая хочет сохранить в себе Россию и на этой основе сохранить саму Россию и на ту, которая хочет преодолеть в себе Россию и на этой основе преодолеть саму Россию.
Таким образом, цивилизационный раскол России - это раскол в генетическом коде ее истории, в архетипических основах ее цивилизационного бытия, в самом цивилизационном субъекте истории, формы исторической активности которого перестают быть идентичными национальной и исторической России, самому типу цивилизационного бытия и развития России в истории. Это раскол, разрушающий все формы национального и на этой основе цивилизационно обусловленного бытия России в истории, центрирующий всякое изменение в России на преодоление самой России. Это самый глубокий источник самых глубоких потрясений в истории - цивилизационных.
В условиях России они определялись невиданным в истории радикализмом целей и задач: не развить и обогатить старые цивилизационные ценности и стандарты, не дополнить их новыми, а заменить на принципиально иные преодолеть все национально обусловленные формы бытия русских в России и России в мире на вненациональные - преодолеть русско-российскую сущность самой локальности России-цивилизации. Именно это стало главным источником самых тягчайших цивилизационных потрясений в России.
Источник их, следовательно, не в некой "промежуточности" России-цивилизации, не в неком взаимном отрицании традиционализма и либерализма, а в том, что России навязывают осуществление цивилизационных проектов, разрушающих локальность ее цивилизации, все базовые структуры идентичности - цивилизационной, национальной, исторической. Исключением не стал и Август 1991-го. Он не преодолел цивилизационного раскола России, последовавшего после Октября 1917-го, напротив, придал ему новое измерение и новую глубину.
В принципе, Август 1991-го был призван решить исторически ограниченный круг проблем, определяемых целями и задачами формационной модернизации России, большая часть из которых группировалась как раз вокруг целей и задач либерализации России. В области экономики это решение круга вопросов, связанных с законодательным утверждением права частной собственности в России. Именно потому, что это утверждение права собственности не где-нибудь, а именно в России, этот процесс нельзя было свести к простому плюрализму всех форм собственности, а к поиску паритета частной собственности со всеми остальными, и прежде всего с государственной. Основу всех этих процессов должен был составить процесс социализации собственности - наделение как можно большего количества людей реальным отношением к собственности, наполнение этого отношения реальным содержанием.
Экономический фон, на котором все это должно было стать реальностью требование неограниченных, кроме как экономической и социальной целесообразностью, возможностей развития рынка, свободной конкуренции с одновременным ограничением произвольного, не обусловленного экономическими интересами самого общества вмешательства государства в экономику. Опять-таки, с учетом того, что речь идет об экономике именно России, речь должна была идти не об уходе государства из экономической жизни общества вообще, а о радикальном изменении функций государства в экономике - о преодолении тотальности государственного диктата в экономике, особенно в сфере мелкого и среднего бизнеса.
В области политики историческая миссия Августа 1991-го заключалась в преодолении всевластия одной партии, внедрении принципов парламентской демократии, представленной через плюрализм партий и политическую толерантность. Придание правового характера всем основам общественной жизни, при котором использование государством функций прямого внеправового принуждения была бы сведена к минимуму. Тотальная демократизация всех основ и проявлений человеческой жизни, нормативно-правовые гарантии свобод личности - свободы печати, слова, шествий, собраний, передвижения, убеждений. Преодоление моноидеологичности общества - засилья и всевластия одной идеологии, заидеологизированности общества вообще, расширение поля идейной плюральности. Формирование структур гражданского общества и его сердцевины - всех форм самоуправления, что стало бы выражением и закреплением в России более глубоких процессов современной истории возрастания роли масс в истории и их сознательности. Необходимо было по-настоящему открыть страну миру, преодолеть все разграничительные линии, оставшиеся от периодов тотального противостояния по линии Восток-Запад. Если не тотальная, то, по крайней мере, реальная гуманизация основ бытия личности в обществе, тех его сторон, которые определяются экономическими, политическими, социальными и духовными гарантиями осуществления прав человека и его личных свобод.
Нельзя не видеть, что основной исторический вектор либеральной составляющей формационной модернизации современной России более чем адекватно укладывается в магистральные закономерности переживаемого момента всемирной истории - преодоление всех базовых форм отчуждения человека в обществе, отчуждающих его от собственности, власти, культуры, другого человека, от подлинных проявлений собственной сущности. При этом важно учесть, что решение всего вышеперечисленного круга проблем ни в какой мере и ни в каком смысле не требовало слома основ национальной и цивилизационной идентичности России. Напротив, Россия нуждалась в восстановлении основ своей подлинной русско-российской цивилизационной идентичности, порушенных или радикально хаотизированных цивилизационной катастрофой Октября 1917-го, в преодолении самой практики исторического творчества, не считающегося с особенностями локальности России-цивилизации. Однако, вместо этого, еще раз подчеркнем, решения исторически ограниченного круга проблем Август 1991-го вновь приступил к формационной модернизации России, в которой самым жестоким и наглым образом были задействованы механизмы слома основ ее цивилизационного бытия в истории.
Тем самым не был извлечен главный урок из всех потрясений советского периода истории России, из их цивилизационной составляющей и сущности, из того и, по всей видимости, не для всех до сих пор очевидного факта, что один раз уже была предпринята попытка организовать цивилизационное бытие России на основе логики мировой истории, не национальной, а именно мировой, так, как ее понимал марксизм. Поэтому неудивительно, что и на этот раз, в конце столетия вновь была актуализирована логика не национальной, а мировой истории, но уже так, как ее понимала компрадорская часть интеллигенции, ибо это оказалась логика исторического развития иной локальной цивилизации.
Но кого это волнует среди вненациональной интеллигенции, не идентифицирующей себя с Россией и для которой "Россия - это всего лишь "кривое зеркало Европы"..., восточно-европейская культура, тщетно притязающая быть самостоятельной цивилизацией"1. Но в практике исторического творчества такое искажение основ цивилизационной идентичности России не остается без самых трагических последствий - ведет к взлому основ цивилизационной и национальной идентичности, к цивилизационному расколу общества и, как их следствию, цивилизационным потрясениям в России. В самом деле, поскольку Россия всего лишь "кривое зеркало Европы", то это "зеркало" нуждается в том, чтобы его "выправить". А "благая" цель оправдывает любые средства. В данном случае совершенно не важно, что это будет стоить России, не важно, что это станет насилием над Россией, преодолением основ ее цивилизационного своеобразия и цивилизационной идентичности в истории.
Важно другое и самое трагическое - навязать стране и нации новые формы цивилизационного творчества, никак не связанные с саморазвитием собственных русско-российских цивилизационных основ бытия в истории. Главное преодолеть саму Россию как основное препятствие для вхождения в структуру локальности иной, западной цивилизации. Для этого в произвольных целях использовать экономику, в частности, разрушение ее базовых производящих структур, чтобы на волне массового обнищания и недовольства масс этим обнищанием навязать стране и нации новый проект вненациональной цивилизационной идентичности связать ценности цивилизационной и национальной идентичности с экономически процветающей на данном этапе исторического развития страной, нацией, цивилизацией.
В этой связи крайне важно понять специфические цивилизационные причины провала либеральных реформ России, на которые обычно не обращается никакого внимания. А они не только есть, но и играют совершенно особую роль в объяснении того, почему реформы в том виде, как они начали осуществляться в России в 90-х годах, оказались разрушением России. И дело, похоже, не столько в их либеральности, сколько в их вненациональности, в их неадекватности цивилизационным основам России.
В Августе 1991-го напрочь отсутствовало понимание того, какую страну и, соответственно, как следует реформировать. У руля реформ оказался специфический вненациональный субъект, для которого в этой стране все возможно, нет никаких ограничений и не в последнюю очередь потому, что для него в этой стране нет ничего святого, а потому, в принципе, ничего и не жалко. Отсутствовало всякое понимание предела возможного в реформировании страны, того, дальше чего нельзя было идти ни при каких обстоятельствах дальше исторической и национальной России, основ цивилизационной, исторической и национальной идентичности - всего того, что не позволило бы превратить борьбу с коммунистическим режимом в борьбу с Россией, в попытку ее преодоления как России. Нельзя было в очередной раз предавать историческое в нации и национальное в истории, в частности, превращать историческое и духовное пространство России только в пространство купли и продажи, формировать отношение к России именно и только на этой основе, не считаться с ней, ее историческим и духовным своеобразием. Россию нельзя было реформировать как просто "эту" страну, она нуждалась в реформировании себя как России.
Разумеется, в историческом падении России задействованы и ошибки самого либерального проекта модернизации России, в числе которых не последнее место занимала необходимость обеспечения правовых и этических рамок процессам реформ, которая была полностью проигнорирована. На волне разрушения старой социально-экономической и политической системы, которой был придан чуть ли не ритуальный характер, а потому значение самоцели, стало все возможно, вплоть до разрушения самого государства и всех центров формирования общественных интересов, национальных и государственных. Все это было отдано на поток и разграбление не просто частного, а криминального интереса. Защита частного интереса безотносительно к его социальной сущности превратилась в самоцель. Хуже того, основанием такой защиты и такого частного интереса стала беззащитность самой России и в той самой мере, в какой ее национальные интересы и интересы исторического развития как России чуть ли не торжественно были принесены в искупительную жертву защиты любого частного интереса. И как следствие всего этого - разрушение в России и России стало средством утверждения и развития частного интереса.
Идеология абсолютного доминирования частного над общественным, личного над национальным превратила частный интерес из средства развития России в средство ее разрушения. Произошла трагическая, но для такой идеологии закономерная аберрация - частный интерес в том виде, в каком он был конституирован реформами, стал угрожать устоям бытия России в истории. Страна и нация стали работать на понижение уровня всего, что работает на общество и государство, а через них и самого человека. Страна и нация стали работать на понижение уровня самого человеческого в человеке.
В таких условиях приватизация быстро превратилась в акт глубоко асоциальный. Вместо того чтобы стать частью процессов социализации собственности, приватизация стала основой разрушения в стране базовых структур социальной справедливости, самой идеи справедливости, а через нее всей мотивационной сферы труда, не связанной с разорением страны и грабежом населения. В центре экономического реформирования общества оказался не труд и человек труда, не производство, его структурная перестройка и модернизация, а власть и собственность и, что самое печальное, лишь в той мере, в какой власть является условием собственности, а собственность условием власти. В такой экономике не оказалось места не только морали, но и закону, а потому и самой экономике, ибо главным принципом стало не производство, а воровство, тотальный криминал.
Так общество было не только социально и экономически расколото до опаснейших политических пределов, но и предельно криминализировано, то есть, ко всему прочему, расколото и по криминальным основаниям. Так общество не реформируется, так оно готовится к социальным потрясениям и революциям. И это в исторических условиях, когда основной вектор формационного прогресса современной истории выражают как раз процессы социализации собственности и связанные с ними процессы нарастания социальной справедливости. В таких исторических условиях такие реформы в России не могли не стать тем, чем они стали - перебросом страны и нации просто в другую историческую эпоху, в которой не живут, а выживают и, главное, которая лишает страну возможности любых модернизационных прорывов в истории.
В реформах младореформаторов было и остается многое другое, что не позволило им стать реформами в России и для России, основой формационной модернизации страны. В этой связи можно и нужно говорить о формационных социальных, экономических, политических причинах, ошибках и даже преступлениях, разрушивших страну. Но еще до того, как реформы исчерпали себя формационно, они исчерпали себя цивилизационно. Здесь они исчерпали себя еще не начавшись, так как предложили совершенно ложную цивилизационную историческую перспективу, никак не считающуюся со спецификой цивилизационной, исторической и национальной идентичности России и в ней русской нации - идею западнизации России, преодоления в России ее русско-российской цивилизационной сущности.
Именно они, цивилизационные причины, и есть конечные причины, объясняющие все сложности процессов реформирования России, того, что всякая попытка реформ в России превращается для нее в трагическое испытание и тем большее, чем более радикальными становятся реформы, так как им в этом случае сопутствует цивилизационный радикализм, в конечном счете и порождающий всякий радикализм в России. Радикализм модернизационных проектов в России определяется тем, что всякое формационное изменение в России пытаются превратить в цивилизационное изменение самой России, подчинить этим изменениям всякое изменение в России. Что же получается в итоге?
Первое. Совпадение формационных изменений с цивилизационными. А это заметно усложняет груз решаемых исторических проблем, ибо одно дело изменения формационных качеств и свойств общества, а другое дело цивилизационных и третье, когда они совпадают в одном историческом пространстве и времени.
Второе. Формационные изменения подчиняются не столько собственной логике исторического развития, сколько логике цивилизационных изменений. Все изменения в отношениях собственности и власти центрируются на достижение цивилизационных целей, на решение цивилизационных задач. И в этой связи многое зависит от того, каков характер этих задач - направлено ли их решение на саморазвитие собственных цивилизационных основ бытия в истории или на их разрушение.
Третье. Разрушение остается разрушением и вместе с тем направлено на превращение локальности данной цивилизации в некую иную. Для России, начиная с Августа 1991-го, разрушение основ локальности ее цивилизации стало идентифицироваться с необходимостью ее превращения в элемент западной цивилизации. Тем самым реформы стали средством изменения общества не на основе русско-российской цивилизационной локальности, в конце концов, не на основе ее развития, а на основе слома ее локальности. Следовательно, мало того, что реформы оказались неадекватными локально цивилизационным основам России, они стали нечто еще более худшим - разрушением этих основ, попыткой в принципе изменить природу локальности русско-российской цивилизации - и ее русскость, и ее российскость.
Четвертое. Таким образом, вместо формационной модернизации России был навязан новый цивилизационный переворот - тип исторического развития, который изменения в сущности локальной цивилизации превращает в изменения сущности самой локальной цивилизации.
А это совершенно особая система исторических проблем, связанных не с тем, что надо стать лучше, как в случае с формационной модернизацией, а с тем, что надо стать принципиально иным феноменом истории, с другой системой архетипов истории и способов их проживания в истории. Вполне закономерно, что в такой своей постановке реформы в России "не пошли", ибо стали не идентичны России, разрушением России и в той самой мере, в какой стали изменением не в России, а изменением самой России, изменением в нечто, что превращает ее в НЕ Россию, разрушает основы локальности ее цивилизации. И в этом конечная цивилизационная причина провала реформ в России - подчинение их логике цивилизационного переворота, логике преодоления основ локальности русско-российской цивилизации. Реформы были обречены, так как в их основу было положено преодоление России как России, а не ее модернизация как России.
Историческая трагедия современной России связана и определяется одним из парадоксов в ее развитии: самые лучшие идеи и проекты ее реформирования сразу же приобретают выраженную цивилизационную направленность, превращаясь в средство слома основ ее цивилизационной и национальной идентичности. А потому вместо того, чтобы быть средством ее модернизации, становятся средством ее разрушения, ибо работают не на саморазвитие генетического кода ее истории, а на его разрушение. Происходит оборачивание благих целей и намерений в их прямую противоположность и только потому, что они становятся составной частью проекта слома цивилизационной, исторической и национальной идентичности России и в ней русских как нации, средством преодоления их в истории и как России, и как русских, только потому, что историческую модернизацию в России пытаются провести на вненациональной основе и ради достижения вненациональных целей - решения вненациональных по своей сути задач.
Так Россия постоянно втягивается в тотальный кризис идентичности. Все проекты ее исторической модернизации начинают подпитываться не созидающей мощью цивилизационной и национальной идентичности, а всей разрушительной силой и последствиями их слома в истории, факторами, до предела хаотизирующими модернизационные процессы в России. Они становятся неидентичными национальной и исторической России и в той самой мере, в какой становятся частью ее преодоления как России, цивилизационного переворота в России. И у всех этих процессов есть свой субъект-носитель, вненациональная Россия - субъектный результат цивилизационного раскола России и одновременно с этим главный его вдохновитель и организатор, главный хаотизатор России.
В самом деле, в России кто-то родом из Октября 1917-го, кто-то из Августа 1991-го, кто-то находит свои корни в другой стране, а кто-то вообще ниоткуда, но мало, очень мало тех, кто родом просто из России. И в этом великая и неизбывная трагедия России - в России катастрофически мало России, тех, кто идентифицирует себя с исторической и национальной Россией, с вечным в России и с Вечной Россией. В России есть массовый исторически и национально маргинальный субъект - вненациональная Россия, для которого, именно в силу его маргинальности, все возможно в России, нет никаких ограничений, ничего святого, ибо для него нет самой России. Именно он и является носителем идеи цивилизационного переворота, как главного средства решения всех исторических проблем России, носителем всех тех форм активности в истории, с которыми связано размывание базовых форм идентичности России, разрушение основ локальности ее цивилизации в истории.
Именно вненациональная Россия сбивает Россию с пути последовательной реализации исторического потенциала генетического кода собственной истории, с исторического развития на базе его саморазвития, реализации внутреннего потенциала собственной истории. Но как доказала история России, трагические итоги ее цивилизационных потрясений за ХХ столетие - в изменении нуждается не генетический код истории России, а как раз то, что его разрушает: практика вненационального отношения к России. Необходимо, наконец, перестать надеяться на то, что в России что-то поддается продуктивному решению за счет преодоления самой России, посредством преодоления основ ее цивилизационной, национальной и исторической идентичности, генетического кода ее истории.
В этой связи обращает на себя внимание стереотип поведения вненациональной России в истории, всякий раз бросающий ее к крайним формам исторического творчества. В модернизационных проектах реформирования России за основу берутся модели развития, сформировавшиеся вне России, вне ее традиций, исторической преемственности, вертикали национальных, всей ее историей выстраданных ценностей. Реформы начинают идти по схеме простого заимствования абстракций, не вырастающих из опыта собственного исторического развития, из реальной конкретности противоречий собственного общества и истории. Отсюда вытекает ряд взаимосвязанных следствий, весьма характерных для вненациональной логики поведения в истории.
Во-первых, колоссальное недоверие к собственной национальной истории, культуре, духовности, к опыту, итогам и перспективам их развития. Тотальный национальный нигилизм.
Во-вторых, как следствие всего этого, переоценка опыта и итогов исторического творчества других цивилизаций и культур, слепая вера в универсальность хорошо зарекомендовавших себя вариантов их исторического развития.
В-третьих, вера не просто в универсальность законов истории, а в чудодейственную силу универсальных рецептов реформирования общества, в то, что, если есть универсальные законы истории, то должны быть и универсальные средства реформирования любого общества по одним и тем же цивилизационным лекалам. Тем самым смешивается формационная универсальность развития общества с многообразием цивилизационных типов его развития. Больше и хуже того, вообще не учитывается тот факт, что для того, чтобы формационная универсальность исторического развития стала реальностью, она предварительно должна стать частью цивилизационной исторической реальности, должна быть адаптирована к своеобразию локальных цивилизаций, к самой специфике типов цивилизационного развития в истории.
При всей необходимости определенной цивилизационной модернизации локальной цивилизации для того, чтобы вписаться в универсальную логику формационного развития человечества, все-таки и, в конечном счете, именно формационная реальность для того, чтобы стать исторической, должна стать неотъемлемой частью цивилизационной, адаптироваться к ее локальным особенностям. И это закономерно, исторически преходящее, формационное адаптируется к исторически более устойчивому, вечному, цивилизационному, а не наоборот. В противном случае, с каждым новым формационным переходом в истории мы наблюдали бы смену локальных цивилизаций и типов цивилизационного развития в истории. Но так не происходит и не может происходить и именно потому, что локальная цивилизация - абсолютный максимум истории.
Но Россия для вненациональной России не является таким максимумом, собственно Россией, она вообще ничем не является, в лучшем случае "кривым зеркалом" иной цивилизации. Отсюда и основная патология в историческом развитии России, когда освоение новых формационных свойств и качеств общества совмещается с цивилизационным переворотом, с попыткой выйти из локальности собственной цивилизации и освоить цивилизационно инаковый способ бытия в истории, иной тип цивилизационного развития.
Вполне закономерно, что все это совмещается со своеобразным антинациональным идеологическим обеспечением, основными моментами которого становятся: признание собственной исторической неполноценности, неэффективности, тупиковости и бесперспективности внутренних, естественно сложившихся тенденций жизни и развития, национально обусловленных форм исторического творчества, требование их ликвидации или радикальной перестройки. Россию принуждают платить дань собственной сущностью за любой проект ее исторической модернизации. Мало того, поскольку "осчастливливание" должно прийти со стороны, то оно неизбежно приходит "сверху" и посредством насилия. Носителем реформ становится властная сила.
Вот почему в России успех реформ всегда зависел от силы и эффективности власти. Вот почему сама власть становилась главным хаотизатором страны. Так было в Октябре 1917-го, так стало и в Августе 1991-го и так будет до тех пор, пока не сложатся структуры развитого гражданского общества, способного не только ограничить всевластие государства в России, но и к большей цивилизационной и национальной идентичности, к тому, чтобы жить только в этом пространстве и этими ценностями идентичности. Ибо нет и не может быть истинно гражданского субъекта в истории без истинно национального, живущего всеми формами своей цивилизационной, исторической и национальной идентичности.
Есть еще одна группа и чрезвычайно разрушительных проявлений российских реформ, которая подпитывается практикой слома цивилизационной и национальной идентичности. В самом деле, откуда в России неукротимая тяга к скорым, резким и радикальным решениям проблем собственного бытия в истории, тяга к революционным скачкам - решать все и сразу, сразу перейти к социализму за 3 - 5 лет, к коммунизму за 20 лет, к рынку за 500 дней? Откуда эта тяга не считаться со сложившимися социально-экономическими, формационными и цивилизационными реальностями, с тенденциями собственного исторического развития, стремление заменить их на новые, ко всему прочему, неадекватные цивилизационным основам России? Откуда это недоверие к собственному потенциалу исторического творчества, преданность не реальностям, а идеям, стремление реформировать общество от идеала, а не от сложившихся реальностей и при этом еще и от идеала, заимствованного со стороны? Откуда этот хаос вседозволенности по отношению к собственной истории, культуре, духовности, по отношению к собственной нации?
Думается, оттуда же, от идеи цивилизационного переворота, от стремления подчинить логику формационной модернизации России логике цивилизационного переворота. Мы, не будучи Европой, в цивилизационном отношении, хотим развиваться как Европа. Мы стремимся освоить архетипы социальности, культуры, духовности, сам тип цивилизационного развития, который разрушает наш собственный, наши собственные архетипы. Мы не хотим развиваться на своей собственной цивилизационной основе. Мы все время вталкиваем себя в промежуточное цивилизационное положение, когда отказываемся от развития себя на своей собственной цивилизационной основе, на основе саморазвития генетического кода собственной истории, но и не можем развиваться на чужой цивилизационной основе.
Это стремление перепрыгнуть из одной цивилизационной реальности в другую, не считаться с реальностью как таковой завершается тем, что мы зависаем между цивилизационными реальностями, пытаемся жить в межцивилизационных переходах, в пространстве исторической маргинальности и неустойчивости, которое уже само по себе является благодатной почвой для радикализма всех политических мастей, любого масштаба и направленности.
Именно отсюда и сама неукорененность в реальности, шараханье от одной крайности к другой, тяга к простым и скорым решениям, вера в то, что, если оседлать законы истории, то можно оседлать саму историческую реальность, с которой в этом случае можно будет делать чуть ли не все, что заблагорассудится. Именно безмерность нашей беспочвенности, поощряемая слепой верой в неограниченную силу универсальных законов и заемных рецептов реформирования общества, является основой для задействования самых революционных методов реформирования общества. Хотя общество необходимо реформировать так, чтобы не создавать условий для революционной ломки его структур, для задействования революционных средств и методов его преобразования. Они не противоестественны истории, ее закономерностям. Они просто очень дорого стоят. Революция - это признак окончательно и бесповоротно запутавшегося в истории общества, это признак беспомощности общества решить свои проблемы иным путем.
В исторических условиях России все это усугубляется еще и наличием в ней массового вненационального субъекта, не укорененного в основах исторической и национальной России. И именно поэтому способного пойти дальше целей и задач самой социальной революции, на ее плечах, с помощью средств социальной революции прорваться в пространство цивилизационного переворота, к решению задач по изменению основ локальности русско-российской цивилизации, самого типа цивилизационного бытия и развития в истории.
Всему этому способствует еще одна и весьма жесткая, но уже ментальная особенность вненациональной России: в себе, как правило, совершенно не жалко то, с чем себя не идентифицируешь, напротив, как раз именно оно превращается в главного "внутреннего врага", в главное препятствие для реализации иных ценностей идентичности собственного существования в истории. Это еще одна причина, много объясняющая в том, почему в России все возможно. Просто многое в России и для многих является чужим и даже враждебным. А с этим не существуют в истории, это преодолевают в истории. Так кризис идентичности в России - цивилизационный и национальный становится вечно подпитывающим началом практики преодоления России в истории.
И последнее, но не по значению. Наша неукорененность в цивилизационной исторической реальности России завершается еще одним проявлением нигилизма по отношению к самим основам собственного бытия в истории. В своем стремлении не считаться со сложившимися социально-экономическими реальностями, перепрыгнуть через этапы исторического развития, подчинив цели и задачи формационной модернизации России целям и задачам цивилизационного переворота, мы застреваем на исторических переходах. Мы вечно переходное общество. И то, к чему и от чего мы переходили за это столетие - от капитализма к военному коммунизму, НЭПу, социализму, коммунизму, гуманному социализму, вновь к капитализму, первоначальному накоплению, то ли к рынку, то ли к базару, регулируемому, не регулируемому, просто в никуда и в ничто... - все это само по себе может послужить хорошим пособием для изучения человеческого безумия в истории.
Мы вечно переходное общество потому, что являемся цивилизационно не закрепленным обществом, а потому вечно переходим к нечто иному, до конца не реализовав потенциал развития наличной социально-экономической реальности.
В итоге мы не развиваемся на своей собственной исторической основе, стремимся преодолеть ее, войти в принципиально иную. Резко обрываем связь-преемственность со сложившимися социально-экономическими реальностями, от них резко хотим перейти к новым, условия для которых, как правило, еще не успевают сложиться. И как закономерный результат всего этого - мы начинаем жить не в самой исторической реальности, а в исторических переходах от одной ее исторической формы к другой. В своем историческом бытии мы застреваем на исторических переходах. Мы застреваем не на бытии в истории, а на исторических потрясениях в ней, мы не живем, а выживаем в истории, не существуем в ней, а боремся с ней. И что самое печальное и трагическое во всем этом: в итоге оказывается, что мы боремся не за себя, а против, боремся с основами собственной реальности и идентичности в истории.
Все это позволяет более глубоко, а потому и более адекватно понять глубину и истинные причины нашего кризиса, исторического падения России в самом конце ХХ столетия: почему выход из коммунизма оказался входом в новые формы отчуждения русских от своей русскости и, следовательно, от России, не стал возвращением к исторической и национальной России. В конце концов, понять и то, почему в очередной раз реформы в России не состоялись, став источником крупномасштабной хаотизации основ ее существования в истории.
Причины этого заключаются не только в ошибках модернизационного проекта младореформаторов, в его неадекватности России, по отношению к сложившимся в ней к концу ХХ столетия формационным историческим реальностям и перспективам их развития. Но он потому и оказался неадекватен России, что России в очередной раз, наряду с формационной модернизацией, был навязан цивилизационный переворот, изменение типа ее цивилизации. Все реформы были подчинены не только, да и не столько формационной модернизации России, исходя из тех реальных возможностей, которыми она обладала в начале 90-х годов, сколько целям и задачам цивилизационного переворота. Нас хотели сделать не лучше, а иными, а это разные задачи исторического развития. Россию начали реформировать исходя из цивилизационного идеала, который на этот раз нашли в цивилизационных основах иной страны и иной цивилизации.
В итоге совмещения в одном историческом пространстве и времени формационной модернизации с цивилизационным переворотом мы вновь получили полномасштабный системный кризис, в основе которого оказался кризис идентичности - исторический, цивилизационный, национальный. У нашего кризиса глубокие цивилизационные корни, которые из архетипических глубин истории подпитывают очередную хаотизацию России и в ней русской нации, до предела обостряя всякое противоречие в России, придавая ему дополнительное и самое болезненное измерение - цивилизационное.
В этой связи Август 1991-го занимает совершенно особое место в истории России ХХ века с точки зрения понимания самого феномена России в мировой истории и того, что же с ней произошло за ХХ столетие. Именно теория, практика и итоги реформирования России последнего десятилетия ХХ века позволили окончательно получить тот недостающий исторический опыт, с позиций которого, наконец-таки, становится ясно: почему именно в ХХ столетии мы оказались столь безжалостны к собственной исторической судьбе; в силу каких причин оказались на целое столетие повязаны с абсолютным максимализмом в своем историческом творчестве; почему позволили второй раз на протяжении одного столетия втянуть себя в системный исторический кризис, при этом придав ему масштаб и направленность на саморазрушение основ национального бытия в истории?
Ответ очевиден: потому что ХХ столетие стало для России историческим временем, в течение которого Россия накрепко была повязана с национальным нигилизмом, идеологией бегства от России. Именно эта идеология, духовно развратив наше сознание, делала нас сверх всякой меры безжалостными друг к другу, к России, к собственной исторической судьбе. Именно она навязала нам абсолютный максимализм в наших исторических действиях, ибо для того, чтобы преодолеть России самою себя, российскую сущность своей цивилизации, потребовалось тотальное насилие над ней. И даже его все равно не хватило для того, чтобы Россия перестала быть Россией, но оказалось достаточным для того, чтобы втянуть ее в исторический режим развития, основанного на великих исторических потрясениях. Мы второй раз оказались втянутыми в системный исторический кризис, придав ему масштаб саморазрушения основ национального бытия и истории, поскольку так и не смогли к концу ХХ столетия преодолеть раскол России на национальную и вненациональную, обуздать разрушительную деятельность последней, предотвратить навязывание России нового цивилизационного переворота: превращение ее в средство для становления новой эпигонской цивилизации, идеал которой вненациональная Россия на этот раз нашла в основах цивилизации другой страны.
Что же еще должно произойти в нашей истории, какие исторические потрясения и человеческие трагедии для того, чтобы, наконец, понять, что бегство русских от России и своей русскости, России от русско-российской сущности своей цивилизации - это бегство от самих себя, в никуда, в историческую и духовную пустоту, в небытие. Нельзя быть правее или левее своего Отечества, но еще хуже, глупее, подлее, наконец, преступнее оказаться вообще вне своего Отечества, основ локальности своей цивилизации, способа проживания своей истории, культуры, социальности, духовности, вне выстраданной всей своей национальной историей системы ценностей, символов веры, целей и смыслов пребывания в жизни и истории. Нельзя быть чем бы то ни было в России, и тем более русским, не будучи Россией.
Это исходная, а потому и последняя опора русско-российской идентичности в истории. Поэтому тот, кто разрушает ее, разрушает все в истории, саму Россию, последний оплот России в душе каждого россиянина. Основы идентичности - исторической, цивилизационной, национальной - это святая святых любой истории, любой цивилизации, любой нации и именно поэтому они больше, чем одно из оснований истории, они есть то, что отвечает за воспроизводство самих оснований истории в качестве оснований данной, а не какой-то другой истории - они идентификационные основы истории. А это конечная причина всякого бытия в истории, с потерей или хаотизацией которой подрубаются самые глубокие, духовные корни, питающие самодетерминацию всякого бытия в истории, саму историю.
С позиций исторического опыта, приобретенного за ХХ столетие истории России и особенно за последнее его десятилетие, становится ясно и другое в чем сущность цивилизационного феномена России, истинные основы цивилизационной идентичности России-цивилизации. Именно теория, практика и итоги реформирования России после Августа 1991-го позволили окончательно осознать неадекватность всех проектов цивилизационной идентичности России, которые не считаются с ее руско-российской сущностью. Оказалось, что Россию нельзя идентифицировать с локальной основой и спецификой ни одной из существующих цивилизаций, в частности, европейской. Входя в состав христианского цивилизационного универсума, Россия вместе с тем образует особый локальный тип цивилизационного бытия и развития в истории, который не может быть до конца идентифицирован с европейским.
Вот почему на протяжении всей истории отношений России с Европой всякое сближение с ней становилось прологом к осознанию своей цивилизационной специфики и самодостаточности в их новых проявлениях, в тех, которые вскрывались как раз посредством новых сближений с Европой. Так новое сближение с Европой становилось причиной нового дистанцирования от нее и в той самой мере, в какой это сближение происходило за счет слома основ идентичности в истории - цивилизационной и национальной. Дистанцирование от Европы было естественной защитной реакцией на попытку слома основ собственной национальной идентичности в истории и исторической в нации. Поэтому пора остановить бессмысленное раскачивание качелей в истории, пора по-настоящему сблизиться с Европой, но без слома основ своей цивилизационной, исторической и национальной идентичности.
Основы цивилизационной идентичности России следует искать не в Европе, не в Азии и не между ними, в некой евразийской сущности России, не, тем более, в некой универсальной общечеловеческой цивилизации. Основы цивилизационной идентичности России следует искать в самой России, ибо суть той же евразийской сущности России в самой России, в ее русско-российской сущности, так как в России нет особой евразийской сущности помимо той, которая представлена ее русскостью и российскостью. В этом смысле евразийская сущность России-цивилизации - это превращенная форма ее русско-российской сущности.
Вот почему в итоге ни один из проектов понимания основ цивилизационной идентичности России - евразийский, евроцентристский, универсалистский не смог стать адекватным истинной сущности и специфике России-цивилизации. И это закономерно, так как Россия - это самобытный и самодостаточный цивилизационный феномен, который может быть идентифицирован только с собственными национальными и цивилизационными основами. Попытка не считаться с ними, а тем более преодолеть их в истории после всего, что пришлось пережить России за ХХ столетие своей истории, станет ничем иным, как новой агрессией против России и в ней против русской нации, очередным попранием базовых ценностей их идентичности в истории.
Россия - это целый и уникальный мир со своим генетическим кодом истории, системой архетипов социальности, культуры, духовности, особым способом их проживания в истории и самой истории, со своим типом цивилизационного бытия и развития. Это особый союз наций и культур, завершившийся органичным цивилизационным синтезом на русско-российской основе, глубоко связанным и в своей русской и в своей российской ипостасях и настолько, что всякая попытка оторвать российскость от ее русскости, а русскость от ее российскости неизбежно завершится распадом и гибелью России.
Пора осознать и с этим примириться: Россия в потоке мировой истории может быть либо локальной цивилизацией на русско-российской идентификационной основе и, следовательно, Великой Россией, либо не быть вовсе. Воистину, другого не дано, ибо нам дана Великая Россия. У России свое сердце, своя воля, свой характер, свое сознание, свои цели, ценности и смыслы, а в итоге - и своя судьба в мировой истории.
7. ВОПРОС О РУССКОМ ВОПРОСЕ В РОССИИ
Этот вопрос, пожалуй, составляет главную часть той проблемы, которая стала центральной для всего настоящего исследования: что такое Россия, что с ней произошло за ХХ столетие и куда она идет? Ибо не подлежит никакому сомнению, что нельзя до конца понять цивилизационный феномен России, не поняв самого главного в нем - что такое русская нация, что же с ней произошло как с нацией за ХХ столетие, куда она идет, к каким формам исторического творчества и исторического бытия. В той или иной связи и, соответственно, в той или иной мере эти вопросы уже были предметом анализа, так как нельзя говорить о судьбах России, не говоря о судьбах определяющего цивилизационную, историческую и национальную суть России субъекта и определяющего отнюдь не только своей численностью, хотя и этим тоже, но и местом в россияобразующих процессах.
Русская нация - это россияобразующая нация в прямом и наиболее адекватном смысле этого слова. Она есть то, благодаря чему есть Россия, тот субъект, без которого не будет и самой России. Вот почему судьба России это прежде всего судьба русской нации.
В конце концов, кризис современной России - это кризис русской нации и в ней основ ее идентичности - исторической, цивилизационной, национальной. Это кризис субъекта, который после цивилизационной катастрофы Октября 1917-го и цивилизационного переворота Августа 1991-го, в итоге в своей основной массе не знает, субъектом чего, какой страны, какой цивилизации, культуры и духовности, какой истории он является. Главное, наиболее существенное в вопросе о русском вопросе в России - это вопрос об основах национальной идентичности и самоопределении русской нации в современной истории в качестве русской. Мы все еще не знаем, что значит быть русским и как быть русским в современном мире. Мы не самодостаточны именно потому, что вненациональны в масштабах, противоречащих основам национальной, а потому и исторической самодостаточности в истории.
Русская нация находится в состоянии глубокой исторической депрессии болезненное состояние, в которое она была втянута безудержным столетним экспериментированием над основами своего национального бытия в истории. В отличие от всех цивилизованных наций мира, она оказалась нацией с радикально деформированными основами национальной идентичности, со сломанным духовным кодом истории. Она допустила раскол в святая святых всякого национального бытия - в основах национального духа. Раскол в душе, в духовных основах истории в основах души нации - вот где эпицентр цивилизационного раскола современной России, и как его результат: колоссальное отчуждение русской нации от России, от основ национального бытия в истории в масштабах, смертельно опасных для основ исторического бытия России и, следовательно, самой русской нации.
Все это многое объясняет в том, почему именно национальный вопрос и именно как русский приобретает в России первостепенное значение. Помимо того, что этот вопрос ставится не где-нибудь, а все-таки в России, где любой национальный вопрос так или иначе становится русским или имеет отношение к нему - вообще не может быть конституирован как национальный вне своего отношения к русскому, есть и другие причины, объясняющие необходимость особого внимания именно к русскому вопросу в России и именно как к национальному. Это долговременное, почти столетнее забвение русского вопроса как национального, попытка вообще преодолеть его и как вопрос, и, тем более, как национальный. За все ХХ столетие много, слишком много было сказано против России и мало, слишком мало за нее. Мы столкнулись с радикальной патологией в собственном историческом развитии, когда сама постановка национального вопроса как русского стала квалифицироваться, если не как преступление, то уж точно как признак нехорошего тона.
Именно эта тональность постоянно подпитывает процессы слома национальной идентичности русских в России, стремление лишить Россию ее российскости, а русских их истинной русскости и на этой основе превратить историческое и геополитическое пространство России во вненациональное, в пространство для действий случайных или даже враждебных по отношению к исторической и национальной России субъектных сил истории, ставящих своей целью лишить Россию национально обусловленных форм бытия в истории. Именно они, их формы активности, если не все, то многое объясняют в истории современной России и в данном случае главное - почему именно национальный вопрос и именно как русский приобретает особое значение.
Потому что именно национальные и исторические устои России оказались в наибольшей степени либо разрушенными, либо хаотизированными, потому что Россия дважды за ХХ столетие оказалась в ситуации цивилизационно преданной страны, в исторической ситуации, которую не преодолеть без полномасштабного цивилизационного и, следовательно, национального самоопределения в истории. Эти процессы абсолютно неизбежны и именно поэтому абсолютно продуктивны в России. Другое дело, они протекают в специфической исторической обстановке, в пространстве смыслов, созданных советизацией и западнизацией России, ее тотальной денационализацией. И это многое и самым радикальным образом определяет в самой постановке национального вопроса в России.
1. Прежде всего, на специфике его постановки сказывается то, что Россия, в отличие от Запада, благодаря Октябрю 1917-го не прошла в полном объеме, не пережила в полной мере эпоху национального развития, развития национального начала истории, связанного с развитием капитализма. Мы занялись формированием принципиально новых цивилизационных основ бытия единых для всего человечества, построенных на принципах классовой, а не национальной идентичности в истории, вместо того, чтобы центром основных исторических усилий сделать решение задач собственного саморазвития, собственного бытия и его человеческого возвышения в истории. Но мир отказался сплачиваться и саморазвиваться только по классовому признаку. Оказалось, что в истории есть факторы более глубокого этнокультурного происхождения, которые имеют для людей куда большее значение, чем все остальные.
В итоге Октябрь 1917-го прервал естественный ход исторического развития России в ее национальном и цивилизационном измерении: русская нация не прошла полностью буржуазный этап своего исторического развития. И оказалось, что это не только нельзя ничем компенсировать, но и нельзя не пережить, чтобы это не сказалось отрицательно на самих устоях национального бытия в истории. Справедливость сказанного стоит иметь в виду для того, чтобы лучше понимать то, в какой истории и на каком этапе исторического развития мы находимся, какие проблемы и почему имеют для нас первостепенное значение, почему национальный вопрос вообще и в русском его измерении, в частности, приобретает такое значение. Значение в истории приобретает только то, что его не потеряло, что не пережило себя в истории.
2. Вопрос о русском вопросе ставится в условиях небывалой геополитической катастрофы России, организованной простым росчерком пера, хотя за ним и стояли реальные и очень сложные цивилизационные противоречия, подпитывавшие развал России-СССР. Дело в том, что, чем больше расширялась Россия, тем больше втягивала в пространство своего исторического развития такие этносы и культуры, которые были неидентичны России. Мало этого, в своем стремлении объединить в себе все, но не преодолевая его самобытности и архетипов, не ассимилируя в себе это все как в России, Россия сохранила и то, что в условиях исторического кризиса стало источником кризиса ее идентичности. Исторический код поведения в истории с сохранением самобытности этнокультурного многообразия российской Евразии вошел в противоречие с кодом сохранения самой России.
Период СССР лишь отсрочил решение вопроса о цивилизационной и геополитической идентичности России, который давал знать о себе еще и до Октября 1917-го. А потому в геополитическом распаде и историческом падении Российской империи и СССР задействованы одни и те же закономерности истории, связанные не просто с их многонациональностью, а с наличием в России-СССР этносов, не идентифицирующих себя с Россией, находящихся в национальной оппозиции к ней как к России и только в силу того, что они не принадлежат к локальности ее цивилизации. Вот почему историческая ситуация Августа 1991-го вновь воспроизвела ситуацию Февраля 1917-го. СССР был обречен: не все в Союзе идентифицировали себя с Россией, а кто не идентифицировал себя с Россией, в конечном счете, не мог сохранить себя в составе СССР.
Развал СССР стал реальностью во многом благодаря тому, что был феноменом радикально отчужденным от подлинной цивилизационной и национальной реальности истории, представлял собой попытку строительства новой цивилизационной исторической реальности вне подлинных закономерностей самой этой реальности. В Августе 1991-го окончательно потерпел фиаско взращиваемый на протяжении почти всего ХХ столетия коммунистический интернационализм, непомерный глобализм и революционизм мышления, забота больше о других, чем о самих себе, в частности, об основах своей подлинно объединяющей русско-российской цивилизационной и культурной идентичности. Она не всех может объединить, но зато она действительно не на словах, а на деле может объединить то и тех, что и кто объединяемо Россией.
СССР удалось развалить, прежде всего, потому, что в нем не сложилась национально ориентированная элита, центрированная не на абстрактные вненациональные, а на глубоко национальные - русско-российские ценности, цели и смыслы исторического творчества. Вненациональное, особенно на крутых поворотах истории, легко предаваемо. И это понятно, с национальным, в отличие от вненационального, не просто сосуществуют, за него умирают в истории и, не в последнюю очередь, потому, что очень трудно быть счастливым вне подлинных ценностей и смыслов своей национальной культуры. Национальность - это вообще не то, что выгодно, а то, без чего ты не можешь жить, ибо это не то, что навязывается тебе обществом, а то, что ты находишь в его основах в качестве исходных, базовых структур своей идентичности святынь своей души.
Вот почему, как только СССР вошел в пространство свободы воли и исторического выбора, он начал расползаться в полном соответствии со структурой цивилизационной исторической реальности и цивилизационной логики истории: начались процессы поиска основ идентичности в национальной реальности и тяготение к центрам исторической и духовной идентичности, с которыми цивилизационно наиболее тесно была связана данная нация. Правда, в итоге обнаружилось, что не для всех, но для большинства бывших республик СССР эта процедура оказалась более проблематичной и болезненной, чем предполагалось в самом начале развала евразийского союза наций.
Проявилось закономерное: трудно идентифицировать себя полностью и до конца геополитически и цивилизационно, пусть с культурно и духовно близкими этносами, но исторически находившимися вне России-СССР, этого уникального евразийского союза наций. Он доказал свою историческую небезосновность и продуктивность в том числе и тем, что в итоге оказалось легче выйти из СССР, но значительно сложнее уйти от России, от того, что не только экономически, но и геополитически, культурно, духовно связывает с ней, с великой идеей общности евразийской исторической судьбы, наиболее адекватным геополитическим и цивилизационным воплощением которой и является идея Великой России.
3. Русская нация оказалась в ситуации, переполненной чудовищной несправедливостью и от этого с еще большим историческим трагизмом - в ситуации разделенной нации. И это не может не сказываться на особенностях постановки русского вопроса как национального. 25 289,5 тыс. только этнически русских (17,4% от их общей численности в СССР в 1989 г.) и 4 096,1 тыс. коренных россиян оказались за пределами современной России. Россия оставила без малого 30 млн. россиян вне России на геополитическом пепелище бывшего СССР. И это не последние цифры, к ним следует добавить еще не этнических русских и россиян, тех, кого называют русскоязычными, людей глубоко укорененных в русской истории, культуре и духовности и именно поэтому не мыслящих себя вне России. Однако вернемся к русским.
По переписи конца 80-х годов русские составляли: 40% населения Казахстана; 32% - Латвии; 27% - Эстонии; 25% - Киргизии; 21% - Украины; 12% - Туркмении; 12% - Белоруссии; 12% - Молдавии; 10% - Узбекистана; 10% Таджикистана; 8% - Литвы; 7% - Азербайджана; 7% - Грузии; 2% - Армении. В одночасье образовалась диаспора, превышающая мировую еврейскую, складывавшуюся естественным путем в течение тысячелетий, и, самое главное, в отличие от еврейской, сброшенной в диаспору частью собственной политической и интеллектуальной элиты, дорвавшейся до рычагов государственного управления. Это абсолютно уникальная, в том числе и по своей патологии историческая ситуация - когда собственное государство и собственная властная элита участвует в разделении собственной нации.
На эту сторону проблемы стоит обратить особое внимание, и не только на то, является ли такая элита и такое государство национальными, но и на то, что русские за долгие века своей истории не выработали иных форм национальной самоорганизации, помимо тех, которые определяются идеей государственности и практикой государственного строительства. Государство стало одним из главных результатов их исторического творчества и основным средством национального существования и борьбы за выживание в истории. В таких условиях вполне закономерно, что они оказались не подготовленными к тому, чтобы их собственное государство превратилось в главного хаотизатора национальных устоев бытия в истории, в средство превращения русских в разделенную нацию.
Раздел СССР проходил без какого-либо учета национальных интересов русских, их реального расселения, особенно в ближайшем пограничье России. От самого акта раздела СССР русская нация была отлучена, в результате чего он превратился в акт национального предательства. Только так можно квалифицировать превращение административных границ в СССР в государственные. Тем самым неуправляемым и антинациональным развалом СССР актуализируется вопрос о национальном самоопределении русских в истории на евразийских просторах бывшего СССР. До последнего времени проблема национального самоопределения в истории была более актуальной для нерусских этносов. После Августа 1991-го она стала актуальной и для русской нации.
При этом напрашивается естественное сравнение: если Октябрь 1917-го подменил право наций на самоопределение на право власти определять, кому, как и на какой территории самоопределяться, и в этом процессе во многом пренебрегал реальным расселением русской нации, то Август 1991-го вообще лишил русских права на самоопределение. Хуже того, отказавшись от процедуры референдумов по вопросу о том, в составе какого государства хотели бы жить те или иные территории СССР, Август 1991-го создал идеальные условия для самоопределения других за счет геополитических и национальных интересов русской и союзных ей наций. При этом, если Октябрь 1917-го исходил из иллюзий близкого экстаза коммунистического слияния наций, то Август 1991-го должен был понимать, что экстаза не будет. И это усугубляет историческую ответственность Августа 1991 и стоявших за ним политических сил перед русской и союзными ей нациями - национальную ответственность.