Правда выше солнца

☤ Глава 5. В недобрый час вернулся ты домой

Афины. Пятый день месяца таргелиона, двенадцать часов после восхода. Хороший вечер перед очень плохой ночью.

Акрион ждал у Диохаровых ворот. Солнце заслонилось городской стеной, стало тихо и прохладно, зазвенели комары. Ветер улёгся, перестала вздыхать и скрипеть под его касаниями здоровенная старая олива о двух перекрученных стволах. Стражники на воротах негромко перебрасывались репликами, поминая усопшего царя и строя планы на предстоящую после дежурства ночь. Планы эти, несмотря на общий траур, не слишком отличались от вчерашних: стражники были спокойны и даже посмеивались время от времени. Как видно, уже успели сходить в храм, получили свою порцию благодати, и горе их притупилось. Чтоб не сказать – исчезло.

«Что ж он не идёт? – думал Акрион, меряя шагами мощённый разноцветными булыжниками отрезок дороги перед стеной. – Неужели всё-таки мошенник? Неужели я обманулся? Но... как же он знал, как же он всё знал? Тогда где?.. Сказал: час до заката. Вот, пожалуйста, час до заката, ещё немного – и следующий день начнётся. А нет никого».

Потом что-то изменилось. Ещё мгновение назад было тоскливо и тошно, сердце падало в пустой груди и никак не могло упасть. Но вот за миг всё стало другим: ожил замерший ветер, последний солнечный луч раздвинул облака, вызолотил закатное небо. Крикнула поздняя чайка. Акрион обернулся и невольно вздохнул от облегчения.

Кадмил стоял у сросшихся комлей старой оливы. Через плечо был перекинут бурый дорожный плащ, на голове красовался пастуший петас – излюбленная шляпа посланника богов, знакомая любому по вазовым росписям. За спиной виднелась объёмистая сумка. Заметив взгляд Акриона, Кадмил призывно махнул рукой.

Акрион подошёл к нему, неловко переставляя ставшие вдруг чужими ноги. Собрался с мыслями и понял, что совершенно не знает, с чего начать.

Кадмил заговорил первым:

– Я так понимаю, Аполлон даровал тебе знамение?

Акрион кивнул.

– Я всё вспомнил, – глухо произнёс он.

– Полагаю, ты и малой части не вспомнил, – усмехнулся Кадмил. – Просто грубый блок разрушился под действием магии контроля... В общем, неважно. Считай, что Феб снял с твоего ума колдовские оковы. Со временем память о детских годах восстановится. Но детство давно кончилось. Если бы Аполлон хотел только вылечить твою амнезию, он бы не послал меня тебе на помощь.

– Что мне нужно сделать? – с жаром спросил Акрион, пропустив мимо ушей «амнезию» и прочие мудрёные слова.

– Вот это другой разговор, – с удовлетворением сказал Кадмил. – Пойдем, прогуляемся, по пути всё объясню.

Он хлопнул Акриона по плечу и зашагал прочь от ворот. Акрион, чуть замешкавшись, двинулся за ним.

– О-хэ, парни! – окликнул со стены стражник. – Куда же вы на ночь глядя?

– Мы поэты, добрый воин! – отозвался Кадмил. – Поэтам нынче муза положила собраться купно под сребристым лунным оком и возлияние свершить, обильно жертвы принося.

Стражник недоверчиво крякнул.

– Вечеринка будет в роще, – пояснил Кадмил, ткнув пальцем в неопределённом направлении. – Козлика зарежем, винца хлопнем с ребятами. Стихи, танцы, флейтистки, туда-сюда.

Стражник почесал в голове.

– Поэты, говоришь? Смотрите, гонорею не схватите, поэты! День-то сегодня вовсе не праздничный, царь Ликандр помер. А, да чего там, не вечно же по нему убиваться…

Дорога послушно ложилась под ноги, слюдяные песчинки поблескивали в прощальных солнечных лучах.

– Хочу принести извинения за то, что утром шарахнул тебя «золотой речью», – произнёс спустя сотню шагов Кадмил. – Обычно я так с друзьями не поступаю, но ты был просто невменяемый.

Акрион тупо кивнул. Кадмил огляделся.

– Осторожность превыше всего, – буркнул он. – Ну да вроде никто не увязался, никто не слушает... К делу. Видишь ли, дружище Акрион, есть на свете боги-олимпийцы, и есть люди. У богов свои дела, у людей – свои, но олимпийцы все-таки ребята посмышлёней вас, да и опыта побольше, потому как бессмертие – штука очень долгая. Обычно боги стараются не вмешиваться в дела людей, ибо с большим пиететом относятся к свободе выбора и воли. То есть, нам интересно, как вы сами решите действовать. Не в смысле – что на завтрак съесть, или к какой гетере пойти – а по-настоящему действовать. Когда решение повлечёт за собой серьёзные и важные последствия.

Он замолчал, будто ждал какого-то ответа. Или так только казалось – возможно, Кадмил просто обдумывал, о чём говорить дальше. Как бы то ни было, Акриону вдруг стало безумно, до отвращения стыдно. С начала знакомства вестник богов видел его либо одурманенным магией, либо рыдающим от отчаяния; да ещё эта глупая вспышка гнева тогда, утром, дома; и вот теперь он идёт рядом с настоящим живым Гермесом и, словно агрикос-деревенщина, не может двух слов связать. А ведь он – афинянин, актёр, служитель Мельпомены, сын знаменитого Киликия!

Стоило вспомнить о Киликии, как на ум спасительно пришла любимая отцовская книга.

– Людям помогает даймоний, – сказал Акрион хрипло.

– Что? – удивился Кадмил.

– Даймоний, – повторил Акрион чуть громче. Звук собственной речи придал уверенности, и он продолжил: – Внутренний голос. Про него писал Сократ. Даймоний подсказывает человеку правильные решения. Когда трудно выбирать, что сделать. Чтобы... Чтобы поступать по совести. И не жалеть потом.

Кадмил хмыкнул, глядя вперёд, туда, где синела священная Аполлонова роща.

– Да, верно. Есть такая глава в «Этиологии». Думаешь стать философом?

Он быстро, хватко глянул на Акриона.

– Да нет, куда мне, – смутился тот. – Просто отец всегда любил учение Сократа. Он и в Афины-то приехал из Аргоса, чтобы с ним познакомиться.

– И как, познакомился?

Акрион кивнул, чувствуя неуместную гордость, словно это он, а не Киликий, когда-то проделал долгий путь, чтобы увидеться с великим мудрецом.

– Они даже побеседовали. Дважды. Отец обожает про это рассказывать. Говорит, дескать, чудно было: вроде и дураком тебя обставили, и в то же время чувствуешь, что стал умнее. Он ведь, Сократ, ничему не учил особо, только задавал вопросы. Спрашивает, спрашивает, и под конец может так запутать, что откажешься от собственных слов. Хорошо хоть, книгу написал, там всё понятно. У отца есть тот свиток, в котором говорится про даймоний. Часто перечитывает, даже заучил наизусть. И мне давал учить. Сейчас, как это...

Акрион прикрыл на мгновение глаза. Жёлтый папирус, отполированные рожки свитковых стержней, летящий почерк писца, строчки, чуть загибающиеся кверху…

– «Мне бывает чудесное божественное знамение», – прочёл он по памяти. – «Вдруг – какой-то голос, который всякий раз отклоняет меня от того, что я бываю намерен делать, а склонять к чему-нибудь никогда не склоняет».

Кадмил одобрительно покачал головой. Акриону враз стало легко и благостно. Поднялась в сердце благодарность к отцу, к его свиткам. И тут же словно бы ожгло: Киликий ему не отец. Акрион убил своего отца прошлой ночью.

– И как считаешь, почему даймоний никогда не склоняет человека к чему-нибудь?

Кадмил снова глядел на него, внимательно и неотрывно. Акрион собрался с силами, отогнал чёрные мысли. Вестник богов задал важный вопрос, нельзя ударить в грязь лицом. И так довольно напортачил. Задумавшись, он пошёл тише, и Кадмил тоже замедлил шаг в ожидании его слов.

Актёрская память, как всегда, не подвела.

– «Потому что человек изначально благ», – уверенно произнёс Акрион, словно дальше читал по книге. – «С рождения он носит в себе дух, что всегда тяготеет к добру. Нужно только вовремя предостерегать людей от зла, и когда-нибудь мы станем подобны богам».

Акрион замолк, досадуя на себя за то, что процитировал отрывок целиком, не сумев вовремя замолчать. Подобны богам? Вольно же было Сократу такое писать! Ох, договоришься сейчас, дурак...

Но Кадмил, похоже, пропустил дерзость смертного мимо ушей. Он только усмехнулся и сдвинул шляпу на затылок.

– «Даймоний – вечная истина», – продолжил он, помавая рукой, как умелый оратор. – «Даймоний – правда, которая выше всего на свете, выше самого солнца. Стремление к добру нельзя объяснить, опираясь на логику. Однако умение отличать зло от добра присуще человеку с малых лет. Даймоний – это наша суть, наше божественное начало».

Голос Кадмила стал звучным и раскатистым, как утром, когда он говорил о Фебовых знамениях. По придорожной роще разнеслось эхо, из листвы выпорхнула стайка птиц, в лицо, будто вторя словам из книги ликейского мудреца, повеял ветер.

Акрион почувствовал, как встали дыбом волоски на руках. Вдоль хребта прокатился холод, горло сдавило. Воздух стал вдруг сладким на вдохе, и захотелось спеть что-нибудь из старых поэтов, настоящих: Пиндара или Гомера, или Гесиода.

Кадмил, блеснув улыбкой, легонько ткнул его кулаком в плечо.

– Сократ был прав, – весело сказал он. – Обычно мы не склоняем людей ни к дурному, ни к хорошему. На всё ваша собственная воля. Кстати, интересно, что ты вспомнил о Сократе, потому что мы как раз направляемся к его обители.

– Мы идём в Ликей? – удивился Акрион. – Но вечером там никого нет.

Кадмил поправил на плече сумку, в которой что-то глухо звякнуло.

– А нам никто и не нужен, – туманно ответил он. – Да не бойся, я ведь проводник душ. Не заблудимся.

В роще густела вечерняя дымка, пробовали звук сверчки. Дорога повернула, из-за холма вынырнул храм Аполлона, чья крыша уже давно светилась над деревьями. «Сюда? – подумал Акрион. – Молить Феба о милости?» Но храм скрылся за очередным поворотом, на прощание сверкнув розовым мрамором. Справа, за кривыми стволами олив, замелькали колонны знаменитого гимнасия, где, прогуливаясь с учениками, наставлял их в мудрости Сократ. «Сюда, в Ликей, – решил Акрион. – Сейчас свернём, и мне преподадут урок...» Но и гимнасий остался позади. Кадмил уверенно шёл вперёд, небо играло закатной киноварью. Где-то далеко кричала ночная птица, горестно и безнадёжно, словно звала давно погибших детей. Потом она замолчала, как-то вдруг, будто поняла тщетность своих усилий. Только ветер нашёптывал что-то верхушкам деревьев, и те безостановочно шептали в ответ.

Акрион успел совершенно растерять все мысли и ожидания, изнемог от неизвестности и едва сдерживался от вопроса: куда же мы идём?... Но тут Кадмил остановился, поправил ремень сумки и произнёс:

– О чём я бишь говорил? Да! Обычно боги стараются не вмешиваться в дела людей, всё так. Но бывают случаи исключительные. Под исключительным случаем я понимаю ситуацию, когда гибнет крупный общественный деятель, и его место могут занять люди, способные резко и негативно изменить ход истории. То есть, как раз наш вариант. Мы пришли, между прочим.

Он свернул с дороги и уверенно шагнул прямо в фисташковые кусты. Акриону ничего не оставалось, кроме как отправиться следом. Он пробрался сквозь пахучие жёсткие ветки, отвоевал у колючек подол гиматия, едва не потерял сандалию – и вдруг, выбравшись на свободу, обнаружил себя на краю небольшой поляны.

Здесь царила какая-то особенная, уютная красота. Кряжистые оливы с ажурными кронами расступились вокруг огромного замшелого валуна, вросшего в землю. Под ногами шелестела короткая мягкая травка. Пахло влагой – неподалёку текла речка Илисос, снабжавшая водой половину Афин. Ветви деревьев, сходясь, нависали над поляной, оставив посредине небольшой просвет, в котором золотилось вечернее небо.

– Где мы? – спросил Акрион.

– Это – место Аполлона, – ответил Кадмил. – Здесь ты узнаешь его волю и получишь благословение.

– Я думал, место Аполлона – храм, – Акрион махнул рукой назад.

– Храм – отличное место, – кивнул Кадмил, – только очень людное. Там, поди, даже сейчас околачивается пара жрецов и какой-нибудь философ. У нас же дело сугубо секретное, государственной важности. Не для посторонних глаз. И ушей. Ладно, я пойду прогуляюсь, а ты пока пообщайся.

– С кем? – не понял Акрион.

Кадмил значительно округлил глаза и, шагнув в сторону, исчез за деревьями.

Акрион огляделся. Опять появилось чувство, что его пытаются надуть. Надвигались сумерки, кругом не было ни души, Кадмил куда-то смылся, и вся ситуация, вообще говоря, располагала к грабежу или ещё к чему похуже.

В листьях олив зашелестел порыв ночного, набирающего силу ветра.

– Эй, – несмело произнёс в пустоту Акрион. – Что мне делать-то?..

– Ты должен воздать за совершённое зло, дитя.

Спокойный и звучный, голос, казалось, звучал в голове. А может, раздавался с небес. Или доносился из-под земли, или из древесных крон, или от камня – трудно было разобрать. Акрион знал только одно: это был самый прекрасный голос из всех, что доводилось слышать.

И он вовсе не походил на тот, что чудился прошлой ночью, во дворце, перед убийством царя. На самом деле, сейчас бы Акрион не спутал эти два голоса ни за что в жизни: вчерашний был колдовским мороком, коварным наветом. Этот, нынешний – божьим откровением.

– Твой отец погиб в неурочный час, – продолжили небо, земля и древесные ветви. – Что печальней всего, погиб от твоих рук.

– Я не знал! – закричал Акрион. – У меня отняли память!.. Я не знал!!

Разбуженная криком, в роще захлопала крыльями птица. Незримый собеседник хранил молчание.

– Сегодня я вспомнил, какой он был, – сказал Акрион в пустоту. – Я любил его больше всего на свете. А теперь стал отцеубийцей. Что мне делать?

– Раскаиваешься, дитя? – мягко спросил голос.

– Да! – воскликнул Акрион. – Да, да, ещё бы! Я бы всё отдал, чтобы этого никогда не было!

– Сделанного не вернёшь, – возразил голос с печалью. – Но на тебе нет вины. Как и царь, ты стал жертвой злых сил.

Акриону вдруг стало очень тепло. Показалось, что где-то далеко, на краю слуха, зазвенели маленькие кимвалы. Аполлон сказал, что на нём нет вины! Бог простил его!

– Однако впереди ещё большие беды, – говорил голос. – Ты сможешь преградить дорогу злу, если узнаешь, кто причастен к гибели Ликандра Пелонида. И покараешь виновных.

– Я готов! – сказал Акрион горячо. – Найду виновника, обещаю!

– Так будет, – заключил голос. – С этого дня твоя судьба изменится. Самая жизнь станет для тебя мщением и воздаянием. Ты будешь исполнять мою волю и вершить мой суд. Вестник же Агорей станет твоим наставником и пособником. Подойди к камню. Там найдёшь мой дар. Иди и твори, что должно.

Голос замолк. В ветвях олив прошелестел ветер, будто кто-то взлетел над деревьями – лёгкий, всемогущий, всезнающий. И снова стало тихо.

Акрион, цепляя сандалиями траву, приблизился к камню. Дар? Валун был похож на череп древнего великана: словно киклоп когда-то пал здесь, поверженный титанами. Никакого дара не было видно – если, конечно, не считать самого валуна. Сомнительно, однако, что лучезарный Феб одарил своего героя каменюкой весом добрых полсотни талантов.

Акрион в смятении обошёл камень кругом. С противоположной стороны обнаружилась глубокая расщелина. Может быть, дар – там, внутри? На ум тут же пришли скорпионы, шершни, сколопендры и прочие зверюги, которые любят укромные тёмные местечки.

Он собирается найти и покарать злодеев, погубивших отца, и боится, как мальчишка, потревожить гнездо насекомых?

Акрион, зажмурившись, сунул руку в расщелину. Там не было ни шершней, ни сколопендр. Был только сухой пыльный камень – и нечто гладкое, твёрдое, холодное на ощупь. Он схватил найденное и вытащил наружу.

В сгущавшихся сумерках тускло светился жёлтый металл. Круглый увесистый амулет был шириной с ладонь Акриона и с неё же толщиной. Пламенеющие, волнистые солнечные лучи расходились от центра к краям, а в середине гравированного солнца виделась мозаика крошечных отверстий – будто маленькое сито. Сбоку было приделано ушко, с которого свисал шнурок.

Сзади послышались шаги. Акрион быстро обернулся, но это просто возвращался Кадмил.

– Ну как? – спросил вестник богов, подходя к камню. – Говорил с Аполлоном?

Акрион молча протянул ему амулет.

– Ого! – уважительно произнёс Кадмил, дотрагиваясь до божественного дара. – Это его благословение?

Акрион кивнул.

– Феб сказал, я должен отомстить за отца, – проговорил он. Голос не слушался, прыгал, как у неопытного хориста. Акрион кашлянул:

– И ещё сказал, что ты теперь мой наставник.

Кадмил небрежно кивнул, разглядывая амулет на вытянутой ладони. Потом вернул драгоценность Акриону.

– Надень его и никогда не снимай, – посоветовал он. – Это Око Аполлона. Пока оно с тобой – бог видит всё, что ты делаешь, и может оказать помощь.

Акрион с благоговением просунул голову в шнурочную петлю. Украшение оказалось тяжёлым, но это была приятная тяжесть. Он ещё раз взял драгоценность в руки, чтобы рассмотреть, хотя света уже почти не оставалось: солнце закатилось за горы.

– Очень красиво, – восхищённо сказал Акрион.

Кадмил махнул рукой:

– Эту красоту видим лишь мы с тобой. На Око нанесена отвращающая магия, морок. Для всех это – невзрачная побрякушка, которая не имеет никакой ценности. Вроде камушка с дыркой. На случай, если встретишь кого-то, кто захочет его отнять.

– Здорово придумано, – кивнул Акрион и бережно спрятал амулет за пазуху. – Слыхал, колдуны умеют делаться неприметными. Но ненадолго, только чтобы отвести глаза кому-нибудь. А чтобы навсегда...

– Так то колдуны, – поднял палец Кадмил, – А то Феб сияющий.

– Ну да, – признал Акрион, смущённо понурив голову.

Кадмил рассмеялся.

– Не вешай нос, привыкнешь, – сообщил он. – Ты теперь герой Аполлона, на особом положении. Но, если чего надо, то смело задавай вопросы. На все отвечу. Работа такая.

Акрион кивнул, собираясь с мыслями.

– С чего же начать? – спросил он. Слова наконец-то прозвучали как надо: взвешенно и спокойно.

– Эвге! – одобрительно отозвался Кадмил. – Вот это другое дело. А сам как считаешь?

Акрион ненадолго задумался.

– Аполлон не сказал, кто стоит за гибелью отца, – произнёс он. – Видно, я должен выяснить это сам.

– Верно, – качнул головой Кадмил. – Не всё же богам за тебя делать.

– Тогда прежде всего надо вернуть себе имя, – решил Акрион. – Пойти ко двору и заявить, что я – сын царя. А потом… Может быть, в поисках убийцы поможет мать?

– Неплохо для начала, – пожал плечами Кадмил. – Семела сейчас во дворце. И там же твоя сестра, Эвника. Действуй!

В синем полумраке лицо его светилось, как серебряная монета. Акрион потоптался на месте, взлохматил волосы и, буркнув: «ну, я пошёл тогда», с оглушительным треском полез сквозь фисташковые кусты обратно на дорогу.

Они молча шли меж двух стен леса, в шуршащих ветвями сумерках. Луна ещё не взошла, но фронтон Ликея белел на фоне сине-черного неба, и колонны храма напротив несли ночную вахту, как окаменевшие солдаты. Совсем рядом ухнула сова; пролетела над головой, неслышно обнимая воздух мягкими крыльями. «Символ Афины, – подумал Акрион. – К добру». Уверенности не прибавилось, но зато сильнее стало чувство собственной правоты.

Полчаса спустя впереди замаячила плотная масса городской стены. Диохаровы ворота были, по счастью, ещё открыты.

– А всё-таки здорово, что вы с Аполлоном столковались, – вдруг сказал безразличным тоном Кадмил. – В случае отказа он бы на тебя наслал безумие. Не самая приятная штука.

– Безумие? – опешил Акрион.

– Ну да, знаешь, как оно бывает: кретинизм, припадки, слюни до пола, – Кадмил изобразил жестами. – Бегал бы голый по улицам и орал благим матом. Обычное наказание для тех, кто ослушался богов. Не все соглашаются, м-да.

– Что же... что же ты раньше не сказал? – Акрион не знал, пугаться или сердиться.

– Ну, можно было бы, конечно, – неохотно согласился Кадмил. – Только это бы ограничило твою волю к решению. Фактически, Локсий принудил бы тебя к мести. А так дела не делаются. Понимаешь, боги очень трепетно относятся к свободе воли смертных... Ну да я уже говорил.

Акрион промолчал, не решаясь вымолвить то, что вертелось на языке.

– Да ты же согласился, чего уж теперь, – пожал плечами Кадмил.

Акрион открыл было рот, чтобы всё же высказаться, но тут их позвал со стены давешний стражник:

– Эй, поэты-певцы! Чё, уже всё выпили? А флейтистки-то, флейтистки там были?

– Флейтисток мы в роще оставили, – откликнулся Кадмил. – Можешь сходить, поискать. Найдёшь – тебе тоже на флейте сыграют!

Под хохот стражников они прошли воротами в город. Афины ещё не спали. За стенами домов слышны были житейские звуки. Мирно, деловито звякала глиняная посуда, кудахтали куры, покрикивали на рабынь женщины, где-то нестройно пели мужчины: вечер был временем симпосиев. Тёмная масса Акрополя дыбилась до самого неба, и наверху волшебно светились, подобно рукотворным звёздам, два золотых пятна: наконечник стрелы Аполлона и гребень на шлеме Афины.

Дорога вокруг древнего холма была сплошь деревянной. Стоптанные, истёртые тысячами ног бруски звенели под сандалиями. Над головой чернели щелястые дощатые навесы, сквозь прорехи меж досками на путников глядели первые, ещё не в полную силу горящие звёзды. По левую руку проплывали погружённые во тьму лавки, закрытые на ночь, но хранящие дневные ароматы, так что можно было с уверенностью сказать, чем здесь будут торговать с утра: пряности, фрукты, рыба, вино, масло, сыры, лепёшки, оливки, снова масло, снова вино, снова пряности…

Навстречу нестройным беспечным шагом прошёл караул с факелами. Акрополь остался позади, дорога свернула в район Коллитос, и на фоне уже почти чёрного неба проступила знаменитая башня царского дворца.

Та самая башня, где вчера всё произошло. Вчера, только вчера.

– Ты только не давай волю чувствам, – сказал вдруг Кадмил серьёзно. – Помни: пока Семела тебя не признает и не возведёт на трон, ты – в её власти. Думаю, у тебя целая бездна вопросов к ней. И не все они простые. Не торопи события.

Акрион вздохнул.

– Она... – горло почему-то сжалось, пришлось сделать ещё один трудный вдох. – Она солгала. Утром, на агоре. Сказала, что Ликандр умер от болезни. Почему?

– Это тебе как раз и предстоит выяснить, – ответил Кадмил. – Как твой наставник, могу лишь сказать, что Семела имеет прямое отношение к тому, что произошло. Дальше – сам.

Акрион сжал кулаки.

– Я узнаю, – проговорил он.

– Только спокойно, – предостерёг Кадмил. – Не в наших... То есть, не в твоих интересах сразу лезть в драку. Иначе путь героя может закончиться, едва начавшись.

Дворцовый холм возвышался перед ними – пологий, поросший тёмно-фиолетовыми в ночи деревьями. Акрион замедлил шаг и обернулся к Кадмилу.

– Я, может, и был одурачен всю жизнь, – сказал он твёрдо, – но это не делает меня дураком. Не беспокойся, вестник Долий, буду осмотрителен. Не дам волю чувствам.

– Для друзей – просто Кадмил, – напомнил Кадмил.

– Я счастлив, что у меня есть такой друг, – искренне сказал Акрион.

Они пожали руки – древний жест, дексиосис, который означал: «У меня нет зла против тебя». Означал: «Я доверяю тебе». Означал: «Рад тебя видеть».

– Ну, иди, – бросил Кадмил. – Аполлон в помощь. Если что, я рядом.

Акрион энергично кивнул, развернулся и быстро зашагал вверх по холму. Божественный наставник ждёт от него самостоятельных действий. Что ж, пришла пора выказать характер. Вот он, герой лучезарного Феба. Следует навстречу судьбе. Один, без оглядки и страха.

Деревья по сторонам дороги хранили молчание, устав спорить с ветром.

Дворцовая ограда – каменная стена в десять локтей вышиной – была всё ближе.

Всё ближе были ворота.

Как прошлой ночью.

Всё ближе.

Акрион, чуя мерзкую слабость, подошёл к воротам и толкнул створки. Будто во сне. Вот сейчас они раздвинутся, как тогда, бесшумно и зловеще...

Створки были заперты и не подались ни на палец. Зато отворилось маленькое окошко на высоте человеческих глаз.

– Кто идет? – послышался ленивый голос стражника.

Акрион оглянулся. Кадмила нигде не было видно.

Невольно мелькнула мысль, что рукопожатие-дексиосис – это, кроме прочего, жест, которым афиняне испокон веков прощались с умершими.

– Ну? – поторопил стражник. – Так и будешь молчать? Чего припёрся-то, малый?

Акрион набрал воздуха животом, как учил Киликий, и рявкнул, словно был на орхестре перед публикой:

– Здесь сын покойного Ликандра Пелонида! Открой, чтобы я мог соединиться с семьёй!

Повисла тягостная, какая-то совсем не театральная пауза. С той стороны ворот отчётливо сплюнули.

– Иди-ка ты к херам, пока я добрый, – доверительно посоветовал стражник. – Не лучший нынче день для дурных шуточек.

– Нет, правда, – растерянно сказал Акрион. – Я его сын. Много лет...

Он в отчаянии ловил разбегавшиеся мысли, силясь придумать хоть что-нибудь дельное. Но ничего не придумывалось, и пришлось говорить, как есть.

– Я много лет рос с приёмными родителями, – сказал он беспомощно. – Меня подвергли колдовству, чтобы забыл родных отца и мать. Но теперь я обрел память и хочу увидеться с родичами... Ведь у нас общее горе.

За воротами опять сплюнули, яростно и страстно.

– Щас точно получишь, – пообещал стражник. – Меней, выйди, дай ему леща, чтоб ногами накрылся.

В окошке мелькнул свет факела, осветил на мгновение лицо. Седая борода, медвежьи брови, кривой шрам через щёку. Встрепенулась память – вспышкой, как будто в костре лопнуло толстое полено: яркий сполох, искры...

– Тебя зовут Горгий, верно? – быстро спросил Акрион. – Горгий из Мегары, да?

Стражник не ответил. Акрион торопливо продолжал:

– Ты жил на чужбине, в Тиррении. Родился в Мегаре, потом от оспы умерли родители, и тебя за долги продали мальчиком в рабство тирренам. Ты подрос, сбежал, напросился в солдаты, служил два года, потом тебя опознали бывшие хозяева и схватили. Судили, приговорили к боям на арене. Сделали из тебя лудия. Ты дрался, почти всегда побеждал. И в последней драке получил этот шрам на лице. Тогда в Тиррении был Ликандр, он видел бой. Ему понравилось, как ты сражался. Он выкупил тебя из лудиев и взял в стражу.

Из-за ворот не доносилось ни звука. Поколебавшись – воспоминание было смутным, только что ожившим – Акрион добавил:

– Ты учил меня правильно держать нож. Лезвие плашмя, большой палец сверху. И еще один раз я отбил руку у статуи, а ты видел и не сказал...

– Довольно, – голос стражника был надтреснутым, слабым. – Всё чушь мелешь, стервец.

– Взгляни на меня, – попросил Акрион. – Открой ворота, посмотри... Горгий.

Щёлкнул засов. Ворота разъехались на ладонь. Из щели выглянуло бородатое лицо. Старик вытянул вперёд руку с факелом, так, что Акрион ощутил тепло пламени и спёртую вонь горелого масла. Вспомнилось: вчера Кадмил так же освещал его лампой.

Горгий прищурился, вгляделся.

– Кронид-вседержитель, – прохрипел он. – И правда похож!

Позади, в факельных отблесках, маячило обеспокоенное лицо младшего стража.

– Мне надо к матери, – просто сказал Акрион. – И к сестре. Они здесь?

Горгий медленно кивнул:

– Здесь. Пойдём.

Ворота отворились – бесшумно и будто настороженно. Горгий зашагал к дворцу по дорожке меж терновых кустов. Справа и слева горели огни, и ещё два полыхали вдали, у высокой узорчатой двери. Ветер трепал упрямые ветки терновника, по земле метались пальчатые тени.

Сзади топал Меней. Угрожающе сопел, бестолково бренчал мечом в слишком низко подвешенных ножнах. На вид он был моложе Акриона; должно быть, недавно закончил учёбу в эфебии. «И как попал в дворцовую охрану?» – невпопад подумал Акрион.

Горгий дёрнул за кольцо. Дверь подалась, открывая чёрный зев проёма. Акрион напрягся, ожидая, что изнутри пахнёт стираксом, ладаном, ещё чем-то загадочным, вызывающим отвращение и одновременно притягательным. Но из дверного проёма тянуло затхлостью и сном – как из простого городского дома. Чужого дома, куда стучишься среди ночи, надеясь на приют и чашку молока.

Он шагнул через порог.

Всё было знакомым. Не по прошлой ночи; то есть, по ней тоже – вот чадит лампа на бронзовом треножнике, отдаются коротким эхом шаги по терракотовому полу, а справа колышется занавеска из тёмной ткани. Но всё это казалось новым и словно бы лишним. Подлинный облик дворца скрывался глубже. Так под мелкой каменной осыпью, заросшей кустарником, таится порой древний храм: изломанные ступени, пеньки колонн, обглоданные веками руины стен. Нужно лишь всмотреться, узнать.

И Акрион узнавал.

Здесь, у стены раньше стоял громадный сундук с петлями, завязанными тесьмой и запечатанными восковой печатью. Акрион любил забираться на резную плоскую крышку и представлять, что ведёт триеру на таран против вражеских кораблей. Вражеским кораблём служило обычно ложе – его ставили вон там, чуть поодаль, – и командовала им девочка, черноволосая, большая, старше Акриона. Сестра.

Вот колонны подпирают недосягаемо высокий, как в Парфеноне, потолок. Колонны были здесь и прежде, только раньше у их подножия, на огороженном квадрате пола стояла статуя. Мраморная, скупо раскрашенная, с воздетой рукой: предок, основатель рода. Царь Пелон. Когда-то Акрион взобрался по каменной ноге и дорисовал предку сурьмой ослиные уши. Сурьму взял в материнской спальне. Мать страшно разгневалась, а отец почему-то смеялся; Акриону в результате так и не влетело. Где теперь статуя? Только колонны огораживают квадрат на полу.

Горгий откинул завесь в проходе, отчего пламя факела вскинулось и затрещало, брызнуло искрами. Акрион нырнул вслед за стражником в коридор. Фрески на стенах: Геракл спускается в Аид, укрощает Кербера, приводит чудовищного пса к Эврисфею, царю-трусу, царю-ничтожеству. Даже фрески другие. Помнится, коридор был светлым: сюда заглядывали пойманные системой зеркал солнечные лучи, играли на выписанном охрою Дионисовом шествии. Здесь кривлялись сатиры, плясали менады, хохотал бог неразбавленного вина Акрат, и во главе этого буйства вышагивал, пританцовывая, кудрявый Дионис Дифирамб, вечно юный, вечно прекрасный, в вечном божественном опьянении. Почему старые фрески закрасили? Не оттого ли, что их так любил отец? Или оттого, что мать Диониса звали – как и мать Акриона – Семелой?

Акриону послышались голоса. Не настоящие голоса: они, как и фрески, и Пелон, жили только в его памяти. Пели женщины и мужчины, взявшись за руки, почти голые, разомлевшие от вина. «Явись, Дионис благой, в храм высокий, в храм святой, ярый, с бычьею ногой, добрый бык, вечный бык!» Они шли, покачиваясь от выпитого, смеялись, махали ветками плюща, венки норовили соскользнуть с растрёпанных волос, тела блестели от масла, всем было жарко, весело и волшебно. О, как весело и волшебно было здесь! Почему теперь всё не так? Почему теперь тут черно и душно, и тихо, как в склепе?

Горгий остановился. За спиной возился Меней: почёсываясь, бренчал железом. Акрион разглядел дверь в беспокойных тенях, взбудораженных огнём факела.

– Здесь, – буркнул Горгий вполголоса. Стукнул несмело костяшкой в дверь. С почтением позвал:

– Госпожа! Тут юноша до тебя дело имеет. Прикажешь впустить?

Сердце Акриона провалилось куда-то в живот и там забухало, как молотом по песку: буфф, буфф, буфф...

– Впусти! – женский голос. Голос Семелы. Такой знакомый, что ноги ослабели, как у тряпичной куклы, и в голове помутилось. Представилось, что он опять маленький, сонный, утром щурится на свет. Мама наклоняется сверху в кроватку, целует. Сразу весь становишься счастливый оттого, что она рядом, и весь день будет замечательным, и вы поедете гулять к старому гроту, как она обещала...

Он шагнул через порог просторной комнаты. Здесь было светлее, чем в коридоре: лампы чуть рассеивали тьму – но никак не могли рассеять до конца, по углам горбились тени, и потолок терялся в дымной мгле. У единственной ярко освещённой стены на кушетках за трапезным столиком лежали две женщины. В траурных пеплосах, простоволосые. Акрион узнал их: Семела и Эвника. Мать и сестра.

– Кто это, Горгий?

– Пускай он сам скажет, госпожа.

Акрион сделал шаг вперёд.

– Владетельная Семела, я – твой сын, – произнёс он.

Мать молча глядела на него. Килик с недопитым вином покачивался в отставленной руке.

– Узнаёшь меня? – спросил Акрион, обмирая.

Семела неторопливо поставила чашу на стол. Легко подавшись сухим телом, села на ложе.

– Горгий, ты на старости лет совсем повредился умом. Мой сын мёртв. Возьми этого безумца под стражу и запри внизу в камере.

Акрион быстро огляделся. Горгий, опустив глаза, медлил, тянул нерешительно руку, будто возразить хотел. Меней топтался рядом, не зная, как быть.

Утро, поцелуй, обещание, старый грот.

– Мать, помнишь, мы ездили на Пситталию? – заговорил он торопливо. – Тот островок около Пирея. И там, когда гуляли в роще, вдруг налетела гроза. Загремел гром, рабыни визжать принялись, разбежались кто куда. Потом полил такой ливень, что руку протяни – не видать было... Ты меня прижала к себе, мы побежали наугад, вглубь рощи. Очутились перед гротом. Сухая такая пещера...

– Горгий! – резко бросила Семела. – Что стоишь?

Горгий закряхтел, взял Акриона за плечо. Меней нерешительно подступил ближе.

От стены послышался стук. Эвника уронила килик: он чудом не разбился, только подпрыгнул, ударившись об пол, и закружил по узорному терракоту. Эвника не стала искать обронённое, только смотрела на Акриона тёмными пятнами глаз.

– А в пещере были светляки! Много, несколько дюжин! Слетелись туда, наверное, тоже спасались от дождя! – выкрикнул Акрион, глядя в бесстрастное лицо матери. – Красивые, как звёзды! И я ещё сказал, что это Аполлон дал нам защиту… И свет. А ты смеялась и меня обнимала. И мы сидели там, пока не кончилась гроза. И решили никому не рассказывать, потому что это был наш грот. Наш секрет...

Горгий крепко обхватил его правую руку выше локтя. Меней повторил то же с левой.

– Подождите.

Это сказала Эвника. Семела чуть повернула к ней голову: не так, чтобы взглянуть, а чтобы лишь обозначить намерение взгляда.

Эвника поднялась с ложа. Неслышно ступая босиком, подошла к Акриону, встала близко. Она была ниже, чем он помнил – не та большая девочка из детства – но всё равно очень высокая, ростом почти с него. Сестра оглядывала лицо Акриона, словно искала что-то.

И нашла.

– Ты мне сказал про тот секрет, – тихо произнесла она.

Детская припухлость черт исчезла безвозвратно. Волосы были уложены по митиленской моде. Под пеплосом, перетянутая лентами, холмилась грудь. Но глаза остались те же: светлые, как у него самого, как у отца.

Старшая сестра, сводная. От первой жены Ликандра Пелонида, умершей родами.

– Эвника, – пробормотал Акрион.– Ты правда... Ты вспомнила?

Её губы дрогнули. Но тут тишину разорвал хлёсткий звук: Семела хлопнула в ладоши. Эвника судорожно вздохнула. Горгий, ослабивший было захват, сдавил плечо с новой силой.

– Если это на самом деле мой сын, – громко сказала Семела, – то мы это выясним. Но дурацкие россказни никого не убедят. Я завтра же соберу ареопаг. Юноша предстанет перед судом. Будут испытания, испросим волю богов. И либо убедимся, что это – Акрион, которого считали погибшим… либо нет. А пока – в подвал его. Не выпускать!

Горгий, крякнув, подтолкнул Акриона к выходу. Тот, ошеломлённый, не сопротивлялся. Дал себя вывести из комнаты, проследовал со стражниками по коридору – но не обратно в зал, а в другую сторону, в густую темноту, наполненную сквозняками и шорохом.

Эхо множило звук их шагов, и казалось, что рядом идёт кто-то ещё.

Потом была лестница, и Горгий прикрикнул на Менея, чтобы тот запалил, ради Кронида, факел, а то и убиться на ступенях недолго. Меней отпустил Акриона, принялся копошиться, пыхтеть, чиркать огнивом. Невидимый во тьме факел никак не желал загораться. Помянув Тартар, Горгий сам выпустил Акрионово плечо, отобрал огниво, высек пучок искр, и, наконец, разгорелось пламя.

Акрион мог бы попытаться сбежать. Оттолкнуть Горгия, броситься, доверившись памяти, в темноту коридора. Тотчас проснулось нужное воспоминание: можно метнуться налево, там недалеко выход во внутренний дворик. Оттуда, если перепрыгнуть невысокую оградку, попадешь в сад, а через сад недалёк путь до главного входа. Он часто так делал мальчиком. Бегал по дворцу за сёстрами, прятался. Пугал, выпрыгивая из укрытия, хохотал вместе с девочками и снова убегал...

Только сейчас бежать было нельзя.

Мать его не узнала?

Или не захотела узнать?

Но почему? Если правда всё, о чём говорил Кадмил; и если Акрион действительно слышал речь Аполлона в Ликейской роще; и если память не ошиблась, подсказав ту старую историю с гротом и грозой... нет, нет, ошибки быть не может. Он узнал мамин голос и больше не забудет. Никогда. Семела – та, кто его родила и выкормила.

Но что тогда сейчас произошло?

Горгий, воздев факел, повёл Акриона вниз по ступеням. Лестница закончилась тесным сырым закутом с замшелой дверью. Горгий, со свистом дыша, просунул в скважину изогнутый бронзовый ключ, отпер, отворил. За дверью обнаружилась кладовая: обширный низкий подвал, пахнущий землёй и мышами. Вдоль стен теснились огромные амфоры с маслом, солью, мёдом, зерном – надёжно запечатанные смоляными пробками, врытые основаниями в землю.

Было ещё кое-что. Статуя предка, царя Пелона. Почти загораживая узкий проход, нелепо выставив руку, на которой не хватало двух пальцев, Пелон лежал среди амфор вниз лицом, словно поверженный олимпийцами титан. Рядом чернел массивный куб постамента с отломками мраморных ног. Кто бы ни приказал притащить сюда статую, о её сохранности явно не слишком заботились.

Акриона провели в самый дальний угол, втолкнули в маленькую комнатку с каменным полом. Половину комнаты занимали набитые чем-то мешки.

Горгий хмуро оглядел в свете факела крепкую толстую верёвку, готовясь завязать дверные кольца. Акрион потряс головой. Это всё происходит по-настоящему? Или я опять поддался наваждению?

– Горгий! – позвал он с принуждённой весёлостью. – О-хэ, Горгий! Ты же меня драться учил. Маленького. Что, правда здесь запрёшь?

Старик сплюнул.

– Ты её слыхал, – буркнул он. – Завтра суд будет. До завтра, стало быть, не выпускать.

Акрион стоял посреди кладовой, опустив руки. Горгий сердито подёргал верёвку, проверяя на прочность.

– Не в добрый час ты явился, – сказал он глухо. – Может, тут и впрямь был твой дом. Да только... А, чего говорить.

Захлопнулась дверь. Слышно было, как Горгий, сопя, затягивает узлы на кольцах. Затем послышались шаги: неровное шарканье старого стражника и косолапое «туп-туп» Менея. Шаги затихли, и Акриона объяла душная мёртвая тишина.

Он на всякий случай подёргал дверь. Верёвка держала крепко, не поддавалась ни на ноготь. Видно, сбежать не получится. В мешках, наваленных у стены, было что-то жёсткое, но податливое, вроде песка. Поспать вряд ли выйдет, да только всё лучше, чем на каменном полу. Акрион на ощупь выстроил себе неуклюжее, зыбкое ложе и примостился сверху.

Что же произошло?

Неужели он всё-таки зря доверился Кадмилу? Неужели ошибается? Или – хуже того –снова попал под действие магии, принимает за явь то, чего нет? Семела... вдруг она действительно похоронила сына много лет назад, и Акрион своим появлением разбудил в ней лишь скорбь и гнев? Вдруг всё, что он видит – ложь, и всё, что делает – ошибка?

Тяжёлый амулет перекатился за пазухой. Словно Аполлон хотел дать знак. Акрион нашарил Око, стиснул нагретый металл. Шнурок врезался в шею. Амулет был настоящим, и боль от шнурка была настоящей.

И Эвника. Её слова, её признание, лицо, голос. Это всё точно было настоящим. Сестра узнала его! И он узнал – хотя она так выросла, превратилась в красивую молодую женщину. Да, он рассказал ей тогда про светляков. Она поклялась молчать. И, как видно, сдержала клятву.

Значит, оставалось одно: мать признала Акриона, но предпочла это скрыть. Мать лгала. Солгала утром, на агоре, говоря о смерти Ликандра. Солгала сейчас, сказав, что соберет ареопаг. Не будет никакого суда. «Семела имеет прямое отношение к тому, что произошло», – слова Кадмила жгли, как змеиный укус. Возможно ли, что царица заколдовала Акриона, чтобы он убил собственного отца?

Он выпрямился, держа в руке амулет.

В этом случае легко объяснить её ложь. Кто, как не Семела, в детстве заставила его забыть родительский дом и самого себя? В её руках – волшебное искусство. Она использовала Акриона, натравила на Ликандра. И теперь боится, что правда выйдет наружу.

Похоже, утром вместо суда его ждет смерть. Или даже раньше. Может, быть, скоро. Сейчас.

«Нет, нет, – в отчаянии подумал Акрион. – Как же так, она ведь моя мать. Мать не может желать смерти сына. Так не бывает!»

Но разве может мать отречься от сына, да ещё так хладнокровно? Может ли околдовать собственное дитя, помутить его разум, принудить к отцеубийству?

У Акриона возникло странное чувство: словно бы он стал героем какой-то трагедии, вроде «Царя Эдипа» или «Арахны». Эдип ведь тоже, не зная того, убил отца, а Фаланг вынужден был доказывать Арахне их кровное родство.

А дальше их судьбы складывались всё хуже и хуже. Всё трудней и трудней.

Трудные роли угодны богам.

За дверью послышался далёкий звук. Шаги. Акрион вскочил, повалив мешки на пол. Изготовился к бою. Оружия нет; плохо. Ну да ладно. Если надо, будет бороться и без оружия. Он – герой Аполлона! Феб его не оставит!

Шаги приближались, но это была не шаркающая поступь Горгия и не валкий топот Менея. Кто-то ступал осторожно, так легко и тихо, что звук почти не был слышен из-за гулкого стука сердца.

Под дверью замерцал свет.

– Акрион! – позвали снаружи.

От облегчения голова пошла кругом.

– Эвника! – Акрион приник к двери. – Ты?!

– Я. Погоди, сейчас открою.

Некоторое время был слышен шорох: Горгий затянул узлы на совесть, и девичьим пальцам, привыкшим к веретену и флейте, нелегко было совладать с верёвкой. Затем дверь приоткрылась, и в кладовку проскользнула Эвника.

В руке у неё была лампа: такой яркой показалась привыкшим к темноте глазам, что пришлось зажмуриться от света. Эвника быстро огляделась, поставила лампу на мешки. Встала рядом, в точности как час назад, наверху. Нервно огладила складки пеплоса.

– Как... – начал было Акрион, но она перебила:

– Времени мало. Мне надо убедиться. Быть уверенной. Скажи, откуда это?

Потянувшись, расстегнула аметистовую фибулу у шеи – пальцы заметно дрожали. Лёгкая ткань скользнула вниз, беззастенчиво обнажая плечо. От ключицы до подмышки струился длинный тонкий шрам, хорошо видимый даже в скупом, прыгающем свете лампы. Старый шрам.

Воспоминание взорвалось в голове, как горшок с каменным маслом.

– Мы играли, – медленно произнёс Акрион. – Забрались на дерево и воображали, будто это корабль. Я был Ахиллом, ты – нимфой Фетидой, а... А Фимения захотела стать Пентесилеей. Амазонкой. Мы решили, что будем биться, как настоящие Ахилл и Пентесилея. Потом...

Пламя лампы тянулось к потолку тонким жалом копоти. Эвника глядела на огонь, не отрываясь, придерживая расстёгнутый пеплос. Акрион закрыл глаза. Воспоминание стало ярким, как сон перед рассветом.

– Я сказал, что амазонке нужно оружие. Фимения убежала во дворец за луком. У меня был такой маленький лук, очень красивый, отец подарил. Вам было нельзя с ним играть, вы же девочки. Но она очень хотела. Мы остались вдвоём, я расшалился, стал раскачивать ветки, кричать, что корабль попал в бурю. Потом, – он сглотнул, – потом ветка подломилась, я начал падать. Ты успела меня схватить, но поранилась о сломанный сук. До крови.

Эвника запахнула пеплос. Пальцы у неё дрожали так сильно, что она не могла справиться с застёжкой. Акрион глядел, как она, сжав губы, пытается попасть булавкой в петлю, ломает ногти, вновь и вновь поддевает непослушную ткань.

Он протянул руку и застегнул фибулу. Эвника пару мгновений глядела на лазурную каменную бляшку. Потом прильнула к Акриону и крепко сжала в объятиях. Акрион, помедлив, неловко обнял её за плечи.

– Я не стала говорить, что это из-за тебя, – пробормотала она.

Акрион кивнул:

– Нам вообще не разрешали лазить на эту маслину. Тебе и так влетело.

– А то как же. Старшая, должна быть за всё в ответе.

Она отстранилась и, улыбаясь, вытерла глаза кончиками пальцев.

– Акринаки-непоседа. Я думала, ты умер. Все думали. Расскажи, что случилось?

Акрион сцепил руки в замок.

– Я жил у приёмных родителей. Потерял память. Что произошло – не знаю. Мне говорили, это из-за колдовства. Вчера... – он запнулся.

Сказать ей? Не сказать?

«Скажи», – шепнул какой-то голос.

«Пока не стоит, – решил Акрион. – И так слишком много всего».

–...Вчера узнал, что отец погиб. Память начала возвращаться, и я пришёл сюда.

Эвника закусила губу.

– Послушай, – она прерывисто вздохнула. – Дела твои плохи. Мать сейчас говорила со мной. Отказалась тебя признать.

– Вот как, – сказал он пересохшим ртом.

– Вот так, – Эвника жалобно наморщила лоб. – Но даже если бы она тебя приняла, это бы ничего не изменило. По афинским законам, чтобы признать умершего живым, нужно свидетельство двоих его родственников. Похоже, я – единственная, кто тебя помнит. Моего голоса мало, закон есть закон. Тебе грозит суд, и... Возможно, казнь.

Пламя лампы фыркнуло, закоптило.

– Казнь?!

– А ты думал, это шутки? – почти выкрикнула она. – Думал, можно к ней запросто явиться? Сказать: радуйся, мама, я твой сынок! Да?

Акрион машинально провёл пятернёй по волосам. Вцепился в пряди. Да, он так и думал. Это же мать...

Казнь?! Да чтоб мне в Тартар провалиться!

– Что делать? – спросил он резко. – Мы можем как-то оспорить решение м... Семелы? Найти ещё людей, кто будет за меня свидетельствовать?

Эвника заломила руки, глядя на огонь лампы.

– Оспорить слова царицы, – произнесла она еле слышно. – Сам-то как думаешь?

Акрион снова дёрнул себя за волосы. Вот и конец, герой. Что же делать?

– Есть ещё Горгий, – проговорил он с безумным облегчением. – Горгий меня помнит. Он скажет! Из старых слуг кого-нибудь найдём...

Эвника криво улыбнулась.

– Нужны два родственника! – проговорила она надломленным голосом. – Горгий тебе родственник, дуралей?

Акрион качнул головой, признавая очевидное. Он вспомнил про Горгия всё: как старый стражник (вообще-то, в то время ещё вовсе не старый) брал его на утреннюю рыбалку, как гонял по палестре, как учил свистеть в два пальца...

Но, конечно, Горгий ему не родственник.

Эвника издала невнятный звук, будто мучилась зубной болью.

– Фимения, – сказала она. – Наш последний шанс – Фимения. Больше никого нет.

– Она же умерла, – опешив, возразил Акрион.

Эвника отмахнулась:

– Так думают. Как и про тебя думали. Слушай. Фимения жива. Она – за морем, в Лидии, в Эфесе. Я...

Она вдруг замолкла и склонила голову, прислушиваясь.

Акрион в тот же миг всё услышал сам.

– Идут, – выдохнул он.

Железное звяканье, неспешные шаги, мужской говор.

Акрион схватил Эвнику за плечо. Задул лампу.

– Быстро! – шепнул он. – Выходим и прячемся!

– Что...

– Ш-ш! Статуя!

Крадучись, они выбрались наружу. Акрион вытянул перед собой руку и пошёл вслепую, то и дело натыкаясь на шершавые ледяные бока амфор. Шум и голоса слышались всё ближе: стражники спускались по лестнице, приближаясь к двери в подвал. Вот остановились; зашаркали, примериваясь к замку; вот заскрежетал сдвигаемый ключом засов.

Эвника за спиной сдавленно охнула. В то же мгновение простёртые в темноту пальцы Акриона коснулись чего-то гладкого. Он лихорадочно ощупал то, что нашёл: это была мраморная ладонь лежавшего на полу изваяния. Потянув Эвнику за собой, он сделал несколько быстрых, широких шагов. Где-то слева... Где-то здесь...

Дверь заскрипела, открываясь. Стало чуть светлей, и в проступивших тенях Акрион увидел то, что искал. Постамент, увенчанный обломанными каменными ногами Пелона.

Они успели юркнуть за огромный каменный куб. Затаились, прижавшись друг к другу, стараясь выровнять дыхание.

– В крайней клетушке? – голос раздался над самой головой. Повеяло смрадом перегара.

– Да, Горгий сказал, там, где мешки навалены.

– Пойдём, глянем. Вот жопа, не терплю, когда так по ночам поднимают... Охо, амфоры сраные! Понаставили тут, не пройти!

Поругиваясь, стражники неторопливо пробирались узким проходом к дальней стене подвала. Акрион сосчитал для храбрости до пяти и выглянул из-за постамента.

От клетушки стражников отделяла дюжина шагов.

Дверь в подвал была немного ближе.

Можно успеть.

Стражники низко держали факелы, светили под ноги, неуклюже огибали амфоры. Оба были при мечах.

Акрион пригнулся и, крепко взяв Эвнику за руку, двинулся к двери. Шаг, другой, третий...

Если заденут амфору – им конец. Если споткнутся – им конец.

...четвёртый, пятый, шестой...

Если хоть один стражник обернётся – погибли. Если услышит шорох – погибли.

...седьмой, восьмой, девятый.

Если дверь заскрипит – всё пропало. Если успеют обнаружить пустую клетушку – всё пропало.

По счастью, стражники оставили дверь приоткрытой. Акрион проскользнул в проём, едва не зацепив торчащий засов. Эвника, подобрав край пеплоса, прошмыгнула следом.

Свободны!

– Сбежал!! – рёв позади. – Ищи! Где-то здесь прячется!

Они метнулись вверх по лестнице. Два десятка ступенек. Поворот направо. Бег во тьме, каждый шаг – наугад. Око Аполлона моталось на шнурке, билось о грудь. На миг показалось, что кто-то бежит следом, топоча и задыхаясь, и Акрион прибавил хода. «Не сюда!» – Эвника дёрнула за руку. Акрион обернулся: сзади никого не было. Проскочили в проём. Пустой зал, освещённый единственной лампой. Изящные ложа, складной стул. Потухший алтарь перед статуей Гестии. «Гинекей, – шепнула память. – Рядом – спальни сестёр и матери». Эвника, не сворачивая, побежала дальше. Откинула складчатый полог, и они оказались под ночным небом.

Впереди лежал сад, нетронутый круг старого леса, который тысячелетиями укутывал весь Царский холм – пока не построили дворец. Старые дубы, вереск, мягкие ёжики мха под ногами. Акрион всегда любил это место. Где-то здесь росло то самое дерево, с которого он едва не свалился, играя в Ахилла.

– Туда! – Эвника указала тонкой рукой. – Перелезешь через стену. И беги. Сможешь?

Акрион кивнул. Дворцовая ограда здесь была невысокой, поскольку почти сразу за ней холм круто обрывался вниз. Если ничего не изменилось за эти годы, Акрион с его ростом запросто перемахнёт на ту сторону. Сложней будет затем удержаться в потёмках на обрыве. Но... Аполлон поможет герою.

– Беги, – повторила Эвника, отступая. – Меня сейчас будут искать, я должна быть в спальне. Поезжай в Лидию, отправляйся в храм Артемиды Эфесской, найди там верховную жрицу Имеду. Это – Фимения.

– Фимения – жрица? – поразился Акрион. – Да ещё верховная? Как так?

– Долго рассказывать. Она тебя узнает, не может не узнать. Уговори её приехать в Афины. Теперь торопись. Спасай нас.

– От чего... От кого? – спросил Акрион, хотя уже знал ответ.

– От Семелы, – сказала Эвника, делая ещё шаг назад. – Она… В общем, она – чудовище. Да беги уже, Акринаки!

– Тревога! – послышалось изнутри дворца. – Трево-ога!!

Акрион сорвался с места и понёсся по саду, туда, где, он помнил, была стена.

«Всё хуже и хуже, – думал он на бегу. – Всё трудней и трудней. О, дай мне сил, Аполлон!»