Потанцуй со мной

50. Константин

У меня неплохие для Хулиганки новости, но даже они могут не лучшим образом повлиять на стабильное состояние Суриковой, которого врачам удалось добиться за прошедшие трое суток. «Стабильно удовлетворительное, но с сохраняющейся угрозой», — так мне ответил лечащий врач Юльки, рекомендуя исключить из сегодняшнего нашего разговора все эмоциональные факторы.

И вот я стою перед дверьми в палату и подбираю слова, которые совершенно не складываются во фразы. Делаю несколько предупреждающих стука и толкаю дверь вперед. Юлька лежит на сгибе локтя левой руки, а второй удерживает телефон. Она замечает меня сразу, но на ее лице даже вскользь не пролетает ни одной эмоции. Полное равнодушие.

Возможно, это из-за успокоительных средств, которые она получает вместе с основными препаратами.

Выключает телефон и убирает на прикроватную тумбочку, следит за каждым моим шагом, и я чувствую на себе ее острый взгляд. При всей внешней отстранённости, уверен, моя Хулиганка обижается. Я выпал на три дня, так и не ответив на сообщение. Мне необходимо было время, чтобы подумать и подготовить документы для первого слушания. Представляю, до каких масштабов могла накрутить себя Сурикова, расценивая мое молчание.

Опускаю пакеты со всякой всячиной на стол, а сам усаживаюсь рядом на свободный стул.

— Как самочувствие? — смотрю на девчонку, выглядящую румяной и свежей, относительно тех дней, когда видел её в последний раз.

Молча пожимает плечами.

Сейчас она настолько юна, что на мгновении мне становится стыдно за то, что я вообще смог допустить нашу интимную связь. Чем я думал?

— У тебя здесь уютно, — обвожу палату взглядом под ее тяжелый вздох. Согласен, что несу полный бред. Но я не знаю, с чего необходимо начать разговор, а моя Хулиганка мне нисколько в этом не помогает. — Обижаешься?

Ни одной живой эмоции, ничего того, за что бы я мог зацепиться. Всё так же громко молчит, чем принуждает меня нервничать. Молчании и Сурикова — вещи несовместимые, поэтому я начинаю переживать, хоть и прекрасно понимаю, с чем двадцатилетней девчонке приходится справляться, а я, как последний мудак, не тороплюсь разделить с ней нашу общую проблему.

— Юль, я виноват…

— Можешь не переживать, я тоже не хочу этого ребенка. Поэтому…

— Ты больная, что ли? — вскакиваю со стула, отчего тот с грохотом валится на пол. Сурикова вздрагивает и испуганно округляет глаза. — Так и знал, что додумаешься до подобной херни. Думаешь, я пришел, чтобы уговаривать тебя на аборт? Юля!?

Даже произносить это слово мне невыносимо больно.

Петли на моей рубашке трещат по швам, а пуговицы готовы разлететься по разным сторонам от того, насколько мощно моя грудная клетка вздымается. Изо рта просятся наружу ругательства, но я сдерживаюсь, припоминая наставления врача об эмоциональном спокойствии. Поднимаю стул и отворачиваюсь к окну. Мне нужно успокоиться.

— А разве нет? — доносится в спину, пробивая насквозь. Я, конечно, не плюшевый мишка, но, черт, и не такое дерьмо, чтобы считать меня ничтожеством, способным избавиться от собственного ребёнка.

Возможно, меня бы смогли оскорбить ее слова, если бы я примерно что-то такого не ожидал, но дело в том, что именно так, я и думал. Поэтому списываю ее выпад на скачущие гормоны и тот апокалипсис, который сейчас происходит.

Ладно.

Нужно успокоиться самому и успокоить ее. Отстукиваю по подоконнику незатейливый ритм кончиками пальцев и разворачиваюсь. Глаза Суриковой влажные, а лицо раскраснелось. В который раз проклинаю себя за то, что когда наши пути были близки к пересечению, я ничего не сделал, чтобы эти две прямые линии прошли параллельно друг другу. В который раз ненавижу себя за то, что не обладаю достаточной эмпатичностью и не могу разделить с ней эти волнующие мгновения. Если бы с ней рядом был молодой парень, уверен, он нашел бы, что ей сказать: импульсивно, не задумываясь, от сердца, а не так, как я — подбирая каждое гребаное слово.

Подхожу к кровати и присаживаюсь на край. Свободной от ортеза рукой провожу по распущенным волосам моей Хулиганки. Прикосновение выходит нежнее, чем я планировал, и напряжение, натянутое между нами, начинает трещать. Вижу это по закрывающимся от удовольствия глазам девчонки. Массирую кожу ее головы, зарываясь пальцами глубоко в волосы и понимаю, что неимоверно скучал. И в чем бы я сейчас себя не убеждал, эта девушка с сиреневыми концами волос — мой маленький мир, в котором беспокойно, порой невыносимо, но в нем спасительный воздух, который необходим мне для жизни.

— Знаешь, я ведь уже смирилась с тем, что ты не придешь, — неожиданно тихо шепчет моя Хулиганка. Моя рука замирает. — Всегда знала, что у нас не взаимно. Это я навязала тебе себя, это у меня к тебе чувства. А ты… — малышка обхватывает мою ладонь и прижимает к щеке, — … ты всегда был предельно честен со мной. Но привязывать беременностью я тебя не собиралась, — ее голос тонет в шуме, доносящимся из коридора.

Заблуждается. Так глубоко, но обоснованно. Я ведь ни разу ей не говорил о том, что чувствую, когда как она открыто о них кричала. И сейчас не она должна чувствовать себя виноватой, а я в том, что позволил в себе сомневаться.

— Я знаю, — поглаживаю большим пальцем нежную скулу. — Потому что это я тебя привязал. Это был мой продуманный масштабный план, — улыбаюсь.

— Как? — Юлька вытягивается струной и округляет глаза.

— Вот так! А ты как думала? Я старый, пожилой человек, мне скоро нужен будет уход, а ты молодая и… — прохожусь по ее совершенно непривлекательному, в домашних трениках и в мужской широкой футболке, виду, — … аппетитная! И как, позволь мне узнать, я бы смог тебя удержать возле себя? М-м? — здоровой рукой пробираюсь под футболку и дотрагиваюсь до кожи ее живота. Юлька вздрагивает, а ее взгляд наполняется светом. Наконец-то. Моя Хулиганка, наконец, ожила.

— Кость, ты сейчас серьезно?

— А как же! — раскрытой ладонью прикасаюсь к плоскому животу. Смотрим друг на друга, оба понимая, в каком моменте находимся. Там, под моей ладонью, развивается маленькое сердечко. Сердечко нашего ребенка.

Моя малышка забирается мне на колени, вновь задевая больную руку. Прощаю ей эту оплошность и готов терпеть, потому что видеть ее счастливые глаза — самая драгоценная награда для Адвоката Романова. Юлька виснет на мне точно маленькая мартышка, такая легкая, невесомая, словно пушинка. Обвивает стройными длинными ногами за талию, а руками обхватывает шею.

— Костя, значит ты меня не бросишь? — мечется по моему лицу глазами.

— Не надейся, — отрицательно кручу головой.

— И… — делает глубокий вдох, — мы прямо будем жить вместе? Нуу-у…как семья? — загораются ее глаза неподдельным блеском восторга и ожидания.

Я сдерживаю себя изо всех сил. Из груди наружу рвется истерика и приступ ржачного ора, но раз уж у нас тут серьезный, вроде как, разговор, подавляю порывы веселья.

Звездец, Романов, завел частный детский сад!

— Самая настоящая семья: я и трое моих детей! — отвечаю Смутьянке.

— Каких детей? Кость? — Сурикова отстраняется, а ее руки на моей шее напрягаются.

Спешу скорее уточнить, чтобы не быть случайно задушенным. А она может.

— Рита, мой сын, — киваю на ее живот, — и ты! — откровенно ржу я и получаю пинок по ребрам. Блть… прямо по тому, где рентген указал на трещину.

— Дурак, — деланно обижается и заваливает меня на постель, усаживаясь на том самом месте, благодаря чему, мы сейчас в отделении гинекологии. — И почему ты решил, что у нас будет сын? — Юлька начинает елозить по моим причиндалам, тем самым заставляя мою кровь отпрянуть от головы и бурлящим потоком устремиться книзу.

— Троих катастроф я не вывезу. Думаю, вас с Ритой мне будет достаточно.

Хулиганка не успевает мне ничего ответить, потому что дверь в палату резко распахивается, и молодая девушка ввозит штатив с капельницей. Юлька тушуется и ловко с меня спрыгивает под смущенный взгляд медсестры:

— Простите. Я зайду попозже, — оставляет систему, не поднимая головы, и удаляется из палаты.

Поправляю брюки и встаю, намереваясь отсесть от Хулиганки подальше. Не стоит забывать, где мы находимся, и о том, что врач рекомендовал полный физический покой. Но девчонка не отпускает, удерживая за руку, и я присаживаюсь рядом.

— Костя, — зовет моя Катастрофа. Атмосфера вмиг превращается из игривой и расслабленной в густую вязкую глину. — Мне страшно.

— Чего ты боишься?

— Я боюсь, что меня посадят, и наш ребенок родится в тюрьме.

Твою мать.

Наверное, я еще долго буду привыкать к ее перепадам настроения и безумствам, фонтанирующих из ее сладкого рта.

— Не исключено, — опускаю голову и принимаю самый удрученный вид, какой только могу в этих условиях. — И он родится сразу в наколках и с отпечатком тюремщика.

Юлька долго смотрит на меня. А я жду, когда Смутьянка улыбнется, и в меня полетит подушка с ее любимым: «Дурак».

Но я никак не ожидаю, что Сурикова начнет всхлипывать и реветь маленькой обиженной девочкой.

Вот черт, Романов, умеешь ты поддержать.

— Юль, я же пошутил, родная, — успокаиваю и снова прижимаю к себе, целую в макушку, поглаживаю запястье в том месте, где частит пульс. — Никто тебя никуда не посадит.

— Нет? — задирает подбородок и смотрит глазами, полными надежды. — У тебя есть какая-то информация, Кость? Нашли того, кто… — замолкает, не в силах окончить фразу.

— Следствие идет, Юль. Ребята работают. Но теперь хотя бы понятно, что в то время, когда ты приходила к Свирскому, он был уже мертв, — да, а его кровь отравлена героином. Но об этом я решаю смолчать. Моей малышке сейчас не стоит нервничать, когда придет время, я обязательно ей все расскажу. А пока пусть ее головка будет забита ее наивным и милым бредом. — Сейчас отрабатывают всех, кто заходил и выходил из подъезда в конкретном интервале времени.

— То есть… меня больше не обвиняют? — подпрыгивает Сурикова.

— А тебя и не обвиняли. Юля, завтра к тебе придет следователь и покажет фотографии, сделанные с камер видеонаблюдения. Они нечеткие и черно-белые, но, возможно, тебе удастся на них кого-нибудь узнать, — вижу, как нервничает Сурикова, потирая ладошки о простыни. — Юля, я буду здесь, с тобой. Ничего не бойся. Он задаст пару вопросов и уйдет. Договорились?

А на вторник намечено первое слушание и даже я, отпетый атеист, молю Бога, чтобы до него следакам удалось что-нибудь дельное нарыть. И как бы паскудно это не звучало, но я рад, что моя Хулиганка сейчас находится под врачебным присмотром и у нее есть официальный отвод, чтобы не присутствовать на слушании и не впитывать в себя следственное дерьмо.

— Ну-у… хорошо. Боже, — моя девочка устало падает на подушку. — Неужели этот кошмар скоро закончится?

Мне не хочется ее огорчать, поэтому упрямо молчу. Этот кошмар будет еще долгим. Уверен, вымотает нам немало сил и нервов, но это другая история. Она закончится, когда-нибудь всё непременно закончится, ну а жизнь, которая бьется внутри моей сильной, смелой, упрямой и такой наивной Хулиганки, — будет продолжаться всем невзгодам назло.