Правда выше солнца

☤ Глава 4. Сострадание есть немощь

Парнис. Одиннадцатый день месяца гекатомбеона, час после восхода, то есть примерно за две недели до описанных выше событий.

Время на Парнисе узнавали по настенным часам. Удивительное дело, но многие жрецы, впервые попавшие в лабораторный комплекс, больше всего поражались не сиянию осветительных кристаллов, не защитному полю и не горячей воде, текущей из труб в купальнях. Это всё вполне укладывалось в их представления о божественной обители: повседневная роскошь, обязанная происхождением магии. Магии необъяснимой, но и не требующей объяснений. А вот механические часы, которые работали от заведённых пружин без всякого волшебства, потрясали новобранцев сильней прочих чудес. Эллины чтили науку и знали цену её достижениям.

Часы в спальне Кадмила были почти бесшумными, с большим квадратным циферблатом. Цифры и стрелки светились в темноте зелёным, а резная деревянная рамка изображала какой-то неведомый сюжет с участием атлетически сложенных людей в батимской одежде. Эти часы Локсий привёз из своего родного мира десять лет назад, и с тех пор их ни разу не пришлось подводить.

Сегодня Кадмил впервые подумал, что часы испортились. Когда он проснулся и по привычке, едва открыв глаза, бросил взгляд на стрелки, то обнаружил, что обе, и большая, и малая, сошлись на двенадцати. «Не мог же я проспать всего час, – подумал он. – Заснул ведь около одиннадцати… Стоп, а почему так светло?»

Он потянулся, зевнул. Скривился, ощутив странное неудобство в шее, и тут же всё вспомнил. А, вспомнив, сообразил: светло в комнате из-за того, что за окном сияет солнце. Он проспал не четыре часа, как привык, а тринадцать.

Тринадцать!

Тело, лишённое божественных способностей, потратило впустую больше половины суток.

Кадмил длинно, шумно выдохнул, раздувая щёки. Привыкай, бывший вестник богов. Теперь будешь, как прочие человечки, ходить по земле и спать от заката до рассвета. «Золотая речь» станет обычными словами, слабым ветром, исходящим от губ. Невидимость придётся оставить бесплотным духам. И, главное – забудь о пневме. Это удовольствие больше не для тебя.

Он рывком сел на ложе, крякнув от ломоты в шее. «Ну и ладно, – пальцы осторожно тронули шрам на горле. – Ладно. Нет способностей – обойдёмся без них. Локсий говорил что-то про регенерацию. Кажется, заживает всё и впрямь быстро… Однако неужели совсем-совсем ничего не осталось?»

Как был, босиком, в не подпоясанном хитоне, Кадмил вышел на балкон. Хмуро поглядел вниз, на заросли маслин и терновника, казавшиеся отсюда, с огромной высоты, сплошным серебристо-зелёным ковром. Протянул руку за перила. Незримая стена упруго встретила ладонь, ожгла предупреждающей, несильной болью. Вот, значит, каково приходится жрецам, запертым на Парнисе защитным полем. Что ж, глупо было думать, что Локсий забудет перенастроить барьер.

Как насчёт всего остального?

Он сосредоточился, подобрался. Вверх! Лететь! Ну же, давай! Сдвинул брови, сощурился, ловя на краю зрения мельтешение парцел. На миг показалось – увидел их: рой полупрозрачных точек, чьё знойное трепетание раньше поднимало его ввысь. На миг показалось – тело стало лёгким, воздух прянул в лицо, и ноги перестали чуять землю. Он зажмурился, расправил плечи, подставил лицо солнцу… Но, когда открыл глаза, то увидел, что по-прежнему стоит на балконе, босиком на мраморном полу.

Кадмил в сердцах плюнул через перила и мрачно проследил, как плевок стекает по невидимой стене. Локсий говорил, внутри каждого человека скрыт неповторимый шифр, по которому можно отличить одного от всех прочих. Этот же шифр есть и в крови, и в слюне, и в прочих жидкостях тела. Слабого, никчемного, жалкого людского тела. Похоже, ни одна, даже самая малая часть Кадмила не могла теперь покинуть Парнис.

Вздохнув, Кадмил вернулся в покои и позвонил в колокольчик. Прежде чем вступать в единоборство с судьбой, следует привести себя в порядок. А то ведь так и уснул вчера, не отмывшись от этой дряни, в которой плавал два месяца кряду.

Вскоре дверь отворилась, впустив раба с одеждой, полотенцем и бритвенными принадлежностями. Поклонившись, раб зашёл в купальню, проворно разложил на краю раковины бритву, мыло и помазок, повесил на крючки всё, что нужно было повесить, и собрался было уйти восвояси.

– А ну-ка погоди, – велел Кадмил. – Встань вон там, у стенки.

Раб покорно застыл, глядя перед собой. «Невидим, невидим, – подумал Кадмил с трепетом. – Нет меня здесь. Только солнце играет на полу, только простыни сбились в кучу на кровати, только ветер шевелит занавеску. За окном парит чайка, в углу паук чинит сети, под потолком вьётся муха, которая скоро пойдёт пауку на завтрак… А больше здесь никого нет, нет, нет».

Кадмил щёлкнул пальцами. Раб, всё так же смотревший прямо вперёд, встрепенулся и моргнул.

– Видишь меня? – спросил Кадмил.

– Да, мой бог, – отозвался раб.

Кадмил из всех сил сконцентрировался, закусил губу. «Нет меня! Нет меня! Фреску за моей спиной отлично видно, потому что меня здесь нет! Треснувшую плитку, черную, с молочной прожилкой под моими ногами – и её видно прекрасно, потому что меня нет! Не отбрасываю тень, не занимаю места, не дышу, не издаю звуков! Меня нет!!»

– А теперь видишь? – спросил он напряжённо.

– Да, мой бог, – ответил раб.

– И всё время видел?

– Что видел, мой бог?

– Меня, – процедил Кадмил сквозь зубы.

– Да, мой бог.

Кадмил перевёл дух. «Смерть и кровь, – подумал он. – Похоже, Локсий и впрямь забрал всё подчистую. Ну, осталось попробовать лишь одно». Он прочистил саднившее горло.

– Нет, человече, – произнёс он внушительно, – зрил ты лишь покинутую келью, приют без жителя. Постель пустую, стол и солнца свет, что лился из окна – меня не видел ты!

Раб молчал.

– Ну, что скажешь?– спросил Кадмил, понизив голос. – Был я здесь?

– Когда, мой бог?

– Сейчас!..

– Да, мой бог, – раб помялся, явно не понимая, чего от него хотят. Потом неуверенно добавил: – Вы всю ночь тут были. Госпожа Мелита велела дежурить под дверью на случай, если вам занеможется, и я слышал, как вы храпели...

– Всё, ступай, – буркнул Кадмил.

Раб страдальчески сдвинул брови:

– А вам не занеможется?

– Прочь с глаз моих!

Раб опрометью кинулся вон.

– И принеси пожрать! – крикнул Кадмил ему вдогонку.

Шрам жутко чесался, шею ломило по кругу, вдоль хребта ползли огненные мурашки. Кадмил хлопнул дверью купальни, пустил горячую воду и принялся яростно намыливаться.

«Вот паскудство, – думал он, вертясь под струями. – Ничего не осталось, ничегошеньки. Ну, хоть голос восстановился, и на том спасибо. Пойду-ка сейчас к Мелите. Вместе что-нибудь сообразим».

Желудок требовательно заурчал. Кадмил сглотнул слюну. Он вдруг понял, что голоден, да так, как не бывал голоден уже много лет. Организм, не получив обычной порции пневмы, отчаянно требовал энергии – хоть какой. Торопливо соскоблив бритвой неряшливую двухмесячную бороду, Кадмил выключил воду, оделся и хотел вернуться в покои – там, судя по звукам и запахам, рабы как раз накрывали на стол. Но не удержался, протёр ладонью запотевшее зеркало. Посмотрел на себя.

Из зеркала глядел незнакомец. Мокрые отросшие волосы обрамляли бледное лицо с проступившими от худобы скулами. Меж бровями залегла складка, которой раньше не было. Розовый шрам, похожий на безобразное ожерелье, охватывал горло. Всё это зрелище Кадмилу совершенно не понравилось. Более-менее приемлемо выглядели только глаза: взгляд был какой надо, злой и решительный. Впрочем, впечатление портили тёмные полукружья под нижними веками.

Кадмил почесал шрам, скривился (незнакомец скривился в ответ) и пошёл завтракать.

Умяв камбалу, запечённую с луком, и заев рыбу целой горой лепёшек с зеленью, он почувствовал себя значительно бодрее. Последняя лепёшка на блюде оказалась самой румяной. Кадмил раздумывал, стоит ли присоединить её к товаркам или пощадить, и тут дверь в покои отворилась. Он не поднял голову, думая, что это вернулся раб. Лишь перелил остатки ледяной воды из амфоры в килик, чтобы оставить чашу при себе, когда унесут посуду.

Но то была Мелита. Мягкая ладонь легла ему на плечо, волосы защекотали шею.

– Поел уж? – спросила она. – А я посмотреть хотела. Люблю смотреть, как ты ешь.

– Ещё налюбуешься, – сказал он, ухмыльнувшись, и с трудом повернулся, чтобы встретить её губы поцелуем. Мелита обошла изголовье, устроилась рядом на ложе, уютно подобрала ноги.

– Как ты?

– В полном порядке, – ответил он бодро. – Точно в Аргосе говорят: «шёл за шерстью, а вернулся стриженым», ха-ха-ха!

– Не стриженым вернулся, а обезглавленным, – вздохнула она. – Ох, не представляешь, как я наплакалась. Каждый день у биокамеры сидела. А ты лежал под водой, как мёртвый, и никаких улучшений. Трубки из раны во все стороны торчали. Наверное, Локсий ни над кем так не старался.

– Ещё как он постарался, – проворчал Кадмил, тут же растеряв показную бодрость. – Обратно меня в человека превратил, ты ведь знаешь?

– На время же, – умоляюще возразила Мелита. – Не навсегда!

– Неизвестно, – покачал он головой. – Может, на очень долгое время. Считай, что почти навсегда.

– Да и плевать, – Мелита прижалась к нему, погладила по мокрым волосам. – Мне даже легче будет знать, что ты рядом. Нигде не летаешь, не лезешь под стрелы, сидишь здесь спокойно. У меня под бочком…

Кадмил закрыл глаза. О придуманные боги эллинов, как же она его любит! Наверняка понимает, что теперь рухнули все надежды, что ему почти наверняка не суждено вновь стать Гермесом. И уж точно ничего не светит ей самой. Но всё равно надеется на счастье, пусть обычное, маленькое. Длиной в короткий человеческий век. Да и сейчас уже счастлива: был бы рядом Кадмил, и ворочался бы в животе ребёнок. Кстати, когда им там, детям, положено начинать двигаться? Наверное, позже. Вообще, неизвестно, что там растёт, и как будет ворочаться…

Мелита придвинулась к нему, неторопливо и сладко поцеловала в губы. Легонько огладила кончиками пальцев лицо. В несколько маленьких поцелуев спустилась вниз по шее и осторожно коснулась губами шрама. Кадмил издал тихий протяжный вздох. Больше всего на свете ему хотелось, чтобы она продолжала. Но вышло бы нечестно: то, что предстояло сказать, нужно было сказать сейчас. Он сосчитал до двух дюжин и, набрав побольше воздуха, произнёс:

– Любовь моя, мне нужен доступ к хранилищу.

Мелита замерла. Медленно отстранилась и села, опираясь на руку, так что выглянуло из-под складок гиматия голое плечо.

– Зачем это? – спросила она.

Кадмил тоже уселся на ложе, неловко задев ногой столик, отчего жалобно звякнула посуда.

– Локсий и Орсилора думают, что алитею разработали боги, – объяснил он. – Такорда, или Ведлет, или кто-то ещё. По всей вероятности, тот, кто правит наиболее отдалёнными странами. Потому что практики очень опасны и могут привести к энергетическому коллапсу.

– И что? Пусть думают, тебе-то какое дело?

Цвет глаз Мелиты менялся от случая к случаю. При ярком солнце он был светлым, как ореховая скорлупа. Ранним утром, когда только-только проснулась – зеленовато-коричневым, как морские водоросли. Если злилась, огорчалась или боялась – тёмным, словно старое вино, выдержанное в пифосе с просмоленной пробкой.

Сейчас её глаза были черней обугленного дерева.

– Локсий ошибается, – сказал Кадмил убеждённо. – Я уверен, что мы имеем дело с сопротивлением людей. С организованной, серьёзной силой. И необходимо спуститься с Парниса, чтобы это доказать. Провести расследование. Выяснить… – он запнулся, словно хотел выговорить что-то непристойное, – выяснить правду.

Мелита опустила глаза и уставилась на блюдо с объедками.

– Вот как, – проронила она.

Кадмил машинально взглянул на блюдо и перевёл взгляд обратно на её лицо, которое словно бы опустело, лишилось эмоций. Мелита молчала, не двигаясь. Только мелко подрагивали кончики волос, завитые смоляными пружинками.

– Сегодня первую ночь спала спокойно, – сказала она тихим, невыразительным голосом. – Первую ночь за два месяца. Думала: вот ожил, выздоравливает. Думала: наконец-то ему ничего не грозит. Наконец-то побудет со мной. А тебе, значит, в хранилище нужно? Больше ничего не нужно тебе?

Кадмил вздохнул и осторожно потёр шрам. Шею снова заломило.

– Я бы хотел обратно свои силы, – признался он. – И ещё – чтобы ты стала, как я. В принципе, этого хватит.

Мелита сморгнула, откинула с лица волосы. Знакомым, почти детским жестом, от которого сердце Кадмила сжалось. Вот такую же растерянную, едва не плачущую девчонку он когда-то забрал из храма дельфийского оракула. Тогда она обрела новый дом, новые знания, новых друзей. А потом обрела любовь, которая стала, кажется, важнее всего прочего – и знаний, и друзей, и дома.

И теперь боится эту любовь потерять навсегда.

– Один раз уже тебя оплакала, – сказала Мелита ломким голосом, будто бы услышала его мысли. – Второй раз не выдержу. Понимаешь?

Он покорно кивнул.

– У тебя же отобрали способности. Погибнешь ведь... – растянула дрожащие губы, помотала головой. – Нет, не отпущу. Не могу.

Кадмил взял её за руку, сжал пальцы – холодные, точно она купалась в ручье:

– А я не могу так жить.

Он слегка испугался, услышав собственные слова, потому что не хотел говорить ничего такого. Даже думать не хотел. Но вот – поди ж ты – сказал.

– Это... – он сглотнул. – Это всё равно, что стать калекой. Прости, тебе такое слышать ужасно… И унизительно, наверное. Но я не в силах быть человеком. Теперь – не в силах.

Мелита отняла руку, сгорбилась, подперев кулаками подбородок. На скрещенных лодыжках играли солнечные зайчики, отражённые от оконных стёкол. Внизу, под полом, на третьем этаже звучали мерные глухие удары: в лаборатории шёл какой-то эксперимент. Хотелось что-нибудь сказать Мелите, утешить, успокоить. Но слова умирали, не родившись. Он сам был причиной её горя. Здесь не помогла бы и «золотая речь». Кадмил машинально считал доносившиеся из-под пола звуки, с каждым ударом чувствуя себя всё гаже. Он и забыл, каково это – чуять за собой вину. Будто побывал в нефтяной яме, пропитался едкими нечистотами, и самому себе противен от зловония, и никуда от него не деться.

Спустя сотню ударов наступила тишина: эксперимент, должно быть, кончился. Мелита тяжело, прерывисто вздохнула.

– Тебя ведь всё равно не остановить, – сказала она. – Да?

Кадмил пожал плечами:

– Если скажешь остаться – останусь.

«Вот ведь ляпнул, – подумал он тут же с отвращением. – Хуже не придумаешь. «О, взгляни, как я несчастен и виноват! Так и быть, поступлю по-твоему, чтобы ты тоже была несчастной и виноватой». Наверное, жизнь с Локсием сделала меня таким. Привык играть людьми. Всеми, постоянно, даже Мелитой. Смерть на меня, как же это бездарно».

Она искоса глянула на него. Усмехнулась и тут же всхлипнула.

– Чего ты? – удивился он. Мелита запрокинула лицо, помахала ладонью, чтобы высушить слёзы:

– Так смотришь, будто… Ах, не знаю. Как ребёнок, у которого отняли все игрушки.

Кадмил растерянно нахмурился. Мелита покачала головой:

– Да не терзайся. Я отлично понимаю, как тебе плохо.

– Правда? – недоверчиво спросил он.

– Правда.

– Ты самая моя любимая игрушка, – сказал Кадмил серьёзно.

– Ну, допустим... Ещё что-нибудь скажи.

– Самая умная, самая красивая игрушка. Ты же знаешь.

– Это уже говорил.

– Когда это… А, да, точно. Говорил. Ты… Ты самая дорогая моя игрушка. Дороже жизни, дороже всего.

Она вдруг протянула руку, схватила его ладонь и притянула к себе.

– Ого, – только и сказал Кадмил.

– А ты думал, – пробормотала Мелита. – Я два месяца терпела, и ещё неизвестно сколько терпеть придется, так хоть сейчас... Давай, ну!

Шуршали простыни, скрипело ложе. Где-то далеко снаружи протяжно кричала чайка. Солнце, вдоволь наглядевшись на любовников, скрылось за окном, и небо налилось послеполуденной нежной синевой. Время текло всё медленней и медленней, а потом застыло в одном-единственном прекрасном мгновении, ради которого стоило родиться на свет. И, если бы они могли, то сделали бы это мгновение бесконечным. К сожалению, такое невозможно, ибо, хоть Эрос и великодушен, но Кронос неумолим. Поэтому мгновение кончилось.

Впрочем, можно было всё повторить заново.

Они и повторили.

Позже, когда нашлось дыхание для слов, они принялись разговаривать. Говорил в основном Кадмил: рассказывал про путешествие в Эфес, про ночь, когда лишился головы, про людское сопротивление, про Эвнику, про свой план, про то, что хочет найти Акриона – если тот ещё жив, конечно. Он рассказал обо всём. На удивление, это заняло не столь много времени.

– И что ты хочешь взять из хранилища? – спросила Мелита, закинув руки за голову и глядя в потолок.

Солнце успело скрыться за склоном Парниса, в окно веяло дыханием Коринфского залива. Кадмил, опершись на локоть, полулежал рядом с Мелитой. Им не было тесно, поскольку она частенько приходила сюда, и он позаботился о ложе подобающих размеров.

– Что я хочу? – он начал загибать пальцы. – Мой жезл. Детектор магического поля. Пару пригоршней кристаллов, заряженных, естественно. Денег побольше. И ещё «лиру».

– «Лира» – это хорошая мысль, – Мелита кивнула. – Сама хотела предложить… И всё?

Кадмил подёргал себя за ухо.

– Я бы взял ещё много чего полезного, – признался он. – Но идти придётся налегке. Кроме того, в Тиррении не стоит лишний раз применять наши устройства. Если Веголья почует пиковые напряжения поля у себя в стране, то может выйти на связь с Локсием – будь тот хоть на Земле, хоть на Батиме…

Мелита щёлкнула пальцами:

– Кстати, Локсий ведь сейчас на Батиме. Слыхала, отбыл в страшном гневе. Что-то там происходит нехорошее.

– Да? – обрадовался Кадмил. – Отлично. Значит, сбежать будет несложно.

– Это точно, – Мелита вздохнула. – Ладно. Пойду достану, что смогу.

Она села и принялась искать на разворошенной постели хитон.

– Что значит «достану»? – поднял брови Кадмил. – Я сам всё могу достать. Только нужен доступ. Ты ведь техник…

– Да все уже знают, что Гермес – больше не Гермес! – воскликнула Мелита, обернув к нему раздражённое, враз потемневшее лицо. – Все, даже рабы! А уж стража – и подавно. Ты правда думаешь, что тебя пропустят в хранилище, даже если я его вскрою?

Кадмил почувствовал, как щёки закололи тысячи серебряных иголок: видно, побледнел. Тут же, конечно, заломило шею – похоже, без этого теперь никуда.

– Все… знают? – выдавил он.

– У нас сплетни – быстрей ветра, – проворчала Мелита. – Так что сиди здесь, я всё сама сделаю.

«Даже рабы, – подумал он с горечью. – Наверное, даже этот, который был здесь с утра. А всё – «мой бог, мой бог»… По привычке, должно быть. Интересно, как скоро меня перестанут звать богом?»

– Сама-то как в хранилище войдёшь? – спросил он.

Мелита споро обёртывала себя гиматием:

– Придумаю что-нибудь.

– Детка, это опасно, – начал он.

– Ст'архидия му! – она резко встала, ударив пятками в пол. – Так что? Жезл, детектор, кристаллы, деньги и «лира». Всё?

– Этого хватит, – кивнул он. – Хотя погоди. Верёвка! Локтей десять длиной или больше. Сможешь раздобыть такую?

Мелита сжала губы, скупо кивнула и вышла. Кадмил прислушивался к её шагам, пока не затих последний звук. «Ст'архидия му, – губы сами раздвинулись в улыбке. – Надо же. Давно эти стены не слышали доброй эллинской брани».

Он вздохнул, набросил хитон и с чувством некоторой обречённости подпоясался. Порылся в сундуке, что стоял у изголовья, нашёл старый гиматий неброского тёмно-синего цвета и удобные, крепкие дорожные сандалии. Оделся. Обулся. Подумав, достал из сундука короткий нож батимской стали и прицепил ножны к поясу: пригодится.

Напустив на себя беспечный вид, Кадмил высунул голову из-за двери. Он ожидал увидеть стражников, но галерея была пуста. Видно, Локсий так полагался на защитный барьер и прочую технику, что не озаботился добавочными мерами предосторожности. «Ну и зря, старый ты козёл», – подумал Кадмил мстительно.

По галерее гулял ветерок. Расставленные через равные промежутки вдоль перил, сияли гладким мрамором статуи Клото, Лахесис и Атропос. Три Мойры, три богини судьбы, что охраняли его обитель вот уже лет десять. Каждая стояла на высоком, массивном постаменте. От этого казалось, что и сами богини выше любого смертного, выше их чаяний и страхов. Раскрашенные лица были исполнены насмешливой мудрости, руки застыли в царственных, мягких жестах.

В искусстве точка зрения порой играет решающую роль. Да и не только в искусстве.

Кадмил подошёл к Лахесис, обхватил её под коленками, напрягся. Камень заскрежетал по камню, богиня качнулась, опасно накренилась, грозя завалиться на святотатца. Но Кадмил был начеку: подставил плечо, ловко перехватил изваяние за талию и, натужно пыхтя, опасаясь разбить, спустил на землю. Лишённая постамента, Лахесис оказалась высотой с ребёнка. Зато весила она больше, чем взрослая женщина среднего сложения. Камень тяжелей плоти. И это очень полезное его свойство.

Всё так же пыхтя, морщась от ломоты в затылке и хребте, Кадмил затащил статую к себе в покои. Он всё-таки переоценил божественную регенерацию: сумел отволочь богиню на балкон и прислонить к перилам, но после этого пришлось едва ли не четверть часа отдыхать, выжидая, пока перестанет колотиться сердце, и утихнет пульсирующая боль в позвоночнике. Нагретые солнцем оливы, устилавшие землю далеко внизу, волнами источали терпкий, душный аромат. Отдышавшись, Кадмил снова побрёл в галерею – за Атропос.

Мелита вошла как раз в тот момент, когда он вытащил на балкон третью статую. Клото, самая юная из Мойр, удивлённо глядела поверх перил на восточный склон Парниса, которого раньше никогда не видела. Что ж, милая, скоро ты с ним познакомишься ещё ближе.

– Держи, – Мелита скинула с плеча сумку, точь-в-точь похожую на его старую, только без пятен крови. В сумке звякнуло. – Всё там.

Кадмил с нетерпением раздёрнул завязки, отодвинул в сторону моток верёвки, что лежал поверх всего прочего. Рукоять жезла будто бы сама прыгнула в руку; блеснули глаза бронзовых змей, свернувшихся вокруг излучателя. Рядом нашёлся футляр с кристаллами, которые аж светились от переполнявшего их заряда. Запоздало подумалось, что распознающую схему оружия могли перенастроить. Однако, судя по тому, что рукоять не обожгла Кадмила при первом же касании, Локсий позабыл о настройках – в спешке или по небрежению.

Ну, а больше всего места в сумке занимала «лира». Она и впрямь была похожа на музыкальный инструмент: большая, с половинку арбуза, полусфера, из которой сверху выдвигались антенны эмиттера. Весил этот диковинный прибор немного, но энергию потреблял, как большой лабораторный автоклав. Зато Кадмил в любой момент мог связаться с Мелитой. Далеко не у всех богов имелись такие замечательные штуки: Локсий, изобретя новейшее устройство связи, одарил им только своих ближайших союзников.

– Пользуйся осмотрительно, – проронила Мелита. – Когда включишь, фонить будет на полстраны. Веголья, может, и не заметит, но, если Локсий будет дома…

Она поёжилась.

– Знаю, – кивнул Кадмил. – Это на крайний случай.

Сбоку от «лиры» покоились увесистые мешочки, полные афинских сов и тирренских дельфинов – лучших друзей человека от Вареума до Лесбоса. Рядом был втиснут пахучий свёрток.

– Лепёшки и вяленая баранина, – пояснила Мелита. – Ты ведь даже не подумал, что захочешь кушать, да?

– Не особо, – признался Кадмил. – Забыл, что людям надо есть постоянно… Ого, мех! Вино?

– Вода.

– И то славно. А где детектор поля?

Мелита качнула головой:

– Не нашла. Похоже, Локсий забрал с собой. Тебе очень надо?

Он обессилено опустился на пол, прислонившись спиной к перилам.

– Надо. Прямо-таки необходимо. Хотел с его помощью искать передатчик, который дал Акриону. Смерть на меня, что же делать без детектора?

Мелита закусила губу. Кадмилу стало неловко.

– Извини, – сказал он, поднимаясь на ноги. – Ты много всего собрала. Да ещё так быстро…

Они обнялись. Кадмил вдруг ощутил смутное беспокойство. И вправду быстро. Даже слишком быстро, если подумать.

– Кстати, – пробормотал он, оглаживая её плечо сквозь тонкую ткань гиматия, – а как это тебе так легко удалось пройти в хранилище? Встретила знакомого охранника?

– Угу… Вроде того.

– Не иначе, соблазнила, – произнёс Кадмил со смешком. Но смех вышел деланным, а собственные слова поразили его с неожиданной силой. Раньше, когда он был богом, то не знал ревности, поскольку и в мыслях не держал, что Мелита может ему изменить. Теперь же… Теперь всё стало иначе.

Мелита вдруг напряглась всем телом и высвободилась из объятий.

– Соблазнила! – произнесла она с такой ледяной гордостью, что Кадмил вздрогнул. – Ещё чего! Зачем мне смертные… когда есть ты?

Что-то незнакомое словно бы приоткрылось в её облике на миг, и тут же скрылось обратно. Кадмил, кашлянув, потёр затылок, куда опять вонзились сотни невидимых иголок.

– И то верно, – сказал он, снова привлекая её к себе. – Голову мне, может, и отрезали, но ниже пояса я по-прежнему божественно прекрасен…

Мелита упёрлась ему в грудь ладонью.

– Вот что, – сказала она твёрдо. – Иди уже. Узнай, кто во всём виноват, помоги этому твоему Акриону. И постарайся побыстрее. Гермес ты или кто?

Кадмил кивнул и всё-таки её обнял. В ответ Мелита стиснула его изо всех сил, вцепилась в спину ногтями и шумно задышала над ухом.

– Ещё кое-чего не нашёл,– проговорила она, разжимая руки. – Там, в сумке.

Он нагнулся над сумкой. Действительно, пропустил. На самом дне, придавленная полусферой «лиры», лежала старая кожаная шляпа.

– Да ты её почистила! – воскликнул Кадмил, извлекая петас на свет. – Здорово!

– Почистила, – криво улыбнулась Мелита. – Кровь почти вся оттёрлась. Только вон там, сзади пятнышко.

– Ну и пёс с ним, – решительно сказал Кадмил. – Теперь снова носить можно… Эй, а тут что?

Из тульи выпала горошина приёмника.

– Ба! – подняла брови Мелита. – Как это я её пропустила?

Кадмил покатал горошину на ладони.

– Кажется, я знаю, как обойтись без детектора, – пробормотал он. – Приёмник-то будет ловить сигнал от передатчика. Детка, это действительно счастливая шляпа. А ты просто чудо.

– Чудо, чудо, – она махнула рукой. – Скорей делай, что задумал. Не ровен час, Локсий вернётся… Кстати, а что ты задумал?

Он объяснил.

– С ума сошёл! – завопила Мелита. – Не смей! Не пущу!

Кадмил крякнул.

– Я и сам не в восторге, – признался он. – Но иного выхода нет. Барьер ведь настроен меня удерживать…

– Всё равно! – она возмущённо всплеснула руками. – Должен быть другой способ.

– Прикидывал уже, – пожал плечами Кадмил. – Но для всех прочих способов первым делом нужно отключить барьер. А это может сделать только Локсий.

Мелита прижала ладони к губам, не сводя с него потемневших глаз.

– Только Локсий, – повторила она невнятно. – Только Локсий…

– Ну да, – кивнул Кадмил. – Причём, даже я не знаю, где он прячет контрольную аппаратуру. И надо торопиться. Ну что? Уговорил?

Мелита помотала головой.

– Какой ужас, – жалобно сказала она. – Я не буду смотреть…

Кадмил поцеловал её в щёку.

– Я тоже не буду, – заверил он. – Закрою глаза. Теперь, сделай милость, помоги мне с этими грёбаными статуями.

Вдвоём они затащили трёх Мойр на перила. Помощи от Мелиты было, разумеется, немного; Кадмил просто хотел, чтобы она занялась делом и успокоилась. Кажется, подействовало. Через четверть часа, когда всё было готово, Мелита перестала охать и причитать и даже помогла ему обвязаться верёвкой – надёжно, вокруг туловища, через грудь крест-накрест и подмышками. Свободные концы верёвки Кадмил обмотал вокруг шей Клото, Атропос и Лахесис.

– Вот, стало быть, как выглядит нить судьбы, – усмехнулся он, надевая ремни сумки поверх верёвочных петель. – Так и знал, что в мифах всё приукрасили. Обычный канат, ничего особенного.

– Боги, – простонала Мелита, глядя на него. – Я… Я просто не могу…

Он сел на перила спиной к пустоте. Барьер тут же отреагировал – боль въелась в затылок, обхватила плечи. Пока ещё нестрашная, несильная, словно бы предупреждающая: дальше ни на пядь. Не то будет хуже.

Кадмил поморщился. Кашлянул:

– Знаешь, тебе и вправду лучше идти. Побудь в комнате. Похрапи погромче. Пускай, если кто пройдёт снаружи, подумает, что я…

– Да знаю, как ты храпишь, – Мелита попыталась улыбнуться, но не слишком успешно. –Всё равно тут останусь. Вдруг что-то… совсем плохое случится?

– И чем ты мне тогда поможешь? – мягко спросил он.

– Уж придумаю что-нибудь.

Кадмил вздохнул.

– Ладно, – сказал он. – Прощай, любовь моя. Скоро вернусь.

Они поцеловались. Мелита, стиснув ладони, отступила назад, к дверям в покои.

– Да буду я к себе милостив, – сказал Кадмил весело.

Она разомкнула губы, словно собиралась что-то сказать, но только беспомощно потрясла головой и отступила ещё на шаг.

Кадмил подмигнул ей. Широко развёл руки, обнял статуи: справа – Лахесис, слева – Атропос и Клото. Так пьяный парень на празднике притискивает к себе хихикающих девчонок. Тела богинь были тверды и неожиданно холодны. Кольца верёвки врезались в ладони, перила казались узкими, точно клинок меча.

«Да буду я к себе милостив…»

Он с силой качнулся и полетел вниз – спиной вперёд, прижимая к себе изваяния Мойр. Небо перевернулось, в глаза ударило низкое вечернее солнце. На мгновение показалось, что вернулась способность летать; он успел улыбнуться, несмотря на боль, которая стиснула тело со всех сторон. «Сработает, – мелькнула мысль, – получится!»

И получилось, но получилось очень погано.

Кадмил знал, что расчетливый и бережливый Локсий не мог позволить себе тратить чересчур много энергии на питание барьера. Верховный бог спроектировал защитное поле достаточно мощным, чтобы удержать человека, который бросится на него всем телом. Но оно не годилось против длительного напора большой силы; поэтому Локсий сделал ставку на болезненность излучения. Никто не смог бы преодолевать сопротивление поля достаточно долго, чтобы выбраться наружу. Проще говоря, сквозь барьер можно было прорваться, обладая мускулами быка и чувствительностью растения. На деле же ни один человек не мог бороться с защитным полем дольше нескольких мгновений, так как боль была слишком сильной.

Что значит «слишком сильной», Кадмилу довелось узнать только теперь.

Барьер, окружавший здание незримой сферой, затормозил его падение в дюжине локтей от земли. Кадмил почувствовал себя мухой в капле смолы. Ему не грозила опасность разбиться о скалы: первая часть плана сработала, как надо.

Со второй возникли трудности.

По задумке, тяжеленным Мойрам полагалось своим весом увлечь беглеца за собой и быстро протащить сквозь поле: неодушевлённые объекты проходили невидимую преграду беспрепятственно. Спрыгнув с балкона, Кадмил должен был приземлиться в нескольких шагах от стены. Поверхность барьера, имевшая форму шара, здесь загибалась вверх. Очутившись на земле, Кадмил вырвался бы из объятий поля и получил свободу.

К сожалению, трёх статуй оказалось недостаточно. Ну, не то чтобы совсем недостаточно – он всё-таки двигался вниз.

Двигался со скоростью неспешно ползущего муравья.

Мука была невообразимой. В сто, в тысячу раз хуже, чем тогда, в Разрыве. Пока он летел вдоль барьера, ещё можно было терпеть, но здесь, внизу, поле взялось за него по-настоящему. Кости превратились в раскалённые угли, внутренности раздавливал огромный кулак, кожа горела, будто облитая кипящей кислотой. Разум тоже подвергался атаке. Кадмил был совершенно уверен, что ему причиняют настоящий, непоправимый вред. Барьер убивал его, калечил, в мозгу лопались оболочки, только что сросшийся позвоночник разрывался на части. Мало того: боль с каждым вдохом удваивалась. Мало того: нельзя было пошевелить и пальцем, а гортань, кажется, превратилась в кровавые лохмотья и не могла произвести ни звука.

Мало того! Сверху, с балкона смотрела Мелита. Глаза её были огромными, полными ужаса. И это ещё больше усугубляло пытку. «Хватит! – думал, нет, мысленно кричал Кадмил. – Довольно!! Пожалуйста, всё, что угодно, пусть я умру, пусть исчезну навсегда, только бы это кончилось, пусть это кончится, пусть это кончится!!!»

И это кончилось.

Тяготение наконец превозмогло силу барьера. Кадмил проскочил сквозь проклятую сферу и грохнулся наземь. Здорово приложился спиной и локтем: звякнул, ломаясь, мрамор статуи. Но это была ерунда. Главное – исчезла боль. Как будто никогда не существовала.

Кадмил долго лежал, дыша всей грудью, не имея сил пошевелиться. «Лучшее из чудес, – думал он вдохновенно, – величайшее благо, бесконечное счастье. Не-боль. Странно, что ни в одном языке нет такого слова. Слова, чтобы описать блаженство, когда у тебя больше ничего не болит. Надо исправить этот недочёт. Придумаю и научу эллинов. Пусть у нас будет единственный язык, в котором есть «не-боль». А что, недурно звучит. Может, так и оставить?.. Ох, как же мне хорошо».

Кадмил поднял глаза и увидел, что Мелита всё ещё стоит на балконе. Неимоверным усилием поднял трясущуюся руку.

– В-всвпорядк, – произнёс он, цепляя зубы одеревенелым языком. – Всполучилсь!

Голос был похож на хриплый собачий лай. «Неудивительно, что Фавий три дня отлёживался, – подумал Кадмил. – Наверное, обычного человека такое приключение убьёт. Или оставит слабоумным. Но у меня же есть божественная регенерация, так, старина Локсий? Ну-ка, встаём! Помирать некогда!»

Мелита махнула в ответ, сумев каким-то образом передать в одном коротком жесте целый букет эмоций: облегчение, беспокойство, тень пережитого страха и нервозное нетерпение – что-то вроде «иди уже, а то заметят».

Он попытался встать – безуспешно. Предпринял новую попытку, дёрнувшись всем телом. Ничего не вышло. Запаниковав, рванулся изо всех сил, и только тогда понял, что всему виной верёвка, которая в полёте закрутилась вокруг статуй и намертво притянула его к Лахесис вместе с её мраморными сёстрами. Хорошо, что с этой стороны стена лабораторного комплекса была сделана глухой, без окон. В противном случае стражники увидели бы, как Кадмил барахтается на спине, точно огромный жук, и затащили бы его внутрь.

Непослушные пальцы нашарили на поясе нож. Батимская сталь со скрипом перепилила верёвку, и Кадмил, перевалившись на живот, пополз между низкорослыми оливами прочь от лабораторного комплекса. Встать он всё ещё не мог, да это было и к лучшему: при одной мысли о том, чтобы вновь коснуться защитного поля, Кадмила пробирала дрожь.

Он отполз от здания на полсотни шагов, перевёл дух и осмелился, наконец, подняться. Ноги, хоть и слабые в коленках, держали сносно. Обернувшись, Кадмил увидел лишь покрытый разнотравьем гребень горы. Барьер не только препятствовал тем, кто пожелал бы покинуть комплекс; он ещё и маскировал здание от посторонних глаз. Заплутавший пастух, поднявшийся по склону, не увидел бы здесь ничего, кроме скал, вереска и олив. Те же, кому не повезло наткнуться на барьер, принимали внезапный приступ боли за каверзы местного гневливого демона. И, оробев, бежали прочь, обратно в безопасную долину.

Кадмил послал воздушный поцелуй в небо – туда, где, как он думал, была Мелита – и захромал прочь.

Солнце скрылось за курчавой макушкой Парниса. Склоны, поросшие лесом, сменялись склонами, поросшими кустарником. Изредка попадались белые каменистые осыпи. Идти вначале было тяжко: донимала шея, ныл ушибленный о голову Мойры локоть, норовила сползти с плеч сумка. Отчего-то казалось несправедливым, что путешествие, полное настоящих опасностей и приключений, начинается со скучной, изматывающей, многочасовой ходьбы.

Но постепенно стало легче. Кадмил размеренно, глубоко дышал вечерним воздухом, густым от благоухания фисташковых кустов и олеандра. Всюду копошилась жизнь: мелькал в кустах заячий хвост, струились по камням тёмные змейки, ползали между кочек черепахи, вытягивая старческие тонкие шеи. Один раз из-под самых сандалий выбежала куропатка, и за нею – выводок птенцов, кургузых, крепко сбитых, размером почти с мать. Кадмил от неожиданности рассмеялся, а птицы, топоча лапками по земле, скрылись за ближайшим валуном. Всё вокруг странным образом успокаивало сердце: и то, что звери не боялись человека, шедшего по их владениям, и то, что склон становился более пологим, и то, что небо постепенно темнело.

Вскоре он уже с трудом различал, куда ставит ноги. Над громадиной Парниса сияла одинокая Геспер – «та звезда, что в небе всех звезд прекрасней». Кадмил был согласен с Сафо: пожалуй, ни одно светило не сияло для него с небес прекраснее, чем Геспер в этот вечер, в первый вечер его великого похода за свободой и могуществом. Однако, света от звезды было маловато, а другая любимица Сафо – Луна – восходить не спешила. Пришла пора устраиваться на ночёвку. С этим были согласны и гудящие ступни, отвыкшие от ходьбы за два месяца вынужденного отдыха (удивительно, что он вообще держался на ногах, но это, как видно, было ещё одним следствием усиленной регенерации). Желудок также подавал весьма недвусмысленные знаки. И довольно громкие.

Кадмил развёл костёр. Сидя у огня, поел баранины с лепёшками, запивая водой из меха. Затем растянулся на траве: земля всё ещё хранила дневное тепло. «Не опасно ли вот так валяться всю ночь под открытым небом? – пронеслось в голове. – А вдруг медведь?» Особого беспокойства, правда, не ощущалось: ну медведь и медведь, подумаешь. Лишь бы не Орсилора в своём зверином облике… Подумав, Кадмил всё-таки достал из сумки жезл и положил рядом, после чего закинул руки за голову и безмятежно уставился на проглянувшие звёзды. Время шло, медведи не показывались. Лишь тявкали в скалах лисы да, охотясь, бесшумно пролетела один раз над головой сова. «Символ Афины, – подумал Кадмил. – Верил бы в эллинских богов – решил бы, что к добру».

Когда из-за скал выглянула луна, он повернулся на бок, заснул и увидел во сне, что Мелита родила лисёнка.

Утро принесло удачу. Через пару часов после того, как Кадмил спустился с горы, его нагнала повозка. Молодой агрикос, виноградарь из Менидиона, вёз амфоры с вином, чтобы торговать на рынке у Длинных стен. Парень, похоже, страшно скучал в одиночестве и так обрадовался нежданному попутчику, что откупорил одну из амфор, приготовленных для продажи. Дорога показалась Кадмилу короткой, словно он не тащился по земле, а летел по воздуху, как встарь. Он болтал о том, о сём с виноградарем, потягивая вино, и незадолго до заката они въехали, распевая песни, в Ахарнийские ворота Афин. Кадмилу жалко было расставаться с дружелюбным агрикосом, и ещё жальче – с его амфорами. Но время не ждало. Он хотел скорей пуститься на поиски. Начать стоило с Пирейского порта: ведь именно там на них с Акрионом напали подосланные Эвникой разбойники.

Несмотря на довольно позднее время, порт был полон людьми. У причала стоял под разгрузкой огромный лемб, рабы выводили из трюма лошадей и спускали по трапу на берег. Лошади выражали протест. От конского ржания, стука копыт, человеческой брани, воплей чаек и прочего гвалта можно было оглохнуть. Тут же бродили разносчики еды, прохаживались дешёвые порнаи, сновали какие-то скользкие личности в обтрёпанной одежде. Из храмов пованивало горелым мясом – моряки приносили жертвы, благодаря богов за счастливое возвращение из похода.

Словом, вечерний порт жил своей обычной суетливой, шумной и довольно пахучей жизнью – той, которая всегда нравилась Кадмилу. И трудно было представить, что кто-то из этих людей, простых, занятых ежедневными заботами, участвовал в Сопротивлении. Таил секреты алитеи, вынашивал замыслы против богов. Как знать, может, вон тот торговец, скучающий над нераспроданной рыбой – он каждую ночь исполняет запретные ритуалы; смазливая девчушка в хитоне, разрезанном до верха бёдер – она тайными знаками созывает заговорщиков на ночные сборища; кузнец, подошедший перекинуться с ней парой слов – он куёт оружие для готовящегося восстания…

«Рано или поздно, – думал Кадмил. – Рано или поздно мы найдём всех. Много ли их будет? Не придётся ли хватать и казнить каждого пятого эллина? Воображаю, во что тогда превратится моя милая страна: царство запуганных сломленных человечков под железной пятой бога-тирана. Не лучше ли было сразу открыть всем правду, как это сделала Хальдер? Ах да, государственная необходимость, нужды Батима, энергетический кризис. Смерть на тебя, Локсий, старый, хитрый, трусливый говнюк… Однако займёмся поисками».

Он вынул из шляпы горошину приёмника, сунул в ухо. Нахлобучил петас поглубже, чтобы не сбили ненароком в толпе. Обернул край гиматия вокруг шеи: лучше выглядеть чуточку старомодно, чем выставлять на всеобщее обозрение жуткий, хорошо запоминающийся шрам.

И началась охота.

Обгладывая нанизанную на палочку жареную кефаль – опять проснулся голод – Кадмил бродил по рыночным рядам, заглядывал в храмы, не упускал случая навестить каждую портовую харчевню. Он знал, что горошина, настроенная на постоянный приём сигнала, оживёт, как только окажется достаточно близко от Аполлонова Ока. Если существует на свете какое-никакое везение; если заряд не иссяк; если те, кто напали на Кадмила с Акрионом, оставили украшение при себе; если они после этого не покинули Афины, чтобы промышлять разбоем в чужом краю; и, наконец, если Кадмилу посчастливится наткнуться на них во время своих хаотичных блужданий – то приёмник заработает, укажет на похитителя и станет первым шагом на пути к победе.

Но приёмник молчал.

Молчал на пристани, где, сведя с трапа последнюю упирающуюся лошадь, рабы приступили к погрузке. Молчал на базаре, откуда один за другим расходились охрипшие за день торговцы. Молчал на маленькой площади перед храмом Аполлона Дельфиния, ступени которого до сих пор уродовало ржавое пятно. Молчал в публичном доме, покуда Кадмил отражал натиск любезной и настойчивой его хозяйки. Молчал у стен ночлежки для моряков, где резались в кости и орали сразу три песни одновременно. Молчал повсюду.

«Целый день, – думал Кадмил, скрежеща зубами. – Целый долбаный день впустую! Локсий может вернуться в любой момент. Отправится меня искать. И уж наверняка отыщет быстрее, чем я найду передатчик. Если его вообще ещё можно найти. Может статься, амулет разбит, или продан какому-нибудь египетскому купцу, или лежит на дне моря вместе со скелетом разбойника. В последнем случае можно порадоваться, что так вышло с разбойником, но, к сожалению, слой воды полностью экранирует сигнал, и радость моя будет отравлена. Н-да, затея, кажется, выходит не слишком надёжная. Может, завтра попытать счастья на агоре?»

Между тем стемнело. Нужно было искать место для ночлега. В Афинах нашлось бы не меньше дюжины славных постоялых дворов, где за пару оболов удалось бы выспаться до утра, не опасаясь, что тебя прирежут среди ночи. Но человек, при свете звёзд отправившийся из Пирея в Афины, рисковал узнать слишком много нового: например, как выглядят его собственные кишки, или, скажем, сколько плетей получает в день гребец на тирренском торговом судне. Разумеется, так же могла закончиться и ночёвка на пирейском постоялом дворе, однако с чуть меньшей вероятностью.

Пришлось вернулся в квартал, где были устроены ночлежки. Первую Кадмил отверг: когда он приблизился к двери, та распахнулась, и изнутри вылетел моряк с проломленной головой. Видимо, утрата одного из участников никак не повлияла на ход драки, потому что звуки ударов и ругань в дымной полутьме за порогом не прекратились. Следующая ночлежка тоже не вызывала доверия, поскольку у входа стояли и тихо разговаривали трое очень крепких и очень плохо одетых парней. Кадмил нащупал в сумке рукоять жезла, но парни только проводили его задумчивыми взглядами и вернулись к разговору – похоже, специально ждали кого-то. Кадмилу совершенно не хотелось стать свидетелем чужих злоключений, и он направил стопы к следующему постоялому двору. Здание выглядело чуть приветливей прочих, изнутри доносился пьяный, но мирный гомон, крошечные окна тепло светились. «Зайду», – решил Кадмил.

Тут же он встал, как вкопанный, потому что приёмник в ухе очнулся и зашипел помехами.

А потом сквозь помехи прорвался грубый голос:

– Хозяин, заснул? Не видишь – килик пустой. Наливай, не зевай!

И смех, который Кадмил узнал бы даже через тысячу лет.

Послышалось угодливо-виноватое бормотание хозяина, журчание вина, прерываемое шелестом и треском, ещё какие-то звуки. Кадмил стоял, чувствуя, как по спине ползёт волна мурашек, а затылок схватывают незримые тиски.

Спотыкаясь, он двинулся вперёд, к постоялому двору. Помехи тут же стали громче; приблизились и прочие звуки.

– А мне вина? – капризно протянул женский голос. – Нерей, пусть мне тоже нальёт!

В ответ послышался всё тот же смех – рокочущее, нутряное «га-га-га».

– Ты здесь, чтобы бухать, что ли? – отсмеявшись, спросил тот, кого назвали Нереем. – За это не уплачено. Уплачено за другое!

– Ну Нерей! – обиженно заныла порне.

– Ладно, – смилостивился тот. – На вот, всё равно не лезет больше. Допивай и приступай...

Кадмил подкрался к дому. Привалился спиной к стене, пегой от обшарпанной известки. «За убой не уплачено. Уплачено за другое». Это был он. Тот разбойник, который дал приказ снести Кадмилу голову. Главарь банды.

Во рту пересохло, руки мелко тряслись. Шею стягивало раскалённое кольцо, шрам зудел, хребет то окатывало холодом, то жгло кипятком. «Живучий, падаль. Пойди, успокой его. Покажи, что умеешь». Он принялся дышать медленно и мерно, чтобы сосредоточиться на предстоящем. Горошина в ухе передавала хриплые возгласы, издаваемые Нереем, и женские стоны – не слишком убедительные. Кадмил сполз по стене на землю, вытащил из сумки жезл. «Покажи, что умеешь». Сердце бешено колотилось, в ушах звенело. Страшно хотелось пить.

Он нашарил прыгающим пальцем ребристую клавишу на рукояти жезла. Спокойно. Спокойно. Не нажми случайно! Сейчас не время. Сейчас надо сдвинуть клавишу назад. Вот так, хорошо. Теперь – влево, до упора, на пять щелчков. Отлично. Теперь – на один щелчок вправо. Готово. Парализующий разряд. Остаётся ждать. Остаётся ждать. Остаётся…

Дверь распахнулась.

– Эй, мы на два обола договаривались! – голос капризной порне. – Ты только один дал!

– Обойдёшься! – опять это «га-га-га». – Сиськи сперва отрасти!

Порне начала визгливо ругаться, а Нерей, похохатывая, шатаясь и бренча оружием, двинулся в ночь.

«Покажи, что умеешь».

Кадмил поднялся, шагнул из-за угла и устремился следом. Как только он увидел Нерея со спины, то пришёл в такую ярость, что боль улетучилась, а сердце перестало прыгать и заработало ровно, как лабораторный насос. Всё из-за того, что на боку разбойника болтался низко пристёгнутый меч. В руке Нерей нёс чадящий факел, который давал достаточно света, чтобы различить костяную рукоять, увенчанную золочёным навершием затейливой формы. Это был – да, точно! – тот самый ксифос, что Кадмил подарил Акриону. «Ах ты сволочь, – бешено подумал Кадмил. – Ну, держись. Только бы случай удобный подвернулся».

Случай не заставил себя ждать. Разбойник, бурча под нос, шагал вдоль разномастных ночлежек, затем свернул в проулок, вышел на пристань и побрёл к покосившемуся, зеленоватому от лунного света лодочному сараю. Неизвестно, что намеревался делать Нерей – заночевать в этом сарае, отлить у стены или просто полюбоваться на замшелые доски. Кадмил не дал ему сделать ничего из перечисленного. Быстро оглядевшись и уверившись, что пристань пуста, он направил жезл в голову разбойника и нажал на спусковую клавишу.

Раздался треск, вылетела молния. Нерей уронил факел, выгнулся и упал навзничь – как бревно, с гулким стуком. Клокоча горлом, выпустил струю рвоты. Кадмил подскочил, набросил на ноги разбойника петлю (это была, конечно, не та замечательная верёвка, которую дала Мелита, но и на пирейском рынке удалось разыскать не хуже). Связал свободным концом руки Нерея за спиной. Подтащил его, хрипящего, к сараю – легко, как куклу; злость придавала сил. От души пнул легко отворившуюся дверь. Бросив добычу в дальнем, самом тёмном углу, Кадмил перевёл дух и вернулся на улицу.

Пристань по-прежнему была безлюдна. Приглушённые расстоянием, звенели вопли гуляк – так далеко, что даже не удавалось разобрать, мужчины кричали или женщины. Кадмил подобрал факел, раздул не успевшее погаснуть пламя и вернулся в сарай. Очень, очень аккуратно прикрыл дверь. Сунул жезл за пояс. Воткнул факел в щели между досками над пленником. Сел рядом.

Нерей слабо сипел, зыркал опухшими глазами. Кривил рот в попытках заговорить, но Кадмил знал, что разговаривать после того, как получил в голову парализующий разряд, нелегко. Нерею стоило дать передышку. Передышку перед весьма сложной ночью.

Кстати, пока он не очухался, надо бы избавить его от неправедно нажитого добра.

«Слава Локсию, – думал Кадмил, отстёгивая от разбойничьего ремня ворованный ксифос. – Это ведь он изобрёл маленькие, с кулак, передатчики. Надо будет потом его поблагодарить. Сразу после того, как принесет извинения».

Отложив ксифос подальше, он взялся за Око Аполлона, болтавшееся на груди разбойника. Рванул изо всех сил. Нерей замычал, когда шнурок батимской работы врезался в шею. Кадмил покачал головой, рванул сильнее. Ещё. Ещё! О! Оторвал.

– Т-ты кто? – прохрипел Нерей, корчась от боли. – Ч-чего надо?!

«Покажи, что умеешь».

Кадмил поднёс амулет к факелу. Огонь нежно лизнул позолоченное солнце.

– Помнишь, откуда это?

Нерей, сопя, как простуженная овца, кивнул.

– Помнишь того парня, с которого это снял? – продолжал Кадмил.

Разбойник шумно сглотнул:

– Может быть.

– Может быть, говоришь... – задумчиво произнёс Кадмил.

Он не спеша размотал обёрнутый вокруг горла край гиматия. Выдернул из стены факел. Поднёс к лицу, ощутив на щеке жаркое дыхание огня.

– А меня помнишь? – спросил он со всей мягкостью, на которую был способен.

Нерей разглядел шрам на шее и выпучил глаза.

– Кибела, спаси! – пролепетал он. – Тебя же… Тебя убил Жаба! Голову отрубил! Ещё тогда, кровь… Белая кровь! Ты… не человек! Ты демон, да? Мстящий дух? Явился, чтобы… чтобы меня мучить?!

Кадмил вернул факел на место.

– Вообще, я хотел только задать пару вопросов, – сообщил он. – Но ты подал отличную идею.

Он достал из-за пояса жезл. Сдвинул клавишу назад; отсчитал пять щелчков вправо, до упора. Режим теплового излучения, минимальная мощность.

Нажал клавишу.

Между бронзовыми головами змей вырос алый побег пламени.

Нерей глядел на жезл, вытаращив глаза. Смрад его дыхания, казалось, заполнил весь сарай.

– Как любит говорить мой учитель, сострадание есть немощь, – поведал Кадмил. – Что ж, я сейчас немощен, как никогда в жизни. Однако никакого сострадания не чувствую. Странно. Ну-ка, напомни: по чьему приказу вы на нас охотились?

– Сестра! – торопливо выпалил Нерей. – Нас наняла его сестра. Сказала, что мы… не должны его уби… Убивать. Что должны увезти в другую страну. К-как можно дальше. Так, чтобы он того… Долго не мог вернуться.

– Сама доброта, – цокнул языком Кадмил. – До чего трогает эта семейная забота. Как выглядела сестра?

– Высокая, черноволосая… вроде.

– Вроде? – неприятно удивился Кадмил.

– Т-там темно было, как в жопе! – зачастил Нерей. – Мы встретились в этой… в харчевне, в третьем часу, как с-солнце закатилось. С ней был холуй, вот с ним базарили, она почти и не говорила ничего. Только в конце сказала, мол, смотрите, ну… не убейте брата. А сама далеко от лампы сидела…

– Да, дружище Нерей, пока от тебя толку мало, – Кадмил помахал жезлом, отчего пламя фыркнуло и побледнело. – Имени своего она, конечно, не назвала?

Разбойник так дернул головой, что стукнулся затылком об пол. «Похоже, так и не узнаю, Эвника это или Фимения, – подумал Кадмил. – Обе они высокие, обе черноволосые… Впрочем, ставлю свой петас, что шрамами я обязан старшей сестричке».

– А про меня она что-нибудь говорила? – спросил он.

– Про тебя, господин… Про тебя… – глаза разбойника забегали, заметались от факела к жезлу. – Сказала, дескать, если сможете, то валите этого пройдоху…

– Понимаю, – Кадмил повёл плечами. – Весьма разумно с её стороны. Ну, и вы, разумеется, послушали высокородную сестрицу? Куда вы дели моего товарища?

– Мы... Мы решили, что глупо просто так возить туда-сюда здорового парня. Я продал его работорговцам.

«Что ж, не так уж плохо, – пронеслось в голове Кадмила. – Акрион попал в рабство, но ещё может быть жив».

– Кому именно продал? – спросил он. – Имя?

– Не знаю... – Нерей, похоже, немного расслабился. Во всяком случае, перестал заикаться. – Я просто нашел судно работорговцев. Спросил капитана. Сказал, что у нас есть товар. Он сказал – мол, ведите. Сторговались на сотне драхм...

Кадмил скривился: шею снова разломило болью.

– Про сотню драхм информация, спору нет, бесценная, – произнёс он, потирая шрам. – Но меня сейчас больше интересует, как называлось судно.

Он сдвинул клавишу на щелчок влево. Лепесток пламени из красного стал белым.

– Не... Не помню! – в отчаянии крикнул Нерей. – Разве упомнишь такие мелочи?

Боль охватила шею и поползла вниз по спине.

– Хорошо, – сухо сказал Кадмил. – Я надеялся, что ты так ответишь.

«Покажи, что умеешь, – огонь плясал между змеиными головами. – Покажи, что умеешь. Покажи…»