Правофланговые Комсомола

Александр МАТРОСОВ

Символом бессмертия горит на боевом знамени гвардейского полка, единственной части в Советской Армии носящей имя рядового солдата, имя Александра Матросова.

В годы Великой Отечественной войны более 300 бойцов, командиров и политработников Красной Армии, партизан, представители почти всех национальностей нашей страны, совершили такой же подвиг, как и Александр Матросов. Именем Александра Матросова названы улицы городов, живописные парки и скверы, десятки школ, сотни пионерских дружин и отрядов. Более десяти тысяч музеев и комнат боевой славы имени Александра Матросова создано руками пионеров и комсомольцев, а в городе Великие Луки, там, где покоится прах героя, по решению ЦК ВЛКСМ выстроен и открыт в 1971 году Музей боевой и трудовой комсомольской славы имени Александра Матросова.

Прошло несколько десятилетий с тех пор, как совершил свой бессмертный подвиг гвардии рядовой Александр Матросов. Идут годы. Давно не служат в этом гвардейском стрелковом полку сослуживцы Матросова, очевидцы его великого подвига. На их место пришли дети, внуки воинов. И только один солдат не уходит в запас, всегда остается в полку, каждодневно несет трудную, но почетную службу. Это — гвардии бессмертный рядовой Александр Матросов. Он всегда живет со своими однополчанами — солдатами первой мотострелковой роты. У него стоит в пирамиде такой же автомат, такая же кровать, как у товарищей по первой мотострелковой роте, такое же одеяло, простыни, подушка, полотенце. Такая же прикроватная тумбочка, а в ней мыло, зубная щетка, зубная паста, бритвенный прибор, маленькое карманное зеркальце и остальные немудреные принадлежности солдатского обихода. Только на его кровати — не как у всех — на белоснежной подушке всегда лежат живые цветы да установлена небольшая аккуратная табличка с надписью: «Кровать Героя Советского Союза гвардии рядового Александра Матросова. Должность — стрелок-автоматчик. Год службы — февраль 1943-й».

Над кроватью в стену вмонтирована небольшая, любовно сделанная руками самих солдат, ротных умельцев, Диорама, изображающая подвиг их однополчанина.

У изголовья кровати большой портрет героя, а слева от него приказ наркома, согласно которому Матросов несет свою бессменную службу Отечеству. Вверху над кроватью надпись: «Он всегда с нами»…

Вдоль седых берегов Днепра, на трех холмах, привольно Раскинул свои широкие улицы, площади, парки и скверы Днепропетровск.

В этом городе, в бывшей захолустной рабочей слободке, в семье потомственного рабочего-металлурга Матвея Матросова 5 февраля 1924 года родился голубоглазый мальчик. Родители назвали его Александром.

Малыш рос крепким, здоровеньким, смышленым, добрым и, как все ребятишки, любознательным почемучкой. Когда мальчику исполнилось шесть лет, глава семьи по призыву партии с группой коммунистов и передовых рабочих днепропетровских предприятий уехал в деревню создавать колхозы. В этом же году, весной, он погиб от кулацкой пули.

Страшное, непоправимое горе нежданно-негаданно свалилось на семью Матросовых, оно уложило на больничную койку Сашину мать, а вскоре она умерла.

Так мальчик стал сиротой.

В ночь перед боем, в землянке, 23 февраля 1943 года, Матросов говорил своим боевым друзьям: «Не знаю, что было бы со мной, если бы не Советская власть и добрые, душевные люди. Пропал бы я где-нибудь в круговороте жизни».

В 1935 году, весной, десятилетнего Матросова привезли в Ивановский детский дом Ульяновской области.

Детский дом расположен на утопающем в зелени парка холме. С территории детского дома хорошо просматриваются чудесные по своей красоте ближайшие окрестности. Чуть правее находится железнодорожная станция Охотничья, за ней синеет Охотничий бор, а еще правее, на северо-запад от усадьбы детского дома, виднеются избы деревни, носящей необыкновенное название — Отрада.

В этом старейшем детском доме Саша Матросов жил до февраля 1940 года.

«Саша Матросов, — рассказывает пионервожатый и физрук Петр Петрович Федорченко, — был очень любознательным. Его интересовало все: почему у ржи колос длиннее, чем у пшеницы, и почему одни голуби стремительно взлетают ввысь, а другие низко парят над голубятней, кувыркаясь по-разному в воздухе. Вопросам, которые он задавал воспитателям, не было конца».

В 1937 году в детском доме создается пионерская организация, и Матросов одним из первых вступает в нее. Пионеры часто ходили по ленинским местам, посещали художественные и краеведческие музеи Ульяновска. Особенно ребята любили бывать в Доме-музее В. И. Ленина. Там Саша подолгу задерживался в меленькой; комнате Володи Ульянова и с большим волнением осматривал его вещи: самодельную полочку с книгами, табеля, похвальные листы…

В детдоме были свои слесарные и столярные мастерские. Ребята ремонтировали сельскохозяйственный инвентарь, собирали двигатели, аэросани, конструировали. «Саша любил слесарничать, — вспоминал директор Ивановского, детского дома Петр Иосифович Макаренко — Работу он выполняет с огоньком, азартно, просто здорово, все у него получалось отменно. Особенно он любил покопаться и помудровать со старыми сенокосилками и плугами…»

Каждое лето ребята выезжали в пионерские лагеря на берег Волги. Жили в палаточных городках, помогали колхозникам убирать урожай, купались, ловили рыбу, собирали ягоды. По вечерам под руководством физрука Федорченко проводились соревнования по футболу, волейболу, плаванию. Саша охотно принимал участие во всех спортивных мероприятиях и был первым помощником Петра Петровича..

По рассказам воспитанников детского дома, Саша внимательно относился к малышам, всячески оберегал их от незаслуженных обид со стороны старших ребят и чуть ли не с кулаками нападал на обидчика.

Любил Саша читать про гражданскую войну, про ее героев — красных командиров и бойцов. Особенно ему нравились, такие книги, как «Чапаев» Дмитрия Фурманова, «Как закалялась сталь» Николая Островского. Зачитывался он в Гоголем, Пушкиным, Некрасовым, Жюлем Верном.

А когда в детский дом приезжал на пионерский костер кто-нибудь из ветеранов гражданской войны или командиров Красной Армии Приволжского военного округа, старых большевиков, Саша, затаив дыхание, слушал их рассказы.

В 1940 году, когда Матросову исполнилось шестнадцать лет, ого был отправлен из детского дома для трудоустройства в город Куйбышев.

И вот однажды весной, уже в Куйбышеве, как рассказал Матросов перед боем, «ударила не дававшая покоя мысль в голову, самостоятельный, думаю, человек, дай-ка попробую разыскать родителей… Забрался на баржу, идущую по Волге в Саратов, и без документов, с несколькими рублями в кармане оказался в большом незнакомом городе. Отца, разумеется не нашел. Решил с горя обратиться в милицию за помощью. Там обстоятельно разобрались, почему я оказался в Саратове. Как не имеющего родителей и нарушившего паспортный режим, по решению суда, до достижения совершеннолетия отправили в Уфу в детскую трудовую колонию.

В Уфу Саша прибыл в апреле 1941 года и пробыл в колонии до сентября 1942 года.

Учительница семилетней школы, где учился Саша Матросов, Лидия Васильевна Карепанова вспоминала: «Это был коренастый бойкий мальчик с пытливыми глазами. Одет он был, когда прибыл в колонию, в черный бушлатик, такие же брюки и голубую рубашку-косоворотку, через расстегнутый ворот которой виднелась полосатая морская тельняшка. Ребята с первого дня прозвали его Матросом. И, как оказалось, фамилия у него была действительно Матросов. Он был направлен учеником слесаря в цех. Вскоре его фамилия была на доске Почета в списке лучших ребят, выполнявших производственную норму на 120–150 процентов. Как видно, Матросов изо всех сил старался приобрести хорошую рабочую специальность.

За учебу Саша взялся настойчиво и охотно. Любимы» ми его предметами были история и география… Огромная внутренняя сила, неиссякаемая энергия чувствовались у Саши во всем. Он никогда не сидел без дела, много читал, занимался во многих кружках, особенно его увлекал драматический. Работы Саша не боялся. Вместе с ребятами участвовал в субботниках, вытаскивал из ледяной воды лес, нужный для фабрики, за три километра по бездорожью таскал специальные ящики для оружия и боеприпасов. Когда Саша узнал о нападении гитлеровцев на нашу Родину, он как-то весь преобразился.

На всю жизнь запомнился мне такой эпизод из жизни Саши Матросова, характеризующий его как человека. Это было на второй год Великой Отечественной войны, в июле 1942 года. К нам в колонию на автомашинах привезли детей из блокадного Ленинграда. Дети были больны и настолько истощены, что их пришлось выносить на носилках. Вот тут-то и раскрылась вся доброта и сердечность Матросова. Возглавив группу воспитанников, он на руках с ребятами перенес в санчасть всех больных детишек, а потом сам каждый день бегал в подсобное хозяйство и носил выздоравливающим детям ягоды и свежие овощи. Таков был наш Саша».

Шел грозный, полыхающий огнями войны 1941 год.

Матросов рвется на фронт. «Разве мое место здесь? Нет, я должен быть там, на фронте, где наш народ сражается с врагом. Я хочу защищать от фашистов Родину и отдам, если надо будет, за нее жизнь», — убеждал он учителей.

Свое огромное желание, неудержимое стремление быть на фронте, свои личные чувства Матросов изложил в письме Народному комиссару обороны товарищу Сталину.

И только в сентябре 1942 года сбылась заветная мечта восемнадцатилетнего Александра Матросова — его призвали в ряды Красной Армии.

Руководство детской трудовой колонии при отправлении Матросова в Красную Армию характеризовало его так:

Но направлен был Матросов не на фронт, как этого страстно хотел, а в глубокий тыл — в Краснохолмское военное пехотное училище.

Седьмого ноября 1942 года, в день 25-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции, Матросов принял военную присягу, вместе с товарищами дал клятву на верность Родине.

В этом же месяце Матросов вступил в комсомол.

И в училище Матросов много раз обращался к командованию с просьбой добровольцем отправить на фронт. Но всякий раз получал ясный и обоснованный отказ: «Мы глубоко одобряем ваше желание, товарищ Матросов, но сперва надо научиться умело воевать, а там уж и передовая».

И только в конце января 1943 года, когда решался исход битвы под Сталинградом, Краснохолмское училище получило приказ часть курсантов отправить на фронт. Матросова не включили в число маршевых рот. Его это очень огорчило, и он обратился к начальнику училища с просьбой отправить на фронт добровольцем. Вскоре Матросов вместе с другими курсантами направился в действующую армию.

Пятого февраля 1943 года, в день своего рождения, Матросов и его товарищи прибыли на станцию Земцы Калининской области и вошли в состав 91-й Отдельной Сталинской стрелковой бригады добровольцев-сибиряков. Их зачислили во второй батальон, которым командовал имеющий боевой опыт капитан Степан Алексеевич Афанасьев. В батальоне Сашу направили во взвод автоматчиков, командиром которого был лейтенант Леонид Семенович Королев.

В ночь с 12 на 13 февраля бригада после отдыха выступила в 240-километровый марш по бездорожью, в метель и пургу на фронт.

На восьмой день трудного марша, рано утром 20 февраля 1943 года, части бригады прибыли в район сосредоточения, в семидесяти километрах севернее старинного русского города Великие Луки, и расположились в 15–16 километрах от переднего края, за рекой Ловать в Большом Ломоватом бору. Через три дня бригада должна была вступить в бой.

22 февраля, по указанию политотдела бригады во всех частях проводились партийные и комсомольские собрания на тему: «Задачи коммунистов и комсомольцев в наступательном бою».

Комсомольцы 2-го батальона устроили свое собрание на небольшой лесной поляне. Собрание открыл секретарь комсомольской организации лейтенант Тимофей Татариков, а с коротким докладом о предстоящих боях выступил командир батальона коммунист Афанасьев.

После выступления Афанасьева слово попросил агитатор взвода автоматчиков, комсомолец Александр Матросов. Держа в одной руке шапку, а другой крепко прижимая к груди автомат, он, смущаясь, сказал:

— Дорогие товарищи! Завтра мы будем драться с врагом. Здесь, под Великими Луками, так же, как двадцать пять лет назад, наши отцы и старшие братья дрались с ним под Псковом и Нарвой, защищая молодую Советскую республику и революционный Петроград. Теперь нам, их сыновьям и внукам, пришел черед спасать от фашистских бандитов самое дорогое, что есть у нас, — жизнь родного Советского государства, жизнь Родины… Мне очень хочется жить, но, если надо будет отдать свою жизнь, чтобы разгромить врага, я отдам ее без колебаний. Я твердо уверен, что завтра в бою мы уничтожим врага.

— Разгромим, Матросов! — со всех сторон дружно раздались голоса бойцов.

— Мы выполним боевой приказ, — продолжал Матросов. — Я буду драться с гитлеровцами, пока мои руки держат оружие, пока бьется сердце.

Еще задолго до того, как начало светать, капитан Афанасьев поднял по боевой тревоге свой батальон и вывел его из Большого Ломоватого бора. Боевым приказом было определено, что батальон должен затемно преодолеть расстояние от Ломоватова бора до Черной рощи и но возможности скрытно сосредоточиться в ней, а затем внезапно, при поддержке артиллерии и минометов, подняться в атаку и овладеть передним краем обороны гитлеровцев. Захватив с ходу небольшой, но сильно укрепленный населенный пункт — деревню Чернушки, батальон начнет развивать свое наступление в направлении железной доги Насва — Локня и перережет ее.

Идти было трудно. Мешало бездорожье, глубокий непроторенный снег. Разбушевавшаяся ночью метель, бросая в разгоряченные лица бойцов короткие и внезапные всплески острых ледяных крупинок, никак не могла утихомириться.

Запорошенные снегом колонны вытягивались из леса на поляны, а потом снова, пропадая в перелесках, походили на серые, туманные призраки. Шли молча. Только с левого фланга колонны, где двигался штаб батальона и взвод автоматчиков лейтенанта Королева, среди которых шел Александр Матросов, доносились короткие фразы приглушенного разговора.

— Товарищ капитан, — говорил Матросов шагавшему рядом с ним заместителю командира батальона по политической части Василию Николаевичу Климовскому, — вы уже много раз бывали под огнем и нынче вместе с нами снова идете в бой. Страшно вам, товарищ капитан? Вы смерти боитесь?

— Да как сказать, товарищ Матросов. Ответить на этот вопрос не так просто. Вы-то сами как думаете?

— Думаю, вам, как и мне, страшновато.

— Помните, — продолжал Климовский, — там, у костра, во время одного из привалов у нас с вами был уже разговор на похожую тему. Но и теперь скажу прямо, по-человечески. Конечно, страшновато. Кому же охота умирать? Ведь человеку-то жизнь дается только один раз.

Климовский немного помолчал. Снял рукавицу, старательно потер теплой рукой замерзшие щеки, нос и продолжал прерванный разговор.

— Если, друзья, — обратился Климовский к Матросову и его товарищам по колонне, — кто-либо скажет вам, что он не боится смерти, не верьте ему. Такое может сказать человек, не слышавший ни разу, как свистят вражеские пули, а побывавший не раз в боях и видевший сотни раз смерть солдат скажет, что очень хочет дожить до Победы, а смерть презирает.

Впереди, слева от головы колонны, противно взвизгнув и брызнув оранжево-красным огнем, крякнуло с десяток мин. Бойцы ускорили шаг.

— Бьет, гад! Наверное, погибель свою чует, — зло выругался Климовский.

Подразделения батальона начали втягиваться в густые заросли Черной рощи, постепенно скапливаясь в ней для внезапного броска к вражеским траншеям. Над подковообразной линией фронта то слева, то справа, шипя, вспыхивали немецкие ракеты, заставляя приготовившихся к атаке бойцов еще глубже зарываться в мягкий, только что выпавший снег.

В той стороне, где должна была находиться деревня Чернушки, во многих местах, как бы раздвигая утренний полумрак, выбрасывая клубы дыма и языки пламени, вспыхивали огромные яркие свечи. Это гитлеровцы сжигали дома колхозников.

Матросов лежал в снегу рядом с Афанасьевым. Метрах в десяти от них под заснеженными елочками окопались Королев, Пащенко и человек пять бойцов.

И вот теперь, лежа на этой лесной опушке, Матросов пристально всматривался в ту сторону, где был враг, и думал: вот и наступает та ответственная, заветная минута в твоей жизни, минута, к которой ты готовился все свои девятнадцать лет. Сможешь ли ты выполнить сейчас, идя в смертный бой, то, что обещал людям: не жалея жизни, драться с врагом, отвоевывая у него вот эту покрытую снегом поляну, вон те молодые елочки, вон ту рощу берез, Черную речку, что течет под толстым льдом на подступах к Чернушкам? Сможешь ли защитить своих однокашников-пацанов, оставшихся где-то там, далеко-далеко, в родной Ивановке и Уфе?

Бой завязался внезапно. Где-то в стороне, за лесом, «заиграла» «катюша». Потом часто-часто разноголосым эхом отозвались наши пушки и минометы. Все разом заухало, заскрежетало, ударило огнем по вражеской обороне.

— Давай, Артюхов! — закричал в телефонную трубку Афанасьев. И сразу же с шипением и свистом серое небо прорезали несколько огненных стрел, рассыпавшись потом красными звездами. Все вокруг стало розово-белым. Перемешавшись с хаосом звуков, огня и света, слева и справа, там, где приготовились для наступления остальные батальоны бригады, загремело: «Ура! Ура!» оно то затихало, то перекатами волн снова наплывало на поля и леса, призывным набатом гудело в Утреннем небе.

И, будто пытаясь заглушить это «ура!», где-то за холмами и перелесками яростно ударили немецкие батареи, ожили и лихорадочно заработали спрятанные в блиндажах и дзотах фашистские пулеметы.

Горячий шквал огня понесся навстречу наступающим подразделениям.

Капитан Афанасьев со своим устремившимся в атаку батальоном попал под фланговый, кинжальный огонь вражеских пулеметов.

Слева и справа от деревни Чернушки из тщательно замаскированных дзотов хлестали пули, не давая нашим бойцам продвигаться вперед.

Санинструкторы Лиза Солнцева, Валя Шипица, Варя Воеводина, переползая по снегу, еле успевали перевязывать раненых и на волокушах-лодочках отправлять их с санитарами в батальонный тыл. Особенно яростный огонь гитлеровцы вели из двух дзотов. Один из них был расположен на южной окраине Чернушек под основанием единственного деревянного амбара, оставшегося от деревни, а второй на опушке леса. Орудий для ведения огня прямой наводкой в боевых порядках пехоты не было. Поэтому капитан Афанасьев приказал штурмовым группам подразделений старшего лейтенанта Василия Губина и старшего лейтенанта Ивана Донского скрытно с флангов пробраться к дзотам и подавить пулеметы врага. И как только прогремели взрывы противотанковых гранат, поднявших в воздух обломки бревен, камни и комья мерзлой земли — все, что осталось от двух вражеских дзотов, — кто-то из офицеров с возгласом: «Комсомольцы, за мной!» — бросился вперед и повел за собой в атаку человек двадцать бойцов. Но навстречу им, выпрыгивая из траншей, вылезая из блиндажей и землянок, что-то выкрикивая и бешено строча из автоматов, пошла в контратаку большая группа фашистских солдат. Они бежали наперерез красноармейцам, которые вместе со своим командиром в наступательном порыве вырвались далеко вперед и оказались отрезанными от своих подразделений.

По гитлеровцам тут же ударили батальонные минометчики, на флангах заработало несколько ручных пулеметов, преграждая своим огнем дальнейший путь вражеским солдатам.

— Бей фашистских гадов! — закричал Королев и, поднявшись во весь рост, яростно строча из автомата, бросился вперед, увлекая за собой десятка полтора бойцов. По снежной целине, наперерез гитлеровцам, на подмогу своим товарищам бежал и Матросов. Он что-то неистово кричал, нажимая и нажимая на спусковой крючок автомата.

Контратака врага была отбита…

Шел второй час боя. Надо было, не теряя времени, выполнять боевой приказ. И бойцы снова поднимались с земли и шли на штурм вражеских укреплений.

«В атаку!» — из края в край проносилось над полем боя. И в то время, когда наступающим бойцам уже были видны догоравшие Чернушки, по центру роты автоматчиков снова озлобленно ударил вражеский пулемет. Он бил длинными очередями из тщательно замаскированного и не обнаруженного ни раньше разведчиками, ни теперь, в бою, дзота.

Крупнокалиберный пулемет, изрыгая свинцовый ливень, рвал на части цепи наших бойцов, прижимая их к белым сугробам.

Наступающие приблизились к вражеским позициям так близко, что вызвать огонь минометов или артиллерии было нельзя. Мины и снаряды могли ударить по своим. Противотанковых ружей в цепи автоматчиков не было. Отползать под непрерывным огнем врага назад значило погубить всю роту, весь батальон. Из завязавшейся упорной пулеметной дуэли вражеские пулеметчики, засевшие в дзоте, вышли победителями. Наш пулемет умолк, и подобраться к нему на помощь не было никакой возможности. Оставалось единственное средство — как-то добраться к вражескому дзоту и, забросав гранатами, взорвать его. Иного выхода не было. Это хорошо понимали и капитан Афанасьев, и двадцатилетний командир взвода автоматчиков лейтенант Королев, и девятнадцатилетний автоматчик-комсомолец Александр Матросов.

И Афанасьев принял решение.

— Королев! Немедленно пошлите несколько своих бойцов, пусть они проползут вон тем кустарником к дзоту, забросают его гранатами, — приказал комбат Королеву.

Но посланные для уничтожения дзота бойцы не добрались до него. Двое из них не проползли и пятнадцати метров, как сразу же были убиты наповал прицельным огнем пулемета, а третий, словно раненая птица, загребая руками снег, через несколько томительных минут также неподвижно замер метрах в сорока от врага.

Афанасьев снова приказал атаковать дзот. И снова три человека, отделившись от основной массы бойцов, внимательно следивших за их действиями, зарываясь в снег, держась мелкого кустарника, что был правее бившего пулемета, поползли к дзоту.

Наблюдая за своими товарищами, приближавшимися к дзоту, Матросов как-то весь напрягся, сжался в комок, словно готовясь к яростному внезапному прыжку. От бездеятельного, неподвижного лежания в снегу все его тело била какая-то противная нервная дрожь.

Матросов видел, как в начале своего неимоверно трудного пути стал неподвижным один боец, затем сник головою вперед, прошитый пулеметной очередью, второй, и только третий все еще уверенно и умело продолжал ползти вперед на мерцающий огонек пулемета.

Уже сорок, тридцать пять метров отделяли бойца от дзота. И в это время красноармеец застыл на месте, но вот он на какой-то миг приподнялся с земли и ударил из автомата по амбразуре, а потом словно поднятый хлестнувшей ему в грудь свинцовой струей, встав во весь рост, начал валиться на снег.

— Разрешите мне, товарищ старший лейтенант, покончить с этим проклятым дзотом, — умоляюще попросил Артюхова Матросов.

Артюхов какие-то секунды молчал, осмысливая просьбу красноармейца, а затем, не поднимаясь из снежного сугроба, крепко стиснул руку Матросова и, словно боясь, что его может услышать враг, тихо сказал: — Давай, Матросов!

И Матросов, оставляя за собой в снегу глубокую борозду, пополз на выстрелы врага. Он полз не там, где несколько минут назад погибли его товарищи, а намного правее, там, где был густой заснеженный кустарник. Полз по-пластунски, зигзагообразно, плотно прижимаясь к мерзлой земле, так, как когда-то учили его ползать на тактических занятиях в Краснохолмском училище. Матросов полз все дальше и дальше, от снежного бугорка к бугорку, от кустика к кустику.

Вражеские пулеметчики заметили ползущего в снегу человека только тогда, когда он был уже метрах в пятидесяти от дзота. Гитлеровцы били короткими очередями. Поднимая фонтанчики снежной пыли, пули со смертельным посвистом роились вокруг Матросова. Но он, как только пулемет делал мгновенную передышку, маскируясь кустарником, хоронясь за холмиками снега, припадая к земле, изо всех сил полз вперед. Матросов инстинктивно чувствовал, когда враг начнет снова стрелять. Поэтому на какие-то доли секунды, прежде чем прозвучит следующая пулеметная очередь, он сливался с белой равниной, заглатывал в легкие как можно больше воздуха и через мгновение снова устремлялся вперед. Это была какая-то страшная дуэль Человека со Смертью, за которой, затаив дыхание, шепча: «Матросов, друг, Сашка, давай!», с надеждой следили внимательные глаза боевых друзей.

Вот уже тридцать, двадцать пять, двадцать метров осталось до дзота. Непрерывно, взахлеб бил пулемет. Ползущий человек замер на месте. Он выждал, когда умолк пулеметный лай, и, мгновенно опершись о мерзлую землю левой рукой, приподнялся на ней и раз за разом метнул две гранаты. Одна из них разорвалась, не долетев несколько метров до амбразуры, из которой зловеще выглядывал ствол пулемета, а вторая, очевидно, угодив в нее, взорвалась в дзоте. И сразу же, окутанный дымом, умолк пулемет.

«Вперед! За Родину!» — пронеслась над полем боя команда, призывая бойцов подниматься в атаку. «Ура! Ура!» — слышалось со всех сторон. Матросов тоже метнулся к дзоту. Но в эту минуту с еще большей злобой, покрывая огненным веером наступающие цепи красноармейцев, вновь лихорадочно забил умолкнувший было пулемет. Матросов упал в снег. Падая, он дал длинную очередь по амбразуре, потом еще несколько раз нажал спусковой крючок автомата. Но выстрелов не последовало. А пулемет бил и бил по снова залегшим бойцам.

Матросов лежал метрах в шести от полыхавшей огнем амбразуры. Враг его не доставал. Летевшие над головой пули обдавали ветром, пороховая гарь неприятно щекотала ноздри, от нее першило в горле. Гранат не было. Автоматный диск был пуст. Резким движением руки он сорвал с головы и отбросил в снег сползшие на глаза шапку и каску, задыхаясь, рванул на груди маскхалат, приподнял над землей свое тело, сделал два огромных прыжка к амбразуре дзота и, не выпуская из руки автомата, бросился грудью на огненное жало пулемета. И сразу же над круглой поляной стало тихо.

Хоронили Матросова на лесной поляне, в одном километре от деревни Чернушки, недалеко от поверженного им вражеского дзота. Вечерело. Где-то за Чернушками о затухал, то с новой силой разгорался бой. Редко ухали пушки, часто перекликались между собой охрипшими голосами пулеметы, сливались в сплошном гуле боя торопливые, тарахтящие выстрелы автоматов. Было морозно. Повисшее над горизонтом неяркое февральское солнце бросало на поляну косые багровые лучи. Оно словно хотело попрощаться и обогреть юного ратника, неподвижно лежавшего на снегу у свежевырытой могилы…

Матросова завернули в солдатскую плащ-палатку. Руки боевых друзей бережно опустили его тело в могилу и бросили туда по горстке промерзшей земли. Трижды полыхнуло и погасло в вечернем небе пламя салюта. Как живое, затрепетало от налетевшего ветра пурпурное полотнище флага да где-то далеко за Чернушками в нолях и лесах на прозвучавшие у могилы Матросова залпы отозвалось грозное эхо уходящего вдаль боя…

Деревня Чернушки, где пал смертью храбрых советский солдат Александр Матросов, находилась среди полей и лесов, в глухомани, в болотистых и труднопроходимых местах приблизительно в семидесяти километрах от города Великие Луки.

Учитывая эти обстоятельства, Великолукский областной и городской комитеты Коммунистической партии большевиков, трудящиеся города и Великолукской области в 1948 году обратились к Советскому правительству и Министерству обороны СССР с просьбой разрешить перенести останки Героя Советского Союза гвардии рядового 254-го гвардейского стрелкового полка Александра Матвеевича МАТРОСОВА в старинный русский город Великие Луки.

25 июля 1948 года советские люди, трудящиеся Великих Лук, ветераны Великой Отечественной войны, бывшие партизаны, пионеры и школьники проводили в последний путь своего любимого героя.

25 июля 1954 года был открыт памятник на могиле солдата — сына России. (Автор памятника выдающийся скульптор Е.В. Вучетич, архитектор В.А. Артамонов.)

Матросов застыл в бронзе. Почти пятиметровый советский солдат с автоматом в руке в своем последнем броске словно парит над землей. А над ним высоко-высоко в синем бездымном, мирном небе плывут, похожие на льдинки, белые безмятежные облака. А вокруг радостью жизни шумит, сверкает яркими огнями воскресший из руин город. А перед ним тихо плещутся, словно купаясь в теплых лучах солнца, поблескивают серебряными чешуйками седые волны Ловати, и невдалеке на ее берегу шелестит говорливой зеленой листвой молодой парк.

Иван ЛЕГОСТАЕВ