Правда выше солнца

☤ Глава 6. Не приближайся, не то разорву когтями!

Эфес. Седьмой день месяца таргелиона, три часа после заката. Прелестная, ясная, лунная ночь, которая стала бы ещё лучше, если бы была тёмной и дождливой.

– Давай ещё раз. Связываешь мне руки, да? Потом берешь меч, тычешь мне в спину. Кричишь, что поймал чужеземца. Так? И сдаёшь меня жрецам, чтобы отвели к верховной жрице Имеде. Всё верно?

Кадмил вздохнул.

– Великолепный план, – пробормотал он сквозь зубы. – Надёжный, как клепсидра.

Акрион мрачно кивнул.

– Мне тоже не нравится, – признался он. – Но, раз она не покидает храм… Значит, придётся идти туда самому.

Кадмил потёр набухший болью висок. Богам достаточно спать три-четыре часа в сутки. Совсем без сна можно продержаться пару недель. Только чувствовать себя будешь чрезвычайно паршиво. Особенно, если рождён человеком.

Кадмил не спал всего два дня, но уже чувствовал себя паршиво. Впрочем, причиной тому была не бессонница. Просто всё шло наперекосяк; в Мегаре говорят про такое – «обделались, и лодка кренится».

Вначале он подумывал поступить, как предлагал Локсий: собрать на агоре толпу, вывести Акриона на ступени Гефестова храма и объявить всем о беззакониях Семелы, которая околдовала собственного сына и загубила мужа. Выслушали бы собравшиеся афиняне самого Гермеса? Разумеется. Возненавидели бы Семелу? Вот с этим сложнее.

Как Кадмил уже говорил Локсию, эллины склонны к сомнениям и всегда требуют доказательств. Найдутся такие, кто по зрелом размышлении решат, что вся история с Акрионом – ловкий трюк, политическая игра, цель которой – посадить на трон выскочку-самозванца (и будут недалеки от истины). Сочтут, что Семелу невинно оболгали, ославят её мученицей, пострадавшей от рук заговорщиков. А там уже и бунты не за горами. Понятно, что сторонники вдовой царицы примкнут к адептам алитеи, и окаянные практики возродятся с новой силой. Результат – энергетический кризис, гнев Локсия, утрата доверия.

Одним словом, провал.

Потому-то Кадмил и отправил Акриона во дворец. Это был немного рискованный, но интересный этюд, который созрел в его голове за время полёта к Диохаровым воротам.

Прежде всего, он хотел, чтобы Акрион убедился: Семела – враг. В таком случае днём позже царский сын мог бы искренне, из глубины души сказать афинянам: «Вот ведьма, которая предала своего мужа, свой народ и даже своего сына. Властью, что положена мне по праву, я отправляю её на суд богов, ибо сам судить не могу». Можно было бы, разумеется, прибегнуть к «золотой речи» и силком заставить Акриона отречься от матери. Но потом неизбежными стали бы терзания молодого героя, больная совесть, проблемы с психикой. К чему это? Довольно того, что бедняга собственноручно зарубил отца.

Оставался, конечно, шанс, что Семела признает Акриона при встрече. Кто знает, что на уме у этой бабы. В целом, такой исход тоже мог сработать Кадмилу на руку: Акрион стал бы признанным, легитимным правителем, законным наследником рода Пелонидов.

Но всерьёз на это надеяться не стоило. Чтобы подстраховать Акриона от беды, Кадмил намеревался отправиться во дворец вместе с ним – естественно, под покровом невидимости. Заодно он рассчитывал узнать какие-нибудь подробности насчет алитеи и заговора. Семела, Эвника или кто-то из ближайших слуг, взбудораженные появлением Акриона, сгоряча могли сболтнуть лишнего, дать новые зацепки.

Кадмил был доволен своим замыслом – до поры.

И ведь вначале всё шло по плану! Акрион услышал глас Аполлона (надо потом наведаться в ту рощу и забрать репродукторы). Получил роскошный передатчик (новейшая разработка Локсия, с позолоченным, между прочим, корпусом). Воспрянул духом, почувствовал себя героем и приступил к активным действиям. Как и требовалось.

Затем Кадмил сопровождал Акриона во дворце. Незримый, шёл рядом, когда царского сына вели к Семеле. Стоял за спиной, в то время как он говорил с матерью. Крался в шаге позади, пока Акриона вели вниз, в подвал. Лишь когда Акриона заперли, Кадмил, убедившись, что герою ничто не угрожает, решил оставить его на несколько минут, чтобы подслушать разговор Семелы с Эвникой. Увы, ничего важного он не услышал; Семела говорила с падчерицей недолго и в самом недружелюбном тоне, после чего ушла в свою опочивальню. Кадмил направился обратно в подвал, чтобы выпустить Акриона, но Эвника успела раньше, и в итоге осталось лишь помочь царевичу Пелониду перебраться через дворцовую изгородь.

В целом, задуманный этюд удался: Акрион теперь убеждён в том, что его мать – чудовище. Отдельное спасибо Эвнике за финальную реплику. Похоже, она девчонка не промах.

Но законы, проклятые эллинские законы! Двое свидетелей, подумать только!

Как можно посадить на трон правителя, которого признает самозванцем любой суд, не говоря уж об афинском неподкупном ареопаге?

Ну ничего. Вот заберём Фимению домой, и Кадмил явится к Семеле лично. Так, как он являлся к Ликандру, чтобы диктовать волю Локсия.

О, это будет прекрасное зрелище! С небес спускается окутанный волшебным сиянием Гермес в золотых одеждах, в сандалиях с крыльями. Подлетает к перепуганной царице и грозно вещает: убойся гнева богов, низкая колдунья! Признай, что погубила мужа, прими вернувшегося сына и следуй за мной в Аид! (Ну, то есть, сначала в лабораторию для допроса, а уж потом в Аид). А рядышком стоят, держась за руки, бедные царственные сиротки: Эвника, Фимения и Акрион. И ждут, когда свершится правосудие. Да, это будет здорово. Если даже Семела не испугается самого посланника небес Гермеса, на неё подействует «золотая речь».

И вот желанная победа: Семелу бросают в темницу, откуда её можно по-тихому забрать в лабораторный комплекс. Для допроса с пристрастием. А, пока Локсий демонстрирует пленённой царице жуткие иллюзии, Акрион, скорбный и печальный, объявляет афинянам, что его мать – ведьма и мужеубийца, а главное – богоотступница, посмевшая заместить священные обряды мерзкими колдовскими ритуалами. За доказательствами дело не станет. Сумка с черепами и прочей дрянью всё ещё ждёт своего часа в комнате Кадмила. Нужно только улучить минутку и подбросить её содержимое Семеле в спальню.

Только сначала нам нужна Фимения. Второй свидетель.

А Фимения, как выяснилось, живёт затворницей в храме Артемиды, не показываясь на люди.

И перед храмом круглые сутки несёт караул вооружённая стража.

Воистину, «обделались, и лодка кренится».

– Кто только это выдумал, – проворчал Кадмил. – Надо же: сразу два родича, чтобы признать человека живым! А если он сирота без братьев и сестёр? А если все передохли, пока этот фальшивый мертвец где-то шастал?

– Закон ещё со старого времени, наверное, – вздохнул Акрион. – Когда войны были. Думаю, если знатный горожанин пропадал на поле боя, потом вместо него объявлялись самозванцы. Ну, и требовалась проверка. Один родич, может быть, слишком старый, или, наоборот, мал ещё своим умом соображать… Вот и решили: двое – в самый раз.

Сказав это, Акрион охнул и завозился: плоская, крытая сланцем крыша – не самое удобное ложе. Они лежали, затаившись под тенью угловой пристройки, в десяти локтях над землёй. Храм отсюда смотрелся, как игрушечный. Славное нашлось укрытие, неприметное и с хорошим обзором.

Но всё-таки неплохо бы подстелить матрасик.

– Непонятно как-то с Фименией, – немного спустя сказал Акрион. – Её ведь тоже считают мёртвой. Получается, прежде чем она сможет свидетельствовать за меня, надо признать живой саму Фимению.

– Для этого и материнского слова хватит, – отмахнулся Кадмил. – Ты законы-то читал? Написано: «если какой муж, считавшийся за мертвеца, приходит в дом свой, то потребно слово двоих близких, чтобы провозгласить его не умершим». Там не сказано «если какой муж или жена».

Кадмил не поленился заглянуть в библиотеку перед отлётом с Парниса и проштудировал свитки в библиотеке. Теперь он мог цитировать распроклятый закон с любого места, хоть задом наперёд. Толку от этого, впрочем, было немного: двое свидетелей не становились одним, хоть ты обцитируйся.

Акрион покачал головой.

– Ну, раз написано… – протянул он с почтительностью.

– Голову ниже, – прошипел Кадмил, заметив внизу движение. – Стража идёт.

Стражники, покачивая на ходу закинутыми за плечи копьями, неторопливо шли вокруг храмовой колоннады. В лиловом сиянии луны тускло светились остроконечные бронзовые шлемы, поблескивали бляшки на доспехах из толстой кожи. Мешковатые штаны были заправлены в сапоги с загнутыми носками.

– Я думал, тут такие же эллины, как в Афинах, – пробормотал Акрион. – Только говорят по-другому.

– Да ну какие же они эллины, – буркнул Кадмил в ответ. – Они – сфардены. От эллинов переняли только алфавит и любовь к выпивке.

Он и сам едва не забыл, как чудно одевается лидийский народ. Хорошо, что догадался захватить костюмы для себя и Акриона. В приметных хитонах и гиматиях они дошли бы только до городских стен. Местные не любили эллинов. Мягко говоря.

– А как же Артемида? – спросил Акрион. – Артемида ведь наша богиня. А они её тоже чтят.

– Это только имя, – объяснил Кадмил тихо. – Тысячу лет назад сфардены звали её Анасса. Потом, когда эллины приплыли сюда из Микен, оказалось, что Анасса в точности подходит под описание Артемиды. Вечно юная дева, владычица охотников и пахарей. Эллины сказали сфарденам: о, а давайте вы её будете звать по-нашему, Артемида красивей звучит, чем Анасса.

– И что?

– Убили их, конечно, – пожал плечами Кадмил. – Соображать надо, что говоришь. Но потом решили: а ведь верно, Артемида здорово звучит!

Акрион подумал.

– Это всё по правде так было? – спросил он.

– Нет, конечно, – фыркнул Кадмил.

Акрион ухмыльнулся.

– А как на самом деле?

– Хер его знает, – ответил Кадмил. – У Артемиды спрашивал, она тоже без понятия... Ладно, давай, что ли, слезать. Время теряем.

Акрион нервно, по-собачьи пригибая голову, зевнул.

– Спать охота, – пожаловался он.

Кадмил хмыкнул.

– Неудивительно, – проговорил он голосом негромким, но исполненным яда. – Утром ты целых два часа искал лодку в Пирейском порту! Вероятно, эти поиски истомили тебя настолько, что ты потом дрых весь день под скамьёй, пока я сидел на руле.

Акрион с виноватым видом хотел что-то возразить, но Кадмил его перебил:

– Пятнадцать часов! Пятнадцать долгих, жарких часов я правил в открытом море! Солнце опаляло мне голову, чайки срали на плечи. И что спросил герой, когда мы достигли берегов Лидии? «Хочешь пить, Кадмил?» «Наверное, ты устал, Кадмил?» «Тебе не жарко в волшебном костюме, Кадмил?» Нет, он спросил: «Мы уже приехали?»

– Прости, о Агорей, – смиренно сказал Акрион. – Но мы потом ещё долго шли от берега к Эфесу, а после – ждали ночи. Человек слаб...

– Ладно, – смилостивился Кадмил. – Стражники ушли. Спускаемся. Хватайся за руку.

Акрион подчинился, и Кадмил, удерживая его за предплечье, сперва воспарил над крышей, а потом плавно опустился на землю – там, куда не доставали настырные лунные лучи. Пневмы осталось немного; он основательно выдохся днём. Зато был страшно горд собой. В самом деле, кто сказал, что парцелы нужны только для того, чтобы летать? Если привязать себя за талию к скамье и покрепче упереться пятками, можно разогнать лёгкую фелуку до хорошей скорости! Под парусом они бы плелись добрых две недели. Даже жаль, что простак Акрион спал, вместо того чтобы наслаждаться путешествием.

– Руки протяни, – потребовал Кадмил, доставая из сумки верёвку.

Акрион замялся.

– Я тут подумал, – смущённо произнёс он, – может, сделаем наоборот? Ты притворишься пленником, а я отведу тебя к страже.

– И чего потом? – поднял брови Кадмил.

– Скажу, что поймал эллинского лазутчика, – задрал подбородок герой. – А когда нас проведут в храм, ты уговоришь жрецов выдать Фимению. Гермес ведь способен убедить кого угодно в чём угодно.

– Что же ты скажешь этим почтенным стражникам?

Акрион задумался.

– Искас, – начал он, – искасавэн... э-э... ирфли ки кавэ?..

Он неуверенно взглянул на Кадмила.

– Аму афалля ки-кантору сфард тро лалье, – произнёс тот, не моргнув глазом.

Акрион нахмурился, силясь перевести.

– Это значит «я веду моего пленника к жрице для очищения?» – неуверенно предположил он.

– Это значит «я придурок, который решил, что знает лидийский», – сказал Кадмил. – Вот потому-то я тебя поведу, а не наоборот. Кроме того, никого убедить я не смогу. На сторонников чуждой веры мои слова не произведут впечатления.

Кадмил немного кривил душой: вера тут была ни при чём. Просто дарованная Локсием способность действовала только на тех, кто с детства говорил по-эллински. Сколько Кадмил ни бился, сколько ни изучал другие языки, ничего так и не вышло. Как всё-таки жаль, что его силы ограничены! Впрочем, теперь, после двадцати лет лингвистических занятий, он мог бегло говорить на арамейском, лидийском, фиванском и в совершенстве владел тирренским. Мягкий, словно бы льющийся язык тирренов нравился Кадмилу больше всех остальных. Даже удивительно, что люди, которые так красиво говорят, изобрели бои лудиев и звериную травлю.

– Значит, остаётся мой план? – спросил Акрион с напускной бодростью.

– К сожалению, да, – сухо ответил Кадмил.

Акрион, мужественно крякнув, протянул руки. Кадмил накинул ему на запястья петлю и принялся связывать. Вокруг было тихо, только поодаль, в рощице, заливались цикады, да сонно гавкала в соседнем дворе разбуженная блохами собака.

Верёвка попалась толстая, задубелая.

– Послабей нельзя? – охнул Акрион. – Для виду обмотать просто. А то столько узлов...

– Это не просто узел, – ответил Кадмил. – Вот, смотри: сюда руку продеть – и свободен.

– Гляди-ка, правда! Хитро придумано.

– Гермес – бог воров, – веско сказал Кадмил. – Я знаю, как ускользнуть из любой петли... Но, вообще-то, всё должно быть по-настоящему. Иначе они увидят, что пленник связан кое-как, и просекут, что это спектакль.

– А я тут же освобожусь, меч у одного схвачу, и по башкам их!

Кадмил подавился смехом.

– Там копейщики в карауле, вояка грозный. Понаделают в тебе дырок – опомниться не успеешь. Иди давай.

Они выступили из-за угла дома, обычного эфесского дома, обитатели которого уже, верно, давно спали, не подозревая, что рядом творятся вещи исторического толка. Почти не таясь – не от кого было таиться в это позднее время – прошли кривой и узкой улочкой, между глухих стен, облитых луной.

И очутились перед лицом чуда.

У ног простиралась вымощенная булыжником площадь, а посреди площади, совершенный в мраморной неподвижности, застыл храм. Белели двумя рядами обнажённые тела колонн. Зубчатая тень лежала на ступенях. Курчавился сотнями крошечных силуэтов фриз, тянулись друг к другу величавые фигуры на фронтоне. В зыбком лунном небе остро чернели пирамидки венчавших кровлю наверший.

Храм Артемиды был прекрасен, как сама богиня.

Кадмил прочистил горло и с шелестом потянул из ножен лидийский меч – широкий, с круглым яблоком на рукояти.

– Да буду я к себе милостив, – пробормотал он под нос.

– Чего? – переспросил Акрион.

– Начали! – бросил Кадмил и протяжно закричал по-лидийски:

– Здесь негодяй, который нарушил границы страны! Отведите его к верховной жрице для очищения!

Акрион, который услышал только «эс-афалля факатварми фаттья клида и-силавад вес'фас каве и-в'дбака», оскалился и стал отчаянно ругаться на родном языке.

Из-за колонны показался стражник.

– Да-би ибхад! – заорал он. – Веди сюда!

Загомонили за стенами домов разбуженные псы. Стражник, обернувшись, махнул рукой. Из храма вышел ещё один воин. Судя по обхвату талии и общей величавой медлительности, это был начальник караула.

Кадмил подтолкнул Акриона и пошёл вперёд, держа на виду обнажённый меч. Акрион сгорбился и зашагал неровно, будто бы боролся с желанием убежать.

– Ни хрена они нам не поверят, – пробормотал он.

– Поверят-поверят. Лидийцы – народ тупой, даже богиню забыли, как звать.

«Эпоха всеобщего мира – пожалуй, самое неоспоримое преимущество власти Локсия и его приятелей, – думал Кадмил, ступая позади Акриона. – Войны – это трата человеческого материала, они невыгодны богам... Но неприязнь к чужакам никуда, конечно, не делась. Афиняне не любят спартанцев. Спартанцы не любят афинян и персов. Персы терпеть не могут спартанцев, афинян и лидийцев. А лидийцы ненавидят и персов, и спартанцев, и афинян. Так что судьба иноземца в Эфесе довольно предсказуема».

Они поднялись по храмовым ступеням. Под сенью колоннады горели чадящие факелы. У входа, сурово скрестив копья – выслуживались перед командованием – стояли двое стражников. Командование глядело на приближавшихся Акриона с Кадмилом, почёсывало брюхо, отдувалось.

Кадмил, преодолев последнюю ступень, хлопнул Акриона по плечу.

– Лазутчик! – объявил он радостно. – Грязный эллин! Берите его, воины!

– Где поймал? – спросил начальник караула сытым басом. – Почему заподозрил?

Нижняя челюсть его находилась в беспрестанном круговом движении, словно у жующего жвачку верблюда. Из-за этого казалось, что он говорит не на чистом лидийском, который был принят в Эфесе, а на каком-то деревенском диалекте.

Кадмил сдвинул на затылок войлочную шапку.

– Я по нужде ходил, господин мой, – подхалимски оскалившись, начал он. – Накануне переел инжира, ну, и прослабило. Слава Аттису, на рынке прихватило, где общий сортир стоит. Сижу, значит, над дырой, всё на свете проклял, уж солнце заходит, а никак не встать...

– Немного дела Аттису до твоей нужды,– скривился стражник. – А мне и того меньше. Как чужака поймал, говори.

– Там, в сортире, и поймал! – стукнул себя в грудь Кадмил. – Он рядом со мной сидел. Потом мы с ним разом, стало быть, закончили-то. Я, конечно, к фонтанчику поспешил руки обмыть. А он, гляжу, дальше направился. Эй, кричу, ты чего к фонтану не сходил, словно эллин какой? Они ж, известно, после большого дела ни в жизнь не моются – тёмный народ!

Стражники у дверей заухмылялись.

– А этот, – продолжал Кадмил, для убедительности отвесив Акриону чувствительную затрещину, – ничего не ответил, только зыркнул на меня – и ходу. Тут уж у меня обида взыграла. Стой, кричу, засранец! Из-за таких, как ты, богиня на нас гневается! И тут, верите, понял, что не ошибся. Потому что он, значится, ка-ак побежит! А на бегу мне вот этак показал!

Кадмил сложил кукиш и продемонстрировал его собравшимся. Стражники загыгыкали в бороды. Акрион, не понимая ни слова, стоял с гордо вскинутой головой.

Начальник ухмыльнулся:

– У эллинов оно шибко оскорбительно, знаем... И что ж ты, его догнал?

– Догнал, как видите! – Кадмил снова огрел Акриона по затылку. – Ноги ему подсёк, навалился да и скрутил стервеца. Тут он заверещал, залопотал по-своему. Врёшь, говорю, не уйдёшь. Поведу в храм Артемиды, чтоб тебя там высокая жрица очистила!

Стражники ржали. Начальник тоже посмеивался, крутя щепотью ус.

– Ладно вышло! – признал он. – Ты, гляжу, парень бойкий. За наградой приходи днём, а этого мы сейчас передадим жре...

Из-за его спины донёсся глухой, низкий, отдающий в землю скрежет. Так мог бы скрежетать клыками Кербер, разгрызая кости гиганта Гратиона. Акрион вздрогнул. Кадмил почуял, как по хребту пробежали мурашки. Даже начальник стражи сморгнул от неожиданности.

Высокие храмовые двери распахнулись настежь. Из тускло освещённого наоса выступил жрец, от макушки до сандалий закутанный в тёмный балахон.

Стражники посторонились. Жрец, раскачиваясь на ходу, приблизился к Акриону. «Смерть и кровь, – потрясённо подумал Кадмил, – вот это детина!» Существо, стоявшее перед ними, кажется, могло поспорить ростом с храмовыми колоннами. Даже высокий Акрион выглядел подростком рядом с этой громадиной.

Из складок одежды выпросталась клешнястая рука. Огромные пальцы сомкнулись на бицепсе Акриона, полностью обхватив его, как Кадмил обхватил бы девичье запястье. Акрион сморщился от боли, а жрец рванул его, едва не повалив на каменные плиты, и потащил за собой, словно лев овцу.

Акрион успел бросить на Кадмила отчаянный взгляд, но тут дверь захлопнулась – с тем же замогильным скрежетом, с каким открылась.

Несколько мгновений было тихо. Затем неподалёку завыла собака. Начальник стражи встрепенулся и мощно, с чесночным смрадом выдохнул.

– Ну, – прогудел он, надвинувшись на Кадмила брюхом, – ты это, гуляй давай. Завтра после полудня можешь за деньгами...

– Ухожу, ухожу, – поднял ладони Кадмил. – Гражданский долг исполнен, родной Эфес может спать спокойно. Лёгкого дежурства, служивые!

– Угу, – буркнул начальник.

Кадмил сбежал со ступеней, повернул и пошёл прочь самой беспечной походкой, на которую был способен.

Зайдя за угол храма, он огляделся. Вокруг никого не было – если не считать луны, как всегда, равнодушно взиравшей сверху на людскую возню. Слегка оттолкнувшись ногами, Кадмил взлетел в серебряное лунное небо. Приземлился на конёк храмовой крыши. Устроился поудобнее, поскольку ожидание, видимо, предстояло долгое. С огромным облегчением снял убийственно жаркий лидийский колпак и вынул из-за подкладки бронзовую гладкую горошину с ажурными дырочками – точь-в-точь такими же, какие украшали амулет на груди Акриона.

«Эх, – подумал он досадливо, – пропадёт ведь парень ни за драхму... Вот бы сейчас проскользнуть туда невидимкой и сделать всё самому!»

Но голова гудела от бессонницы. Муторно становилось при одной мысли о том, что нужно прятаться, красться в полутьме, напрягая оставшиеся силы и создавая вокруг себя зыбкую ауру невидимости. Сколько бы он продержался? Четверть часа, чуть больше? Нет разницы. Отыскать за такое короткое время Фимению всё равно бы не удалось. Да и найди Кадмил сестру Акриона, всё одно не сможет выйти с нею обратно. В его слабом, полу-человеческом теле не останется пневмы. Покров невидимости истощает, как ничто другое.

Пневма и сейчас была на исходе, Кадмил это чувствовал. О, как жаль, что он не умеет брать энергию у людей напрямую, без зарядного ложа! Локсий, или Орсилора, или Хальдер на его месте просто выпили бы пневму у первого встречного человека, едва коснувшись рукой – и вновь исполнились бы сил. Но Кадмил, увы, создан из другого теста. И, значит, останется на голодном пайке. А ведь ещё предстоит вернуться морским путём из Эфеса в Афины. Да и неизвестно, что ждёт впереди. Может, придётся говорить «золотой речью», летать… И потом, жрецы могут убить Кадмила. Это же больно!

Нет, рисковать нельзя.

Он пристроил горошину в левое ухо и обратился в слух.

Вначале были слышны только шаги. Тяжёлые, мерные, с шарканьем – огромный жрец. Поспешные, неловкие – Акрион. Порой ритм шагов сбивался, и тогда Акрион хрипло вскрикивал: видно, гигант силком волочил споткнувшегося в потёмках пленника. Связь понемногу слабела, звуки обрастали помехами. Кадмил догадался, что Акриона повели под землю, в тайные помещения эфесского храма, о которых когда-то рассказывал Локсий – а Локсию, в свою очередь, о них поведала Орсилора. Оставалось лишь надеяться, что магический сигнал Ока Аполлона сумеет пробиться сквозь толщу земли и камня.

Вскоре что-то грозно заскрежетало. «Никак, у них тут на всех дверях петли не смазаны?» – подумал Кадмил. Звук шагов на короткое время изменился, стал звучным и оброс коротким эхом, а потом затих.

Кадмил до звона в ушах вслушивался в тишину. Тишина, впрочем, была не полной: сквозь помехи угадывалось, как журчит неподалёку вода. «Пришли, – понял Кадмил. – Какое-то большое помещение. И... бассейн?»

Зазвенел колокольчик. Что-то приглушённо стукнуло.

Едва слышно прозвучал женский голос:

– Иду, иду! – по-лидийски, напевно.

На сей раз Кадмил не услышал шагов. То ли жрица ходила босиком, то ли была легка, как лесная нимфа.

– Кого привёл, Гигес? – тот же голос. Говорит, как поёт. Только кифары не хватает.

– Поганого эллина, госпожа Имеда. Для очищения.

«Ух, какой гнусавый, – хмыкнул Кадмил. – Заячья губа у него, что ли? Ладно; главное, что доставил Акриона к верховной жрице. Если верить Эвнике, Имеда – как раз и есть Фимения. Пока план работает, как задумано».

– Опять эллина?.. Впрочем, неважно. Привяжи к алтарю. Я сейчас вернусь.

Это планом не предусматривалось.

«Плохо дело, – занервничал Кадмил. – Куда она ушла?.. Сейчас уйти должен был как раз этот громила Гигес. Акрион тогда бы воскликнул: «Фимения, я твой брат!» И всё бы сложилось, как надо. Но не при Гигесе же кричать. Ещё тревогу поднимет, чего доброго. Тогда конец обоим: и Акриону, и его сестрице. Да, влип мой герой».

Амулет исправно передавал сопение и сдавленные ругательства жреца, пока тот привязывал Акриона. Что-то шуршало, с треском рвалась ткань. «Раздевает жертву перед закланием, – догадался Кадмил. – Главное – чтобы Око не тронул. Хоть бы маскировка не подвела...»

– Готово? – спросила вдруг Фимения, да так близко, что Кадмил, вздрогнув, едва не свалился с крыши.

– Готово, госпожа Имеда, – пробубнил Гигес. – Ножик... И чаша... Вот.

– Хорошо. Побудь здесь.

«Смерть и кровь!! Гигес, не слушай её, выйди вон!»

Защёлкало, высекая искры, огниво. Кто-то дохнул через сжатые губы, раздувая, верно, огонь в курильнице. Зажурчала вода. Звякнул металл.

Фимения запела:

О, Артемида, светлейшая из богинь,

Светоч небес и земли, сиянье луны и солнца,

Пчел и медведиц владыка, дев защита святая,

Ты изменяешь судьбы, зло становится благом.

Пауза. Странное шипение – ши, шши, шшши... Будто железная змея ползёт по камню.

«Точит нож, – понял Кадмил. – Вот дерьмо».

В правой руке – справедливость, в левой руке – доброта,

Лик твой – жизни покой и благополучие.

Как хорошо молиться тебе, как прекрасно тебя окликать!

Взгляд твой – сердечная нега, слово твоё нерушимо!

Снова полилась вода. Легко представить: Фимения наклоняется над бассейном, наполняет водой жертвенную чашу, делает шаг к алтарю...

Кадмил чуть слышно застонал. «Давай, – мысленно воззвал он к Акриону. – Сообрази что-нибудь. Какой-то знак, уловка, всё, что угодно!»

Прими, Артемида, кровь, что прольётся сейчас,

Кровь твоей жертвы на алтаре твоём...

– Стой!

«Неужели придумал что-то?!» – Кадмил зажмурился в ожидании.

Акрион – голос был слышен громко, точно он был совсем рядом – пропел по-эллински, срываясь от волнения на речитатив:

Собака сказала кошке: не злись, сестрица!

Давай-ка больше не будем с тобой спорить.

Мы же родные, идём поскорей мириться.

Лучше нам навсегда позабыть о ссоре.

Он осёкся и резко выдохнул, будто воздух стал слишком тяжёлым, чтобы дышать.

«Старая детская песенка, – подумал Кадмил. – Только слова вроде бы не те. Кажется, там было «мы же соседи». Да, точно, помню. Тогда, в Коринфе... И Мелита пела. Зачем он?..»

Ему отчего-то стало холодно, хотя ночь по-прежнему была тёплой, как козья шкура. Он крепче закутался в лидийский плащ и вдавил в ухо волшебную горошину.

Плескалась вода. Тихо звенел металл: словно кто-то держал ритуальный нож у кромки серебряной чаши, и рука, в которой был клинок, мелко-мелко дрожала.

– Гигес, – позвала Фимения еле слышно. – Эллин одержим демоном. Мы все в опасности.

Грузные, нерешительные шаги. Испуганный голос:

– Госпожа...

– Ты касался его? – спросила жрица уже громче. – Касался? Не лги мне!

– Госпожа Имеда, – жалобно загнусил Гигес, – я ведь только его привёл...

– Ты осквернён, дурак! – закричала Фимения так, что у Кадмила заложило в ухе. – Осквернил себя прикосновением к демону! Ступай прочь! Читай литанию Артемиды десять тысяч раз! Только я могу находиться рядом с этим нечистым, и, пока не закончу, никто не должен сюда входить! Понял? Беги!!

Зашлёпали, удаляясь, по камню огромные сандалии. Проскрипела и хлопнула дверь: бах!

Эхо заметалось в пустоте жертвенного зала: ах, ах, ах...

Замолчало.

Фимения негромко пропела:

Ответила кошка собаке, вся злая-злая:

Не приближайся, не то разорву когтями!

Акрион подхватил – казалось, что он поёт, улыбаясь:

Но, если мы подеремся, сестрица, знаю,

Поранимся больно, а то и ноги протянем!

Звякнул брошенный на пол нож. Фимения произнесла, как простые стихи:

Врагами были – друзьями навек стали.

Забыли беды, живём, не зная печали.

– Радуйся, сестричка Фимула, – сказал Акрион.

– Это... это точно ты? – враз охрипшим, низким голосом.

– Я, – Акрион сдавленно усмехнулся. – Знаю, говорили, что я умер, но... про тебя говорили то же самое.

– Долгая история, – послышалось в ответ. – Дай разрежу верёвку.

Зашелестело жреческое платье. Акрион вздохнул – видно, затекли спутанные ноги.

– Посиди здесь, только тихо, – велела Фимения. – Я выйду к жрецам, скажу, что демоны тебя забрали в ледяное царство. Прямо отсюда. И что мне теперь надо уединиться до утра, чтобы очиститься самой. Потом приду, и поговорим.

– Они тебе поверят?

– Они всегда мне верят. Я – любимица Артемиды.

Акрион засмеялся, и Фимения засмеялась вместе с ним.

Потом хлопнула дверь – шагов Фимении, как и раньше, не было слышно.

– О Феб-заступник! – прошептал Акрион с восторгом. – Получилось! Ты видишь? Мне всё удалось!

– Получилось, удалось, – проворчал Кадмил. «А парень-то и вправду показал себя молодцом, – подумал он. – Выкрутился. Не ожидал...»

Снова раздался стук.

– Пойдём, – проговорила вернувшаяся Фимения. – Ох, я так тебя рада видеть! Но это правда ты?

– Правда!

– Что за чудо! Дивное чудо! Аполлон, храни нас! Сейчас, погоди, я только...

И в этот миг горошина в ухе Кадмила замолкла.

Наглухо. Будто и не звучала никогда.

Кадмил озадаченно вытряхнул устройство на ладонь. Рассмотрел, как мог, в свете луны. Потряс. Подул. Постучал о черепицу. Затолкал обратно в ухо, поглубже.

Ничего.

«Неужто сел кристалл в передатчике? – подумал он в растерянности. – Как же так, ведь позавчера зарядил! На пару месяцев бы хватило! Что за ерунда?!»

Но Око Аполлона молчало, и молчала горошина, которая должна была беспрестанно принимать сигнал амулета.

– Смерть на меня, – пробормотал Кадмил сквозь зубы. – Придётся ждать, пока он вернётся.

На случай непредвиденных обстоятельств – то есть, как раз на такой вот случай – они с Акрионом уговорились встретиться на постоялом дворе у Медных ворот. Ждать условились ровно сутки, до следующей ночи.

Можно было остаться здесь. Но вряд ли Фимения выйдет из храма открыто, при стражниках. Разве что местный люд доверяет верховной жрице настолько, что она может сказать: простите, ребята, этот грязный эллин – мой брат, Артемиде угодно, чтобы мы с ним отправились через море в Афины. Так что давайте-ка поклонитесь, расступитесь, проводите нас к берегу и подтолкните лодочку, чтобы легче плыла... Да.

Кадмил вдруг неожиданно для себя зевнул и понял, что вымотался до предела.

Он скользнул с крыши, стараясь не тревожить черепицу. Грузно приземлился. Ссутулившись, придал себе вид усталый и подавленный (о, как просто это далось). Побрёл в сторону. И, достигнув белёных, словно бы светящихся под луной домов, окружавших площадь, нырнул в глубину сонных улиц, как в пучину.

Врагами были – друзьями навек стали.

Кадмил брёл по закоулкам Эфеса, безмолвным, похожим один на другой. Плыли мимо скруглённые стены, в угольных тенях чудилось движение – не то крысы сновали там, не то призраки. Крыши смыкались над головой и снова открывали просвет, на короткое время обнажая небо, восхитительно ясное, лунное, звёздное. Сияла на небе вечная Селена, ведущая за собой влюблённые звёзды – так писала про неё Сафо Митиленская, та, кто, подобно Селене, влекла к себе сонмы прекрасных любовниц. Сиял Млечный путь – свидетельство подвига Реи, которая посмела обмануть Кроноса и впустую обрызгала молоком небесную сферу, вместо того чтобы накормить жертвенного младенца. Сияли Плеяды, спутницы Артемиды – и среди них Майя, матерь Гермеса, тайная любовь Зевса Вседержителя.

Забыли беды, живём, не зная печали.

Он не мог бы сказать, когда впервые услышал песню. Мать пела эти строки, качая колыбель? Или он сам учил немудрящим стихам младшую сестрёнку? Память не сберегла даже их имён; где уж вспомнить размытую временем мелодию. И если бы не та ночь, когда Мелита...

Здесь направо или налево?

Куда он забрёл?

Кадмил порылся в сумке, вытащил компас – безделушку, которую люди изобретут лет через двести, если, конечно, им не помогут Локсий и компания. Так. Стрелка смотрит на север, а мы, стало быть, смотрим на юго-восток. Надо взять левее. Как же повернуть в этом лабиринте теней?..

Проход нашёлся быстро, словно поджидал странника – узкая щель меж двух глинобитных халуп. Здесь прямо; здесь направо; опять направо; где же выход? А, всё в порядке: широкая улица. Кажется, я сегодня вправду к себе милостив.

О, эта ночь, когда Мелита пела ему колыбельную!

Эллины верят, что прежде люди были о двух головах, четырёх руках, четырёх ногах: дважды мудрые, удвоенно ловкие и сильные создания. Но жестокий Зевс рассёк каждого напополам. И с тех пор, слабые и глупые, мы ищем свои половины, чтобы хоть на малое время обрести прежнюю мудрость и могущество.

В ту ночь они с Мелитой много раз составляли одно целое.

Под утро, когда оба насытились друг другом до предела, и сил осталось только на то, чтобы лежать, обнявшись, Мелита запела. Пела тихонько, улыбаясь, дуя ради смеха ему на лоб, а он лежал, слушал и понимал, что никакую божественную магию не променяет на это простенькое, ненадёжное счастье.

Мы же соседи, идём поскорей мириться.

Лучше нам навсегда позабыть о ссоре.

Кадмил тогда тоже пытался вспомнить: когда слышал? от кого? И тоже не вспомнил.

И не помнил теперь.

Улица привела его к городской стене. Лунный блеск изошёл на слабое свечение, с востока накатывалась заря. Он помнил это место: до постоялого двора у Медных ворот оставалось пройти пару стадиев. Протяжно и сонно перекликались стражники. Где-то неумело пробовал голос молодой петушок. Священная птица Аполлона. Птица Локсия.

«Не нужно мне от него подачек, – подумал вдруг Кадмил с тупым ожесточением. – Не хочет давать полную силу – и хрен с ним, пускай не даёт. Но вот Мелита... О придуманные боги эллинов, прошу, пусть у меня всё получится! Пусть у Акриона всё получится».

Иначе – признать свою неправоту и действовать по плану Локсия.

Иначе – опять плясать под его дудку.

Снова быть богом на побегушках.

Снова забыть про мечты, может быть, на много лет.

Кадмил шёл, ведя рукой по стене, десятки раз защищавшей Эфес от персидских, афинских и спартанских войск. Стена видела многое, и частенько ей приходилось нелегко.

Как нелегко пришлось ему в один из дней на Парнисе.

«Господин мой и учитель, – сказал он тогда, – я отродясь ни о чём вас не просил. И вот теперь прошу. Понимаю, что о многом, но зато всего один раз. Мне хватит».

Думалось: рассвирепеет? Посмеётся? Станет читать мораль? Всё равно, стерплю. Иначе как же я буду видеть, что она увядает и стареет?

Локсий, по своему обычаю, удивил.

«Подожди пять лет, Кадмил, – сказал он спокойно и даже мягко. – Сейчас я тебе отказываю, и это не обсуждается. Но ты сможешь попросить меня снова. Через пять лет».

Кадмилу казалось, что его обманули.

«Ты ведь всё равно ничего не теряешь, – говорил Локсий, и роспись на стенах кабинета текла, образуя живые картины. – Через пять лет ей будет двадцать три года. По человечьим понятиям, самочки в этом возрасте ещё сохраняют привлекательность. В полной мере».

«Зачем?» – выдавил он.

«Зачем ждать? Ну, если бы я был чутким и доброжелательным, то сказал бы, что таким образом вы проверите ваши чувства. Посуди сам: если выяснится, что вы друг другу не подходите, зачем жить вечность в разладе? Но так как я не чуткий, а просто доброжелательный, заявлю прямо: через пять лет тебе это будет до лампочки. Думаю, даже раньше. Потому что ты – бог, а разум бога выше всей этой чепухи. И выяснится, что я из-за твоей глупой, сиюминутной прихоти увеличил число своих потенциальных соперников на одного. Словом, давай не будем торопиться...»

Кадмил не поверил Локсию тогда, не верил и по сей день. Он никогда не чувствовал в сердце изменений, вызванных божественной сутью. Тело изменилось после метаморфозы – научилось летать, становиться невидимым, говорить «золотой речью», кровоточить белой влагой вместо красной крови – но в душе всё оставалось человеческим. И за пять лет менее человеческим не стало.

Как бы то ни было, эти пять лет почти истекли. Если быть точным, срок подойдёт через две недели.

И потому сейчас надо сделать всё, чтобы заслужить благосклонность Локсия. Признание Локсия. Чтобы услышать: «Молодец, Кадмил, отлично провернул важное дело, и я теперь вижу, что тебе стоит доверять во всём». Вот тогда-то настанет миг, когда можно будет просить чего угодно. Даже того, в чём уже отказано.

«Только сперва придется дождаться родов, – думал Кадмил, переставляя непослушные, гудящие от усталости ноги. – Вряд ли Локсий согласится одним махом обратить и Мелиту, и ребёнка. Этакое божественное семейство». Он хмыкнул под нос, потом вздохнул. Божественное семейство. Ведь дитя тоже нельзя оставить обычным человеком. Впрочем, пускай сперва родится – обычным человеком. Это само по себе станет большой удачей. Кадмилу пришёл на ум Минотавр: как он топает копытами по тёмным древним коридорам Лабиринта, как чешет спину о стены, сопит, ревёт, вытянув мохнатую шею. Впрочем, Минотавр – порождение женщины и быка, не женщины и бога. Быка или бога? Бык ведь тоже был непростой, волшебный. Да и Пасифая приходилась дочерью богу. Или быку? Богу-быку?..

Кадмил вздрогнул и очнулся.

Кажется, заснул на ходу. Так не годится.

Он потряс головой, развеивая сонное отупение. Да, пришёл; вот он, тот самый постоялый двор. На вывеске – надпись «У Торреба». Смешной этот лидийский алфавит. Наполовину сделан из эллинских букв, только вывернутых наизнанку.

Кадмил поднял руку, чтобы постучать. Какое счастье: он ведь заплатил вперёд за комнату. Сейчас можно будет вытянуться на лежанке, закрыть глаза и уснуть. Уснуть на блаженных, на долгих четыре часа. А то и на все шесть...

В левом ухе оглушительно взорвались помехи. Кадмил вздрогнул от неожиданности, качнулся. Прижал горошину пальцем.

И услышал голоса.

– Брат, ты с ума сошёл. Я никуда не поеду.

Треск и шипение. Невнятный, растерянный голос Акриона. И крик Фимении:

– Мне нельзя! Нельзя возвращаться! Умру в Афинах, погибну!

Помехи поглотили звук, и горошина опять замолчала.

«Не очень-то я к себе милостив», – устало подумал Кадмил.

Спать расхотелось совершенно.