Повинная голова

XIII. Пляска Чингис-Кона

По другую сторону лагуны кокосовые пальмы плантации Джапи склонялись к желтозеленой воде, словно застыв навеки в позе безутешного горя: они напоминали Кону изображения скорбящей Богоматери или плакальщиц античного хора и окружали остров печалью, которая особенно остро ощущалась в предвечерний час. Но Кон давно и бесповоротно вступил в ту фазу исторического сознания, когда взгляд, случайно упавший на трещины в камне, непроизвольно видит в их рисунке карту Вьетнама или всей Азии и уже не может, подняв глаза к луне, не опознать в ней мгновенно лицо Мао Цзэдуна.

Дом, выстроенный швейцарским архитектором и считавшийся самым современным зданием на всем острове, был окружен лужайками с безукоризненно ухоженным газоном — для Таити случай редчайший. Газон начинался от самой лагуны, что было настоящим садоводческим подвигом. Посреди всей этой образцово-показательной зелени сидел в шезлонге элегантный господин с явно спокойной совестью и услаждал свой взор красотой морских далей.

Кон облизнулся. Мерзавец! Думает, удрал на край света и никто его теперь не найдет… Ничего, сейчас узнает, что таким, как он, не уйти от расплаты.

Садовник поливал цветы. Это был некто Мухуу, по прозвищу Попаул, он знал Кона, и у него мгновенно сработал защитный рефлекс, как непроизвольно срабатывал у всех, кто хоть раз имел с Коном дело. Садовник бросил шланг для поливки и кинулся наперерез.

— Что тебе тут надо, да еще в чем мать родила?

— Твой хозяин хочет купить у меня картину.

— Да? Ну, ладно. Только смотри, без глупостей!

Кон направился к своей жертве, упражняясь на ходу в изображении нервных тиков: главное — не переборщить, чтоб выглядело правдоподобно и вызывало сочувствие. Наконец он избрал одновременное подергивание правого плеча, глаза и уголка губ, сопровождавшееся взвизгиванием, похожим на крик мангуста. Именно этот душераздирающий писк и привлек внимание хозяина.

Немец поднял глаза и увидел перед собой нечто вроде гуру из Бенареса, абсолютно голого, облепленного песком и корчащегося в нервных судорогах. Он непроизвольно встал, причем не без некоторой почтительности, безошибочно опознав в этой наготе, судорогах, блуждающем взоре и черной бороде признаки святости.

— Извините, что я вас…

Три крика мангуста, страшный тик, лицо, исказившееся словно от удара электрического тока. В порыве вдохновения Кон решил добавить еще и легкое заикание.

— … что я вас… п-п-п-потревожил…

Кон с облегчением понял, что немец достаточно стар, чтобы хорошо знать историю. Седые волосы, чуткое лицо, слегка печальное, отнюдь не отталкивающее. Кон любил иметь дело с чувствительными натурами. Во-первых, это было выгоднее, во-вторых, ему казалось, что таким образом он сводит счеты с самим собой.

— Мы соседи… Я живу неподалеку, в пещере… Когда я узнал, что вы приехали…

Он на время прекратил корчи — в целях экономии боеприпасов.

— Вы… вы меня помните?

— Мне, право, неловко, но я не…

— Разрешите я напомню, меня зовут Кон, Моисей Кон, сын Лейбы Кона.

— Мартин Грутт, из Мюнхена. Очень приятно.

— Вы меня забыли, — прошептал Кон.

Немец выглядел слегка растерянным. Неудивительно, подумал Кон. Двенадцать тысяч километров на самолете, и кажется, будто все эти ужасы остались где-то в другом мире…

— Мне очень жаль, но… Фамилия как будто знакомая, и все же…

Океан вокруг рифа так хохотал, что Кон испугался, как бы старый сообщник его случайно не выдал.

— Я догадывался, что мое имя ничего вам не скажет, особенно теперь, когда прошло столько лет… И однако… Кон… Может, вы вспомните… «Дневник Анны Франк» и все, что с этим связано… Варшавское гетто… Нет? Вам это ничего не говорит? Хо… Хо… Холокост…

Череда судорог, три взвизга, конвульсивное подергивание плеча и головы… Немецкий попаа стоял, держа под мышкой «Зачарованные острова» Гонсалве. Цезальпинии соединяли над ним ветви с красными цветами, а за остроконечными панданусами бродил по пляжу Океан, мирно перекатывая белые полукружия.

— Когда я узнал, что вы приехали… я сказал себе: Кон, пора. Ты должен явиться… На регистрацию, как положено…

Панический взгляд расширенных глаз… Стремясь к совершенству образа, Кон подумал о Теллере, отце термоядерной бомбы, чтобы по коже побежали мурашки. Но было слишком жарко, пришлось удовольствоваться легкой пеной у рта — в искусстве Кон был за реализм.

— Двадцать пять лет я питался одними бананами, зарылся в землю, как крот… Но сумел продержаться, не дался нацистам… а все мои родные — сестра, отец, мать, братья… все в Освенциме…

Тут Коном овладело что-то вроде пляски святого Витта.

— Освенцим! Освенцим! Освенцим!

Глаза его наполнились таким неописуемым ужасом, что немец увидел в них сразу все шесть миллионов еврейских трупов. Среди цветов слышалось томное воркованье горлиц. На Таити было мало птиц, и Бизьен решил завезти сюда этих чувственных пташек, чьи нежные излияния так хорошо сочетались с представлениями о любви в эдеме.

Немецкий попаа побледнел как смерть. Стоя поодаль, садовник Мухуу наблюдал за ними с поливальным шлангом наготове; он догадывался, что происходит какое-то безобразие, и ждал лишь знака, чтобы вмешаться. Но Кон чувствовал себя в безопасности. Этот пожилой аристократ явно никогда не был нацистом. Поэтому расплачиваться придется именно ему.

Кон повихлял коленом, изобразив неизвестный медицине тик.

— Вы, конечно, спросите: а где обязательная желтая звезда? На это я отвечу: мы здесь в земном раю, и я хожу нагишом. Постановление о евреях предписывает носить желтую звезду на одежде, а не на голом теле. Вы. возможно, возразите, что правила изменились и теперь на голом теле тоже надо носить — в связи с общим прогрессом и еще потому, что Ферми, Эйнштейн, Оппенгеймер и Теллер — все были евреями, но я не знал, клянусь вам, не знал!

Если этот сукин сын с добрым чутким лицом вообразил, будто достаточно заплатить за билет и снять красивую виллу, чтобы укрыться от цивилизации, то он просчитался.

— Все это кончилось, — дрожащим голосом произнес немец, — давно кончилось…

У Кона мелькнула мысль, что этот невинный, чистый человек может отказаться платить, но он тут же устыдил себя за то, что плохо думает о людях.

— Как хорошо, что вы приехали, — воскликнул он. — Я уже не мог больше ждать и бояться, я устал… Двадцать пять лет я жду, что за мной придут…

Из его горла вырвался утробный крик затравленного животного — двуногого разумеется. Он на миг застыл, выпучив глаза, с перекошенным ртом, потом встряхнулся и огляделся по сторонам, словно выйдя из транса.

— Я живу тут рядом, — прошептал он. — Мы соседи… Если вам что-то будет нужно… Кон, Моисей Кон… Я просто хотел поприветствовать вас в земном раю…

Он повернулся и двинулся прочь как сомнамбула.

Меева дожидалась его под пальмами. Он оделся.

— Ну как, Чинги? За сколько он купил твою картину?

— О черт! — взвыл Кон.

Он совершенно забыл про деньги. Так часто случалось, когда им владело подлинное вдохновение. Ладно, наплевать! Может же человек иногда поработать задаром, просто из любви к искусству.