Повинная голова

XXVI. Наш французский китаец

Чонг Фат отказался их обслуживать. Едва заметив их в дверях, бесстрастный житель Востока впал в неистовство, весьма огорчившее Кона, который считал, что в хорошем китайском ресторане должны подавать исключительно национальные блюда. Видеть лицо Чонг Фата, искаженное нервными судорогами, было все равно что вместо заказанной пекинской утки получить макароны по-неаполитански.

— Как, мы больше не признаём друзей?

— Убирайтесь вон! Вы взломали мою кассу и украли выручку! Ваше место в тюрьме! Не смейте больше переступать порог моего заведения!

Кон закрыл глаза. Смешение культур на Таити, несомненно, заслуживало уважения, но его всякий раз разбирал смех, когда он слышал чудовищный корсиканский акцент Чонг Фата.

— Ваш отец украл куда больше у гениального художника, в честь которого вы назвали свою харчевню «Поль Гоген. Настоящая кантонская кухня»!

— Пресвятая дева! — простонал Чонг Фат. — Мой отец месяцами кормил Гогена задаром. Про это везде написано.

— Ваш отец был Иудой, который добился конфискации картин и имущества Гогена за долги.

Лицо Чонг Фата покрылось пурпурной краской, в которую остатки желтизны вносили кое-где оранжевый оттенок. Кон залюбовался своим произведением.

— Отстань от него, Кон, у него дети, — сказала Меева.

— Знаю, — ответил Кон. — Но я вынужден преодолевать себя.

Чонг Фат повернулся и бросился к себе в кабинет.

— Он убьет тебя, — сказала Меева. — Нельзя безнаказанно оскорбить отца китайца. Для них это все равно что оскорбить генерала де Голля. Пошли отсюда!

Но Чонг Фат уже вернулся, потрясая книгой Перрюшо «Жизнь Гогена».

— Если вы найдете здесь хоть одно нелестное упоминание о моем отце, обещаю месяц кормить вас бесплатно!

Похоже, Чонг Фат знал, что говорит. Именно поэтому Бизьен и включил фотографию его кабака в рекламные проспекты с приглашением «отведать китайские кушанья, которыми наслаждался Поль Гоген в своем любимом ресторане». Меню изобиловало любимыми блюдами Гогена. Там значилось барбекю «Поль Гоген», утка с апельсинами «Поль Гоген» и фруктовый салат «Поль Гоген». Имелся даже «китайский буйабес[41] по рецепту Поля Гогена, подаренному им своему ближайшему другу, отцу нынешнего хозяина, господина Чонг Фата-младшего». Рядом красовался автопортрет художника в знаменитом желтом ореоле. Сам виноват.

— Напоминаю вам, господин Кон, — вопил китаец, — что мы находимся на Таити и не нуждаемся в поучениях иностранца без роду и племени, как нам чтить память великих людей и…

Тут из зала донеслась музыка: заиграл ансамбль «Джимми Лин Пяо и веселая троица», исполнявший с большим воодушевлением «Жаворонок, жаворонок»[42].

По какой-то ему самому неясной причине китайцы, распевающие на Таити «Жаворонок, жаворонок» для американцев и скандинавов в ресторане «Поль Гоген. Настоящая кантонская кухня» вывели Кона из себя.

— Вы загадили французскую культуру! — взревел он. — Все в желтый цвет перекрашиваете, скоро ни одного шедевра белого не останется в наших музеях! У Джоконды завтра будут косые глаза. Бюргеры Вермеера в костюмах сиамских жрецов начнут жрать рис палочками! Де Голля произведут в мандарины!

Лицо Чонг Фата сморщилось в нервной гримасе, как мятая тряпка.

— Я не позволю себя оскорблять! Я голлист, причем из самых первых!

— Неудивительно! Чего еще ждать от такого, как вы!

— Я член Бургундского содружества знатоков вина!

— Руки прочь от французских вин, пудинг рисовый!

— Я женат на француженке!

— Они зарятся на наших жен и дочерей!

— Господин Гоген, вы не имеете права являться сюда и скандалить! — завопил Чонг Фат. — Я подам в суд!

Кон замер от восторга. Это было великолепно. Он упивался сладостным сознанием творческой удачи, смаковал художественное совершенство. Услышать, как его величает Гогеном рассвирепевший китаец, было для него высшим признанием, он почувствовал, что наконец достиг зрелости, полностью овладел своим талантом. Он явственно различал где-то рядом веселый хохот своего предшественника, потерпевшего поражение на Таити полвека назад, и этот смех победоносно заглушал «Жаворонка».

У Кона слезы выступили на глазах. Он одержал полную победу, и делать здесь больше было нечего. Он потянул Мееву за руку.

— Пойдем, — сказал он дрожащим от волнения голосом. — Что с него взять, с этого желтого Иуды! Предупреждаю, Чонг Фат: с завтрашнего дня я начну распространять перед вашим рестораном листовки, где будет написано, что я не обедал здесь никогда, а ваш отец конфисковал за какие-то жалкие пятьдесят франков мою кровать. У меня есть документы, подтверждающие это, и я передам их Бенгту Даниельссону, который пишет обо мне книгу. Прощайте.

И он гордо удалился с сигарой в зубах.

Это был один из чудеснейших моментов, когда он и правда уже не знал, кто он на самом деле. Кон победоносно катил по набережной: поднятые на мачтах флаги он расценивал как приветствие, адресованное ему лично, и в ответ по-королевски приподнимал руку. Сидевшая сзади Меева сердилась.

— Зачем ты наживаешь столько врагов, Кон? Для чего? В один прекрасный день тебя зарежут в собственной постели.

— Плевать! Так надо.

— Легко тебе говорить! А если ты отправишься в рай, что будет? Там нельзя даже заниматься любовью!

— Отстань от меня со своими проповедями!