Повинная голова

XXVII. А если это правда?

На террасе «Ваирии», куда они отправились завтракать, они наткнулись на Бизьена, который распекал сидевшего там Ле Гоффа. Директор «Транстропиков» был вне себя. Поверив рекомендации Кона, он нанял Ле Гоффа на роль Христа и «Страстях», инсценированных в Папеэте по образцу Обераммергау в Германии. Уже с неделю или больше Ле Гофф в терновом венце таскался по улицам с крестом на плече и принимал эффектные позы перед камерами туристов.

С девяти до десяти Христос обретался в порту среди рыбаков, с десяти до одиннадцати на рынке, а с одиннадцати до обеда в рабочих кварталах, чтобы продемонстрировать иностранцам, как Франция заботится о трудящихся. Во второй половине дня его отвозили на джипе в глубь острова и оставляли на пути туристических автобусов. Экскурсанты могли видеть из окна высокую белую фигуру, возникавшую то тут, то там среди пальм на холмах земного рая.

В Обераммергау «Страсти» длились три дня, но Бизьен решил всех перещеголять и устроить «Страсти» на постоянной основе. Его проект Диснейленда был еще далек от воплощения, но великий промоутер считал, что надо брать быка за рога и уже сейчас предлагать публике самые лучшие аттракционы, а самые лучшие и самые поучительные — это, естественно, те, что дешевле всего стоят. «Хилтон» на полуострове Таиарапу и казино на Муреа — в рекламных проспектах оно будет называться «Лас-Вегас южных морей» — можно построить, только когда вкладчики убедятся, что на Таити наблюдается отчетливая тенденция к росту туризма. Бизьен уже нашел Адама и Еву и разместил их на холме над Пунаауиа, а на мысе Венюс дважды в день давалось представление «Смерть капитана Кука». Кука съели на Гавайях, но поскольку Гавайи использовали на полную катушку историю Таити, то можно было не стесняться и использовать на Таити историю Гавайев.

Он замыслил представить в виде живых картин всю Библию и, быть может, воспроизвести в миниатюре Святые места. Все это должно было выглядеть в высшей степени достойно и благообразно. Поэтому он пришел в негодование, застукав Христа с кружкой пива на террасе кафе: терновый венец сбился на затылок, крест валялся под столом, и все это в рабочее время. Ему не за это деньги платят.

— Я найму другого Христа, если нечто подобное еще хоть раз повторится! На что это похоже? Если туристы сфотографируют вас в таком виде, нас обвинят в глумлении над чувствами верующих. Я же говорил, что все должно выглядеть достойно. В Диснейленде вас бы уже давно уволили. И бросьте сигарету, боже милосердный!

Ле Гофф сидел насупившись. Ему все меньше и меньше нравилась его роль.

— Имею же я, в конце концов, право выпить пива! Нет, кроме шуток… Я уже оттрубил свои три часа с утра.

— В следующий раз входите с черного хода и просите обслужить вас на кухне!

— С какой стати? Или Христа, по-вашему, нельзя пускать дальше кухни?

— Образ должен выглядеть убедительно. А вы выглядите шутом гороховым.

— Туристы прекрасно знают, что я артист.

— Но вы не можете с крестом и в терновом венце шляться по кабакам! Это даже меня шокирует. Последите за собой! Надо было мне брать верующего, а не прощелыгу-безбожника. А вам, Кон, я еще припомню: это ведь ваша кандидатура.

Кон потешался.

— Я счел, что у него подходящая внешность, вот и все.

— Возможно, однако нужна еще хоть капля профессиональной сознательности. Если нам не удастся создать иллюзию подлинности, американский Диснейленд нас просто раздавит. У них колоссальные средства, которых нет у нас. Ведомство заморских территорий отказало нам в финансировании, в министерстве культуры меня не жалуют, пришлось обращаться к банкирам… Сейчас же подберите с пола крест, Ле Гофф, и убирайтесь отсюда!

— Но у меня тут назначена встреча с подругой!

— Только попробуйте в этом одеянии появиться рядом с вахинэ! Я подам на вас в суд и потребую возмещения убытков, а потом вышлю за оскорбление нравственности. С минуты на минуту прибывают четыре сотни туристов из Бостона. Вы хотите, чтобы они потом рассказывали по всей Америке, что Франция не уважает традиции и ведет пропаганду против древних верований на Таити?

— Ладно, ладно, ухожу. Но все-таки забавно: с тех пор как я стал Христом, все меня поносят и задирают.

— Если б вы играли свою роль достоверно, никто бы вас не трогал.

— Да нет, дело не в этом. Когда люди видят Христа, у них срабатывает рефлекс. Они знают, что надо делать. И набрасываются на меня. Как павловские собаки. Некоторые даже швыряются камнями, а жандармы только хохочут. Капрал Леонтини сказал мне на днях, что их так учили на уроках катехизиса. Я тоже стремлюсь к достоверности, но всему есть предел. Людям столько раз твердили, где мое место, что они в один прекрасный день могут распять меня по-настоящему в своем стремлении к подлинности. Они ведь тут очень верующие. А если я стану сопротивляться и драться, как это воспримут? По идее, я должен безропотно покоряться. Предупреждаю, я буду требовать прибавки к жалованью.

Он встал, допил пиво, поправил терновый венец, взвалил на плечо крест из папье-маше и ушел. Кон, доедавший глазунью из шести яиц, покачал головой.

— Вот что значит работать с любителями. — заметил он.

— Пойдете на его место?

— Нет, внешность не та! У меня самое что ни на есть человеческое лицо, как на раннехристианских иконах. Получится неубедительно. Посмотрите на Иисусов, которые лежат на прилавках, это же оскорбление для веры! Они превратили в какого-то хлюпика самого мужественного и самого подлинного человека за всю историю цивилизации. Им нужен Христос-страстотерпец, козел отпущения, послушный подпевала. Пасхальный агнец. Смиренник. Серая мышка. Символ всепрощения. Тихоня с опущенной головой. А Христос никогда не опускал голову ни перед кем. Он испепелял их взглядом, и они улетучивались. Вот они и придумали изображать его кротким, как ягненок, изнеженным, ручным, послушным, беззащитным. Папе следовало бы вмешаться. Это же просто черт знает что!

Он стукнул кулаком по столу.

— Слушай, Кон, ты опять собрался скандалить? — спросила Меева.

Бизьен смотрел на него с любопытством.

— Не заводитесь. Я уверен, что все эти художники и скульпторы не хотели вас оскорбить.

— Христос не такой, — продолжал возмущаться Кон. — Он непокорный. Он не говорит да. Он говорит нет. Он кричит: нет! нет! Он не соглашается. Он испепеляет!

— А вы что, его лично знаете? — спросил Бизьен.

Кон яростно вытирал хлебом тарелку, словно стирал с лица земли века готического искусства.

— Не обращайте внимания, — сказала Меева. — Для него Христос — это святое. Он такой нетерпимый!

Бизьен задумчиво ковырял в зубах.

— Знаете, Кон, мне иногда кажется, что вы самозванец.

Кон раздавил еще несколько столетий страдания и покорности в своей тарелке и проглотил хлеб. У него зрело сильное желание съездить Бизьену по морде. Он терпеть не мог, когда его понимали.

— Что вы хотите сказать?

— Я начинаю думать, что по натуре вы прекрасный человек… Но почему-то делаете все, чтобы это скрыть.

— Именно так, — согласился Кон. — У меня натура одна из лучших на острове, спросите у Меевы. Вы имеете в виду размеры или запас прочности?

Бизьен рассматривал свою зубочистку.

— Циники, — сказал он, — это, как правило, очень ранимые люди, готовые убить родного отца, лишь бы побороть свою уязвимость.

Кон рыгнул.

Вдали китобойное судно вычерчивало на спокойных полуденных водах вторую линию горизонта, более отчетливую, чем размытая граница между бледной голубизной неба и бледной голубизной Океана. На рейде, на островке Моту-Ута, редкие пальмовые рощицы устремляли вверх длинные ощипанные шеи и зеленые головки с хохолками, а вокруг плавали черные кляксы мазута. Шестьдесят пять лет назад Моту-Ута был излюбленным местом уединения короля Помаре V. Последний повелитель Полинезии часто плавал туда один, на пироге, в мундире адмирала французского флота. Он брал с собой литр рома и Библию, которую переводил на таитянский язык. Как он объяснял своре англиканских пасторов, следивших, чтобы он не вернулся к ложным верованиям предков, он уединялся для размышления. На следующий день за ним посылали пирогу и мертвецки пьяного доставляли его во дворец, забрав из одной руки пустую бутылку и оставив в другой Библию.

Время от времени Кон отправлялся туда, устраивался под пальмами, которые укрывали некогда в своей тени низложенного короля, умершего от цирроза печени, если не души, и там с королевским размахом напивался в память о человеке, в котором Гоген надеялся найти покровителя.

— Кто вы на самом деле, Кон?

Кон заколебался. Он знал Бизьена уже давно, и в изнуряющей полуденной жаре, настойчиво возвращавшей его к самому себе, он вдруг ощутил такую острую потребность в дружбе, что ему стоило колоссальных усилий себя не выдать.

— Вы когда-нибудь слышали о деле Блейка и Девооса?

— Да, что-то припоминаю.

— Блейк и Девоос были выдающимися биологами, оба лауреаты Нобелевской премии. Их тела нашли в машине, упавшей в море с двухсотметровой высоты в Эзе, на Лазурном берегу.

Мое имя ничего вам не скажет, но я был третьим членом, хотя и не столь блестящим, их исследовательской группы в Кембридже.

— А дальше?

— Мы разработали метод, стопроцентно эффективный, иммунизации организма против рака. Увы, нам показалось этого мало. Нам захотелось действительно стать, что называется, благодетелями человечества. Мы решили не публиковать свои результаты. И обратились к великим державам с ультиматумом. Мы оповестили их о своем открытии, способном продлить жизнь миллионам, а в обмен потребовали немедленного разоружения и уничтожения запасов ядерного оружия. В случае отказа мы намеревались сообщить журналистам о том, что найдена вакцина против рака, а правительства не принимают наши условия и готовы обречь человечество на все мыслимые муки, лишь бы не разоружаться. На этот романтический шаг могли пойти только неисправимые идеалисты, безнадежно далекие от реальности. Через пять дней после того, как мы выдвинули свой ультиматум, трупы Блейка и Девооса были обнаружены в запертой матине на дне моря. Их оглушили на моих глазах, пока они ждали меня у обочины: по какой-то фантастической случайности я отошел от машины, чтобы помочиться. Я видел, как потом убийцы столкнули машину в пропасть. С тех пор я скрываюсь. Я изменил внешность и обжег подушечки пальцев, чтобы избавиться от отпечатков, но они все-таки вышли на мой след, не знаю уж как. В Тринидаде меня едва не прикончили. Я спасся чудом. Со дня на день они доберутся до меня и здесь. На этот счет у меня нет никаких сомнений. Ну а пока я, как видите, стараюсь пользоваться жизнью.

— Браво! — сказал Бизьен.

Кон был польщен. Приятно получить похвалу от знатока.

— Очень красиво!

— Правда?

— А с ушами вы ничего не делали?

Кон рассмеялся.

— Обязательно расскажите эту историю туристам и организуйте сбор средств в вашу пользу, — продолжал Бизьен. — В ней есть какая-то доля истины, совершенно необходимая, чтобы придать обману правдоподобие и убедительность. Могу даже определить природу номера, который вы здесь разыгрываете.

Широкая улыбка расцвела на губах «бродяги южных морей» и утонула в бороде.

— Я вас слушаю. Повеселите меня.

— Я уже давно к вам присматриваюсь и пришел к некоторым выводам. Ваш «номер» заключается в том, что вы представляете Человека — напишем его, если вы не против, с заглавной буквы, — который возвращается на место преступления и бродит по местам, бывшим некогда земным раем. Я имею в виду не только Таити… Я даже подозреваю, что этот «номер» отвечает какой-то вашей внутренней потребности. В нем ощущается доля бескорыстия… и подлинности.

Кон приподнял капитанскую фуражку в знак восхищения.

— Люблю, когда меня понимают! — объявил он.

Меева смотрела на них с восторгом. Ее красивое лицо выражало интеллектуальное наслаждение, которое она неизменно испытывала, слушая вещи, абсолютно ей непонятные.

— А не поговорить ли о вас, Бизьен?

Наполеон туризма вздохнул и наморщил лоб, подняв брови так высоко, что они переместились чуть ли не на середину его лысины.

— О, у меня тоже натура творческая, не чуждая стремления к совершенству. В моей судьбе были поистине высокие мгновения. Одно из них я пережил несколько лет назад в Акрополе. Иногда я езжу в разные города и провожу инспекцию, так я оказался и в Афинах. Я сопровождал группу туристов, которые осматривали Парфенон под руководством одного из наших экскурсоводов. Вдруг я заметил, что некая пожилая дама остановилась посреди древнегреческих развалин и указывает куда-то вдаль. «Смотрите, смотрите! — воскликнула она. — Отсюда прекрасно виден «Хилтон»!» И она схватилась за фотоаппарат. Образ этой упоительной женщины, фотографирующей «Хилтон» из Акрополя, стал для меня, пожалуй, путеводной звездой туризма. Вы ведь знаете английское выражение «If you can’t kick them, join them!» Если не можешь их победить, присоединись к ним! Так я и делаю. Я им помогаю. И я не отступлюсь.

Кон встал. Он чувствовал, что они зашли слишком далеко в своих откровенностях и лучше расстаться до того, как наступит момент взаимной неловкости. К тому же он боялся себя выдать. Полуденное солнце почти не оставляло место теням, и все выходило на свет. В такие минуты Кон мог сказать что угодно, даже правду.

— Напомните, пожалуйста, Вердуйе, чтобы он принес мне несколько картин, — попросил он, кладя перед Бизьеном счет, который ему подал официант. — Пуччони сегодня приведет ко мне покупателей, а мне нечего им продавать.

Бизьен удивленно посмотрел на него:

— Как? Вы ничего не знаете?