Правда выше солнца

☤ Глава 10. Справедливости и милосердия жажду!

Афины. Восьмой день месяца таргелиона, шесть часов после восхода. День, полный непростительных, непоправимых ошибок.

Всё пропало.

Семела, единственная, кто мог знать, откуда идёт проклятая алитея, была мертва.

Его надежда была мертва.

Кадмил не умел спасать умирающих, как Локсий и прочие батимские боги: ходить на тот свет, в царство песка и палящего солнца, искать там души, только что покинувшие тело, и возвращать их к жизни. Даже выдуманный Гермес, его тёзка, носивший гордое прозвище Душеводителя, способен был лишь провожать мертвецов в Аид, но никого не выводил обратно.

К тому же, оживлять труп с разрезанным сердцем бессмысленно. Нужна срочная операция, реанимационная биокамера, магические приборы для поддержания жизни и целая куча пневмы, чтобы всё это работало. Нужен специалист не хуже Локсия и команда жрецов под его началом.

Но Локсий – на Батиме, и неизвестно, когда вернётся. А Семела уже истекла кровью и понемногу коченеет.

О, если бы знать, что так выйдет! Кадмил не стал бы тратить время на то, чтобы становиться невидимым, красться по дворцу, проникать в гинекей и разбрасывать там всякую дрянь. А ведь как радовался, что удалось раздобыть детский маленький череп. Повезло: пролетая над кладбищем Керамика, заметил старый заброшенный склеп с обвалившейся, должно быть, от землетрясения крышей. Снизился, заглянул – и был вознаграждён удачной находкой. Ведь эллины испокон века презирают некромагию и чураются приносить в жертву людей (в отличие от тех же лидийцев). Останки ребёнка в царских покоях – свидетельство мрачнейшего злодеяния, которое никогда не забудется. О, как он был рад!

А радоваться времени не было.

Не было времени и разглядывать странную вещицу, найденную рядом с ложем Семелы. Вещица фонила магией так, что почувствовал бы даже обычный человек, и явно служила для каких-то мощных воздействий, но что с того? Можно было бы вернуться за ней потом.

Если бы он только знал, что именно в этот момент дурачок Акрион, поддавшись на уговоры Фимении, выходит на улицу и шагает прямо в руки стражников! Тогда ситуацию ещё можно было спасти. Кадмил бы пулей вылетел в Пирей. Четверть часа лёту, несколько фраз «золотой речью» – и стражники мгновенно переметнулись бы на сторону молодого Пелонида. Акрион с Фименией въехали бы в Афины с почётом, сопровождаемые верным Горгием, двумя его соратниками (ныне покойными) и, конечно, мудрым Гермесом. Дальше всё пошло бы, как запланировано: публичное восстановление в правах Акриона и публичное же порицание Семелы, после чего её ждал бы допрос на нижнем этаже лабораторного комплекса.

А Кадмила ждало бы признание.

Но он опоздал, смерть милосердная, опоздал! Сидел посреди царского гинекея, окружённый черепами, довольный собой, как последний идиот. Вертел в руках занятную магическую штуковину, полагая, что в его распоряжении – всё время, отмеренное великим Кроносом. Ну, или, по крайней мере, часа два-три.

А потом в сумке вдруг ожила волшебная горошина, принявшая сигнал от Ока Аполлона. Кадмил всполошился, сообразив, что Акрион оказался где-то рядом. Стал слушать разговор (Акриона как раз вели в подвал), понял, что дело плохо. Спешно принялся срывать лётный комбинезон, потом целую вечность напяливал тряпки, которые припас для торжественного явления Гермеса.

Затем ему немного повезло: в коридоре наткнулся на Эвнику. Та нахмурилась при виде незнакомца и, судя по всему, хотела звать стражу. «Падчерица Семелы, – вспомнил Кадмил. – Дочь царя от первого брака. Ненавидит мачеху, говорила Акриону, что та – чудовище. Вот кто мне нужен».

– О благородная наследница Ликандра! – торопливо сказал он, поправляя на голове петас. – Се брата твоего наставник божественный, Гермес, посланник Фебов. Бесстрашный Акрион из Лидии убогой, из-за моря задумал умыкнуть отроковицу. («Какую ещё отроковицу? – одёрнул себя с досадой. – Фимении же двадцать три года…»). И замысел исполнен. Я свидетель: Фимения вернулась в отчий дом!

Эвника, оглушённая «золотой речью», качнулась, захлопала ресницами. Однако Кадмил и раньше бывал во дворце с визитами к Ликандру, поэтому царская дочь знала, как себя вести, встретив Гермеса. Тут же совладала с собой – склонилась в полупоклоне, воздев руки, и без запинки произнесла слова подобающего в таких случаях гимна:

Славься, о Долий, Крониона сын,

Рожденный блистательной Майей!

Благостный вестник богов, утешитель скорбей,

Несущий отраду сердцам!

– Да-да, я тебя тоже рад видеть, – кивнул Кадмил. – Так, на чём… А, да. Но горе, горе! Сердцем взгляд метни! В узилище подземном терпит муку Акрион. Коварная Семела его пленила. Собирай мужей, афинян благонравных, пусть видят, что замыслила царица. Ехидна ядовитая – не мать ей имя! А прежде погляди сюда и ужаснись. Здесь ведовства гнездо, которому прозванье – алитея.

И он распахнул дверь в покои Семелы. Эвника несколько мгновений безмолвно осматривала комнату, окидывая взглядом дохлых крыс, черепа, горелые кости, волшебных кукол, и далее по кругу. Потом сглотнула и деловито осведомилась:

– Сколько у нас времени?

– Мало, – честно ответил Кадмил.

– Советники сейчас как раз заседают в перистиле, – сказала она. – Позову, чтобы они это увидели. Я мигом.

И, подобрав подол, резво побежала вон. На выходе обернулась, крикнула:

– Я верно поняла? Фимения здесь, у брата всё получилось?

– Здесь, здесь, – откликнулся Кадмил. – Давай шевелись, Пелонида.

Эвника исчезла. «Смышлёная девка, – подумал Кадмил. – Не то что сестра…» Он вдавил в ухо горошину, прислушался. Акрион тихо читал литанию Аполлону. Ему вроде бы ничего не угрожало.

И тогда настало время второй ошибки. Кадмил счёл, что может потратить ещё четверть часа, чтобы вместе с Эвникой проводить советников в изгаженный гинекей и «золотой речью» усилить их впечатление от увиденного. Так и сделал; и вышло весьма недурно. Один из почтенных старцев выблевал весь завтрак на сандалии, другой закатился в обморок, третий принялся заикаться. «Вот вам алитея! – восклицал Кадмил. – Тёмным, мрачным силам прислуживает та, что поклоняться богам удумала неправедно!» Эвника кликнула Горгия с парочкой его молодцев, велела без лишних вопросов идти в подвал, и Кадмил, страшно довольный произведенным эффектом, повёл всех выручать героя. Которому, как он всё ещё думал, ничего не угрожало.

О, да! Конечно, Акриону ничего не угрожало! Под угрозой была Семела. Когда Кадмил спускался по лестнице, горошина в ухе начала передавать сопровождавшие бойню жуткие звуки. Кадмил запаниковал и, чтобы подстегнуть советников со стражей, выкрикнул: «Да с гневом гнев завяжет бой!» Все переполошились, принялись толкаться на узкой лестнице, мешая друг другу. В итоге спуск, наоборот, замедлился. Бестолковая суматоха продолжалась вплоть до того момента, как открылась дверь, и в свете факела они увидели мёртвую царицу. Валявшуюся под этой растреклятой статуей, чтоб на неё тыщу лет голуби гадили.

Жалкий кретин! Локсий был прав, прав, прав! Стоило прежде всего хватать Семелу и лететь с ней на Парнис. Как теперь быть? Хорош Гермес-ловкач, ничего не скажешь. Смерть на меня, смерть на мой план, смерть на весь род Пелонидов и на неуклюжую бегунью Семелу. Впрочем, последнее как раз уже и так исполнилось.

Одно утешение: умница Эвника сама догадалась, что от неё требуется. Какая речь! Как умеет чувствовать публику! Если бы по эллинским законам женщинам не запрещалось ораторствовать, он бы сам взял её в ученицы.

Конечно, выступление перед кучкой советников – это совсем не то, что планировал Кадмил. Он думал собрать полную агору, ославить Семелу на все Афины, чтобы по Элладе мигом разошёлся слушок: царица-то ведьма, загубила нашего Ликандра ненаглядного, и алитею придумала, чтобы народ извести… Впрочем, это ещё успеется.

А вот что не успеется никогда – так это узнать у покойницы, кто же на самом деле придумал ритуалы. Те самые, от которых пневма может вовсе иссякнуть.

Значит, сколько ни порочь Семелу, сколько ни подогревай слухи о её ведьмовстве, всё равно кто-то будет распространять в народе алитею. Настоящий создатель разрушительных практик. И он не остановится.

Всё пропало.

Разве что…

Разве что странная вещица, найденная у царского ложа, действительно важна так, как кажется Кадмилу. Чутьё, чутьё! Он всегда доверял интуиции.

Поэтому требовалось спешно лететь в лабораторию.

А царским детям – верней, сиротам – предстояло готовиться к торжественной церемонии.

В конце концов, поводов для торжества было предостаточно.

Все дневные события – от полёта над кладбищем до сцены в подвале над телом мёртвой Семелы – заново пронеслись в уме Кадмила, пока он надевал лётную экипировку.

– Мне надо отлучиться до вечера, – сказал он Акриону, сидевшему у стены, прямо на полу. – Убедительно прошу, не наделай глупостей, пока меня нет. Лучше вообще ничего не делай. Поболтайте с Эвникой и Фименией, у вас наверняка найдутся темы для разговоров. Воспоминания детства и так далее.

– Фимения не настроена болтать, – сказал Акрион хмуро. – И я, признаться, тоже. И с Эвникой мы уже поговорили…

Они были в башне, в комнате с балконом, недалеко от покоев Ликандра. Другого укромного места не нашлось: все носились, как угорелые, Эвника гоняла рабов и стражников, готовясь к вечернему действу, и дворец кипел жизнью, как муравейник, на который уселась свинья.

– Ну, Фимения понятно, – пропыхтел Кадмил, затягивая ремни на лодыжках, – она хотя бы помнит мать. А ты-то чего? У тебя ведь есть приёмные родители, нормальные люди. Что ты Семеле, что тебе Семела?

Акрион скривил лицо, будто задел незажившую рану.

– Я тоже многое вспомнил, – выговорил он с трудом. – Многое. И кроме того, она…

Кадмил проверил, надёжно ли сидят зарядные кристаллы в гнёздах.

– Смелей, – подбодрил он. – Не томи.

Акрион тяжело вздохнул.

– Мать не дала понять напрямик, что хочет моей смерти, – пробормотал он. – Даже когда уходила, сказала стражам: «сами знаете, что делать». Что, если они не должны были меня убить? Что, если она просто хотела…

Он не закончил и с мольбой взглянул на Кадмила. Глаза, обычно светлые, потемнели от волнения.

Кадмил поднял увесистую, потяжелевшую сумку.

– Меньше сомнений, герой, – посоветовал он. – Стражники уже загодя знали, что им делать. Выходит, она заранее решила твою судьбу.

– Зачем тогда говорила со мной? Зачем велела всем выйти? – простонал Акрион.

Кадмил взял его за плечо и крепко встряхнул. Так трясут дерево, чтобы попадали плоды.

– Да собиралась только поглядеть на тебя из любопытства! – прорычал он. – Интересно, видишь ли, стало узнать, каким вырос сынок. Прежде чем… Ну, не знаю, что можно поручить троим стражникам. Наверное, должны были накрыть стол, надеть тебе на башку лавровый веночек и пригласить танцовщиц. Сам-то как думаешь?

Акрион кивнул – но без согласия, из одного только уважения к божьему посланнику.

– Может, она хотела меня использовать в своих ритуалах, – сказал он убито. – В обрядах алитеи…

– Очень возможно, – сказал Кадмил, значительно качая головой. – Алитея – зло, которое захватило её натуру без остатка. Как знать, как знать…

Акрион понурился. Кадмил вздохнул:

– Всё, мне пора. Веди себя хорошо и готовься к вечерней церемонии. Сегодня у тебя большой день.

Он вышел на балкон и хотел было лететь, но вспомнил о вопросе, который всю прошлую ночь не давал ему покоя.

– Кстати, а как Эвника проведала, что Фимения стала жрицей в Эфесе? Она тебе не успела сказать?

Акрион повёл подбородком.

– Успела, – ответил он. – У Эвники есть вольноотпущенница, старуха Мидана. Она родом из Эфеса, ходит за Эвникой с детства, очень её любит. Пять лет назад сестра разрешила ей повидать родину. Мидана попала на праздник урожая, это вроде наших Элевсин. Горожане плясали вокруг храма, она плясала со всеми. Потом к ним вышла верховная жрица Артемиды. И Мидана её узнала.

– И вернувшись, рассказала госпоже, – кивнул Кадмил. – Да, побольше бы таких слуг… Ладно, мне пора.

Он влез на перила. Сосредоточился, вызвал к жизни парцелы.

– Без меня не начинайте! – крикнул.

Взмыл в воздух, оставив внизу Акриона, Эвнику, труп Семелы, дворец. Казалось, все трудности тоже оставались на земле, когда он вот так летел, свободный, выше птиц, под самыми облаками, чувствуя, как воздух полощет ткань комбинезона. Конечно, впечатление было обманчивым. Но крайне приятным.

До Парниса долетел быстро: попутный ветер помог. С лётной площадки, не переодеваясь, зашагал в лабораторию. К техникам. К Мелите.

– Детка, – сказал Кадмил, входя в её мастерскую, – есть нечто очень важное и очень-очень срочное. Бросай всё, что у тебя там сейчас есть, оно неважное и несрочное. Помоги мне.

Парнис, как обычно, был залит светом. В огромных окнах синело незабудковое небо. На столе перед Мелитой стояло какое-то распотрошённое устройство – вроде бы, стабилизатор магического барьера. Вился дымок, пахло канифолью. Кадмил вытащил из сумки то, что принёс, и поставил рядом со стабилизатором.

Мелита отложила паяльник и сладко потянулась.

– Что за штуковина? – спросила она с улыбкой. – Такое впечатление, что на свалке выкопали... Фу, а фонит-то как!

Она непроизвольно прикрыла живот, защищая то, что внутри. Хотя ежедневно работала с приборами, которые излучали куда больше магии.

– Вот и мне интересно, что это, – сказал Кадмил. – Нашёл у царицы в опочивальне. Подозрительная вещица и гадостная…

– В опочивальне?! – изогнув брови, Мелита одёрнула экзомис. – Значит, тебе не помешало, что у неё шея в бородавках, а груди болтаются до пояса?

– Я бы подкинул черепа к ней в сортир, – сдержанно сказал Кадмил, – но в опочивальне больше места.

– Доверься мужчине – порадуешь врагов, – горестно покачала головой Мелита и склонилась над странной находкой.

На бронзовой треноге высотой в локоть крепились одна над другой три чаши. Нижняя, чёрная от сажи, со следами пепла на дне, явно служила, чтобы разводить огонь. Размером она была с килик для вина. Выше располагалась вторая ёмкость, чуть меньше первой, со множеством отверстий. Внутреннюю поверхность её покрывал налёт, оставлявший на пальцах отвратительные жирные следы. Венчала конструкцию самая маленькая чаша, не более пригоршни в объёме. Снаружи она была покрыта орнаментом, сюжет которого смутил бы даже вакханку. Особенно выделялась одна крупная деталь – символика, можно сказать, бросалась в глаза. Изнутри к стенкам присохло бурое вязкое месиво, источавшее запах тухлятины.

– Не знаю, что тут варили, – сказал Кадмил, – но ингредиентов было немало. Явно добавляли кровь. И гиппоманес – конями смердит. И ещё что-то животного происхождения. Вон, шерстинки: может, крысиная шкура? А посередине клали какую-то смолу или мастику, чтобы огонь её нагревал отдельно от смеси.

– Гиппоманес? Что это?

– Вещество, получаемое из околоплодного пузыря кобылы, – любезно пояснил Кадмил.

– О-о-о… Постой-ка, я недавно… Да! Есть!

Она подпрыгнула на стуле, хлопнула в ладоши.

– Фавий! Такой хилый, прыщавый, из аналитиков – помнишь его?

– Допустим, – осторожно сказал Кадмил.

– Да ты должен помнить, он недавно хотел бежать домой, но напоролся на барьер… У него тогда же устроили обыск и нашли связной аппарат. Передатчик. Он сам сделал, болтал по ночам с каким-то приятелем из Афин. И знаешь что?

Она подбоченилась и победно взглянула на Кадмила.

– Этот Фавий спёр на кухне лошадиные потроха! Теперь понятно, зачем.

– На кухне разделывали лошадь? – удивился Кадмил. – Откуда у нас беременная лошадь?

– А откуда у нас беременные жрицы? – усмехнулась Мелита. – Ладно, шучу. Словом, теперь я понимаю, что, ему, скорей всего, нужен был этот… Гиппоманес. Для передатчика, видимо.

– Он что, не мог собрать нормальный прибор? – поморщился Кадмил. – Без народных методов?

Мелита энергично пожала плечами:

– Наверное, не хотел воровать детали. Боялся, что я недосчитаюсь и подниму тревогу. Кстати, что-то его уже дня три нигде не видно. Не сбежал ли?

– Кто знает, – протянул Кадмил задумчиво. Мелита редко говорила о доме и о жизни, которую вела до того, как попала в лабораторный комплекс. А если и говорила, то в весьма резком тоне. Пятнадцати лет от роду она по воле родителей угодила в дельфийский храм: старой пифии требовались помощницы, которым со временем суждено было занять её место. Вдоволь надышавшись ядовитыми испарениями в пещере оракула, Мелита была рада-радёшенька принять приглашение Кадмила на Парнис. Здесь она с удовольствием обучалась батимским технологиям, возилась с машинами. Можно сказать, обрела призвание. И презирала всех, кто хотел бежать из комплекса.

Кадмил щёлкнул по бронзовой лапе треноги, выполненной в виде человеческой ступни:

– Значит, гиппоманес нужен для дальней связи. Кровь – понятно, для чего: настройка на оператора и катализатор действия. А что могли класть здесь, посередине? Что-то маслянистое. По запаху похоже на маковое молоко.

– Скорей всего, так и есть, – Мелита принюхалась. – Фавий признался, что болтал с приятелем во сне. Наверное, внутри второй чаши нагревали состав для погружения в транс. Сонное зелье.

– Нацедил крови с гиппоманесом, положил снотворное, запалил – и на боковую, – Кадмил потёр ладони. – А крысиная кожа – чтобы сдерживать реакцию и не отъехать в Аид. Неплохо. Выходит, Семела с кем-то связывалась… Вот бы узнать, с кем.

Мелита задумчиво потёрла указательным пальцем о большой. Прищурилась, глядя в окно.

– Знаешь, а ведь можно отследить канал, – проговорила она. – Ну, не сам канал, а его азимут.

Кадмил почувствовал, что готов взлететь без помощи парцел.

– То есть, ты сможешь сказать, в каком направлении шла связь?

– Примерно, – Мелита порывисто поднялась, со скрипом отодвинув стул. Подошла к стеллажу с приборами у двери. – Да где же он… Когда надо, всегда куда-то девается… Ага!

Вернулась довольная, с зеркально отполированным шаром на витом шнурке.

– Детектор, – сообщила она. – Сейчас гудеть будет.

Привстав от нетерпения на цыпочки, опираясь свободной рукой на стол, она принялась водить прибором вокруг треноги. Шар осветился изнутри, послышался тихий гул. Мелита закусила губу, между бровей легла складка: шар медленно плыл по кругу, подрагивая на шнурке. Кадмил ждал, боясь дышать.

– Вот! – она застыла, склонившись над треногой. Волосы падали на лицо. – Здесь! Видишь? Он аж дёргается! Уф, тяжело…

Шар едва заметно покачивался. Гул слышался чуть громче прежнего. Кадмил взял со стола паяльник и нацарапал жалом метку на боку чаши. Мелита с облегчением выдохнула и отложила детектор. Снова огладила чуть дрожащими руками живот – движением быстрым, но заботливым. Словно богач на шумном рынке, который проверяет, не достался ли ворам спрятанный кошель.

– Так, – сказал Кадмил. – Значит, с этой стороны сигнал мощнее всего?

Мелита сдула со щеки непослушный локон.

– Не сам сигнал, а его след. Вспомни, как эта штуковина стояла, – посоветовала она. – Там, где ты её нашел. В опочивальне.

Кадмил зажмурился, восстанавливая в памяти положение кровати в комнате гинекея. Тренога нашлась у изголовья. Торчала она там довольно давно: на полу остались зеленоватые следы от бронзы. Внимание Кадмила привлекла именно та самая заметная деталь орнамента на верхней чаше. Потому что деталь эта во всех своих анатомических подробностях была повёрнута к ложу Семелы. Значит, если учесть, что ложе стоит напротив окна, а окна в гинекее обращены к югу, то…

Он открыл глаза, взял треногу и подошёл к окну. Повертел прибор так и этак. Сомнений нет: если воссоздать изначальное положение, то метка, оставленная паяльником, будет смотреть прямо на восток.

– Смерть и дерьмо, – выдохнул Кадмил.

– Чего случилось? – Мелита убрала волосы со лба, покрытого жемчужинками пота.

– Семела связывалась с кем-то, кто находился к востоку от Афин, – торжествующе произнёс Кадмил. – А что у нас к востоку от Афин? А?

Мелита склонила голову набок.

– Море? – предположила она. – Острова?

– Не только море, – кивнул Кадмил, ухмыляясь. – Дальше, любовь моя, дальше! Острова не в счёт, там только горы и дикие козлы.

– Дальше? За морем? Лидия. Эфес.

– Вот! – заорал Кадмил так, что она вздрогнула. – Эфес! Ну конечно! Артемида, мать её, Эфесская! И храм Артемиды с лабораторией!

– Орсилора? – нахмурилась Мелита. – Думаешь, царица Семела вела беседы с самой владычицей Лидии?

– Не иначе. Всё сходится! Локсий часто говорил, что Орсилора зарится на его территории. Да и характер у неё, сама знаешь какой.

– Ну, я её видела-то пару раз в жизни, – Мелита хмыкнула. – Она мне показалась довольно милой.

– Зато я её вижу постоянно. Истеричная вздорная баба. С неё станется изобрести разрушительные практики, только чтобы ослабить Элладу. И прибрать к рукам владения Локсия. А помогала ей в этом Семела. О, пневма благая, как же всё сходится!

Он уронил треногу на пол и заключил Мелиту в объятия.

– Смотри-ка, нежности какие, – упёрлась та ладошками ему в грудь. – Царица, значит, уже не в счёт? Это потому, что Орсилоре помогает, или просто разлюбил?

Кадмил принуждённо рассмеялся.

– Царица мертва, детка, – сказал он с неохотой. – Царица мертва.

– Да ладно! – ахнула Мелита. – Бедный царь, вот переживает, поди!

– И царь мёртв. Уже три дня.

– И царь тоже?! Что ж делается-то. Это… – она понизила голос. – Это Локсий велел их… ну, того?

– Нет-нет, – поспешно сказал Кадмил. – Локсий тут ни при чём. И вот что: если он вернётся, не надо ему говорить, что царица померла, хорошо? И про эту жаровню тоже. Вообще ничего не рассказывай.

– Когда бы я рассказала-то, – возразила Мелита, кладя голову Кадмилу на плечо. – Он в мастерские почти не заходит. Да и чего ему со мной разговаривать. Мы, смертные – богам игрушки…

– Очень красивые игрушки, – проворковал Кадмил, на ощупь развязывая пояс экзомиса. – И очень смышлёные.

– Ладно, – улыбнулась она. – Ладно…

Через час он на полной скорости летел в Афины.

Конечно, это была Орсилора. Эх, кабы знать наперёд! Ведь только накануне сидел на крыше её храма. Теперь придётся туда возвращаться. Что ж, неплохой повод лишний раз поглядеть на признанное чудо света. Да, если бы только люди знали, что творится в подземном бункере рядом со святилищем Артемиды, они бы расширили свой скучный список чудес.

Похоже, именно там, в лабораториях Орсилоры, и родилась алитея. В самом деле: для того, чтобы разработать практики, которые позволяют контролировать пневму в людских телах, необходимо знать, что такое пневма, и зачем она нужна. Иметь представление о том, как человеческая жизненная энергия уходит через храмовые алтари к лабораториям богов. Владеть технологиями, основанными на пневме. Обладать такими познаниями в медицине и магии, которые современные люди не могут даже вообразить.

Словом, нужно быть богом. Могущественным пришельцем с Батима.

О, если бы всё делать в открытую! Если бы Локсий не был таким упрямцем и перестраховщиком, которому везде мерещится опасность заговора и бунта! Взять, к примеру, Хальдер Прекрасную, владычицу гэлтахов. Подданные знают, что отдают пневму богине. А богиня лучше подданных знает, что делать с пневмой. Если какой-нибудь глупец в этом усомнится и перестанет ходить в храм, глупца сожгут. Вместе со всей его деревней, чтобы неповадно было. Простая, легко приводимая в действие схема, а главное – отлично работает.

Вот только Хальдер строит для гэлтахов школы с монастырями, и монахи в монастырях изучают техническую магию. А Локсий не строит для эллинов ничего, и все земные разработки уходят на Батим.

Возможно, начальству виднее. Возможно, афиняне и впрямь не обрадуются, если им сказать: знаете, дети Эллады, вот вы поклоняетесь Аполлону, а он не совсем Аполлон, он просто очень талантливый учёный из другого мира, которому нужна ваша жизненная сила. Так что вы, пожалуйста, ходите в храмы и припадайте к алтарям. Меняться будем, как всегда, честно: вы нам – пневму, мы вам – четверть часа блаженства и час слабости во всём теле. И перестаньте баловаться сомнительными практиками. А то у нас на Парнисе вычислители работать не будут…

Да, может выйти неловко. Причём, если толпа придёт штурмовать лабораторию, то отстреливаться будет нечем, поскольку энергия для жезлов тоже берётся из людской пневмы. Нет пневмы – нет зарядов. Локсий-то уйдёт на Батим, он может шагать между мирами. А куда деваться нам с Мелитой?

Вытянувшись, как стрела, Кадмил подлетал к Афинам. Летел, понимая, что опаздывает. Для церемонии, наверное, уже всё готово. Эвника затвердила слова речи. Акрион переоделся в парадный хламис. Фимению утешили и объяснили, что нужно сказать.

Кстати, о Фимении. Надо будет потом задать ей пару вопросов. Орсилора, в отличие от Локсия, не посвящает в свои тайны жрецов, но Фимения-то не простая жрица, а верховная. К тому же, она несколько лет, фактически, не выходила из храма. Могла чисто случайно услышать или увидеть что-нибудь важное. Связанное с алитеей. И – Семела! Царица могла связываться во сне не только с богиней, но и с дочерью. А где Семела – там заговор.

Впрочем, это потом, потом. Сейчас главное – церемония. И она пройдёт, как задумано. Должно же хоть что-то, наконец, пройти, как задумано!

«Ну, а завтра, – думал Кадмил, пролетая над Ахарнскими воротами, – снова отправлюсь в Лидию. Найду способ пробраться в эфесскую лабораторию. Стану невидимым, разведаю, что успею. И обязательно спрячу по углам дюжину крошечных машинок. Тех, новеньких, которые записывают звуки. А потом, через три дня вернусь и заберу их. Среди всего, что запишут эти малютки, обязательно найдутся улики. Доказательства того, что Орсилора причастна к нашим бедам».

Проще было бы, конечно, спрятать в лаборатории Орсилоры не записывающие устройства, а передатчики. Вот только наша божественная соседка почувствует сигнал такой мощности в два счёта. И отследит азимут так же, как это сделала Мелита. Так что придётся рисковать шкурой ещё раз, когда придётся забирать эти штуковины.

Опасно? Да, опасно.

Но пойти на доклад к Локсию и признаться, что провалил расследование? Сказать, что подозреваемая мертва? Предъявить в качестве главной зацепки перепачканную тухлой кровью жаровню?

Немыслимо.

К тому же, если Кадмил прав, то назревает серьёзный политический скандал. Правительница соседней страны посягает на энергетические ресурсы Эллады. Причём делает это таким способом, который ставит под угрозу власть богов на всей Земле. Что, если алитея распространится, как чума, по соседним странам? Что, если люди узнают правду и просто перестанут отдавать пришельцам жизненную силу? Даже Хальдер не сможет никого сжечь, если у неё не останется пневмы.

Словом, надо действовать быстро и осторожно. Локсий вернётся через три дня. Времени хватит. Не может не хватить.

– Да буду я к себе милостив, – пробормотал Кадмил, снижаясь над дворцом.

Никем не замеченный, он приземлился на балконе Ликандровой башни. Сорвал с плеч сумку, вытряхнул свёрнутый руками Мелиты хитон и багряный плащ – вот теперь самое время для роскоши! Переоблачился, зашнуровал таларии, нахлобучил любимый петас – на удачу.

Что ещё? А, да, едва не забыл. Какое же божественное явление без молний? Он нашарил на дне сумки короткий боевой жезл, увенчанный бронзовыми фигурками сплетённых змей. Его собственный, личный жезл. Вот теперь всё готово. Что ж, вперёд.

Они ждали в дворцовом перистиле. Двадцать советников ёрзали на складных стульчиках, обмахивались подолами гиматиев, тщетно силясь развеять послеполуденную жару. Стражники, неподвижные, словно древние куросы, стояли караулом – в броне, в начищенных шлемах, с копьями и при мечах. В глубине двора зеленел лавровыми ветвями наспех сооружённый навес, деревянная стоя. Под навесом, в душной безотрадной полутени изнывал Горгий: то и дело приподнимал шлем, смахивал с лысины пот, отдувался, тряся бородой. Он стоял, прислонясь к свежеструганной опоре, боком к троим виновникам торжества, которые сидели в креслах, принесённых из царских покоев.

Справа была Эвника. Волосы уложены в причёску, похожую на капитель храмовой колонны, заколоты тирренским золотым гребнем. Пеплос – нарядный, пурпурный – подпоясан шёлковым поясом с кистями. Лицо накрашено густо, ярко, брови подведены сурьмой. В ушах качаются серьги… Да, верно, это серьги Семелы, крошечные, свернувшиеся кольцами ящерки. Эвника сидела свободно, облокотившись на ручку кресла, глядя на носки сандалий. В руке она держала оливковую ветвь, которой вяло помахивала перед собой, прогоняя одуревших от солнца мух.

Слева усадили Фимению. Кудри её были собраны тяжёлым обручем из электрума и, будто смоляной водопад, ниспадали с макушки на спину, укрытую ярко-зеленой праздничной тканью. Лицо хранило отрешённое, как у египетской статуи, выражение. Уголки бледных губ едва заметно тянулись вверх, но взгляд, неподвижный и тяжёлый, стремился куда-то страшно далеко, будто бы искал того, кого больше не найти в этом мире. Кадмил почувствовал неловкое душевное движение. Жаль Пелониду. В отличие от Акриона, Фимения хорошо помнила Семелу; и, в отличие от Эвники, любила её. Готовилась, должно быть, уже встретиться с матерью после стольких лет разлуки, но – подвал, клинок, статуя. Не позавидуешь.

Между сестёр сидел Акрион. С выпрямленной спиной, крепко держась за подлокотники, будто кресло было не кресло, а колесница, готовая рвануться вскачь. Волосы ему уложили не хуже, чем сёстрам, смазали маслом, украсили свежим венком. Белоснежный хламис скрепляла серебряная застёжка. Из-под левого плеча виднелась рукоять волшебного ксифоса. На груди, поверх одежды сверкало золотом всезнающее Око. Акрион хмурился, собирал лоб морщинами, ступня безотчётно притоптывала по деревянному помосту.

За его спиной маячили три девушки, вооружённые музыкальными инструментами. Одна вертела в руках двойную флейту-авлос, другая рассеянно начищала подолом шёлковой накидки крошечные медные кимвалы. Третья, кифаристка, от нечего делать тенькала струнами, настраивая инструмент.

Все ждали бога.

И бог явился.

Сперва в небе ударила молния. Была она бледной при свете дня, и гром вышел нестрашный, приглушённый. Но на земле все встрепенулись и задрали головы, высматривая долгожданного Гермеса. Послышались возгласы, кто-то ахнул. Советники, как по команде, поднялись со стульев.

Кадмил, раскинув руки, держа на отлёте жезл, спускался с небес. Он ещё пару раз нажал клавишу, спрятанную в рукояти оружия, заставляя разряды с треском ветвиться в воздухе. Без костюма полёт выходил медленным и величавым – в самый раз для торжественного появления. Стоял штиль, и полы багряного плаща под весом вшитых в подол грузиков спадали неподвижно, будто высеченные из мрамора.

Акрион тоже поднялся с кресла. Протянул руки, помог встать сёстрам. Фимения при виде Кадмила улыбнулась ему просто и печально – как старому другу, который без слов поймёт, что творится на душе. Эвника же, не отрываясь, смотрела на Кадмила широко распахнутыми глазами. Словно на спасителя.

Ноги коснулись земли точно в центре перистиля. Актёрским плавным движением Кадмил заткнул жезл за пояс, вскинул ладонь в приветствии:

– Радуйтесь, афиняне! Гермес, небесный глашатай, к вам прибыл!

Шорох богатых одежд, общий вздох. Советники, стражники, Горгий, Акрион, Эвника, Фимения – все воздели руки. Музыкантши подхватили инструменты, полилась мелодия, такая нежная, что кажется, источала благоухание. Кадмил сдвинул петас на затылок, поманил к себе царских детей.

Те приблизились. Акрион шагал неловко, заметно волнуясь: тяготился величием момента. Эвника не шла – плыла, бёдра колыхались с обольстительной скромностью. Она улыбалась светлой улыбкой, свойственной человеку, у которого исполнилась самая сладкая мечта. Фимения выступала неторопливо, и во всей её фигуре читалась та неповторимая смесь достоинства и смирения, которую с годами приобретает любой жрец высокого сана.

– Празднуем днесь возвращенье сирот в отчий дом! – воскликнул Кадмил, поворачиваясь к советникам. – Вот Фимения славная. Чудом её Аполлон всеблагой от огненной смерти избавил, а доблестный брат, Акрион, из лидийского вызволил плена. Эвника, достойная дева! Признала ли сердцем сестру? Сомнения нет ли в тебе, Фимению ты Пелонидой готова назвать?

– Я готова! – громко, в тон отозвалась Эвника. – Она мне сестра!

Кадмил мысленно хлопнул в ладоши. Сейчас он просто говорил стихами, не используя «золотую речь». Эвника прониклась настроем и сумела подхватить.

– Диво, о диво, – продолжал он, обращаясь по-прежнему к советникам. – Неизъяснимая радость, сплелись после долгой разлуки объятья родства! Взгляните, о мудрые, юноша здесь перед вами, бесстрашный и стойкий. Чарами мрачными был околдован, забыл он родительский дом, отца благородного, милых сестёр. Ныне заклятье развеялось, память вернулась к нему.

Он вынул из-за пояса жезл, направил на Акриона.

– Перед людьми и богами свидетелем буду! Вот царский сын, вот законный наследник Ликандра, потомок Пелона. Должен он править Элладой, словам Аполлона послушный. Сёстры счастливые, брата признайте ж родного!

– Признала! – откликнулась Эвника. Нашла руку Фимении.

– Признала! – повторила та, словно эхо: голоса сестёр звучали схоже, как пение двух соседних струн кифары.

Советники негромко, одобрительно зашумели. Кто-то выкрикнул невпопад: «Эвое!»

«Вот и чудно, – подумал Кадмил. – Хоть здесь удалось навести порядок». Он дал парцелам поднять себя в воздух. Завис над стоей, подняв руку с жезлом.

– Высшая воля исполнилась! – вскричал он. – Да будет царём Акрион!

Сверкнула молния, ахнул звук разряда. Советники закричали вразнобой: «Славься, Гермес!» «Душеводитель, радуйся!» «Акрион! Акрион!» «Эвге!» «Царю Пелониду слава!»

«Всё, – Кадмил перевёл дух. – Теперь в башню, переодеться, и можно возвращаться в лабораторию. Эфес ждёт…»

– Стойте! – крикнул кто-то. – Выслушайте! Стойте!

Советники смешались, принялись вертеть головам в поисках того, кто посмел прервать веселье. Музыка рассыпалась и смолкла.

Близ входа в перистиль, под низкой аркой стоял человек в простом сером гиматии. Бритая голова, свёрнутый набок нос, запавшие глаза на загорелом простом лице. К нему подбежали стражники, схватили за плечи, но человек не делал попыток вырваться.

У Кадмила от дурного предчувствия заныли зубы. Он опустился на землю, перехватил ловчее жезл.

– Кто ты? – спросил он властно. – Как смеешь помехою быть торжеству?

– Я свидетель преступления, – ответил тот. – Акрион Пелонид – убийца. Он зарезал царя Ликандра три ночи назад. И я это видел.

Поднялся гвалт. Все разом завопили, кто-то силился прорваться к человеку в сером гиматии, стражники, пытаясь быть деликатными, отпихивали чрезмерно ретивых, тоже кричали… Кадмил из всех сил стиснул рукоять жезла. «Застрелю, – подумал он. – Как паршивого пса, застрелю. Потом «золотой речью» шарахну всех этих старикашек, чтобы мозги из ушей вытекли, чтобы забыли, как их звать, чтобы помнили только одно: Акрион – царский сын и царь Эллады. И всё будет снова в порядке»… Он поднял жезл и прицелился, чтобы испепелить жертву, но тут послышался возглас Акриона:

– Это правда!

Кадмил дёрнулся всем телом. Оглянулся.

Фимения смотрела на Акриона, ломая руки. Эвника комкала в ладони пучок оливковых листьев, оборванных с ветки, лицо её было острым и некрасивым, и она тоже смотрела на Акриона, щурясь, как против сильного морского ветра. Акрион же глядел спокойно, только грудь вздымалась часто, словно он только что трижды обежал вокруг палестры.

«Молчи, – мысленно взмолился Кадмил, – ради пневмы, молчи, остолоп!»

– Это правда, – повторил Акрион. – Приведите его сюда, пусть расскажет, что видел.

Советники расступились. Стражники провели человека в сером гиматии по перистилю, толкнули наземь. Тот, потеряв равновесие, упал на колени. Обритое темя оказалось прямо под прицелом змеиных голов, венчавших жезл в опущенной руке Кадмила.

– Назови себя, – потребовал Кадмил, отчаянно борясь с желанием нажать на спусковую клавишу.

– Я знаю, кто он, – проговорил Акрион, становясь рядом. – Отцовский вольник, каламистр. Сегодня делал мне причёску. И сёстрам тоже. Ты – Вилий, так?

– Так, господин, – Вилий склонил голову, не поднимаясь с колен.

– Говори, – сказал Акрион. – Да погромче говори, чтобы все слышали.

«Двадцать советников, – подумал Кадмил со спокойствием отчаяния. – Десять стражей, Горгий, трое девок с музыкой и этот проклятый Вилий. В жезле хватит заряда ещё на полсотни выстрелов. Перебить всех, что ли? Скажу потом, что были заодно с Семелой…»

– В пятую ночь таргелиона… – начал Вилий.

– Громче! – рявкнул Акрион. Вилий вскинулся.

– В пятую ночь таргелиона я был в дворцовой башне, – начал он, возвысив хриплый голос. – Возвращался от… От порне. Моя комната – рядом со спальней покойного царя. Он рано вставал и любил, чтобы я причёсывал его сразу после пробуждения. Так что в ту ночь я поспешил к себе, как только закончил дела в городе. Когда шёл мимо опочивальни Ликандра, увидел свет. И там… Там были вы, господин. С мечом в руке. И царь, мёртвый… Уже.

В перистиле стояла знойная тишина. Только высоко вверху, под самым солнцем, разливалась песня невидимого с земли жаворонка.

«Семела, наверное, всё предусмотрела в ту ночь, – горько подумал Кадмил. – Убрала с пути Акриона стражников, велела рабам сидеть по каморкам и не высовываться. Но этого шлюхохода упустила из виду… Странно, почему я его тогда не заметил? И потом, Акрион не стоял над трупом с мечом в руке. Меч засел в груди Ликандра, точно помню. Стоп, да этот засранец врёт! Его там не было!»

Кадмил нахмурился, готовясь к обличительной речи, но Акрион снова опередил.

– Я убил царя, – сказал он отчётливо и звонко.

Послышался общий возглас: полувскрик, полувздох.

– Я убил собственного отца, – продолжал Акрион, – но не по своей воле. В ту ночь мной завладело колдовство. Не знал, где нахожусь, думал, что играю роль в спектакле. Что Ликандр – такой же актёр. А меч, ненастоящий, не причинит ему вреда. И, не ведая, что делаю, погубил родителя.

«Дурак, – подумал Кадмил. – Честный, правдивый дурак. Теперь не миновать суда. Созовут ареопаг, раструбят весть на всю Элладу. Весь народ будет знать, что царский сын – отцеубийца».

– С того дня мне нет покоя, – сказал Акрион, и голос его дрогнул. – Не могу спать, не могу радоваться. Каждую ночь вижу эриний. Готов принять любую кару за то, что сделал. Лишь бы искупить вину. Лишь бы не мучиться так…

Собравшиеся загомонили. Озабоченно переговаривались советники, бормотали что-то друг другу стражи, Горгий подозвал кого-то из подопечных и забубнил ему на ухо. Даже музыкантши принялись шушукаться, закрываясь ладонями и оглядываясь на Кадмила. Молчали только Фимения, Эвника и Акрион. И Вилий, проклятый лжец, тоже хранил молчание. Вот бы и вовсе ему не раскрывать рта…

«Ну, довольно», – решил Кадмил. Он перевёл жезл в режим огня и пустил вверх широкую, ревущую струю пламени. Старики разом пригнулись, защищая лысины от жара. Кто-то взвизгнул и повалился ничком. Шум стих. Эх, выручай, счастливая шляпа…

– Справедливости и милосердия жажду! – воскликнул Кадмил, взлетая над перистилем и широко распахивая руки. – Справедливости и милосердия!

При звуках «золотой речи» все, как один, выпрямились и замерли. Вытянулись в струнку стражники. Застыли столбами, выпятив бороды, советники. Позади стои оцепенели девушки – три Хариты в прозрачной одежде. Царские дети также не двигались, только смотрели, запрокинув головы, на вестника-Гермеса. С болью на искажённом лице глядел Акрион, с горестной надеждой – Эвника, со страхом – Фимения.

– Увы, увы! Сей муж порфироносный изведал зла от козней колдовских! – проревел Кадмил, указывая жезлом на Акриона. – Слепым орудьем стал преступной воли. Обагрилась рука безвинная безвинной кровью. Горе! Послушный чарам матери, искусной в ведовстве, сын поразил отца. Преступник? Да. Злодей? О, тысячу раз нет! Пускай глаза души сверкают, зоркие, пусть милосердие и справедливость торжествуют.

Советники таращились на него, как козье стадо. «Почти готовы», – мелькнуло в голове Кадмила. Он глянул на Акриона. Тот внимал словам божественного посланника с прежней гримасой страдания на лице. «Не успокоится ведь, пока не получит, чего хотел, – раздражённо подумал Кадмил. – Ох и трудно с ним будет. Хотя, впрочем…»

– О мудрые, внемлите! – завёл он с новой силой. – Хоть чародейки гнусной замысел всему виной, преступника не можно безнаказанным оставить. Сим повелеваю: пусть во искупленье подвиг совершит. Пусть статую добудет Аполлона в эфесском храме. Ту, что девяносто Олимпиад тому назад похитили лидийцы из Пирея, из храма покровителя морей, Дельфиния. Бесстрашный Акрион на родину пускай вернёт священный курос. Тем он докажет нрава благородство и храбрость духа. И, возвратившись, станет первым среди вас, очищенный и, значит, невиновный!

Перистиль взорвался криками. «Да! Да!» «Подвиг! Подвиг во искупление!» «Проклятие ведьме!» «Акрион!» «Честь Гермесу мудрейшему!» «Акрион! Акрион!» «Эвое!» (Далось же ему это «эвое», старому пьянице). «Не виновен! Не виновен!» «Гермес-покровитель!» «Пелониды, радуйтесь!» «Акрион!»

И, все вместе:

– Ак-ри-он! Ак-ри-он! Ак-ри-он!!!

«Вот так-то, – думал Кадмил, медленно пролетая над толпой. – Все любят, когда решения принимает кто-нибудь другой. Тут и обычный ритор бы справился, а уж с моими способностями и вовсе легко получилось».

– Ступайте же к афинянам, мужи! – напутствовал он старцев. – Несите весть отрадную: нашелся сегодня царский сын! Поведайте, что долгом своим он счел вернуть пирейскую святыню. И что престол займёт, лишь только волю горнюю исполнит.

Кадмил завис над аркой, ведущей во дворец. Сделал паузу, убедился, что все глаза обращены к нему.

– Но более – ни слова! – прошипел он, погрозив для вящей убедительности жезлом.

Советники, обрадованные, напуганные и всё ещё обалдевшие от «золотой речи», направились к выходу. Кадмил подождал, пока старцы покинут перистиль, и, подлетев к стое, приземлился рядом с Акрионом и его сёстрами.

Тут же был Вилий: всё так же стоял на коленях, не решаясь подняться.

– Горгий, – весело позвал Кадмил начальника стражи, – поди сюда, верный ты пёс.

Горгий выпучил глаза и, печатая шаг, приблизился.

– Славься, о Долий, Крониона сын… – начал он, сбился и глотнул воздух. – То бишь… Вестник, рожденный… Благостный…

– Ну-ну, дружище, – хлопнул его по шлему Кадмил. – К чему церемонии. Небось, не первый день видимся.

На самом деле, так близко Горгий стоял к Кадмилу впервые. Но он действительно командовал почётным караулом всякий раз, когда царская семья удостаивалась божественного визита, так что лицезреть Гермеса было для него не в новинку.

– Вот что, воин, – сказал Кадмил. – На сегодня служба закончилась. Иди в казарму, да забери своих бравых ребят. И девочкам скажи, что свободны. Музыки больше не будет.

Горгий по-армейски вскинул ладонь, салютуя.

– Блистательный Гермес, – он понизил голос, – а с этим что делать? Может, того… в темницу? На всякий случай?

Кадмил посмотрел на Вилия. Тот сгорбился под серым плащом; виднелась лишь костистая бритая макушка, загорелая до цвета старой бронзы.

– За что же так? – ухмыльнулся Кадмил. – Человек не побоялся предстать перед вестником богов. Открыть всем правду. Он молодец, его нельзя в темницу… Ты ступай, мы сами разберёмся.

Горгий ещё раз отсалютовал, резко повернулся. Дал знак прочим стражникам, поманил девушек. Звеня доспехами, направился к выходу.

Спустя несколько вдохов в перистиле остались только Акрион, Эвника и Фимения. И, разумеется, Вилий.

– Ну? – обратился Кадмил к Акриону. – Что скажешь, герой? А, господин Длинный-Язык-Без-Костей?

Акрион был спокоен и даже улыбался.

– Ты справедливо рассудил, Душеводитель, – сказал он. – Благодарю. Клянусь перед богами вернуть похищенный курос в Пирейский храм Аполлона. Я сегодня же отправлюсь в Лидию…

– Па-па-па! Не так быстро! – Кадмил ткнул его пальцем в грудь. – Отправимся завтра, вместе. Даже под моим присмотром вечно умудряешься напортачить. Воображаю, что будет, если тебя оставить одного.

– Вместе?! – Акрион поклонился. – Буду счастлив идти за небесным наставником.

«И правда недурно я придумал, – порадовался Кадмил. – Небольшой геройский подвиг. Мальчишка решит, что искупил вину перед отцом, и станет покойно спать по ночам. Народ будет носить его на руках после возвращения со статуей. А я тем временем загляну в лабораторию Орсилоры. Одним махом все трудности…»

Эвника смущённо кивнула Кадмилу.

– Ты и впрямь спас нашего непутёвого братишку, Долий, – сказала она. – Не знаю, как благодарить… Сейчас распоряжусь насчет гекатомбы – тебе, и Фебу, и Майе.

– С гекатомбой лучше подождать, – посоветовал Кадмил. – Пока из Лидии вернёмся.

– Как повелишь, – согласилась Эвника. Она избегала смотреть на Акриона, улыбалась Кадмилу вежливо и натянуто.

Фимения также склонила голову:

– Славим Гермеса, многоумного бога! Спасибо, что спас брата. И спасибо, что помог вернуться в отчий дом. Здесь… – Она обхватила себя за плечи, повела взглядом, собираясь с мыслями. – Наконец-то смогу служить Аполлону. Открыто. Жрецы Фебиона – они ведь меня примут, да?

Последние слова прозвучали жалобно, с мольбой.

– Ещё бы не примут, – отозвался Кадмил. – Царская сестра на месте верховной жрицы – лучше не придумаешь! Любые расходы напрямик из казны…

Фимения по-прежнему держала руки крест-накрест на плечах. Вблизи было заметно, что веки её припухли, как бывает после долгих слёз. Всё-таки она сильно горевала из-за гибели Семелы. Кадмилу даже захотелось сказать что-нибудь в утешение. Да только что тут скажешь? «Жаль, что так вышло с твоей матерью, но она была ведьмой и работала на соседнее государство, уж прости, всё равно пришлось бы до смерти запытать её на допросах в лаборатории, поэтому, выходит, кинжал и упавшая статуя – не самый плохой вариант: и быстро, и не очень больно, и есть, что похоронить»… М-да.

Фимения вдруг подняла взор и посмотрела долго и пристально, будто услышала его мысли. Она была сейчас очень похожа на Семелу. Кадмилу стало не по себе. Словно покойница глядела глазами дочери с того света.

Надо всё же будет поговорить с бывшей верховной жрицей Артемиды. Наедине. И чем скорее, тем лучше.

– Кстати, об Аполлоне, – сказал он бодро. – Дельфиний, которого украли лидийцы, стоит у тебя в келье, верно? Акрион рассказывал. Это тот самый драгоценный пирейский курос, я не ошибся?

Фимения кивнула.

– Жрецы знали, что я молюсь Аполлону, – проронила она. – Там, в Эфесе. Упросила их отдать статую мне. Хотели разломать, чтобы переплавить золото, но я не дала.

– Вот ведь варвары, – с чувством сказал Кадмил. – Ну да не беда. Вернём твой курос, будешь перед ним молиться…

– И вот тогда можно гекатомбу устроить! – ввернул Акрион.

Несмело улыбаясь, он хлопнул Эвнику по плечу. Та вскинулась, сбросила братнину руку.

– Ты! – процедила с яростью.

Акрион попятился. Эвника топнула ногой и пошла на него.

– Ты соображал, что болтаешь?! – воскликнула она, замахиваясь. – И почему мне не сказал? Почему не сказал, спрашиваю?

– Я... – Акрион всё пятился, пока не упёрся спиной в опору стои. – Прости. Прости.

– Ты правда его убил? Правда? – Эвника хлопнула Акриона по щеке так, что по перистилю заиграло звонкое эхо. – Нашего отца? И ждал, пока это скажет… какой-то брадобрей? Ты мог признаться, дюжину раз мог!

– Ты его любила, – покачал головой Акрион. – Я боялся тебя ранить.

– А ты не любил?!

– И я, – сказал Акрион. – Сама ведь знаешь.

Эвника помедлила, стоя перед братом – высокая, почти с него ростом, разгневанная, в яркой праздничной одежде. Кадмил думал, что она ещё раз ударит Акриона, но вместо этого Эвника крепко его обняла.

– Прости, – сказал он ещё раз.

– Заткнись, – буркнула она.

Фимения быстро посмотрела на Кадмила, словно извиняясь, и поспешила к брату с сестрой. Акрион протянул ей руку, принял в объятия, и они застыли без движения, вместе, втроём, крепко прижавшись друг к другу – царственные сироты, во власти которых была вся Эллада от Ионии до Лесбоса. Но не было такой власти, которая могла бы вернуть им Ликандра и Семелу. Тирана и предательницу, безумца и ведьму, чудовище и… другое чудовище. Отца и мать.

Кадмилу отчего-то стало холодно. Мороз пробежал по коже, будто в зимний день, хотя солнце шпарило так, словно Гелиос сегодня выслуживался перед Зевсом и хотел показать, на что способен. Сироты. Дети без родителей. Смерть, неумолимый Танатос, крылатая тварь с железным сердцем. Забрал их, забрал всех. Развалины домов, дым, трупы. Тишина, мёртвая тишина. Один, навсегда один. Пал мятежный Коринф, пал от божьего гнева…

Он судорожно втянул сквозь зубы пахнувший лавровой листвой воздух. Вздор. Не стоит. Это было очень давно, пора уж забыть. Как забыл имена родителей. Как забыл их лица.

Теперь он – бог, хитроумный и ловкий, бог удачи и красноречия, покровитель торговцев и путников.

Работа! Работа! Пора домой, на Парнис. Нужно собираться в дальнюю дорогу.

И надобно позаботиться о нашем новом друге. Вилий, любитель правды и дешёвых шлюх-порне. Мастер завивать волосы и появляться в самый неподходящий момент. Нам о многом предстоит поговорить, дружище. О том, кто тебя подослал, кто подговорил обличить Акриона. О том, кто ставит мне палки в колёса, кто не обрадовался гибели Семелы и теперь готов на всё, лишь бы в Элладе начался кризис власти. Пойдём же, покажу тебе твой новый дом, камеру на нижнем этаже. Там малость туго с удобствами. Но не стоит переживать, это ненадолго…

Он шагнул к сгорбившемуся на горячем песке Вилию, покрепче ухватил за шиворот серого гиматия, рванул вверх. И остолбенел.

Вилий грузно перевалился набок. Рот и подбородок укрывала густая пена – точно каламистр отрастил седую бороду. Лицо вздулось, на лбу проступили чёрными змеями вены. Глаза, налитые кровью, краснели ярче граната.

Кадмил коснулся шеи Вилия, пытаясь нащупать биение жил. Выругался под нос. В лабораторной библиотеке хранились несколько свитков Гиппократа с авторскими рисунками. Вилий в его нынешнем состоянии отлично бы послужил моделью для картинки к свитку «О смертельных ядах». Каламистр был мёртв – уже, похоже, с четверть часа.

Кто бы его ни подослал, он действовал решительно.

Или она?

Такие штучки вполне в духе Орсилоры.

– Акрион, – позвал Кадмил, выпрямляясь. – Глянь-ка.

Царские дети обернулись, все трое. Эвника ахнула. Фимения прикрыла рот ладонью. Акрион нахмурился и шагнул к мертвецу. Склонился, изучая.

– Что с ним? – спросил. – Отравлен?

– Ну уж явно не зарезан, – сухо сказал Кадмил. – Похоже, дело твоей матери кому-то не даёт покоя.

Акрион выпрямился во весь рост. Он был мрачен, на челюстях вздулись желваки:

– Опять алитея?

– Да, алитея, – подтвердил Кадмил. – Отправляемся в Лидию завтра на рассвете. Найди лодку, выспись, наточи меч.

Акрион оглянулся на сестёр. Фимения стояла, прижав руки к груди, и шептала что-то – вероятно, молилась. Эвника закусила во рту костяшку пальца и смотрела на Вилия широко раскрытыми, потемневшими глазами.

– Наточи меч, – повторил Кадмил. Потом кашлянул, добавил глухо: – И к родителям загляни, к приёмным. А то волнуются, наверное...